Картленд Барбара. Тень греха

   Сэр Норман Роксли впервые увидел свою будущую супругу погожим осенним деньком, когда приехал к ее отцу, устроившему на своей земле охоту и пригласившему по такому случаю соседей. Его дочь, выполнявшая в отсутствие матери роль хозяйки, развлекала гостей разговором и распоряжалась за ланчем.
   Человеку уже немолодому и не питавшему прежде особого интереса к прекрасному полу юная особа показалась невероятно милой и привлекательной. Вступив в пору зрелости, он вдруг отчаянно влюбился.
   Привыкнув, однако, к спокойному существованию и не будучи склонным к переменам, сэр Норман попытался приобщить свою юную супругу к однообразному течению сельской жизни.
   Элейн Роксли питала к мужу уважение и самую теплую признательность, но до знакомства с маркизом Героном не ведала сильных страстей. Для них обоих любовь была восторгом, чудом и неодолимой силой, за которой последовало неизбежное.
   Но как объяснить все это четырнадцатилетней девочке, на глазах у которой в одночасье рухнуло все прочное и незыблемое?
   – Как могла мама сделать такое? Как она могла так обойтись с нами? – снова и снова спрашивала Селеста, и никто не давал ей ответа.
   Она помнила, с какой надеждой ждала приглашений от подруг, но они так и не приходили.
   – Леди Селтон в следующем месяце устраивает танцы по случаю четырнадцатилетия дочери, – сообщила Нана вскоре после исчезновения хозяйки. – Вам надо бы купить новое платье.
   – Да, конечно, – ответила Селеста. – Вот только почему Элизабет сама не приехала и не позвала меня? Когда мы виделись в последний раз, она только об этом и говорила.
   Дни проходили в ожидании, но вестей так и не поступало.
   За тем оскорблением последовали другие, и только когда их набралось около дюжины, она поняла наконец, что местное общество ее больше не принимает.
   Отец почти не разговаривал. Казалось, оставшись один, он решил, что жить уже не стоит, и сгорел буквально на глазах.
   Так думала Селеста, но доктора назвали все это чепухой.
   – Ваш отец долгие годы болел, и после несчастного случая у него развилась опухоль.
   Он умер из-за того, что мама разбила ему сердце, говорила себе девушка. Единственное, чего она не могла решить, – это чье сердце пострадало больше – ее или отца.
   А вот Джайлс отнесся к случившемуся спокойно. Впрочем, тогда он уже не жил в Монастыре, поскольку сразу после окончания Оксфорда уехал в Лондон.
   Поначалу ему вполне хватало компании старых друзей, с которыми он сошелся в школе, а потом в колледже, и только после смерти отца, унаследовав титул, брат начал, как он сам говорил, “наслаждаться жизнью”.
   “Будь здесь мама, Джайлс никогда бы не позволил себе такое и, уж конечно, не проиграл бы поместье!” – раз за разом повторяла она себе, но так и не смогла себя в этом убедить.
   Брат изменился еще в школьные годы в Итоне. Уже тогда он начал считать родителей скучными, старомодными и отсталыми.
   Новость о том, что мать сбежала с маркизом Героном, Джайлс встретил с философской невозмутимостью и мнение свое выразил так: “Думаю, матушке до смерти надоели вечные придирки отца”.
   Ее размышления прервал голос Наны.
   – Довольно, мисс Селеста. Очнитесь. Вам скоро одеваться. Я растоплю печь и согрею воды, а вы примете ванну. Надеть надо самое лучшее платье: другого случая может и не представиться.
   – Нет! – решительно заявила Селеста. – Его я не надену. Никогда, Нана. Ты понимаешь?
   Никогда! Никогда!
   – Ну значит, все впустую. Я могу попробовать сшить что-то в том же роде, но такой материал мы себе позволить не можем. А платье-то какое красивое! Нет, вы только посмотрите!
   – Я уже говорила тебе и повторяю еще раз: я никогда не надену того, что присылает мама.
   Никогда!
   С этими словами Селеста выбежала из гостиной в сад.
   Нана, проводив ее взглядом, вздохнула.
   Сбежав от мужа, леди Роксли неизменно присылала из Франции подарки для дочери – на Рождество и на день рождения.
   Мягкие замшевые перчатки, шить которые умеют только французы; сорочки из тончайшего китайского шелка, украшенные настоящими кружевами; повседневные платья, в самой простоте которых угадывался истинно парижский шик.
   А в самом начале лета пришло платье, от одного взгляда на которое у Наны перехватывало дух от восторга.
   Они обе – и Нана, и Селеста – прекрасно знали, почему его прислали именно сейчас.
   Живя во Франции, леди Роксли думала, что ее восемнадцатилетняя дочь дебютирует в свете, и подарила ей платье, просто созданное для бала.
   – Господи, ничего красивее в жизни не видела! – всплеснула руками Нана, доставая подарок из коробки.
   – Не хочу даже смотреть! – воскликнула Селеста. – Видеть его не желаю!
   Она выбежала из дому, а старая служанка осталась – с платьем в руках и печалью в глазах.
   Судя по всему, леди Роксли даже не догадывалась, к чему привело ее скандальное бегство, и не знала, что ее дочь не приглашают больше ни на какие балы, а значит, дар ее бесполезен.
   “И ведь какая красота пропадает”, – думала Нана, разглядывая заморский подарок: белый атлас, украшенный настоящим валенсийским кружевом, фестонами и белыми камелиями, которые сами притягивали взор.
   Вырез отделан тончайшим кружевом, модные короткие рукава и узкая талия – бархатной лентой.
   Селеста выглядела бы в нем восхитительно, но старая служанка понимала, что ее подопечная никогда и ни за что не наденет это роскошное платье.
   В конце концов оно вернулось в коробку в шкафу, где пылились другие подарки от леди Роксли.
   Как случалось и раньше, ласковое солнце, густой цветочный аромат и вкрадчивый шепот ветерка в зеленых кронах рассеяли злость, растопили негодование и уняли волнение, поднятое в душе Селесты визитом графа.
   Что-то в нем ее беспокоило, волновало и даже пугало.
   Утром в теплице он оскорбил ее своим поведением, а теперь, побывав в коттедже и заговорив о ее матери, растревожил вроде бы уже затянувшиеся раны.
   Меньше всего на свете Селесте хотелось отправляться вечером на обед к этому человеку.
   Она прекрасно понимала, что приглашение в имение, где никого, кроме них двоих, не будет, само по себе является оскорблением и нарушением приличий.
   С другой стороны, напомнила себе Селеста, чего еще ожидать, если она сама рассказала графу о своем нынешнем положении девушки, отвергнутой местным обществом.
   – Ни то ни се, ни рыба ни мясо, – вслух сказала она, вспомнив любимую поговорку Наны.
   Тем не менее, когда присланная графом карета подкатила к Садовому коттеджу и остановилась напротив входа, Селеста была уже готова и выглядела весьма мило, как и подобает настоящей леди.
   Платье, которое она надела в этот день, Нана сшила, взяв за образец то, что леди Роксли прислала из Парижа два года назад, и заменив флер, которого у нее не нашлось, муслином.
   Бледно-зеленое, с высокой талией, уже почти вышедшей из моды, оно открывало мягкую округлость девичьих грудей, а прямая юбка позволяла оценить нежные изгибы тела.
   Цвет платья подчеркивал ослепительно-белую кожу, а тщательно уложенные волосы украшали две белые розочки, срезанные Наной в саду.
   – Что за нелепость присылать за мной карету! – проворчала Селеста тоном брюзги, во всем выискивающего подвох. – До Монастыря три минуты ходьбы через сад, а так придется ехать по дороге, потом через ворота и еще по аллее!
   – К его светлости гости пешком не ходят, – наставительно заметила Нана. – Не положено.
   – Думаю, я буду сегодня единственной гостьей, – возразила Селеста.
   Так и вышло.
   Граф ожидал ее в просторном зале, все еще хранившем дух прежних хозяев.
   Шторы из голубого дамаска на створчатых окнах, белые панели на стенах, карнизы с золотыми листьями – все это служило достойным фоном, на котором когда-то блистала красота леди Роксли.
   При этом, как показалось Селесте, комната уже приспособилась и к новому хозяину, стоявшему в дальнем конце, у мраморной каминной полки, привезенной из Италии.
   Кто бы мог подумать, что мужчина в вечернем костюме может быть столь элегантным!
   Несколько раз напомнив себе, что ненавидит графа, Селеста не могла не оценить замысловатые складки шейного платка, безупречный покрой фрака и изящное благородство черной жемчужной булавки, сиявшей в пышном жабо.
   Но больше всего поражало то, что утонченный наряд ничуть не сковывал своего хозяина.
   Граф держался с небрежной легкостью, как будто любая одежда, какую бы он ни надел, тотчас становилась его частью.
   В какой-то момент, идя навстречу новому владельцу имения, Селеста даже пожалела, что не воспользовалась предложением Наны и не надела платье, присланное из Парижа специально для первого бала, которого у нее так и не было. Однако потом она убедила себя, что ее единственная цель – уговорить графа позволить им остаться в коттедже, и чем реже она будет видеть сэра Мелтома, тем лучше.
   Сделав реверанс, Селеста выпрямилась и посмотрела ему в глаза.
   – Вы очень похожи на свою мать, – негромко сказал граф. – Увидев ее впервые, я подумал, что она одна из самых красивых женщин, каких я когда-либо встречал.
   – Я не желаю говорить о маме, – сдержанно ответила Селеста.
   – А я намерен продолжить наш разговор с того места, где мы его прервали. И вам вряд ли удастся помешать мне сделать то, чего хочу я.
   “Он прав”, – подумала Селеста, усаживаясь на диван.
   Хотя граф и не вызывал у нее симпатии, она не могла не признать за ним несомненной решительности и твердости. В то же время в нем ощущалось что-то жесткое, безжалостное, из-за чего ее неприязнь к новому хозяину имения только усиливалась. Видя эту жесткость, девушка чувствовала себя еще более неопытной и беззащитной.
   – У вас прекрасный дом, мисс Роксли, – с обезоруживающей искренностью заметил граф.
   Дворецкий, представительный мужчина с надменным лицом, подал гостье бокал мадеры.
   Приняв его, она вспомнила, что в последний раз пробовала спиртное на похоронах отца.
   Сам граф предпочел сухой херес и, дождавшись, пока дворецкий и два сопровождавших его лакея покинут комнату, сказал:
   – Вернувшись от вас сегодня утром, я обошел весь дом, и у меня появилось множество вопросов. Надеюсь, вы ответите на них и удовлетворите мое любопытство. Мне, конечно, известно, что когда-то здесь размещался монастырь цистерцианцев, но только вы можете поведать о событиях, происходивших в этом доме на протяжении веков.
   – В библиотеке есть книги, которые могли бы привлечь внимание вашей светлости и…
   В какой-то момент, ближе к концу обеда, девушка поймала себя на том, что забыла о своей ненависти к графу.
   А еще Селеста подумала, что никого, кроме нее, наверное, уже не занимают те сражения, что велись вокруг Монастыря, никому нет дела до священников, скрывавшихся от мстительных папистов королевы Марии. Для этих священников и создавались тайные убежища, одним из которых была часовенка в стропилах под самой крышей.
   Позднее сюда пришли бежавшие от армии Кромвеля роялисты, и убежища стали надежным приютом уже для этих несчастных, так как за свою верность королю они могли поплатиться жизнью.
   Граф оказался внимательным слушателем.
   Селеста не видела себя со стороны и не знала, что глаза ее сияют, щеки горят, а голос звенит от эмоций.
   После обеда из столовой с ее галереей и массивным камином они перешли в библиотеку, и Селеста, поднявшись по передвижной лесенке, сняла с полок несколько фолиантов, которые хотела порекомендовать для чтения новому хозяину имения.
   Спускаясь с последним томом, она остановилась на нижней ступеньке, оказавшись вровень с графом.
   Оживленно рассказывая о том, что всегда ее интересовало, Селеста совершенно позабыла, что они одни, а ее единственный слушатель – мужчина.
   И, лишь заметив на его губах тень улыбки, она опомнилась и неожиданно для себя умолкла на полуслове.
   – Вы так милы, Селеста, – произнес он.
   – Я… – Она осеклась, осознав вдруг, что впервые за все время граф назвал ее по имени. – Я хочу, чтобы вы прочитали вот эту книгу… – Книга подождет. Я хочу поговорить о вас.
   – Обо мне?
   Селеста стояла на ступеньке спиной к лестнице, и все пути к отступлению были отрезаны.
   – Я много думал о вас.
   – Это ни к чему. Вы милостиво разрешили нам остаться в Садовом коттедже, за что мы весьма вам благодарны. Вскоре вы вернетесь в Лондон и забудете о нас.
   – А вы забудете меня?
   – Надеюсь, что да.
   – Вы уже простили меня за тот утренний поцелуй?
   Застигнутая врасплох, она изо всех сил старалась не выдать охватившее ее смятение.
   – Я… я постараюсь… забыть… – пробормотала она наконец.
   – Но я не забуду. Это было восхитительно! Такое хочется оставить в памяти навсегда.
   – Вы поступили… Вы не имели права вести себя подобным образом. Вы и сделали это потому только, что… что я была… растрепанная.
   – Вы были очаровательно милы, точно так же, как и сейчас. Кто бы подумал, что в сельской глуши таится такая красота…
   – Спасибо, но я не думаю, что вы… должны говорить со мной… вот так.
   Граф вскинул брови:
   – Вас это оскорбляет?
   – Не совсем. Но вы… вы меня смущаете. Я не привыкла к комплиментам.
   – Так, может быть, пора привыкать. И для начала научиться их выслушивать.
   – Зачем?
   – Затем, чтобы не растратить жизнь впустую. Чтобы наслаждаться юностью, красотой и, конечно, любовью.
   – Вам уже известно, что я думаю о любви.
   – Вы же ничего о ней не знаете.
   – И очень этому рада! – твердо заявила Селеста.
   Граф ответил не сразу, и она замерла в ожидании – сердце в груди колотилось быстро-быстро. Какое-то странное чувство – может быть, страх? – поднялось из груди и подступило к горлу.
   Внезапно граф повернулся и, пройдя через библиотеку, остановился у большого стола в центре комнаты, за которым когда-то работал прежний хозяин.
   Взгляд его, скользнув по тяжелому, украшенному гербом Роксли бювару и массивной чернильнице с выгравированной на ней геральдической короной, остановился на ноже для разрезания бумаги. На его рукоятке был изображен стоящий на задних лапах лев, под которым располагался развернутый свиток с надписью на латыни: “Верен нашему идеалу”.
   – Мне нужно многое вам рассказать, – произнес наконец граф, и Селеста услышала в его голосе новую, незнакомую и непонятную нотку.
   – О чем? – спросила она, ступая на ковер и глядя на собеседника с некоторой неуверенностью.
   – О вас.
   – Что-то не так? Что вы пытаетесь сказать?
   Ей вдруг стало не по себе. А что, если он передумал? Что, если потребует, чтобы они с Наной освободили коттедж и убрались с его земли? И куда же тогда идти?
   – Вы слишком красивы, чтобы и дальше жить так, как живете сейчас. Рано или поздно кто-то найдет вас здесь, и тогда… Одному лишь господу ведомо, что может случиться.
   – Не понимаю. Что может случиться?
   – Я хотел бы, – словно не услышав ее, продолжал граф, – предложить вам свое покровительство. Я был бы добр к вам… Очень добр и очень мягок и, полагаю, смог бы обеспечить ваше счастье.
   – Я… Мне кажется, я не вполне вас понимаю, – смущенно произнесла Селеста, растерянно глядя на него. – И в ту же секунду, словно тьму непонимания прорезала вспышка молнии, смысл его слов дошел до нее. – Хотите сказать… Вы имеете в виду…
   Договорить она не смогла. Граф повернулся и шагнул к ней.
   – Вы сказали, что не желаете выходить замуж. Что ж, я тоже не намерен жениться. Но я могу дать вам все то, чего вам не хватает, и принести такие радости, о которых вы даже не догадываетесь.
   – Как… как вы можете? Как можете вы предлагать мне такое? Вы знаете мою мать и думаете, что я похожа на нее? Что я способна поступить так же? Вы думаете, что я буду жить с мужчиной… быть его любовницей? Вы это пытаетесь мне сказать?
   – За грубым словом может стоять нечто чудесное. Поверьте, у меня и в мыслях не было оскорбить вас. Я всего лишь предлагаю удобный и взаимовыгодный выход для нас обоих.
   – Я хочу лишь одного – чтобы меня оставили в покое.
   – Таково ваше нынешнее желание, но уверяю вас, моя дорогая, это не только непрактично, но и несбыточно.
   Селеста гордо вскинула голову.
   – Я принимаю к сведению, что вы, милорд, не имели намерения оскорбить меня, хотя в это трудно поверить. Но позвольте заявить, что я скорее умру, чем приму ваше предложение!
   – Интересно, что вы скажете об этом через год, – невозмутимо заметил граф.
   – Через год, через два, даже через десять мой ответ будет таким же. Нет, милорд! Нет, нет и нет!
   Она ждала, что он станет спорить, но граф лишь улыбнулся, как показалось ей, насмешливо.
   – В таком случае давайте поговорим и другом. У меня нет ни малейшего желания расстраивать вас.
   – Вы уже меня расстроили, – ответила Селеста. – И пожалуйста, я хочу вернуться домой.
   – И воздвигнуть между нами стену? Стену, которую вы станете достраивать кирпичик за кирпичиком, снова и снова думая о моем предложении. Нет, моя дорогая, я хочу, чтобы вы запомнили меня другим, и прошу вас продолжить знакомить меня с домом.
   Селеста всей душой хотела отказаться.
   Больше всего на свете в этот момент она мечтала убежать от графа и от тех странных ощущений, что рождало ее воображение. Она чувствовала прикосновения его рук, его пугающую близость, исходящие от него волны властности и силы.
   Он подавлял ее волю, управлял ею, командовал, и она со страхом понимала, что как бы ни старалась, как быстро бы ни бежала, уйти от него невозможно.
   И, склонившись перед этой силой, признав поражение, Селеста заставила себя подчиниться и показать графу все, что он пожелал увидеть.
   Но когда они вошли в тесное убежище священника и граф закрыл дверцу, чтобы она смогла продемонстрировать, как найти потайную задвижку, открывающую секретную панель, ей сделалось по-настоящему страшно.
   Даже там, в полной темноте, Селеста ощущала его присутствие так явственно, словно он стоял в полосе солнечного света.
   Огромный, сильный, властный и всемогущий, граф занимал едва ли не все свободное пространство, и исходившие от него вибрации тревожили ее тело и душу.
   Селеста думала, что граф воспользуется темнотой, чтобы снова обнять ее, но ничего подобного не случилось, и они лишь соприкоснулись пальцами, когда она показывала, где находится задвижка.
   Прикосновение это, пусть даже и мимолетное, отозвалось в ней странным, необъяснимым эхом.
   Потом панель бесшумно сдвинулась, и они вместе шагнули в комнату, бывшую хозяйской спальней.
   – Как видите, теперь здесь сплю я, – молвил граф.
   Селеста скользнула взглядом по золотым кисточкам, стоявшим на туалетном столике, которым пользовался ее отец, по атласному халату, небрежно брошенному на обитое бархатом кресло у камина.
   – Запомните, – сказала она, – если вам когда-либо придется бежать, поднимайтесь в убежище, потом спускайтесь по винтовой лестнице и уходите через потайной ход. В таком случае вы выйдете возле часовни в западном крыле.
   – Может быть, и пригодится – кто знает? – пожал плечами граф.
   Из главной спальни они направилась к комнатам на втором этаже.
   – Какая спальня ваша? – поинтересовался граф.
   Селеста открыла дверь в небольшую необставленную комнату.
   – Все, что здесь было, я перевезла в Садовый коттедж, – объяснила она и тут же, словно вспомнив о чем-то, вскинула руку к губам. – Наверное, мне следовало сказать вам об этом раньше, ведь теперь все, что есть в коттедже, тоже принадлежит вам.