Картленд Барбара. Влюбленный странник

   – Так Рэндал хотел, чтобы вы остались и снимались в «Зеленых пальцах»?
   Люсиль была слишком занята собой, чтобы заметить облегчение, прозвучавшее в голосе Хоппи.
   – Я часто задаю себе вопрос, правильно ли я поступила, вернувшись на сцену, – продолжала она. – Сделать это меня убедил в первую очередь Эдвард. После оглушительного успеха, который я имела, снявшись в первом фильме Рэндала, Эдвард хотел, чтобы Нью-Йорк увидел меня на сцене в его новой пьесе. Именно поэтому он и уговорил меня лететь в Лондон.
   Люсиль не стала рассказывать Хоппи, что Эдвард Джепсон добавил при этом: «Сейчас или никогда, Люсиль. Ты не становишься моложе».
   За последние слова она его возненавидела.
   «Не понимаю, что ты имеешь в виду!» – воскликнула она, но глаза ее сузились, когда Эдвард ответил:
   «О да! Ты знаешь, моя девочка. Твой истинный возраст мне отлично известен».
   «Если ты хоть раз скажешь это при ком-нибудь, – резко бросила ему Люсиль, – я тебя убью».
   Откинув назад голову, Эдвард громко рассмеялся смехом уверенного в себе, успешного человека.
   «Не бойся, – сказал он. – У воров тоже есть свои понятия о чести. Этот чертов бизнес никому из нас не добавляет здоровья, дорогая. Я так же верю в тебя, как ты веришь в себя. Но это не мешает быть откровенными друг с другом. Ты едешь в Лондон сейчас, или будет поздно».
   Остаток дня Люсиль была не в настроении, но она не могла ссориться с Эдвардом надолго. Этот человек был для нее слишком важен. Он был прав, считая, что они в одной упряжке. Это Эдвард откопал Люсиль, игравшую во второсортных водевилях в маленьком городке в Северной Каролине, это Эдвард разглядел большие возможности в ее хорошеньком лице, если дать ему правильное освещение, это он понял, что ноги Люсиль безукоризненны, а ее голос – ошибка. Это Эдвард привез ее в Голливуд и сделал из нее звезду.
   Да, он заставил ее работать, брать уроки сценической речи, пока она буквально не взвыла от скуки, уроки изящных манер, уроки всего, что только приходится в этой жизни делать женщине. Люсиль хотелось сбежать раз двадцать за день из-за тех ужасных вещей, которые говорил ей Эдвард. Он ругался и проклинал ее, он унижал ее своим сарказмом, он умел сделать ее такой несчастной, что Люсиль жалела, что не осталась играть в дурацких водевилях, гастролируя по обшарпанным залам полупустых провинциальных театров, за жалованье, не позволявшее расплатиться с долгами и частенько вынуждавшее ложиться спать голодной.
   Но если говорить о том, что цель оправдывает средства, то это было верно целиком и полностью в отношении Люсиль. Она стала звездой за один день. Эдвард сам выбрал сценарий фильма, где Люсиль могла бы сыграть главную роль, сам профинансировал съемки и выступил в роли продюсера. Можно было без преувеличения говорить о том, что фильм «Ангельское личико» перевернул весь мир. Не было ни одной страны, за исключением России, где не знали бы хорошенького гламурного личика Люсиль Лунд. Ее томные полуприкрытые глаза, слегка приоткрытые губы, соблазнительная линия ног – все это украшало афиши, рекламные щиты, обложки журналов, открытки и коробки с шоколадом.
   У Люсиль Лунд были поклонники в Китае и Гонолулу, клубы поклонников Люсиль Лунд открывались на Филиппинах и на Аляске. Были созданы конторы, где сидели секретари, занятые тем, что отвечали на письма ее почитателей и рассылали ее фотографии. Команда сценаристов работала над сценарием следующего фильма с участием Люсиль и над тем, который последует за ним.
   Сначала девушке казалось, что все это сон и она вот-вот проснется. Но довольно быстро Люсиль начала воспринимать происходящее как должное, и только Эдвард время от времени не давал ей забыть, где он нашел ее и чем она была, прежде чем он сделал из хорошенькой, но самой обыкновенной девушки совершенную гламурную красотку, от одного взгляда на которую захватывает дух.
   – Неужели я действительно так красива? – наивно спрашивала Люсиль, увидев кадры своего первого фильма.
   – Да уж получше, чем здесь, – ответил тогда Эдвард, доставая из своего пухлого бумажника фотографию, которую Люсиль сразу узнала: это ее она рассылала театральным агентам, которых нанимала, чтобы добывать себе роли. Снимал ее, разумеется, самый дешевый фотограф. Ничего лучшего Люсиль не могла себе позволить в те годы. Освещение поставлено неправильно, поза вульгарная. Люсиль казалась пухлой и невзрачной, и только ее ноги в дешевых чулках были безупречны.
   – Где ты взял эту фотографию? – взорвалась Люсиль. – Выкинь ее!
   Но Эдвард задумчиво посмотрел на нее и убрал фотографию обратно в бумажник.
   И Люсиль поняла тогда, что он будет хранить эту фотографию не только как воспоминание о собственных заслугах, но и как средство держать ее в узде. Возможно, в этом содержалась угроза, что Эдвард может повернуть вспять то, что сделал однажды, снова изменить все в ее жизни, но уже в другую сторону.
   Иногда Люсиль ненавидела Эдварда Джепсона, а в другие моменты восхищалась им больше, чем кем-либо из мужчин, которых ей довелось знать. И еще она боялась его, потому что Эдвард имел над ней власть.
   «Ты поедешь в Лондон», – заявил он.
   И, несмотря на то что Люсиль для виду протестовала и спорила, она знала с того момента, как Эдвард произнес эти слова, что надо собираться в дорогу.
   Но говорить с Эдвардом и говорить с Хоппи – это совершенно разные вещи. Секретаршу Рэндала Грэя ей хотелось убедить в том, что приезд сюда – это огромная жертва с ее стороны. Люсиль полагала, как и многие женщины до нее, что каждое слово, сказанное преданной секретарше, будет передано Рэндалу.
   – Что делает Рэндал на юге Франции? – требовательно спросила Люсиль.
   – Отдыхает, – ответила Хоппи. – Не знаю, что вы там делали с ним в Нью-Йорке, но я никогда еще не видела Рэндала таким вымотанным, как при возвращении. Он слишком устал, чтобы вообще о чем-нибудь думать, а это, как вы знаете, на него не похоже.
   – Он не должен был позволять себе так легко сломаться, – заявила Люсиль. – Посмотрите, что приходится делать мне, а я как-то умудряюсь быть в порядке. Ему надо научиться правильно планировать свой день, не быть глупцом и не растрачивать себя на людей, которые не имеют значения. Мне кажется, что Рэндал слишком мягок и добр.
   – Разве может человек быть слишком добр? – произнесла Хоппи. – В конце концов, Рэндал обязан своим успехом именно этому своему качеству – он умеет понимать других людей, знает, что они думают и чувствуют. Если бы он думал только о себе, то утратил бы способность проникать в души других, а именно это делает его хорошим драматургом.
   – Ну, ему недолго придется писать для меня пьесы, – сказала Люсиль, – если он немедленно не объявится.
   Пройдя через гостиную, она распахнула двери в спальню. Горничная Люсиль уже распаковывала огромные чемоданы, которые прибыли раньше хозяйки морем и, казалось, занимали всю комнату. Люсиль сняла жакет дорожного костюма и бросила его на кровать, затем сняла маленькую серую шляпку, украшенную сапфирового цвета перьями, и расчесала свои мягкие светлые волосы, пышно обрамлявшие ее хорошенькое личико.
   Хоппи наблюдала за ней несколько секунд, затем сказала, заглянув в бумаги, которые держала в руках:
   – Если я больше не нужна вам, мисс Лунд, то я, пожалуй, поеду узнаю, есть ли новости от Рэндала. Если есть, я вам сразу позвоню.
   – Спасибо, но, боюсь, я начинаю утрачивать к Рэндалу интерес, – как можно равнодушнее произнесла Люсиль.
   Это было ложью, и обе женщины это знали, но это был фасад, за которым они в этот момент предпочитали спрятаться.
   Хоппи взяла такси и поехала по забитым транспортом улицам в квартиру Рэндала на Парк-Лейн.
   Машины Рэндала перед входом не было, и Хоппи, сама отправившая водителя сегодня утром в аэропорт, начала волноваться, как мать может волноваться за неразумного сына.
   Она-то была уверена, что Рэндал вернется вчера или сегодня. Вот уже больше недели, как все было готово к его приезду. Время шло, первая репетиция новой пьесы приближалась. Хоппи не сомневалась, что может точно назвать день приезда Рэндала.
   Портье поднял ее на лифте на последний этаж.
   – Мистер Грэй пока не объявился, мисс? – приветливо поинтересовался он.
   – Я надеялась услышать от вас, что он приехал, пока меня не было, – ответила Хоппи.
   – Нет, он не объявлялся, мисс. Но к нему уже приходили посетители. Мисс Крейк и сейчас там.
   – Я рада, что вы мне сообщили, – сказала Хоппи, выходя из лифта, остановившегося на последнем этаже.
   Квартира Рэндала была уникальной. Несколько мансард огромного дома на Парк-Лейн были переделаны в одну из самых очаровательных и необычных квартир во всем Лондоне. Окна выходили на Гайд-парк, а еще были балконы, где можно посидеть на солнышке или постоять, любуясь потрясающим видом на парк и дома, уходившие вдаль – туда, где текла извилистая Темза, несущая свои воды к морю.
   Кабинет Хоппи был единственным рабочим помещением во всем доме. Рэндал заказал отделку квартиры самому знаменитому молодому декоратору в Лондоне, который настоял на том, чтобы устроить здесь для Рэндала, как он выразился, «правильный фон для его знаменитой пьесы».
   Красные гардины и красная бархатная мебель были вызовом традиционным принципам отделки. Фрески, украшавшие одну из стен, были находкой для многочисленных профессиональных сплетников, а еще здесь было несколько образцов мебели XVIII века и несколько картин современных французских художников, радующих глаз тем, кто считал себя ценителями.
   Квартира выглядела очень мило, хотя и немного претенциозно. И только большой письменный стол Рэндала вносил драматическую ноту, тем более что Рэндал умудрился наделать трещин почти во всех его ящиках, закрывая их слишком резко, когда бывал раздражен.
   Джейн Крейк сидела на красном бархатном диванчике, листая журнал, когда Хоппи вошла в комнату. Девушка быстро обернулась, и восторженное выражение ее лица сменилось разочарованием.
   – Мне было так беспокойно дома в ожидании Рэндала, что я решила прийти подождать его здесь, – сказала Джейн. – Вы ведь не думаете, что с ним что-нибудь случилось, правда?
   – Нет, конечно нет, – ответила Хоппи. – Просто он забыл по рассеянности о нашем существовании. В этот момент Рэндал, скорее всего, в Париже и даже не думает о том, что должно произойти завтра.
   – Люсиль уже прибыла? – спросила Джейн.
   – Да. Она остановилась в «Савойе». Ожидала, что Рэндал встретит ее в Кройдоне, и восприняла как личное оскорбление, что он посмел отсутствовать в Англии, когда она приезжает.
   – Судя по рассказам, эта Люсиль – довольно утомительная особа, – заметила Джейн. – Не знаю, почему папа так настаивал на том, чтобы она играла в новой пьесе. Ей приходится платить такой огромный гонорар, что папа, похоже, не получит ни пенни прибыли, какой бы успешной ни оказалась постановка.
   – Он вернет свою прибыль на гастролях, – успокоила девушку Хоппи. – С точки зрения рекламы очень полезно, чтобы премьеру играла Люсиль. Даже если она останется всего на месяц-другой.
   – Надеюсь, вы правы, – сказала Джейн. – Вы ведь всегда бываете правы, не так ли, Хоппи?
   Джейн снова опустилась на диванчик и вдруг улыбнулась такой милой улыбкой, что у Хоппи растаяло сердце. Эта девушка была предназначена для Рэндала, Хоппи нисколько в этом не сомневалась. Она была уверена в этом с того момента, как впервые увидела Джейн.
   Если Люсиль Лунд можно было назвать гламурной, то Джейн Крейк была воплощением элегантности. Одевалась она обычно в Париже, и в одежде ее чувствовался непринужденный шик, который способны были создать только парижские кутюрье. Джейн не была красива в классическом понимании этого слова, но милые черты ее лица и огромные серые глаза делали ее необыкновенно милой и привлекательной. Джейн научилась успешно подчеркивать свои достоинства и скрывать недостатки. У нее был маленький рот, но умело наложенная помада заставляла забыть об этом. При довольно крупном подбородке Джейн всегда держала голову так, что этого никто не замечал.
   В свои двадцать четыре года Джейн буквально излучала тщательно продуманную уверенность, в которой была бездна обаяния. По мнению Хоппи, Джейн была не просто умницей, но и настоящей леди. И об этом она вспоминала всякий раз после встреч с красавицей Люсиль. Сравнение было определенно не в пользу последней.
   – О чем вы беспокоитесь, Хоппи? – вдруг спросила Джейн. – И учтите: бесполезно говорить мне, что вы вовсе не беспокоитесь, потому что вы крутите в пальцах карандаш. А вы всегда это делаете, когда что-то вас огорчает.
   – Я просто задумалась, – ответила Хоппи.
   – Тогда немедленно прекратите! – воскликнула Джейн. – Рэндал скоро объявится, а мы будем выглядеть скучными и серьезными, словно и не рады ему. Я еще не говорила вам, что папа выделил на постановку дополнительно пять тысяч фунтов?
   – Дополнительно пять тысяч? – воскликнула удивленная Хоппи. – Но почему?
   – Бульшая часть этих денег пойдет на гардероб Люсиль Лунд. Папа ведь твердо решил, что это будет пьеса года. А если он вобьет себе что-то в голову, ничто на свете не заставит его передумать.
   – Что ж, это в любом случае хорошая новость, – довольно сухо заметила Хоппи.
   Она в который раз подумала о том, как повезло Рэндалу, что у него есть поддержка лорда Рокампстеда. Большинству драматургов приходилось подолгу ждать своих меценатов, проходить через все трудности поиска безопасной гавани, а потом дрожать, подсчитывая, хватит ли полученной суммы на постановку и нельзя ли добыть еще хоть несколько сотен из какого-нибудь источника.
   Рэндалу же никогда не приходилось волноваться по поводу финансирования постановок своих пьес, и, хотя директор театра в ужасе восклицал, что «Сегодня и завтра» будет самой дорогой постановкой из всех, какие видела лондонская сцена, лорд Рокампстед появился как раз в нужный момент, и деньги были у Рэндала прежде, чем он осознал объем затрат на постановку.
   И что же может быть при этом логичнее, чем женитьба Рэндала на дочери лорда Рокампстеда, полагала Хоппи. Джейн принадлежала к кружку самых симпатичных, веселых и, пожалуй, самых умных людей в Лондоне. Можно даже сказать, в Европе, так как большинство друзей девушки были космополитами и любили пожить не только в Лондоне и Париже, но и в Риме, Венеции, Биарицце, Сент-Морице или в других местах, которые казались им достойными внимания.
   Но это ни в коем случае не были дилетанты и бездельники, прожигающие жизнь. Этих людей объединяло то, что всем им удалось кое-чего добиться в жизни. А именно – успеха. Среди них были дипломаты и политики, художники и писатели, музыканты и драматурги, известные своим чувством юмора и умом, а также женщины, сделавшие своей профессией красоту.
   Только самые красивые женщины столетия были допущены в этот небольшой круг выдающихся и знаменитых, но сама по себе красота еще не была тем заклинанием, которое открывало волшебную дверь, точно так же как никакой богач, потрясая своими миллионами, не мог купить себе туда пропуск. Нужно было быть совершенно особенным человеком, добившимся ощутимых успехов на избранном им поприще.
   Рэндал не переставал удивляться тому, что его включили в этот кружок блещущих интеллектом и весьма критически настроенных людей. На самом деле это Джейн представила его большинству составлявших кружок незаурядных личностей, а поскольку Рэндал был в тот день в хорошей форме и сумел всех развеселить и заинтересовать, его пригласили присоединиться к ним снова, потом еще раз и еще раз, пока он не почувствовал себя одним из них, одним из немногих избранных.
   Сначала Рэндал посмеивался над тем, как эти интеллектуалы проводили время, собравшись вместе, – изысканная пища, легкая болтовня и более серьезные разговоры, неизменно посвященные обсуждению каких-либо актуальных тем, развлечения после ужина, блестящие, экстравагантные вечеринки, обсуждавшиеся с благоговением теми, кому не посчастливилось быть в числе приглашенных.
   Рэндал считал, что было нечто претенциозное в такой суете ради того, чтобы собраться с целью посмеяться и поесть в обществе друг друга. Но вскоре он обнаружил, что у «волшебного кружка», как он называл его про себя, есть свое обаяние. Никто не мог бы сказать, что ему было скучно в обществе этих людей, хотя кто-то мог бы почувствовать нешуточное напряжение от необходимости в переносном смысле вставать на цыпочки на протяжении всего вечера.
   Члены «волшебного кружка» встречались ежедневно друг у друга в гостях и затем вместе выходили в свет. Необязательно всей компанией, иногда попарно. Они посещали самые модные события – театральные премьеры, гала-показы фильмов, балы и вечеринки. И в каждом месте, где появлялся кто-то из членов этого кружка, к ним постепенно, но неотвратимо присоединялись остальные. Это могла быть герцогиня, прибывшая со своей компаньонкой, но буквально через десять минут она была окружена дюжиной других членов «волшебного кружка». Вхождение в это сообщество было сродни членству в масонской ложе. «Но только мы закрытые, как жокейский клуб, и куда более дорогие», – сказал как-то Рэндал.
   И это было отчасти правдой, потому что здесь ценилось только все самое превосходное. Каждый последующий ужин соперничал с предыдущим. Если членам «волшебного кружка» хотелось послушать музыку, это была самая лучшая музыка и лучшие исполнители. Если они устраивали прием, он становился сенсацией, а те, кто не удостоился приглашения, от расстройства рвали на себе волосы. Все, что устраивали эти люди, от незначительных до крупных мероприятий, было ярко, искрометно и остроумно.
   Но за всем этим чувствовалась сила власти и положения, которые использовались в самых разных направлениях. Достаточно сказать, что члены кабинета министров и послы влиятельных держав чувствовали себя польщенными, если их приглашали на один из приемов. Амбициозные юные члены парламента прикладывали все силы, чтобы добыть приглашение через одну из допущенных в «волшебный кружок» женщин. Но и это было непросто.
   Домом, который чаще других посещал Рэндал, разумеется, был дом лорда Рокампстеда. Сначала Рэндал был под таким впечатлением от покровительства лорда и от того, что был допущен в круг избранных знаменитостей, знающих толк в развлечениях, что думал о Джейн не как о желанной женщине – просто как о знакомой, которая ему нравилась и была к нему добра.
   Это было неожиданно, потому что Рэндал с юности обращал свое внимание только на тех женщин, которые вызывали у него желание. И, как откровенно говорила ему Хоппи, рисковал превратиться со временем в одинокого распутника с вечно ищущим взглядом.
   Но Рэндал считал, что в том, что женщины находят его неотразимым, нет его вины, и не собирался проявлять строгость там, где никто от него строгости не ожидал. К тому моменту, когда Рэндал стал членом «волшебного кружка», он считал себя прожженным циником и укрепился во мнении, что те женщины, которые уклоняются от поцелуев, скучны. И только в «волшебном кружке» Рэндал открыл для себя, что женщины могут быть очаровательными и остроумными, а не только соблазнительными.
   Рэндал научился слушать, а не только говорить, научился не только спорить, но и соглашаться. И в конце концов Рэндал стал считать Джейн загадочным существом, она восхищала и интриговала его.
   А потом, когда Рэндал начал всерьез интересоваться Джейн и ловил себя на том, что постоянно думает о ней, когда ее нет рядом, когда к нему пришло понимание, что Джейн – самая привлекательная девушка из всех, кого ему доводилось встречать, он вдруг понял, что и Джейн влюбилась в него. Они вышли на финишную прямую.
   Теперь, глядя на Джейн, Хоппи даже сожалела, что девушка так явно влюблена в Рэндала. Сомнения в чувствах Джейн не повредили бы Рэндалу. Если бы Рэндал переживал, ждал, любил бы Джейн больше, чем она любит его, насколько все было бы проще! Но Джейн, отказавшая нескольким достойным в высшей степени женихам, влюбилась в Рэндала с первого взгляда.
   Они встретились впервые в гостиной ее отца на Белгрэйв-сквер, изысканно отделанной и увешанной картинами из знаменитой коллекции лорда Рокампстеда. Галантно пожав Джейн руку, Рэндал перевел взгляд на висящую над камином картину Тернера. Через несколько секунд он произнес с благоговением: «Не правда ли, он изумителен?»
   И именно эти несколько секунд позволили Джейн оценить и привлекательность Рэндала, и его умение, будучи одетым элегантно, в то же время производить впечатление человека, который чувствует себя естественно в дорогой одежде. Ей понравились его ухоженные руки, длинные тонкие пальцы, выдававшие в нем творческую натуру и в то же время человека сильного и мужественного. Понравились его зачесанные назад густые волосы и улыбка в уголках рта, словно говорящая, что он находит окружающих весьма забавными.
   «Да, картина прелестная, – ответила Рэндалу Джейн. – У моего отца немало подобных сокровищ. Не хотите взглянуть на нефрит?»
   Джейн повела его через комнату туда, где в умело подсвеченных витринах лежали резные изделия из нефрита, и рассказала ему историю каждого экспоната, обнаруженного в древних захоронениях. И все это время Джейн чувствовала, что Рэндал слушает ее так, как если бы она была замшелой смотрительницей какого-нибудь музея.
   Затем они отправились в столовую, и Джейн обнаружила, что за обеденным столом сидит между двумя мало интересными ей людьми, а Рэндала посадили на другом конце стола. Джейн видела, что он завладел вниманием ее друзей. Диана, самая красивая женщина столетия, находила его восхитительным, и Джейн чувствовала беспокойство, очень похожее на ревность.
   После обеда она снова разговаривала с Рэндалом, а когда он уехал, твердо решила, что они непременно должны увидеться еще раз. Было в этом человеке что-то такое, что притягивало ее как магнит, что-то, что разительно отличало его от всех мужчин, которых знала Джейн.
   – Это очень умный молодой человек, – заметил ее отец. – Мне говорили, что он – автор лучших пьес, которые ставили за последние двадцать лет. Ты видела его новую пьесу?
   – Видела один раз, – ответила Джейн. – Но собираюсь пойти еще.
   И она пошла и обнаружила, что этот спектакль вдруг приобрел для нее куда большее значение, чем просто театральная постановка. Пьеса была тонкой и глубокой, и сюжет, и реплики персонажей впечатляли и захватывали, действующие лица были блестяще прописаны, а легкая нотка цинизма придавала игре актеров неповторимый колорит.
   Джейн встретилась с Рэндалом на следующий день. И через день. Она и сама не знала, когда именно она влюбилась в него по-настоящему. Джейн сначала не была готова признаться в этом даже самой себе. Она всегда считала любовь чем-то сильно переоцененным. Одни заводили нелепые тайные романы, другие вступали в брак, потому что это было разумно и практично. Но только в популярных дамских романах герои были целиком поглощены своими чувствами к избранницам. Джейн давно решила для себя, что с ней не произойдет ничего подобного. Но именно это с ней и случилось!
   Она влюбилась. Безумно и безнадежно влюбилась в мужчину, о котором не знала ничего, кроме того что он писал хорошие пьесы.
   А Хоппи раньше Рэндала догадалась о ее чувствах и пришла в восторг. Сам Рэндал узнал о чувствах Джейн, когда они вместе возвращались с вечеринки, затянувшейся до утра.
   Джейн ждала машина. Рэндал помог ей сесть, а когда они уже ехали к Белгрэйв-сквер, привычным жестом поднес к губам ее руку.
   – Отличный вечер, Джейн, – сказал он. – И я горжусь тем, что был на нем с самой красивой женщиной.
   Это был один из дежурных комплиментов, которые с легкостью произносил Рэндал. И перечень ожидаемых ответов был ему известен. Он полагал, что Джейн с милой улыбкой поблагодарит его, как обычно делали все его приятельницы. Но вместо этого она вдруг так крепко сжала его руку, что он почувствовал, как ее ноготки впиваются в кожу.
   – Не смейте, – сказала Джейн. – Не смейте так говорить!
   Рэндал с удивлением посмотрел на сидящую рядом девушку. Он четко видел ее лицо в свете уличных фонарей, но вот глаза ее, смотревшие прямо на него, казались темными озерами, полными тайны.
   – Не говорите мне того, что вы не думаете, – продолжала Джейн голосом, звенящим от волнения. – Я не вынесу этого, Рэндал.
   И тут Рэндал обнял ее и поцеловал, почувствовав, как она отвечает ему, дрожа всем телом. Сначала рука Джейн коснулась его щеки, затем девушка обняла его за шею, крепче прижимая к себе. Для обоих это был момент восторга и всепоглощающего желания, но машина остановилась у дома Джейн, и шофер вышел, чтобы открыть ей дверцу.
   – Я увижу тебя завтра? – спросил Рэндал.
   – Ну конечно! – ответила Джейн.
   Джейн направилась к себе, а ее машина повезла Рэндала домой.
   Они встретились на следующий день. Рэндал уже понял, что Джейн в него влюблена. Он был польщен и говорил себе, что ему несказанно повезло. И все-таки что-то неуловимо тревожило его, что-то уходило из его жизни. Что-то, к чему он подсознательно стремился и что он, как казалось ему, почти обрел.