Помолчав с минуту, девушка добавила:
— Напрасно вы помешали мне умереть!.. Когда я находилась рядом с бомбой и ждала взрыва, я и вполовину так не боялась, как сейчас… Неизвестно, что еще может прийти ей в голову… что еще она заставит меня сделать…
— Ну, не стоит так отчаиваться! — произнес Лайл, пытаясь ее успокоить. — Наверняка все не так страшно, как вам кажется…
Он произнес эти слова машинально и в ту же секунду понял, что со стороны они звучат так: «Я умываю руки. С меня хватит ваших проблем. Отныне занимайтесь ими сами!»
Должно быть, чуткая душа Виолы почувствовала нотку равнодушия в его голосе, потому что девушка торопливо проговорила:
— Извините… Я, наверное, вас задерживаю.
Вы ведь такой занятой человек. Пожалуйста, простите меня… и благодарю вас за вашу доброту!..
И она нагнулась за шляпкой, которая до сих пор так и лежала на полу.
«Однако, отправляясь на свое черное дело, — неожиданно подумал Рейберн Лайл, — она, несомненно, выбрала не очень подходящий головной убор!»
Действительно, это была кокетливая соломенная шляпка с широкими полями, украшенная веночком из белых роз, настоящая девичья шляпка, надев которую Виола стала выглядеть еще моложе и трогательнее.
Только сейчас Лайл обратил внимание на ее платье — дорогое, выгодно подчеркивавшее всю ее стройную фигуру, в особенности тоненькую талию. Опытный глаз молодого человека сразу определил, что эта фигурка не нуждается ни в каких ухищрениях вроде жесткого корсета, без которого большинство женщин не могут обходиться.
Была в ней удивительная грация, врожденное изящество. Сейчас, когда она стояла, готовая в любую минуту уйти, она напоминала Лайлу стройную газель или молодого олененка, одного из тех, что мирно паслись под могучими дубами в парке его загородного поместья.
Виола протянула ему руку. Он пожат ее и сразу заметил, как холодны ее тонкие пальцы.
— Как вы собираетесь попасть домой? — поинтересовался Лайл.
— И все же вы должны попытаться, — убежденно произнес Лайл. — И помните — вы дали мне слово! Теперь, что бы ни случилось, я могу быть уверен, что вы его не нарушите?
— Нет, не нарушу, — тихо проговорила Виола. Он открыл дверь и пропустил ее вперед. Они вышли в холл, где по-прежнему не было ни души. Виола обернулась к Лайлу.
— Вы были так добры! — сказала она. — Еще раз большое спасибо. И знайте — я вас никогда не забуду!..
Лайл улыбнулся. Несколько минут они не отрываясь смотрели друг на друга, и молодому человеку показалось, что глаза Виолы стали еще прекраснее, чем были, когда на ее лице заиграла ответная улыбка.
Открыв парадную дверь, он проводил девушку до экипажа, который все еще стоял у входа.
— Отвезите эту леди на Керзон-стрит, — распорядился Лайл. — И тут же возвращайтесь.
— Слушаюсь, сэр, — ответил шофер. Когда Виола шагнула в экипаж, на мгновение из-под подола ее платья показался кончик кружевной нижней юбки и миниатюрная ножка, обутая в изящную лайковую туфельку.
Затем дверца за ней закрылась, экипаж тронулся в путь, а Рейберн Лайл вернулся в дом, находясь под сильным впечатлением от этой встречи.
«Никогда в жизни я не знакомился с женщиной при столь фантастических обстоятельствах!» — признался молодой человек самому себе.
Возвратившись в кабинет, он некоторое время смотрел на остатки невзорвавшейся бомбы, теперь напоминающие груду мусора.
Разве мог он подумать, выходя из палаты общин, что по возвращении домой его ждет такой сюрприз? Однако, как бы то ни было, надо первым делом убрать эту грязь с коврика у камина.
И он позвонил в колокольчик. Отдав распоряжения слугам, Лайл вспомнил еще об одной вещи — следует позаботиться о том, чтобы впредь в его дом нельзя было бы проникнуть столь беспрепятственно.
Как и было ему приказано, шофер высадил Виолу у начала Керзон-стрит, и девушка поспешно направилась к дому своей мачехи — высокому зданию с широкими ступенями и украшенной золотыми наконечниками оградой.
Только благодаря деньгам леди Брэндон семья смогла переехать в более просторное и внушительное жилище, чем то, что они занимали при жизни матери Виолы.
Девушка часто задавалась вопросом — а не было ли одной из причин вторичного брака отца его желание иметь большие деньги? Ведь до тех пор им с трудом удавалось сводить концы с концами.
Впрочем — и в этом Виола была твердо уверена.
— И все же вы должны попытаться, — убежденно произнес Лайл. — И помните — вы дали мне слово! Теперь, что бы ни случилось, я могу быть уверен, что вы его не нарушите?
— Нет, не нарушу, — тихо проговорила Виола. Он открыл дверь и пропустил ее вперед. Они вышли в холл, где по-прежнему не было ни души. Виола обернулась к Лайлу.
— Вы были так добры! — сказала она. — Еще раз большое спасибо. И знайте — я вас никогда не забуду!..
Лайл улыбнулся. Несколько минут они не отрываясь смотрели друг на друга, и молодому человеку показалось, что глаза Виолы стали еще прекраснее, чем были, когда на ее лице заиграла ответная улыбка.
Открыв парадную дверь, он проводил девушку до экипажа, который все еще стоял у входа.
— Отвезите эту леди на Керзон-стрит, — распорядился Лайл. — И тут же возвращайтесь.
— Слушаюсь, сэр, — ответил шофер. Когда Виола шагнула в экипаж, на мгновение из-под подола ее платья показался кончик кружевной нижней юбки и миниатюрная ножка, обутая в изящную лайковую туфельку.
Затем дверца за ней закрылась, экипаж тронулся в путь, а Рейберн Лайл вернулся в дом, находясь под сильным впечатлением от этой встречи.
«Никогда в жизни я не знакомился с женщиной при столь фантастических обстоятельствах!» — признался молодой человек самому себе.
Возвратившись в кабинет, он некоторое время смотрел на остатки невзорвавшейся бомбы, теперь напоминающие груду мусора.
Разве мог он подумать, выходя из палаты общин, что по возвращении домой его ждет такой сюрприз? Однако, как бы то ни было, надо первым делом убрать эту грязь с коврика у камина.
И он позвонил в колокольчик. Отдав распоряжения слугам, Лайл вспомнил еще об одной вещи — следует позаботиться о том, чтобы впредь в его дом нельзя было бы проникнуть столь беспрепятственно.
Как и было ему приказано, шофер высадил Виолу у начала Керзон-стрит, и девушка поспешно направилась к дому своей мачехи — высокому зданию с широкими ступенями и украшенной золотыми наконечниками оградой.
Только благодаря деньгам леди Брэндон семья смогла переехать в более просторное и внушительное жилище, чем то, что они занимали при жизни матери Виолы.
Девушка часто задавалась вопросом — а не было ли одной из причин вторичного брака отца его желание иметь большие деньги? Ведь до тех пор им с трудом удавалось сводить концы с концами.
Впрочем — и в этом Виола была твердо уверена, — идея данной женитьбы исходила не от самого сэра Ричарда, а от особы по имени Мейвис Селби.
С момента первого знакомства с сэром Ричардом эта дама вознамерилась выйти за него замуж во что бы то ни стало, а он, скорее из нежелания перечить и уступая ее напору, чем сгорая пылкой страстью, в конце концов позволил увлечь себя к алтарю.
А возможно, размышляла впоследствии Виола, отцом руководили и другие, более, практические соображения. Совершенно очевидно, что он считал свою дочь, оставшуюся без матери в возрасте одиннадцати лет, слишком непосильной для себя обузой.
Но Мейвис Селби никоим образом не могла заменить девочке мать. С первого момента, когда о Виоле начала заботиться мачеха, девочка почувствовала себя несчастной. И это ощущение не покидало ее все эти годы, хотя постороннему человеку трудно было бы понять ее переживания.
С самого раннего детства Виола росла в атмосфере доверия и духовной близости, которые связывали отца, мать и саму девочку. Эти чувства, так же как глубокую любовь, существовавшую между ними, было невозможно выразить словами, но она незримо присутствовала во всей их жизни.
Их объединяло нечто большее, чем просто родственные чувства. Все, что говорил или делал один из членов семьи, неизменно интересовало остальных и составляло в совокупности то, что называется семейным счастьем.
Со смертью матери эта восхитительная близость была утрачена. Позднее Виола пришла к выводу, что с того момента и в ее отце что-то умерло навеки.
Не прошло и трех лет с той поры, как она проводила на кладбище гроб с телом матери, как пришел черед отца.
Итак, у нее осталась только мачеха — женщина строгая, властная, невзлюбившая свою кроткую падчерицу с момента их первой встречи.
Виола была достаточно умна, чтобы понять простую истину — она олицетворяла в глазах мачехи те качества, которые та больше всего ненавидела в представительницах собственного пола.
Виола была кротка, робка и всегда готова переложить ответственность за принятие решений — в том числе касающихся лично ее — на кого-нибудь, кого считала умнее и мудрее себя.
Сразу после смерти матери таким человеком стал для нее отец, и Виола долго не могла понять, почему мачеха постоянно пытается заставить ее поступить вопреки воле или желаниям отца.
Только позднее девушка поняла, что в ней говорила простая ревность. Однако была в характере леди Брэндон и другая основополагающая черта — нежелание покориться, уступить мужчине, кто бы он ни был, даже если он является собственным мужем.
Она производила впечатление женщины, которая свысока относится ко всем без исключения мужчинам и отрицает их превосходство.
На самом деле была у леди Брэндон одна слабость — ей хотелось, чтобы мужчины видели в ней желанную женщину, и вместе с тем она презирала и ненавидела их лютой ненавистью, когда видела, что ее собственное безрассудное поведение их отталкивает.
Ей было уже за тридцать, когда она наконец вышла замуж. Предложение сэра Ричарда поступило весьма кстати, ибо молодая леди уже отчаялась когда-нибудь сыскать себе мужа.
Она была очень богата, но мужчины, которые были бы готовы жениться на ней ради ее денег, находили агрессивность Мейвис Селби, а также утомительную манеру постоянно навязывать им свою точку зрения по женскому вопросу весьма отталкивающими.
Впрочем, у нее хватило ума, став леди Брэндон, извлечь максимальную выгоду не только из близости своего мужа к королевскому двору, но и из его популярности.
Многие любили сэра Ричарда, и когда он женился, его друзья рассудили так — раз уж ему пришла в голову блажь взять в жену такую неприятную женщину, придется как-то с этим мириться.
Однако после смерти сэра Ричарда эта вынужденная доброжелательность по отношению к его жене начата быстро таять, как снег на весеннем солнце, хотя находились люди, которые — из уважения к ее покойному отцу — по-прежнему принимали у себя его дочь.
Виола хорошо понимала, хотя они тактично умалчивали об этом, что все друзья отца от души сочувствуют ей, вынужденной жить под одним кровом с такой мачехой.
Вообще-то, размышляла по пути к дому Виола, здесь, на Керзон-стрит, она не так сильно горюет об отце, как если бы они по-прежнему жили на Онслоу-сквер, в доме, где она когда-то была так несказанно счастлива.
Слуга, открывший Виоле дверь, на вопрос девушки ответил, что ее мачеха находится в гостиной. Ноги Виолы мгновенно словно налились свинцом, а сердце испуганно затрепетало. Она начала медленно подниматься по ступеням, чувствуя себя так, словно шла на эшафот.
Вытянутая в длину, чрезвычайно элегантная гостиная имела три окна, выходящие на улицу, и была обставлена самой модной мебелью. На стенах висело несколько весьма ценных картин — часть приданого леди Брэндон.
Однако всего этого Виола словно и не замечала. Ее испуганный взор был прикован лишь к мачехе, которая величественно восседала за столом в дальнем углу комнаты и была занята, как обычно, сочинением каких-то заметок и набросков очередной речи для предстоящих собраний суфражисток.
Услышав шаги падчерицы, леди Брэндон оторвалась от своей писанины и, устремив ледяной взор на робкую девушку, резко спросила:
— Ну? Как все прошло?
— Я… оставила бомбу там, где вы мне велели…
— Отлично! — энергично воскликнула леди Брэндон. — Поешь чего-нибудь и отправляйся спать. Если сообщения о взрыве появятся уже в утренних газетах, я устрою так, чтобы подозрение пало на тебя. И тогда тебя обязательно арестуют!
Виола, сделав над собой нечеловеческое усилие, рискнула возразить:
— Но… я не хочу, чтобы меня арестовали, мадре…
Это было испанское слово, выбранное самой леди Брэндон, когда стало ясно, что девочка наотрез отказывается называть ее «мамой» на родном языке.
— Не говори глупостей! — резко оборвала ее леди Брэндон. — В этом-то и состоит весь смысл — бомба, подложенная в дом заместителя министра, вызовет настоящий скандал.
— Не думаю, что папа был бы доволен, если бы узнал, что я замешана… в такого рода скандале… — попыталась возразить девушка.
Виола вся дрожала, произнося эти слова, но голос ее был тверд.
— Сэра Ричарда уже давно нет с нами, поэтому ни подтвердить, ни опровергнуть твое суждение не представляется возможным, — резко оборвала ее мачеха. — Следовательно, независимо от того, что сказал бы твой отец, будь он сейчас жив, ты поступишь так, как этого требую я!
— Но я не хочу садиться в тюрьму! — повторила Виола. — Позвольте мне лучше заплатить штраф…
Леди Брэндон поджала губы.
— Не думаю, что тебе будет предоставлен такой выбор, значит, нечего его и обсуждать, — снова не дала договорить она падчерице. — Если же ты всерьез решила опозорить меня в глазах друзей, не желая последовать их героическому примеру, я заставлю тебя поплатиться за это — но не штрафом, о нет! И вообще, за преступления такого рода предусмотрены более суровые наказания, штрафом тут не отделаешься!
В ее голосе чувствовалась явная угроза, и Виола смертельно побледнела.
Впрочем, она тут же сказала себе, что в данный момент спорить с мачехой не имеет никакого смысла — ведь на самом деле полиция ни о чем не узнает.
И Виола направилась к двери, считая, что разговор окончен, и желая поскорее очутиться в своей комнате.
Леди Брэндон посмотрела на падчерицу с нескрываемой неприязнью.
— Если ты собираешься ослушаться меня, Виола, — отчеканила она, — ты об этом очень пожалеешь! Тебе выпала великая честь — ;да-да, именно честь, я повторяю это слово! — принимать участие в великом крестовом походе женщин, равного которому еще не знала история! Ты должна быть благодарна за это, негодная девчонка! Виола ничего не ответила, а леди Брэндон, вконец потеряв самообладание, воскликнула:
— Да не стой же здесь, как столб, отправляйся лучше спать! Ты, Виола, являешься типичным примером того, как слабая женщина может стать послушной игрушкой в руках мужчины, бессловесной рабой, повинующейся любым ею прихотям!.. А теперь убирайся с глаз долой, пока ты окончательно не вывела меня из терпения!
Виола тут же вспомнила, что подобные чеканные фразы леди Брэндон частенько использовала в своих публичных выступлениях.
Ответить на них или возразить ей было нечего, а потому девушка вышла из гостиной и направилась по лестнице к себе в спальню.
Она не испытывала голода, хотя сегодня почти ничего не брала в рот, так сильно нервничала из-за предстоящего ей задания. Больше всего на свете Виоле хотелось сейчас остаться одной.
Войдя в комнату, она сняла шляпку и бросилась ничком на кровать, уткнувшись лицом в подушку.
— О папа! — страстно прошептала несчастная девушка. — Я больше не могу выносить этого… Как мне жить дальше?..
Как только она произнесла эти слова, ей вспомнилось обещание, данное Рейберну Лайлу.
Виола как будто воочию видела перед собой его выразительные глаза и чувствовала нежное прикосновение теплых пальцев.
«Он так добр! — подумала девушка. — И все понимает… Ну почему я должна его ненавидеть? Только потому, что он — мужчина?..»
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Напрасно вы помешали мне умереть!.. Когда я находилась рядом с бомбой и ждала взрыва, я и вполовину так не боялась, как сейчас… Неизвестно, что еще может прийти ей в голову… что еще она заставит меня сделать…
— Ну, не стоит так отчаиваться! — произнес Лайл, пытаясь ее успокоить. — Наверняка все не так страшно, как вам кажется…
Он произнес эти слова машинально и в ту же секунду понял, что со стороны они звучат так: «Я умываю руки. С меня хватит ваших проблем. Отныне занимайтесь ими сами!»
Должно быть, чуткая душа Виолы почувствовала нотку равнодушия в его голосе, потому что девушка торопливо проговорила:
— Извините… Я, наверное, вас задерживаю.
Вы ведь такой занятой человек. Пожалуйста, простите меня… и благодарю вас за вашу доброту!..
И она нагнулась за шляпкой, которая до сих пор так и лежала на полу.
«Однако, отправляясь на свое черное дело, — неожиданно подумал Рейберн Лайл, — она, несомненно, выбрала не очень подходящий головной убор!»
Действительно, это была кокетливая соломенная шляпка с широкими полями, украшенная веночком из белых роз, настоящая девичья шляпка, надев которую Виола стала выглядеть еще моложе и трогательнее.
Только сейчас Лайл обратил внимание на ее платье — дорогое, выгодно подчеркивавшее всю ее стройную фигуру, в особенности тоненькую талию. Опытный глаз молодого человека сразу определил, что эта фигурка не нуждается ни в каких ухищрениях вроде жесткого корсета, без которого большинство женщин не могут обходиться.
Была в ней удивительная грация, врожденное изящество. Сейчас, когда она стояла, готовая в любую минуту уйти, она напоминала Лайлу стройную газель или молодого олененка, одного из тех, что мирно паслись под могучими дубами в парке его загородного поместья.
Виола протянула ему руку. Он пожат ее и сразу заметил, как холодны ее тонкие пальцы.
— Как вы собираетесь попасть домой? — поинтересовался Лайл.
— И все же вы должны попытаться, — убежденно произнес Лайл. — И помните — вы дали мне слово! Теперь, что бы ни случилось, я могу быть уверен, что вы его не нарушите?
— Нет, не нарушу, — тихо проговорила Виола. Он открыл дверь и пропустил ее вперед. Они вышли в холл, где по-прежнему не было ни души. Виола обернулась к Лайлу.
— Вы были так добры! — сказала она. — Еще раз большое спасибо. И знайте — я вас никогда не забуду!..
Лайл улыбнулся. Несколько минут они не отрываясь смотрели друг на друга, и молодому человеку показалось, что глаза Виолы стали еще прекраснее, чем были, когда на ее лице заиграла ответная улыбка.
Открыв парадную дверь, он проводил девушку до экипажа, который все еще стоял у входа.
— Отвезите эту леди на Керзон-стрит, — распорядился Лайл. — И тут же возвращайтесь.
— Слушаюсь, сэр, — ответил шофер. Когда Виола шагнула в экипаж, на мгновение из-под подола ее платья показался кончик кружевной нижней юбки и миниатюрная ножка, обутая в изящную лайковую туфельку.
Затем дверца за ней закрылась, экипаж тронулся в путь, а Рейберн Лайл вернулся в дом, находясь под сильным впечатлением от этой встречи.
«Никогда в жизни я не знакомился с женщиной при столь фантастических обстоятельствах!» — признался молодой человек самому себе.
Возвратившись в кабинет, он некоторое время смотрел на остатки невзорвавшейся бомбы, теперь напоминающие груду мусора.
Разве мог он подумать, выходя из палаты общин, что по возвращении домой его ждет такой сюрприз? Однако, как бы то ни было, надо первым делом убрать эту грязь с коврика у камина.
И он позвонил в колокольчик. Отдав распоряжения слугам, Лайл вспомнил еще об одной вещи — следует позаботиться о том, чтобы впредь в его дом нельзя было бы проникнуть столь беспрепятственно.
Как и было ему приказано, шофер высадил Виолу у начала Керзон-стрит, и девушка поспешно направилась к дому своей мачехи — высокому зданию с широкими ступенями и украшенной золотыми наконечниками оградой.
Только благодаря деньгам леди Брэндон семья смогла переехать в более просторное и внушительное жилище, чем то, что они занимали при жизни матери Виолы.
Девушка часто задавалась вопросом — а не было ли одной из причин вторичного брака отца его желание иметь большие деньги? Ведь до тех пор им с трудом удавалось сводить концы с концами.
Впрочем — и в этом Виола была твердо уверена.
— И все же вы должны попытаться, — убежденно произнес Лайл. — И помните — вы дали мне слово! Теперь, что бы ни случилось, я могу быть уверен, что вы его не нарушите?
— Нет, не нарушу, — тихо проговорила Виола. Он открыл дверь и пропустил ее вперед. Они вышли в холл, где по-прежнему не было ни души. Виола обернулась к Лайлу.
— Вы были так добры! — сказала она. — Еще раз большое спасибо. И знайте — я вас никогда не забуду!..
Лайл улыбнулся. Несколько минут они не отрываясь смотрели друг на друга, и молодому человеку показалось, что глаза Виолы стали еще прекраснее, чем были, когда на ее лице заиграла ответная улыбка.
Открыв парадную дверь, он проводил девушку до экипажа, который все еще стоял у входа.
— Отвезите эту леди на Керзон-стрит, — распорядился Лайл. — И тут же возвращайтесь.
— Слушаюсь, сэр, — ответил шофер. Когда Виола шагнула в экипаж, на мгновение из-под подола ее платья показался кончик кружевной нижней юбки и миниатюрная ножка, обутая в изящную лайковую туфельку.
Затем дверца за ней закрылась, экипаж тронулся в путь, а Рейберн Лайл вернулся в дом, находясь под сильным впечатлением от этой встречи.
«Никогда в жизни я не знакомился с женщиной при столь фантастических обстоятельствах!» — признался молодой человек самому себе.
Возвратившись в кабинет, он некоторое время смотрел на остатки невзорвавшейся бомбы, теперь напоминающие груду мусора.
Разве мог он подумать, выходя из палаты общин, что по возвращении домой его ждет такой сюрприз? Однако, как бы то ни было, надо первым делом убрать эту грязь с коврика у камина.
И он позвонил в колокольчик. Отдав распоряжения слугам, Лайл вспомнил еще об одной вещи — следует позаботиться о том, чтобы впредь в его дом нельзя было бы проникнуть столь беспрепятственно.
Как и было ему приказано, шофер высадил Виолу у начала Керзон-стрит, и девушка поспешно направилась к дому своей мачехи — высокому зданию с широкими ступенями и украшенной золотыми наконечниками оградой.
Только благодаря деньгам леди Брэндон семья смогла переехать в более просторное и внушительное жилище, чем то, что они занимали при жизни матери Виолы.
Девушка часто задавалась вопросом — а не было ли одной из причин вторичного брака отца его желание иметь большие деньги? Ведь до тех пор им с трудом удавалось сводить концы с концами.
Впрочем — и в этом Виола была твердо уверена, — идея данной женитьбы исходила не от самого сэра Ричарда, а от особы по имени Мейвис Селби.
С момента первого знакомства с сэром Ричардом эта дама вознамерилась выйти за него замуж во что бы то ни стало, а он, скорее из нежелания перечить и уступая ее напору, чем сгорая пылкой страстью, в конце концов позволил увлечь себя к алтарю.
А возможно, размышляла впоследствии Виола, отцом руководили и другие, более, практические соображения. Совершенно очевидно, что он считал свою дочь, оставшуюся без матери в возрасте одиннадцати лет, слишком непосильной для себя обузой.
Но Мейвис Селби никоим образом не могла заменить девочке мать. С первого момента, когда о Виоле начала заботиться мачеха, девочка почувствовала себя несчастной. И это ощущение не покидало ее все эти годы, хотя постороннему человеку трудно было бы понять ее переживания.
С самого раннего детства Виола росла в атмосфере доверия и духовной близости, которые связывали отца, мать и саму девочку. Эти чувства, так же как глубокую любовь, существовавшую между ними, было невозможно выразить словами, но она незримо присутствовала во всей их жизни.
Их объединяло нечто большее, чем просто родственные чувства. Все, что говорил или делал один из членов семьи, неизменно интересовало остальных и составляло в совокупности то, что называется семейным счастьем.
Со смертью матери эта восхитительная близость была утрачена. Позднее Виола пришла к выводу, что с того момента и в ее отце что-то умерло навеки.
Не прошло и трех лет с той поры, как она проводила на кладбище гроб с телом матери, как пришел черед отца.
Итак, у нее осталась только мачеха — женщина строгая, властная, невзлюбившая свою кроткую падчерицу с момента их первой встречи.
Виола была достаточно умна, чтобы понять простую истину — она олицетворяла в глазах мачехи те качества, которые та больше всего ненавидела в представительницах собственного пола.
Виола была кротка, робка и всегда готова переложить ответственность за принятие решений — в том числе касающихся лично ее — на кого-нибудь, кого считала умнее и мудрее себя.
Сразу после смерти матери таким человеком стал для нее отец, и Виола долго не могла понять, почему мачеха постоянно пытается заставить ее поступить вопреки воле или желаниям отца.
Только позднее девушка поняла, что в ней говорила простая ревность. Однако была в характере леди Брэндон и другая основополагающая черта — нежелание покориться, уступить мужчине, кто бы он ни был, даже если он является собственным мужем.
Она производила впечатление женщины, которая свысока относится ко всем без исключения мужчинам и отрицает их превосходство.
На самом деле была у леди Брэндон одна слабость — ей хотелось, чтобы мужчины видели в ней желанную женщину, и вместе с тем она презирала и ненавидела их лютой ненавистью, когда видела, что ее собственное безрассудное поведение их отталкивает.
Ей было уже за тридцать, когда она наконец вышла замуж. Предложение сэра Ричарда поступило весьма кстати, ибо молодая леди уже отчаялась когда-нибудь сыскать себе мужа.
Она была очень богата, но мужчины, которые были бы готовы жениться на ней ради ее денег, находили агрессивность Мейвис Селби, а также утомительную манеру постоянно навязывать им свою точку зрения по женскому вопросу весьма отталкивающими.
Впрочем, у нее хватило ума, став леди Брэндон, извлечь максимальную выгоду не только из близости своего мужа к королевскому двору, но и из его популярности.
Многие любили сэра Ричарда, и когда он женился, его друзья рассудили так — раз уж ему пришла в голову блажь взять в жену такую неприятную женщину, придется как-то с этим мириться.
Однако после смерти сэра Ричарда эта вынужденная доброжелательность по отношению к его жене начата быстро таять, как снег на весеннем солнце, хотя находились люди, которые — из уважения к ее покойному отцу — по-прежнему принимали у себя его дочь.
Виола хорошо понимала, хотя они тактично умалчивали об этом, что все друзья отца от души сочувствуют ей, вынужденной жить под одним кровом с такой мачехой.
Вообще-то, размышляла по пути к дому Виола, здесь, на Керзон-стрит, она не так сильно горюет об отце, как если бы они по-прежнему жили на Онслоу-сквер, в доме, где она когда-то была так несказанно счастлива.
Слуга, открывший Виоле дверь, на вопрос девушки ответил, что ее мачеха находится в гостиной. Ноги Виолы мгновенно словно налились свинцом, а сердце испуганно затрепетало. Она начала медленно подниматься по ступеням, чувствуя себя так, словно шла на эшафот.
Вытянутая в длину, чрезвычайно элегантная гостиная имела три окна, выходящие на улицу, и была обставлена самой модной мебелью. На стенах висело несколько весьма ценных картин — часть приданого леди Брэндон.
Однако всего этого Виола словно и не замечала. Ее испуганный взор был прикован лишь к мачехе, которая величественно восседала за столом в дальнем углу комнаты и была занята, как обычно, сочинением каких-то заметок и набросков очередной речи для предстоящих собраний суфражисток.
Услышав шаги падчерицы, леди Брэндон оторвалась от своей писанины и, устремив ледяной взор на робкую девушку, резко спросила:
— Ну? Как все прошло?
— Я… оставила бомбу там, где вы мне велели…
— Отлично! — энергично воскликнула леди Брэндон. — Поешь чего-нибудь и отправляйся спать. Если сообщения о взрыве появятся уже в утренних газетах, я устрою так, чтобы подозрение пало на тебя. И тогда тебя обязательно арестуют!
Виола, сделав над собой нечеловеческое усилие, рискнула возразить:
— Но… я не хочу, чтобы меня арестовали, мадре…
Это было испанское слово, выбранное самой леди Брэндон, когда стало ясно, что девочка наотрез отказывается называть ее «мамой» на родном языке.
— Не говори глупостей! — резко оборвала ее леди Брэндон. — В этом-то и состоит весь смысл — бомба, подложенная в дом заместителя министра, вызовет настоящий скандал.
— Не думаю, что папа был бы доволен, если бы узнал, что я замешана… в такого рода скандале… — попыталась возразить девушка.
Виола вся дрожала, произнося эти слова, но голос ее был тверд.
— Сэра Ричарда уже давно нет с нами, поэтому ни подтвердить, ни опровергнуть твое суждение не представляется возможным, — резко оборвала ее мачеха. — Следовательно, независимо от того, что сказал бы твой отец, будь он сейчас жив, ты поступишь так, как этого требую я!
— Но я не хочу садиться в тюрьму! — повторила Виола. — Позвольте мне лучше заплатить штраф…
Леди Брэндон поджала губы.
— Не думаю, что тебе будет предоставлен такой выбор, значит, нечего его и обсуждать, — снова не дала договорить она падчерице. — Если же ты всерьез решила опозорить меня в глазах друзей, не желая последовать их героическому примеру, я заставлю тебя поплатиться за это — но не штрафом, о нет! И вообще, за преступления такого рода предусмотрены более суровые наказания, штрафом тут не отделаешься!
В ее голосе чувствовалась явная угроза, и Виола смертельно побледнела.
Впрочем, она тут же сказала себе, что в данный момент спорить с мачехой не имеет никакого смысла — ведь на самом деле полиция ни о чем не узнает.
И Виола направилась к двери, считая, что разговор окончен, и желая поскорее очутиться в своей комнате.
Леди Брэндон посмотрела на падчерицу с нескрываемой неприязнью.
— Если ты собираешься ослушаться меня, Виола, — отчеканила она, — ты об этом очень пожалеешь! Тебе выпала великая честь — ;да-да, именно честь, я повторяю это слово! — принимать участие в великом крестовом походе женщин, равного которому еще не знала история! Ты должна быть благодарна за это, негодная девчонка! Виола ничего не ответила, а леди Брэндон, вконец потеряв самообладание, воскликнула:
— Да не стой же здесь, как столб, отправляйся лучше спать! Ты, Виола, являешься типичным примером того, как слабая женщина может стать послушной игрушкой в руках мужчины, бессловесной рабой, повинующейся любым ею прихотям!.. А теперь убирайся с глаз долой, пока ты окончательно не вывела меня из терпения!
Виола тут же вспомнила, что подобные чеканные фразы леди Брэндон частенько использовала в своих публичных выступлениях.
Ответить на них или возразить ей было нечего, а потому девушка вышла из гостиной и направилась по лестнице к себе в спальню.
Она не испытывала голода, хотя сегодня почти ничего не брала в рот, так сильно нервничала из-за предстоящего ей задания. Больше всего на свете Виоле хотелось сейчас остаться одной.
Войдя в комнату, она сняла шляпку и бросилась ничком на кровать, уткнувшись лицом в подушку.
— О папа! — страстно прошептала несчастная девушка. — Я больше не могу выносить этого… Как мне жить дальше?..
Как только она произнесла эти слова, ей вспомнилось обещание, данное Рейберну Лайлу.
Виола как будто воочию видела перед собой его выразительные глаза и чувствовала нежное прикосновение теплых пальцев.
«Он так добр! — подумала девушка. — И все понимает… Ну почему я должна его ненавидеть? Только потому, что он — мужчина?..»
ГЛАВА ВТОРАЯ
Леди Брэндон вошла в библиотеку, неся в руках огромную коробку с листовками с очередными воззваниями. Со стуком опустив ее на стол, она сурово посмотрела на Виолу, сидевшую в дальнем углу комнаты.
Библиотека в доме сэра Ричарда была особым святилищем, где хранились любовно собранные им книги, которые никто не открывал после его смерти, кроме дочери.
Там же стояли массивные кожаные кресла, перевезенные из их прежнего дома на Онслоу-сквер. Они, так же как и другая мебель в этой комнате, напоминали Виоле то время, когда она была ребенком.
Обычно она заходила в библиотеку, чтобы побыть одной. Вот почему неожиданное вторжение мачехи в этот уютный уединенный уголок дома не доставило Виоле никакой радости.
— Я не понимаю, что происходит, — без предисловий начала леди Брэндон. — Кристабель Панкхерст была у дома Рейберна Лайла и не обнаружила никаких повреждений!
Виола промолчала, однако ее глаза с тревогой следили за мачехой.
— Единственное, что приходит мне в голову, — продолжала леди Брэндон, — так это то, что бомба была обнаружена еще до взрыва. Очевидно, ты плохо ее спрятала.
Виола снова ничего не сказала. Не дождавшись ответа, леди Брэндон негодующе воскликнула:
— Именно этого я и ожидала! Тебе ничего нельзя доверить — все испортишь… Более безмозглой девчонки я в своей жизни не встречала!
Она похлопала по стоявшей на столе коробке и деловито заявила:
— Вместо того, чтобы сидеть тут без толку и читать всякую ерунду, разложи-ка лучше эти воззвания в пачки по сто штук. И смотри, хоть здесь ничего не напутай!
Виола послушно подошла к столу.
— Нас обеих пригласили сегодня на домашний прием к маркизе Роухэмптонской, — продолжала леди Брэндон. — Я, разумеется, рассчитывала поехать одна… Но так даже лучше — если, по счастливому стечению обстоятельств, тебя арестуют прямо у нее в доме, это, безусловно, вызовет сенсацию!
— А по-моему, это вызовет только… неловкость, — несмело попыталась возразить Виола.
— Это я испытываю неловкость, видя, как ты допускаешь такие нелепые ошибки и не способна справиться с наипростейшим заданием, — отрезала леди Брэндон. — Уверена, что и у миссис Панкхерст твой энтузиазм вызывает большие сомнения!
— Тогда, может быть, мне лучше в дальнейшем не браться ни за что серьезное? — предложила Виола. — Я могла бы, например, помогать вам раскладывать воззвания или что-нибудь записывать…
Она даже не договорила — такое зловещее выражение появилось на лице мачехи.
— Я уже объясняла тебе, какой неоценимый вклад ты можешь внести в наше движение! Твой отец был известным человеком, и ты, его дочь, — это настоящая находка для нас!
— Мне кажется, нехорошо использовать папино имя в таких целях… тем более сейчас, когда его уже нет в живых… — рискнула возразить Виола.
Но мачеха ее даже не дослушала. Она уже выплыла из библиотеки, с шумом захлопнув за собой дверь.
Виола облегченно вздохнула.
Как ни странно, все обернулось даже лучше, чем она могла предположить.
Мачеха, судя по всему, и не подозревала, что девушка имеет какое-то отношение к тому, что бомба не взорвалась. Конечно, она, по обыкновению, разговаривала с ней грубо и откровенно презрительно, но, по мнению Виолы, вынести эти грубости было гораздо легче, чем ужас тюремного заключения.
Закончив работу, девушка начала мечтать о том, какой восхитительный вечер предстоит ей у маркизы Роухэмптонской.
Эта пожилая леди была другом ее отца и, наверное, единственной особой в Лондоне, на приемах у которой можно было встретить людей самого разного сорта, что придавало им особое очарование.
В просторных залах особняка маркизы художники, писатели, музыканты и даже театральные актеры мирно соседствовали со сливками лондонского общества.
Всю свою жизнь маркиза была, что называется, женщиной с характером, а высокое положение, которое она занимала, позволяло ей в большинстве случаев поступать так, как она сама того желала.
В кругу ее друзей числились даже король и королева.
Известно, что король Эдуард находил вечера, устраиваемые маркизой, весьма занимательными и с удовольствием общался на них с самыми разными людьми, чего никогда не позволял себе на других приемах, куда бывал приглашен.
Окончив сортировку воззваний, Виола вместе с мачехой наскоро поели, и девушка поднялась к себе в комнату, чтобы переодеться, незадолго до начала сезона ей было куплено несколько совершенно очаровательных платьев.
Почти все они были белыми. Считалось, что молодые девицы должны одеваться именно так: ведь белый цвет — это символ невинности. Лишь после замужества дамам разрешалось носить яркие наряды и драгоценности.
Платье, в которое с помощью горничной облачилась сейчас Виола, было украшено английской вышивкой — точно такой же, какая красовалась и на ее широкополой шляпке.
Поднимаясь вслед за мачехой по широкой мраморной лестнице особняка маркизы Роухэмптонской, Виола выглядела весьма привлекательно — свежая, цветущая юная девушка.
Из просторных залов, где собрались гости, доносился приглушенный шум голосов. Тонкий запах оранжерейных цветов, украшавших гостиные, смешивался с пряным экзотическим ароматом французских духов, которыми — по моде того времени — были щедро надушены присутствующие дамы.
— Рада видеть вас, леди Брэндон! — вежливо, но довольно холодно произнесла маркиза.
Когда же хозяйка дома протянула руку Виоле, в ее голосе зазвучала неподдельная теплота:
— Дитя мое, как мило, что ты пришла! Жаль только, что твоего отца нет с нами…
— Мне тоже жаль, — с грустью откликнулась Виола.
— Мне надо поговорить с тобой — потом, — быстро произнесла маркиза и обернулась к следующему гостю, имя и титул которого громогласно объявил дворецкий.
Многие из присутствующих на этом приеме были Виоле незнакомы. В большинстве своем это были люди гораздо старше нее.
Правда, на вечере присутствовало и несколько молодых девиц, но все они выглядели весьма бесцветно на фоне своих матерей, одетых в изысканные облегающие платья и украшенных сверкающими драгоценностями.
Среди них Виола увидела леди Джульетту Лоутер, единственную дочь графини де Грей.
Девушка эта, такая же высокая, как ее мать, признанная красавица, была в отличие от нее застенчивой и болезненно робкой. Как правило, в обществе на Джульетту никто не обращал никакого внимания.
О самой же Виоле в обществе обычно говорили с сочувствием — все жалели девочку, так рано оставшуюся сиротой.
Она сама всегда остро ощущала свое сиротство, но это чувство особенно обострилось в прошлом году, когда Виола начала выезжать в свет.
Только тут девушка с болью поняла, как ей не хватает матери — умной, чуткой, которая никогда бы не поставила ее в неловкое положение и ни за что бы не стремилась выдать замуж только для того, чтобы повыгоднее сбыть с рук.
Ей припомнилось, как однажды мать с осуждением рассказывала о том, как герцогиня Манчестерская принудила трех своих дочерей к замужеству со старшими сыновьями знатных семейств.
— Она — жестокая мать, — вынесла свой приговор мать Виолы. — Ее дочери стали бездушными кокетками, пока она добивалась для них успеха в обществе.
— …а для себя — маркиза Хартингтона, — добавил сэр Ричард.
— Ш-ш-ш! Только не в присутствии Виолы, — остановила его мать.
Герцогиня действительно вышла замуж за маркиза после тридцати лет связи, став таким образом герцогиней Девонширской.
С возрастом Виола начала понимать, что, как ни странно, супружеская неверность приносит иногда совершенно поразительные плоды.
Пока она пила чай, к ней обратились две или три пожилые дамы, ее знакомые, а затем она была представлена той самой робкой юной дебютантке, которая от смущения не могла ответить ни на один заданный ей вопрос.
Устав от разговоров, Виола принялась с интересом рассматривать коллекцию старинных табакерок, выставленных в стеклянной витрине у окна, как вдруг услышала голос маркизы Роухэмптонской:
— Вот ты где, дитя мое! А я тебя ищу… Граф Кроксдейл очень хотел с тобой познакомиться.
Виола поспешно обернулась — ей показалось невежливым уделять внимание неодушевленным предметам, в то время как на это внимание претендуют гости радушной хозяйки.
Рядом с маркизой, бриллианты которой ослепительно сверкали, а голубые глаза были с улыбкой и любовью устремлены на девушку, стоял мужчина средних лет — так, по крайней мере, показалось Виоле. Он был безукоризненно одет и держался с таким достоинством, что она сразу поняла — перед ней важная персона.
— Лорд Кроксдейл хорошо знал твоего отца, — продолжала маркиза, — и мать.
— Она была настоящей красавицей! — вставил граф.
Его замечание доставило Виоле истинное удовольствие. Она всегда была рада познакомиться с людьми, знавшими ее мать, но со временем такая возможность, увы, представлялась ей все реже и реже.
Тем временем внимания маркизы потребовали другие гости, и хозяйка дома оставила их вдвоем. Граф, обращаясь к Виоле, предложил:
— Может быть, мы где-нибудь сядем? По-моему, в такой суматохе трудно разговаривать.
— Согласна с вами, — сказала Виола. — Еще труднее расслышать то, что тебе говорят…
— Тогда давайте поищем какое-нибудь местечко потише, — предложил граф.
Библиотека в доме сэра Ричарда была особым святилищем, где хранились любовно собранные им книги, которые никто не открывал после его смерти, кроме дочери.
Там же стояли массивные кожаные кресла, перевезенные из их прежнего дома на Онслоу-сквер. Они, так же как и другая мебель в этой комнате, напоминали Виоле то время, когда она была ребенком.
Обычно она заходила в библиотеку, чтобы побыть одной. Вот почему неожиданное вторжение мачехи в этот уютный уединенный уголок дома не доставило Виоле никакой радости.
— Я не понимаю, что происходит, — без предисловий начала леди Брэндон. — Кристабель Панкхерст была у дома Рейберна Лайла и не обнаружила никаких повреждений!
Виола промолчала, однако ее глаза с тревогой следили за мачехой.
— Единственное, что приходит мне в голову, — продолжала леди Брэндон, — так это то, что бомба была обнаружена еще до взрыва. Очевидно, ты плохо ее спрятала.
Виола снова ничего не сказала. Не дождавшись ответа, леди Брэндон негодующе воскликнула:
— Именно этого я и ожидала! Тебе ничего нельзя доверить — все испортишь… Более безмозглой девчонки я в своей жизни не встречала!
Она похлопала по стоявшей на столе коробке и деловито заявила:
— Вместо того, чтобы сидеть тут без толку и читать всякую ерунду, разложи-ка лучше эти воззвания в пачки по сто штук. И смотри, хоть здесь ничего не напутай!
Виола послушно подошла к столу.
— Нас обеих пригласили сегодня на домашний прием к маркизе Роухэмптонской, — продолжала леди Брэндон. — Я, разумеется, рассчитывала поехать одна… Но так даже лучше — если, по счастливому стечению обстоятельств, тебя арестуют прямо у нее в доме, это, безусловно, вызовет сенсацию!
— А по-моему, это вызовет только… неловкость, — несмело попыталась возразить Виола.
— Это я испытываю неловкость, видя, как ты допускаешь такие нелепые ошибки и не способна справиться с наипростейшим заданием, — отрезала леди Брэндон. — Уверена, что и у миссис Панкхерст твой энтузиазм вызывает большие сомнения!
— Тогда, может быть, мне лучше в дальнейшем не браться ни за что серьезное? — предложила Виола. — Я могла бы, например, помогать вам раскладывать воззвания или что-нибудь записывать…
Она даже не договорила — такое зловещее выражение появилось на лице мачехи.
— Я уже объясняла тебе, какой неоценимый вклад ты можешь внести в наше движение! Твой отец был известным человеком, и ты, его дочь, — это настоящая находка для нас!
— Мне кажется, нехорошо использовать папино имя в таких целях… тем более сейчас, когда его уже нет в живых… — рискнула возразить Виола.
Но мачеха ее даже не дослушала. Она уже выплыла из библиотеки, с шумом захлопнув за собой дверь.
Виола облегченно вздохнула.
Как ни странно, все обернулось даже лучше, чем она могла предположить.
Мачеха, судя по всему, и не подозревала, что девушка имеет какое-то отношение к тому, что бомба не взорвалась. Конечно, она, по обыкновению, разговаривала с ней грубо и откровенно презрительно, но, по мнению Виолы, вынести эти грубости было гораздо легче, чем ужас тюремного заключения.
Закончив работу, девушка начала мечтать о том, какой восхитительный вечер предстоит ей у маркизы Роухэмптонской.
Эта пожилая леди была другом ее отца и, наверное, единственной особой в Лондоне, на приемах у которой можно было встретить людей самого разного сорта, что придавало им особое очарование.
В просторных залах особняка маркизы художники, писатели, музыканты и даже театральные актеры мирно соседствовали со сливками лондонского общества.
Всю свою жизнь маркиза была, что называется, женщиной с характером, а высокое положение, которое она занимала, позволяло ей в большинстве случаев поступать так, как она сама того желала.
В кругу ее друзей числились даже король и королева.
Известно, что король Эдуард находил вечера, устраиваемые маркизой, весьма занимательными и с удовольствием общался на них с самыми разными людьми, чего никогда не позволял себе на других приемах, куда бывал приглашен.
Окончив сортировку воззваний, Виола вместе с мачехой наскоро поели, и девушка поднялась к себе в комнату, чтобы переодеться, незадолго до начала сезона ей было куплено несколько совершенно очаровательных платьев.
Почти все они были белыми. Считалось, что молодые девицы должны одеваться именно так: ведь белый цвет — это символ невинности. Лишь после замужества дамам разрешалось носить яркие наряды и драгоценности.
Платье, в которое с помощью горничной облачилась сейчас Виола, было украшено английской вышивкой — точно такой же, какая красовалась и на ее широкополой шляпке.
Поднимаясь вслед за мачехой по широкой мраморной лестнице особняка маркизы Роухэмптонской, Виола выглядела весьма привлекательно — свежая, цветущая юная девушка.
Из просторных залов, где собрались гости, доносился приглушенный шум голосов. Тонкий запах оранжерейных цветов, украшавших гостиные, смешивался с пряным экзотическим ароматом французских духов, которыми — по моде того времени — были щедро надушены присутствующие дамы.
— Рада видеть вас, леди Брэндон! — вежливо, но довольно холодно произнесла маркиза.
Когда же хозяйка дома протянула руку Виоле, в ее голосе зазвучала неподдельная теплота:
— Дитя мое, как мило, что ты пришла! Жаль только, что твоего отца нет с нами…
— Мне тоже жаль, — с грустью откликнулась Виола.
— Мне надо поговорить с тобой — потом, — быстро произнесла маркиза и обернулась к следующему гостю, имя и титул которого громогласно объявил дворецкий.
Многие из присутствующих на этом приеме были Виоле незнакомы. В большинстве своем это были люди гораздо старше нее.
Правда, на вечере присутствовало и несколько молодых девиц, но все они выглядели весьма бесцветно на фоне своих матерей, одетых в изысканные облегающие платья и украшенных сверкающими драгоценностями.
Среди них Виола увидела леди Джульетту Лоутер, единственную дочь графини де Грей.
Девушка эта, такая же высокая, как ее мать, признанная красавица, была в отличие от нее застенчивой и болезненно робкой. Как правило, в обществе на Джульетту никто не обращал никакого внимания.
О самой же Виоле в обществе обычно говорили с сочувствием — все жалели девочку, так рано оставшуюся сиротой.
Она сама всегда остро ощущала свое сиротство, но это чувство особенно обострилось в прошлом году, когда Виола начала выезжать в свет.
Только тут девушка с болью поняла, как ей не хватает матери — умной, чуткой, которая никогда бы не поставила ее в неловкое положение и ни за что бы не стремилась выдать замуж только для того, чтобы повыгоднее сбыть с рук.
Ей припомнилось, как однажды мать с осуждением рассказывала о том, как герцогиня Манчестерская принудила трех своих дочерей к замужеству со старшими сыновьями знатных семейств.
— Она — жестокая мать, — вынесла свой приговор мать Виолы. — Ее дочери стали бездушными кокетками, пока она добивалась для них успеха в обществе.
— …а для себя — маркиза Хартингтона, — добавил сэр Ричард.
— Ш-ш-ш! Только не в присутствии Виолы, — остановила его мать.
Герцогиня действительно вышла замуж за маркиза после тридцати лет связи, став таким образом герцогиней Девонширской.
С возрастом Виола начала понимать, что, как ни странно, супружеская неверность приносит иногда совершенно поразительные плоды.
Пока она пила чай, к ней обратились две или три пожилые дамы, ее знакомые, а затем она была представлена той самой робкой юной дебютантке, которая от смущения не могла ответить ни на один заданный ей вопрос.
Устав от разговоров, Виола принялась с интересом рассматривать коллекцию старинных табакерок, выставленных в стеклянной витрине у окна, как вдруг услышала голос маркизы Роухэмптонской:
— Вот ты где, дитя мое! А я тебя ищу… Граф Кроксдейл очень хотел с тобой познакомиться.
Виола поспешно обернулась — ей показалось невежливым уделять внимание неодушевленным предметам, в то время как на это внимание претендуют гости радушной хозяйки.
Рядом с маркизой, бриллианты которой ослепительно сверкали, а голубые глаза были с улыбкой и любовью устремлены на девушку, стоял мужчина средних лет — так, по крайней мере, показалось Виоле. Он был безукоризненно одет и держался с таким достоинством, что она сразу поняла — перед ней важная персона.
— Лорд Кроксдейл хорошо знал твоего отца, — продолжала маркиза, — и мать.
— Она была настоящей красавицей! — вставил граф.
Его замечание доставило Виоле истинное удовольствие. Она всегда была рада познакомиться с людьми, знавшими ее мать, но со временем такая возможность, увы, представлялась ей все реже и реже.
Тем временем внимания маркизы потребовали другие гости, и хозяйка дома оставила их вдвоем. Граф, обращаясь к Виоле, предложил:
— Может быть, мы где-нибудь сядем? По-моему, в такой суматохе трудно разговаривать.
— Согласна с вами, — сказала Виола. — Еще труднее расслышать то, что тебе говорят…
— Тогда давайте поищем какое-нибудь местечко потише, — предложил граф.