"Дон Хуан найдет для меня зернышко, - сказал Карлос. - Могущественный маг посадит зерно и вырастит его из одного колоска. Дон Хуан выберет зерна для меня".
После занятий он поехал в Лос-Анджелес и позвонил Неду Брауну, чтобы поговорить насчет договоренностей с "Саймон энд Шустер" об издании "Путешествия в Икс-тлан". Потом он позвонил мне, чтобы сказать, что чек уже на почте, и спросить, как дела у К. Дж.
К. Дж. учился довольно хорошо, но его учителя по-прежнему жаловались на то, что у него проблемы с другими учащимися. У него было мало друзей. Он был тихим, легко поддавался переменам настроений и относился ко всему серьезно. Я говорила, что он просто слишком зрел для большинства своих соучеников.
Позднее, вернувшись домой, он улегся на свой матрас и уставился в окно. Разговор со мной расстроил его, потому что только себя он винил за все проблемы К. Дж. У мальчика не было отца и не было имени.
При этом Карлос говорил своим студентам о том, что у него нет неоконченных дел. В этом была ирония. Он стоял в аудитории и говорил буквально следующее: "К настоящему времени у меня нет никаких незаконченных дел. Я могу уйти отсюда прямо в вечность. Я ничем не связан, ничем не обременен, ничто не задерживает меня. Это значит быть жестким, и только так нужно действовать". Боже, какая строка! Вот он, Карлос Кастанеда, проповедующий непривязанность, только он попался в ту же ловушку, что и другие бюргеры среднего возраста, которых он видел все время сидящими в кафе на Вилшир-бульваре. Они всегда были там, эти бюргеры, втиснутые в палатки со своими женами и детьми, имеющие дело с закладными, браками и детьми. Это был самый неумолимый вид ответственности. Здесь же сидел и Карлос Кастанеда с кредитными карточками в бумажнике, с квартирой в Вествуде и местом преподавателя.
И все же иногда он чувствовал, что есть нечто большее, нечто трансцендентное - его имя прежде всего. Имя его было магическим. Когда в Ирвине он сказал что-то об открытии института для изучения герменевтики, все слушали его. В ресторанах люди просили у него автограф. Салли Кемптон приезжала в Ирвин, говоря, что собирается написать очерк о нем для журнала "Эсквайр". Его агент торговался по мелочам с журналом "Тайм" из-за статьи, иллюстрация к которой должна появиться на обложке журнала. Тут был этот дразнящий магнетизм. Он не был просто каким-нибудь известным профессором или глупым романистом, он был чем-то большим, чем-то особым, он был... Кастанедой.
В начале весны 1972 года продюсер "Шоу Дика Каветта" предложил ему принять участие в передаче.
Это была бы самая блестящая рекомендация, но Карлос отклонил предложение. Он боялся, что из него сделают клоуна. Он знал, что поверхностный пятнадцатиминутный разговор о его опытах с доном Хуаном будет звучать как детские сказки. Была еще одна причина, почему он не хотел выступать у Дика Каветта. Есть определенная сила и свобода в том, чтобы оставаться недоступным. Нед Браун настаивал на его интервью перед выходом второй книги и перед предстоявшим выходом "Путешествия в Икстлан", но то были журналы и газеты, а не телевидение. Он не искал популярности и не хотел рисковать, создавая такое мнение о себе. Объяснение магов, драматическое заключение саги о доне Хуане должны были появиться еще через год в его четвертой книге. Были еще некоторые незавершенные дела, поэтому представлялось разумным избегать потенциально опасных и обременительных ситуаций на национальном телевидении с нахальным молодым ведущим вроде Дика Каветта, который мог попытаться наделать дыр в его Отдельной Реальности.
Ближе к завершению семинара Кастанеда значительно удалился от материала, изложенного в его книгах, и коснулся совершенно новых областей магии, о которых никто из его учащихся и не слышал. Например, Четырех Ветров. Он сказал, что это женщины, которых маг не должен искать специально, но которые придут и помогут в заключительной битве на поле брани с союзником. Они должны сопровождать ученика в последней церемонии, когда его наконец признают как брухо. С севера стоит его щит, его защитник. Сзади, с юга - теплый ветер, шутница. Шутница представляет тепло и легкость весны. Ее присутствие умеряет опустошительный северный ветер. С запада самоанализ представлен ловушкой для духов. И с востока боевой порядок завершается оружием. Оружие - это "крупнейший авторитет", и иногда его называют ветром просветления.
Кастанеда рассказал своим студентам о том, что эти четыре женщины используются для того, чтобы отразить атаку союзника, когда они все вместе наконец встречаются на поле битвы где-нибудь в Соноре. Это похоже на странный и ужасный танец. Союзник атакует женщин одну за другой, пока в конце концов не окажется нос к носу с самим учеником. Если ученик сможет схватить его и швырнуть на землю, он получает силу союзника. Но если он не справляется с этим, то его буквально закручивает в воздухе с огромной скоростью. Для донаХенаро это означало частичную потерю его человеческой природы. Он так и не смог вернуться домой. Его путешествие, его метафорическое возвращение в Икстлан, будет продолжаться вечно.
Студенты большей частью смутно сознавали, что Карлос говорит здесь метафорически, что весь этот рассказ о ветрах и союзнике был грубой аллегорией, объясняющей окончательное превращение ученика в шамана - но все же это было ужасно мрачно.
"Поскольку у меня нет Четырех Ветров, - сказал Карлос, - мне придется бороться с ним самому. Я сделаю это, когда мое тело почувствует, что время пришло".
По студенческому городку в Ирвине прошел слух о том, что Роузи нашла для него ветер, какую-то вольную студентку, желающую принять участие в его психодраме, но из этого ничего не вышло. И занятия закончились, а ему все еще предстояло сделать этот решительный шаг. Он еще не был шаманом, и, более того, совсем не был уверен, чем же все это кончится.
Не было никакой экзаменационной работы в конце семинара для аспирантов, хотя он просил всех вернуть копии его диссертации с замечаниями на полях, предложениями, идеями, критикой и пр. Последнее занятие он провел высоко в холмах к северу от Лос-Анджелеса, на месте, которое Карлос назвал местом силы, куда маги племени яки приходили когда-то практиковать медитацию и другие шаманские ритуалы. Он сказал, что это место, которое дон Хуан видел в одном из своих снов, огромное кольцо из булыжников, расставленных вокруг густых зарослей чапараля, высоко над каньоном Малибу. Все собрались в кафе "Шипе". Расе там был вместе с Роузи и Джоном Уоллисом, который пришел со своей женой Рут. Уоллис, хотя и не входил в группу Карлоса, несколько раз посещал его занятия для аспирантов. Специалист по философии болтал что-то о Спинозе или о ком-то еще, была еще парочка эксцентричных последователей суфизма и большинство других аспирантов группы. Все собрались в кафе. Получилось два каравана: один возглавлял Карлос на своем микроавтобусе, а другой - кто-то еще, кто знал дорогу. Все направились на Вентура-фривэй, а затем свернули в сторону Малибу. Искали особый круг из камней. Когда приехали на место, Карлос разгорячился и начал показывать некоторые упражнения и техники магов яки, в частности установление контакта с линиями мира. Все столпились вокруг него. Карлос держал ноги под прямым углом, вытянув левую руку, а правую расположив параллельно земле и согнув ее внутрь к груди. Левую ладонь он повернул к спине, а правую - к груди. Затем он начал быстро шевелить пальцами обеих рук, как будто играя на гигантском банджо. Карлос сжал руки в кулаки и грациозно повернулся вокруг себя, приняв боксерскую стойку.
Он остановился, напряженный и собранный, вытянув руки и согнув ноги в решительном полуприседе с неподвижным взглядом. И вдруг они появились линии мира! Сеть, паутина, космический поток!
"Оп! - выкрикнул Карлос, переходя в расслабленную позицию. - Вот они. Линии мира".
Все пытались попробовать, играя на гигантском банджо под майским калифорнийским солнцем. Все становились в эту стойку у подножия валуна, похожего на огромный череп, и просто пропускали этот поток, ища... бог знает, что они искали. Но была только тупая ноющая боль в третьем позвонке, который, наверно, готов был сломаться в тот день.
Карлос зашел в центр зарослей чапараля и объяснил, как старые маги хоронили себя, собирая обломки и ветки толокнянки и мескитового дерева и сооружая небольшие могилы. Это была техника остановки мира. Брухо просто растягивались среди этой растительности, пока все не останавливалось само по себе - внутренний диалог, нормальное восприятие вещей, активный образ жизни. Они просто лежали безмолвно и ждали, когда вся громадная вселенная медленно, но неотвратимо замрет, и тогда они видели. Никто не пожелал испытать мескитовую смерть; а Карлос уже объяснял, как выжить в пустыне, питаясь мясом гремучей змеи.
"Восхитительное, - воскликнул он, - воистину восхитительное. Лучше, чем мясо кита, индейки, цыпленка. Чтобы поймать гремучую змею, вам нужна бечевка, много бечевки. Ловушка устраивается так, - сказал он, покачивая куском бечевки, свернутым в петлю, которая, по его словам, затягивалась на шее змеи, когда та выползала из своей норы. - На самом деле, лучше использовать нитку для чистки пространства между зубами. Антропологам не нужен весь тот мусор, который они берут с собой в поле. Все, что им нужно, это нитка для чистки зубов, много-много этой нитки. С ней вы сможете выжить где угодно".
Все последовали за Карлосом вниз в густые заросли, останавливаясь время от времени, чтобы послушать одно из его рассуждений. Он предложил студентам вернуться в свои автомобили и ехать за ним дальше вдоль каньона Малибу в поисках водного каньона, где растет дудник. Как предполагалось, это было любимое растение магов яки, которое поджигали, чтобы получить дым, вдыхавшийся ради ясности. Группа покатилась вниз к руслу небольшой речушки, не обращая внимания на предупредительную надпись: "Въезд воспрещен. За нарушение границ водоохранного района Лос-Анджелеса штраф 500 долларов и/или тюремное заключение". У реки росло несколько кустиков зеленого дудника, но, как и следовало ожидать, они еще не засохли.
"Не подходит, - сказал Карлос. - Он должен высохнуть, прежде чем вы будете рвать его".
Джон Уоллис спустился вниз, сорвал одно растение и понюхал его. Оно имело знакомый запах. Уоллис откусил кусочек. "Карлос, - сказал он. - Это дикий сельдерей". Карлос ухмыльнулся. "Конечно, дикий сельдерей. Хорошо, не правда ли? Дудник удивителен. Я отдавал его на анализ известному ботанику в УКЛА. Он сказал мне, что в нем ничего нет. Ничего. Совершенно безобидное вещество. Можно съесть десять фунтов, и ничего не случится. Но для мага он имеет большое значение. Маги утверждают, что его дым помогает получить большую ясность".
Уоллис и его жена должны были встречать своих друзей в международном аэропорту Лос-Анджелеса и поэтому покинули всех у водного каньона. Поездка превратилась в кошмар. Пока ехали через Венис, Рут стало дурно. Уоллис повернул не там, где надо, и кончил тем, что попал в газеты на полосу дорожных происшествий за то, что въехал на тротуар. В конце концов они все же попали в аэропорт и встретили своих друзей. Когда они возвращались назад, над Лос-Анджелесом разыгралась гроза, мотор дворников ветрового стекла сгорел, и Уоллису пришлось ехать домой в Лагуна-Бич очень медленно, еле тащась в полночь по автостраде номер 1 и высовывая из окна левую руку, чтобы протирать крошечное пространство на лобовом стекле. Они уже почти были дома, когда Рут заметила прутик, как-то попавший внутрь ее жакета. Карлос предупреждал всех ничего не брать из места силы.
- Но я не брала его, - протестовала Рут. - Он, должно быть, сам упал ко мне в жакет,
- Мне все равно, как он попал туда, выброси эту дрянь в окно, - выразил свое неудовольствие Джон. - Немедленно!
Нельзя сказать, что Рут и Джон Уоллисы были какими-нибудь чокнутыми. Вовсе нет. Но они были очень впечатлительны и очень легко поддавались внушению. Поэтому, когда Карлос высказал одно из своих немного мистических предупреждений, вроде "Не уносите ничего с места силы", они восприняли его серьезно.
Расе Руджер тоже отнесся к этому серьезно - когда он увидел кролика на стоянке, то решил, что это больше чем простое совпадение. Расе возвращался на велосипеде к себе домой и отъехал уже на милю от корпуса общественных наук. Он проезжал через автомобильные стоянки и по асфальтовым дорогам в студенческий городок, как вдруг без всякого предупреждения гигантский кролик выполз на дорогу прямо перед велосипедом Расса. Он появился неожиданно из теней, отбрасываемых карликовыми пальмами под светом луны, громадный, неповоротливый кролик с черными глазами, и уставился прямо на Расса повелительным полночным взглядом. Расе от испуга свалился со своего велосипеда. Он просто лежал на дороге с закрытыми глазами, не осмеливаясь думать о чудовищном кролике, который был всего в нескольких футах от него. Он пытался не думать ни о чем, но его ум напоминал ему о том, как Карлос играл с собакой с сияющей гривой и разговаривал с койотом. Союзник мог появиться в любое время, в любой форме. Расе медленно повернул голову к кролику, который с любопытством смотрел на него. Их было только двое. Расе и чудовищный кролик, захваченные чем-то странным под окаймленным голубизной калифорнийским небом. Захваченные... подключенные... единственный чувствующий разум под Божьим небом.
Внезапно кролик повернулся и ускакал. Расе потерял его из вида в кустах и просто лежал, беспомощно уставившись в ночь. Он никогда прежде не падал со своего велосипеда, по крайней мере с тех пор, как прошло его детство в Стэйтен-Айленде, где он научился ездить на нем. Но неожиданно кролик так всполошил его чувства, что он свалился с велосипеда. Это относилось к тем вещам, что он нашел в мире Карлоса, не в своем собственном мире, - в сумасшедшем мире Карлоса, где были союзники, и знаки, и проклятые здоровенные космические кролики. Расе знал, что как-то попал в мир Карлоса Кастанеды прямо здесь в ночи в студенческом городке КУЙ.
Но с другой стороны, так было всегда. Невозможно было говорить со студентами Карлоса или с его друзьями, знакомыми или даже с теми, кто просто читал его книги, без того, чтобы не услышать такого роды истории. Везде были люди, испытавшие нечто необычное, нечто совершенно выходящее за рамки чистой аристотелевой логики.
У Линды Корнетт, моей старой подруги, с благоговением читавшей его книги, был экземпляр "Путешествия в Икстлан" с автографом, который она держала на столике рядом с кроватью. И однажды ее дочь, Паула, которая была ярой последовательницей Кастанеды, вошла в спальню и увидела огромную ворону, спокойно сидевшую на книге в лучах солнца. Ворона, очевидно, влетела через открытое окно и уселась на освещенное место на книге. Невозможно было не подумать о странной иронии во всем этом -ворона на книге Карлоса Кастанеды.
У Паулы просто отвисла челюсть от удивления. Затем она заметила что-то надетое на правую ногу вороны. Она подошла на шаг ближе и увидела, что это медное кольцо с рисунком, напоминавшим небольшие ацтекские значки. Какой знак! Какая картина в реальном мире! Тупые бюргеры могли решить, что способны все это объяснить, но Паула и Линда врубались, и они видели, как действует магия.
Но это была салонная чепуха по сравнению со сном Джона Уоллиса. Как только Уоллис встретил Карлоса в студенческом городке КУЙ весной 1972 года, он обратил внимание, что повсюду царит чувство ожидания. Оно было разлито в воздухе. Люди ожидали, что что-то произойдет, и Уоллис в том числе. И вот однажды вечером он засиделся допоздна, занимаясь музыкой в своей комнате, окна которой выходили на тихоокеанское небо на Лагуна-Хиллс. Он сидел за небольшим роялем в углу, сочиняя эти спокойные мелодии, пока не устал и не решил немного полежать на диване перед камином. Ночное небо за окном напоминало покрытую шоколадного цвета прожилками поверхность мрамора, и, смотря на него, Уоллис вдруг ощутил сильный испуг. Он почувствовал резкий прилив холода в уретре. Это было страшно, и он поднялся, пошел в спальню и лег рядом с женой.
Только он лег, тут же все и началось. Снаружи ломались ветки, ветер подул сильнее и начала хлопать дверь в подвал. Сперва это показалось внезапным шквалом ветра, но ветер все крепчал и усиливал свой неистовый вой, пока не заревел пронзительно и целые сучья не посыпались на крышу дома, а подвальная дверь не начала крошиться в щепки. Казалось, половину Лагуна-Хиллс вот-вот швырнет в океан.
Лоб Уоллиса покрылся потом. Это сумасшествие неожиданно стало принимать самый серьезный оборот. Он боялся пошевелиться и безумно оглядывал комнату, ища первые признаки лопнувших окон и следы погрома, учиненного этим кошмаром в его спальне. Чем больше Уоллис пытался контролировать происходящее, тем меньше ему это удавалось. Наконец он покорился, позволив втянуть себя в жуткий апокалиптический напор, несущийся к океану. Стоило ему подумать об этом, и все прекратилось. Все вдруг погрузилось в полный и совершенный покой!
Он лежал, хрипло дыша, с пятном пота на подушке, спрашивая себя, что же за чертовщина случилась. Как только он решил, что это какая-то странная галлюцинация, он услышал голос Рут. "Уже все стихло", - прошептала она. Затем она перевернулась и заснула.
Она слышала! Но слышала ли? Не было ли это частью его сна, его собственной особой Отдельной Реальностью? Какую зеркальную комнату он посетил?
Видения, сны, галлюцинации, умножающиеся дурацкие ночные кошмары, они сами и Карлос и безбрежность, подключенные... несущиеся в трещину между мирами. Никто не может оставаться защищенным, если хочет верить в Кастанеду.
Адам Смит, писатель, однажды в Нью-Йорке натолкнулся на дубля Карлоса. Желая познакомиться с Кастанедой, Смит пришел в нью-йоркский офис "Саймон энд Шустер" и начал подниматься по лестнице, потому что понял, что Карлос старается не пользоваться лифтами. Через пару пролетов он натолкнулся на кого-то, кто вполне мог бы сойти за Кастанеду: невысокий смуглый человек. И он попытался завязать разговор об огромном вкладе Карлоса в антропологию и о том, что его книги позволяют не просто читать об опыте, но по-настоящему переживать его. Все время, пока он говорил, Карлос, кивая головой, быстро спускался по лестнице. Смит упомянул Виттгенштейна, но это тоже не сработало. Почти в самом низу лестничной клетки у вестибюля Смита неожиданно озарило. Он только что прочитал о том, как дон Хуан рассказывал своему ученику о самом трудном достижении - о создании своего дубля. Это была странная и древняя релятивистская концепция, это дело с созданием двойника, поэтому Смит полушутя спросил человека, не является ли он на самом деле дублем Карлоса Кастанеды.
Человек остановился. Он кивнул головой и ответил "Да". Затем его лицо растянулось в широкой ухмылке, он вышел в вестибюль и растворился в толпе.
О том, чтобы по собственной воле создавать дубля, Карлос думал годами. Еще до того, как он написал об этом в своей четвертой книге, "Сказки о силе", Кастанеда разыгрывал такие маленькие психологические шутки над людьми.
В феврале 1973 года Карлос ездил в Нью-Йорк поговорить со своим издателем об этой книге и пригласил меня провести с ним несколько дней. Я не видела Карлоса годами и была удивлена, заметив некоторую полноту под темным костюмом и пальто. В остальном он был тот же - та же широкая улыбка, та же шляпа, та же очаровательная болтовня.
Мы взяли такси до отеля "Дрэйк" и пообедали в ресторане. Мы заказали по бифштексу, но если я пила вино, то Карлос заказал горячий чай - никаких коктейлей, вина и вообще спиртных напитков. Я хотела поговорить о книге "Путешествие в Икстлан", которую только что прочитала, но Карлос отказался. Он нервно и суетливо переходил от одной идеи к другой. После того, как мы вернулись в его номер, он все время расхаживал по комнате, то выглядывая в окно, то подходя к двери, то роясь в одном из своих чемоданов. Сбитая с толку, я присела в углу в украшенное броскими цветами кресло с изогнутой спинкой. Я наблюдала за его волнением с тихим раздражением.
Карлос достал из своего костюма серебряную ручку, набор карандашей и несколько иностранных монет и дал их мне для К. Дж., затем он нагнулся, схватил потрепанный чемодан и подтолкнул его ко мне, извиняясь за то, что края погрызла собака его друга. Его он тоже хотел подарить своему чочо.
Я решила принять душ. Когда я закончила, он по-прежнему был там, прыгая между кроватями и разговаривая по телефону. И он до поздней ночи продолжал названивать разным людям в Штатах и в Мексике, то разговаривая с каким-то профессором где-то в Калифорнии, то со своим редактором, то с Майклом Харнером. То он говорил по-английски, то по-испански, болтаясь на своем конце провода в своеобразном пассивном дрейфе. Когда я засыпала, он набирал номер в Оахаке или еще где-то.
На следующий день было еще хуже. Карлос превратился в совершенного диктатора, все время приказывая мне, так что я наконец заявила, что сниму номер в "Коммодоре". Я собрала вещи, вышла из комнаты и вошла в лифт. Карлос пошел за мной, и пока мы спускались, наставлял меня следить за тем, чтобы К. Дж. получил хорошее образование и регулярно посещал дантиста, и выговаривал мне за то, что я позволяла ему гонять на мотоцикле по грязным дорогам Западной Вирджинии. Он продолжал в том же духе до самого вестибюля, пока я не вспылила. "О'кей, Наполеон! О'кей!" - закричала я. Он дал мне неподписанный банковский чек на 5000 долларов для К. Дж.
Карлос смиренно поднял руки. "Послушай, я хотел бы скорее увидеть моего чочо. Может быть, я смогу взять его в Калифорнию или, может быть, на несколько недель в Южную Америку". Я рассеянно кивнула головой. "И скажи ему, что Наполеон передает привет".
Когда я вернулась домой в Чарльстон в Западной Вирджинии, то подала на развод. Я хотела сделать это в течение многих лет. У меня было чувство, что мы могли бы поправить положение и снова жить вместе, но уик-энд в Нью-Йорке подтвердил, что это безнадежно. Мне не нравилось, что я не знаю, замужем ли я официально, и поэтому я решила разорвать это окончательно. Только в октябре мне удалось поговорить с ним по телефону, и он сказал, что удивлен известием о разводе. Я пожаловалась на его странное отношение и поведение в Нью-Йорке.
Затем была долгая пауза, как будто Карлос отошел от телефона. Наконец он попросил меня повторить все о его поведении в Нью-Йорке, что я и сделала. Карлос выслушал, а потом серьезно признался, что совершенно сбит с толку.
- Я не был в Нью-Йорке в отеле "Дрэйк" в феврале, - сказал он.- и я не встречался там с тобой.
Я не была расположена говорить об этом: "Ну ладно, я знаю, что была в Нью-Йорке и провела ночь с кем-то, похожим на тебя, но, как я сказала, он действительно вел себя не так, как Карлос, которого я знала всегда".
"Нет, я серьезно, Мэгги. Я не был в Нью-Йорке в феврале". Он говорил чрезвычайно серьезным голосом.
Я призадумалась на мгновение и удивилась, зачем бы ему врать о чем-либо подобном. Кто-то там был, это несомненно. Но как бы там ни было, что это за странная шизофрения? И вдруг меня озарило -какой удивительный новый уровень предложил он всем. Какой новый чудесный трюк.
Теперь нельзя больше просто встретить таинственного мистера Кастанеду, поймать его в ресторане, позвонить ему и так далее. Нет, отныне и впредь в его аппарате есть новая уловка. Даже если кому-то и удастся где-нибудь поймать Карлоса и поговорить с ним подробно, что достаточно трудно, нет абсолютно никакой уверенности, что это действительно был он. Теперь их было двое, двойники, дубли, делая одного реального еще более недоступным, чем раньше. Мистер Метафизик! Он снова выбил у меня почву из-под ног!
25
Хлопанье вороньих крыльев... К. Дж. всегда возвращает его в скучный мир бюргеров. Карлос изо всех сил старается отпустить мальчика. Но он также пишет об индейцах, которые действительно существуют в своих ботинках и с ремешками для длинных кривых ножей, щурясь из своих удивительно сморщенных глазных впадин, как на цветной иллюстрации в "Нэйшнл джиогрэфик" иди еще где-нибудь. Они действительно имеют эти любопытные синкретические верования, которые Карлосу пришлось познать и понять, по крайней мере, до некоторой степени. Все это есть в его книгах, и поначалу он был довольно аккуратен, стараясь точно излагать все это. Конечно, он всегда вставлял много от себя в свои книги, и истина в том, что они никогда не были чисто антропологическими и никогда не задумывались как таковые. В конце концов, разве Уолтер Гольдшмидт, постоянно проживающий в УКЛА корифей, не назвал в своем блестящем введении "Учение" этнографическим и аллегорическим? Разве старик не употребил слова аллегория, как бы говоря, что Карлос смешивает здесь определенные уровни?
Поэтому ни для кого не было секретом, что какая-то часть материала в книгах Карлоса является абсолютно подлинным фактом реального мира, тогда как другая предположительно имеет чуть более субъективный характер. С самого начала Карлос занимался тем, что соединял эти маленькие истории, эти заключения, реальный опыт, полученный в пустыне, сны и подлинные диалоги с десятками информаторов -переплетая все в одно целое с деталями своего довольно светского лос-анджелесского образа жизни. Он писал о К. Дж. с самого начала -фактически, посвятил книгу ему - и поэтому, когда ему стало ясно, что он должен прекратить свою безумную любовь к мальчику, он начал думать о разлуке метафорически. У него это превратилось в одержимость, это мучило его в снах, и, когда он наконец сел заканчивать "Сказки о силе", это доминировало в настроении. Разрыв с К. Дж. стал необходим - в том смысле, что содействовал его преображению из ученика в человека знания.
После занятий он поехал в Лос-Анджелес и позвонил Неду Брауну, чтобы поговорить насчет договоренностей с "Саймон энд Шустер" об издании "Путешествия в Икс-тлан". Потом он позвонил мне, чтобы сказать, что чек уже на почте, и спросить, как дела у К. Дж.
К. Дж. учился довольно хорошо, но его учителя по-прежнему жаловались на то, что у него проблемы с другими учащимися. У него было мало друзей. Он был тихим, легко поддавался переменам настроений и относился ко всему серьезно. Я говорила, что он просто слишком зрел для большинства своих соучеников.
Позднее, вернувшись домой, он улегся на свой матрас и уставился в окно. Разговор со мной расстроил его, потому что только себя он винил за все проблемы К. Дж. У мальчика не было отца и не было имени.
При этом Карлос говорил своим студентам о том, что у него нет неоконченных дел. В этом была ирония. Он стоял в аудитории и говорил буквально следующее: "К настоящему времени у меня нет никаких незаконченных дел. Я могу уйти отсюда прямо в вечность. Я ничем не связан, ничем не обременен, ничто не задерживает меня. Это значит быть жестким, и только так нужно действовать". Боже, какая строка! Вот он, Карлос Кастанеда, проповедующий непривязанность, только он попался в ту же ловушку, что и другие бюргеры среднего возраста, которых он видел все время сидящими в кафе на Вилшир-бульваре. Они всегда были там, эти бюргеры, втиснутые в палатки со своими женами и детьми, имеющие дело с закладными, браками и детьми. Это был самый неумолимый вид ответственности. Здесь же сидел и Карлос Кастанеда с кредитными карточками в бумажнике, с квартирой в Вествуде и местом преподавателя.
И все же иногда он чувствовал, что есть нечто большее, нечто трансцендентное - его имя прежде всего. Имя его было магическим. Когда в Ирвине он сказал что-то об открытии института для изучения герменевтики, все слушали его. В ресторанах люди просили у него автограф. Салли Кемптон приезжала в Ирвин, говоря, что собирается написать очерк о нем для журнала "Эсквайр". Его агент торговался по мелочам с журналом "Тайм" из-за статьи, иллюстрация к которой должна появиться на обложке журнала. Тут был этот дразнящий магнетизм. Он не был просто каким-нибудь известным профессором или глупым романистом, он был чем-то большим, чем-то особым, он был... Кастанедой.
В начале весны 1972 года продюсер "Шоу Дика Каветта" предложил ему принять участие в передаче.
Это была бы самая блестящая рекомендация, но Карлос отклонил предложение. Он боялся, что из него сделают клоуна. Он знал, что поверхностный пятнадцатиминутный разговор о его опытах с доном Хуаном будет звучать как детские сказки. Была еще одна причина, почему он не хотел выступать у Дика Каветта. Есть определенная сила и свобода в том, чтобы оставаться недоступным. Нед Браун настаивал на его интервью перед выходом второй книги и перед предстоявшим выходом "Путешествия в Икстлан", но то были журналы и газеты, а не телевидение. Он не искал популярности и не хотел рисковать, создавая такое мнение о себе. Объяснение магов, драматическое заключение саги о доне Хуане должны были появиться еще через год в его четвертой книге. Были еще некоторые незавершенные дела, поэтому представлялось разумным избегать потенциально опасных и обременительных ситуаций на национальном телевидении с нахальным молодым ведущим вроде Дика Каветта, который мог попытаться наделать дыр в его Отдельной Реальности.
Ближе к завершению семинара Кастанеда значительно удалился от материала, изложенного в его книгах, и коснулся совершенно новых областей магии, о которых никто из его учащихся и не слышал. Например, Четырех Ветров. Он сказал, что это женщины, которых маг не должен искать специально, но которые придут и помогут в заключительной битве на поле брани с союзником. Они должны сопровождать ученика в последней церемонии, когда его наконец признают как брухо. С севера стоит его щит, его защитник. Сзади, с юга - теплый ветер, шутница. Шутница представляет тепло и легкость весны. Ее присутствие умеряет опустошительный северный ветер. С запада самоанализ представлен ловушкой для духов. И с востока боевой порядок завершается оружием. Оружие - это "крупнейший авторитет", и иногда его называют ветром просветления.
Кастанеда рассказал своим студентам о том, что эти четыре женщины используются для того, чтобы отразить атаку союзника, когда они все вместе наконец встречаются на поле битвы где-нибудь в Соноре. Это похоже на странный и ужасный танец. Союзник атакует женщин одну за другой, пока в конце концов не окажется нос к носу с самим учеником. Если ученик сможет схватить его и швырнуть на землю, он получает силу союзника. Но если он не справляется с этим, то его буквально закручивает в воздухе с огромной скоростью. Для донаХенаро это означало частичную потерю его человеческой природы. Он так и не смог вернуться домой. Его путешествие, его метафорическое возвращение в Икстлан, будет продолжаться вечно.
Студенты большей частью смутно сознавали, что Карлос говорит здесь метафорически, что весь этот рассказ о ветрах и союзнике был грубой аллегорией, объясняющей окончательное превращение ученика в шамана - но все же это было ужасно мрачно.
"Поскольку у меня нет Четырех Ветров, - сказал Карлос, - мне придется бороться с ним самому. Я сделаю это, когда мое тело почувствует, что время пришло".
По студенческому городку в Ирвине прошел слух о том, что Роузи нашла для него ветер, какую-то вольную студентку, желающую принять участие в его психодраме, но из этого ничего не вышло. И занятия закончились, а ему все еще предстояло сделать этот решительный шаг. Он еще не был шаманом, и, более того, совсем не был уверен, чем же все это кончится.
Не было никакой экзаменационной работы в конце семинара для аспирантов, хотя он просил всех вернуть копии его диссертации с замечаниями на полях, предложениями, идеями, критикой и пр. Последнее занятие он провел высоко в холмах к северу от Лос-Анджелеса, на месте, которое Карлос назвал местом силы, куда маги племени яки приходили когда-то практиковать медитацию и другие шаманские ритуалы. Он сказал, что это место, которое дон Хуан видел в одном из своих снов, огромное кольцо из булыжников, расставленных вокруг густых зарослей чапараля, высоко над каньоном Малибу. Все собрались в кафе "Шипе". Расе там был вместе с Роузи и Джоном Уоллисом, который пришел со своей женой Рут. Уоллис, хотя и не входил в группу Карлоса, несколько раз посещал его занятия для аспирантов. Специалист по философии болтал что-то о Спинозе или о ком-то еще, была еще парочка эксцентричных последователей суфизма и большинство других аспирантов группы. Все собрались в кафе. Получилось два каравана: один возглавлял Карлос на своем микроавтобусе, а другой - кто-то еще, кто знал дорогу. Все направились на Вентура-фривэй, а затем свернули в сторону Малибу. Искали особый круг из камней. Когда приехали на место, Карлос разгорячился и начал показывать некоторые упражнения и техники магов яки, в частности установление контакта с линиями мира. Все столпились вокруг него. Карлос держал ноги под прямым углом, вытянув левую руку, а правую расположив параллельно земле и согнув ее внутрь к груди. Левую ладонь он повернул к спине, а правую - к груди. Затем он начал быстро шевелить пальцами обеих рук, как будто играя на гигантском банджо. Карлос сжал руки в кулаки и грациозно повернулся вокруг себя, приняв боксерскую стойку.
Он остановился, напряженный и собранный, вытянув руки и согнув ноги в решительном полуприседе с неподвижным взглядом. И вдруг они появились линии мира! Сеть, паутина, космический поток!
"Оп! - выкрикнул Карлос, переходя в расслабленную позицию. - Вот они. Линии мира".
Все пытались попробовать, играя на гигантском банджо под майским калифорнийским солнцем. Все становились в эту стойку у подножия валуна, похожего на огромный череп, и просто пропускали этот поток, ища... бог знает, что они искали. Но была только тупая ноющая боль в третьем позвонке, который, наверно, готов был сломаться в тот день.
Карлос зашел в центр зарослей чапараля и объяснил, как старые маги хоронили себя, собирая обломки и ветки толокнянки и мескитового дерева и сооружая небольшие могилы. Это была техника остановки мира. Брухо просто растягивались среди этой растительности, пока все не останавливалось само по себе - внутренний диалог, нормальное восприятие вещей, активный образ жизни. Они просто лежали безмолвно и ждали, когда вся громадная вселенная медленно, но неотвратимо замрет, и тогда они видели. Никто не пожелал испытать мескитовую смерть; а Карлос уже объяснял, как выжить в пустыне, питаясь мясом гремучей змеи.
"Восхитительное, - воскликнул он, - воистину восхитительное. Лучше, чем мясо кита, индейки, цыпленка. Чтобы поймать гремучую змею, вам нужна бечевка, много бечевки. Ловушка устраивается так, - сказал он, покачивая куском бечевки, свернутым в петлю, которая, по его словам, затягивалась на шее змеи, когда та выползала из своей норы. - На самом деле, лучше использовать нитку для чистки пространства между зубами. Антропологам не нужен весь тот мусор, который они берут с собой в поле. Все, что им нужно, это нитка для чистки зубов, много-много этой нитки. С ней вы сможете выжить где угодно".
Все последовали за Карлосом вниз в густые заросли, останавливаясь время от времени, чтобы послушать одно из его рассуждений. Он предложил студентам вернуться в свои автомобили и ехать за ним дальше вдоль каньона Малибу в поисках водного каньона, где растет дудник. Как предполагалось, это было любимое растение магов яки, которое поджигали, чтобы получить дым, вдыхавшийся ради ясности. Группа покатилась вниз к руслу небольшой речушки, не обращая внимания на предупредительную надпись: "Въезд воспрещен. За нарушение границ водоохранного района Лос-Анджелеса штраф 500 долларов и/или тюремное заключение". У реки росло несколько кустиков зеленого дудника, но, как и следовало ожидать, они еще не засохли.
"Не подходит, - сказал Карлос. - Он должен высохнуть, прежде чем вы будете рвать его".
Джон Уоллис спустился вниз, сорвал одно растение и понюхал его. Оно имело знакомый запах. Уоллис откусил кусочек. "Карлос, - сказал он. - Это дикий сельдерей". Карлос ухмыльнулся. "Конечно, дикий сельдерей. Хорошо, не правда ли? Дудник удивителен. Я отдавал его на анализ известному ботанику в УКЛА. Он сказал мне, что в нем ничего нет. Ничего. Совершенно безобидное вещество. Можно съесть десять фунтов, и ничего не случится. Но для мага он имеет большое значение. Маги утверждают, что его дым помогает получить большую ясность".
Уоллис и его жена должны были встречать своих друзей в международном аэропорту Лос-Анджелеса и поэтому покинули всех у водного каньона. Поездка превратилась в кошмар. Пока ехали через Венис, Рут стало дурно. Уоллис повернул не там, где надо, и кончил тем, что попал в газеты на полосу дорожных происшествий за то, что въехал на тротуар. В конце концов они все же попали в аэропорт и встретили своих друзей. Когда они возвращались назад, над Лос-Анджелесом разыгралась гроза, мотор дворников ветрового стекла сгорел, и Уоллису пришлось ехать домой в Лагуна-Бич очень медленно, еле тащась в полночь по автостраде номер 1 и высовывая из окна левую руку, чтобы протирать крошечное пространство на лобовом стекле. Они уже почти были дома, когда Рут заметила прутик, как-то попавший внутрь ее жакета. Карлос предупреждал всех ничего не брать из места силы.
- Но я не брала его, - протестовала Рут. - Он, должно быть, сам упал ко мне в жакет,
- Мне все равно, как он попал туда, выброси эту дрянь в окно, - выразил свое неудовольствие Джон. - Немедленно!
Нельзя сказать, что Рут и Джон Уоллисы были какими-нибудь чокнутыми. Вовсе нет. Но они были очень впечатлительны и очень легко поддавались внушению. Поэтому, когда Карлос высказал одно из своих немного мистических предупреждений, вроде "Не уносите ничего с места силы", они восприняли его серьезно.
Расе Руджер тоже отнесся к этому серьезно - когда он увидел кролика на стоянке, то решил, что это больше чем простое совпадение. Расе возвращался на велосипеде к себе домой и отъехал уже на милю от корпуса общественных наук. Он проезжал через автомобильные стоянки и по асфальтовым дорогам в студенческий городок, как вдруг без всякого предупреждения гигантский кролик выполз на дорогу прямо перед велосипедом Расса. Он появился неожиданно из теней, отбрасываемых карликовыми пальмами под светом луны, громадный, неповоротливый кролик с черными глазами, и уставился прямо на Расса повелительным полночным взглядом. Расе от испуга свалился со своего велосипеда. Он просто лежал на дороге с закрытыми глазами, не осмеливаясь думать о чудовищном кролике, который был всего в нескольких футах от него. Он пытался не думать ни о чем, но его ум напоминал ему о том, как Карлос играл с собакой с сияющей гривой и разговаривал с койотом. Союзник мог появиться в любое время, в любой форме. Расе медленно повернул голову к кролику, который с любопытством смотрел на него. Их было только двое. Расе и чудовищный кролик, захваченные чем-то странным под окаймленным голубизной калифорнийским небом. Захваченные... подключенные... единственный чувствующий разум под Божьим небом.
Внезапно кролик повернулся и ускакал. Расе потерял его из вида в кустах и просто лежал, беспомощно уставившись в ночь. Он никогда прежде не падал со своего велосипеда, по крайней мере с тех пор, как прошло его детство в Стэйтен-Айленде, где он научился ездить на нем. Но неожиданно кролик так всполошил его чувства, что он свалился с велосипеда. Это относилось к тем вещам, что он нашел в мире Карлоса, не в своем собственном мире, - в сумасшедшем мире Карлоса, где были союзники, и знаки, и проклятые здоровенные космические кролики. Расе знал, что как-то попал в мир Карлоса Кастанеды прямо здесь в ночи в студенческом городке КУЙ.
Но с другой стороны, так было всегда. Невозможно было говорить со студентами Карлоса или с его друзьями, знакомыми или даже с теми, кто просто читал его книги, без того, чтобы не услышать такого роды истории. Везде были люди, испытавшие нечто необычное, нечто совершенно выходящее за рамки чистой аристотелевой логики.
У Линды Корнетт, моей старой подруги, с благоговением читавшей его книги, был экземпляр "Путешествия в Икстлан" с автографом, который она держала на столике рядом с кроватью. И однажды ее дочь, Паула, которая была ярой последовательницей Кастанеды, вошла в спальню и увидела огромную ворону, спокойно сидевшую на книге в лучах солнца. Ворона, очевидно, влетела через открытое окно и уселась на освещенное место на книге. Невозможно было не подумать о странной иронии во всем этом -ворона на книге Карлоса Кастанеды.
У Паулы просто отвисла челюсть от удивления. Затем она заметила что-то надетое на правую ногу вороны. Она подошла на шаг ближе и увидела, что это медное кольцо с рисунком, напоминавшим небольшие ацтекские значки. Какой знак! Какая картина в реальном мире! Тупые бюргеры могли решить, что способны все это объяснить, но Паула и Линда врубались, и они видели, как действует магия.
Но это была салонная чепуха по сравнению со сном Джона Уоллиса. Как только Уоллис встретил Карлоса в студенческом городке КУЙ весной 1972 года, он обратил внимание, что повсюду царит чувство ожидания. Оно было разлито в воздухе. Люди ожидали, что что-то произойдет, и Уоллис в том числе. И вот однажды вечером он засиделся допоздна, занимаясь музыкой в своей комнате, окна которой выходили на тихоокеанское небо на Лагуна-Хиллс. Он сидел за небольшим роялем в углу, сочиняя эти спокойные мелодии, пока не устал и не решил немного полежать на диване перед камином. Ночное небо за окном напоминало покрытую шоколадного цвета прожилками поверхность мрамора, и, смотря на него, Уоллис вдруг ощутил сильный испуг. Он почувствовал резкий прилив холода в уретре. Это было страшно, и он поднялся, пошел в спальню и лег рядом с женой.
Только он лег, тут же все и началось. Снаружи ломались ветки, ветер подул сильнее и начала хлопать дверь в подвал. Сперва это показалось внезапным шквалом ветра, но ветер все крепчал и усиливал свой неистовый вой, пока не заревел пронзительно и целые сучья не посыпались на крышу дома, а подвальная дверь не начала крошиться в щепки. Казалось, половину Лагуна-Хиллс вот-вот швырнет в океан.
Лоб Уоллиса покрылся потом. Это сумасшествие неожиданно стало принимать самый серьезный оборот. Он боялся пошевелиться и безумно оглядывал комнату, ища первые признаки лопнувших окон и следы погрома, учиненного этим кошмаром в его спальне. Чем больше Уоллис пытался контролировать происходящее, тем меньше ему это удавалось. Наконец он покорился, позволив втянуть себя в жуткий апокалиптический напор, несущийся к океану. Стоило ему подумать об этом, и все прекратилось. Все вдруг погрузилось в полный и совершенный покой!
Он лежал, хрипло дыша, с пятном пота на подушке, спрашивая себя, что же за чертовщина случилась. Как только он решил, что это какая-то странная галлюцинация, он услышал голос Рут. "Уже все стихло", - прошептала она. Затем она перевернулась и заснула.
Она слышала! Но слышала ли? Не было ли это частью его сна, его собственной особой Отдельной Реальностью? Какую зеркальную комнату он посетил?
Видения, сны, галлюцинации, умножающиеся дурацкие ночные кошмары, они сами и Карлос и безбрежность, подключенные... несущиеся в трещину между мирами. Никто не может оставаться защищенным, если хочет верить в Кастанеду.
Адам Смит, писатель, однажды в Нью-Йорке натолкнулся на дубля Карлоса. Желая познакомиться с Кастанедой, Смит пришел в нью-йоркский офис "Саймон энд Шустер" и начал подниматься по лестнице, потому что понял, что Карлос старается не пользоваться лифтами. Через пару пролетов он натолкнулся на кого-то, кто вполне мог бы сойти за Кастанеду: невысокий смуглый человек. И он попытался завязать разговор об огромном вкладе Карлоса в антропологию и о том, что его книги позволяют не просто читать об опыте, но по-настоящему переживать его. Все время, пока он говорил, Карлос, кивая головой, быстро спускался по лестнице. Смит упомянул Виттгенштейна, но это тоже не сработало. Почти в самом низу лестничной клетки у вестибюля Смита неожиданно озарило. Он только что прочитал о том, как дон Хуан рассказывал своему ученику о самом трудном достижении - о создании своего дубля. Это была странная и древняя релятивистская концепция, это дело с созданием двойника, поэтому Смит полушутя спросил человека, не является ли он на самом деле дублем Карлоса Кастанеды.
Человек остановился. Он кивнул головой и ответил "Да". Затем его лицо растянулось в широкой ухмылке, он вышел в вестибюль и растворился в толпе.
О том, чтобы по собственной воле создавать дубля, Карлос думал годами. Еще до того, как он написал об этом в своей четвертой книге, "Сказки о силе", Кастанеда разыгрывал такие маленькие психологические шутки над людьми.
В феврале 1973 года Карлос ездил в Нью-Йорк поговорить со своим издателем об этой книге и пригласил меня провести с ним несколько дней. Я не видела Карлоса годами и была удивлена, заметив некоторую полноту под темным костюмом и пальто. В остальном он был тот же - та же широкая улыбка, та же шляпа, та же очаровательная болтовня.
Мы взяли такси до отеля "Дрэйк" и пообедали в ресторане. Мы заказали по бифштексу, но если я пила вино, то Карлос заказал горячий чай - никаких коктейлей, вина и вообще спиртных напитков. Я хотела поговорить о книге "Путешествие в Икстлан", которую только что прочитала, но Карлос отказался. Он нервно и суетливо переходил от одной идеи к другой. После того, как мы вернулись в его номер, он все время расхаживал по комнате, то выглядывая в окно, то подходя к двери, то роясь в одном из своих чемоданов. Сбитая с толку, я присела в углу в украшенное броскими цветами кресло с изогнутой спинкой. Я наблюдала за его волнением с тихим раздражением.
Карлос достал из своего костюма серебряную ручку, набор карандашей и несколько иностранных монет и дал их мне для К. Дж., затем он нагнулся, схватил потрепанный чемодан и подтолкнул его ко мне, извиняясь за то, что края погрызла собака его друга. Его он тоже хотел подарить своему чочо.
Я решила принять душ. Когда я закончила, он по-прежнему был там, прыгая между кроватями и разговаривая по телефону. И он до поздней ночи продолжал названивать разным людям в Штатах и в Мексике, то разговаривая с каким-то профессором где-то в Калифорнии, то со своим редактором, то с Майклом Харнером. То он говорил по-английски, то по-испански, болтаясь на своем конце провода в своеобразном пассивном дрейфе. Когда я засыпала, он набирал номер в Оахаке или еще где-то.
На следующий день было еще хуже. Карлос превратился в совершенного диктатора, все время приказывая мне, так что я наконец заявила, что сниму номер в "Коммодоре". Я собрала вещи, вышла из комнаты и вошла в лифт. Карлос пошел за мной, и пока мы спускались, наставлял меня следить за тем, чтобы К. Дж. получил хорошее образование и регулярно посещал дантиста, и выговаривал мне за то, что я позволяла ему гонять на мотоцикле по грязным дорогам Западной Вирджинии. Он продолжал в том же духе до самого вестибюля, пока я не вспылила. "О'кей, Наполеон! О'кей!" - закричала я. Он дал мне неподписанный банковский чек на 5000 долларов для К. Дж.
Карлос смиренно поднял руки. "Послушай, я хотел бы скорее увидеть моего чочо. Может быть, я смогу взять его в Калифорнию или, может быть, на несколько недель в Южную Америку". Я рассеянно кивнула головой. "И скажи ему, что Наполеон передает привет".
Когда я вернулась домой в Чарльстон в Западной Вирджинии, то подала на развод. Я хотела сделать это в течение многих лет. У меня было чувство, что мы могли бы поправить положение и снова жить вместе, но уик-энд в Нью-Йорке подтвердил, что это безнадежно. Мне не нравилось, что я не знаю, замужем ли я официально, и поэтому я решила разорвать это окончательно. Только в октябре мне удалось поговорить с ним по телефону, и он сказал, что удивлен известием о разводе. Я пожаловалась на его странное отношение и поведение в Нью-Йорке.
Затем была долгая пауза, как будто Карлос отошел от телефона. Наконец он попросил меня повторить все о его поведении в Нью-Йорке, что я и сделала. Карлос выслушал, а потом серьезно признался, что совершенно сбит с толку.
- Я не был в Нью-Йорке в отеле "Дрэйк" в феврале, - сказал он.- и я не встречался там с тобой.
Я не была расположена говорить об этом: "Ну ладно, я знаю, что была в Нью-Йорке и провела ночь с кем-то, похожим на тебя, но, как я сказала, он действительно вел себя не так, как Карлос, которого я знала всегда".
"Нет, я серьезно, Мэгги. Я не был в Нью-Йорке в феврале". Он говорил чрезвычайно серьезным голосом.
Я призадумалась на мгновение и удивилась, зачем бы ему врать о чем-либо подобном. Кто-то там был, это несомненно. Но как бы там ни было, что это за странная шизофрения? И вдруг меня озарило -какой удивительный новый уровень предложил он всем. Какой новый чудесный трюк.
Теперь нельзя больше просто встретить таинственного мистера Кастанеду, поймать его в ресторане, позвонить ему и так далее. Нет, отныне и впредь в его аппарате есть новая уловка. Даже если кому-то и удастся где-нибудь поймать Карлоса и поговорить с ним подробно, что достаточно трудно, нет абсолютно никакой уверенности, что это действительно был он. Теперь их было двое, двойники, дубли, делая одного реального еще более недоступным, чем раньше. Мистер Метафизик! Он снова выбил у меня почву из-под ног!
25
Хлопанье вороньих крыльев... К. Дж. всегда возвращает его в скучный мир бюргеров. Карлос изо всех сил старается отпустить мальчика. Но он также пишет об индейцах, которые действительно существуют в своих ботинках и с ремешками для длинных кривых ножей, щурясь из своих удивительно сморщенных глазных впадин, как на цветной иллюстрации в "Нэйшнл джиогрэфик" иди еще где-нибудь. Они действительно имеют эти любопытные синкретические верования, которые Карлосу пришлось познать и понять, по крайней мере, до некоторой степени. Все это есть в его книгах, и поначалу он был довольно аккуратен, стараясь точно излагать все это. Конечно, он всегда вставлял много от себя в свои книги, и истина в том, что они никогда не были чисто антропологическими и никогда не задумывались как таковые. В конце концов, разве Уолтер Гольдшмидт, постоянно проживающий в УКЛА корифей, не назвал в своем блестящем введении "Учение" этнографическим и аллегорическим? Разве старик не употребил слова аллегория, как бы говоря, что Карлос смешивает здесь определенные уровни?
Поэтому ни для кого не было секретом, что какая-то часть материала в книгах Карлоса является абсолютно подлинным фактом реального мира, тогда как другая предположительно имеет чуть более субъективный характер. С самого начала Карлос занимался тем, что соединял эти маленькие истории, эти заключения, реальный опыт, полученный в пустыне, сны и подлинные диалоги с десятками информаторов -переплетая все в одно целое с деталями своего довольно светского лос-анджелесского образа жизни. Он писал о К. Дж. с самого начала -фактически, посвятил книгу ему - и поэтому, когда ему стало ясно, что он должен прекратить свою безумную любовь к мальчику, он начал думать о разлуке метафорически. У него это превратилось в одержимость, это мучило его в снах, и, когда он наконец сел заканчивать "Сказки о силе", это доминировало в настроении. Разрыв с К. Дж. стал необходим - в том смысле, что содействовал его преображению из ученика в человека знания.