Картленд Барбара. В объятиях любви

Барбара КАРТЛЕНД
В ОБЪЯТИЯХ ЛЮБВИ

От автора

   В Англии, в отличие от Шотландии, титулы наследуются только по мужской линии, однако истории известны исключения из этого правила.
   Дочь знаменитого первого герцога Мальборо, Генриетта, унаследовала — по особому закону парламента — титул своего отца, став второй герцогиней Мальборо.
   После убийства — на его жизнь покушались — герцога Маунтбэттена Бирманского в 1979 году, его дочь, баронесса Брабурн, унаследовала титул отца по тому же закону, став графиней Маунтбэттен Бирманской, и ее сын впоследствии унаследовал титул после смерти матери.

Глава 1

1819 г.

   Маркиз Тэмский проводил взглядом своих лошадей, пронесшихся мимо него галопом, потом повернулся к своему другу Чарли и довольно улыбнулся.
   — Две минуты двадцать секунд! — сказал он. — Такого времени не показывала еще ни одна моя лошадь.
   — Я же сказал тебе, как только увидел Рыжего Дастера, что он будет победителем, — заметил Чарли.
   — Я помню, — ответил маркиз, — но с лошадьми, как с женщинами, не стоит слишком обольщаться.
   Они рассмеялись.
   Сунув часы в карман, маркиз отправился разыскивать своего инструктора, чтобы поздравить его.
   В этом сезоне маркизу чрезвычайно везло на скачках, и он знал, что обязан победами своему новому инструктору, которого взял после увольнения прежнего. Этот человека был полон энтузиазма и новых идей, он прекрасно справлялся со скаковыми лошадьми маркиза.
   Они долго обсуждали различные достоинства скакунов, только что испытанных на дорожке.
   Затем маркиз и достопочтенный Чарльз Кэвершем вскочили в седла лошадей, на которых они приехали в Ньюмаркетские Холмы, и отправились обратно к дому маркиза.
   Он располагался в предместье маленького городка, где большинство земель принадлежало знатным любителям скачек.
   Произошло это после того, как принц-регент выказал свое пристрастие к Ньюмаркету. За ним последовала придворная знать, подобно тому, как за столетия до этого высшее общество потакало прихотям Чарльза II. Так Ньюмаркет превратился из маленького селения в процветающую общину великосветских землевладельцев.
   Дом маркиза из темно-красного кирпича, построенный еще его отцом, был длинным и низким. Он не только вызывал восхищение тех, кто видел его, но и был самым комфортабельным из его домов, всегда открытых для многочисленных гостей.
   Будучи не только титулованным потомком знатного рода, но и чрезвычайно богатым собственником, маркиз владел домами в разных краях Англии.
   Лучшим из них был фамильный особняк в Тэме, считавшийся одним из самых прекрасных дворцов, построенных архитектором Робертом Эдэмом.
   Нельзя было не восхищаться его «охотничьим домиком» в Лестершире, рассчитанным на пятьдесят приглашенных, а также его домом в Эскоте, который он посещал лишь в неделю проводившихся там скачек, и, конечно же, его домом в Лондоне, на Беркли-сквер.
   Его ближайший друг Чарльз Кэвершем считал, что маркизу лучше всего в Ньюмаркете, просто потому что все там напоминает о спорте, которым он очень увлекался, и всегда там царит атмосфера скачек.
   Комната, в которую вошли два друга, прибыв в дом, была увешана картинами великих художников, изображавшими скаковых лошадей. Кресла были обтянуты темно-зеленой кожей в соответствии с основным цветом вымпелов маркиза, устанавливаемых во время скачек.
   — Ставь на Рыжего Дастера, Чарли, — сказал маркиз, когда они подходили к столику для напитков.
   — Я так и собираюсь, — ответил Чарли. — Но думаю, нам следует соблюдать осторожность, а иначе твоя лошадь, как обычно, окажется слишком популярной среди игроков, и это снизит наш выигрыш.
   — Я согласен с тобой, — кивнул маркиз. — Чем меньше мы будем говорить о результатах, которые видели сегодня утром, тем лучше.
   Он наполнил бокал шампанским для своего друга, и, поднимая его, Чарли сказал:
   — За Рыжего Дастера! И пусть твоя легендарная удача никогда не изменит тебе!
   — Благодарю тебя, Чарли, — улыбнулся маркиз.
   Он вновь наполнил бокал своего друга, себе же подлив лишь чуть-чуть, и, хотя Чарли заметил это, он ничего не сказал, зная воздержанность маркиза, Маркиз всегда сохранял прекрасную физическую форму и гордился тем, что может победить всех своих друзей на скачках, а также в боксе, стрельбе и фехтовании. А после охоты в течение целого дня, когда все буквально валятся с ног, в нем как будто пробуждается новая энергия и разгорается увлеченность, чему, конечно, нельзя не позавидовать.
   — Так мы возвращаемся в Лондон сегодня? — спросил Чарли.
   — Не знаю, — сомневался маркиз. — Я никак не могу решиться.
   — На что?
   — Принять одно очень необычное приглашение.
   — От кого?
   — Я хотел рассказать тебе вчера вечером, — ответил маркиз, — но при гостях за ужином это было невозможно. Может быть, ты развеешь мои сомнения и разрешишь загадку, которая мучает меня.
   — Звучит интригующе.
   Чарли, однако, про себя улыбнулся, говоря это, поскольку хорошо знал, что нет ничего более желанного для маркиза, чем оказаться перед чем-то загадочным, трудным для понимания, не укладывающимся в привычную схему.
   Два старинных друга сражались вместе при Ватерлоо, и Чарли знал, что маркиз, теперь богатый, окружен тщеславным беспутным обществом, в котором часто скучал.
   Он слишком энергичен, обладает живым умом и жадной к новизне натурой, чтобы удовлетворяться светскими раутами, зваными вечерами и прекрасными женщинами, настойчиво добивающихся его внимания.
   После завершения долгой войны, несмотря на высокую цену, заплаченную за победу, и на то, что много людей в стране до сих пор страдают от нищеты и лишений, высшее общество празднует наступление мира постоянными балами, концертами и фейерверками, которые следуют друг за другом бесконечной чередой каждую ночь и уже наскучили.
   Маркиз разнообразил свою жизнь спортом и щедрыми приемами гостей, часто пребывавших в его лондонских домах и загородных имениях.
   И все же Чарли чувствовал, что его другу чего-то не хватает, будто опасности войны возбуждали маркиза гораздо больше, нежели все развлечения мирного времени.
   Маркиз прошел к своему столу и, поставив на него свой почти полный бокал с шампанским, взял письмо с крупным тиснением герцогского герба на конверте.
   Он на секунду задумался и затем спросил:
   — Чарли, что ты знаешь о герцогине Гримстоунской?
   — Довольно многое! — ответил Чарли. — Но я удивлен тем, что она написала тебе, если это письмо от нее.
   Держа письмо в руке, маркиз уселся в удобное кресло напротив своего друга;
   — Я расскажу тебе, что произошло, и хотел бы услышать твое мнение по этому поводу.
   — Я слушаю.
   — В прошлый раз, когда я был здесь, около двух месяцев назад, — начал маркиз, — мой агент, флегматичный, довольно необщительный человек, удивил меня своими красноречивыми жалобами на то, что происходит на нашей границе с землями, принадлежащими герцогине.
   — Боже мой! Я даже не представлял этого! — воскликнул Чарли.
   — Очевидно, она владеет землями, двадцатью тысячами акров или более, к северу от Ньюмаркета, — заявил маркиз, — большинство из которых, я думаю, запущено и не обрабатывается.
   Чарли кивнул, как будто он знал об этом, но ничего не сказал, и маркиз продолжал:
   — По словам Джексона, смотрители и лесники герцогини ведут себя агрессивно и неоправданно грубо по отношению к моим арендаторам и фермерам.
   — Почему они так поступают?
   — Сначала я не придал большого значения рассказу Джексона, — объяснял маркиз. — Фермеры жаловались, что заблудившаяся корова или овца больше не возвращаются. Собак, забегающих в леса ее светлости, находят пристреленными, Были еще одна-две мелкие жалобы, которые я совершенно не воспринял всерьез.
   — Продолжай.
   — Однако около двух недель назад я получил письмо от Джексона, очень подробное, — хотя, как я уже говорил, его не упрекнешь в излишнем многословии, — в котором он в ужасе пишет о том, что на одной ферме не только пропал какой-то скот, но был избит один из пастухов, и исчезла девушка лет пятнадцати.
   Маркиз помолчал, прежде чем закончить:
   — Я понял тогда, что дело это нешуточное, и написал герцогине, изложив известные мне факты, с просьбой объяснить случившееся.
   — И теперь ты получил ответ, — предположил Чарли.
   — Точно! — ответил маркиз. — Но не такой, какого я ожидал.
   — Почему же?
   — Потому что, я слышал — хотя, признаться, я слышал немногое, — она агрессивная, несговорчивая женщина с характером, который трудно было описать Джексону.
   — Что же она пишет в письме? — поинтересовался Чарли.
   — Это очаровательное письмо, — хитро улыбнулся маркиз. — Она приглашает меня сегодня к себе и говорит, что нам следует лично обсудить вопросы, касающиеся поместий, и не позволить нашим работникам драться друг с другом.
   Удивленно глядя на письмо, маркиз продолжал:
   — Звучит разумно. И в то же время это не соответствует тому, что я слышал о ней.
   Чарли рассмеялся.
   — Теперь позволь мне рассказать то, что я знаю.
   — Этого бы мне и хотелось, — ответил маркиз.
   — Отец герцогини, третий герцог в их роду, был другом моего отца, — начал Чарли. — Он был изумительным человеком, чрезвычайно красивым, сильным, бесстрашным, истинным героем своего времени. Он проводил свою жизнь в походах и, по словам моих деда и отца, сказания о его подвигах передавались из уст в уста.
   Чарли продолжал, восхищенно:
   — Он был из таких, о которых говорят, что они способны остановить войну, могут в одиночку справиться с тысячами кровожадных дикарей и совершить еще множество храбрых поступков. Истории о нем будто сошли со страниц романов Вальтера Скотта.
   Маркиз слушал с огромным интересом.
   — Продолжай, Чарли. Я не слышал ничего подобного.
   — Все это происходило давно, — сказал Чарли, — и наполеоновские войны заставили нас позабыть о событиях прошлого столетия.
   — Продолжай свой рассказ о герцоге.
   — Он был слишком занят героическими подвигами, и, как рассказывал мой отец, женщины не играли большой роли в его жизни, он не женился до тех пор, пока ему не исполнилось сорок лет.
   — Чрезвычайно разумно! — заметил маркиз с иронией, и его друг вспомнил, что в свои тридцать четыре года маркиз неоднократно повторял о нежелании жениться вовсе, если бы это было возможно.
   — И конечно, когда герцог повел будущую жену к алтарю, больше всего он хотел того, чего желает каждый мужчина — сына.
   Маркиз с удивлением взглянул на письмо, которое держал в руке, и Чарли понял, о чем он подумал.
   — Сейчас я объясню тебе, — сказал Чарли. — Его жена подарила ему ребенка через год после свадьбы, но это была дочь.
   — Ты хочешь сказать, что герцогиня Гримстоунская — дочь покойного герцога? — уточнил маркиз, — Но почему же она носит его титул?
   — Вот об этом я и хочу рассказать тебе, — ответил Чарли. — Герцог отличился, совершив нечто особенное для страны, — я не могу теперь вспомнить, что именно, — тогда король спросил его, чего он желает в качестве награды. Звание нельзя было повысить, поскольку уже тогда он был герцогом. Поэтому он попросил, чтобы, если у него не будет сына, король позволил, с одобрения парламента, дочери унаследовать его титул, как это обычно происходит в Шотландии.
   — И король согласился.
   — Конечно. Это было небольшим вознаграждением за великий поступок герцога. И в то же время его величество не знал, что жена герцога не сможет рожать.
   — Большое невезение, — сказал маркиз.
   — Очень большое для герцога, и, как оказалось в дальнейшем, не только для него.
   Маркиз внимательно взглянул на друга, а Чарли продолжал:
   — К тому времени, когда единственная наследница герцога выросла, — как говорил мой отец, — все уже знали, что она выросла странной девушкой, непохожей на своих сверстниц.
   — В чем непохожей?
   — Она знала, что будет чрезвычайно богатой герцогиней, а значит, соблазнительной приманкой для женихов. Поэтому она решила последовать примеру королевы Елизаветы.
   Маркиз насторожился.
   — Что ты хочешь сказать?
   — Она поощряла ухаживающих за нею. Она заставляла их соперничать друг с другом, но она твердо решила, что никто, кроме нее, не будет владеть ее состоянием.
   Маркиз улыбнулся.
   — Иными словами, она решила стать «герцогиней-девственницей»! <По аналогии с «королевой-девственницей», как называли Елизавету I.>.
   — Не совсем так! — ответил Чарли. — Искатели ее руки прибывали не только с Британских островов, но и из других мест, не находившихся под владычеством Наполеона. Некоторые становились ее любовниками, но она никому из них не позволила сделать ее своей женой.
   Маркиз рассмеялся.
   — Она кажется мне интересной. Пожалуй, я приму ее приглашение, — Все это действительно было бы забавным, если бы она, становясь старше, не превращалась бы в тирана. Иногда ее называют Цирцеей или Медузой.
   — А какова она теперь? — поинтересовался маркиз.
   — Я ничего о ней не слышал в последние годы, — ответил Чарли. — Мой отец говорил о наследнице лишь потому, что всегда восхищался старым герцогом. Он говорил, что власть ударила ей в голову и она превратилась в ужасное создание — женщину, совершенно безжалостную, лишенную сердца.
   — Какие сильные слова! — насмешливо сказал маркиз.
   — После таких слов отца она представлялась мне чем-то средним между Леди Макбет и Королевой амазонок.
   Маркиз вновь рассмеялся.
   — После всего, что ты рассказал мне, я определенно приму приглашение герцогини.
   — Я думаю, это будет ошибкой.
   — Ошибкой? — повторил маркиз. — Но почему?
   — Потому что несколько лет назад, когда ее красота начала увядать, она оставила свет и переселилась сюда, в Гримстоун.
   — Вот почему, наверное, я никогда не слышал о ней, — предположил маркиз.
   — Во время войны мы вообще не могли ни о ком слышать!
   — Это верно, — согласился маркиз. — И все же то, что ты рассказал мне, заинтриговало меня.
   — Я так и предполагал, — ответил Чарли, — но в последнее время до меня доходят слухи об очень неприятных происшествиях в Гримстоуне. Это говорит о том, что тебе следовало бы держаться от нее подальше и изложить свои претензии в письме, а не в личной беседе.
   — Ты возбуждаешь во мне все большее любопытство, — подхватил маркиз, — я уже с нетерпением ожидаю встречи с этой Горгоной, если она действительно напоминает ее.
   — Я пытаюсь вспомнить все, что слышал о ней, — сказал Чарли, хмуря брови. — Но ты знаешь, как бывает, когда слышишь о человеке, с которым не знаком лично. В одно ухо влетает и в другое вылетает.
   — Так ты слушаешь меня обычно, — поддразнил его маркиз.
   — Нет, серьезно! — сказал Чарли. — Я помню по крайней мере, что ее стараются избегать все приличные люди в округе, и поговаривают об оргиях в Гримстоуне, шокирующих даже участников.
   — Кто бывал там из тех, кого мы знаем? — спросил маркиз.
   — Мне кажется, хотя я могу и ошибаться, что Дагенхэм был ее постоянным гостем.
   — Бог мой! Этот старина Руе! — воскликнул маркиз.
   — Он самый! У него отвратительная репутация, как ты хорошо знаешь!
   Они говорили о распущенном пэре, часто посещавшем самые мерзкие и отвратительные публичные дома в Лондоне, особенно те, которые предлагали «экзотические наслаждения», не привлекавшие ни одного приличного человека.
   Маркиз, вновь задумавшись, смотрел на письмо, и Чарли сказал:
   — Поступай, как я советую, Мервин, и потребуй у нее письменных объяснений случившегося. Не принимай ее приглашения.
   — Я не настолько малодушен! — возразил маркиз. — Все, что ты рассказал, лишний раз убеждает меня, что разумнее будет произвести «разведку местности» самому. Более того, если она действительно такова, как ты описал, мне следует защитить от нее моих арендаторов.
   Чарли пожал плечами:
   — Решай сам, — сказал он. — Но если тебе придется провести вечер с Дагенхэмом и ему подобными, меня потом не обвиняй!
   Маркиз прошел к своему столу.
   — Я сейчас же пошлю грума доложить ее светлости о моем визите сегодня около шести вечера. Не уезжай в Лондон, Чарли. Дождись меня здесь, и завтра я угощу тебя новыми впечатлениями, которые, надеюсь, будут столь же драматичны, как ты предрекаешь мне!
   Говоря это, маркиз сел за стол и, взяв гусиное перо, сказал:
   — Поскольку я не хочу, чтобы ты скучал в мое отсутствие, я советую тебе пригласить друзей на ужин. Боюсь, повар совсем обленится, если мы не будем задавать ему работы.
   — Я устрою званый ужин, — улыбнулся Чарли. — Когда ты будешь пить плохой кларет — поскольку ни одна женщина не способна выбрать хорошее вино — и беседовать с Дагенхэмом или наблюдать какой-нибудь эксцентричный порок, от которого тебя будет выворачивать, вспомни, что я наслаждаюсь в это время твоим лучшим шампанским.
   Маркиз не отвечал. Он лишь подписал свою записку красивым размашистым росчерком и, прочитав написанное, позвонил серебряным колокольчиком, стоявшим на столе.
   Он вручил записку слуге, поручив ему немедленно послать грума в Гримстоун.
   Ему показалось, что в глазах слуги промелькнуло испуганное выражение, но он не был уверен в этом.
   Маркиз упрекнул себя за разыгравшееся воображение и, когда дверь за слугой закрылась, сказал, обращаясь к Чарли:
   — Кстати, сколько лет теперь герцогине?
   — Она, должно быть, уже в возрасте, — ответил Чарли. — Сорок пять или больше, но все еще, я думаю, играет роль недоступной. Всегда найдутся охотники, каков бы ни был возраст женщины, если она достаточно богата.
   — Я знал, что ты откровенен, по крайней мере со мной, — заметил маркиз, — но твой рассказ кажется мне безумной фантазией. Меня поражает то, что не ты один говоришь о ней, как о воплощении дьявола. Так же полагает и Джексон.
   Чарли засмеялся.
   — Хорошо, если тебя ждет приятное разочарование, и она окажется тихой маленькой женщиной с седеющими волосами, увлекающейся вязанием. В конце концов вряд ли она виновна в исчезновении пятнадцатилетней девушки. , — У плохих хозяев плохие слуги, — спокойно заключил маркиз, — из разговоров с Джексоном я понял, что она превратилась в жупел, пугающий всех в моем поместье.
   — Ну что ж, отправляйся на свою разведку, — сказал.
   Чарли, — а я уж постараюсь поддержать тепло в твоем доме до твоего возвращения. Могу я пока написать записки друзьям, которых намереваюсь пригласить на ужин?
   — Конечно, — согласился маркиз, — я полагаю, это будет чисто мужская компания?
   — Если бы я знал, что ты оставишь меня здесь, — улыбнулся Чарли, — я бы привез с собой хорошенькую подружку из Лондона. Не думаю, что в Ньюмаркете найду достойный выбор.
   — Большинство женщин, которых я видел здесь, — иронично заметил маркиз, — выглядят как хорошие лошади!
   Чарли рассмеялся.
   — Недаром говорят, что человек становится похожим на свое любимое животное, но для женщины быть похожей на лошадь — катастрофа!
   — По твоему описанию герцогиня выглядит, как змея.
   — Для сравнения подойдет любое чудовище, — сказал Чарли, — но имей в виду, в молодости, по отзывам многих, она была очень красива.
   — Значит, мне следует подготовить мои лучшие комплименты, — заключил маркиз, — и, серьезно, Чарли, соседи должны дружить. Я считаю большой ошибкой войну между двумя соседствующими землевладельцами.
   — Я тоже так считаю, — согласился Чарли. — Такого же мнения придерживался и мой отец.
   Он помолчал и добавил шутливо:
   — Знаешь, Мервин, я начинаю думать, что ты стареешь!
   Где тот безрассудный офицер, всегда готовый прокрасться в тыл к врагу и внезапно напасть на него?
   — Послушать тебя, так мы всегда действовали бесшабашно, — заметил маркиз. — Разве ты не помнишь, как мы обсуждали каждый шаг операции, все заранее планировали и побеждали с успехом только потому, что не полагались лишь на удачу.
   — Ты прав, — согласился Чарли, — но теперь ты идешь прямо в руки врага, и у меня такое чувство, хоть я могу и ошибаться, что ты найдешь там осиное гнездо.
   — В таком случае я отступлю перед лицом превосходящих сил противника! — засмеялся маркиз.

* * *

   Преподобный Теофил Стэнтон поднялся из-за стола после завтрака и, аккуратно закрыв книгу, которую читал, стараясь запомнить то место, где остановился, пошел к двери.
   Не успел он дойти до нее, как его окликнула племянница:
   — Дядюшка Теофил, вы забыли вскрыть ваше письмо!
   — Там наверняка какой-нибудь счет, — ответил дядя, у меня сейчас нет ни времени, ни денег для него.
   Сказав это, он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь, а Аспазия взглянула через стол на своего брата-близнеца и рассмеялась.
   — Как похоже на дядюшку Теофила. Он всегда старается избегать неприятностей.
   — Он очень умный, — ответил Джером Стэнтон.
   Все, кто близко знал юношу, называли его просто Джерри. Это был чрезвычайно привлекательный молодой человек, высокий, широкоплечий, со светлыми волосами и голубыми глазами.
   Его широкий лоб не только свидетельствовал о ясном уме, но и придавал ему вид открытого и откровенного человека, благодаря чему люди быстро проникались доверием к нему.
   — Ты такой же беззаботный, как и он! — пошутила Аспазия.
   Хотя они были близнецами, девушка совершенно не походила на своего брата. Она была невысокой, изящной и очень хорошенькой, и — в отличие от брата, — волосы ее подобны пламени, почти красны, а глаза значительно темнее в своей синеве. Глядя на них вместе, трудно было предположить, что они родились в одно и то же время.
   — Хочешь еще кофе? — спросила она.
   — Нет, спасибо, — ответил ее брат. — Но ты, пожалуй, открой дядюшкино письмо и узнай худшее сразу. Я только надеюсь, что счет этот не на очень большую сумму.
   Его сестра озабоченно взглянула на него:
   — Ты опять на мели, Джерри?
   — Конечно! — ответил он. — Ты не представляешь, как дорого учиться в Оксфорде.
   — Ты знал, когда поступал туда, что тебе придется экономить на всем, поскольку деньги, которые нам оставила мама, почти кончились.
   — Я знаю! Знаю! — воскликнул Джерри. — Но мои друзья намного богаче меня, и трудно не проявлять радушие в ответ на их гостеприимство.
   Аспазия молчала.
   Их дядя, с которым они жили, получал лишь скромное жалованье священника, а деньги, оставленные матушкой после ее смерти пять лет назад, были потрачены — как она сказала своему брату — на их образование, и в банке уже практически ничего не осталось.
   Джерри знал положение дел так же хорошо, как и сестра, поэтому не было необходимости говорить что-то теперь. Аспазия протянула руку и взяла письмо.
   К ее удивлению, письмо оказалось не похоже на счет, поскольку конверт, в котором оно находилось, был сделан из толстой белой пергаментной бумаги, очень дорогой. Аспазия долго глядела на него с изумлением, рассматривая с разных сторон.
   Вдруг она испуганно вскрикнула.
   — Что такое? — спросил Джерри.
   — Это письмо от герцогини, — сказала она. — Смотри!
   Вот ее герб на обратной стороне!
   Брат и сестра недоуменно уставились друг на друга.
   Наконец Аспазия еле слышно проговорила тревожным голосом:
   — Что она может.., писать.., дяде Теофилу?
   — Открой и посмотри, — сказал Джерри. — Хорошо, что он не заметил, от кого это письмо. Это расстроило бы его.
   — Да, конечно, — согласилась Аспазия.
   Она сидела, глядя как завороженная на письмо, будто страшась узнать его содержимое.
   Затем она решилась и вскрыла конверт серебряным ножичком.
   Вынимая плотный лист, лежавший внутри, она отчетливо почувствовала, что он несет плохие вести, будто неуловимое зло исходило от самой бумаги.
   Она не говорила ничего, но знала, что Джерри напряженно наблюдает за процессом.
   Также молча она пробежала глазами написанное. Джерри нетерпеливо спросил:
   — Что там говорится? Прочти мне.
   — Я не могу поверить в это! Не может быть! — воскликнула Аспазия.
   — Что там? — повторил Джерри.
   Аспазия глубоко вздохнула и прочла дрожащим голосом:
 
   Преподобному Теофилу Стэнтону.
   По повелению ее светлости герцогини Гримстоу некой, в связи с тем, что вы достигли возраста шестидесяти пяти лет, вы отставляетесь от вашего прихода и должны освободить дом священника в течение месяца со дня получения настоящего извещения.
   С совершенным почтением,
   Эразм Карстэирз,
   секретарь ее светлости.
 
   Когда Аспазия закончила читать, ее глаза наполнились слезами, Джерри же так сильно стукнул кулаком по столу, что задребезжали тарелки и чашки, стоявшие на нем.
   — Проклятие! — взревел он. — Как она смеет так поступить с дядей Теофилом? Это бесчеловечно! Жестоко!
   — Он не может уехать отсюда? — всхлипнула Аспазия. — Люди в деревне любят его, и он любит их. Да и куда мы отправимся?
   Задавая эти вопросы, она глядела через стол на брата, видя его сквозь слезы и понимая, что он в таком же смятении, как и она.
   — Дядюшка Теофил прожил здесь всю свою жизнь, — говорил Джерри, будто сам с собой. — И мы.
   Дом священника стал их родным домом, и они никогда не задумывались о том, что настанет время его покинуть.
   Гримстоун, родовой дом герцогини, располагался в пяти милях отсюда, но казался недосягаемым, принадлежавшим иному, далекому миру.
   Здесь же, в Малом Медлоке, жизнь протекала неспешно и безмятежно. Деревенские жители приходили в церковь потому, что хотели поклониться Богу, они делились своими тревогами и радостями со священником, ведь он был одним из них. Их не заботило то, что происходило в других частях поместья.