Гарсиа бросил кассету. Кувшин поймал ее на лету и сделал шаг в мою сторону. Его мгновенная реакция напомнила мне увиденное в фильме об убийстве Годо.
— Спокойно, — скомандовал я, наводя на него пистолет с полукруглой мушкой на стволе (у этой модели расстреливание обоймы ограничено выемкой на заднике под патронником). — Ну же, Кувшин, скорчись, наложи в штаны от страха, ты ведь не знаешь, что я не собираюсь начинать с тебя, не так уж сильно ты меня и волнуешь.
Кувшин вернулся к стойке. Эльза бросила на меня испепеляющий взгляд. Она права: я упустил возможность обеспечить доступ к пистолету. Но я был рад еще раз убедиться, что Светлячок действительно на моей стороне. Застывшие по углам Молчун и однорукий вампир казались статуями. Они даже не моргали.
— Давай кассету сюда, пусть он сам ее поставит, — приказал Гарсиа.
Песня, оскорбившая тонкий слух Гарсиа, закончилась. Кувшин бросил мне кассету. Я не сплоховал: поймал ее на лету, причем левой рукой. Есть еще порох в пороховницах. Это была «Кармен». Я швырнул ее на пол и растоптал каблуком, глядя в глаза Гарсиа.
— Мать твою так! — воскликнул Гарсиа, багровый от бешенства. Яремная вена грозила вот-вот разорваться. Но поскольку я опять навел пистолет на него, он не двинулся с места.
И в это мгновение из кассетника донеслись звуки хабанеры из «Кармен», мои глаза встретились с глазами Эльзы, и я согласился с тем, что любовь — свободная птичка. Все молчали, а потом Гарсиа разразился смехом.
— Это значит, что… Я — гигант! Боги на моей стороне! Мне уже начинает нравиться. Ла-ла-ла-ла, тара-ла-ла-а-ла, тарала-лала-лала-ла… — Он жестикулировал под музыку как одержимый. — Лара-ла-ла… Лара-ла-ла-ла… Даю тебе еще минуту, Макс, я добрый, — сказал он, резко обрывая пение. — Твое везение на исходе, смотри не растеряй его.
— Не такой я старый, не такой я лысый, крестный. — Гарсиа инстинктивно коснулся своей макушки. — Что осталось, все мое. И помни, что это ты испытываешь мое терпение, Фредо.
— Ой, как страшно, — забалагурил Гарсиа. Мои угрозы влетали ему в одно ухо и тут же вылетали в другое. — Прямо рубашка дыбом встала от страха.
Он достал тонкие черные кожаные перчатки и спокойно надел их. Сунул руку в кобуру и извлек «беретту» 92 Ф, украшенную золотыми планками с его инициалами. Спусковой крючок и предохранительная скоба типа «комбат», специально предназначенные для стрельбы в перчатках и с двух рук, вес заряженного пистолета 1155 граммов, без снаряжения — 975. Я еще не понял, собирается ли Гарсиа поделиться со мной частью этого веса, но похоже, он склонялся именно к этой мысли. Видно, я был слишком упрям, меня уже столько раз предупреждали, всему есть предел, и одно дело — утаить часть чужого добра, и совсем другое — морочить голову и поднимать на смех, да еще и жадничать.
Свита последовала примеру вожака.
— Ну что ж, Макс, давай посмотрим, сумеем ли мы договориться. — Его голос звучал холодно, как никогда. — Я даю тебе последнюю возможность уладить дело, как положено цивилизованным людям. Любого другого на твоем месте мы уже утопили бы в речке Мансанарес или приготовили под кисло-сладким соусом в китайском ресторане. Назови мне любую сумму, какую угодно, я не собираюсь торговаться, даже если там будет больше нулей, чем в личном деле Однорукого, я проведу это по статье «расходы и задержки» [32], я все подпишу, и мы с Эльзой уйдем, а ты делай что хочешь: оставайся здесь или присоединяйся ко мне, если пожелаешь, будем продолжать, как сейчас, а можешь стать моим партнером, фифти-фифти, как тебе такой вариант? Фифти-фифти… Ты же знаешь, я не боюсь умереть, крестник, ты знаешь, что дело не в этом, знаешь, что я знаю, что моя жизнь потеряет всякую ценность в тот момент, когда я пойму, что боюсь расстаться с ней. И ты должен знать, что для меня было бы честью, если бы меня убил ты, а не какая-то там собака…
Мы пристально смотрели друг на друга. Я ничего не ответил. Прошло еще несколько секунд.
— Послушай, крестник, — он начал терять терпение, — какого дьявола? Что с тобой творится? В чем проблема? Ты назовешь мне, в конце концов, свою цену? Мы оба были телохранителями, наемными пистолетами, мать их так, мы не спрашивали: шли, делали свое дело, и нам платили. Мы спрашивали, грязная это работа или нет, — каждый из нас имел свою цену: ты, я, Эльза и даже, представь себе, вот эти… Какова твоя цена, крестник?
Из моих глаз готовы были брызнуть слезы. Хорошо бы, Гарсиа, так же как я, умирал от желания моргнуть. Если я буду и дальше выдерживать его взгляд, я рискую ослепнуть, остаться беззащитным и схлопотать пулю, даже не узнав, чей ствол ее извергнет. Но ни за что на свете я не хотел сдаваться. Мои глаза почти плакали, почти болели.
— Брось, Фредо, не утомляйся понапрасну.
До десяти, решил я, считаю до десяти, и, если этот козел не отведет глаза, начинаю стрелять, пока не ослеп доконца.
— Назови свою паршивую цену!
Десять, девять, восемь… Я дошел до семи — и Гарсиа отвел глаза. Я сделал то же самое, испытывая невероятное облегчение. Он смотрел на своих людей, я на часы. По моим прикидкам, через четыре минуты все должно завершиться. Прошла пара секунд — и мы опять уставились друг на друга.
— Я же просил тебя, сынок, не называть меня ни Фредо, ни крестным. Звучит, как в кино про гангстеров.
Ситуация была безнадежной. И тут вступила Эльза, с ходу коренным образом переломив ситуацию.
— Эта музыка звучала той ночью, на террасе, когда был фейерверк… Помнишь, Карлос? Ты, и я, и любовь…
Воцарилось гробовое молчание, нарушаемое лишь мелодией «Кармен». Как всегда, магию разрушил Гарсиа.
— Карлос? — Он неловко заворочался на своем табурете и обвел присутствующих растерянным взглядом. — Какую заразу здесь зовут Карлосом? Уж не тебя ли, Немой?
Эльза бросила на пол сигарету, всего несколько минут назад бывшую супердлинной. Не потрудившись даже погасить ее, она направилась к пораженному параличом Кувшину и поцеловала его в губы. Тут же спокойно отстранилась и отошла в сторону. Нам была явлена современная версия поцелуя Иуды Искариота Я молился, чтобы она успела достать оружие. Сам я ничего не заметил, но отлично знал, что у Эльзы пальцы карманника или фокусника, пресжитатора, как сказала бы она Теперь все смотрели на Кувшина Лоб несчастного покрылся каплями пота
— Оказывается, тебя зовут Карлос, Кувшин… — медленно выговорил Гарсиа, поглаживая «беретту» (калибр 9 мм, индикатор наличия патрона в патроннике, часть выбрасывателя выступает сбоку, поблескивает красным лаком). Ах, Альфредо, ревность тебя погубит. Эльза — это единственное, что может заставить тебя выйти из себя, потерять контроль, утратить хладнокровие, потерять голову и, наконец, потерять все. — А я и не знал. А тебя, Молчун, — я припоминаю — зовут Хосемари. Ну надо же… Хосема, как моего двоюродного дедушку Туэркаса…
Я заметил, что пистолет Кувшина тихонько разворачивается в сторону Гарсиа. Теперь или никогда. Я вскочил с табурета и покатился по полу, стреляя в Однорукого. Все пистолеты разом залились лаем, как бешеные псы. Однорукий и Молчун стреляли в меня. Витринное стекло и несколько пустых бутылок разлетелись вдребезги. На третьем выстреле пистолет Молчуна, «астра» 1921, дал осечку, что-то в нем застопорилось, еще пять патронов так и остались неиспользованными. Вот, Молчун, все из-за того, что ты такой романтик, рано или поздно это должно было произойти. Чей это пистолет? Твоего папы или дедушки? Твоего дедушки, Молчун, твоего дедушки-анархиста, дважды неудачника. Я попал Однорукому в ногу, в складку на лбу и два раза в грудь, превратив мужика в пюре. Теперь я повернулся к Молчуну и наблюдал, как он безуспешно пытается выстрелить в Эльзу, а она с расстояния в три метра разрядила в него пистолет. Молчун выронил свою реликвию, загрохотавшую по полу, а сам он, начиненный свинцом, рухнул, не издав ни звука. Тем временем между Гарсиа и Кувшином разыгралась дуэль на личной почве. Разъяренные, они палили как одержимые куда попало, жали на курок, пока не разрядили магазины. И только тогда упали оба.
И сразу наступила тишина. И опять лишь звуки хабанеры из «Кармен» нарушали молчание. Звучали последние аккорды. Я встал. Мы с Эльзой смотрели друг на друга, не в силах поверить в нашу счастливую звезду. Я извлек магазин и начал перезаряжать пистолет: сила привычки. Все еще сжимая в руке оружие, Эльза подошла ко мне. Мы поцеловались. Она только что убила человека, но ритм ее пульса нисколько не участился, а губы все так же пахли медом.
46
— Спокойно, — скомандовал я, наводя на него пистолет с полукруглой мушкой на стволе (у этой модели расстреливание обоймы ограничено выемкой на заднике под патронником). — Ну же, Кувшин, скорчись, наложи в штаны от страха, ты ведь не знаешь, что я не собираюсь начинать с тебя, не так уж сильно ты меня и волнуешь.
Кувшин вернулся к стойке. Эльза бросила на меня испепеляющий взгляд. Она права: я упустил возможность обеспечить доступ к пистолету. Но я был рад еще раз убедиться, что Светлячок действительно на моей стороне. Застывшие по углам Молчун и однорукий вампир казались статуями. Они даже не моргали.
— Давай кассету сюда, пусть он сам ее поставит, — приказал Гарсиа.
Песня, оскорбившая тонкий слух Гарсиа, закончилась. Кувшин бросил мне кассету. Я не сплоховал: поймал ее на лету, причем левой рукой. Есть еще порох в пороховницах. Это была «Кармен». Я швырнул ее на пол и растоптал каблуком, глядя в глаза Гарсиа.
— Мать твою так! — воскликнул Гарсиа, багровый от бешенства. Яремная вена грозила вот-вот разорваться. Но поскольку я опять навел пистолет на него, он не двинулся с места.
И в это мгновение из кассетника донеслись звуки хабанеры из «Кармен», мои глаза встретились с глазами Эльзы, и я согласился с тем, что любовь — свободная птичка. Все молчали, а потом Гарсиа разразился смехом.
— Это значит, что… Я — гигант! Боги на моей стороне! Мне уже начинает нравиться. Ла-ла-ла-ла, тара-ла-ла-а-ла, тарала-лала-лала-ла… — Он жестикулировал под музыку как одержимый. — Лара-ла-ла… Лара-ла-ла-ла… Даю тебе еще минуту, Макс, я добрый, — сказал он, резко обрывая пение. — Твое везение на исходе, смотри не растеряй его.
— Не такой я старый, не такой я лысый, крестный. — Гарсиа инстинктивно коснулся своей макушки. — Что осталось, все мое. И помни, что это ты испытываешь мое терпение, Фредо.
— Ой, как страшно, — забалагурил Гарсиа. Мои угрозы влетали ему в одно ухо и тут же вылетали в другое. — Прямо рубашка дыбом встала от страха.
Он достал тонкие черные кожаные перчатки и спокойно надел их. Сунул руку в кобуру и извлек «беретту» 92 Ф, украшенную золотыми планками с его инициалами. Спусковой крючок и предохранительная скоба типа «комбат», специально предназначенные для стрельбы в перчатках и с двух рук, вес заряженного пистолета 1155 граммов, без снаряжения — 975. Я еще не понял, собирается ли Гарсиа поделиться со мной частью этого веса, но похоже, он склонялся именно к этой мысли. Видно, я был слишком упрям, меня уже столько раз предупреждали, всему есть предел, и одно дело — утаить часть чужого добра, и совсем другое — морочить голову и поднимать на смех, да еще и жадничать.
Свита последовала примеру вожака.
— Ну что ж, Макс, давай посмотрим, сумеем ли мы договориться. — Его голос звучал холодно, как никогда. — Я даю тебе последнюю возможность уладить дело, как положено цивилизованным людям. Любого другого на твоем месте мы уже утопили бы в речке Мансанарес или приготовили под кисло-сладким соусом в китайском ресторане. Назови мне любую сумму, какую угодно, я не собираюсь торговаться, даже если там будет больше нулей, чем в личном деле Однорукого, я проведу это по статье «расходы и задержки» [32], я все подпишу, и мы с Эльзой уйдем, а ты делай что хочешь: оставайся здесь или присоединяйся ко мне, если пожелаешь, будем продолжать, как сейчас, а можешь стать моим партнером, фифти-фифти, как тебе такой вариант? Фифти-фифти… Ты же знаешь, я не боюсь умереть, крестник, ты знаешь, что дело не в этом, знаешь, что я знаю, что моя жизнь потеряет всякую ценность в тот момент, когда я пойму, что боюсь расстаться с ней. И ты должен знать, что для меня было бы честью, если бы меня убил ты, а не какая-то там собака…
Мы пристально смотрели друг на друга. Я ничего не ответил. Прошло еще несколько секунд.
— Послушай, крестник, — он начал терять терпение, — какого дьявола? Что с тобой творится? В чем проблема? Ты назовешь мне, в конце концов, свою цену? Мы оба были телохранителями, наемными пистолетами, мать их так, мы не спрашивали: шли, делали свое дело, и нам платили. Мы спрашивали, грязная это работа или нет, — каждый из нас имел свою цену: ты, я, Эльза и даже, представь себе, вот эти… Какова твоя цена, крестник?
Из моих глаз готовы были брызнуть слезы. Хорошо бы, Гарсиа, так же как я, умирал от желания моргнуть. Если я буду и дальше выдерживать его взгляд, я рискую ослепнуть, остаться беззащитным и схлопотать пулю, даже не узнав, чей ствол ее извергнет. Но ни за что на свете я не хотел сдаваться. Мои глаза почти плакали, почти болели.
— Брось, Фредо, не утомляйся понапрасну.
До десяти, решил я, считаю до десяти, и, если этот козел не отведет глаза, начинаю стрелять, пока не ослеп доконца.
— Назови свою паршивую цену!
Десять, девять, восемь… Я дошел до семи — и Гарсиа отвел глаза. Я сделал то же самое, испытывая невероятное облегчение. Он смотрел на своих людей, я на часы. По моим прикидкам, через четыре минуты все должно завершиться. Прошла пара секунд — и мы опять уставились друг на друга.
— Я же просил тебя, сынок, не называть меня ни Фредо, ни крестным. Звучит, как в кино про гангстеров.
Ситуация была безнадежной. И тут вступила Эльза, с ходу коренным образом переломив ситуацию.
— Эта музыка звучала той ночью, на террасе, когда был фейерверк… Помнишь, Карлос? Ты, и я, и любовь…
Воцарилось гробовое молчание, нарушаемое лишь мелодией «Кармен». Как всегда, магию разрушил Гарсиа.
— Карлос? — Он неловко заворочался на своем табурете и обвел присутствующих растерянным взглядом. — Какую заразу здесь зовут Карлосом? Уж не тебя ли, Немой?
Эльза бросила на пол сигарету, всего несколько минут назад бывшую супердлинной. Не потрудившись даже погасить ее, она направилась к пораженному параличом Кувшину и поцеловала его в губы. Тут же спокойно отстранилась и отошла в сторону. Нам была явлена современная версия поцелуя Иуды Искариота Я молился, чтобы она успела достать оружие. Сам я ничего не заметил, но отлично знал, что у Эльзы пальцы карманника или фокусника, пресжитатора, как сказала бы она Теперь все смотрели на Кувшина Лоб несчастного покрылся каплями пота
— Оказывается, тебя зовут Карлос, Кувшин… — медленно выговорил Гарсиа, поглаживая «беретту» (калибр 9 мм, индикатор наличия патрона в патроннике, часть выбрасывателя выступает сбоку, поблескивает красным лаком). Ах, Альфредо, ревность тебя погубит. Эльза — это единственное, что может заставить тебя выйти из себя, потерять контроль, утратить хладнокровие, потерять голову и, наконец, потерять все. — А я и не знал. А тебя, Молчун, — я припоминаю — зовут Хосемари. Ну надо же… Хосема, как моего двоюродного дедушку Туэркаса…
Я заметил, что пистолет Кувшина тихонько разворачивается в сторону Гарсиа. Теперь или никогда. Я вскочил с табурета и покатился по полу, стреляя в Однорукого. Все пистолеты разом залились лаем, как бешеные псы. Однорукий и Молчун стреляли в меня. Витринное стекло и несколько пустых бутылок разлетелись вдребезги. На третьем выстреле пистолет Молчуна, «астра» 1921, дал осечку, что-то в нем застопорилось, еще пять патронов так и остались неиспользованными. Вот, Молчун, все из-за того, что ты такой романтик, рано или поздно это должно было произойти. Чей это пистолет? Твоего папы или дедушки? Твоего дедушки, Молчун, твоего дедушки-анархиста, дважды неудачника. Я попал Однорукому в ногу, в складку на лбу и два раза в грудь, превратив мужика в пюре. Теперь я повернулся к Молчуну и наблюдал, как он безуспешно пытается выстрелить в Эльзу, а она с расстояния в три метра разрядила в него пистолет. Молчун выронил свою реликвию, загрохотавшую по полу, а сам он, начиненный свинцом, рухнул, не издав ни звука. Тем временем между Гарсиа и Кувшином разыгралась дуэль на личной почве. Разъяренные, они палили как одержимые куда попало, жали на курок, пока не разрядили магазины. И только тогда упали оба.
И сразу наступила тишина. И опять лишь звуки хабанеры из «Кармен» нарушали молчание. Звучали последние аккорды. Я встал. Мы с Эльзой смотрели друг на друга, не в силах поверить в нашу счастливую звезду. Я извлек магазин и начал перезаряжать пистолет: сила привычки. Все еще сжимая в руке оружие, Эльза подошла ко мне. Мы поцеловались. Она только что убила человека, но ритм ее пульса нисколько не участился, а губы все так же пахли медом.
46
Эльза подула на ствол своего пистолета.
— Ох, горе, горюшко, горе. Все мертвы. И я с этой штукой. Ну говорила я тебе, что останутся еще четыре лишние пули? — похвалилась она.
— Нужно сказать спасибо Кувшину.
— Больше всего на свете он любил подстерегать меня в коридорах и есть пирожные. У него был огромный живот, он просто вываливался из брюк, даже широкий пояс не помогал. Мне кажется, это немыслимое пузо сбежало прямехонько из квартала Карабанчель [33].
Зазвучала Let's stay together [34]в исполнении «Лос Пасаденас» или какой-то другой мужской группы. Ясно, что пела не Тина Тернер, разве что ее голос за последнее время стал более женственным.
— Пойдем отсюда, — сказал я.
— Давай дослушаем эту песню. Пожалуйста, Макс. Я так счастлива… Пожалуйста… Честное слово, только одну секундочку…
Когда Эльза просила так, было почти невозможно сопротивляться. Мы танцевали, крепко обнявшись, Эльза забросила руки мне на шею, но так и не выпустила пистолет, а я, обхватив ее за талию, продолжал заряжать свой у нее за спиной.
— Эта свинья вечно тянула ко мне руки, Макс. Он заслужил свое. Он хотел создать со мной семью, а я давала ему авансы.
— В ночь, когда был фейерверк, как я понимаю.
— Верно. Каждый пользуется тем оружием, которое даровал ему Бог. Надеюсь, сердце мое, ты не станешь возражать против этого.
Танцевать — не бегать, но из-за проклятого колена мне и это занятие давалось с некоторым трудом. Похоже, Эльзу это совершенно не волновало: судя по выражению лица, она пребывала на седьмом небе. Наши дорогие туфли следовали друг за другом. И если мне моя хромота причиняла неудобства, она нисколько не страдала из-за высоких каблуков, и, пока мои ноги шаркая переступали по полу, ее скользили и грациозно подпрыгивали. Гарсиа сказал, что мы конченые люди: он нас здорово недооценивал. Если бы не пошлая обстановка бара и богатый урожай трупов на полу, нас можно было бы принять за принца и принцессу, танцующих на балу в Вене.
— Я свободна, Макс.
— Ты единственная, любовь моя, другой такой нет и не будет. Я думаю, теперь-то ты можешь сказать правду: кто прикарманил эти три кило?
— Годо и Роза. Вот я и проболталась, но они действительно влезли в эту переделку. Я хотела рассказать тебе об этом в «Голубке», но не решилась. Просто не верится, что ты сомневался во мне. Но я прощаю тебя, хотя ты и не умеешь целоваться. И я рада, что другие не обучили тебя этому искусству, негодяй. Теперь я займусь твоей подготовкой.
Не знаю, кто сказал, что счастье — это птица, которая улетает, едва коснувшись вашего плеча. Улетает слишком быстро. Кто бы это ни сказал, я хотел бы послушать и другие его высказывания. Похоже, он попадал не в бровь, а в глаз.
Выстрел был похож на чей-то вздох. Мы с Эльзой вопросительно посмотрели друга на друга. На мгновение каждый решил, что выстрелил второй, но мои сомнения рассеялись, когда я увидел ее лицо, искаженное удивлением и болью. Мне удалось сдержаться. Пуля пронзила тело Эльзы и поразила мою душу. В ту же секунду я выстрелил в Кувшина и добил его. Никогда не прощу себе, что не сделал этого двумя минутами раньше. Пусть бы перегрелся ствол моей «астры» с массивной рамой и удобными выемками на рукоятке, с большим выходным отверстием, обеспечивающим правильный выброс пули. Вот и нас с тобой только что выбросили, Светлячок: тебя — из этого мира, а меня — из маленького кружка счастья, нас выбросило обоих и навсегда, любимая. Это было моей третьей профессиональной ошибкой за десять лет и второй за последние два дня: я должен был сразу убедиться, что все убитые — убиты и все мертвые — мертвы. Еще одно доказательство того, что в свои тридцать пять я был просто старой и усталой конягой. Кувшин выдержал шквал пуль, выплеснутых на него Гарсиа, обида придала ему сил. Я вдруг ощутил, как вся несправедливость мира решила на мгновение навалиться на мои плечи, а всякий знает, что одного мига бывает достаточно, чтобы навсегда спугнуть робкую птицу счастья. Мы с Эльзой так и стояли, обнявшись, но теперь мне приходилось крепко держать ее.
— Я знала, Макс… Эта черная кошка… И моя проклятая родинка…
Она выронила пистолет, и он с неприятным клацаньем упал на пол.
— Наверное, я была не слишком хорошей невестой, мой милый. — Эльза попыталась улыбнуться. Вышло только наполовину. Это была грустная и бледная улыбка.
— А я не хочу никакой другой, Светлячок. Я уверен, что ты будешь замечательной женой.
— Насчет беременности… я обманула тебя. Просто я хотела, чтобы ты на мне женился…
Я в первый раз подумал, что беременность была чистой правдой. Никогда я не хотел ее так сильно, как в эту проклятую минуту. Я с трудом сдерживал слезы.
— Это было лишним, любимая.
— Откуда я знала… Ты такой… безнадежный идиот…
Эльза с трудом дышала, и я усадил ее на банкетку, чтобы она немного передохнула. Я посмотрел на свою руку. Она была красной от ее крови. Я бросил пистолет на стойку.
— Пойду вызову «скорую».
— Не надо… Не оставляй меня, — попросила она. — У меня было две любви, Макс. Одна — это Роза, а вторая — ты. Одна была моим несчастьем, а другая… ты… — моим спасением.
Столько слов разом истощили ее силы. Она жадно вздохнула. Я не раз видел, как умирают, и могу понять, когда осталось совсем мало времени. Я видел, как умирал скворец, разбившийся о стекло в самый разгар августа. Он лежал тихо и только дрожал и отчаянно разевал клюв, пытаясь глотнуть хоть немножко воздуха, потом он затрепетал, ожил на несколько мгновений, чтобы тут же захрипеть и испустить дух. Я помнил, как умирал скворец. Бесполезно вызывать «скорую».
— Я всегда любил тебя, Светлячок, с самой первой минуты, когда увидел тебя на той вечеринке. Как жаль, что я сомневался.
— Неважно, Макс. Уже неважно.
— Я так люблю прикуривать для тебя сигареты…
— Что-то незаметно… Ты такой… безнадежный… болван…
— Помолчи…
— Позволь мне сказать… Прикури мне последнюю… — попросила она прерывающимся голосом — Все эта проклятая родинка.
— У меня нет зажигалки.
Она бровями показала на свою сумку. Я открыл ее. Рядом с моей фляжкой и ключами от «вольво», среди кучи всякой чепухи лежала зажигалка, подаренная мной шесть лет тому назад, с выгравированной по моему заказу надписью: «Светлячку, чтобы она зажигала свои сигареты, как зажигает мои ночи и дни». Все эти годы гордая и капризная Девушка хранила эту зажигалку и, когда оставалась одна, когда в радиусе пятисот метров вокруг нее не оказывалось ни одного мужчины, прикуривала от нее свои сигареты и, возможно, каждый раз, каждый раз вспоминала обо мне.
— Все, что там лежит, — твое… Машина, твоя сереб…
Она замолчала. Я прикурил сигарету и поднес к ее губам. «Данхилл» упал на пол, ее губы уже не могли удержать даже тоненькую сигаретку. Несколько капелек пота поблескивали, как звездочки, на бледном своде ее лба. Я невольно задержал взгляд на ее сережках: золотое солнышко и растущая серебряная луна.
Я достал из кармана платок. Вместе с ним из кармана выпала моя фотография с Розой. Вздрогнув, я положил ее на стойку. Я вытер Эльзин лоб. Второй рукой я по-прежнему сжимал ее руку.
— Прощай, любимый. И не волнуйся. — Она улыбалась мне. — Просто думай, что это навсегда…
— Нет, Светлячок, — прошептал я, — только до тех пор, пока смерть не соединит нас.
Она никогда не верила в Бога. Жизнь не давала ей особых поводов для этого. Да и мне тоже. Но в такую минуту это служит утешением.
— Я испортила мое любимое платье.
— Ничего, — отозвался я, — я куплю тебе такое же.
— Мне холодно… Как я ненавижу холод… Мой климат-конт…
Светлячок сжала мою руку и погасла навсегда.
— Как только ты поправишься, мы поедем в Южное полушарие, — пообещал я.
Никогда прежде я не разговаривал с мертвыми.
— Я видел, как умирал скворец, — сказал я. Никогда прежде я не говорил с Никем
Я взял зажигалку и поджег фотографию. Эльза, склонившаяся на стойку, с открытыми глазами, казалась почти живой. К чему теперь было знать, что ее последняя улыбка предназначалась мне. Я встал. Распахнул пиджак и увидел, что вся моя рубашка в крови. Пуля, сразившая Эльзу, задела и меня, и моя кровь, нулевая, резус-отрицательная, перемешалась с ее, группы А, резус-положительной. Светлячок, уж твоя-то кровь точно была универсальной.
Я взглянул на часы. Восемь тридцать отвратительного декабрьского вечера. Место действия — Земля. Время — конец XX века. Сюжет: влюбленный мужчина мечтает умереть, потому что только что у него на глазах умерла его единственная любовь. Скоро этот мужчина даже не узнает своего отражения в зеркале.
Я прикинул, сколько должен: три кока-колы и одно виски, тысяча четыреста песет. Положил на стойку тысячную бумажку и монету в пятьсот песет. Вспомнил про виски, так и оставленное Гарсиа в нише стены, и положил туда же все остававшиеся у меня деньги.
Я все еще сжимал в руках Эльзину зажигалку. Я смотрел на нее в сомнении. Потом решил оставить ее себе. Последняя сигарета, которую Эльза так и не смогла выкурить, печально тлела на полу. Я достал из сумки ключи от «вольво» и фляжку. Один глоток пойдет мне на пользу. Отвернул крышку и осушил флягу до дна. Эльза припасла для меня «Чивас». Я представил, как она тайком ворует виски у Гарсиа. Ее очень забавляли подобные ситуации.
Звучала Let's stay together. Если мне удастся выжить, эта песня будет разрывать мне сердце до конца моих дней. В ярости я трижды нажал на спуск, Магнитофон и кассета разлетелись на куски. Я не стал подбирать ни осколки, ни пистолет системы «стар». Мне было все равно. Убрал «астру» в кобуру. И тут зазвонил телефон. Я снял трубку только после четвертого или пятого звонка.
— Слушаю? — Послышался звон упавшей монетки. Я впустую ждал несколько секунд. — Это Макс. Эльза умерла.
На другом конце провода беззвучно плакала девушка.
Я повесил трубку и шатаясь побрел к выходу, а объятая пламенем фотография, кружась, упала на пол, рядом с Эльзиной последней сигаретой. Я понял, что никогда не увижу Розу и что незаконченная татуировка на ее ягодице, змея без цветка, была ей вполне по заслугам. Роза и не думала заезжать ко мне домой, чтобы увидеть, стоит ли стул у палисадника. Они с Годо украли кокаин, и ее интересовали не только тряпки, но и наркотики. Наверняка это она заложила Годо. Я представил себе, как она мчится на моей «шкоде», оставляя за собой километры асфальта, удирая неизвестно куда и, по правде говоря, неизвестно от чего. Теперь я лучше понимал смысл ее последнего взгляда, адресованного мне. Бедная Эльза: обожаемая сестренка отплатила за все лишь монеткой, жалобно звякнувшей в телефонном аппарате. Звонок из телефонной будки за двести километров, чтобы успокоить свою совесть, да несколько слезинок в придачу: немного, хотя и это было уже неважно.
Никогда ни одна дверь не казалась мне такой тяжелой. Прежде чем уйти, я оглядел панораму, которую оставлял за собой. Я смотрел на Эльзу и клялся, что, если только буду жив, каждый год, 21 марта, на ее могиле будут живые цветы. Это не только день начала весны. Этот день она выбрала для своего дня рождения, в этот день стрелки часов переводят на час назад, и дни становятся длиннее и светлее. «Эльза, — думал я с пронзительной силой, — Эльза, я люблю тебя». И мне казалось, что она, уже откуда-то издалека, слышит меня и отвечает: «Ятоже, милый. Но ты не волнуйся, ты был прав: это не навсегда». Только пока смерть не соединит нас. Я вышел из бара, одной рукой держась за бок, другой сжимая ключи от автомобиля, истекая кровью под ударами холодного ветра, и, когда дверь за мной захлопнулась, впервые за несколько часов в «Голубом коте» воцарилась абсолютная тишина
Мадрид, январь 1995 — февраль 1996 г.
— Ох, горе, горюшко, горе. Все мертвы. И я с этой штукой. Ну говорила я тебе, что останутся еще четыре лишние пули? — похвалилась она.
— Нужно сказать спасибо Кувшину.
— Больше всего на свете он любил подстерегать меня в коридорах и есть пирожные. У него был огромный живот, он просто вываливался из брюк, даже широкий пояс не помогал. Мне кажется, это немыслимое пузо сбежало прямехонько из квартала Карабанчель [33].
Зазвучала Let's stay together [34]в исполнении «Лос Пасаденас» или какой-то другой мужской группы. Ясно, что пела не Тина Тернер, разве что ее голос за последнее время стал более женственным.
— Пойдем отсюда, — сказал я.
— Давай дослушаем эту песню. Пожалуйста, Макс. Я так счастлива… Пожалуйста… Честное слово, только одну секундочку…
Когда Эльза просила так, было почти невозможно сопротивляться. Мы танцевали, крепко обнявшись, Эльза забросила руки мне на шею, но так и не выпустила пистолет, а я, обхватив ее за талию, продолжал заряжать свой у нее за спиной.
— Эта свинья вечно тянула ко мне руки, Макс. Он заслужил свое. Он хотел создать со мной семью, а я давала ему авансы.
— В ночь, когда был фейерверк, как я понимаю.
— Верно. Каждый пользуется тем оружием, которое даровал ему Бог. Надеюсь, сердце мое, ты не станешь возражать против этого.
Танцевать — не бегать, но из-за проклятого колена мне и это занятие давалось с некоторым трудом. Похоже, Эльзу это совершенно не волновало: судя по выражению лица, она пребывала на седьмом небе. Наши дорогие туфли следовали друг за другом. И если мне моя хромота причиняла неудобства, она нисколько не страдала из-за высоких каблуков, и, пока мои ноги шаркая переступали по полу, ее скользили и грациозно подпрыгивали. Гарсиа сказал, что мы конченые люди: он нас здорово недооценивал. Если бы не пошлая обстановка бара и богатый урожай трупов на полу, нас можно было бы принять за принца и принцессу, танцующих на балу в Вене.
— Я свободна, Макс.
— Ты единственная, любовь моя, другой такой нет и не будет. Я думаю, теперь-то ты можешь сказать правду: кто прикарманил эти три кило?
— Годо и Роза. Вот я и проболталась, но они действительно влезли в эту переделку. Я хотела рассказать тебе об этом в «Голубке», но не решилась. Просто не верится, что ты сомневался во мне. Но я прощаю тебя, хотя ты и не умеешь целоваться. И я рада, что другие не обучили тебя этому искусству, негодяй. Теперь я займусь твоей подготовкой.
Не знаю, кто сказал, что счастье — это птица, которая улетает, едва коснувшись вашего плеча. Улетает слишком быстро. Кто бы это ни сказал, я хотел бы послушать и другие его высказывания. Похоже, он попадал не в бровь, а в глаз.
Выстрел был похож на чей-то вздох. Мы с Эльзой вопросительно посмотрели друга на друга. На мгновение каждый решил, что выстрелил второй, но мои сомнения рассеялись, когда я увидел ее лицо, искаженное удивлением и болью. Мне удалось сдержаться. Пуля пронзила тело Эльзы и поразила мою душу. В ту же секунду я выстрелил в Кувшина и добил его. Никогда не прощу себе, что не сделал этого двумя минутами раньше. Пусть бы перегрелся ствол моей «астры» с массивной рамой и удобными выемками на рукоятке, с большим выходным отверстием, обеспечивающим правильный выброс пули. Вот и нас с тобой только что выбросили, Светлячок: тебя — из этого мира, а меня — из маленького кружка счастья, нас выбросило обоих и навсегда, любимая. Это было моей третьей профессиональной ошибкой за десять лет и второй за последние два дня: я должен был сразу убедиться, что все убитые — убиты и все мертвые — мертвы. Еще одно доказательство того, что в свои тридцать пять я был просто старой и усталой конягой. Кувшин выдержал шквал пуль, выплеснутых на него Гарсиа, обида придала ему сил. Я вдруг ощутил, как вся несправедливость мира решила на мгновение навалиться на мои плечи, а всякий знает, что одного мига бывает достаточно, чтобы навсегда спугнуть робкую птицу счастья. Мы с Эльзой так и стояли, обнявшись, но теперь мне приходилось крепко держать ее.
— Я знала, Макс… Эта черная кошка… И моя проклятая родинка…
Она выронила пистолет, и он с неприятным клацаньем упал на пол.
— Наверное, я была не слишком хорошей невестой, мой милый. — Эльза попыталась улыбнуться. Вышло только наполовину. Это была грустная и бледная улыбка.
— А я не хочу никакой другой, Светлячок. Я уверен, что ты будешь замечательной женой.
— Насчет беременности… я обманула тебя. Просто я хотела, чтобы ты на мне женился…
Я в первый раз подумал, что беременность была чистой правдой. Никогда я не хотел ее так сильно, как в эту проклятую минуту. Я с трудом сдерживал слезы.
— Это было лишним, любимая.
— Откуда я знала… Ты такой… безнадежный идиот…
Эльза с трудом дышала, и я усадил ее на банкетку, чтобы она немного передохнула. Я посмотрел на свою руку. Она была красной от ее крови. Я бросил пистолет на стойку.
— Пойду вызову «скорую».
— Не надо… Не оставляй меня, — попросила она. — У меня было две любви, Макс. Одна — это Роза, а вторая — ты. Одна была моим несчастьем, а другая… ты… — моим спасением.
Столько слов разом истощили ее силы. Она жадно вздохнула. Я не раз видел, как умирают, и могу понять, когда осталось совсем мало времени. Я видел, как умирал скворец, разбившийся о стекло в самый разгар августа. Он лежал тихо и только дрожал и отчаянно разевал клюв, пытаясь глотнуть хоть немножко воздуха, потом он затрепетал, ожил на несколько мгновений, чтобы тут же захрипеть и испустить дух. Я помнил, как умирал скворец. Бесполезно вызывать «скорую».
— Я всегда любил тебя, Светлячок, с самой первой минуты, когда увидел тебя на той вечеринке. Как жаль, что я сомневался.
— Неважно, Макс. Уже неважно.
— Я так люблю прикуривать для тебя сигареты…
— Что-то незаметно… Ты такой… безнадежный… болван…
— Помолчи…
— Позволь мне сказать… Прикури мне последнюю… — попросила она прерывающимся голосом — Все эта проклятая родинка.
— У меня нет зажигалки.
Она бровями показала на свою сумку. Я открыл ее. Рядом с моей фляжкой и ключами от «вольво», среди кучи всякой чепухи лежала зажигалка, подаренная мной шесть лет тому назад, с выгравированной по моему заказу надписью: «Светлячку, чтобы она зажигала свои сигареты, как зажигает мои ночи и дни». Все эти годы гордая и капризная Девушка хранила эту зажигалку и, когда оставалась одна, когда в радиусе пятисот метров вокруг нее не оказывалось ни одного мужчины, прикуривала от нее свои сигареты и, возможно, каждый раз, каждый раз вспоминала обо мне.
— Все, что там лежит, — твое… Машина, твоя сереб…
Она замолчала. Я прикурил сигарету и поднес к ее губам. «Данхилл» упал на пол, ее губы уже не могли удержать даже тоненькую сигаретку. Несколько капелек пота поблескивали, как звездочки, на бледном своде ее лба. Я невольно задержал взгляд на ее сережках: золотое солнышко и растущая серебряная луна.
Я достал из кармана платок. Вместе с ним из кармана выпала моя фотография с Розой. Вздрогнув, я положил ее на стойку. Я вытер Эльзин лоб. Второй рукой я по-прежнему сжимал ее руку.
— Прощай, любимый. И не волнуйся. — Она улыбалась мне. — Просто думай, что это навсегда…
— Нет, Светлячок, — прошептал я, — только до тех пор, пока смерть не соединит нас.
Она никогда не верила в Бога. Жизнь не давала ей особых поводов для этого. Да и мне тоже. Но в такую минуту это служит утешением.
— Я испортила мое любимое платье.
— Ничего, — отозвался я, — я куплю тебе такое же.
— Мне холодно… Как я ненавижу холод… Мой климат-конт…
Светлячок сжала мою руку и погасла навсегда.
— Как только ты поправишься, мы поедем в Южное полушарие, — пообещал я.
Никогда прежде я не разговаривал с мертвыми.
— Я видел, как умирал скворец, — сказал я. Никогда прежде я не говорил с Никем
Я взял зажигалку и поджег фотографию. Эльза, склонившаяся на стойку, с открытыми глазами, казалась почти живой. К чему теперь было знать, что ее последняя улыбка предназначалась мне. Я встал. Распахнул пиджак и увидел, что вся моя рубашка в крови. Пуля, сразившая Эльзу, задела и меня, и моя кровь, нулевая, резус-отрицательная, перемешалась с ее, группы А, резус-положительной. Светлячок, уж твоя-то кровь точно была универсальной.
Я взглянул на часы. Восемь тридцать отвратительного декабрьского вечера. Место действия — Земля. Время — конец XX века. Сюжет: влюбленный мужчина мечтает умереть, потому что только что у него на глазах умерла его единственная любовь. Скоро этот мужчина даже не узнает своего отражения в зеркале.
Я прикинул, сколько должен: три кока-колы и одно виски, тысяча четыреста песет. Положил на стойку тысячную бумажку и монету в пятьсот песет. Вспомнил про виски, так и оставленное Гарсиа в нише стены, и положил туда же все остававшиеся у меня деньги.
Я все еще сжимал в руках Эльзину зажигалку. Я смотрел на нее в сомнении. Потом решил оставить ее себе. Последняя сигарета, которую Эльза так и не смогла выкурить, печально тлела на полу. Я достал из сумки ключи от «вольво» и фляжку. Один глоток пойдет мне на пользу. Отвернул крышку и осушил флягу до дна. Эльза припасла для меня «Чивас». Я представил, как она тайком ворует виски у Гарсиа. Ее очень забавляли подобные ситуации.
Звучала Let's stay together. Если мне удастся выжить, эта песня будет разрывать мне сердце до конца моих дней. В ярости я трижды нажал на спуск, Магнитофон и кассета разлетелись на куски. Я не стал подбирать ни осколки, ни пистолет системы «стар». Мне было все равно. Убрал «астру» в кобуру. И тут зазвонил телефон. Я снял трубку только после четвертого или пятого звонка.
— Слушаю? — Послышался звон упавшей монетки. Я впустую ждал несколько секунд. — Это Макс. Эльза умерла.
На другом конце провода беззвучно плакала девушка.
Я повесил трубку и шатаясь побрел к выходу, а объятая пламенем фотография, кружась, упала на пол, рядом с Эльзиной последней сигаретой. Я понял, что никогда не увижу Розу и что незаконченная татуировка на ее ягодице, змея без цветка, была ей вполне по заслугам. Роза и не думала заезжать ко мне домой, чтобы увидеть, стоит ли стул у палисадника. Они с Годо украли кокаин, и ее интересовали не только тряпки, но и наркотики. Наверняка это она заложила Годо. Я представил себе, как она мчится на моей «шкоде», оставляя за собой километры асфальта, удирая неизвестно куда и, по правде говоря, неизвестно от чего. Теперь я лучше понимал смысл ее последнего взгляда, адресованного мне. Бедная Эльза: обожаемая сестренка отплатила за все лишь монеткой, жалобно звякнувшей в телефонном аппарате. Звонок из телефонной будки за двести километров, чтобы успокоить свою совесть, да несколько слезинок в придачу: немного, хотя и это было уже неважно.
Никогда ни одна дверь не казалась мне такой тяжелой. Прежде чем уйти, я оглядел панораму, которую оставлял за собой. Я смотрел на Эльзу и клялся, что, если только буду жив, каждый год, 21 марта, на ее могиле будут живые цветы. Это не только день начала весны. Этот день она выбрала для своего дня рождения, в этот день стрелки часов переводят на час назад, и дни становятся длиннее и светлее. «Эльза, — думал я с пронзительной силой, — Эльза, я люблю тебя». И мне казалось, что она, уже откуда-то издалека, слышит меня и отвечает: «Ятоже, милый. Но ты не волнуйся, ты был прав: это не навсегда». Только пока смерть не соединит нас. Я вышел из бара, одной рукой держась за бок, другой сжимая ключи от автомобиля, истекая кровью под ударами холодного ветра, и, когда дверь за мной захлопнулась, впервые за несколько часов в «Голубом коте» воцарилась абсолютная тишина
Мадрид, январь 1995 — февраль 1996 г.