Кашева Елена. Рассмешить бога

   – И за это его убить надо?
   – Надо было соглашаться на условия Глеба! – Ниночка отчаянно защищает своего начальника.
   – Ты соображаешь, что говоришь, а?- я резко сбавляю тон. Перехожу почти на шепот. – Ты только что сказала мне, что Глеб хотел убить Стаса!
   – Я этого не говорила, – Ниночка тоже переходит на шепот. – Я только сказала, что Стас путается у нас под ногами. Ему не нужно заниматься бизнесом. Ему нужно сидеть где-нибудь в музее и пыль вытирать с экспонатов.
   – Ниночка, ты сама до этого додумалась или Глеб подсказал?
   Девочка готова расплакаться:
   – Знала бы, что ты так все перевернешь, ничего бы тебе не сказала!
   – Это было бы неправильно, – вкрадчиво говорю я. – Промолчала, – стала бы соучастницей преступления.
   – Не пугай меня! – слезы все же выступают на ее глазах.
   – Ты должна все это рассказать милиции…
   – Ничего я не должна.
   – Должна.
   – Не должна! Не должна! – Ниночка заливается слезами и пулей вылетает из салона.
   Секрет ее слез прост. Ниночка влюблена в Глеба. Но у Глеба есть официальная подружка, она регулярно заходит в магазин перед закрытием, и они запираются в кабинете. Ниночка молча страдает. Подружка – длинноногая, блондинистая, в откровенных дорогих платьях. Женщина-вамп. Рядом с ней Ниночка бесцветна и прозрачна. Поэтому она не сражается за Глеба. Себя оценивает так: «Неконкурентноспособна». Бедняжка, смотрит на себя как на товар из этого же салона! Ей не приходит в голову, что если бы ее мечты сбылись, и Глеб был бы с ней, ничего, кроме горечи и разочарования, он бы ей не дал. И ничего бы вообще не дал. Слово «дать» Глеб не выучил.
   Но меня удивил не Глеб. Меня удивила Ниночка. Вот тебе и девочка-одуванчик! Глеб задумал убийство, она, – в своей любви, – оправдала его. Стас для них – не человек, а стеклянный шарик. Бац! – нет его, и не жалко. Никто не будет плакать.
   Никто, кроме матери и… меня!
 

***

 
   Вернулась от Дежули поздно вечером: ходили в кино на новую мелодраму. Звали Стаса, но он сослался на неотложные дела.
   Выяснилось, что это было на самом деле.
   Стас сидел на кухне перед бутылкой водки. Причем бутылка была пуста почти на две трети. Закуски на столе не наблюдалась. Глазенки у моего благоверного были собраны в кучу. Пепельница полна окурков. Увидел меня, – попытался улыбнуться и одновременно подняться с табуретки. Вышло скверно.
   – Ну, и что это значит? – полюбопытствовала я.
   Стас пьяно пожал плечами.
   – Идем-ка баиньки, – предложила я.
   – Тс-с-с! – приложил он палец к губам. – Я скоро.
   Вышел минут через пятнадцать, держась за стеночку. Рухнул на постеленное на полу ложе. Мирно захрапел минут через пять. Я спряталась под подушку.
   Дознание проводила утром, держа перед носом Стаса стакан с «Алказельцером».
   – Ну-с, что это вчера был за эксперимент?
   – Сначала лекарство – потом подробности, – робко сказал Стас.
   – Ты еще со мной торгуешься? – возмутилась я. – Сейчас сама выпью. Вместо валерьянки.
   – Ты всегда была такая вредная или только после моего полета на насыпь?
   – Всегда.
   – Боже, с кем я жил! – Стас воздевает руки к небесам.
   – Смотри, я пью…
   – Нет-нет…, – пугается Стас и тут же раскалывается: – Я проверял себя. Это очень страшно, когда не знаешь, на что ты способен.
   – Не поняла, – сказала я. Но стакан с «алказельцером» отдала.
   Стас выпил жадно, крупными глотками.
   – Видишь ли, Светланка, я все думал, сколько, к примеру, водки мне нужно, чтобы напиться «мордой в салат». Не помню! Могу ли я ударить женщину? Не помню. Если мне дадут по морде, я испугаюсь или буду драться? Не помню!!! А за сколько я могу продаться? Или я совсем не продажный? Это ужасно: в тридцать лет заниматься собственным первооткрывательством!
   – Хорошенький метод ты выбрал, – хмыкнула я.
   Стас собрал лицо в серьезное выражение:
   – Светланка, я очень изменился?
   – Очень.
   – Я стал хуже или лучше?
   – Ты просто стан другим, – улыбнулась я и погладила Стаса по колючей голове. – И я стала другой. Наверное, мы взрослеем.
   – Не поздно ли? Мне уже тридцать…
   – Лучше поздно, чем нпкогда.
   Он обвился кольцом вокруг моих ног. И я отвернулась, чтобы муж не увидел вдруг набежавшие на глаза слезы…
 

***

 
   Несколько дней я убила на поиски бисера нужных цветов и размеров. Облазила пол-Москвы. Изрядно потратилась. Вечерами, чтобы не откладывать дело в долгий ящик, восстанавливала картинку на миллиметровке: сидела с грудой фломастеров, раскрашиваю клеточки в подходящие цвета. Перепортила груду бумаги.
   Отпорола у сумочки старую подкладку и бархатную кайму. Трясушимися руками взялась, наконец, за иголку с ниткой, и, чувствуя, как от волнения дрожит сердце, почему-то сказала:
   – Господи, благослови!
   Бисерная картинка как кроссворд. Я люблю головоломки. Это единственное, что вводит меня в азарт.
   Я кропотливо, как Золушка, выуживаю тонкой иголкой нужные бисерины. Прицениваюсь: совпадут ли с оригиналом?
   Стас варит кофе. По квартире разносится цельный густой аромат. К кофе будут крошечные пирожные: Стас притащил их целый пакет, знает уже, что я сластена. За эти несколько дней мы сделали еще шаг вперед: мы нашли вполне приятельский стиль общения. Дружелюбие основной тон наших отношений. А приятелю всегда хочется сделать что-то приятное.
   Стас с любопытством ожидает результата моей работы. Говорит, что сегодня вышивкой бисером занимаются мало, что работы, которые он видел на выставках, конечно, отличаются высоким мастерством, но стоят бешеных денег. Он подбадривает меня, и я признательна ему за эту поддержку.
   – Знаешь, Света, кто к нам сегодня заходил в магазин? – доносится с кухни голос Стаса. – Дежуля!
   – Что, соскучилась по Глебу? – откликаюсь я. Обычно Дежуля в наш магазин не ходит.
   – Глеба сегодня не было, у него дела в центре. Так что пришлось мне вести Дежулю в кафе
   – Наш семейный бюджет на Дежулю не рассчитан, – фыркаю я. – Ест мало, но только самое дорогое из меню.
   – Точно! – смеется Стас. – Зато после кафе прокатила меня на своей «ауди». Супер!
   И тут только что-то неприятно колет мне сердце. Предчувствие? Смутные предположения? Я отмахиваюсь от них, – у меня еще полно работы.
   Кофе мы пьем сидя на полу перед телевизором.
   Я украдкой разглядываю профиль Стаса. Замечаю, какие длинные и красивые ресницы у моего мужа. Матово блестит кожа в свете телевизионного экрана. У Стаса отросли волосы. Трогаю чуть вющиеся уже волосы пальцами, и мурашки бегут по коже. Наверное, у меня глупое лицо, потому что Стас спрашивает тихо:
   – Ты чего?
   – Ничего.
   Потом мы ложимся спать: я – на диван. Стас – на пол. По карнизу снова стучит нудный дождь. Листья облетели, деревья голые и холодные. Свет фонаря чертит на полу бледные квадраты.
   – Света, расскажи мне о нас, – просит Стас.
   Так Катюшка просит рассказать сказку на ночь.
   Это стало нашей традицией: я рассказываю Стасу сценки из прошлой жизни, как он ухаживал за мной, как сделал предложение, как мы поженились. Я бережно перебираю в памяти воспоминания о наших поездках за город на пикник, где мы со Стасом, облопавшиеся шашлыков, валяемся на земле, и над нами плывут безмятежные облака.
   Были еще прыжки с «тарзанки» в воду. Там, в воде, Стас находил мое тело, озорства ради трогал потаенные места, и я шлепала его по рукам, боясь, что друзья увидят наши шалости.
   Был совместный грипп. Мы температурили, мир плавал в тумане, кашель рвал легкие. Мы, как потерпевшие кораблекрушение, поддерживали друг друга стаканом чая и горчичниками. Сейчас мне кажется это символичным. Судьба давала нам знаки: вы умрете друг без друга.
   Если к Стасу вернется память, это будет несвоевременно. Только не сейчас! Нам надо обрасти новым прошлым, общим, – где две половинки срастаются в целое.
   В моих избранных воспоминаниях нет проблем и ссор. И все же я искренна в своих рассказах. Я вижу прошлое в ином свете. Я что-то пропустила в прошлой жизни, не оценила, не разобралась. Как сказала мама? «Что имеем, то не ценим…»
   «Помнишь» Стасу – это вместо слов «однажды» или «жили-были». Ключ к прошлому, отбитому ударом о насыпь. Этот ключ я цепко держу в своих руках. Он – власть. И от власти у меня кружится голова: я держу в руках не просто Стаса – судьбу, такую коварную и злую. Я держу за жабры те самые обстоятельства, в которые меня втолкнули насильно, как актера в декорации: хочешь, – не хочешь, надо играть свою роль. Уж я сыграю!
   Я любуюсь телам Стаса: тонким, жилистым, сильным. Он может поднять меня за локти под потолок. Может долго-долго нести на руках, как нес из загса до нашей студенческой общаги несколько кварталов.
   Я вижу изломы его тела. Я могу положить руку на его грудь и почувствовать, как бьется сердце.
   Я не смогу пережить его смерть. Лучше уйти первой. Но, говорят, что тот, кто остается, сильнее страдает. Господи, ты меня слышишь? Я согласна взять тяжесть одинокой старости на себя. Я согласна пройти эту муку, но только спустя много-много лет, когда мы будем дряхлыми, и жизнь будет нам в тягость. Тогда моя совесть будет чиста перед мужем и перед тобой. Я скажу: сделала все, что в моих силах.
   Слезы катятся по лицу. Я отворачиваюсь к стене.
   – Эй, девочка моя, ты что? – Стас трогает меня за плечо. Мне страшно, – я уже рыдаю взахлеб. Слишком много мне пришлось пережить за последние полтора месяца.
   Стас перебирается ко мне на диван и крепко-крепко обнимает горячими сильными руками. Ждет, когда я выплачусь и успокоюсь. Мелко-мелко целует мои волосы. Я затихаю от долгожданной нежности. Засыпаю, как когда-то, положив голову на его плечо, и на грани яви и сна ловлю тихую мысль: «Господи, как хорошо!»
 

***

 
   – Козел! – Стас яростно хлопает дверью, вернувшись с работы.
   – Кто козел? – любопытствую я.
   – Глебаня.
   – Вот те раз! – искренне изумляюсь я. – Что-то случилось?
   – Откуда этот урод свалился на мою голову?
   – Да он же твой закадычный приятель еще со школьной скамьи! Что, не поделили что-то?
   – Хапуга! За нос меня водит.
   Садимся ужинать. Стас негодует:
   – Сунулся в финансовые документы втихаря от него. Смотрю, – деньги прикарманивает. Приличная сумма набегает. Что делать – не знаю. В лицо все высказать? Ментами пригрозить?
   – Поговорить. Просто поговорить, нормальным тоном.
   – Да ни хрена он не поймет! Он зарывается. Морда наглая. Кажется, что он скоро будет смеяться надо мной не за спиной, а в лицо.
   Стас швыряет вилку, подходит к окну, закуривает. Я внимательно смотрю на него, Это что-то совсем уж новенькое.
   – Ну что ты так смотришь? – раздражается муж.
   – Я тебя таким не помню.
   – Заладила «помню – не помню», «помнишь – не помнишь»!- взрывается Стас. – Ничегошеньки я не помню! Только твои рассказы о нас. А сами картинки – не помню! Запахи не помню, лица, звуки – ничего нет! Как магнитофонная лента – затерли, только треск стоит.
   Я подхожу к Стасу и бережно обнимаю его.
   Он утыкается мне лицом в ключицу, сильно стискивает плечи.
   Молчим.
   Остываем.
   – Света, у тебя остались духи, которыми ты пользовалась, когда я за тобой ухаживал? – вдруг спрашивает Стас.
   – Нет.
   – А какие они были, помнишь?
   – Конечно.
   – А музыка? Свет, какая была музыка, когда мы с тобой первый раз занимались любовью?
   – Не до музыки нам было. Перепились, упали в кровать.
   Стас поднимает лицо:
   – Какая страсть!
   – Не надо, Стас…
   – Слушаю тебя порой и думаю: как же ты со мной жила все это время? Маменькин сынок, тридцать лет, а своего ума не нажил, все чужим пользовался…
   – Глупенький, – я тихо глажу его голову. – Мне было с тобой хорошо. Ты – ласковый, нежный, терпеливый… Ты даже не представляешь, какой ты терпеливый. Я за тобой, как за каменной стеной. Ты – самый лучший… Я так тебе завидую! У тебя есть дело, любимое дело, призвание. И ничем это призвание из тебя невозможно выбить. А у меня никакого якоря в жизни… Мой якорь – семья.
   Вижу, как подозрительно влажно блестят его глаза:
   – Светка, ближе тебя у меня никого нет…
   – У меня тоже…
   И это чистая правда.
 

***

 
   …Мне уютно. Мой подбородок точно ложится в ямку над ключицей Стаса. Мы смотрим в темноту.
   – Мне хорошо, – тихо шепчу я.
   Он целует меня в пробор.
   – Света, привези дочку, – просит Стас. – Я скучаю по ней.
   – Правда?
   – Она маленькая и беспомощная.
   – Ну что ты! Она большая и сильная. Может запросто вырвать клок волос из твоей шевелюры,
   – Я помню чувство тревоги за дочь. Причины тревоги не помню. А само чувство давит.
   Настроение мое гаснет.
   – А что еще ты помнишь? – осторожно спрашиваю я.
   – Помню, что когда она родилась, я был счастлив.
   – Да, ты был очень счастлив, – подтверждаю я. – Два часа торчал под окнами роддома. Нос у тебя на ветру стал красный-красный. Сам похмельный, с бутылкой пива. Я тебе дочку в окошко показала, и ты заплакал.
   Стас целует меня в ухо. Сейчас я не хочу, чтобы к нему вернулась память. Но я хочу, чтобы он вспомнил свою любовь ко мне. Любовь – и только лишь,
   – А про поезд помнишь что-нибудь? – осторожно спрашиваю я.
   – Нет. Знаешь, во сне выплывают какие-то обрывки. Вскакиваю… Нет, не помню.
   – Как ты думаешь, это была случайность или наводка?
   Стас ерзает в постели. Наконец сознается:
   – Я боюсь об этом думать. Если наводка – значит, убийца рядом.
   – У меня из головы Глеб не выходит. Мне кажется, что это его проделки.
   – Нельзя торопиться с выводами.
   Я тихо целую его плечо.
   – Стас, будь осторожен. Не ходи темными улицами. Вдруг Глеб наймет какого-нибудь наркомана?
   – Не болтай глупостей. Мы столько лет общаемся с Глебом. Он не может желать мне смерти…
   – Почему? Он такой беспринципный и наглый…
   – Он вор, но не убийца…
   – Я бы не была в этом так уверена…
   – Спи, – Стас снова тычется губами мне в маковку.
   Вот мы и вместе. Как раньше. Как будто ничего не изменилось. Но изменилось все.
   Я – другая. Стас – другой. Однако, те же декорации и люди вокруг нас. Странно.
   Стас гладит меня по голове. Мне кажется, он любит меня. Только меня. Его любовь – бесконечная, всепрощающая, трепетная.
   Но сегодня мне хочется любить самой. До отчаяния, до боли, до жертв. Самой.
 

***

 
   На улице первый снег. Сквозь него просвечивает темный асфальт. У Стаса сквозь новые воспоминания выплывают пугающие меня обрывки прошлого. Он разговаривает во сне. Иногда я слышу отчетливо: «Наташа…».
   Первый раз я вскочила как ужаленная. Но утром Стас не обмолвился ни словом. Если он что-то и вспомнил, то ничем не выдал себя. А я сгорала от желания раскроить его черепушку, чтобы заглянуть внутрь: ну, о чем ты думаешь?
   Потом я поняла, что сны, где он зовет Наташу, тают бесследно по утру. Иногда вскакивает среди ночи и мечется по комнате, сжимая руками раскалывающуюся от боли голову. Что-то выплывает, но он никак не может ухватиться за эти обрывки.
   Звонит мама:
   – Что у вас нового?
   – По-прежнему.
   – Он вспомнил Наташу?
   – Нет.
   – Расскажи ему о ней.
   – Нет.
   – Расскажи. На обмане счастья не построишь.
   – Не сейчас, позже. Мне надо укрепить свои позиции.
   – Ничего ты не укрепишь, – горько говорит мама. – Этот мужчина – не твой мужчина, неужели ты до сих пор этого не поняла? Отпусти его.
   – Что значит «не мой»?
   – Значит, не для тебя, Твоя судьба еще впереди, поверь.
   Я раздраженно бросаю трубку. Нелепость!
   Время играет мне на руку. Мы выстраиваем наши отношения, как домик из деревянных кубиков. Но я все равно не могу сказать, что счастлива. Счастье – это чистая совесть и безмятежность. Но совесть моя нечиста, и покоя нет, – я боюсь.
   Выбрала время и. сходила на консультацию к врачу в
   Склифосовского. Подробно рассказала ему нашу сложную ситуацию. Врач не утешил меня:
   – Иногда последствия черепно-мозговой травмы непредсказуемы. В медицинской практике полно случаев, когда пациент после сильного удара по голове вдруг начинал играть на скрипке или говорить по-английски. Человеческий организм – загадка, которую никто никогда до конца не изучит.
   – Но что же означает его болтовня во сне?
   – Не исключено, что на уровне подсознания ваш надвигающийся разрыв нанес Стасу сильную психологическую травму, и теперь организм оберегает его душевное состояние, блокируя негативные воспоминания. Иными словами, его подсознание не разрешает ему вспомнить вас.
   – А разве Наташа ассоциируется у него с положительными эмоциями? – возмутилась я.
   Это другое. Не его обидели, а он обидел. Во сне из подсознания выплывает чувство вины, психика подает ему сигналы переиграть
   эту ситуацию, изменить ее. Но видимо, и эти воспоминания пока не по силам Стасу, поэтому приходят только во сне, а наяву он про них забывает.
   – Что же мне делать? Я не хочу потерять мужа.
   Врач пожал плечами:
   – Надеяться на чудо. На то, что ваши нынешние отношения станут для него более важными, чем прежние. И, пожалуйста, не форсируйте события, Вы ведь не хотите, чтобы он в конце концов полез в петлю? Пусть он сам все вспомнит. Больше мне нечего вам сказать.
 

***

 
   Сумочка закончена. Стас крутит ее в руках, разглядывает вышивку через лупу: – Красота!
   Я млею от удовольствия.
   – Что дальше? – спрашивает Стас.
   – У меня есть идея. Я хочу вышить небольшую картинку, простенькую, по силам.
   Стас нежно целует меня в переносицу:
   – Я, пожалуй, сведу тебя с одной женщиной, у которой есть богатая коллекция бисерного шитья. Думаю, ты увидишь там массу любопытного.
   Я буквально ложусь спать с этой сумочкой. Во мне прорастает удовлетворение: я тоже что-то могу.
   Показываю сумочку Дежуле. Та цокает языком:
   – А мне можешь такую же сделать?
   – Не знаю, попробую.
   – Я бы тебе заплатила.
   Смеюсь.
   – Зря смеешься, – пожимает плечами Дежуля. – Любой труд должен оплачиваться.
   – Считай, что ты – моя первая клиентка.
   За это распиваем вечером бутылочку винца.
   Засыпаю на плече Стаса. В окно светит низкая звездочка. И на меня наваливает невыносимо-легкое пронзительное счастье, от которого брызжут фонтаном слезы и обрывается сердце. И мне будто ничего не нужно, только бы задыхаться от счастья и нежности, и этой удивительной легкости, от которой, наверное, летают птицы.
 

***

 
   Огонек сигареты разрезает ночную темень. В полусне отгоняю рукой дым:
   – Стас, шел бы ты на кухню…
   – Да ладно тебе.
   – Опять не спится? Давай таблетку принесу.
   – Не надо. Я думаю.
   – О чем?
   – Так…
   Я уже проснулась, села на кровати, подобрав под себя ноги, прислонившись спиной к холодной стене.
   – Я думаю, почему я остался жить. Мог два раза погибнуть: когда с поезда сбросили и когда таблеток наелся. А вот не умер, жив. Зачем? Для кого?
   – Для меня. Для Катюшки. И для себя.
   – Я не про это, – гуттаперчевое лицо Стаса очень грустное, как у мартышки в зоопарке. – Я думаю, мне дали шанс что-то исправить в своей жизни. Понять бы, что именно.
   – И давно у тебя такие мистические мысли?
   – Давно.
   Я снова вытягиваюсь в постели, отворачиваюсь к стенке. Я, наверное, знаю, что именно он должен исправить, но молчу. Подленько так и гаденько, утешаясь мыслью, что Наташа с ребенком справляются и без Стаса. А я без него не могу. Мне он нужнее.
 

***

 
   На другой день, когда Стас ушел на работу, на пороге возникла Дежуля. Как бы между прочим поинтересовалась, когда Стас вернется; и какие у нас планы на вечер.
   – Ничего особенного, тихий семейный вечер, – отмахиваюсь я.
   – Боже мой, какая скука! – кривится Дежуля. – У меня есть предложение: идемте в клуб?
   Я корчу гримаску в ответ. Не люблю ночные клубы: шумно, полно пьяных и наркоманов, все трясутся в диком ритме, общаться под грохот рэйва или хип-хопа невозможно. Ни уму, ни сердцу. Дежуля тормошит меня:
   – Светка, успеешь еще дома насидеться! Целая старость впереди! А так – развеемся, винца попьем! Супер? Ну?
   – Ну, фиг с тобой, пойдем.
   – А куда это ты собираешься? – тут только приятельница замечает, что я почти при полном параде – осталось только подкрасить ресницы и губы.
   – В поход за бисером.
   – Возьми меня с собой, я тоже себе что-нибудь куплю.
   – Дежуля, ты будешь таращиться на витрины всех бутиков, а потом мучить продавщиц примерками, пока они не выгонят тебя взашей…
   – Не буду, не буду ничего мерить! – тут же замахала руками приятельница. – Ни в один бутик носа не суну. Хотя зря ты жалеешь продавщиц. Им за это деньги платят…
   Пока я в ванной рисую себе лицо, слышу телефонный звонок, потом звонкий Дежулин голос, тут же пулей вылетаю в коридор, едва успев накрасить один глаз.
   Дежуля как раз опускает трубку на рычаг.
   – Кто это был?
   Дежуля кокетничает, строит глазки:
   – Наташа.
   Я застываю от неожиданности.
   – Что ей было нужно?
   – Деньги. Она сказала, что Стас не привез ей деньги.
   – А ты?
   – А я ее послала. Сказала, что Стаса вообще в Москве нет, уехал к вам.
   И Дежуля преданно заглядывает мне в глаза.
   – Зачем ты это сделала? – спрашиваю я. – А если она не поверит и пойдет за деньгами к Стасу?
   – Не пойдет. Будет сидеть и ждать дома, когда ей принесут очередной конвертик.
   Я тяжело вздыхаю. Никуда мне от Наташи не деться. Ее проблемы – это проблемы Стаса. Стас – это моя проблема. Значит, Наташа теперь мой крест.
   – Магазины отменяются, – говорю я Дежуле. – Едем к Наташе. С конвертиком.
 

***

 
   Наташа изумлена моим появлением.
   – Можно? – спрашиваю я, прежде чем переступить порог прихожей.
   Наташа старше меня на пять лет. Слишком полная для своего роста. Она бы хорошо выглядела для своих тридцати, но измученные усталые глаза старят ее. Я вижу перед собой загнанную рабочую лошадь.
   Наташа также внимательно рассматривает меня.
   Я вхожу в полутемную прихожую с некоторой опаской. Меня уже тяготит присутствие в той квартире больного ребенка. Я ужасаюсь калек и инвалидов, чужих болезней, крови и ран. Они – укор моему благополучию. Я благодарю Бога, что он не создал меня по их образу и подобию.
   Я незаметно принюхиваюсь, пытаясь уловить в воздухе запах лекарств или болезни. Нет, пахнет домашним супом. Вполне уютно.
   – Ты – Света? – наконец полувопросительно произносит Наташа.
   – Да.
   – Чему обязана?
   – Я привезла деньги.
   – Почему не Стас?
   – Болеет.
   – Что-то серьезное?
   – Нет, ничего особенного.
   Наташа берет конверт, не заглядывая внутрь.
   – Пока деньги буду привозить я, – говорю я, выпуская конверт из рук.
   Ее брови складываются домиком. Подумав, Наташа неожиданно делает шаг назад:
   – Проходи, попьем чаю. Или кофе?
   – Меня ждут, – неуверенно говорю я. Не знаю, хочу ли я остаться на кофе. С одной стороны, это шанс узнать прежнюю жену Стаса. С другой – невыносимая тяжесть на плечах, словно я виновата в том, что здесь живет ребенок-инвалид. – Там Дежуля…
   Наташа снова хмурится:
   – Ее я не приглашаю.
   Объяснений мне не требуется.
   – Хорошо, – решаюсь я. – Если можно, кофе.
   Прохожу на светлую, чисто прибранную кухню, с вышитыми прихватками на стене и кружевными салфеточками под каждой мелочью на кухонном гарнитуре. Наташа достает из шкафчика турку и пакет мелко смолотого кафе, этот сорт особенно любим Стасом. Такая мелочь как турка и молотый кофе вдруг ранит меня: у этой женщины и моего мужа есть, оказывается, общие вкусы и привычки. Они чему-то научились друг от друга, их что-то связывало. А я как страус прятала голову в песок, не желая признаваться себе, что у Стаса была до меня другая жизнь. Глупо.
   Мы продолжаем исподволь разглядывать друг друга. Надо о чем-то говорить, но ни я, ни Наташа не можем с ходу подобрать общей темы. Наконец осеняет Наташу:
   – Значит, Стас болеет…
   – Идет на поправку, – уточняю я.
   – А ты теперь вместо него…
   – Вместо.
   – И как долго?
   – До полного его выздоровления.
   – Зачем же утруждаться? Я могу приходить к нему за деньгами, – предлагает Наташа.
   Ну, мне не в тягость, – вежливо отказываю я.
   – У Леночки скоро день рождения, мы бы хотели, чтобы папа пришел к нам. Как обычно, – Наташа подчеркивает последние слова. Намек очевиден.
   – Я передам, – сдержанно отвечаю я.
   – А как твоя дочь?
   – Спасибо в порядке.
   Обмен любезностями окончен.
   – Что же, часто к вам заходит мой муж? – и тоже делаю акцент на последних словах.
   – Да, Стас здесь раньше бывал часто, – темнеет лицом Наташа. – Не только деньги привозил, но и так приходил.
   У меня вырывается глупый вопрос:
   – Зачем?
   – Поговорить.
   – Не понимаю.
   Наташа улыбается как человек, который знает больше тебя и имеет определенно преимущество. Улыбкой превосходства. Боже мой, она ведь рассматривает меня как конкурентку! Я-то ее в расчет не брала. Не думала о ней. Не спрашивала. Ее не существовало в природе. Триста долларов в месяц выкидывались в никуда, на блажь. А она, эта блажь, оказывается, имеет плоть, кровь, мысли обо мне и даже собственное мнение. И мой муж ходил сюда пить кофе, когда я уезжала к матери. Все это очень неприятно. И опасно •
   – В этом-то все и дело, – кивает головой Наташа. – Ты никогда его не понимала. Я удивляюсь тебе: ну, что еще, что тебе надо? Дочка – здоровая, муж – обеспеченный, сама – девка видная. Каждое утро надо Богу спасибо говорить. И радоваться каждому дню, и быть счастливой. Я бы на твоем месте… А ты…, – Наташа махнула рукой. – Ты – баба каменная. Ни тепла от тебя, ни любви, одна корысть… Стас с тобой несчастен. Любит и мучается. Да полно, любит ли? В голову просто себе вбил, что ты – женщина его мечты. Просто так ему хотелось быть счастливым, назло всем, и людям и судьбе, что влюбился, как говорится, по собственному желанию…