— Никому не запрещено вносить свои предложения, — сухо ответил Бруно, выдыхая сигаретный дым. — Я на монополию идей не претендую.
— Надо передать Сейнаку конверт в редакции «Юманите» или еще где-то и устроить так, чтобы полиция это дело сразу засекла.
— А как это устроить? Полицейским, чтобы провести специальный рейд, нужны основания, а чтобы эти основания появились, надо что-то придумать.
— А если его просто переслать почтой в «Фигаро» или на телевидение?
— Не годится. Оно попадет в министерство внутренних дел, там все постараются замять, газеты напишут только то, что им позволят. А если отправить в более независимое издание, то вся пресса завопит, что это подлог, и полиция с великой радостью это подтвердит. Уж если чему-то учиться у истории, то это тому, что с помощью насилия легче чего-нибудь добиться, чем законным путем. Вот хоть дело Дрейфуса — они же знали, что он ни в чем не виноват, и все же, совершенно правильно, с моей точки зрения…
— Знаем, слыхали, — перебил его главный. — Но сейчас-то что предпринять? — Он повернулся к самому молодому из всех, тому, что сидел от него слева, — бледному худому юнцу, который пока не произнес ни единого слова. Сняв с левой руки кольцо с печаткой, он вертел его в тонких пальцах. Наголо выбритая голова придавала ему вид ревностного семинариста, который все свое время проводит за чтением благочестивых текстов.
— Рене, когда ты увидишь Феликса?
Не отрывая взгляда от кольца, тот ответил кратко:
— В воскресенье, как обычно.
Казалось, происходящее его не занимает.
— А до тех пор мы должны выработать свои предложения. Если у вас появятся какие-то идеи, вы все знаете, как меня найти. Теперь пошли дальше. Обсудим ликвидацию Лаборда прошлой ночью.
— Чистая работа, — сказал кто-то. — Слишком даже чистая для этого вонючего подонка. Такие легкой смерти не заслуживают.
— Передашь исполнителям наше мнение? — обратился главный к Ингрид.
— Передам.
— От машин они избавились?
— Да.
— Бруно, как бы ты оценил нашу инициативу с политической точки зрения?
— Лаборд сотрудничал с социалистами и оставался членом правительства. Теперь его наверняка заменят Фруассаром, у коммунистов же это единственная подходящая кандидатура. А этот будет гнуть жесткую линию, потому что ничего не забыл из того примитивного ленинизма, который выучил двадцать пять лет назад. Социалистов он ненавидит, у него главная забота, чтобы партия оставалась марксистской. А это отпугнет от нее многих избирателей. И, стало быть, мы видим редкий случай политического убийства, которое способно на практике изменить политический курс.
Он мыслил формулами, пренебрегая частным ради общего. Убитый полицейский представлялся ему лишь деталью политического процесса, вообразить его как личность он был не в состоянии. Точно так же, как людей, разорванных бомбой на куски, — это просто динамика жизни, появление на свет новых политических возможностей. Лишь политикой он жил — и больше ни к чему не был приспособлен. Глубоко внедрившееся в его душу сознание исторического смысла всего, что бы ни происходило вокруг, не оставляло места даже для оценки и осмысления собственных поступков.
— В субботу Фруассар наверняка одержит победу и станет генсеком компартии, — продолжал он. — Я уверен, что это уже решено.
— На эту неделю намечены еще акции? — спросила Ингрид.
— В Париже нет. Кое-что планируется в провинции. Встретимся на той неделе. Все. Расходимся по одному.
Политические расчеты человека, которого называли Феликсом, в чем-то совпадали, но кое в чем и отличались от тех, что производились в штабе. Те, кто входил в состав штаба, и сотрудничавшие с ними люди из государственного аппарата ставили целью заменить нынешнюю парламентскую систему более авторитарной, более «национальной», более дисциплинированной и иерархичной — под этими удобными эвфемизмами скрывалась мечта о диктатуре правых. Амбиции Феликса были куда скромнее — он просто искал защиты от левых, полагая, что следует защищать от них страну, даже если за них — большинство избирателей. Против насилия, взятого на вооружение правыми, он ничего не имел и потому рассматривал штаб как своих союзников. Будучи достаточно изощренным в политике, он сознавал, что нынешнее положение дел — лучший вариант из всех возможных: наиболее безопасный, меньше всего доступный вмешательству извне, наиболее стабильный. Но ему хотелось переместить политические акценты, сдвинув их вправо.
Каждая взорвавшаяся бомба дискредитирует правительство в той же степени, что и левых экстремистов, которым все эти взрывы приписывают, — это очевидно… Но если штаб рассчитывал разом избавиться таким образом и от левых, и от правительства, и от системы, их создавшей, то Феликс-то точно знал, что система устоит. Активисты штаба, префект полиции, министр обороны и все прочие могли предполагать, что им угодно. Но он, Феликс, игрок поискуснее. Он заигрывает с чертом, ловит, можно сказать, на блесну дьявола, но рассчитал длину удочки точно. Он и взаправду был опытным авантюристом, умевшим ловко балансировать на тончайшей нити между политикой и террором.
— Денек выдался не из приятных, — признался Баум жене в тот вечер. — Что на ужин?
— Мясо, жареная картошка и очень вкусный салат.
— Хорошо. А то печень опять пошаливает.
— Это потому, что ты нервничаешь, — сказала жена. — Каждый раз, как у тебя на работе нервотрепка, так у нас проблемы с твоей печенью. Примешь что-нибудь?
— Потом, может, одну таблетку. — Он вздохнул и ногой потрогал кошку. — Ну и денек…
— На этой рубашке манжеты совсем протерлись, — заметила жена. — Пожалуй, я их переверну.
— Ну и дурака я свалял! А все гордыня. Самоуверенность. Самомнение.
Жена знала, что он так и будет твердить о событиях, которые его расстроили, подробнее же все равно ничего не скажет, а потому и не спросила ни о чем. Вместо этого она ушла на кухню, бросила ломтики очищенного картофеля в скворчащее масло, проверила, как жарится мясо в гриле, и закончила накрывать на стол. На всю квартиру приятно запахло чесноком.
Баум сидел в кресле, согнувшись и опустив голову, размышляя о своей печени. Потом мысли его перескочили на Жоржа Вавра: что он скажет, когда ему доложат о сегодняшних событиях? Потом — как ни крути, а профессия брала свое — он долго и тщательно прикидывал, что делать дальше. Надо действовать по запасному плану, тому самому, который он до поры скрывал от Вавра. По плану, приготовленному на тот абсурдный, совершенно невероятный случай, если девчонка от них уйдет.
План вовсе не плох, но Баум уже выбрал кредит доверия, терпения и дружеского расположения шефа. И ничего удивительного не будет, если Вавр выйдет из себя, тогда это дело у него отберут. Его, Баума, просчет привел к гибели хорошего человека — куда уж хуже… А в чем состоял этот просчет? В том, что он поверил, будто противнику не под силу состязаться с ДСТ — раз уж тут собрались такие компетентные, такие проницательные люди. А враг оказался еще более компетентным: ловким, проницательным и безжалостным. Если уж женщины стреляют в полицейских среди бела дня, в общественном месте, то на что же способны мужчины? Это была отрезвляющая мысль.
Ужинали в молчании. Эстелла знала, когда можно говорить, а когда следует оставить мужа в покое, наедине с его проблемами. Невзирая на все неприятности и боль в печени, Баум воздал должное и мясу, и воздушному пирогу из кондитерской. С кофе он выпил большую рюмку коньяку — еще одна примета того, что день у Альфреда действительно был тяжелый.
— Может, я могу чем-то помочь?
Он улыбнулся и погладил ее руку.
— Спасибо, нет. Прости меня, завтра я буду в порядке. Новый день — новые возможности, не сомневаюсь.
Против обыкновения ночью ему снилась работа, и сон этот был странный. Девушка-убийца и утечка информации из Комитета обороны в нем не участвовали. Бесконечным свитком развертывались перед ним события, происходившие в Булонском лесу, — те самые, которые заставляли его на прошлой неделе пристально вчитываться в архивные документы и вызывали беспокойство в печени. Но во сне он ясно понимал смысл этих событий и не видел в них никакой тайны. Проснувшись, он мучительно пытался связать в памяти расползающиеся ночные видения, зная при этом, что ни за какие блага в мире ему их не вспомнить.
А вот чего Альфред Баум не знал — так это того, что пока он, пренебрегая состоянием своей печени, наслаждался кулинарными достижениями Эстеллы, президент сидел за бутылкой белого, закусывая копченой ветчиной. Его собеседником и собутыльником был министр внутренних дел Ги Маллар, которого он, президент, не любил и которому не доверял. Однако, будучи прагматиком, льстя себе мыслью, что это полезно для страны, для интересов его партии на выборах, не говоря уж о личных интересах в равной приблизительно степени, он решил подбросить своему коллеге одну любопытную идею.
— Префект полиции, — начал он, накладывая себе добрую порцию ветчины, — или непроходимый дурень, или мошенник. — Он выжидательно посмотрел на Маллара.
— Нет, он не мошенничает, — отозвался Маллар. — Правда, в этой истории с бомбами он мало преуспел. Ему чего-то не хватает… Воображения, что ли?
— В армии такой пошел бы под трибунал, — сказал президент. — За милую душу! — Он прожевал наконец ветчину. — Я вам кое-что хочу предложить.
Министр внутренних дел вскинул брови: с президентом всегда надо держать ухо востро и говорить как можно меньше. То, что президент сказал сейчас, по меньшей мере некорректно. Да он и никогда корректностью не блистал. Искренностью тоже. Абсолютно беспринципный человек. Так что министр на всякий случай промолчал.
— Я считаю, — продолжал президент, — что в интересах нации надо его от этого дела отстранить.
— Но в делах такого рода без полицейских не обойтись: у них есть опыт…
— Да что он нам принес, этот опыт, в данном случае?
— Пожалуй, действительно ничего.
— Тогда что мы теряем?
— Но кто этим займется?
Президент, чрезвычайно довольный своей идеей, заставил министра подождать ответа — прикончил ветчину, отхлебнул еще вина, вытер рот салфеткой и только тогда сообщил:
— Контрразведка. Департамент безопасности. У меня к ним больше доверия. Что скажете?
— Но по закону контрразведка действует только в случае чрезвычайной опасности. Разве сейчас нам угрожает нечто чрезвычайное?
— А разве нет? Вы же сами слышали: префект заявил, будто террористы обучаются за рубежом и оттуда получают оружие.
— Но это же очевидно, господин президент!
— Так именно в задачи контрразведки входит выявлять подобные вещи! Вы сами скажете Вавру или мне сказать?
— Могу я.
— А префекту полиции?
От этой мысли Маллар поежился.
— Знаете, могут возникнуть осложнения, у него много друзей в прессе. Лучше пусть все исходит от вас.
Ответ президента прозвучал недовольно:
— Этот тип — ничтожество. Безнадежный дурак. Какая тут трудность? Я завтра все ему скажу.
Он налил себе еще вина.
— Тут одна проблема замаячила на политическом горизонте…
Ги Маллар промолчал. Пусть теперь президент подождет ответа.
— Возможно, она поважнее всех остальных. Звонили из Вашингтона. Попахивает крупными неприятностями — американцы мастера заваривать кашу.
— Кто звонил?
— Секретарь их президента. Прямо от имени этого клоуна в овальном кабинете. Вы знаете, что сейчас Киссинджер в Брюсселе на заседании совета НАТО? В качестве как бы советника — сами понимаете, власть без всякой ответственности, — прямо мечта. Так вот, оказывается, добрый наш доктор собирается явиться в Париж с частным визитом и повидаться с президентом республики. У него ко мне личное поручение от президента Соединенных Штатов.
— Когда же вы этот подарочек получите?
— Премьер-министр и я встречаемся с ним в среду. Тут есть еще одна любопытная деталь: приезжает и Брубек.
Брови Маллара удивленно поднялись:
— А ЦРУ-то что здесь надо?
— Их, видите ли, беспокоит ситуация, сложившаяся во Франции, и они планируют какое-то вмешательство. Вы хотите сказать, их это не касается? Как бы не так! Вы правы, только Брубека это не остановит. Вот почему я и настаиваю, что с бомбами дело не терпит, надо спешить.
— Естественно, — согласился Маллар. — Разумеется!
Когда он ушел, президент позволил себе слегка улыбнуться: он остался доволен беседой. Если удастся этот орешек расколоть — тем лучше. Ну, а если и ДСТ потерпит неудачу, всем станет ясно, что виноват Маллар, ведь ДСТ подчиняется непосредственно министру внутренних дел. Этот провал дорого ему обойдется — дороже, чем префекту полиции, потому что в глазах общества полиция давно некомпетентна, или коррумпирована, или и то и другое вместе. Но ДСТ — это совсем другое дело…
С точки зрения предстоящих выборов совсем неплохо, если Маллар обнаружит свою несостоятельность. Амбиции этого человека намного превосходят его способности.
Последующие четыре дня, до самого воскресенья, в Париже было спокойно, зато взрывы прогремели в двух провинциальных городах. За эти дни Баум уладил отношения с Вавром и убедил его, что новый план подлежит исполнению на том простом основании, что никто не сумел предложить ничего другого. В те же дни состоялась передача дела о террористах из рук полиции в ДСТ без всяких юридических санкций, поскольку в иностранный заговор никто не верил, тем более в заговор с целью шпионажа, то есть того, чем только и положено заниматься контрразведке.
В воскресенье в два часа пополудни молодой человек, которого в штабе называли Рене, сидя за рулем крытого грузовичка, отправился с улицы Вожирар, где он жил на верхнем этаже многоквартирного дома, в Булонский лес. Он остановился под деревьями на шоссе Этуаль, вышел из кабины и забрался в кузов. Через пятнадцать минут немолодой мужчина в серых брюках и безукоризненно чистой темно-синей куртке вышел из такси на перекрестке и не спеша зашагал по шоссе Этуаль. Заметив грузовичок, он свернул с тротуара в древесную сень и замедлил шаг: обычный воскресный фланер, явившийся на любовное свидание, а то и на поиски приключений.
Юный Рене вылез из кузова — его было просто не узнать! Туфли на высоких каблуках, шелковая блузка взамен майки, брюки вполне могли сойти за женские. На бледном, несколько женственном лице — косметика: губы подкрашены, глаза подрисованы, бритую голову украшает белокурый парик.
Он подошел к мужчине, тот взял его под руку, и они начали прогуливаться под деревьями. Это выглядело как обычное свидание и вряд ли могло заинтересовать какого-нибудь прохожего.
На сей раз в отличие от прошлого воскресенья поблизости не было ни машин ДСТ, ни его сотрудников, которые в поисках агентов КГБ вели игру в воров и полицейских. Разговор между Феликсом и Рене продолжался пятнадцать минут, и немногие свидетели этой встречи реагировали в точности как Люк — молодой полицейский из Нанта: с понимающей улыбкой провожали взглядом почтенного бизнесмена, назначившего в воскресный день свидание своей юной секретарше. Или официантке, которая по будням подает ему кофе со сливками в каком-нибудь кафе…
Потом Рене снова забрался в кузов грузовичка и вскоре уселся за руль, уже в мужском обличье. А тот, кого называли Феликсом, поспешил к шоссе, остановил такси и приказал ехать в Порт Дофен.
Рене еще некоторое время колесил по лесу, убедился, что за ним никто не следит, и, повернув к Порт Отей, въехал в город. Спустя десять минут грузовичок был припаркован на узкой улочке недалеко от моста Мирабо, а его хозяин пешком дошел до «Марии Луизы» и поднялся на борт.
— Планы меняются, — сообщил он человеку, который вел прошлое заседание. — Главную операцию, назначенную на следующую неделю, надо провести раньше. Во вторник.
— О Господи, через сорок восемь часов! Не получится.
— Мне поручено передать, что это должно быть сделано, невзирая ни на какие трудности. Так сказал Феликс.
Глаза Рене сияли, он говорил с жаром, будто выполняя священную миссию.
— А он не объяснил, чем вызвана такая спешка?
— В среду произойдет одно политическое событие, на которое мы должны повлиять. Наша акция будет несравненно значительнее во вторник, нежели неделю спустя. Не позволяйте самой акции опьянить себя, — так он сказал. — Помните о ее политическом эффекте. Смерть во вторник будет означать куда больше, чем та же смерть в среду. Вот что он еще сказал!
— Но акция должна остаться той же самой?
— Абсолютно той же.
Собеседник покачал головой.
— А насчет протокола Комитета обороны что он сказал?
— Его надо доставить Сейнаку в «Юманите», и полиция сразу туда кинется. Он согласился, что первоначальный план был чересчур сложен. Мы должны тайком предупредить префектуру, но он и сам что-то предпримет.
— А когда отнести конверт?
— Ровно в шесть вечера в среду…
В воскресенье у Альфреда Баума был один из его редких выходных, и он об руку с Эстеллой прогуливался в широких брюках, белой рубашке с открытым воротом и широкополой шляпе. Здесь, на ежегодной версальской выставке кошек, он больше не был полицейским со специальными функциями, его друзья среди любителей кошек полагали, что он просто где-то служит. Здесь он считался экспертом по длинношерстным породам, с прочной репутацией в масштабах всего парижского региона. В такие дни со своими закадычными друзьями, в основном чопорными дамами, разделявшими его пристрастие, он проводил долгие счастливые часы, обсуждая качества экспонатов, оценивая густоту их меха, расстояние между ушами и чистоту окраски радужной оболочки.
Его собственная пара в свое время выиграла немало призов, в том числе первый приз на выставке в Жантийи, и если уж придется уходить в отставку, то немалым утешением ему послужит возможность завести еще нескольких кошек, ходить на такие выставки, наслаждаясь скромным сознанием того, что ты признанный эксперт, и время от времени приносить домой кое-какие награды.
Эстелла, которая не так уж боготворила кошек, радовалась, однако, всему, что могло отвлечь ее Альфреда от работы, и любила выставки — единственное место, где они бывали вдвоем.
Но на этот раз, хотя среди экспонатов было несколько действительно замечательных, Баум никак не мог полностью переключиться на кошек. Печень все еще ныла. А из головы не шли события прошлой недели. Чувствуя, что он просто не имеет права тратить на это время, он все же не мог изгнать своего беса: сцены свидания в Булонском лесу…
— Тебя сегодня и выставка не радует, — заметила Эстелла.
— Ты права, к сожалению. Это из-за печени.
— Не о кошках думаешь, а о работе.
Баум улыбнулся.
— Смотри-ка, — сказал он. — Вот этот наверняка получит приз: хвост до чего пушист! И глаза оранжевые, обрати внимание. Очень перспективный кот!
Эстелла покачала головой:
— Альфред, ты просто невозможен!
— Знаю, детка. Но ведь я тебя предупреждал, когда мы поженились.
Он усмехнулся и запечатлел на ее щеке поцелуй.
Тем же воскресным днем в одном загородном доме в Иври проходило заседание центрального комитета французской компартии. Генеральным секретарем был избран Жак Фруассар, бывший рабочий-металлист из Валансьена. Он произнес трехчасовую речь. Отдавая дань своему предшественнику, он полностью, однако, отверг его политику альянса с социалистами в правительстве. «Франция нуждается в кардинальных социальных переменах, — провозгласил он. — А социалисты никаких перемен не желают: это капитулянты и реформисты. Объективно говоря, они агенты реакции. Мы, со своей стороны, должны предложить стране радикальную альтернативу — коммунистическую программу, направленную против большого капитала и защищающую интересы трудящихся».
Когда на следующий день открылась биржа, никто уже не обращал внимания на заголовки в газетах, все еще предсказывавшие победу левых на выборах. К концу дня на шестнадцать пунктов упали в цене акции. Кроме того, при международном обмене франки шли плохо. К закрытию биржи после всех перипетий этого дня курс франка по отношению к западногерманской марке оказался ниже, чем когда-либо. И начался в крупных масштабах нелегальный провоз франков через границу в чемоданах и портфелях, в автомобильных багажниках — процесс, который вскоре стал неуправляемым.
«Буржуазия демонстрирует отсутствие патриотизма, — подстрекала „Юманите“. — Только рабочий класс под руководством коммунистической партии способен защитить интересы нации».
В правлении Французского банка состоялось заседание, на котором были выработаны меры по защите курса франка. Однако ни одна из них не возымела эффекта. Страх перед левыми все больше овладевал умами биржевых маклеров, банкиров, промышленников, консультантов тех старых дам, которые изо всех сил старались прожить на годовой доход с капитала: инфляция захлестывала всех их с головой…
Глава 8
— Надо передать Сейнаку конверт в редакции «Юманите» или еще где-то и устроить так, чтобы полиция это дело сразу засекла.
— А как это устроить? Полицейским, чтобы провести специальный рейд, нужны основания, а чтобы эти основания появились, надо что-то придумать.
— А если его просто переслать почтой в «Фигаро» или на телевидение?
— Не годится. Оно попадет в министерство внутренних дел, там все постараются замять, газеты напишут только то, что им позволят. А если отправить в более независимое издание, то вся пресса завопит, что это подлог, и полиция с великой радостью это подтвердит. Уж если чему-то учиться у истории, то это тому, что с помощью насилия легче чего-нибудь добиться, чем законным путем. Вот хоть дело Дрейфуса — они же знали, что он ни в чем не виноват, и все же, совершенно правильно, с моей точки зрения…
— Знаем, слыхали, — перебил его главный. — Но сейчас-то что предпринять? — Он повернулся к самому молодому из всех, тому, что сидел от него слева, — бледному худому юнцу, который пока не произнес ни единого слова. Сняв с левой руки кольцо с печаткой, он вертел его в тонких пальцах. Наголо выбритая голова придавала ему вид ревностного семинариста, который все свое время проводит за чтением благочестивых текстов.
— Рене, когда ты увидишь Феликса?
Не отрывая взгляда от кольца, тот ответил кратко:
— В воскресенье, как обычно.
Казалось, происходящее его не занимает.
— А до тех пор мы должны выработать свои предложения. Если у вас появятся какие-то идеи, вы все знаете, как меня найти. Теперь пошли дальше. Обсудим ликвидацию Лаборда прошлой ночью.
— Чистая работа, — сказал кто-то. — Слишком даже чистая для этого вонючего подонка. Такие легкой смерти не заслуживают.
— Передашь исполнителям наше мнение? — обратился главный к Ингрид.
— Передам.
— От машин они избавились?
— Да.
— Бруно, как бы ты оценил нашу инициативу с политической точки зрения?
— Лаборд сотрудничал с социалистами и оставался членом правительства. Теперь его наверняка заменят Фруассаром, у коммунистов же это единственная подходящая кандидатура. А этот будет гнуть жесткую линию, потому что ничего не забыл из того примитивного ленинизма, который выучил двадцать пять лет назад. Социалистов он ненавидит, у него главная забота, чтобы партия оставалась марксистской. А это отпугнет от нее многих избирателей. И, стало быть, мы видим редкий случай политического убийства, которое способно на практике изменить политический курс.
Он мыслил формулами, пренебрегая частным ради общего. Убитый полицейский представлялся ему лишь деталью политического процесса, вообразить его как личность он был не в состоянии. Точно так же, как людей, разорванных бомбой на куски, — это просто динамика жизни, появление на свет новых политических возможностей. Лишь политикой он жил — и больше ни к чему не был приспособлен. Глубоко внедрившееся в его душу сознание исторического смысла всего, что бы ни происходило вокруг, не оставляло места даже для оценки и осмысления собственных поступков.
— В субботу Фруассар наверняка одержит победу и станет генсеком компартии, — продолжал он. — Я уверен, что это уже решено.
— На эту неделю намечены еще акции? — спросила Ингрид.
— В Париже нет. Кое-что планируется в провинции. Встретимся на той неделе. Все. Расходимся по одному.
Политические расчеты человека, которого называли Феликсом, в чем-то совпадали, но кое в чем и отличались от тех, что производились в штабе. Те, кто входил в состав штаба, и сотрудничавшие с ними люди из государственного аппарата ставили целью заменить нынешнюю парламентскую систему более авторитарной, более «национальной», более дисциплинированной и иерархичной — под этими удобными эвфемизмами скрывалась мечта о диктатуре правых. Амбиции Феликса были куда скромнее — он просто искал защиты от левых, полагая, что следует защищать от них страну, даже если за них — большинство избирателей. Против насилия, взятого на вооружение правыми, он ничего не имел и потому рассматривал штаб как своих союзников. Будучи достаточно изощренным в политике, он сознавал, что нынешнее положение дел — лучший вариант из всех возможных: наиболее безопасный, меньше всего доступный вмешательству извне, наиболее стабильный. Но ему хотелось переместить политические акценты, сдвинув их вправо.
Каждая взорвавшаяся бомба дискредитирует правительство в той же степени, что и левых экстремистов, которым все эти взрывы приписывают, — это очевидно… Но если штаб рассчитывал разом избавиться таким образом и от левых, и от правительства, и от системы, их создавшей, то Феликс-то точно знал, что система устоит. Активисты штаба, префект полиции, министр обороны и все прочие могли предполагать, что им угодно. Но он, Феликс, игрок поискуснее. Он заигрывает с чертом, ловит, можно сказать, на блесну дьявола, но рассчитал длину удочки точно. Он и взаправду был опытным авантюристом, умевшим ловко балансировать на тончайшей нити между политикой и террором.
— Денек выдался не из приятных, — признался Баум жене в тот вечер. — Что на ужин?
— Мясо, жареная картошка и очень вкусный салат.
— Хорошо. А то печень опять пошаливает.
— Это потому, что ты нервничаешь, — сказала жена. — Каждый раз, как у тебя на работе нервотрепка, так у нас проблемы с твоей печенью. Примешь что-нибудь?
— Потом, может, одну таблетку. — Он вздохнул и ногой потрогал кошку. — Ну и денек…
— На этой рубашке манжеты совсем протерлись, — заметила жена. — Пожалуй, я их переверну.
— Ну и дурака я свалял! А все гордыня. Самоуверенность. Самомнение.
Жена знала, что он так и будет твердить о событиях, которые его расстроили, подробнее же все равно ничего не скажет, а потому и не спросила ни о чем. Вместо этого она ушла на кухню, бросила ломтики очищенного картофеля в скворчащее масло, проверила, как жарится мясо в гриле, и закончила накрывать на стол. На всю квартиру приятно запахло чесноком.
Баум сидел в кресле, согнувшись и опустив голову, размышляя о своей печени. Потом мысли его перескочили на Жоржа Вавра: что он скажет, когда ему доложат о сегодняшних событиях? Потом — как ни крути, а профессия брала свое — он долго и тщательно прикидывал, что делать дальше. Надо действовать по запасному плану, тому самому, который он до поры скрывал от Вавра. По плану, приготовленному на тот абсурдный, совершенно невероятный случай, если девчонка от них уйдет.
План вовсе не плох, но Баум уже выбрал кредит доверия, терпения и дружеского расположения шефа. И ничего удивительного не будет, если Вавр выйдет из себя, тогда это дело у него отберут. Его, Баума, просчет привел к гибели хорошего человека — куда уж хуже… А в чем состоял этот просчет? В том, что он поверил, будто противнику не под силу состязаться с ДСТ — раз уж тут собрались такие компетентные, такие проницательные люди. А враг оказался еще более компетентным: ловким, проницательным и безжалостным. Если уж женщины стреляют в полицейских среди бела дня, в общественном месте, то на что же способны мужчины? Это была отрезвляющая мысль.
Ужинали в молчании. Эстелла знала, когда можно говорить, а когда следует оставить мужа в покое, наедине с его проблемами. Невзирая на все неприятности и боль в печени, Баум воздал должное и мясу, и воздушному пирогу из кондитерской. С кофе он выпил большую рюмку коньяку — еще одна примета того, что день у Альфреда действительно был тяжелый.
— Может, я могу чем-то помочь?
Он улыбнулся и погладил ее руку.
— Спасибо, нет. Прости меня, завтра я буду в порядке. Новый день — новые возможности, не сомневаюсь.
Против обыкновения ночью ему снилась работа, и сон этот был странный. Девушка-убийца и утечка информации из Комитета обороны в нем не участвовали. Бесконечным свитком развертывались перед ним события, происходившие в Булонском лесу, — те самые, которые заставляли его на прошлой неделе пристально вчитываться в архивные документы и вызывали беспокойство в печени. Но во сне он ясно понимал смысл этих событий и не видел в них никакой тайны. Проснувшись, он мучительно пытался связать в памяти расползающиеся ночные видения, зная при этом, что ни за какие блага в мире ему их не вспомнить.
А вот чего Альфред Баум не знал — так это того, что пока он, пренебрегая состоянием своей печени, наслаждался кулинарными достижениями Эстеллы, президент сидел за бутылкой белого, закусывая копченой ветчиной. Его собеседником и собутыльником был министр внутренних дел Ги Маллар, которого он, президент, не любил и которому не доверял. Однако, будучи прагматиком, льстя себе мыслью, что это полезно для страны, для интересов его партии на выборах, не говоря уж о личных интересах в равной приблизительно степени, он решил подбросить своему коллеге одну любопытную идею.
— Префект полиции, — начал он, накладывая себе добрую порцию ветчины, — или непроходимый дурень, или мошенник. — Он выжидательно посмотрел на Маллара.
— Нет, он не мошенничает, — отозвался Маллар. — Правда, в этой истории с бомбами он мало преуспел. Ему чего-то не хватает… Воображения, что ли?
— В армии такой пошел бы под трибунал, — сказал президент. — За милую душу! — Он прожевал наконец ветчину. — Я вам кое-что хочу предложить.
Министр внутренних дел вскинул брови: с президентом всегда надо держать ухо востро и говорить как можно меньше. То, что президент сказал сейчас, по меньшей мере некорректно. Да он и никогда корректностью не блистал. Искренностью тоже. Абсолютно беспринципный человек. Так что министр на всякий случай промолчал.
— Я считаю, — продолжал президент, — что в интересах нации надо его от этого дела отстранить.
— Но в делах такого рода без полицейских не обойтись: у них есть опыт…
— Да что он нам принес, этот опыт, в данном случае?
— Пожалуй, действительно ничего.
— Тогда что мы теряем?
— Но кто этим займется?
Президент, чрезвычайно довольный своей идеей, заставил министра подождать ответа — прикончил ветчину, отхлебнул еще вина, вытер рот салфеткой и только тогда сообщил:
— Контрразведка. Департамент безопасности. У меня к ним больше доверия. Что скажете?
— Но по закону контрразведка действует только в случае чрезвычайной опасности. Разве сейчас нам угрожает нечто чрезвычайное?
— А разве нет? Вы же сами слышали: префект заявил, будто террористы обучаются за рубежом и оттуда получают оружие.
— Но это же очевидно, господин президент!
— Так именно в задачи контрразведки входит выявлять подобные вещи! Вы сами скажете Вавру или мне сказать?
— Могу я.
— А префекту полиции?
От этой мысли Маллар поежился.
— Знаете, могут возникнуть осложнения, у него много друзей в прессе. Лучше пусть все исходит от вас.
Ответ президента прозвучал недовольно:
— Этот тип — ничтожество. Безнадежный дурак. Какая тут трудность? Я завтра все ему скажу.
Он налил себе еще вина.
— Тут одна проблема замаячила на политическом горизонте…
Ги Маллар промолчал. Пусть теперь президент подождет ответа.
— Возможно, она поважнее всех остальных. Звонили из Вашингтона. Попахивает крупными неприятностями — американцы мастера заваривать кашу.
— Кто звонил?
— Секретарь их президента. Прямо от имени этого клоуна в овальном кабинете. Вы знаете, что сейчас Киссинджер в Брюсселе на заседании совета НАТО? В качестве как бы советника — сами понимаете, власть без всякой ответственности, — прямо мечта. Так вот, оказывается, добрый наш доктор собирается явиться в Париж с частным визитом и повидаться с президентом республики. У него ко мне личное поручение от президента Соединенных Штатов.
— Когда же вы этот подарочек получите?
— Премьер-министр и я встречаемся с ним в среду. Тут есть еще одна любопытная деталь: приезжает и Брубек.
Брови Маллара удивленно поднялись:
— А ЦРУ-то что здесь надо?
— Их, видите ли, беспокоит ситуация, сложившаяся во Франции, и они планируют какое-то вмешательство. Вы хотите сказать, их это не касается? Как бы не так! Вы правы, только Брубека это не остановит. Вот почему я и настаиваю, что с бомбами дело не терпит, надо спешить.
— Естественно, — согласился Маллар. — Разумеется!
Когда он ушел, президент позволил себе слегка улыбнуться: он остался доволен беседой. Если удастся этот орешек расколоть — тем лучше. Ну, а если и ДСТ потерпит неудачу, всем станет ясно, что виноват Маллар, ведь ДСТ подчиняется непосредственно министру внутренних дел. Этот провал дорого ему обойдется — дороже, чем префекту полиции, потому что в глазах общества полиция давно некомпетентна, или коррумпирована, или и то и другое вместе. Но ДСТ — это совсем другое дело…
С точки зрения предстоящих выборов совсем неплохо, если Маллар обнаружит свою несостоятельность. Амбиции этого человека намного превосходят его способности.
Последующие четыре дня, до самого воскресенья, в Париже было спокойно, зато взрывы прогремели в двух провинциальных городах. За эти дни Баум уладил отношения с Вавром и убедил его, что новый план подлежит исполнению на том простом основании, что никто не сумел предложить ничего другого. В те же дни состоялась передача дела о террористах из рук полиции в ДСТ без всяких юридических санкций, поскольку в иностранный заговор никто не верил, тем более в заговор с целью шпионажа, то есть того, чем только и положено заниматься контрразведке.
В воскресенье в два часа пополудни молодой человек, которого в штабе называли Рене, сидя за рулем крытого грузовичка, отправился с улицы Вожирар, где он жил на верхнем этаже многоквартирного дома, в Булонский лес. Он остановился под деревьями на шоссе Этуаль, вышел из кабины и забрался в кузов. Через пятнадцать минут немолодой мужчина в серых брюках и безукоризненно чистой темно-синей куртке вышел из такси на перекрестке и не спеша зашагал по шоссе Этуаль. Заметив грузовичок, он свернул с тротуара в древесную сень и замедлил шаг: обычный воскресный фланер, явившийся на любовное свидание, а то и на поиски приключений.
Юный Рене вылез из кузова — его было просто не узнать! Туфли на высоких каблуках, шелковая блузка взамен майки, брюки вполне могли сойти за женские. На бледном, несколько женственном лице — косметика: губы подкрашены, глаза подрисованы, бритую голову украшает белокурый парик.
Он подошел к мужчине, тот взял его под руку, и они начали прогуливаться под деревьями. Это выглядело как обычное свидание и вряд ли могло заинтересовать какого-нибудь прохожего.
На сей раз в отличие от прошлого воскресенья поблизости не было ни машин ДСТ, ни его сотрудников, которые в поисках агентов КГБ вели игру в воров и полицейских. Разговор между Феликсом и Рене продолжался пятнадцать минут, и немногие свидетели этой встречи реагировали в точности как Люк — молодой полицейский из Нанта: с понимающей улыбкой провожали взглядом почтенного бизнесмена, назначившего в воскресный день свидание своей юной секретарше. Или официантке, которая по будням подает ему кофе со сливками в каком-нибудь кафе…
Потом Рене снова забрался в кузов грузовичка и вскоре уселся за руль, уже в мужском обличье. А тот, кого называли Феликсом, поспешил к шоссе, остановил такси и приказал ехать в Порт Дофен.
Рене еще некоторое время колесил по лесу, убедился, что за ним никто не следит, и, повернув к Порт Отей, въехал в город. Спустя десять минут грузовичок был припаркован на узкой улочке недалеко от моста Мирабо, а его хозяин пешком дошел до «Марии Луизы» и поднялся на борт.
— Планы меняются, — сообщил он человеку, который вел прошлое заседание. — Главную операцию, назначенную на следующую неделю, надо провести раньше. Во вторник.
— О Господи, через сорок восемь часов! Не получится.
— Мне поручено передать, что это должно быть сделано, невзирая ни на какие трудности. Так сказал Феликс.
Глаза Рене сияли, он говорил с жаром, будто выполняя священную миссию.
— А он не объяснил, чем вызвана такая спешка?
— В среду произойдет одно политическое событие, на которое мы должны повлиять. Наша акция будет несравненно значительнее во вторник, нежели неделю спустя. Не позволяйте самой акции опьянить себя, — так он сказал. — Помните о ее политическом эффекте. Смерть во вторник будет означать куда больше, чем та же смерть в среду. Вот что он еще сказал!
— Но акция должна остаться той же самой?
— Абсолютно той же.
Собеседник покачал головой.
— А насчет протокола Комитета обороны что он сказал?
— Его надо доставить Сейнаку в «Юманите», и полиция сразу туда кинется. Он согласился, что первоначальный план был чересчур сложен. Мы должны тайком предупредить префектуру, но он и сам что-то предпримет.
— А когда отнести конверт?
— Ровно в шесть вечера в среду…
В воскресенье у Альфреда Баума был один из его редких выходных, и он об руку с Эстеллой прогуливался в широких брюках, белой рубашке с открытым воротом и широкополой шляпе. Здесь, на ежегодной версальской выставке кошек, он больше не был полицейским со специальными функциями, его друзья среди любителей кошек полагали, что он просто где-то служит. Здесь он считался экспертом по длинношерстным породам, с прочной репутацией в масштабах всего парижского региона. В такие дни со своими закадычными друзьями, в основном чопорными дамами, разделявшими его пристрастие, он проводил долгие счастливые часы, обсуждая качества экспонатов, оценивая густоту их меха, расстояние между ушами и чистоту окраски радужной оболочки.
Его собственная пара в свое время выиграла немало призов, в том числе первый приз на выставке в Жантийи, и если уж придется уходить в отставку, то немалым утешением ему послужит возможность завести еще нескольких кошек, ходить на такие выставки, наслаждаясь скромным сознанием того, что ты признанный эксперт, и время от времени приносить домой кое-какие награды.
Эстелла, которая не так уж боготворила кошек, радовалась, однако, всему, что могло отвлечь ее Альфреда от работы, и любила выставки — единственное место, где они бывали вдвоем.
Но на этот раз, хотя среди экспонатов было несколько действительно замечательных, Баум никак не мог полностью переключиться на кошек. Печень все еще ныла. А из головы не шли события прошлой недели. Чувствуя, что он просто не имеет права тратить на это время, он все же не мог изгнать своего беса: сцены свидания в Булонском лесу…
— Тебя сегодня и выставка не радует, — заметила Эстелла.
— Ты права, к сожалению. Это из-за печени.
— Не о кошках думаешь, а о работе.
Баум улыбнулся.
— Смотри-ка, — сказал он. — Вот этот наверняка получит приз: хвост до чего пушист! И глаза оранжевые, обрати внимание. Очень перспективный кот!
Эстелла покачала головой:
— Альфред, ты просто невозможен!
— Знаю, детка. Но ведь я тебя предупреждал, когда мы поженились.
Он усмехнулся и запечатлел на ее щеке поцелуй.
Тем же воскресным днем в одном загородном доме в Иври проходило заседание центрального комитета французской компартии. Генеральным секретарем был избран Жак Фруассар, бывший рабочий-металлист из Валансьена. Он произнес трехчасовую речь. Отдавая дань своему предшественнику, он полностью, однако, отверг его политику альянса с социалистами в правительстве. «Франция нуждается в кардинальных социальных переменах, — провозгласил он. — А социалисты никаких перемен не желают: это капитулянты и реформисты. Объективно говоря, они агенты реакции. Мы, со своей стороны, должны предложить стране радикальную альтернативу — коммунистическую программу, направленную против большого капитала и защищающую интересы трудящихся».
Когда на следующий день открылась биржа, никто уже не обращал внимания на заголовки в газетах, все еще предсказывавшие победу левых на выборах. К концу дня на шестнадцать пунктов упали в цене акции. Кроме того, при международном обмене франки шли плохо. К закрытию биржи после всех перипетий этого дня курс франка по отношению к западногерманской марке оказался ниже, чем когда-либо. И начался в крупных масштабах нелегальный провоз франков через границу в чемоданах и портфелях, в автомобильных багажниках — процесс, который вскоре стал неуправляемым.
«Буржуазия демонстрирует отсутствие патриотизма, — подстрекала „Юманите“. — Только рабочий класс под руководством коммунистической партии способен защитить интересы нации».
В правлении Французского банка состоялось заседание, на котором были выработаны меры по защите курса франка. Однако ни одна из них не возымела эффекта. Страх перед левыми все больше овладевал умами биржевых маклеров, банкиров, промышленников, консультантов тех старых дам, которые изо всех сил старались прожить на годовой доход с капитала: инфляция захлестывала всех их с головой…
Глава 8
На следующий день после посещения кошачьей выставки Альфред Баум сделал простую вещь: он позвонил на работу Арману Сейнаку, главному редактору «Юманите» и члену политбюро компартии.
— Говорит Баум — заместитель начальника департамента безопасности, — начал он дружелюбно. — Я хотел бы повидаться с вами, господин Сейнак.
— Странно. Какое отношение я имею к контрразведке? Вы же занимаетесь шпионами, не так ли?
— Как правило. Я и не предполагаю, будто вы подходите под эту категорию. Тем не менее я бы хотел побеседовать с вами и могу поручиться, что для вас эта беседа окажется столь же интересной, сколь и для меня.
Наступило молчание. Потом Сейнак сказал:
— Перезвоню через десять минут. Какой у вас номер?
Баум назвал номер своего прямого телефона, и через десять минут действительно раздался звонок.
— Это Сейнак. Мой телефон в «Юма» прослушивается, — может, вашей же службой. Я перешел к другому аппарату…
«…И посоветовался с коллегами», — мысленно добавил Баум, а вслух произнес:
— Отлично. Повторяю: я бы хотел с вами встретиться. Сегодня же.
— Хорошо. Где?
— На нейтральной территории. И пусть об этом никто не знает. Жду вас на речном трамвайчике, который отходит от моста Альма в два семнадцать. Поднимитесь на верхнюю палубу и займите место в кормовой части. Приятно прогуляться по реке в такую жарищу.
— Договорились, я приду.
Баум выпил пива, съел сандвич и на служебной машине отправился к мосту Гренель, на остановку речного трамвая. Солнце с безоблачного неба палило нещадно, и он пожалел, что не оделся более подходяще для прогулки по реке. Усевшись на палубе, он надвинул шляпу на глаза, защищаясь от солнца, и тщательно перебрал в уме то, что надлежало сообщить коммунистическому лидеру. Промаха быть не должно. Игра стоит свеч.
На остановке возле Альма на палубу поднялись трое, один из них — высокий мужчина профессорской внешности, с гривой седых волос и орлиным профилем. Озираясь, будто ожидая ловушки, он прошел на корму. Когда он поравнялся с Баумом, тот приподнял шляпу.
— Господин Сейнак! Я узнал вас.
— Не могу ответить вам той же любезностью. Покажите, пожалуйста, свое удостоверение.
Сейнак опустился рядом и испытующе посмотрел на Баума.
— Вполне разумно, — Баум протянул ему удостоверение с фотографией и описанием примет. Сейнак внимательно изучил его.
— Бывают и провокации, — произнес он неопределенно.
— Знаю. Вот это мы и обсудим.
Сейнак не ответил, лишь достал пачку американских сигарет, предложил Бауму и закурил сам.
— Расскажу вам одну странную историю. Вас, наверно, удивит, почему я решил вам довериться. Ответ прост: у меня нет выбора. Вы поймете, как сильно я тут рискую, но в этом деле у нас общий интерес.
Сейнак молча кивнул.
— К нам по чистой случайности попали фотокопии документов государственной важности. Адресованы они, представьте, вам. Сразу скажу: если это не провокация и документы посланы с вашего ведома, то вы виновны в серьезном преступлении, и тогда мы, считайте, по разные стороны барьера. Если же это провокация, то наши интересы полностью совпадают.
Сейнак бросил на Баума взгляд из-под тяжелых век и медленно повернулся к нему всем телом, так что они оказались лицом к лицу. С минуту он молчал, потом задал вопрос:
— Магнитофон у вас с собой, господин Баум?
— Хотите, проверьте мои карманы, — ответил Баум. — Или можете говорить как угодно тихо, так, что ни одно подслушивающее устройство не возьмет. Мы должны быть честны друг с другом.
— Расскажите подробнее об этой провокации, вы, конечно, отдаете себе отчет, что это именно провокация. Иначе вы бы не разговаривали со мной, а просто задержали…
— Рассказать подробно о документах я не вправе. — Баум тщательно подбирал слова. — Но у меня есть основания думать, что вскоре будет предпринята еще одна попытка передать их вам.
— Разве они не у вас?
— Скажем так: должны быть у нас, но их нет. Во всяком случае, если я окажусь прав, то вам угрожает серьезная опасность: если секретные документы пробудут в ваших руках хотя бы полминуты, то вы ни за что не докажете, будто не стремились их заполучить, не намеревались использовать или передать третьему лицу.
— Говорит Баум — заместитель начальника департамента безопасности, — начал он дружелюбно. — Я хотел бы повидаться с вами, господин Сейнак.
— Странно. Какое отношение я имею к контрразведке? Вы же занимаетесь шпионами, не так ли?
— Как правило. Я и не предполагаю, будто вы подходите под эту категорию. Тем не менее я бы хотел побеседовать с вами и могу поручиться, что для вас эта беседа окажется столь же интересной, сколь и для меня.
Наступило молчание. Потом Сейнак сказал:
— Перезвоню через десять минут. Какой у вас номер?
Баум назвал номер своего прямого телефона, и через десять минут действительно раздался звонок.
— Это Сейнак. Мой телефон в «Юма» прослушивается, — может, вашей же службой. Я перешел к другому аппарату…
«…И посоветовался с коллегами», — мысленно добавил Баум, а вслух произнес:
— Отлично. Повторяю: я бы хотел с вами встретиться. Сегодня же.
— Хорошо. Где?
— На нейтральной территории. И пусть об этом никто не знает. Жду вас на речном трамвайчике, который отходит от моста Альма в два семнадцать. Поднимитесь на верхнюю палубу и займите место в кормовой части. Приятно прогуляться по реке в такую жарищу.
— Договорились, я приду.
Баум выпил пива, съел сандвич и на служебной машине отправился к мосту Гренель, на остановку речного трамвая. Солнце с безоблачного неба палило нещадно, и он пожалел, что не оделся более подходяще для прогулки по реке. Усевшись на палубе, он надвинул шляпу на глаза, защищаясь от солнца, и тщательно перебрал в уме то, что надлежало сообщить коммунистическому лидеру. Промаха быть не должно. Игра стоит свеч.
На остановке возле Альма на палубу поднялись трое, один из них — высокий мужчина профессорской внешности, с гривой седых волос и орлиным профилем. Озираясь, будто ожидая ловушки, он прошел на корму. Когда он поравнялся с Баумом, тот приподнял шляпу.
— Господин Сейнак! Я узнал вас.
— Не могу ответить вам той же любезностью. Покажите, пожалуйста, свое удостоверение.
Сейнак опустился рядом и испытующе посмотрел на Баума.
— Вполне разумно, — Баум протянул ему удостоверение с фотографией и описанием примет. Сейнак внимательно изучил его.
— Бывают и провокации, — произнес он неопределенно.
— Знаю. Вот это мы и обсудим.
Сейнак не ответил, лишь достал пачку американских сигарет, предложил Бауму и закурил сам.
— Расскажу вам одну странную историю. Вас, наверно, удивит, почему я решил вам довериться. Ответ прост: у меня нет выбора. Вы поймете, как сильно я тут рискую, но в этом деле у нас общий интерес.
Сейнак молча кивнул.
— К нам по чистой случайности попали фотокопии документов государственной важности. Адресованы они, представьте, вам. Сразу скажу: если это не провокация и документы посланы с вашего ведома, то вы виновны в серьезном преступлении, и тогда мы, считайте, по разные стороны барьера. Если же это провокация, то наши интересы полностью совпадают.
Сейнак бросил на Баума взгляд из-под тяжелых век и медленно повернулся к нему всем телом, так что они оказались лицом к лицу. С минуту он молчал, потом задал вопрос:
— Магнитофон у вас с собой, господин Баум?
— Хотите, проверьте мои карманы, — ответил Баум. — Или можете говорить как угодно тихо, так, что ни одно подслушивающее устройство не возьмет. Мы должны быть честны друг с другом.
— Расскажите подробнее об этой провокации, вы, конечно, отдаете себе отчет, что это именно провокация. Иначе вы бы не разговаривали со мной, а просто задержали…
— Рассказать подробно о документах я не вправе. — Баум тщательно подбирал слова. — Но у меня есть основания думать, что вскоре будет предпринята еще одна попытка передать их вам.
— Разве они не у вас?
— Скажем так: должны быть у нас, но их нет. Во всяком случае, если я окажусь прав, то вам угрожает серьезная опасность: если секретные документы пробудут в ваших руках хотя бы полминуты, то вы ни за что не докажете, будто не стремились их заполучить, не намеревались использовать или передать третьему лицу.