Подпись: Баум. См. досье № у/Н 8101877, Хемминг Р.У.
Фото: имеется. Отпечатки пальцев: только правой руки. Запись голоса: имеется. Сведения получены от: список осведомителей имеется. Качество информации: с момента прибытия во Францию — хорошее, за предыдущий период — мало конкретных обоснованных деталей».
В тот же день попозже Баум еще раз заглянул к Вавру. На столе лежал его отчет. Вавр неприязненно ткнул в него пальцем:
— Завтра в десять идем к президенту с этим.
— Вы сами просили о встрече?
— Да нет, нас вызывают.
— Ну и как вам? — Баум имел в виду резюме.
— Согласен — надо это показать президенту. Хотя бы для самозащиты.
— А что скажем насчет расследования утечки информации в Комитете обороны?
— Скажем как можно меньше. Предоставь это мне, я завтра к утру состряпаю им сценарий. Вообще я считаю, что политическим деятелям ничего не надо знать, кроме того, что скрыть уже невозможно. Даже президентам. Так что надо хорошенько тут все обдумать.
— Наибольшие улики — против министра обороны, — сказал Баум. — Но ничего мы не докажем, только добьемся грандиозного политического скандала.
— Уж это наверняка. Хотя мы-то знаем, что он приятель с Хеммингом. И ему сподручнее было, чем другим, передавать эти протоколы, раз они в его министерстве печатаются.
Вавр помолчал и спросил с озабоченным видом:
— В его досье ничего такого нет?
— Я смотрел — все чисто.
— А что этот твой Пишу говорит?
— Он каждый вечер встречается с нашим инспектором и передает ему всю хронику — где министр был, с кем виделся и т.д. При первой же встрече выложил все мерзкие сплетни — он своего начальника, оказывается, терпеть не может. Так что мы много чего теперь знаем о нашем приятеле Пеллерене, но, правда, такого, что нас не касается. Кроме одного — он, оказывается, запросил самые последние сведения о нас обоих.
— Много он интересного услышит! — рассмеялся Вавр. — Разве что ты содержишь пару блондинок на бульваре Сен-Жермен…
— У самого Пишу, — продолжал Баум, — были серьезные мотивы, чтобы скопировать протоколы и передать их. Все та же страховка — он боится победы левых. Но раз уж он такой боязливый, так почему бы ему не застраховаться и от правых? Во всяком случае, в наш список его внести надо.
— А кого еще?
Баум взглянул на Вавра исподлобья, чуть улыбаясь.
— Полагаю, некоего Ги Маллара — министра внутренних дел и нашего непосредственного начальника.
— Ты что-то знаешь, чего я не знаю?
— Ничего такого, что позволило бы мне утверждать с уверенностью. Только немного истории — я тут читал и перечитывал его досье, в общем-то, это занятие почти бесполезное. Но одну мелочь я заметил — может, она ничего и не означает, но любопытно все же. До того как заняться политикой, он был на дипломатической службе. В 1957 году поехал в Бейрут в качестве второго секретаря посольства и работал там два года. Бейрут — не такой уж большой город, и дипломаты разных стран там все друг друга знают. К тому времени, как приехал Маллар, Рольф Хемминг прослужил в американском посольстве уже целых два года и наверняка знал всех и каждого. Уж, конечно, такой коллекционер полезных знакомств не мог не подружиться с нашим Ги Малларом, тоже весьма общительным и тоже знающим цену подобным связям. Поверить не могу, что они не поддерживают знакомства здесь, в Париже. Однако обратите внимание — в досье Хемминга Маллар не упомянут. Это означает лишь одно: он и есть главный «приятель» Хемминга, и оба считают нужным держать свою «дружбу» в секрете.
— Ну, это уж пошел чистый вымысел. Хотя рациональное зерно в нем есть…
— Правда, с другой стороны, тот факт, что на протоколах инициалы Маллара, а не Пеллерена, свидетельствуют в пользу именно Маллара — Пеллерен стремился бросить на него тень и прибегнул к самому простому маневру.
— Если только это не двойной блеф. Оба на это способны.
— Вообще-то, — заметил Баум, — не так уж важно, который из двух передал протоколы. Просто любопытно бы узнать.
— Слушай, — сказал Жорж Вавр, — до парада всего пять дней, а у нас, кроме невнятных догадок, нет ничего. Ты как себя чувствуешь в связи с этим, а?
Баум ответил широкой улыбкой:
— Как я могу себя чувствовать? Ужасно! Но я полон надежд. Энергичен. В хорошей форме. И постараюсь отдел не подвести.
— Мое дело — шпионов ловить, — сказал Вавр. — В политике я ни бум-бум. Я и не выдаю себя за знатока. Объяснил бы ты мне, Альфред, за пять минут простыми словами, что этот Хемминг, как ему кажется, делает?
Баум покачал головой. Они снова сидели в кабинете Вавра — это было на следующее утро, в среду, 2 сентября.
— Я сам — политический невежда, — возразил он. — Мне бы кто объяснил, что, собственно, происходит.
— Но мне интересна твоя точка зрения, чтобы сравнить с моей.
Баум задвигался на стуле и уставился куда-то за спину Вавра, в открытое окно, будто из зашторенных окон здания напротив на него должно было снизойти вдохновение.
— Прежде всего, — начал он, — надо принять во внимание прошлое этого человека. Кто он? В университете учился блестяще. Но провинциален и не способен широко смотреть на мир, на общество; несоответствие желаемого действительному его раздражает. Я бы сказал — типичный американский провинциал, для которого вечную загадку составляют и буйство, невоздержанность людей из третьего мира, и хитроумные изыски и сомнения европейцев — он ничего этого не терпит, ему-то всегда все ясно. Поместите такого человека в перенасыщенную секретами и интригами атмосферу, какая обычна для Ливана, Черной Африки, Латинской Америки, и подержите его там некоторое время — что из него получится? Профессиональный конспиратор. Заговорщик. Враг демократии, потому что он никогда ее и не видел в действии, зато строго судит за компромиссы, отступления и прочие мелкие грешки, столь свойственные европейским демократиям. К тому же он развращен властью и деньгами, которые предоставляют ему те организации, на которые он работает. Вот таким, я думаю, был Рольф Хемминг, когда он появился в Париже в конце 1975 года. Провинциал, который многому научился, приобрел даже некоторый лоск, но мышление свое изменить не сумел.
— Пока убедительно…
— А тут он внезапно увидел самую циничную, самую конформистскую из всех западных демократий. Она привела его в ужас: подумать только, мы допустили существование огромной и агрессивной коммунистической партии! Социалисты, идеология и тактика которых ему абсолютно чужды, заигрывают, на его взгляд, с коммунистами. Левые с каждым годом завоевывают позиции. Среди правых неразбериха и вечные перебранки. Все кругом ищут политических выгод, пренебрегая моралью. А уж в морали и нравственности этот тип силен. Подобно Даллесу, он уверен, что нравственная миссия Соединенных Штатов — уничтожить Антихриста, то есть коммунизм. И он убежден — третий мир его убедил, — что подобные вещи делаются тайно. Конспирация против конспирации. Жестокость — за жестокость. В философской проблеме насчет того, возможно ли достичь высокой цели низкими средствами, ему нипочем не разобраться.
— Неплохая теория…
— Спасибо. Я стараюсь, но я ведь не профессионал. Итак, столкнувшись с обычным французским конформизмом, что должен был подумать этот человек? Что нам в нашей борьбе с коммунистической заразой не хватает единства цели. Надо бы скомпрометировать левых. Добиться этого тайными методами, никак не обнаруживая себя. Организовать какие-то акции. Для него это оказалось проще простого. С правыми маньяками он и раньше имел дело и знал: чтобы от злобных выкриков возле какой-нибудь синагоги они перешли к эффективной и напряженной кампании террора, им понадобятся только деньги и четкое руководство. А также вера в то, что Соединенные Штаты Америки их поддерживают. Вот это он им обеспечил.
Тактика у него проста и по-своему даже элегантна. Мишени олицетворяют существующий порядок — стало быть, атаки на них припишут левым, у них дурная репутация. Он уверен, что наше общество настолько плохо разбирается в политике, что непременно соединит мысленно взрывы с коммунистами и социалистами. Чтобы эти акции все же не приписали правым, он заручился прямой поддержкой людей, которые всегда найдутся среди высокопоставленных чиновников, тех, кого привлекает правый экстремизм, а если проще говорить — диктатура. Префект полиции в его схеме, несомненно, был ключевой фигурой. А заодно и Амбруаз Пеллерен. Были наверняка и другие, но не о них сейчас речь.
Что же касается этого отребья — всяких там Рене, Ингрид, Жан-Полей с их бомбами и автоматами, — они, без сомнения, уверены, что готовят контрреволюцию, которая приведет к власти фашизм. Выходит, сам Хемминг использует их, чтобы только слегка образумить слишком вольный, на его взгляд, нынешний режим, но его головорезы, а вместе с ними и префект, и прочие чины мечтают вернуть времена маршала Петена и Пьера Лаваля. Вот как бы я все это объяснил.
— Друг мой, отлично! Убедительно! А как ты полагаешь — ЦРУ и Белый дом в курсе дела?
— Представления не имею!
Вавр взглянул на часы:
— Пошли к президенту, доведем до его сведения минимум того, что могли бы порассказать.
Пока под разрисованным потолком, освещенным роскошными дворцовыми светильниками, президент внимал тому, что докладывал ему Вавр, Баум скромно сидел в сторонке. Вэллат, изможденный и непроницаемый, проводив их сюда, удалился, похоже, с некоторой даже радостью. Президент нетерпеливо барабанил пальцами по столу и смотрел на посетителей с плохо скрываемым раздражением. Он явно рассчитывал задать им трепку, но Вавр, солидный и малоподвижный, казалось, этого просто не замечал. Говорил спокойно, доверительно, с видом человека, который всегда и везде говорит одну только правду, ничего, кроме правды. Однако то, что он в данный момент втолковывал президенту, было не совсем правдой, а местами и совсем не правдой.
— В ближайшие двое суток, мы проведем ряд арестов, и это положит конец взрывам, — говорил он мягко. — На избирательной кампании это скажется положительно…
Президент молчал.
— Одного человека мы уже арестовали, — продолжал Вавр, — и он дал показания. Не такие подробные, как бы нам хотелось, но полезные. Кроме того, мы проследили связь между главарями преступной группы и одним человеком, о котором, я полагаю, вам, господин президент, следует знать побольше. Однако, прежде чем назвать его имя, хочу предупредить, что мы ничего не предприняли, чтобы пресечь его деятельность, поскольку находим это нецелесообразным. Судите сами, господин президент.
Он приступил к краткому и местами правдивому описанию деятельности Рольфа Хемминга.
— Смею предположить, — закончил он, — что вряд ли вы захотите предать это дело гласности. Что касается нас, оно вообще вне компетенции контрразведки.
Если президент и был удивлен, то никак этого не показал. Последовала долгая пауза.
— О роли Хемминга не говорилось нигде за пределами этих стен, — негромко произнес Вавр. — Ни наш министр, ни полиция ничего не знают.
— Вы сказали — двое суток? — резко спросил президент.
— Двое с половиной в крайнем случае, — не моргнув глазом ответствовал Вавр.
— Надеюсь, во время воскресного парада эксцессов не будет?
— Никаких оснований для беспокойства, господин президент!
— Благодарю вас. Держите меня в курсе через Вэллата…
— Опасное обещание, Жорж! — промолвил Баум, когда они спускались по лестнице.
— Я верю тебе, дружище. Иначе как бы я обещал?
Вечером премьер-министр Франции получил шифрованный телекс. Советник президента США по безопасности по-приятельски интересовался, достигнуты ли результаты — и какие именно — по тем вопросам, которые затронул во время своего пребывания в Париже доктор Киссинджер. А также каковы настроения в правительственных кругах по поводу предстоящих выборов — в американской прессе приведены данные опросов, где прогнозируется, что 55 процентов голосов будет отдано социалистам и коммунистам, причем перевес коммунистов возрастает. Тот факт, что запрос исходил непосредственно из офиса американского президента по телексу, а не по обычным дипломатическим каналам, не укрылся от внимания премьер-министра. Целых десять минут он беседовал по этому поводу с президентом республики, после чего тот, окончательно взбесившись, приказал Вэллату немедленно вызвать американского посла.
Посол, который получил копию телекса из Белого дома, понял, почему его вызывают столь поспешно. Покинув званый ужин в посольстве, он отправился на машине, специально присланной за ним, в расположенный по соседству Елисейский дворец. Президент через стол бросил ему телекс.
— Я в курсе дела, господин президент, — сказал посол.
— Прочтите еще и это!
Посол посмотрел протянутую ему последнюю сводку нью-йоркской фондовой биржи и не нашел, что сказать.
— Господин посол! — произнес президент неприязненно. — Будьте любезны информировать госдепартамент, а возможно, и самого президента Соединенных Штатов, что Франция все еще является суверенным государством. Высоко ценя дружеский интерес к нашим делам, никакого вмешательства в эти дела мы терпеть не намерены. Видимо, кто-то в Вашингтоне, плохо разбираясь в вопросах европейской политики, надоумил президента посоветовать французскому правительству принять административные меры против левых. Нам остается только надеяться, что подобные советы впредь не повторятся. Я разочарован, господин посол, в своих надеждах, что вы как государственное лицо разъясните вашему правительству суть нашей политики.
Он поднялся в знак того, что встреча окончена, и посол, помедлив чуть-чуть — его сознание было несколько затуманено немалым количеством выпитого за ужином, не говоря уж о двойном бурбоне до ужина, — откланялся.
Когда утром в среду открылись нью-йоркские банки (то есть в пять утра по французскому времени), выяснилось, что франк резко упал. Банковские круги выразили глубокое беспокойство по поводу нестабильной обстановки во Франции. Клиентам, имеющим коммерческие и финансовые интересы в этой стране, советовали проявлять максимальную осторожность. В течение дня курс франка опустился еще ниже. Того же ожидали в Лондоне, Цюрихе и в самом Париже. Напряженное ожидание катастрофы само по себе способствовало ее приближению.
Глава 15
Фото: имеется. Отпечатки пальцев: только правой руки. Запись голоса: имеется. Сведения получены от: список осведомителей имеется. Качество информации: с момента прибытия во Францию — хорошее, за предыдущий период — мало конкретных обоснованных деталей».
В тот же день попозже Баум еще раз заглянул к Вавру. На столе лежал его отчет. Вавр неприязненно ткнул в него пальцем:
— Завтра в десять идем к президенту с этим.
— Вы сами просили о встрече?
— Да нет, нас вызывают.
— Ну и как вам? — Баум имел в виду резюме.
— Согласен — надо это показать президенту. Хотя бы для самозащиты.
— А что скажем насчет расследования утечки информации в Комитете обороны?
— Скажем как можно меньше. Предоставь это мне, я завтра к утру состряпаю им сценарий. Вообще я считаю, что политическим деятелям ничего не надо знать, кроме того, что скрыть уже невозможно. Даже президентам. Так что надо хорошенько тут все обдумать.
— Наибольшие улики — против министра обороны, — сказал Баум. — Но ничего мы не докажем, только добьемся грандиозного политического скандала.
— Уж это наверняка. Хотя мы-то знаем, что он приятель с Хеммингом. И ему сподручнее было, чем другим, передавать эти протоколы, раз они в его министерстве печатаются.
Вавр помолчал и спросил с озабоченным видом:
— В его досье ничего такого нет?
— Я смотрел — все чисто.
— А что этот твой Пишу говорит?
— Он каждый вечер встречается с нашим инспектором и передает ему всю хронику — где министр был, с кем виделся и т.д. При первой же встрече выложил все мерзкие сплетни — он своего начальника, оказывается, терпеть не может. Так что мы много чего теперь знаем о нашем приятеле Пеллерене, но, правда, такого, что нас не касается. Кроме одного — он, оказывается, запросил самые последние сведения о нас обоих.
— Много он интересного услышит! — рассмеялся Вавр. — Разве что ты содержишь пару блондинок на бульваре Сен-Жермен…
— У самого Пишу, — продолжал Баум, — были серьезные мотивы, чтобы скопировать протоколы и передать их. Все та же страховка — он боится победы левых. Но раз уж он такой боязливый, так почему бы ему не застраховаться и от правых? Во всяком случае, в наш список его внести надо.
— А кого еще?
Баум взглянул на Вавра исподлобья, чуть улыбаясь.
— Полагаю, некоего Ги Маллара — министра внутренних дел и нашего непосредственного начальника.
— Ты что-то знаешь, чего я не знаю?
— Ничего такого, что позволило бы мне утверждать с уверенностью. Только немного истории — я тут читал и перечитывал его досье, в общем-то, это занятие почти бесполезное. Но одну мелочь я заметил — может, она ничего и не означает, но любопытно все же. До того как заняться политикой, он был на дипломатической службе. В 1957 году поехал в Бейрут в качестве второго секретаря посольства и работал там два года. Бейрут — не такой уж большой город, и дипломаты разных стран там все друг друга знают. К тому времени, как приехал Маллар, Рольф Хемминг прослужил в американском посольстве уже целых два года и наверняка знал всех и каждого. Уж, конечно, такой коллекционер полезных знакомств не мог не подружиться с нашим Ги Малларом, тоже весьма общительным и тоже знающим цену подобным связям. Поверить не могу, что они не поддерживают знакомства здесь, в Париже. Однако обратите внимание — в досье Хемминга Маллар не упомянут. Это означает лишь одно: он и есть главный «приятель» Хемминга, и оба считают нужным держать свою «дружбу» в секрете.
— Ну, это уж пошел чистый вымысел. Хотя рациональное зерно в нем есть…
— Правда, с другой стороны, тот факт, что на протоколах инициалы Маллара, а не Пеллерена, свидетельствуют в пользу именно Маллара — Пеллерен стремился бросить на него тень и прибегнул к самому простому маневру.
— Если только это не двойной блеф. Оба на это способны.
— Вообще-то, — заметил Баум, — не так уж важно, который из двух передал протоколы. Просто любопытно бы узнать.
— Слушай, — сказал Жорж Вавр, — до парада всего пять дней, а у нас, кроме невнятных догадок, нет ничего. Ты как себя чувствуешь в связи с этим, а?
Баум ответил широкой улыбкой:
— Как я могу себя чувствовать? Ужасно! Но я полон надежд. Энергичен. В хорошей форме. И постараюсь отдел не подвести.
— Мое дело — шпионов ловить, — сказал Вавр. — В политике я ни бум-бум. Я и не выдаю себя за знатока. Объяснил бы ты мне, Альфред, за пять минут простыми словами, что этот Хемминг, как ему кажется, делает?
Баум покачал головой. Они снова сидели в кабинете Вавра — это было на следующее утро, в среду, 2 сентября.
— Я сам — политический невежда, — возразил он. — Мне бы кто объяснил, что, собственно, происходит.
— Но мне интересна твоя точка зрения, чтобы сравнить с моей.
Баум задвигался на стуле и уставился куда-то за спину Вавра, в открытое окно, будто из зашторенных окон здания напротив на него должно было снизойти вдохновение.
— Прежде всего, — начал он, — надо принять во внимание прошлое этого человека. Кто он? В университете учился блестяще. Но провинциален и не способен широко смотреть на мир, на общество; несоответствие желаемого действительному его раздражает. Я бы сказал — типичный американский провинциал, для которого вечную загадку составляют и буйство, невоздержанность людей из третьего мира, и хитроумные изыски и сомнения европейцев — он ничего этого не терпит, ему-то всегда все ясно. Поместите такого человека в перенасыщенную секретами и интригами атмосферу, какая обычна для Ливана, Черной Африки, Латинской Америки, и подержите его там некоторое время — что из него получится? Профессиональный конспиратор. Заговорщик. Враг демократии, потому что он никогда ее и не видел в действии, зато строго судит за компромиссы, отступления и прочие мелкие грешки, столь свойственные европейским демократиям. К тому же он развращен властью и деньгами, которые предоставляют ему те организации, на которые он работает. Вот таким, я думаю, был Рольф Хемминг, когда он появился в Париже в конце 1975 года. Провинциал, который многому научился, приобрел даже некоторый лоск, но мышление свое изменить не сумел.
— Пока убедительно…
— А тут он внезапно увидел самую циничную, самую конформистскую из всех западных демократий. Она привела его в ужас: подумать только, мы допустили существование огромной и агрессивной коммунистической партии! Социалисты, идеология и тактика которых ему абсолютно чужды, заигрывают, на его взгляд, с коммунистами. Левые с каждым годом завоевывают позиции. Среди правых неразбериха и вечные перебранки. Все кругом ищут политических выгод, пренебрегая моралью. А уж в морали и нравственности этот тип силен. Подобно Даллесу, он уверен, что нравственная миссия Соединенных Штатов — уничтожить Антихриста, то есть коммунизм. И он убежден — третий мир его убедил, — что подобные вещи делаются тайно. Конспирация против конспирации. Жестокость — за жестокость. В философской проблеме насчет того, возможно ли достичь высокой цели низкими средствами, ему нипочем не разобраться.
— Неплохая теория…
— Спасибо. Я стараюсь, но я ведь не профессионал. Итак, столкнувшись с обычным французским конформизмом, что должен был подумать этот человек? Что нам в нашей борьбе с коммунистической заразой не хватает единства цели. Надо бы скомпрометировать левых. Добиться этого тайными методами, никак не обнаруживая себя. Организовать какие-то акции. Для него это оказалось проще простого. С правыми маньяками он и раньше имел дело и знал: чтобы от злобных выкриков возле какой-нибудь синагоги они перешли к эффективной и напряженной кампании террора, им понадобятся только деньги и четкое руководство. А также вера в то, что Соединенные Штаты Америки их поддерживают. Вот это он им обеспечил.
Тактика у него проста и по-своему даже элегантна. Мишени олицетворяют существующий порядок — стало быть, атаки на них припишут левым, у них дурная репутация. Он уверен, что наше общество настолько плохо разбирается в политике, что непременно соединит мысленно взрывы с коммунистами и социалистами. Чтобы эти акции все же не приписали правым, он заручился прямой поддержкой людей, которые всегда найдутся среди высокопоставленных чиновников, тех, кого привлекает правый экстремизм, а если проще говорить — диктатура. Префект полиции в его схеме, несомненно, был ключевой фигурой. А заодно и Амбруаз Пеллерен. Были наверняка и другие, но не о них сейчас речь.
Что же касается этого отребья — всяких там Рене, Ингрид, Жан-Полей с их бомбами и автоматами, — они, без сомнения, уверены, что готовят контрреволюцию, которая приведет к власти фашизм. Выходит, сам Хемминг использует их, чтобы только слегка образумить слишком вольный, на его взгляд, нынешний режим, но его головорезы, а вместе с ними и префект, и прочие чины мечтают вернуть времена маршала Петена и Пьера Лаваля. Вот как бы я все это объяснил.
— Друг мой, отлично! Убедительно! А как ты полагаешь — ЦРУ и Белый дом в курсе дела?
— Представления не имею!
Вавр взглянул на часы:
— Пошли к президенту, доведем до его сведения минимум того, что могли бы порассказать.
Пока под разрисованным потолком, освещенным роскошными дворцовыми светильниками, президент внимал тому, что докладывал ему Вавр, Баум скромно сидел в сторонке. Вэллат, изможденный и непроницаемый, проводив их сюда, удалился, похоже, с некоторой даже радостью. Президент нетерпеливо барабанил пальцами по столу и смотрел на посетителей с плохо скрываемым раздражением. Он явно рассчитывал задать им трепку, но Вавр, солидный и малоподвижный, казалось, этого просто не замечал. Говорил спокойно, доверительно, с видом человека, который всегда и везде говорит одну только правду, ничего, кроме правды. Однако то, что он в данный момент втолковывал президенту, было не совсем правдой, а местами и совсем не правдой.
— В ближайшие двое суток, мы проведем ряд арестов, и это положит конец взрывам, — говорил он мягко. — На избирательной кампании это скажется положительно…
Президент молчал.
— Одного человека мы уже арестовали, — продолжал Вавр, — и он дал показания. Не такие подробные, как бы нам хотелось, но полезные. Кроме того, мы проследили связь между главарями преступной группы и одним человеком, о котором, я полагаю, вам, господин президент, следует знать побольше. Однако, прежде чем назвать его имя, хочу предупредить, что мы ничего не предприняли, чтобы пресечь его деятельность, поскольку находим это нецелесообразным. Судите сами, господин президент.
Он приступил к краткому и местами правдивому описанию деятельности Рольфа Хемминга.
— Смею предположить, — закончил он, — что вряд ли вы захотите предать это дело гласности. Что касается нас, оно вообще вне компетенции контрразведки.
Если президент и был удивлен, то никак этого не показал. Последовала долгая пауза.
— О роли Хемминга не говорилось нигде за пределами этих стен, — негромко произнес Вавр. — Ни наш министр, ни полиция ничего не знают.
— Вы сказали — двое суток? — резко спросил президент.
— Двое с половиной в крайнем случае, — не моргнув глазом ответствовал Вавр.
— Надеюсь, во время воскресного парада эксцессов не будет?
— Никаких оснований для беспокойства, господин президент!
— Благодарю вас. Держите меня в курсе через Вэллата…
— Опасное обещание, Жорж! — промолвил Баум, когда они спускались по лестнице.
— Я верю тебе, дружище. Иначе как бы я обещал?
Вечером премьер-министр Франции получил шифрованный телекс. Советник президента США по безопасности по-приятельски интересовался, достигнуты ли результаты — и какие именно — по тем вопросам, которые затронул во время своего пребывания в Париже доктор Киссинджер. А также каковы настроения в правительственных кругах по поводу предстоящих выборов — в американской прессе приведены данные опросов, где прогнозируется, что 55 процентов голосов будет отдано социалистам и коммунистам, причем перевес коммунистов возрастает. Тот факт, что запрос исходил непосредственно из офиса американского президента по телексу, а не по обычным дипломатическим каналам, не укрылся от внимания премьер-министра. Целых десять минут он беседовал по этому поводу с президентом республики, после чего тот, окончательно взбесившись, приказал Вэллату немедленно вызвать американского посла.
Посол, который получил копию телекса из Белого дома, понял, почему его вызывают столь поспешно. Покинув званый ужин в посольстве, он отправился на машине, специально присланной за ним, в расположенный по соседству Елисейский дворец. Президент через стол бросил ему телекс.
— Я в курсе дела, господин президент, — сказал посол.
— Прочтите еще и это!
Посол посмотрел протянутую ему последнюю сводку нью-йоркской фондовой биржи и не нашел, что сказать.
— Господин посол! — произнес президент неприязненно. — Будьте любезны информировать госдепартамент, а возможно, и самого президента Соединенных Штатов, что Франция все еще является суверенным государством. Высоко ценя дружеский интерес к нашим делам, никакого вмешательства в эти дела мы терпеть не намерены. Видимо, кто-то в Вашингтоне, плохо разбираясь в вопросах европейской политики, надоумил президента посоветовать французскому правительству принять административные меры против левых. Нам остается только надеяться, что подобные советы впредь не повторятся. Я разочарован, господин посол, в своих надеждах, что вы как государственное лицо разъясните вашему правительству суть нашей политики.
Он поднялся в знак того, что встреча окончена, и посол, помедлив чуть-чуть — его сознание было несколько затуманено немалым количеством выпитого за ужином, не говоря уж о двойном бурбоне до ужина, — откланялся.
Когда утром в среду открылись нью-йоркские банки (то есть в пять утра по французскому времени), выяснилось, что франк резко упал. Банковские круги выразили глубокое беспокойство по поводу нестабильной обстановки во Франции. Клиентам, имеющим коммерческие и финансовые интересы в этой стране, советовали проявлять максимальную осторожность. В течение дня курс франка опустился еще ниже. Того же ожидали в Лондоне, Цюрихе и в самом Париже. Напряженное ожидание катастрофы само по себе способствовало ее приближению.
Глава 15
В среду в районе Жавель практически ничего не происходило. К обеду все были готовы: цветочница расположилась у метро, влюбленная парочка грелась на солнышке на мосту Мирабо, остальные разглядывали журналы возле киосков, изучали товары в витринах. Неприметные люди обходили здешние лавки и магазинчики, показывая фотографии Ингрид, Рене и Жан-Поля.
Кто-то сообразил, что надо опросить кассиров метро и владельцев киосков, тех, кого заменили сотрудники ДСТ, но найти их оказалось невозможно — разъехались, пользуясь нежданной свободой, оставалось только сожалеть, что не вспомнили об этом раньше.
В семь вечера радиооператор, сидевший в машине, доложил на улицу Соссэ, что докладывать, собственно, не о чем и что явилась другая смена. Сообщение передали Бауму, который решил до субботы ночевать у себя в кабинете и был озабочен, что бы такое привезти Эстелле в Версаль в качестве искупительной жертвы. Может, медный котелок для приготовления рыбных блюд — недавно она видела такой у одной приятельницы и одобрила? Дороговато, конечно, но идея неплохая.
Во вторник владелец «Марии Луизы», назвавший себя Бруно, ночевал на борту и, отправившись за утренней газетой в ближайший киоск, обнаружил, что там сидит другая женщина, к тому же не привыкшая торговать: она не сразу сосчитала, сколько ему положено сдачи.
— А где хозяйка? — осведомился он.
— Поехала на несколько дней в Нормандию, кажется, тетушка у нее заболела. — Сотрудница отдела была готова к подобным вопросам, ответ прозвучал вполне естественно. Это успокоило Бруно, и он вернулся на судно, не обратив внимания на парочку, которая прохаживалась по набережной: молодые люди были заняты только друг другом. Это был Люк — тот, что несколько недель назад принимал участие в операции в Булонском лесу и потом неудачно преследовал Ингрид после ее визита в клинику. Зато теперь он наслаждался обществом хорошенькой машинистки по имени Шанталь — ямочки на щеках и веселые зеленые глаза этой особы служили постоянной темой разговоров в отделе. Кроме них, поблизости находился еще один сотрудник — его Бруно тоже не заметил: инспектор, стараясь действовать не слишком заметно, опрашивал докеров, показывая им фотографии. Вот тут наметился первый успех: сразу трое опознали Ингрид.
— Красотка, ноги хоть куда, — высказался один из них. — Только уж очень нос задирает, не подступись.
Инспектор настаивал, чтобы они вспомнили поточнее, когда встретили ее, но ничего более определенного, чем «вроде неделю назад», не получил. А куда она шла? Вниз по ступенькам, а потом вдоль берега направо. А может, и налево. Обратно вернулась? Нет, никто не видел, чтобы она поднималась на мост.
Информация была тщательно записана инспектором в блокнот и спустя полчаса передана Бауму.
— Это позволяет сократить место поисков, — сказал он инспектору Алламбо. — Вот тут надо искать — где выселенные дома и разные лодки на причале. А подняться она могла чуть дальше, на мост Гренель.
— Проведем облаву?
— Подождем. Не хочется опять действовать вслепую. Мне кажется, завтра что-то прояснится. В крайнем случае в субботу.
В шесть вечера цветочница у метро обратила внимание на стройную, с красивыми ногами молодую женщину, которая перешла улицу со стороны моста и, обойдя каменную балюстраду, спустилась в метро. И хотя волосы у нее были каштановые, лжецветочница все-таки не усомнилась, что она и есть та блондинка, что на фото, и сообщила об этом оператору в фургоне, но тот не успел предупредить дежуривших на платформах, а сами они не разглядели ее в толпе.
— Это подтверждает, что Мария Луиза не покидала свое жилье, — сказал Баум, когда ему доложили о случившемся. — Я склоняюсь к тому, что эта девица и есть Мария Луиза.
Пришла новая смена — ей предстояло проскучать всю ночь, поскольку ночью ничего не произошло. Следующий день — пятница — выдался таким же жарким и таким же пустым. Жизнь в квартале будто замерла, вынужденное безделье действовало на нервы всем, кроме Люка и Шанталь. Эта парочка очень даже неплохо проводила время.
— Ну чего ты на меня уставился? — кокетливо спросила Шанталь. — Если бы твоя Мирей увидела, ей бы это не понравилось.
— Она не увидит. А потом — я же только выполняю инструкцию. Нам велено изображать влюбленных — так ведь?
— Но ты слишком усердствуешь!
Они прогуливались под деревьями на авеню Эмиль Золя. Люк про себя решил, что если уж нарушать супружескую верность, то только вот с такой славной девочкой. Взяв в веселом — яркий пластик и металл — ресторанчике самообслуживания по гамбургеру и по чашке кофе, Люк и Шанталь после завтрака посидели на скамейке на солнечной стороне, разглядывая машины, прохожих и друг друга в легкой дымке расцветающей влюбленности. В середине дня рука об руку прогулялись по набережной, внимательно присматриваясь ко всему, что их окружало, но мысли их были поглощены совсем другим. Незаметно они оказались в той части набережной, где причалены лодки, служащие жильем. Люк пытался отыскать повод для продолжения новых и столь много обещающих отношений.
— Шанталь, — произнес он задумчиво.
— Что?
— Ничего. Просто так. Приятно звучит.
Она радостно засмеялась.
— Вот красивое имя. — Она прочитала название лодки. — «Ноэми». Немного старомодно, но красиво, да?
— Мирей говорит, что, если у нас будет девочка, назовем ее Джоан. На американский манер.
Они приближались к мосту Гренель и как раз проходили мимо последней лодки.
— И вот старомодное имя — «Мария Луиза», — заметила девушка. — Мне нравятся двойные имена: Мария Луиза, Анна Мария…
Дойдя до моста, они пошли вверх по лестнице, и на верхней ступеньке Люк наконец решился поцеловать ее. Как раз в это время Бруно пробежал по лестнице вниз, пересек набережную и поднялся на борт «Марии Луизы», открыв дверь своим ключом. Десять минут спустя появилась Ингрид — на ней был парик и темные очки, цветочница у метро на сей раз ее не узнала. Вскоре еще двое, порознь, спустились по лестнице у моста Мирабо и благополучно оказались на борту «Марии Луизы». По пути никто их не заметил — сеть Баума снова не сработала.
Встреча членов штаба продолжалась около часа. Обсудили планы насчет парада, который будет в воскресенье, поговорили о том, как восстановить связь с Феликсом.
— На воскресную операцию с Сержем иду я сама, — заявила Ингрид. — Не могу никому ее доверить. Мы узнавали — стройплощадка завтра в первой половине дня будет открыта, так что пройдем туда спокойно.
— Оружие готово?
— Сегодня вечером Беранже принесет.
— Какого рода оружие?
— Миномет «хочкисс-брандт коммандо» и несколько автоматов.
— Как же вы доставите на место миномет? Это сложно!
— Он весит всего восемнадцать фунтов. Серж пронесет его под видом каких-нибудь труб.
— А снаряды?
— Есть. Диаметром шестьдесят миллиметров, бьют на сто метров.
— Еще вопросы есть?
Вопросов не было.
— Итак, — заключил председательствующий, — пожелаем нашим товарищам удачи.
На набережную выходили по одному. И опять никто из многочисленных агентов Баума не опознал Ингрид и не обратил внимания на остальных — они растворились в толпе, спешащей по своим делам. Приближался жаркий уик-энд.
В полночь Баум попробовал поспать на узком и неудобном ложе, которое соорудили для него в соседней комнате. Уснуть ему, однако, не удалось, и, проворочавшись целый час, он вернулся к себе в кабинет и сидел там, перебирая карточки или просто обхватив голову руками, и думал, думал, думал. Ныло в боку — печень напоминала о себе.
Похоже, дело плохо. Прошла уже половина ночи с пятницы на субботу. До парада меньше полутора суток — тридцать шесть часов, а он все еще полагается на случай. Инициатива полностью ускользнула из его рук, теперь игрой правит леди Удача, а это такая ветреная особа… Если не произойдет нечто непредвиденное, то утром в воскресенье разразится беда. На обычную полицию, которая следит за порядком в толпе, рассчитывать нечего: ее функции чисто формальные. Если кому-то придет в голову напасть на участников парада из какого-нибудь укрытия, он спокойно это сделает. И даже если знаешь приблизительно, где это укрытие расположено, все равно ничего не предотвратишь — мишень слишком велика.
Он выпил холодный кофе и принял таблетку. Сходил в дежурку, полчаса проболтался там. Но сонный дежурный клевал носом и не расположен был к разговорам. Баум побродил по пустым коридорам, заглянул в комнату, где находится радиоаппаратура, потом пошел было в архив, но там оказалось заперто. Около трех он снова лег, не раздеваясь, сняв только ботинки, и провел часа три, перебирая в памяти события последних недель и пытаясь понять, где он ошибся и в какой именно момент, действуй он иначе, мог быть толк. Возможности, что с самого начала его действия были неправильны, он не допускал. Нет, ошибки ошибками, но в целом он прав. Да, но ошибки эти целиком на его совести…
В шесть Баум поднялся, сполоснул лицо холодной водой и побрился тщательно, насколько позволяли условия. Он был угнетен и опустошен. «Это просто депрессия, вызванная бессонной ночью, — сказал он себе. — В таких случаях помогает кофе покрепче. Сейчас выпью кофе и буду готов встретить день, который, возможно, окажется самым неприятным за всю жизнь».
Столовая открывалась только в восемь, он вышел и зашагал по улице мимо мусорщиков, громыхающих железными баками, мимо автомобилей, выстроившихся бесконечными рядами, — недалеко отсюда есть кафе, которое, он знал, уже открыто, там по утрам собирается весьма сомнительная публика. Он заказал большую чашку черного кофе, положил побольше сахару и, сделав несколько глотков, почувствовал себя лучше и постепенно приободрился: в конце концов не все потеряно. Впереди тридцать часов. Не так уж много, но достаточно, чтобы ситуация могла измениться…
Господи, ну почему удача отвернулась от него? Вернее — почему неудачи неотвязно преследуют его на этот раз? Девчонка, за которой так старательно следили, смылась, Жан-Поля тоже упустили. Удалось поймать Рене — так Ассар все погубил своей жестокостью и тупостью. Ну почему все так вышло? Может, фортуна просто недолюбливает контрразведку, не понимает, какую важную роль играет эта организация? Самое обидное: когда что-то начинало получаться, они своими руками все портили. И нет им никаких оправданий. Они — да что там они?! — он, он сам все проворонил! А теперь сидит и скулит, требуя от судьбы милосердия, помощи и удачи, которых он не заслужил.
«Ну-ка, соберись Альфред, — приказал он себе, когда официант принес вторую чашку кофе и горячий круасан. — Хватит ныть, думать пора. Работы полно. Например, что предстоит сделать сегодня?»
Кто-то сообразил, что надо опросить кассиров метро и владельцев киосков, тех, кого заменили сотрудники ДСТ, но найти их оказалось невозможно — разъехались, пользуясь нежданной свободой, оставалось только сожалеть, что не вспомнили об этом раньше.
В семь вечера радиооператор, сидевший в машине, доложил на улицу Соссэ, что докладывать, собственно, не о чем и что явилась другая смена. Сообщение передали Бауму, который решил до субботы ночевать у себя в кабинете и был озабочен, что бы такое привезти Эстелле в Версаль в качестве искупительной жертвы. Может, медный котелок для приготовления рыбных блюд — недавно она видела такой у одной приятельницы и одобрила? Дороговато, конечно, но идея неплохая.
Во вторник владелец «Марии Луизы», назвавший себя Бруно, ночевал на борту и, отправившись за утренней газетой в ближайший киоск, обнаружил, что там сидит другая женщина, к тому же не привыкшая торговать: она не сразу сосчитала, сколько ему положено сдачи.
— А где хозяйка? — осведомился он.
— Поехала на несколько дней в Нормандию, кажется, тетушка у нее заболела. — Сотрудница отдела была готова к подобным вопросам, ответ прозвучал вполне естественно. Это успокоило Бруно, и он вернулся на судно, не обратив внимания на парочку, которая прохаживалась по набережной: молодые люди были заняты только друг другом. Это был Люк — тот, что несколько недель назад принимал участие в операции в Булонском лесу и потом неудачно преследовал Ингрид после ее визита в клинику. Зато теперь он наслаждался обществом хорошенькой машинистки по имени Шанталь — ямочки на щеках и веселые зеленые глаза этой особы служили постоянной темой разговоров в отделе. Кроме них, поблизости находился еще один сотрудник — его Бруно тоже не заметил: инспектор, стараясь действовать не слишком заметно, опрашивал докеров, показывая им фотографии. Вот тут наметился первый успех: сразу трое опознали Ингрид.
— Красотка, ноги хоть куда, — высказался один из них. — Только уж очень нос задирает, не подступись.
Инспектор настаивал, чтобы они вспомнили поточнее, когда встретили ее, но ничего более определенного, чем «вроде неделю назад», не получил. А куда она шла? Вниз по ступенькам, а потом вдоль берега направо. А может, и налево. Обратно вернулась? Нет, никто не видел, чтобы она поднималась на мост.
Информация была тщательно записана инспектором в блокнот и спустя полчаса передана Бауму.
— Это позволяет сократить место поисков, — сказал он инспектору Алламбо. — Вот тут надо искать — где выселенные дома и разные лодки на причале. А подняться она могла чуть дальше, на мост Гренель.
— Проведем облаву?
— Подождем. Не хочется опять действовать вслепую. Мне кажется, завтра что-то прояснится. В крайнем случае в субботу.
В шесть вечера цветочница у метро обратила внимание на стройную, с красивыми ногами молодую женщину, которая перешла улицу со стороны моста и, обойдя каменную балюстраду, спустилась в метро. И хотя волосы у нее были каштановые, лжецветочница все-таки не усомнилась, что она и есть та блондинка, что на фото, и сообщила об этом оператору в фургоне, но тот не успел предупредить дежуривших на платформах, а сами они не разглядели ее в толпе.
— Это подтверждает, что Мария Луиза не покидала свое жилье, — сказал Баум, когда ему доложили о случившемся. — Я склоняюсь к тому, что эта девица и есть Мария Луиза.
Пришла новая смена — ей предстояло проскучать всю ночь, поскольку ночью ничего не произошло. Следующий день — пятница — выдался таким же жарким и таким же пустым. Жизнь в квартале будто замерла, вынужденное безделье действовало на нервы всем, кроме Люка и Шанталь. Эта парочка очень даже неплохо проводила время.
— Ну чего ты на меня уставился? — кокетливо спросила Шанталь. — Если бы твоя Мирей увидела, ей бы это не понравилось.
— Она не увидит. А потом — я же только выполняю инструкцию. Нам велено изображать влюбленных — так ведь?
— Но ты слишком усердствуешь!
Они прогуливались под деревьями на авеню Эмиль Золя. Люк про себя решил, что если уж нарушать супружескую верность, то только вот с такой славной девочкой. Взяв в веселом — яркий пластик и металл — ресторанчике самообслуживания по гамбургеру и по чашке кофе, Люк и Шанталь после завтрака посидели на скамейке на солнечной стороне, разглядывая машины, прохожих и друг друга в легкой дымке расцветающей влюбленности. В середине дня рука об руку прогулялись по набережной, внимательно присматриваясь ко всему, что их окружало, но мысли их были поглощены совсем другим. Незаметно они оказались в той части набережной, где причалены лодки, служащие жильем. Люк пытался отыскать повод для продолжения новых и столь много обещающих отношений.
— Шанталь, — произнес он задумчиво.
— Что?
— Ничего. Просто так. Приятно звучит.
Она радостно засмеялась.
— Вот красивое имя. — Она прочитала название лодки. — «Ноэми». Немного старомодно, но красиво, да?
— Мирей говорит, что, если у нас будет девочка, назовем ее Джоан. На американский манер.
Они приближались к мосту Гренель и как раз проходили мимо последней лодки.
— И вот старомодное имя — «Мария Луиза», — заметила девушка. — Мне нравятся двойные имена: Мария Луиза, Анна Мария…
Дойдя до моста, они пошли вверх по лестнице, и на верхней ступеньке Люк наконец решился поцеловать ее. Как раз в это время Бруно пробежал по лестнице вниз, пересек набережную и поднялся на борт «Марии Луизы», открыв дверь своим ключом. Десять минут спустя появилась Ингрид — на ней был парик и темные очки, цветочница у метро на сей раз ее не узнала. Вскоре еще двое, порознь, спустились по лестнице у моста Мирабо и благополучно оказались на борту «Марии Луизы». По пути никто их не заметил — сеть Баума снова не сработала.
Встреча членов штаба продолжалась около часа. Обсудили планы насчет парада, который будет в воскресенье, поговорили о том, как восстановить связь с Феликсом.
— На воскресную операцию с Сержем иду я сама, — заявила Ингрид. — Не могу никому ее доверить. Мы узнавали — стройплощадка завтра в первой половине дня будет открыта, так что пройдем туда спокойно.
— Оружие готово?
— Сегодня вечером Беранже принесет.
— Какого рода оружие?
— Миномет «хочкисс-брандт коммандо» и несколько автоматов.
— Как же вы доставите на место миномет? Это сложно!
— Он весит всего восемнадцать фунтов. Серж пронесет его под видом каких-нибудь труб.
— А снаряды?
— Есть. Диаметром шестьдесят миллиметров, бьют на сто метров.
— Еще вопросы есть?
Вопросов не было.
— Итак, — заключил председательствующий, — пожелаем нашим товарищам удачи.
На набережную выходили по одному. И опять никто из многочисленных агентов Баума не опознал Ингрид и не обратил внимания на остальных — они растворились в толпе, спешащей по своим делам. Приближался жаркий уик-энд.
В полночь Баум попробовал поспать на узком и неудобном ложе, которое соорудили для него в соседней комнате. Уснуть ему, однако, не удалось, и, проворочавшись целый час, он вернулся к себе в кабинет и сидел там, перебирая карточки или просто обхватив голову руками, и думал, думал, думал. Ныло в боку — печень напоминала о себе.
Похоже, дело плохо. Прошла уже половина ночи с пятницы на субботу. До парада меньше полутора суток — тридцать шесть часов, а он все еще полагается на случай. Инициатива полностью ускользнула из его рук, теперь игрой правит леди Удача, а это такая ветреная особа… Если не произойдет нечто непредвиденное, то утром в воскресенье разразится беда. На обычную полицию, которая следит за порядком в толпе, рассчитывать нечего: ее функции чисто формальные. Если кому-то придет в голову напасть на участников парада из какого-нибудь укрытия, он спокойно это сделает. И даже если знаешь приблизительно, где это укрытие расположено, все равно ничего не предотвратишь — мишень слишком велика.
Он выпил холодный кофе и принял таблетку. Сходил в дежурку, полчаса проболтался там. Но сонный дежурный клевал носом и не расположен был к разговорам. Баум побродил по пустым коридорам, заглянул в комнату, где находится радиоаппаратура, потом пошел было в архив, но там оказалось заперто. Около трех он снова лег, не раздеваясь, сняв только ботинки, и провел часа три, перебирая в памяти события последних недель и пытаясь понять, где он ошибся и в какой именно момент, действуй он иначе, мог быть толк. Возможности, что с самого начала его действия были неправильны, он не допускал. Нет, ошибки ошибками, но в целом он прав. Да, но ошибки эти целиком на его совести…
В шесть Баум поднялся, сполоснул лицо холодной водой и побрился тщательно, насколько позволяли условия. Он был угнетен и опустошен. «Это просто депрессия, вызванная бессонной ночью, — сказал он себе. — В таких случаях помогает кофе покрепче. Сейчас выпью кофе и буду готов встретить день, который, возможно, окажется самым неприятным за всю жизнь».
Столовая открывалась только в восемь, он вышел и зашагал по улице мимо мусорщиков, громыхающих железными баками, мимо автомобилей, выстроившихся бесконечными рядами, — недалеко отсюда есть кафе, которое, он знал, уже открыто, там по утрам собирается весьма сомнительная публика. Он заказал большую чашку черного кофе, положил побольше сахару и, сделав несколько глотков, почувствовал себя лучше и постепенно приободрился: в конце концов не все потеряно. Впереди тридцать часов. Не так уж много, но достаточно, чтобы ситуация могла измениться…
Господи, ну почему удача отвернулась от него? Вернее — почему неудачи неотвязно преследуют его на этот раз? Девчонка, за которой так старательно следили, смылась, Жан-Поля тоже упустили. Удалось поймать Рене — так Ассар все погубил своей жестокостью и тупостью. Ну почему все так вышло? Может, фортуна просто недолюбливает контрразведку, не понимает, какую важную роль играет эта организация? Самое обидное: когда что-то начинало получаться, они своими руками все портили. И нет им никаких оправданий. Они — да что там они?! — он, он сам все проворонил! А теперь сидит и скулит, требуя от судьбы милосердия, помощи и удачи, которых он не заслужил.
«Ну-ка, соберись Альфред, — приказал он себе, когда официант принес вторую чашку кофе и горячий круасан. — Хватит ныть, думать пора. Работы полно. Например, что предстоит сделать сегодня?»