Катерина Кириченко. Отстегните ремни

   Я могла бы все это понять, если бы прижилась в Голландии настолько, чтобы воспринимать ее как родину. Я видела: такое часто происходит, в частности, у эмигрантов, привезенных за границу в детстве. У них не остается никаких толком воспоминаний о прошлом, и они со школьных лет впитывают новую страну как родину. Я же попала за границу слишком поздно для такого эффекта. И пусть с годами полностью наладила быт и бизнес, завела друзей и прижилась во всех смыслах, чувства, что я там дома, у меня не возникало. Более того, ощущала себя я там русской. А, приехав в Россию, вроде бы как на родину, я впервые почувствовала себя голландкой. Выходила полная путаница: в какой бы из этих двух стран я не находилась, на родине или в Голландии, так гостеприимно меня приютившей, где был последние четырнадцать лет мой дом, – чувствовала я себя одинаково не дома. Ну, может, не одинаково, в Амстердаме мне было комфортнее, я отлично знала город, в отличие от Москвы, где переименовано все настолько массово, будто таким, как я, эмигрантам как бы давали понять, что им здесь больше делать нечего. Даже улицы, на которой стояла моя школа, больше нет. В Голландии был мой дом, там же и мои друзья. В Москве же (и недаром я боялась сюда так долго приезжать, чувствовала, наверное, насколько это будет эмоционально нелегко) у меня возникло ощущение полного отторжения. Я не узнавала ничего, даже не понимала больше, кто есть кто, не могла делить людей по типам и, даже, несмотря на всю свою осторожность, без конца попадала впросак со своими реакциями и трактовками происходящего.
   Я всегда гордилась, что потеряла национальность, – ведь вместе с ней пропадают и ограничения, навязанные этой национальной матрицей. Мне казалось, заодно у тебя прочищаются мозги, и ты можешь смотреть на вещи непредвзято и без условностей, приобретая некую свободу мышления и восприятия. Но цена за такую свободу, как выяснялось много позже, была не малой: теряя принадлежность к той или иной стране с ее особенностями и ограничениями менталитета, ты в том числе теряешь и что-то под названием Родина, в смысле, как у Шевчука: «а она нам нравится, хоть и не красавица».
   Впервые я остро осознала это несколько лет назад. Мы с мамой и Машкой, по уже установившейся у нас традиции, в очередной раз устраивали встречу на нейтральной территории, и выбор пал на Турцию – дешево, всем близко, не нужна виза, и все-таки море и тепло. Машка купила нам путевки, а я прилетела туда из Голландии. Проведя неделю в довольно скучном all inclusive отеле, состоявшем наполовину из русских туристов и наполовину – из сборной солянки из разных западных стран, мы разлетались так же, как и приехали – по своим странам.
   Самолеты наши улетали почти в одно время, и даже стойки на регистрацию пассажиров в маленьком аэропорту Мармариса оказались у нас соседними. И так мы и стояли, медленно двигаясь по направлению к стойкам, настроение у всех было грустное, и я смотрела на маму, на Машку, и не понимала, почему, если вот они – моя семья, такие родные для меня люди, я лечу не с ними, а (по ошибке, может?) стою в другой очереди? Но приглядевшись повнимательнее к окружавшим их людям, я поняла, что не чувствую ничего общего с этими быдловатыми на вид и уже успевшими, чисто по-русски, с утра нализаться товарищами, одетыми в излишне крикливую и дорогую одежду. И главное – у них у всех были совершенно другие глаза!
   Вздохнув, я осознала, что не ошиблась, и перевела взгляд на впереди стоящих голландцев. Но и тут меня ждал неприятный сюрприз: в моей очереди, регистрировавшейся на амстердамский рейс, тоже стояли совершенно чужие мне люди. Ни в их языке, ни в глазах я не прочла подтверждения, что не ошиблась в направлении. Я потопталась на месте, пытаясь понять, где мне комфортнее, и оказалась в пустом проходе ровно посередине между очередями.
   Зарегистрировавшись на рейс, мы на короткое время слились одним коридором, ведущим в душный предбанник вылета, и только там, под жужжащие вентиляторы и вечное нытье детей, последний раз разделились на две группы: одна шла коридором налево в самолет на Москву, вторая – направо в Амстердам. Как раз на распутье стояла группа слепленных боками серых пластиковых стульев и напольная пепельница, и предлагалось последний раз перед полетом покурить. Я кивнула Машке и остановилась. Мне казалось, что моя душа сейчас разорвется на части, я должна была решить, в какой самолет свернуть, налево с мамой, Машкой и полупьяными мужиками и вульгарными тетками – в Москву, или направо, с хехекающими на своем гхе-хе голландском языке блондинами, с которыми у меня не больше общего, чем с людьми, удалявшимися налево. Я с ужасом осознала, что моей очереди тут не было вообще, – были две, и обе чужие! Я закурила и у меня полились тихие слезы. Больше всего на свете мне захотелось остаться в Турции, лишь бы не делать этого выбора.
   Сейчас же, в полтретьего ночи, допивая бутылку вина на балконе квартиры, где я выросла, я чувствовала нечто похожее. Нет тут моей очереди. Есть лишь я и бутылка вина. И, может, этого вполне достаточно? И почему мне кажется, что я должна обязательно все досконально понимать в окружающем?
   Макс для меня – странный, незнакомый тип, появившийся в стране уже после моего отъезда, мы с ним из разных стран, но какая разница? Кто сказал, что мы не можем быть счастливы? Я была почти уверена, что очень ему нравлюсь. В конце концов, он даже выбросил мой билет (сумасшедшая выходка, которая обойдется мне теперь в лишние пятьсот евро за новый билет, но, черт возьми, как это было приятно!) А родина? Что вообще она такое? Кусок земли, который тебя питает силой? Как на фронте, русские солдаты носили землю в платочке, – развернут, посмотрят, засмолят цигарку… и опять можно под пулеметы, поскольку понятно, за что и почему умираешь.
   Путаные мысли бороздили мою пьяную голову. У меня не было такой земли, которую можно положить в платочек, но у меня нет и платочка. Зато есть бутылка вина, и родители, и Макс, который так мне нравился, и какая разница, где моя родина? И должна ли она быть вообще у человека? И стоит ли платить такую дорогую цену, как безусловное принятие национального менталитета со всеми его дурацкими ограничениями и полным отсутствием выбора, за это чувство – подержать горстку высохших песчинок в платке? И это мрачное удовлетворение, получаемое русскими при попытках вот так, ночью, после бутылки вина, покопаться в собственной душе – не осталось ли это во мне в нагрузку от родины? А тот факт, что мне ужасно нравится Макс, а я пытаюсь платить за себя в ресторане и боюсь разрешить себе влюбиться по-настоящему – это у меня уже от моих фламандских соотечественников? Думала, что освободилась от всей национальной гадости, а сама, возможно, наоборот, насобирала недостатки обеих стран?
   Неожиданно для себя я решила, что с завтрашнего дня заживу простой, самой обычной жизнью – не буду изводить и без того слишком склонную к рефлексии нервную систему идиотским самокопанием, а поцелую Макса, и пускай случится все, как оно должно случиться. Я выцедила из бутылки последние капли уже теплой и гадкой жидкости, которую тут продают, выдавая за «Шабли» (Девятьсот восемьдесят рублей за бутылку! Возмутительно! В Голландии можно купить совершенно нормальное вино в пять раз дешевле!) и отправила Максу очень не голландскую по духу эсэмеэску: «priglashau tebya zavtra na ujin, kotoryi ya gotovlu u tebya doma v 7 vechera».
   Через пару минут пришел ответ: «Как скажешь, солнышко».
   Время было уже около трех ночи. Боже! Я его разбудила или он тоже не спал?

День пятый

   Следующим утром ничего не предвещало драматических событий, которым уготовано было изменить мою жизнь и до начала которых оставались считанные счастливые часы. Моя новая (как решено вчера: простая и самая обычная) жизнь началась с обычной чашки кофе на мегапростой маминой кухне. Светило яркое летнее солнце, пахло нагретой травой из оврага, от кого-то из соседей доносились обрывки Земфиры:

 
…Этот город заполнен деньгами и проститутками,
Я не против ни тех, ни других, но только не сутками!
Я готова забыть и начать, разумеется, заново…
Приготовьте, согласно условиям, синего самого…
 

   Настроение было отличное, и, сделав себе сэндвич с помидором и моцареллой, я решила отправиться на закупки продуктов, необходимых для ужина у Макса на даче. Памятуя о моем шоке от магазина «Перекресток», где мало-мальски импортный продукт стоил в три раза дороже, чем в Голландии, а качества при этом был просто ужасающего, я позвонила Машке узнать адрес приличного магазина.
   – Только не подумай, что там будет дешевле «Перекрестка», – язвительно предупредила меня сестра, давая адрес ближайшей «Азбуки вкуса».
   – Ладно пугать! Расплачусь, было бы за что! – ответила я весело, зная наперед, что какие бы сюрпризы мне не готовил сегодняшний московский день, испортить мне настроение так просто никому не удастся.
   Цены в магазине меня все равно немного потрясли. Это в России такие таксы на импорт или просто не принято делать бизнес, накручивая меньше трехсот процентов прибыли? Еще одно неприятное открытие: несмотря на то, что выглядело все не в пример лучше, чем в «Перекрестке», на вкус продукты все равно были не такие. Французские сыры, пересекая российскую границу, как будто теряли цвет, авокадо – способность к дозреванию, пармская ветчина высыхала, пармезан – наоборот, размякал, а оливки приобретали прогорклый и кислый вкус.
   Но главное – сколько же на такое простое дело, как покупка одной сумки продуктов, в Москве уходило времени! Вернувшись домой, я обнаружила, что Макс заедет уже через три часа, а у меня еще конь в сборах не валялся! Ежедневная йога и пробежка в соседнем сквере еще не сделаны, волосы смотаны в хвост, маникюр надо делать заново, на носу красуется неизвестно откуда взявшийся мини-прыщик, с которым еще предстоит побороться в ванной, а мучительные полчаса у чемодана вообще уже начинали меня доставать. Та-ак! Быстро! Без нервов! Пара-тройка асан, круг по скверу и начинаем собираться!
   Минут через пятнадцать я остановилась на платье из линяло-лилового шелка, чуть выше колена, довольно открытый вырез которого кокетливо украшен выпуклыми цветками типа ромашек. Платье было специально куплено мной для Москвы и стоило почти треть моих месячных заработков. К нему – распущенные волосы, умеренные каблуки, французский маникюр и немного духов «Alien».

* * *

   Час спустя наша машина мягко въехала в автоматические ворота сногсшибательной подмосковной виллы. Назвать эту постройку «дачей» не поворачивался язык. Огромный участок, на вид – около сорока соток, солидный каменный дом, окруженный кустами сирени и жасмина, ухоженные газоны с красивой садовой подсветкой, а перед самым входом – невероятная статуя, изображавшая что-то из греческой мифологии. Первое впечатление – растерянность и удивление выбору такой скульптуры.
   – Вот мы и дома, – подмигнул Макс, который всю дорогу был очень общителен, пожалуй, даже слишком, без конца рассказывал анекдоты и забавные случаи из жизни, и, казалось, старательно избегал пауз, пытаясь скрыть волнение. Очевидно, моя выходка с ночной эсэмэской была, пожалуй, немного слишком преждевременной, откровенной? Не могу сказать, что я совсем в ней не засомневалась, протрезвев поутру и вспомнив о вчерашнем приступе пьяной решительности.
   Мы поднялись на массивное, увитое чем-то вроде плюща крыльцо и вошли в дом, дверь которого почему-то оказалась незаперта. Ладно, в Голландии, пожилые люди часто не закрывают двери, по старой привычке, оставшейся от прежних лет, когда страна еще не была перенаселена неблагополучными ино странцами, но в Подмосковье мне показалось это более чем неосмотрительным.
   – В доме есть охрана? – спросила я.
   – Охрана? Нет. Есть кнопка сигнализации в моем кабинете на втором этаже. А что?
   Решив, что хозяину виднее, я промолчала. Мы прошли через просторный холл с какими-то гравюрами на стенах и опять с маленькой псевдоантичной статуэткой на пьедестале (бьюсь об заклад, над домом поработал неталантливый дизайнер из серии: деньги есть – ума не надо), и Макс распахнул передо мной двери гостиной. Первое, что бросилось мне в глаза, – почему-то работающий телевизор. Когда же глаза чуть привыкли к полумраку, я разглядела сидящую на диване пожилую женщину. Я замерла и вытаращилась сначала на нее, потом на хозяина дома.
   – Вечер добрый! Все у нас в порядке? Дашка заснула? – кинул Макс на ходу, шурша купленными мной пакетами с едой и направляясь с ними на кухню.
   Женщина, судя по всему оказавшаяся в одном лице и домработницей, и Дашиной няней, поспешила за хозяином дома, давая объяснения о приготовленном ею ужине, прошедшем дне с ребенком и прочих хозяйственных делах.
   Пройдя за ними, я остановилась в дверях.
   – Это что у нас? Индюшка? – басил Макс, заглядывая в духовку. – Может, заберете ее внукам? У нас сегодня все равно свой ужин намечается. А вы идите домой. Больше сегодня ничего не надо.
   – Да? – обрадовалась женщина. – Но вы же просили меня сегодня на ночь остаться…
   Макс тем временем уже хлопал дверкой холодильника, рассовывая продукты по полкам.
   – Нет, нет… Идите. У нас тут кое-какие изменения в планах. Мы сами справимся. – Макс подмигнул мне. – А завтра приходите в… – он опять посмотрел на меня. – Ты во сколько встанешь? Я уеду рано, а за тобой попозже пришлю машину отвезти тебя в Москву. Хотя… Зачем тебе в Москву? Ты можешь оставаться тут… Комфортнее, чем у мамы ведь?
   Я в шоке молчала. Он предлагает мне У НЕГО ОСТАТЬСЯ ПОЖИТЬ?!
   Не дождавшись моего ответа, Макс махнул рукой и решил все за меня.
   – Короче, Ксюшка здесь завтра остается, так что вам приходить не будет никакой нужды. Ты ведь посидишь днем с Дашкой, солнышко? Познакомитесь заодно. Гулять сходите. У нас тут такие леса! А я постараюсь пораньше вернуться, и сгоняем на Истринское водохранилище. Ты же еще не видела мой катер? Ну и решено значит! Чего ты там в Москве сидишь, я вообще не понимаю? Дышать нечем. Духотища. Короче, заметано. Да?
   Женщина благодарно засуетилась, упаковала щедро подаренную ей индюшку в полиэтиленовый пакет и испарилась.
   Я присела на высокий табурет у барной стойки и огляделась. На кухне царил неожиданный для каменного дома с античными скульптурами хайтек. Стальные поверхности, прямые линии, минимализм и в центре всего этого – Макс в переднике! У меня сегодня точно был вечер сюрпризов! Бизнесмен – владелец аптек и больниц – никаким образом не ассоциировался у меня с передником.
   – Вина? – спросил он, ловко откупоривая бутылку.
   Я кивнула.
   – А Даша разве живет не у мамы? – аккуратно поинтересовалась я, выводя пальцем невидимые узоры на черной гранитной столешнице.