Страница:
— Меня сейчас снесе-е-ет! — захлебываясь хлещущей со всех сторон водой, заорала Аякчан.
— А меня стошни-и-ит! — только и мог завопить ей в ответ Хакмар.
— А-а-а-а! — Балансируя на гребне черной волны, лист с распростертыми на нем ребятами вылетел на гладь крохотного подземного озерца… Даже выдохнуть Хадамаха не успел. Вода взбурлила, будто ее кипятили. Лист подбросило вверх. Прыгая на поднимающейся из глубин озера струе, они взлетали все выше и выше, к каменному своду!
— Нас разма-а-ажет! — завопила Аякчан.
— Бей, Айка! — орал Хакмар. — Огнем! Пробивай!
Из глотки Хадамахи вырвался отчаянный рев. Куда пробивать — над ними камня небось целая гора! Но он только крепче впился в край листа. Опалив ухо Жаром, над головой у него просвистел клубок Пламени.
Бабах! — И врезался в каменный свод. Посыпались камни… Струя Черной воды внесла их в выжженный Аякчан вертикальный тоннель. Они пронеслись между красными от Жара стенами — и свежий, холодный воздух ударил им в лицо, а сверху нависло Нижнее небо с играющими на нем буйными ало-золотыми красками Рассвета.
— У-ух! — рявкнул Хадамаха, резко подаваясь вправо… Лист снесло с бьющей из земли струи черной воды, он кувыркнулся в воздухе… и треснул под когтями Хадамахи, распарываясь в лоскуты. Ездоки с воплями посыпались в толщу снега.
Хлюп! Хлюп! Хлю-юп! — Талый снег разлетелся брызгами. Самый большой «хлюп» пришелся на долю Хадамахи. Драные остатки подземного листа спланировали на них сверху.
— Тьфу! — Хадамаха выплюнул воду — черную или обычную, талую, уже не разберешь, и сел в растекающейся вокруг луже. Тупо уставился на бьющую из земли струю. Та дернулась раз, другой, точно придавленная змея… и с негромким шипением ушла обратно в подземные глубины.
— Где мы? — пытаясь подняться и падая обратно в талый снег, простонала Аякчан.
Хадамаха оглядел светлеющий под лучами Рассвета лес. Аякчан хотела в Столицу. Хакмар — в Новосивирский Мастергородок. Сам Хадамаха — домой. А Калтащ намеревалась отправить их туда, где они могут что-то исправить. И он честно сказал:
— Не знаю.
— Что интересует меня… — обтирая физиономию снегом, пропыхтел Хакмар. — Так это — где Донгар? Почему по всяким подземным туннелям нас тягает без него? Где отсиживается этот проклятый шаман?
Свиток 6,
Свиток 7,
— А меня стошни-и-ит! — только и мог завопить ей в ответ Хакмар.
— А-а-а-а! — Балансируя на гребне черной волны, лист с распростертыми на нем ребятами вылетел на гладь крохотного подземного озерца… Даже выдохнуть Хадамаха не успел. Вода взбурлила, будто ее кипятили. Лист подбросило вверх. Прыгая на поднимающейся из глубин озера струе, они взлетали все выше и выше, к каменному своду!
— Нас разма-а-ажет! — завопила Аякчан.
— Бей, Айка! — орал Хакмар. — Огнем! Пробивай!
Из глотки Хадамахи вырвался отчаянный рев. Куда пробивать — над ними камня небось целая гора! Но он только крепче впился в край листа. Опалив ухо Жаром, над головой у него просвистел клубок Пламени.
Бабах! — И врезался в каменный свод. Посыпались камни… Струя Черной воды внесла их в выжженный Аякчан вертикальный тоннель. Они пронеслись между красными от Жара стенами — и свежий, холодный воздух ударил им в лицо, а сверху нависло Нижнее небо с играющими на нем буйными ало-золотыми красками Рассвета.
— У-ух! — рявкнул Хадамаха, резко подаваясь вправо… Лист снесло с бьющей из земли струи черной воды, он кувыркнулся в воздухе… и треснул под когтями Хадамахи, распарываясь в лоскуты. Ездоки с воплями посыпались в толщу снега.
Хлюп! Хлюп! Хлю-юп! — Талый снег разлетелся брызгами. Самый большой «хлюп» пришелся на долю Хадамахи. Драные остатки подземного листа спланировали на них сверху.
— Тьфу! — Хадамаха выплюнул воду — черную или обычную, талую, уже не разберешь, и сел в растекающейся вокруг луже. Тупо уставился на бьющую из земли струю. Та дернулась раз, другой, точно придавленная змея… и с негромким шипением ушла обратно в подземные глубины.
— Где мы? — пытаясь подняться и падая обратно в талый снег, простонала Аякчан.
Хадамаха оглядел светлеющий под лучами Рассвета лес. Аякчан хотела в Столицу. Хакмар — в Новосивирский Мастергородок. Сам Хадамаха — домой. А Калтащ намеревалась отправить их туда, где они могут что-то исправить. И он честно сказал:
— Не знаю.
— Что интересует меня… — обтирая физиономию снегом, пропыхтел Хакмар. — Так это — где Донгар? Почему по всяким подземным туннелям нас тягает без него? Где отсиживается этот проклятый шаман?
Свиток 6,
ничего героического, только холодно и очень хочется есть
Нет такого закона — чтобы дичи не было! — пробурчал Хадамаха. — Ни следа! — И это была чистая правда — ноздреватый подтаявший снег не пятнали следы ни зайцев, ни соболей, ни… Да ничьи следы! Будто вся лесная живность дружно на деревья переселилась, включая лосей! Хадамаха невольно посмотрел наверх — точно и впрямь рассчитывал увидеть, как отощавшие за Долгую ночь сохатые прыгают с ветки на ветку.
Завел медведь двух человечков в лес… и накормить не смог! Хоть самих ешь — не с голодухи, а чтобы свидетелей позора не осталось! Так тут же зубом зацепиться не за что. Он покосился на запавшие щеки Хакмара, на лихорадочно блестящие от голода глаза Аякчан и шумно вздохнул.
— Не пойму, что за места такие! Вот у нас дома, возле стойбища Мапа, за околицу хоть на пару локтей отойдешь, и сразу дичи — хоть всеми четырьмя лапами греби… — Хадамаха обвел взглядом засыпанный снегом лес…
Заброшенная берлога под корнями старого дуба по первости даже внимания не привлекла. Только подумалось: «Похожа как!» И орешник на холме похож…
Орешник… Хадамаха шагнул в сторону… и, остановившись под разлапистой сосной, задрал голову. Заваленный снегом, дырявый, наполовину прогнивший… старый плетеный помост торчал между нижних ветвей кроны — и обрывок ветхой лестницы свисал с краю. Хадамаха отлично помнил эту лестницу. Он побежал. Молча, не отвечая на крики за спиной, Хадамаха мчался через лес. Цепляясь за мокрые гибкие ветки, проломился сквозь подлесок и остановился на поросшем заснеженными соснами холме, глядя вниз.
— Ты чего? Какая муха тебя укусила — вроде ж не лето, рано мухам кусаться? — догоняя его, пропыхтел запыхавшийся Хакмар и замолчал, тоже глядя вниз.
— Селение, — без особого удивления сказала Аякчан, сквозь полумрак Рассвета разглядывая снеговую стену с Голубым огоньком над воротами, сторожевые вышки, а за стеной — берестяные и обтянутые кожей чумы, беспорядочно натыканные вокруг площадки торжища. И даже один ледяной дом, тускло отблескивающий в свете уличных Огненных чаш. — Не город, конечно, но большое, — одобрительно покивала девушка. — Ну и хорошо. Узнаем, наконец, где мы.
— Я знаю, где мы, — завороженно глядя сверху на селение, сказал Хадамаха. — Здесь живут люди.
— Конечно, люди, кто ж еще, не тигры же! — хмыкнула Аякчан.
— Тигры живут дальше, — откликнулся Хадамаха и махнул куда-то за селение. — А вон там… — он показал вбок, — земля племени Мапа. Где-то там сейчас наша зимняя стоянка. Калтащ сказала, что отправит нас туда, где нужна помощь. Сюда. У нас беда. В моем доме беда.
Внутри у Хадамахи стало холодно-холодно, как когда проваливаешься в реку под лед, и так же душно и страшно. Только не дома! Только не брат, не отец… не… А вот с мамой ничего не может случиться! Вот совсем ничего, потому что если с ней что-то случилось — он просто ляжет тут, свернется калачиком, будто еж, а не медведь, и помрет. И не задерживаясь больше, ринулся вниз с холма.
— Куда? А ну стой!
Налетело, закружило, ударило горячим воздухом, и Хадамаха опрокинулся в снег. Спикировавшая сверху Аякчан замахнулась пылающим шаром. В лицо Хадамахе дохнуло Жаром, ослепительный синий свет стегнул по глазам.
— Айка, очумела, что ли? — раздался истошный вопль Хакмара.
Хадамаха мучительно моргал, пытаясь разогнать ярко-синие круги перед глазами. Наконец сквозь сплошную муть увидел Хакмара — тот ухватил Аякчан за оба запястья, а в снегу зияла черная лужа кипящей воды от сброшенного Огненного шара.
— И ничего я не очумела, голова у меня, а не чум! — отворачиваясь от него, бубнила Аякчан.
— И вот этой самой головой ты додумалась в Хадамаху Огнем пульнуть? — ласково поинтересовался Хакмар. — Так лучше бы это был чум! Чумы — они тихо стоят.
Хадамаха невольно представил себе Аякчан с чумом вместо головы и невольно хихикнул.
— А чего он? — обиженно бубнила Аякчан. — Сорвался непонятно куда, ни слова не сказал… Вот и сейчас хихикает! Ну никакого уважения! — Судя по тому, что ее бормотание становилось все невнятнее и бессвязнее, она и сама не понимала, с чего вдруг чуть не пришибла Хадамаху. Аякчан выкрутилась из хватки Хакмара и подозрительно поглядела на собственные руки — будто подозревала их в заговоре. Потом виновато покосилась на Хадамаху… и перешла в наступление: — Вот ты куда помчался? Ты дым, пятна выжженные от чэк-наев, запах гари чувствуешь?
Хадамаха хотел рявкнуть и послать девушку… в тайгу — сперва чуть не прибила, ненормальная, а теперь наезжает, как нарта на ежика! — но вместо этого сильно втянул носом воздух. Прислушался к скрипу еще полусонных деревьев.
— Рыжего огня тут точно не было, — пропыхтел скатившийся к ним со склона Хакмар.
Хадамаха невольно кивнул. Раз Хакмар говорит — не было, значит, не было. Кузнец Рыжее пламя не носом, а каким-то другим местом чует.
— Никаких злых юер или мэнквов-людоедов там тоже не шляется, — тыча пальцем в селение, уверенно объявила Аякчан. — Собаки лают, и вообще — спокойно. По нынешним временам, если ничего не сожгли и никого не съели, все остальное — так, мелочь, жучки таежные.
— Ты еще не знаешь, какие у нас тут жучки бывают, — откликнулся Хадамаха, но почувствовал, как нестерпимый жар в груди начинает стихать, будто слова Аякчан были ведром снега, вывернутым на Огонь. Но в глубине души еще пекло и будет печь неостановимо, пока он не увидит своих — живых и здоровых!
— Все равно мне надо домой, — твердо сказал Хадамаха, переваливаясь на бок.
Хитрая Аякчан в снег не шлепнулась, успела спрыгнуть. Теперь стояла, подбрасывая Шар на ладони и разглядывая Хадамаху — глаза ее от злости стали такими узкими, будто он в зеркало смотрелся.
— Что, нас уже перестали искать? — Голос ее аж потрескивал, как и Огненный шар на ладони. — Жрица Синяптук, конечно, не великого ума, но поискать пропажу у тебя дома даже она догадается. А жрица Кыыс…
— Насчет Кыыс можно не волноваться, — отрезал Хадамаха.
— Ты ее что, съел? — невольно полюбопытствовала Аякчан.
— Она невкусная, — скривился Хадамаха.
— Никому-то вы, жрицы, не нравитесь, — вздохнул Хакмар. — Даже на вкус.
— У нас от жриц эта… изжога, — любезно сообщил Хадамаха.
— Изжога — это запросто! — пообещала Аякчан, многозначительно поигрывая Синим пламенем.
— Что хочешь говори, что хочешь делай, а я пойду, — повторил Хадамаха. — У меня там… мама. И отец с братом.
— Я понимаю… Я бы тоже пошел, — вырвалось у Хакмара.
— Какое счастье, что я — не понимаю! — зло оскалилась Аякчан. — Моим настоящим отцу и маме защиты не требуется, а ненастоящим… На них плевать! — объявила Аякчан так решительно, будто… сама себя в чем-то убеждала.
«Каким еще — ненастоящим?» — подумал Хадамаха. Хотя сейчас родители Аякчан — хоть какие! — его не интересовали. Своих бы найти.
Хакмар сосредоточенно нахмурился:
— Синяптук знает, где живет племя Мапа?
— Никто не знает, где живет племя Мапа, — усмехнулся Хадамаха. — Даже я этого сейчас не знаю. Хотя найду, конечно. У нас… особенная земля. Свои законы. Голубоволосые появляются редко. Стражников почти нет, а кто есть, может, даже не знают, что нас ищут, — добавил Хадамаха, вспомнив манеру старого начальника местной стражи пускать портреты все-Сивирских преступников на кулечки для кедровых орешков. Говорил: «Хороший человек с тайгой сам помирится, а лихой — сам удавится». Может, кому и странно, а только так обычно и выходило. Недаром в их земли бежали все, кто не мог прижиться на остальном Сивире.
— Прям Верхние небеса, — хмыкнул Хакмар.
— Это пока вы Храму не нужны, — отрезала Аякчан, кажется, с изрядной обидой в голосе. — Как только что-то понадобится, мы быстро напомним, кто на Сивире хозяйки!
— А ты в Столицу лети! — предложил Хадамаха. — Ты ж собиралась власть в Храме забрать. Глядишь, они заняты будут, про нас не вспомнят.
— Издеваешься? — возмутилась Аякчан. — Мы на другом конце Сивира, спасибо тетушке Калтащ! Отсюда до Столицы долететь — никакого Огня не хватит! А дозаправиться мне никто не даст!
— Тогда идем в селение, — невозмутимо предложил Хакмар. — Посмотрим, послушаем. Если здесь и впрямь что-то зреет, в большом селении наверняка выясним. — И с тоскливым вздохом добавил: — Хоть поедим нормально. И отогреемся.
Собиравшаяся еще что-то возразить, Аякчан замерла с открытым ртом… и шумно выдохнула.
— Да. Меня хоть внутренний Огонь греет, а у тебя вообще зуб на зуб не попадает.
— П-попадает, — немедленно возразил Хакмар. И честно добавил: — Если целиться… — Он попытался закутаться в отданную Хадамахой синюю куртку храмового стражника. Толку от этого было мало — после скачек по черной воде куртка промокла насквозь.
— Ладно, идем в селение, — зло прикусив губу, процедила Аякчан. — Хотя эту манеру тетушки Калтащ кидаться нами куда попало, как некоторые медведи каменным мячом, я ей еще попомню!
— Мяч не кидают куда попало! Мяч кидают куда надо, — возмутился Хадамаха.
— Мне сюда не надо! — фыркнула Аякчан и, надменно выпрямив спину, зашагала к селению. За ней не спеша двинулся Хакмар.
— Гхм, — звучно откашлялся Хадамаха им вслед.
— Что еще? — щерясь, точно готовая укусить, повернулась Аякчан.
— Даже если наших портретов у здешних стражников нет, — проникновенно начал Хадамаха, — вас двоих они все равно арестуют! Только глянут — и сразу.
— Почему еще… — начала Аякчан и посмотрела на Хакмара. Тот посмотрел на нее…
На Аякчан была безрукавка из собачьей шерсти и те самые, слишком большие для нее штаны и рубаха, в которых она въехала в ледяной город Сюр-гуд. Только теперь они превратились в лохмотья и драными горелыми клочьями висели на худющих плечах. Поверх разметались роскошные пушистые волосы цвета сапфира! Только грязны-е-е… По сравнению с Аякчан Хакмар выглядел даже прилично — всего-то на куртке прожженных дырок пара… десятков. Зато они с Аякчан друг другу под цвет — у Хакмара не только куртка синяя, но и проглядывающая из-под нее голая грудь тоже… от холода уже стала нежно-голубого цвета. Босые ноги замотали обрезками кожи, но талый снег наверняка просачивался внутрь. А уж штаны… М-да, штаны Хакмара — это совершенно отдельная шаманская песня.
— Вот теперь я точно знаю, что ты дочка Эрлик-хана, — задумчиво сообщил Хадамаха. — А Хакмара он усыновил. Все как в песне про детей подземного хана:
— Я бы могла сделать нам одежду… из Огненного шелка. Мы такую на уроках труда пачками делали, говорят, старшая наставница Солкокчон потом ею торговала.
Хадамаха представил себе легчайшие развевающиеся тряпочки наподобие храмовой рубахи Аякчан и покачал головой:
— А потом мы вас на здешних домах расставим вместо ледяных фигур — по городской моде. Нет, лучше уж так… Только снегом умойся, а волосы платком замотай.
Какое счастье, что он вещевой мешок как повесил себе на плечи, так тот и проболтался там всю гонку по тайным путям земли! Правда, так называемый «платок» на самом деле был тряпкой, которой Хадамаха оружие перетирал…
Аякчан безнадежно поглядела на покрытую темными пятнами драную тряпку, окинула взглядом свои лохмотья и делано бодрым тоном объявила:
— Зато она потрясающе гармонирует с остальным ансамблем!
— Храмовую куртку спрячем, а Хакмар мою наденет, — обрадовался так легко разрешившейся проблеме Хадамаха.
Хакмар было вскинулся возражать, но тут же замолк: Хадамаха уже стаскивал с плеч свою старую охотничью мятая из лосиной шкуры, а в распахнутом вороте замшевой рубахи было видно, как его тело покрывается плотной темной шерстью.
— Ты у нас сам себе шуба, — пробормотал он, натягивая еще теплую Хадамахину мятая на покрытые ожогами голые плечи. Дернулся от боли… Его надо нормально накормить и одеть! Срочно! Хакмар, конечно, держится… на одной горской гордости. Как бы ни хотелось Хадамахе напрямик мчаться в родное племя, без захода в селение Хакмар может живым и не дойти. Вот был бы здесь Донгар… Хадамаха горестно вздохнул. И правда, где его носит?
— В селении все купим, — решительно объявил он. — Новую парку, торбоза, штаны с рубашкой из кожи или ровдуги. И этой девице чего подберем.
— На какие шишки? — мрачно скривился Хакмар. — У меня вон ее сестрички все забрали. — И положил руку на рукоять своего меча, давая понять, что уж клинок он не отдаст ни за что. Даже если подыхать будет!
Хадамаха оскалился в ответ и тряхнул вещевым мешком — раздался отчетливый металлический звон.
— Когда за тобой целый храмовый отряд гоняется, совсем пнем надо быть, чтобы железом не разжиться. Даже южная сталь есть! Наконечник и вот… нож. — Хадамаха гордо положил руку на пояс.
— Покажи, — деловито скомандовал Хакмар. — Сталь южная… Только это ученическая работа, их за треть цены сбывают. Хотя в здешних местах наверняка и такой нет. — Он сунул нос в мешок. — Остальное — храмовая сталь, верно? — Хакмар с сомнением покачал головой. — Не знаю, сколько у вас железо стоит.
— На одежду хватит, — отбирая у него мешок, пробурчал Хадамаха.
— А что, все справедливо, — ухмыльнулся Хакмар. — Аякчан — мать-основательница, вот пусть Храм нас и снабжает.
Завел медведь двух человечков в лес… и накормить не смог! Хоть самих ешь — не с голодухи, а чтобы свидетелей позора не осталось! Так тут же зубом зацепиться не за что. Он покосился на запавшие щеки Хакмара, на лихорадочно блестящие от голода глаза Аякчан и шумно вздохнул.
— Не пойму, что за места такие! Вот у нас дома, возле стойбища Мапа, за околицу хоть на пару локтей отойдешь, и сразу дичи — хоть всеми четырьмя лапами греби… — Хадамаха обвел взглядом засыпанный снегом лес…
Заброшенная берлога под корнями старого дуба по первости даже внимания не привлекла. Только подумалось: «Похожа как!» И орешник на холме похож…
Орешник… Хадамаха шагнул в сторону… и, остановившись под разлапистой сосной, задрал голову. Заваленный снегом, дырявый, наполовину прогнивший… старый плетеный помост торчал между нижних ветвей кроны — и обрывок ветхой лестницы свисал с краю. Хадамаха отлично помнил эту лестницу. Он побежал. Молча, не отвечая на крики за спиной, Хадамаха мчался через лес. Цепляясь за мокрые гибкие ветки, проломился сквозь подлесок и остановился на поросшем заснеженными соснами холме, глядя вниз.
— Ты чего? Какая муха тебя укусила — вроде ж не лето, рано мухам кусаться? — догоняя его, пропыхтел запыхавшийся Хакмар и замолчал, тоже глядя вниз.
— Селение, — без особого удивления сказала Аякчан, сквозь полумрак Рассвета разглядывая снеговую стену с Голубым огоньком над воротами, сторожевые вышки, а за стеной — берестяные и обтянутые кожей чумы, беспорядочно натыканные вокруг площадки торжища. И даже один ледяной дом, тускло отблескивающий в свете уличных Огненных чаш. — Не город, конечно, но большое, — одобрительно покивала девушка. — Ну и хорошо. Узнаем, наконец, где мы.
— Я знаю, где мы, — завороженно глядя сверху на селение, сказал Хадамаха. — Здесь живут люди.
— Конечно, люди, кто ж еще, не тигры же! — хмыкнула Аякчан.
— Тигры живут дальше, — откликнулся Хадамаха и махнул куда-то за селение. — А вон там… — он показал вбок, — земля племени Мапа. Где-то там сейчас наша зимняя стоянка. Калтащ сказала, что отправит нас туда, где нужна помощь. Сюда. У нас беда. В моем доме беда.
Внутри у Хадамахи стало холодно-холодно, как когда проваливаешься в реку под лед, и так же душно и страшно. Только не дома! Только не брат, не отец… не… А вот с мамой ничего не может случиться! Вот совсем ничего, потому что если с ней что-то случилось — он просто ляжет тут, свернется калачиком, будто еж, а не медведь, и помрет. И не задерживаясь больше, ринулся вниз с холма.
— Куда? А ну стой!
Налетело, закружило, ударило горячим воздухом, и Хадамаха опрокинулся в снег. Спикировавшая сверху Аякчан замахнулась пылающим шаром. В лицо Хадамахе дохнуло Жаром, ослепительный синий свет стегнул по глазам.
— Айка, очумела, что ли? — раздался истошный вопль Хакмара.
Хадамаха мучительно моргал, пытаясь разогнать ярко-синие круги перед глазами. Наконец сквозь сплошную муть увидел Хакмара — тот ухватил Аякчан за оба запястья, а в снегу зияла черная лужа кипящей воды от сброшенного Огненного шара.
— И ничего я не очумела, голова у меня, а не чум! — отворачиваясь от него, бубнила Аякчан.
— И вот этой самой головой ты додумалась в Хадамаху Огнем пульнуть? — ласково поинтересовался Хакмар. — Так лучше бы это был чум! Чумы — они тихо стоят.
Хадамаха невольно представил себе Аякчан с чумом вместо головы и невольно хихикнул.
— А чего он? — обиженно бубнила Аякчан. — Сорвался непонятно куда, ни слова не сказал… Вот и сейчас хихикает! Ну никакого уважения! — Судя по тому, что ее бормотание становилось все невнятнее и бессвязнее, она и сама не понимала, с чего вдруг чуть не пришибла Хадамаху. Аякчан выкрутилась из хватки Хакмара и подозрительно поглядела на собственные руки — будто подозревала их в заговоре. Потом виновато покосилась на Хадамаху… и перешла в наступление: — Вот ты куда помчался? Ты дым, пятна выжженные от чэк-наев, запах гари чувствуешь?
Хадамаха хотел рявкнуть и послать девушку… в тайгу — сперва чуть не прибила, ненормальная, а теперь наезжает, как нарта на ежика! — но вместо этого сильно втянул носом воздух. Прислушался к скрипу еще полусонных деревьев.
— Рыжего огня тут точно не было, — пропыхтел скатившийся к ним со склона Хакмар.
Хадамаха невольно кивнул. Раз Хакмар говорит — не было, значит, не было. Кузнец Рыжее пламя не носом, а каким-то другим местом чует.
— Никаких злых юер или мэнквов-людоедов там тоже не шляется, — тыча пальцем в селение, уверенно объявила Аякчан. — Собаки лают, и вообще — спокойно. По нынешним временам, если ничего не сожгли и никого не съели, все остальное — так, мелочь, жучки таежные.
— Ты еще не знаешь, какие у нас тут жучки бывают, — откликнулся Хадамаха, но почувствовал, как нестерпимый жар в груди начинает стихать, будто слова Аякчан были ведром снега, вывернутым на Огонь. Но в глубине души еще пекло и будет печь неостановимо, пока он не увидит своих — живых и здоровых!
— Все равно мне надо домой, — твердо сказал Хадамаха, переваливаясь на бок.
Хитрая Аякчан в снег не шлепнулась, успела спрыгнуть. Теперь стояла, подбрасывая Шар на ладони и разглядывая Хадамаху — глаза ее от злости стали такими узкими, будто он в зеркало смотрелся.
— Что, нас уже перестали искать? — Голос ее аж потрескивал, как и Огненный шар на ладони. — Жрица Синяптук, конечно, не великого ума, но поискать пропажу у тебя дома даже она догадается. А жрица Кыыс…
— Насчет Кыыс можно не волноваться, — отрезал Хадамаха.
— Ты ее что, съел? — невольно полюбопытствовала Аякчан.
— Она невкусная, — скривился Хадамаха.
— Никому-то вы, жрицы, не нравитесь, — вздохнул Хакмар. — Даже на вкус.
— У нас от жриц эта… изжога, — любезно сообщил Хадамаха.
— Изжога — это запросто! — пообещала Аякчан, многозначительно поигрывая Синим пламенем.
— Что хочешь говори, что хочешь делай, а я пойду, — повторил Хадамаха. — У меня там… мама. И отец с братом.
— Я понимаю… Я бы тоже пошел, — вырвалось у Хакмара.
— Какое счастье, что я — не понимаю! — зло оскалилась Аякчан. — Моим настоящим отцу и маме защиты не требуется, а ненастоящим… На них плевать! — объявила Аякчан так решительно, будто… сама себя в чем-то убеждала.
«Каким еще — ненастоящим?» — подумал Хадамаха. Хотя сейчас родители Аякчан — хоть какие! — его не интересовали. Своих бы найти.
Хакмар сосредоточенно нахмурился:
— Синяптук знает, где живет племя Мапа?
— Никто не знает, где живет племя Мапа, — усмехнулся Хадамаха. — Даже я этого сейчас не знаю. Хотя найду, конечно. У нас… особенная земля. Свои законы. Голубоволосые появляются редко. Стражников почти нет, а кто есть, может, даже не знают, что нас ищут, — добавил Хадамаха, вспомнив манеру старого начальника местной стражи пускать портреты все-Сивирских преступников на кулечки для кедровых орешков. Говорил: «Хороший человек с тайгой сам помирится, а лихой — сам удавится». Может, кому и странно, а только так обычно и выходило. Недаром в их земли бежали все, кто не мог прижиться на остальном Сивире.
— Прям Верхние небеса, — хмыкнул Хакмар.
— Это пока вы Храму не нужны, — отрезала Аякчан, кажется, с изрядной обидой в голосе. — Как только что-то понадобится, мы быстро напомним, кто на Сивире хозяйки!
— А ты в Столицу лети! — предложил Хадамаха. — Ты ж собиралась власть в Храме забрать. Глядишь, они заняты будут, про нас не вспомнят.
— Издеваешься? — возмутилась Аякчан. — Мы на другом конце Сивира, спасибо тетушке Калтащ! Отсюда до Столицы долететь — никакого Огня не хватит! А дозаправиться мне никто не даст!
— Тогда идем в селение, — невозмутимо предложил Хакмар. — Посмотрим, послушаем. Если здесь и впрямь что-то зреет, в большом селении наверняка выясним. — И с тоскливым вздохом добавил: — Хоть поедим нормально. И отогреемся.
Собиравшаяся еще что-то возразить, Аякчан замерла с открытым ртом… и шумно выдохнула.
— Да. Меня хоть внутренний Огонь греет, а у тебя вообще зуб на зуб не попадает.
— П-попадает, — немедленно возразил Хакмар. И честно добавил: — Если целиться… — Он попытался закутаться в отданную Хадамахой синюю куртку храмового стражника. Толку от этого было мало — после скачек по черной воде куртка промокла насквозь.
— Ладно, идем в селение, — зло прикусив губу, процедила Аякчан. — Хотя эту манеру тетушки Калтащ кидаться нами куда попало, как некоторые медведи каменным мячом, я ей еще попомню!
— Мяч не кидают куда попало! Мяч кидают куда надо, — возмутился Хадамаха.
— Мне сюда не надо! — фыркнула Аякчан и, надменно выпрямив спину, зашагала к селению. За ней не спеша двинулся Хакмар.
— Гхм, — звучно откашлялся Хадамаха им вслед.
— Что еще? — щерясь, точно готовая укусить, повернулась Аякчан.
— Даже если наших портретов у здешних стражников нет, — проникновенно начал Хадамаха, — вас двоих они все равно арестуют! Только глянут — и сразу.
— Почему еще… — начала Аякчан и посмотрела на Хакмара. Тот посмотрел на нее…
На Аякчан была безрукавка из собачьей шерсти и те самые, слишком большие для нее штаны и рубаха, в которых она въехала в ледяной город Сюр-гуд. Только теперь они превратились в лохмотья и драными горелыми клочьями висели на худющих плечах. Поверх разметались роскошные пушистые волосы цвета сапфира! Только грязны-е-е… По сравнению с Аякчан Хакмар выглядел даже прилично — всего-то на куртке прожженных дырок пара… десятков. Зато они с Аякчан друг другу под цвет — у Хакмара не только куртка синяя, но и проглядывающая из-под нее голая грудь тоже… от холода уже стала нежно-голубого цвета. Босые ноги замотали обрезками кожи, но талый снег наверняка просачивался внутрь. А уж штаны… М-да, штаны Хакмара — это совершенно отдельная шаманская песня.
— Вот теперь я точно знаю, что ты дочка Эрлик-хана, — задумчиво сообщил Хадамаха. — А Хакмара он усыновил. Все как в песне про детей подземного хана:
Аякчан начала краснеть — сверху вниз, волной. Вытерла рукавом лицо… безнадежно поглядела на цвет этого рукава и занавесилась волосами, точно платком:
Их лица черны, как сажа,
Их черные волосы всклокочены,
Костями можно мять кожу,
Без штанов — голозадые…
— Я бы могла сделать нам одежду… из Огненного шелка. Мы такую на уроках труда пачками делали, говорят, старшая наставница Солкокчон потом ею торговала.
Хадамаха представил себе легчайшие развевающиеся тряпочки наподобие храмовой рубахи Аякчан и покачал головой:
— А потом мы вас на здешних домах расставим вместо ледяных фигур — по городской моде. Нет, лучше уж так… Только снегом умойся, а волосы платком замотай.
Какое счастье, что он вещевой мешок как повесил себе на плечи, так тот и проболтался там всю гонку по тайным путям земли! Правда, так называемый «платок» на самом деле был тряпкой, которой Хадамаха оружие перетирал…
Аякчан безнадежно поглядела на покрытую темными пятнами драную тряпку, окинула взглядом свои лохмотья и делано бодрым тоном объявила:
— Зато она потрясающе гармонирует с остальным ансамблем!
— Храмовую куртку спрячем, а Хакмар мою наденет, — обрадовался так легко разрешившейся проблеме Хадамаха.
Хакмар было вскинулся возражать, но тут же замолк: Хадамаха уже стаскивал с плеч свою старую охотничью мятая из лосиной шкуры, а в распахнутом вороте замшевой рубахи было видно, как его тело покрывается плотной темной шерстью.
— Ты у нас сам себе шуба, — пробормотал он, натягивая еще теплую Хадамахину мятая на покрытые ожогами голые плечи. Дернулся от боли… Его надо нормально накормить и одеть! Срочно! Хакмар, конечно, держится… на одной горской гордости. Как бы ни хотелось Хадамахе напрямик мчаться в родное племя, без захода в селение Хакмар может живым и не дойти. Вот был бы здесь Донгар… Хадамаха горестно вздохнул. И правда, где его носит?
— В селении все купим, — решительно объявил он. — Новую парку, торбоза, штаны с рубашкой из кожи или ровдуги. И этой девице чего подберем.
— На какие шишки? — мрачно скривился Хакмар. — У меня вон ее сестрички все забрали. — И положил руку на рукоять своего меча, давая понять, что уж клинок он не отдаст ни за что. Даже если подыхать будет!
Хадамаха оскалился в ответ и тряхнул вещевым мешком — раздался отчетливый металлический звон.
— Когда за тобой целый храмовый отряд гоняется, совсем пнем надо быть, чтобы железом не разжиться. Даже южная сталь есть! Наконечник и вот… нож. — Хадамаха гордо положил руку на пояс.
— Покажи, — деловито скомандовал Хакмар. — Сталь южная… Только это ученическая работа, их за треть цены сбывают. Хотя в здешних местах наверняка и такой нет. — Он сунул нос в мешок. — Остальное — храмовая сталь, верно? — Хакмар с сомнением покачал головой. — Не знаю, сколько у вас железо стоит.
— На одежду хватит, — отбирая у него мешок, пробурчал Хадамаха.
— А что, все справедливо, — ухмыльнулся Хакмар. — Аякчан — мать-основательница, вот пусть Храм нас и снабжает.
Свиток 7,
в котором герои знакомятся с городскими стражниками
Хадамаха глядел на снеговую стену — и расстраивался. Когда-то… и не так уж давно… селение казалось ему… центром Сивира! Громадное торжище, куча лавок, а уж товаров, товаров… Через могучие ворота в высоченной снеговой стене туда и обратно шел поток прохожих и проезжих, саней и нарт. Сюда приходили продать охотничью добычу и купить чего не поймаешь в тайге и не сделаешь сам: ножи настоящей южной стали, для женщин халаты Огненного шелка, созданные самими жрицами, чайники, опять же, металлические, вместо глиняных горшков.
Потом он уехал в город. Теперь вернулся. С пониманием, что ножи южной стали ковал такой же стойбищный кузнец — разве что стойбищем южнее, а шелковые халаты делают Храмовые ученицы — пачками. Разве что чайники не подвели — везде в хозяйстве нужны. Только на чайник в Среднем мире и можно положиться. А может, и во всех трех мирах.
Непрерывное движение сквозь ворота — когда в Сюр-гуде на улицах так народ двигался, их тысяцкий обычно говорил: «Тихий моментик выдался… не иначе где какая пакость готовится!» А уж сама стена… мэнкву не то что перепрыгнуть — перешагнуть!
— Хей! Хей! — тяжело груженная нарта въехала в ворота. Никто не появился из привратной караулки поворошить груз древком копья, и погонщик не отругивался плаксивым голосом профессионального сироты на паперти Храма, пытаясь уменьшить въездную мзду. Хадамаха проводил свернувшую в проулок нарту глазами. Не бывает стражников настолько ленивых, чтобы мимо них — хвосты бубликом! — законная денежка проехала, а они даже задов не подняли! Их что, и впрямь мэнквы съели? Умгум, отравились и издохли, иначе те мэнквы б уже в городе бушевали.
— Пошли, чего встал? — потянула его за рукав Аякчан, и троица вступила в ворота.
Хадамаха снова остановился — он наконец-то увидел караулку. День и Ночь назад он выезжал из этих ворот, чтобы пуститься в долгий путь до Сюр-гуда, стражники сидели в караулке и пили отвар на семи травах. На краткий удар сердца Хадамахе показалось, что он никуда не уезжал: город, игра в каменный мяч, битва над Огненным озером с сильными Среднего мира сего ему лишь пригрезились! Потому что стражники по-прежнему сидели в караулке и… Хадамаха повел носом… пили отвар на семи травах! Молодой стражник — Дня на два старше Хадамахи — запустил ложку в туесок с прошлодневным медом и, высунув язык, сосредоточенно ловил стекающую с края солнечную медовую каплю.
— Ну тайга! — беззвучно выдохнул Хадамаха. — Такой полной тайги даже… даже в тайге быть не может!
Точно почувствовав взгляд, любитель меда открыл глаза и уставился прямо на Хадамаху, замершего по другую сторону окна в караулку. Ложка в руках стражника дернулась. Солнечно-золотая капля сорвалась с края и, бессовестно пролетев мимо доверчиво выставленного языка, шлепнулась на кожаные штаны.
— Эрлик! — ругнулся стражник, пальцем стирая медовую каплю. Лицо его начало медленно краснеть, как наливающаяся соком ягода. — Ты что здесь делаешь? — он вскочил с лавки и бросился к дверям караулки.
— Ковер вышивает — что еще в воротах делать? — буркнул Хакмар.
— Ради Верхнего Эндури, заткнись! — успел шикнуть Хадамаха.
Стражники при исполнении — они шуток не понимают! Хадамаха по себе знал. Любитель меда возник на пороге караулки.
— Что здесь делаешь, спрашиваю? — начальственно рыкнул он.
— Дык… Иду, господин начальник! — придавая физиономии наивно-восторженное выражение, объявил Хадамаха и для пущего понимания помаршировал на месте.
— И куда собрался? — цепкий взгляд молодого стражника оглядел самого Хадамаху, оценил старую куртку и обмотки на ногах Хакмара. Взгляд переместился на Аякчан — стражник нахмурился. Несмотря на вымытое снегом лицо и отчищенную от темных подтеков безрукавку, великая мать-основательница Храма смотрелась полнейшей оборванкой.
Хадамаха поглядел на оставленный ими лес. Потом повернул голову, оценил раскрывающийся за воротами поселок. И счастливым тоном человека, наконец избравшего верное направление, воскликнул:
— Так туда! В селение, господин начальник!
— Это — город! — рявкнул стражник.
Физиономии Хакмара и Аякчан мгновенно приняли скептическое выражение. «Только бы не заметил!» — про себя взмолился Хадамаха.
Напрасно. Стражник оказался глазастым.
— Вам что-то не нравится, оборванцы? Может, вы наш город и за город не считаете?
— Они просто города никогда раньше не видели, господин начальник! — бросая бешеный взгляд на спутников, процедил Хадамаха. — Вот и любопытствуют, тайга необразованная!
— Откуда ж такие любопытные заявились? — недобро щурясь, процедил стражник.
— А ниоткуда! — улыбаясь стражнику, как давно потерянному другу, сообщил Хадамаха. Ничего, сейчас подобреет парень, к своим-то у них всегда по-хорошему, это чужаков недолюбливали. — Местный я! Вот, домой возвращаюсь.
— Ме-естный? — недоверчиво протянул стражник. Заложил руки за спину и принялся обходить Хадамаху по кругу, разглядывая его, словно новый тесаный духов столб возле шаманского чума. Торбоза зловеще поскрипывали по снегу. — Сколько тут живу, а тебя не припомню.
— Так город же! — неожиданно вмешался Хакмар. — В настоящем городе разве всех упомнишь?
Хадамахе немедленно захотелось его стукнуть.
— Это кто у нас тут такой отозвался? — поинтересовался стражник. — Который город в первый раз видит?
— Я не в самом этом… городе жил, — яростно косясь на Хакмара, вмешался Хадамаха. — Я в стойбище неподалеку…
— В стойбище-е-е? — снова протянул стражник — видно, манера у него такая. В этой растяжечке было что-то такое… странное… недоброе, что у Хадамахи потеплело внутри в предчувствии неприятностей.
— Так ты из этих… — глумливо усмехнулся стражник и небрежно обронил: — Зверек…
— Чего? — впервые Хадамаха по-настоящему растерялся. Что за шаманский бред?
— Полз бы ты обратно в свою норку, зверек, — с брезгливой ласковостью продолжал стражник. — А к людям лезть нечего, никто тебе тут косточку не кинет.
Хадамаха так и стоял — и не знал, что ответить. Чувство было — как если б ему ни с того ни с сего опрокинули на голову ведро помоев. Стоишь, обтекаешь, понять не можешь — за что? А обидчик твой не бежит даже — пялится нагло да ухмыляется. Перед глазами Хадамахи развернулась багровая пелена. Губы стражника шевелились, но Хадамаха не слышал — все глушил поднимающийся из живота собственный, нутряной рык. Багровая ярость его семьи, которую он считал давно взятой на лямку-алык, как упряжную собаку в нарте, перла наружу. Ударом лапы ободрать глумливую физиономию до кровавой кости…
— Ты с кем там наговариваешься? — вдруг прогудело из караулки. — Отвар стынет — мне для тебя потом новый заваривать? — позади молодого стражника появился другой, постарше, с клубящейся парком деревянной чашкой-моко в руках.
— Кто у тебя тут? — начал старший стражник… осекся, прищурился. — О, надо же, Хадамаха! — без особого удивления протянул он. — Никак вернулся?
— Дядька Бата? — пробормотал Хадамаха. Багровая ярость захрипела, роняя пену с оскаленных клыков, когда Хадамаха в своих мыслях привычно вцепился ей в загривок и поволок обратно, не давая вырваться на волю.
— Знаешь его, дядька? — кривя губы, процедил молодой стражник.
— Так Хадамаха, старого Эгулэ сынок! — без особой радости, но и без неприязни бросил старший. — Ты ж в город уехал, Хадамаха? В каменный мяч играть!
— В мя-яч? — в очередной раз протянул младший и негромко, но отчетливо добавил: — И туда уже зверьки пролезли!
Хакмар положил руку на меч, а Аякчан принялась разминать пальцы. «Если кто-то из нас сорвется — все, конец!» — с ужасом подумал Хадамаха. На храмовые указы здесь плюют, а вот нападения на местного стражника не простят. Хотя как этот стражник себя ведет — башку открутить и ею в мяч сыграть! Что здесь происходит?
— Не играл я в мяч! — буркнул Хадамаха. Насупился, точно стыдился. — Сказали, не гожусь.
— То-то же! — довольно ухмыльнулся молодой стражник. — Я уж думал, на Сивире люди мухоморов пообъедались!
— А мамаша твоя говорила — приняли! — не обращая внимания на бормотание младшего, удивился дядька Бата.
— Что б ей еще говорить! — скривился младший, но теперь его не слушал и Хадамаха. Дядька Бата видел маму, разговаривал, с ней все в порядке!
— Я родным-то не писал, что не вышло! — торопливо пояснил он.
— А шлялся где? — строго спросил Бата.
— Работал — на обратный путь деньга нужна, — с видимой неохотой буркнул Хадамаха. — Улицы прибирал.
Почти правда… Какой только дряни он с тех улиц не прибирал!
— Нож дорогой откуда? — указывая на висящий на поясе Хадамахи южный нож, спросил молодой. — Украл? — И издевательски глянул Хадамахе в лицо.
Что… он… сказал? Поводок, удерживающий наследственную багровую ярость, лопнул, как гнилая веревочка. Кровь! Кровь, и костный мозг, и раздробленные кости, и башка этого стражника, катящаяся по переулку, — оторванная башка с остановившимися глазами!
— Тиха-а-а! — рявкнул старший стражник, мгновенно вклиниваясь между своим молодым приятелем и Хадамахой.
На Хадамахе с двух сторон повисли Хакмар и Аякчан.
— Стой! Уймись! — упираясь пятками в утоптанный наст, шипел Хакмар — от неимоверного усилия на лбу у него вздулись жилы.
Потом он уехал в город. Теперь вернулся. С пониманием, что ножи южной стали ковал такой же стойбищный кузнец — разве что стойбищем южнее, а шелковые халаты делают Храмовые ученицы — пачками. Разве что чайники не подвели — везде в хозяйстве нужны. Только на чайник в Среднем мире и можно положиться. А может, и во всех трех мирах.
Непрерывное движение сквозь ворота — когда в Сюр-гуде на улицах так народ двигался, их тысяцкий обычно говорил: «Тихий моментик выдался… не иначе где какая пакость готовится!» А уж сама стена… мэнкву не то что перепрыгнуть — перешагнуть!
— Хей! Хей! — тяжело груженная нарта въехала в ворота. Никто не появился из привратной караулки поворошить груз древком копья, и погонщик не отругивался плаксивым голосом профессионального сироты на паперти Храма, пытаясь уменьшить въездную мзду. Хадамаха проводил свернувшую в проулок нарту глазами. Не бывает стражников настолько ленивых, чтобы мимо них — хвосты бубликом! — законная денежка проехала, а они даже задов не подняли! Их что, и впрямь мэнквы съели? Умгум, отравились и издохли, иначе те мэнквы б уже в городе бушевали.
— Пошли, чего встал? — потянула его за рукав Аякчан, и троица вступила в ворота.
Хадамаха снова остановился — он наконец-то увидел караулку. День и Ночь назад он выезжал из этих ворот, чтобы пуститься в долгий путь до Сюр-гуда, стражники сидели в караулке и пили отвар на семи травах. На краткий удар сердца Хадамахе показалось, что он никуда не уезжал: город, игра в каменный мяч, битва над Огненным озером с сильными Среднего мира сего ему лишь пригрезились! Потому что стражники по-прежнему сидели в караулке и… Хадамаха повел носом… пили отвар на семи травах! Молодой стражник — Дня на два старше Хадамахи — запустил ложку в туесок с прошлодневным медом и, высунув язык, сосредоточенно ловил стекающую с края солнечную медовую каплю.
— Ну тайга! — беззвучно выдохнул Хадамаха. — Такой полной тайги даже… даже в тайге быть не может!
Точно почувствовав взгляд, любитель меда открыл глаза и уставился прямо на Хадамаху, замершего по другую сторону окна в караулку. Ложка в руках стражника дернулась. Солнечно-золотая капля сорвалась с края и, бессовестно пролетев мимо доверчиво выставленного языка, шлепнулась на кожаные штаны.
— Эрлик! — ругнулся стражник, пальцем стирая медовую каплю. Лицо его начало медленно краснеть, как наливающаяся соком ягода. — Ты что здесь делаешь? — он вскочил с лавки и бросился к дверям караулки.
— Ковер вышивает — что еще в воротах делать? — буркнул Хакмар.
— Ради Верхнего Эндури, заткнись! — успел шикнуть Хадамаха.
Стражники при исполнении — они шуток не понимают! Хадамаха по себе знал. Любитель меда возник на пороге караулки.
— Что здесь делаешь, спрашиваю? — начальственно рыкнул он.
— Дык… Иду, господин начальник! — придавая физиономии наивно-восторженное выражение, объявил Хадамаха и для пущего понимания помаршировал на месте.
— И куда собрался? — цепкий взгляд молодого стражника оглядел самого Хадамаху, оценил старую куртку и обмотки на ногах Хакмара. Взгляд переместился на Аякчан — стражник нахмурился. Несмотря на вымытое снегом лицо и отчищенную от темных подтеков безрукавку, великая мать-основательница Храма смотрелась полнейшей оборванкой.
Хадамаха поглядел на оставленный ими лес. Потом повернул голову, оценил раскрывающийся за воротами поселок. И счастливым тоном человека, наконец избравшего верное направление, воскликнул:
— Так туда! В селение, господин начальник!
— Это — город! — рявкнул стражник.
Физиономии Хакмара и Аякчан мгновенно приняли скептическое выражение. «Только бы не заметил!» — про себя взмолился Хадамаха.
Напрасно. Стражник оказался глазастым.
— Вам что-то не нравится, оборванцы? Может, вы наш город и за город не считаете?
— Они просто города никогда раньше не видели, господин начальник! — бросая бешеный взгляд на спутников, процедил Хадамаха. — Вот и любопытствуют, тайга необразованная!
— Откуда ж такие любопытные заявились? — недобро щурясь, процедил стражник.
— А ниоткуда! — улыбаясь стражнику, как давно потерянному другу, сообщил Хадамаха. Ничего, сейчас подобреет парень, к своим-то у них всегда по-хорошему, это чужаков недолюбливали. — Местный я! Вот, домой возвращаюсь.
— Ме-естный? — недоверчиво протянул стражник. Заложил руки за спину и принялся обходить Хадамаху по кругу, разглядывая его, словно новый тесаный духов столб возле шаманского чума. Торбоза зловеще поскрипывали по снегу. — Сколько тут живу, а тебя не припомню.
— Так город же! — неожиданно вмешался Хакмар. — В настоящем городе разве всех упомнишь?
Хадамахе немедленно захотелось его стукнуть.
— Это кто у нас тут такой отозвался? — поинтересовался стражник. — Который город в первый раз видит?
— Я не в самом этом… городе жил, — яростно косясь на Хакмара, вмешался Хадамаха. — Я в стойбище неподалеку…
— В стойбище-е-е? — снова протянул стражник — видно, манера у него такая. В этой растяжечке было что-то такое… странное… недоброе, что у Хадамахи потеплело внутри в предчувствии неприятностей.
— Так ты из этих… — глумливо усмехнулся стражник и небрежно обронил: — Зверек…
— Чего? — впервые Хадамаха по-настоящему растерялся. Что за шаманский бред?
— Полз бы ты обратно в свою норку, зверек, — с брезгливой ласковостью продолжал стражник. — А к людям лезть нечего, никто тебе тут косточку не кинет.
Хадамаха так и стоял — и не знал, что ответить. Чувство было — как если б ему ни с того ни с сего опрокинули на голову ведро помоев. Стоишь, обтекаешь, понять не можешь — за что? А обидчик твой не бежит даже — пялится нагло да ухмыляется. Перед глазами Хадамахи развернулась багровая пелена. Губы стражника шевелились, но Хадамаха не слышал — все глушил поднимающийся из живота собственный, нутряной рык. Багровая ярость его семьи, которую он считал давно взятой на лямку-алык, как упряжную собаку в нарте, перла наружу. Ударом лапы ободрать глумливую физиономию до кровавой кости…
— Ты с кем там наговариваешься? — вдруг прогудело из караулки. — Отвар стынет — мне для тебя потом новый заваривать? — позади молодого стражника появился другой, постарше, с клубящейся парком деревянной чашкой-моко в руках.
— Кто у тебя тут? — начал старший стражник… осекся, прищурился. — О, надо же, Хадамаха! — без особого удивления протянул он. — Никак вернулся?
— Дядька Бата? — пробормотал Хадамаха. Багровая ярость захрипела, роняя пену с оскаленных клыков, когда Хадамаха в своих мыслях привычно вцепился ей в загривок и поволок обратно, не давая вырваться на волю.
— Знаешь его, дядька? — кривя губы, процедил молодой стражник.
— Так Хадамаха, старого Эгулэ сынок! — без особой радости, но и без неприязни бросил старший. — Ты ж в город уехал, Хадамаха? В каменный мяч играть!
— В мя-яч? — в очередной раз протянул младший и негромко, но отчетливо добавил: — И туда уже зверьки пролезли!
Хакмар положил руку на меч, а Аякчан принялась разминать пальцы. «Если кто-то из нас сорвется — все, конец!» — с ужасом подумал Хадамаха. На храмовые указы здесь плюют, а вот нападения на местного стражника не простят. Хотя как этот стражник себя ведет — башку открутить и ею в мяч сыграть! Что здесь происходит?
— Не играл я в мяч! — буркнул Хадамаха. Насупился, точно стыдился. — Сказали, не гожусь.
— То-то же! — довольно ухмыльнулся молодой стражник. — Я уж думал, на Сивире люди мухоморов пообъедались!
— А мамаша твоя говорила — приняли! — не обращая внимания на бормотание младшего, удивился дядька Бата.
— Что б ей еще говорить! — скривился младший, но теперь его не слушал и Хадамаха. Дядька Бата видел маму, разговаривал, с ней все в порядке!
— Я родным-то не писал, что не вышло! — торопливо пояснил он.
— А шлялся где? — строго спросил Бата.
— Работал — на обратный путь деньга нужна, — с видимой неохотой буркнул Хадамаха. — Улицы прибирал.
Почти правда… Какой только дряни он с тех улиц не прибирал!
— Нож дорогой откуда? — указывая на висящий на поясе Хадамахи южный нож, спросил молодой. — Украл? — И издевательски глянул Хадамахе в лицо.
Что… он… сказал? Поводок, удерживающий наследственную багровую ярость, лопнул, как гнилая веревочка. Кровь! Кровь, и костный мозг, и раздробленные кости, и башка этого стражника, катящаяся по переулку, — оторванная башка с остановившимися глазами!
— Тиха-а-а! — рявкнул старший стражник, мгновенно вклиниваясь между своим молодым приятелем и Хадамахой.
На Хадамахе с двух сторон повисли Хакмар и Аякчан.
— Стой! Уймись! — упираясь пятками в утоптанный наст, шипел Хакмар — от неимоверного усилия на лбу у него вздулись жилы.