Картун Дерек. Явочная квартира

   Баум не стал доводить мысль до конца. Тут уж соображения посерьезнее, пусть решают самые высокие инстанции... Сколько зла и бед от этих перебежчиков!
   ...Однако Лашом и не думал ни в чем признаваться. Да, на снимках изображен он, но подобных сцен никогда не было.
   - Ловкий фотомонтаж, я о таком слыхал.
   - Наши специалисты уверены, что это не монтаж.
   - Гроша ломаного их мнение не стоит, тоже мне специалисты, воскликнул Лашом, - Наверняка существует оборудование, позволяющее проделывать такие штуки. Пусть поищут.
   - Они следят за появлением технических новшеств, - сказал Баум, отметив про себя сдержанность собеседника: тот, хотя и разгневался, но не изобразил бурного негодования, что могло бы послужить доказательством его вины. Лашом отнесся к делу скорее как к технической проблеме. Разглядывая снимки, признанные подлинными, он повторял, что никогда не был в той комнате, да ещё голым, с парой нанятых парней, да ещё где-то за железным занавесом.
   - Вы считаете меня полным идиотом. Когда вся эта история прояснится, я вам попомню.
   Совсем уж отчаявшись и не зная, как выйти из тупика, Баум высказал такое предположение:
   - Допустим, снимки смонтированы. Но ваши-то фотографии ведь настоящие? Есть у вас семейный альбом?
   - Конечно.
   - Вы фотографировались когда-нибудь на пляже или в бассейне?
   - Разумеется, такие снимки в альбоме есть.
   - Не забирались в вашу квартиру воры? Или, может быть, в загородный дом в Ивлине?
   - Никогда.
   - Вы уверены?
   - Абсолютно.
   - Снимки из альбома не пропадали?
   - Откуда мне знать? Мы не проводим вечера, вздыхая над семейным альбомом.
   - Понимаю, господин министр, но все же проверьте, когда будете дома. Кстати, альбомы в Париже или за городом?
   - Думаю, за городом.
   - Можете посмотреть их сегодня?
   - Нет. Завтра вечером.
   - Сразу сообщите мне результат, пожалуйста.
   - Почему наша служба безопасности пользуется услугами некомпетентных специалистов, которые не в курсе новейших технологий? А может, у русских в этой области значительное преимущество?
   Баум почувствовал, что инициатива от него ускользнула. Пришел с фотографиями, изобличающими Лашома, а теперь вот приходится защищать своих подчиненных.
   - Я прикажу, конечно, повторно проверить снимки. Особенно если обнаружится пропажа из альбома.
   Выходить за рамки разговора о подлинности фотографий нельзя, иначе ступишь на опасную почву: возможная виновность министра обсуждению пока не подлежит, а то бы пришлось обвинить его во лжи. Как можно?
   - В загородном доме есть прислуга?
   - Нет. Когда мы оттуда уезжаем, дом запираем, а горничная уезжает с нами.
   - Прошу прощения, господин министр, я бы хотел, чтобы завтра с вами поехал наш сотрудник, он может оказаться полезным.
   - Я не хочу, чтобы эту дурацкую историю раструбили по всему департаменту.
   - Поедет мой заместитель Алламбо - человек абсолютно надежный.
   - Хорошо. Пусть свяжется со мной.
   Альфред Баум проинструктировал своего заместителя:
   - Министр согласился, что на снимках изображен именно он, но говорит, что в постели с двумя мальчишками никогда не бывал и, стало быть, это подделки. Тут противоречие: Алибер из нашей лаборатории считает их подлинными. Может, он новых технологий не знает, кто его разберет. Но если он на уровне - выходит, министр врет. Тогда уж точно он заглянет в альбом и заявит о пропаже, это для него единственный выход. С другой стороны Алибер может и ошибаться - тогда министр говорит правду. Значит, кто-то все же в семейный альбом забрался - знаешь, всякие фото на пляже, в бассейне, их и вправду могли выкрасть. И тогда тоже он заявит насчет пропажи.
   - У меня есть дела поважнее, - попытался отбиться Алламбо.
   - Дел поважнее нет, - произнес Баум. - Сейчас самое главное - твое впечатление, когда министр воскликнет: "Ага! Кто-то лазил в этот альбом смотрите, вот тут была фотография, а теперь пустое место." Это и будет момент истины.
   - А если он доберется до альбома раньше?
   - Думаю, этого не произойдет - до сих пор он вел себя как невинная жертва. А невинная жертва не станет подставляться под подозрение. Если каких-то снимков не хватает, он постарается, чтобы мы в это твердо поверили. Раз уж он играет такую роль, то не захочет все испортить. Я уверен, что он сам приведет тебя в дом, чтобы стало ясно: никакой подтасовки.
   - Если, конечно, никому не поручит разобраться со снимками до нашего приезда, - возразил Алламбо.
   - Это точно. Потому я тебя вот о чем прошу: извинись перед мадам Алламбо, садись в машину и езжай прямо в Ивелин, в деревню Рошфор. Надо организовать наблюдение за домом министра до самого его приезда.
   - Мне понадобится человек, а то и двое.
   - Возьми Ледюка. Только не говори, зачем.
   - Конечно, не скажу.
   - Министр едет завтра после обеда. Скажу, что ты встретишь его возле дома. Только смотри, чтобы Ледюк ему на глаза не попался.
   Загородная резиденция Антуана Лашома представляла собой довольно скромную виллу в деревне Рошфор, расположенную несколько на отшибе, на склоне лесистого холма. Железные ворота, весь участок огражден глухим забором, за которым видны ели и пихты. Прибыв до темноты, Алламбо отыскал местечко под деревьями, откуда просматривался вход в дом. Ледюку было велено одеться потеплее и понадежнее на случай дождя, и теперь Алламбо показывал, где ему предстоит провести надвигающуюся ночь. Тяжелые тучи сгрудились на темнеющем небе, с севера дул резкий ветер.
   - Извини, не самая приятная ночка тебя ожидает.
   Ледюк, ещё не отошедший от впечатлений ночных бдений на площади Бланш в поисках Лашома, подумал, что и похуже бывало.
   - Если к дому кто-то подойдет, не высовывайся. А если выйдет оттуда, ступай следом. Мне надо знать, куда гость пойдет и, по возможности, как выглядит. Только смотри, чтобы тебя не заметили. Ни в коем случае.
   - Конечно, господин начальник.
   - На рассвете я сам тебя сменю. А пока посплю в машине.
   Они припарковались на обочине дороги неподалеку от дома.
   - Могу я узнать, в чем дело, господин начальник?
   - Не положено. И не вздумай разболтать насчет этой поездки в отделе, когда вернемся в Париж. Дело самое обычное, я думаю, за ночь и не произойдет ничего.
   - Ничего себе обычное, - рассказывал позже Ледюк в столовой, - С каких это пор начальство ночует в машине, если дело обычное? Ну и холодрыга была в том лесу!
   Алламбо оказался прав: ночью ничего не случилось. Когда в шесть утра он сменил Ледюка, дом, едва различимый в утреннем тумане, был по-прежнему тих и спокоен.
   - Жуткая ночь, - пожаловался Ледюк, - Промерз до костей, ноги промокли.
   - На службе и не такое бывает, - отозвался Алламбо, - Если комфорт тебе нужен, поискал бы работу где-нибудь в конторе, в тихом пригороде.
   Ледюка он не любил и сочувствовать ему не собирался. Прошедшая ночь и в машине была достаточно мерзкой, он весь окоченел и был голоден.
   - Съезди в Рошфор, позавтракай. Мне привези кофе и булочку, в машине есть пустая фляжка.
   Следили за домом целый день - все впустую. Около пяти вечера черный "Ситроен" подкатил к воротам и Лашом вышел, чтобы их отпереть. На переднем сиденье была его жена, сзади сидела низкорослая смуглая женщина.
   Алламбо приблизился, предъявил удостоверение.
   - Мне известно, зачем вы здесь. Заходите в дом, - пригласил Лашом, - Я объяснил жене, что надо проверить альбомы, она нам поможет, у неё отличная память. Она знает, в чем дело, так что можете показать ей эти ваши фото.
   Мадам Лашом оказалась такой же невозмутимой, как её супруг. Лицо её, пока она изучала привезенные Алламбо фотографии, оставалось бесстрастным. Они сидели в гостиной, не снимая пальто, ожидая, пока только что включенное отопление согреет комнату. Горничная - та особа, что приехала с хозяевами готовила кофе на кухне. Ледюк остался в машине.
   - Вот эту я помню, - мадам Лашом взяла в руки фотографию, где её супруг смотрел в объектив. - Почти уверена, она сделана в позапрошлом году на яхте наших друзей Дютилье. А вторую, где Антуан в профиль, не припоминаю. Но на обеих безусловно он. Сейчас поглядим.
   Она принесла из другой комнаты два больших альбома и начала их листать. Тем временем горничная подала на подносе кофе. Ей под сорок, отметил про себя Алламбо, - Португалка, должно быть. Грузная, лицо тяжелое, невыразительное, глаза потуплены.
   Мадам Лашом переворачивала страницы альбома, то и дело бросая взгляд на снимки, привезенные Алламбо, сравнивала, хмурилась, покачивая головой. Наконец подняла глаза:
   - Одну нашла - так я и думала, август позапрошлого года. Мы стояли на якоре в бухте Аяччо, Жак Дютилье снял нас вдвоем. Взгляните.
   Она протянула альбом Алламбо. Лашом с женой стояли рядом на палубе, он в плавках, она - пляжном костюме. Позади видны были мачты и оснастка других яхт. Изображение Лашома на русской фотографии было идентично этому.
   - А второй снимок?
   - Не могу найти. Может, его в альбоме и не было. Мы наклеиваем только лучшие.
   - Негативы сохраняете?
   - Да.
   Лашом пошел к бюро в дальнем конце комнаты, выдвинул один ящик и вернулся с ним к столу. Его жена сказала уверенно:
   - Кто-то тут побывал. Раньше ящик был до отказа забит негативами, лишними отпечатками, всякой ерундой, а теперь тут просторно.
   Минут двадцать они втроем просматривали снимки, разворачивали и смотрели на свет рулоны фотопленки. В конце концов Лашом подвел итог: Некоторые негативы пропали. В том числе и тот, который мы опознали. И второго, где я в профиль, тоже нет. По-моему, это все объясняет.
   - Я бы хотел знать, кто работал здесь с тех пор, как сделаны фотографии на яхте.
   - Только Мария, она и сейчас работает.
   - Другая прислуга приходит время от времени?
   - Никогда, - сказала мадам Лашом, - Этот дом для Антуана убежище. Приемов здесь мы не устраиваем, поэтому с местными поставщиками провизии дел не имеем. Гостей не приглашаем - разве что одного-двух самых близких.
   - А для мелких работ никого не приглашали? Декораторов, к примеру, или водопроводчика?
   - В последние два года - никого.
   - Может быть, взломщики побывали, пока вы были в Париже?
   - Невозможно, разве что у них оказались наши ключи. С тех пор, как я в правительстве, на всех дверях секретные замки.
   - Давно у вас Мария? Что вы о ней знаете?
   - Лет десять, - ответила мадам Лашом, - Поступила к нам через агентство сразу, как приехала из деревни, с юга Португалии. Работает хорошо. Замкнутая, неразговорчивая.
   - Друзья у неё есть?
   - Нет, насколько я знаю. Никуда она не ходит, раз в год уезжает в отпуск в свою деревню.
   - Пропадают у вас деньги, мелкие вещи какие-нибудь?
   - Никогда, я бы заметила.
   - Но в этой комнате никто, кроме неё и вас не бывает. Придется с ней поговорить.
   - Ступайте в столовую, - предложил Лашом, мы её к вам пришлем.
   Мария сидела на кончике стула - типичная крестьянка, упрямая, глаз не отводит от собственных колен, руки стиснуты, отвечает односложно, на плохом французском.
   Нет, она не брала ни снимков, ни негативов. Нет, мсье, она честная женщина. Да, она понимает, что её могут депортировать, если она сделала что-то плохое. Но зачем ей брать фотографии? Господа всегда с ней хорошо обращались, много лет, она не стала бы причинять им вред...
   Но, может быть, кто-то - журналист, к примеру - предложил хорошую цену за снимки? Для газеты они очень даже интересны - это ей понятно? Да, понятно, но никто никаких денег не предлагал.
   Так, может, у неё есть соображения, кто и как мог получить доступ к бюро, где хранятся негативы? Нет, мсье, она не знает. Может быть, рабочие приходили? Возможно, но ей об этом ничего неизвестно.
   Поговорив с Марией минут пятнадцать, Алламбо пришел к выводу, что она лжет. Еще через полчаса убедился, что ему не пробить её тупое упрямство.
   - Усвой это как следует, - сказал он, наконец, - Если выяснится, что ты скрыла правду, тебя наверняка вышлют из страны, а то и в тюрьму посадят за кражу. А вот если придешь ко мне и расскажешь все как есть, тебе ничего не грозит, господа тебя простят. В конце концов это же не преступление взять пару снимков. Нам только надо выяснить, кому ты их отдала.
   - Не знаю я ничего.
   - Это я уже слышал. Но подумай хорошенько, чем ты рискуешь. Когда вернешься в Париж, позвони мне, и мы ещё раз побеседуем, - Алламбо протянул Марии свою визитную карточку.
   - Да, мсье.
   Глаза по-прежнему опущены, руки плотно сжаты, губы стиснуты в прямую линию.
   Алламбо пришла в голову ещё одна мысль:
   - Может быть, тот человек, который купил фотографии, угрожал расправой в случае, если ты кому-нибудь проболтаешься. Даю слово - ты будешь под защитой, он не причинит тебе вреда.
   - Мне нечего бояться, мсье.
   - Ладно, просто подумай...
   И на том Алламбо беседу закончил. Супругам Лашом он сказал, что уверен в виновности Марии.
   - Пожалуйста, обращайтесь с ней, как обычно, но позвоните мне, если услышите, что она договаривается с кем-то о встрече. Она, вы сказали, как правило, никуда не выходит? Тем легче заметить, если правило будет нарушено.
   И, распрощавшись, он сел в машину, где его дожидался Ледюк, и укатил в Париж.
   Супруги Лашом тоже решили вернуться.
   - Мне как-то не по себе из-за этой истории, - призналась мадам Лашом, - Лучше поедем домой, сходим вечером куда-нибудь.
   Через час после возвращения на авеню Виктор Гюго, когда господа ушли в гости, Мария сняла телефонную трубку и набрала номер, записанный на клочке бумаги крупным, по-детски нескладным почерком.
   - Ладно, завтра в одиннадцать. Приду, - такими словами она закончила разговор, положила трубку и скрылась в своей комнате.
   Глава 12
   В воскресенье вечером, в половине одиннадцатого горничная Мария вышла из дому на авеню Виктор Гюго и направилась к ближайшему метро. Полицейский, дежуривший возле дома, этому значения не придал: ушла, ну и что? В метро Мария взяла билет, спустилась на платформу, там ожидали поезда несколько человек. Она прошла по платформе и опустилась на скамейку. Низкорослый плотный мужчина в темном пальто, сидевший неподалеку, поднялся, двинулся к ней, остановился как раз напротив. Она обратила внимание, что стоит он, расставив ноги, - спортсмен, что ли? - а руки засунул глубоко в карманы. Со стороны Порт Дофин приближался поезд. Мария встала, сделала несколько шагов к краю платформы. Незнакомец остался на месте, чуть слева от нее. Но в тот момент, когда поезд выскочил из туннеля, "спортсмен" оказался у Марии за спиной. Дама, стоявшая рядом, так потом описывала произошедшее:
   - Я видела, как этот человек рванулся к женщине, как раз, когда поезд поровнялся с ней. Толкнул изо всех сил, бедняжка свалилась на рельсы, а он был таков. Помчался к выходу, чуть с ног меня не сшиб. Это было ужасно. Нет, я его не разглядела. Кажется, смуглый, с усами. Вот ужас, несчастная женщина! Может, это был её любовник...
   Ничего более вразумительного не удалось услышать от машиниста и других находившихся на платформе пассажиров. Полиции не удалось разыскать никого, кто бы видел, как из метро выбежал мужчина в темном пальто.
   Альфред Баум прослушивал разговоры министра сам. Никакой персонал к этому не привлекался. Разговоры записывались на пленку, кассеты передавались по утрам его секретарше, она расписывалась за них и относила шефу, а тот отправлял их в серый сейф, стоявший в углу. Баум с трудом заставлял себя прослушивать эти записи. Ему на нервы действовала бесконечная болтовня мадам Лашом с приятельницами, сам же министр домашним телефоном почти не пользовался.
   Прослушивал записи Баум в часы, когда совсем уж уставал от работы. Позже он казнился, что его нерадивость и привела к несчастью, которое произошло после визита Алламбо на виллу министра. Коллегам же было известно, что в те дни он трудился по двенадцать часов. В понедельник с утра он попросил мадемуазель Пино принести записи за пятницу, субботу и воскресенье и приготовился их слушать - рядом с его столом находился магнитофон.
   Помешал телефонный звонок.
   - Это министр, - предупредила секретарша прежде, чем соединить своего шефа с начальством.
   - Наша горничная Мария погибла вчера вечером в метро. Упала на рельсы.
   - Это её допрашивал Алламбо?
   - Да. Ее столкнули с платформы, в полиции шестнадцатого округа считают это убийством, но подозреваемого пока нет.
   - С кем из префектуры вы говорили, господин министр?
   - С Дидо. Ему не следует знать обстоятельств дела.
   - Разумеется, господин министр.
   - Вам, надеюсь, эти обстоятельства известны.
   - Алламбо доложил. Тут, по-видимому, есть связь.
   - Оставляю дело в ваших руках, - сказал министр, - Если понадоблюсь, обращайтесь.
   - Спасибо, господин министр.
   Альфред Баум включил магнитофон и выслушал переговоры мадам Лашом с парикмахером и жалобы сестре на то, как тяжела её жизнь. Потом заговорил другой голос - низкий, грубый, с сильным южным акцентом...
   Баум выключил магнитофон, вызвал к себе Алламбо и сообщил о смерти Марии.
   - Послушай, тебе это будет интересно.
   Магнитофон снова заработал.
   Мария: Мне нужен господин Жюль.
   Мужской голос: Это я.
   Мария: Вы сказали, что я могу вам позвонить, если с фотографиями возникнут проблемы.
   Мужчина: Да, конечно.
   Мария: Сегодня на виллу приходил полицейский. Сказал, что эти фотографии я украла.
   Мужчина: А ты что?
   Мария: Не призналась.
   Мужчина: Точно?
   Мария: Я все сделала, как вы велели. Ни в чем не призналась. Но вы же обещали, что меня беспокоить не будут, а теперь вот что... Я боюсь. Он грозится выслать меня обратно в Португалию.
   Мужчина: Послушай внимательно. Полицейский спрашивал о фотографиях из альбома или только о негативах?
   Мария: Он сказал, что я взяла негативы. И насчет снимка из альбома спросил.
   Мужчина: Снимка или снимков?
   Мария: Он сказал - снимок.
   Мужчина: Когда я получил негативы, то попросил тебя достать из альбома два снимка, помнишь?
   Мария: Помню, но я тогда только один нашла, второго в альбоме не было, я же говорила.
   Мужчина: Похоже, все-таки был.
   Мария: Что мне теперь делать? Я боюсь.
   Мужчина: Ничего с тобой не случится, сейчас я тебе объясню, как надо поступить. Ты меня слушаешь?
   Мария: Да.
   Мужчина: Во-первых, если полиция вернется, не говори ничего, стой на своем, понятно?
   Мария: Да.
   Мужчина: Во-вторых, мы должны с тобой увидеться и тогда все обговорим. Возьми ручку и бумагу.
   Мария: У меня блокнот.
   Мужчина: Завтра вечером в одиннадцать приезжай к дому номер 46 на рю де Ром. Позвонишь в дверь и спросишь мсье Жюля. Ясно?
   Мария: Спрошу мсье Жюля.
   Мужчина: Садись на метро на станции Виктор Гюго, доедешь до вокзала Сан-Лазар. Именно так, как я говорю, ладно?
   Мария: Я боюсь.
   Мужчина: Бояться нечего, если сделаешь все точно, как тебе велено. Поняла?
   Мария: Да. Завтра вечером.
   Мужчина: Еще одна вещь. Бумажку, где мой телефон записан, уничтожь прямо сейчас.
   Мария: Но если мне опять позвонить придется?
   Мужчина: Уничтожь, я сказал. С завтрашнего утра мой номер меняется, ты меня чудом застала. Встретимся - я тебе новый номер дам.
   Мария: Хорошо.
   Мужчина: Значит, придешь?
   Мария: Ладно, завтра в одиннадцать. Приду.
   Отбой. Звякнула трубка, Баум выключил магнитофон.
   - Пошли кого-нибудь в сорок шестой номер на рю де Ром. Прямо сейчас.
   Алламбо распорядился по телефону и снова уселся в кресло.
   - Женщины, связанные с этим расследованием, имеют тенденцию падать на рельсы в метро, - сказал Баум, - Сначала жена нашего перебежчика, теперь эта бедолага. Ты верно угадал: продала она снимки и не ведала, что творит.
   - Надо посмотреть её вещи раньше, чем полиция.
   - Обратись к Дидо из префектуры шестнадцатого округа. Насчет телефонного номера - это он ловко. Может, она его все-таки не уничтожила?
   - Хорошо бы. Как насчет мужского голоса?
   - Тулуза, - сказал Алламбо.
   - А не Марсель?
   - Нет. У меня в Тулузе родственники - как раз так они и говорят.
   - Почему-то мне кажется, что он из полиции.
   - Просто любите вы полицию, - усмехнулся Алламбо.
   Дом 46 по улице рю де Ром, оказалось, принадлежит министерству сельского хозяйства, но никак не используется, давно пустует.
   - Беднягу просто заманили в метро, - вздохнул Баум, - Дальше платформы ей бы не уйти.
   В конце дня Алламбо снова заглянул к шефу, слышно было из коридора, как расходится по домам народ. На столе у Баума стояла чашка кофе, а сам он запирал в сейф пленку, которую успел прослушать трижды.
   - Дидо - славный малый, - сообщил Алламбо, - А может, министр приказал ему с нами ладить. Во всяком случае проблем не было, я посмотрел все вещи горничной. Телефонного номера, записанного на клочке бумаги, не нашел.
   Баум отхлебнул кофе и поморщился. Он любил сладкий, но жена запугала его всякими историями об инфарктах и прочих бедах, которые приключаются от ожирения, так что кофе он пил без сахара.
   - Сдается мне, наша задача упрощается, даже если впереди ещё много сложностей.
   Алламбо поднял брови, но промолчал. Старик в трудные минуты склонен изрекать парадоксы.
   - Надо выполнить две простые вещи. То есть, довольно сложные, но в основе своей простые. Первое - встретиться лицом к лицу с нашим приятелем Котовым, что я и сделаю, как только буду к этому готов. И второе - поможет нам Дидо или не поможет, но часть работы полиции придется взять на себя. А именно - узнать, кто же это сталкивает женщин на рельсы. Как я уже сказал, первым займусь я сам, а второе поручаю тебе. Действуй заодно с полицией, если без неё не обойтись, но блюди наши секреты.
   - Да, чуть не забыл, - спохватился Алламбо, - Все из-за этих событий. Помните, вы велели задержать Морана, журналиста этого. Он у нас тут с обеда. Ругается на чем свет стоит и даже поесть не соглашается. Что с ним делать?
   - Позвоню-ка я жене, раз уж точно к ужину опаздываю, - решил Баум, - А Морана давай сюда минут через десять.
   Дидье Моран был доставлен юным сержантом, который тут же удалился. Баум оторвался от бумаг не сразу, а когда поднял взгляд, то ещё некоторое время лениво изучал гостя, хмуря кустистые брови. Затем улыбнулся чуть насмешливо, покачал головой и снова погрузился в работу. Прошло довольно много времени, прежде чем он приступил к разговору.
   - На кого работаешь в ДГСЕ?
   - Не понимаю, - вскинулся Моран, - Я журналист, со спецслужбами дела не имею.
   - Пишешь для "Пти галуа" на эту тематику, а?
   - Иногда пишу.
   - Значит, кто-то дает тебе информацию?
   - У меня, как у всякого журналиста, есть свои источники.
   - Кто?
   - Я свои источники не раскрываю.
   - Так и думал, что ты это скажешь, - произнес Баум спокойно, - А жаль. Я-то рассчитывал тебя сегодня же домой отпустить.
   - За что меня контрразведке держать?
   - Очень просто. Нам не нравится то, что ты пишешь. И мы склонны думать, что ты так или иначе нарушаешь закон. Во всяком случае, я вами интересуюсь, господин Моран. В общем смысле.
   - Быть такого не может. Я же не шпион.
   - Готов согласиться, но мой интерес от этого не меньше. - Баум вытащил из стола газетную вырезку со статьей о министре, - Объясни, как это тебя угораздило такое написать?
   Моран бросил взгляд на статью:
   - Кто сказал, что это я писал?
   - В редакции сказали.
   Моран явно был ошарашен. Помолчал, собрался с мыслями:
   - Без комментариев.
   Баум снова вздохнул огорченно:
   - Не даешь комментариев - не идешь домой.
   - В конце концов придется меня отпустить, - сказал Моран, - И ничего я вам не скажу. А когда окажусь дома, то опубликую историю моего ареста, этот наш разговор, ещё и официальную жалобу подам в гильдию журналистов, всем расскажу. Даже контрразведке не позволено манипулировать прессой - у нас пока ещё демократия. Так что советую отпустить меня поскорее - чем дольше меня удерживаете, тем длиннее будет моя статья.
   - Господи, - ахнул Баум, - Теперь я вижу, какую ошибку мы допустили!
   - Вот именно!
   - Ошибка в том, что надо было такого интересного человека раньше забрать. Ты-то нам и нужен - мы в данный момент как раз проводим одно расследование... Я распоряжусь, чтобы тебя устроили поудобнее, ужин с вином и всякое такое. Сочиняй свои статейки в наилучших условиях.
   - Если бы не все эти твои замысловатые комбинации, то мы бы уже могли принять какое-то решение...
   Альфред Баум сидел в начальственном кабинете на неудобном жестком стуле, перед ним стояла чашка кофе. Он поскреб в затылке и улыбнулся:
   - Вся эта история состоит из комбинаций. Может, и замысловатых, но вы же меня знаете: мне самому нравятся простые методы, если только они годятся. К сожалению, в данном случае никаких простых ответов мы пока не добились.
   - Слушаю, - поторопил своего заместителя Вавр.
   - Значит, что у нас имеется? Котов - человек, который мне не нравится, но, похоже, настоящий перебежчик, не внедренный. Таков вывод, к которому я пришел весьма неохотно, но деваться некуда. Что из этого следует? Его показания - фальшивка, сфабрикованная, вероятно, на Востоке - но это всего лишь предположение. Итак, вопрос первый, самый простой: передает ли данный перебежчик чью-то чужую ложь сам того не ведая или он провокатор, посланный КГБ, чтобы выполнить задачи, о которых мы поговорим чуть позже? Я думаю, мы должны учитывать обе возможности, а не позволять себе увлечься простейшей идеей: будто бы перед нами - засланный КГБ субъект, который знает, что делает.