Каттнер Генри. Мур. Механическое эго

Робот!
Голова Мартина повернулась к закрытой двери. Но он остался стоять на
месте. Выражение слепого ужаса на его лице начало медленно и незаметно для
него меняться. Робот... может и подождать.
Машинально Мартин поднял руку, словно поправляя невидимый монокль.
Позади зазвонил телефон. Мартин оглянулся. Его губы искривились в
презрительную улыбку. Изящным движением смахнув пылинку с лацкана пиджака,
Мартин взял трубку, но ничего не сказал. Наступило долгое молчание. Затем
хриплый голос взревел:
- Алло, алло, алло! Вы слушаете? Я с вами говорю, Мартин!
Мартин невозмутимо молчал.
- Вы заставляете меня ждать! - рычал голос. - Меня, Сен-Сира!
Немедленно быть в зале! Просмотр начинается... Мартин, вы меня слышите?
Мартин осторожно положил трубку на стол. Он повернулся к зеркалу,
окинул себя критическим взглядом и нахмурился.
- Бледно, - пробормотал он. - Без сомнения, бледно. Не понимаю, зачем
я купил этот галстук?
Его внимание отвлекла бормочущая трубка. Он поглядел на нее, а потом
громко хлопнул в ладоши у самого микрофона. Из трубки донесся
агонизирующий вопль.
- Прекрасно, - пробормотал Мартин, отворачиваясь. - Этот робот оказал
мне большую услугу. Мне следовало бы понять это раньше. В конце концов,
такая супермашина, как ЭНИАК, должна быть гораздо умнее человека, который
всего лишь простая машина. Да, - прибавил он, выходя в холл и сталкиваясь
с Тони Ла-Мотта, которая снималась в одном из фильмов "Вершины". - МУЖЧИНА
- ЭТО МАШИНА, А ЖЕНЩИНА... - Тут он бросил на мисс Ла-Мотта такой
многозначительный и высокомерный взгляд, что она даже вздрогнула, - А
ЖЕНЩИНА - ИГРУШКА, - докончил Мартин и направился к первому просмотровому
залу, где его ждали Сен-Сир и судьба.


Киностудия "Вершина" на каждый эпизод тратила в десять раз больше
пленки, чем он занимал в фильме, побив таким образом рекорд "Метро -
Голдвин - Мейер". Перед началом каждого съемочного дня эти груды
целлулоидных лент просматривались в личном просмотровом зале Сен-Сира -
небольшой роскошной комнате с откидными креслами и всевозможными другими
удобствами. На первый взгляд там вовсе не было экрана. Если второй взгляд
вы бросали на потолок, то обнаруживали экран именно там.
Когда Мартин вошел, ему стало ясно, что с экологией что-то не так.
Исходя из теории, будто в дверях появился прежний Никлас Мартин,
просмотровый зал, купавшийся в дорогостоящей атмосфере изысканной
самоуверенности, оказал ему ледяной прием. Ворс персидского ковра
брезгливо съеживался под его святотатственными подошвами. Кресло, на
которое он наткнулся в густом мраке, казалось, презрительно пожало
спинкой. А три человека, сидевшие в зале, бросили на него взгляд, каким
был бы испепелен орангутанг, если бы он по нелепой случайности удостоился
приглашения в Бэкингемский дворец.
Диди Флеминг (ее настоящую фамилию запомнить было невозможно, не
говоря уж о том, что в ней не было ни единой гласной) безмятежно возлежала
в своем кресле, уютно задрав ножки, сложив прелестные руки и устремив
взгляд больших томных глаз на потолок, где Диди Флеминг в серебряных
чешуйках цветной кинорусалки флегматично плавала в волнах жемчужного
тумана. Мартин в полутьме искал на ощупь свободное кресло. В его мозгу
происходили странные вещи: крохотные заслонки продолжали открываться и
закрываться, и он уже не чувствовал себя Никласом Мартином. Кем же он
чувствовал себя в таком случае?
Он на мгновение вспомнил нейроны, чьи глаза-бусинки, чудилось ему,
выглядывали из его собственных глаз и заглядывали в них. Но было ли это на
самом деле? Каким бы ярким ни казалось воспоминание, возможно, это была
только иллюзия. Напрашивающийся ответ был изумительно прост и ужасно
логичен. ЭНИАК Гамма Девяносто Третий объяснил ему - правда, несколько
смутно, - в чем заключался его экологический эксперимент. Мартин просто
получил оптимальную рефлекторную схему своего удачливого прототипа,
человека, который наиболее полно подчинил себе свою среду. И ЭНИАК назвал
ему имя этого человека, правда среди путаных ссылок на другие прототипы,
вроде Ивана (какого?) и безыменного уйгура.
Прототипом Мартина был Дизраэли, граф Биконсфилд. Мартин живо
вспомнил Джорджа Арлисса в этой роли. Умный, наглый, эксцентричный и в
манере одеваться, и в манере держаться, пылкий, вкрадчивый, волевой, с
плодовитым воображением...
- Нет, нет, нет, - сказала Диди с невозмутимым раздражением. -
Осторожнее, Ник. Сядьте, пожалуйста, в другое кресло. На это я положила
ноги.
- Т-т-т-т, - сказал Рауль Сен-Сир, выпячивая толстые губы и огромным
пальцем указывая на скромный стул у стены. - Садитесь позади меня, Мартин.
Да садитесь же, чтобы не мешать нам. И смотрите внимательно. Смотрите, как
я творю великое из вашей дурацкой пьески. Особенно заметьте, как
замечательно я завершаю соло пятью нарастающими падениями в воду. Ритм -
это все, - закончил он. - А теперь - ни звука.
Для человека, родившегося в крохотной балканской стране Миксо-Лидии,
Рауль Сен-Сир сделал в Голливуде поистине блистательную карьеру. В тысяча
девятьсот тридцать девятом году Сен-Сир, напуганный приближением войны,
эмигрировал в Америку, забрав с собой катушки снятого им миксо-лидийского
фильма, название которого можно перевести примерно так: "Поры на
крестьянском носу".
Благодаря этому фильму, он заслужил репутацию великого кинорежиссера,
хотя на самом деле неподражаемые световые эффекты в "Порах" объяснялись
бедностью, а актеры показали игру, неведомую в анналах киноистории, лишь
потому, что были вдребезги пьяны. Однако критики сравнивали "Поры" с
балетом и рьяно восхваляли красоту героини, ныне известной миру как Диди
Флеминг.
Диди была столь невообразимо хороша, что по закону компенсации не
могла не оказаться невообразимо глупой. И человек, рассуждавший так, не
обманывался. Нейроны Диди не знали ничего. Ей доводилось слышать об
эмоциях, и свирепый Сен-Сир умел заставить ее изобразить кое-какие из них,
однако все другие режиссеры теряли рассудок, пытаясь преодолеть
семантическую стену, за которой покоился разум Диди - тихое зеркальное
озеро дюйма в три глубиной. Сен-Сир просто рычал на нее. Этот
бесхитростный первобытный подход был, по-видимому, единственным, который
понимала прославленная звезда "Вершины".
Сен-Сир, властелин прекрасной безмозглой Диди, быстро очутился в
высших сферах Голливуда. Он, без сомнения, был талантлив и одну картину
мог бы сделать превосходно. Но этот шедевр он отснял двадцать с лишним раз
- постоянно с Диди в главной роли и постоянно совершенствуя свой
феодальный метод режиссуры. А когда кто-нибудь пытался возражать, Сен-Сиру
достаточно было пригрозить, что он перейдет в "Метро - Голдвин - Мейер" и
заберет с собой покорную Диди (он не разрешал ей подписывать длительных
контрактов, и для каждой картины с ней заключался новый). Даже Толливер
Уотт склонял голову, когда Сен-Сир угрожал лишить "Вершину" Диди.
- Садитесь, Мартин, - сказал Толливер Уотт.
Это был высокий худой человек с длинным лицом, похожий на лошадь,
которая голодает, потому что из гордости не желает есть сено. С
неколебимым сознанием своего всемогущества он на миллиметр наклонил
припудренную сединой голову, а на его лице промелькнуло недовольное
выражение.
- Будьте добры, коктейль, - сказал он.
Неизвестно откуда возник официант в белой куртке и бесшумно скользнул
к нему с подносом. Как раз в эту секунду последняя заслонка в мозгу
Мартина встала на свое место и, подчиняясь импульсу, он протянул руку и
взял с подноса запотевший бокал. Официант, не заметив этого, скользнул
дальше склонившись, подал Уотту сверкающий поднос, на котором ничего не
было. Уотт и официант оба уставились на поднос.
Затем их взгляды встретились.
- Слабоват, - сказал Мартин, ставя бокал на поднос. - Принесите мне,
пожалуйста, другой. Я переориентируюсь для новой фазы с оптимальным
уровнем, - сообщил он ошеломленному Уотту и, откинув кресло рядом с
великим человеком, небрежно отпустился в него.
Как странно, что прежде на просмотрах он всегда бывал угнетен! Сейчас
он чувствовал себя прекрасно. Непринужденно. Уверенно.
- Виски с содовой мистеру Мартину, - невозмутимо сказал Уотт. - И еще
один коктейль мне.
- Ну, ну, ну! Мы начинаем! - нетерпеливо крикнул Сен-Сир.
Он что-то сказал в ручной микрофон, и тут же экран на потолке
замерцал, зашелестел, и на нем замелькали отрывочные эпизоды - хор
русалок, танцуя на хвостах, двигался по улицам рыбачьей деревушки во
Флориде.
Чтобы постигнуть всю гнусность судьбы, уготованной Никласу Мартину,
необходимо посмотреть хоть один фильм Сен-Сира. Мартину казалось, что
мерзостнее этого на пленку не снималось ничего и никогда. Он заметил, что
Сен-Сир и Уотт недоумевающе поглядывают на него. В темноте он поднял
указательные пальцы и начертил роботообразную усмешку. Затем, испытывая
упоительную уверенность в себе, закурил сигарету и расхохотался.
- Вы смеетесь? - немедленно вспыхнул Сен-Сир. - Вы не цените великого
искусства? Что вы о нем знаете, а? Вы что - гений?
- Это, - сказал Мартин снисходительно, - мерзейший фильм, когда-либо
заснятый на пленку.
В наступившей мертвой тишине Мартин изящным движением стряхнул пепел
и добавил:
- С моей помощью вы еще можете не стать посмешищем всего континента.
Этот фильм до последнего метра должен быть выброшен в корзину. Завтра рано
поутру мы начнем все сначала и...
Уотт сказал негромко:
- Мы вполне способны сами сделать фильм из "Анджелины Ноэл", Мартин.
- Это художественно! - взревел Сен-Сир. - И принесет большие деньги!
- Деньги? Чушь! - коварно заметил Мартин и щедрым жестом стряхнул
новую колбаску пепла. - Кого интересуют деньги? О них пусть думает
"Вершина".
Уотт наклонился и, щурясь в полумраке, внимательно посмотрел на
Мартина.
- Рауль, - сказал он, оглянувшись на Сен-Сира, - насколько мне
известно, вы приводите своих... э... новых сценаристов в форму. На мой
взгляд, это не...
- Да, да, да, да! - возбужденно крякнул Сен-Сир. - Я их привожу в
форму! Горячечный припадок, а? Мартин, вы хорошо себя чувствуете? Голова у
вас в порядке?
Мартин усмехнулся спокойно и уверенно.
- Не тревожьтесь, - объявил он. - Деньги, которые вы на меня
расходуете, я возвращаю вам с процентами в виде престижа. Я все прекрасно
понимаю. Наши конфиденциальные беседы, вероятно, известны Уотту.
- Какие еще конфиденциальные беседы? - прогрохотал Сен-Сир и густо
побагровел.
- Ведь мы ничего не скрываем от Уотта, не так ли? - не моргнув
глазом, продолжал Мартин. - Вы наняли меня ради престижа, и престиж вам
обеспечен, если только вы не станете зря разевать пасть. Благодаря мне имя
Сен-Сира покроется славой. Конечно, это может сказаться на сборах, но
подобная мелочь...
- Пджрзксгл! - возопил Сен-Сир на своем родном языке и, восстав из
кресла, взмахнул микрофоном, зажатым в огромной волосатой лапе.
Мартин ловко изогнулся и вырвал у него микрофон.
- Остановите показ! - распорядился он властно.
Все это было очень странно. Каким-то дальним уголком сознания он
понимал, что при нормальных обстоятельствах никогда не посмел бы вести
себя так, но в то же время был твердо убежден, что впервые его поведение
стало по-настоящему нормальным. Он ощущал блаженный жар уверенности, что
любой его поступок окажется правильным, во всяком случае пока не истекут
двенадцать часов действия матрицы. Экран нерешительно замигал и погас.
- Зажгите свет! - приказал Мартин невидимому духу, скрытому за
микрофоном.
Комнату внезапно залил мягкий свет, и по выражению на лицах Уотта и
Сен-Сира Мартин понял, что оба они испытывают смутную и нарастающую
тревогу. Ведь он дал им немалую пищу для размышлений - и не только это. Он
попробовал вообразить, какие мысли сейчас теснятся в их мозгу, пробираясь
через лабиринт подозрений, которые он так искусно посеял.
Мысли Сен-Сира отгадывались без труда. Миксо-лидиец облизнул губы -
что было нелегкой задачей, - и его налитые кровью глаза обеспокоено
впились в Мартина. С чего это сценарист заговорил так уверенно? Что это
значит? Какой тайный грех Сен-Сира он узнал, какую обнаружил ошибку в
контракте, что осмеливается вести себя так нагло?
Толливер Уотт представлял проблему иного рода. Тайных грехов за ним,
по-видимому, не водилось, но и он как будто встревожился. Мартин сверлил
взглядом гордое лошадиное лицо, выискивая скрытую слабость. Да, справиться
с Уоттом будет потруднее, но он сумеет сделать и это.
- Последний подводный эпизод, - сказал он, возвращаясь к прежней
теме, - это невообразимая чепуха. Его надо вырезать. Сцену будем снимать
из-под воды.
- Молчать! - взревел Сен-Сир.
- Но это единственный выход, - настаивал Мартин. - Иначе она окажется
не в тон тому, что я написал теперь. Собственно говоря, я считаю, что весь
фильм надо снимать из-под воды. Мы могли бы использовать приемы
документального кино...
- Рауль, - внезапно сказал Уотт. - К чему он клонит?
- Он клонит, конечно, к тому, чтобы порвать свой контракт, - ответил
Сен-Сир, наливаясь оливковым румянцем. - Это скверный период, через
который проходят все мои сценаристы, прежде чем я приведу их в форму. В
Миксо-Лидии...
- А вы уверены, что сумеете привести его в форму? - спросил Уотт.
- Это для меня теперь уже личный вопрос, - ответил Сен-Сир, сверля
Мартина яростным взглядом. - Я потратил на этого человека почти три месяца
и не намерен расходовать мое драгоценное время на другого. Просто он
хочет, чтобы с ним расторгли контракт. Штучки, штучки, штучки.
- Это верно? - холодно спросил Уотт у Мартина.
- Уже нет, - ответил Мартин, - я передумал. Мой агент полагает, что
мне нечего делать в "Вершине". Собственно говоря, она считает, что это
плачевный мезальянс. Но мы впервые расходимся с ней в мнениях. Я начинаю
видеть кое-какие возможности даже в той дряни, которой Сен-Сир уже столько
лет кормит публику. Разумеется, я не могу творить чудес. Зрители привыкли
ожидать от "Вершины" помоев, и их даже приучили любить эти помои. Но мы
постепенно перевоспитаем их - и начнем с этой картины. Я полагаю, нам
следует символизировать ее экзистенциалистскую безнадежность, завершив
фильм четырьмястами метрами морского пейзажа - ничего, кроме огромных
волнующихся протяжений океана, - докончил он со вкусом.
Огромное волнующееся протяжение Рауля Сен-Сира поднялось с кресла и
надвинулось на Мартина.
- Вон! Вон! - закричал он. - Назад в свой кабинет, ничтожество! Это
приказываю я, Рауль Сен-Сир. Вон - иначе я раздеру тебя на клочки!
Мартин быстро перебил режиссера. Голос его был спокоен, но он знал,
что времени терять нельзя.
- Видите, Уотт? - спросил драматург громко, перехватив недоумевающий
взгляд Уотта. - Он не дает мне сказать вам ни слова, наверно боится, как
бы я не проговорился. Понятно, почему он гонит меня отсюда, - он
чувствует, что пахнет жареным.
Сен-Сир вне себя наклонился и занес кулак. Но тут вмешался Уотт.
Возможно, сценарист и правда пытается избавиться от контракта. Но за
этим явно кроется и что-то другое. Слишком уж Мартин небрежен, слишком
уверен в себе.
Уотт решил разобраться во всем до конца.
- Тише, тише, Рауль, - сказал он категорическим тоном. - Успокойтесь!
Я говорю вам - успокойтесь. Вряд ли нас устроит, если Ник подаст на вас в
суд за оскорбление действием. Ваш артистический темперамент иногда
заставляет вас забываться. Успокойтесь и послушаем, что скажет Ник.
- Держите с ним ухо востро, Толливер! - предостерегающе воскликнул
Сен-Сир. - Они хитры, эти твари, хитры, как крысы. От них всего можно...
Мартин величественным жестом поднес микрофон ко рту. Не обращая ни
малейшего внимания на разъяренного режиссера, он сказал властно:
- Соедините меня с баром, пожалуйста. Да... Я хочу заказать коктейль.
Совершенно особый. А... э... "Елену Глинскую".
- Здравствуйте, - раздался в дверях голос Эрики Эшби. - Ник, ты
здесь? Можно мне войти?
При звуке ее голоса по спине Мартина забегали блаженные мурашки.
С микрофоном в руке он повернулся к ней, но, прежде чем он успел
ответить, Сен-Сир взревел:
- Нет, нет, нет! Убирайтесь! Немедленно убирайтесь! Кто бы вы там ни
были - вон!
Эрика - деловитая, хорошенькая, неукротимая - решительно вошла в зал
и бросила на Мартина взгляд, выражавший долготерпеливую покорность судьбе.
Она, несомненно, готовилась сражаться за двоих.
- Я здесь по делу, - холодно заявила она Сен-Сиру. - Вы не имеете
права не допускать к автору его агента. Мы с Ником хотим поговорить с
мистером Уоттом.
- А, моя прелесть, садитесь! - произнес Мартин громким, четким
голосом и встал с кресла. - Добро пожаловать! Я заказываю себе коктейль.
Не хотите ли чего-нибудь?
Эрика взглянула на него с внезапным подозрением.
- Я не буду пить, - сказала она. - И ты не будешь. Сколько коктейлей
ты уже выпил? Ник, если ты напился в такую минуту...
- И, пожалуйста, поскорее, - холодно приказал Мартин в микрофон. - Он
мне нужен немедленно, вы поняли? Да, коктейль "Елена Глинская". Может
быть, он вам не известен? В таком случае слушайте внимательно: возьмите
самый большой бокал, а впрочем, лучше даже пуншевую чашу... Наполните ее
до половины охлажденным пивом. Поняли? Добавьте три мерки мятного
ликера...
- Ник, ты с ума сошел! - с отвращением воскликнула Эрика.
- ...и шесть мерок меда, - безмятежно продолжал Мартин. - Размешайте,
но не взбивайте. "Елену Глинскую" ни в коем случае взбивать нельзя.
Хорошенько охладите...
- Мисс Эшби, мы очень заняты, - внушительно перебил его Сен-Сир,
указывая на дверь. - Не сейчас. Извините. Вы мешаете. Немедленно уйдите.
- Впрочем, добавьте еще шесть мерок меду, - задумчиво произнес Мартин
в микрофон. - И немедленно пришлите его сюда. Если он будет здесь через
шестьдесят секунд, вы получите премию. Договорились? Прекрасно. Я жду.
Он небрежно бросил микрофон Сен-Сиру.
Тем временем Эрика подобралась к Толливеру Уотту.
- Я только что говорила с Глорией Иден - она готова заключить с
"Вершиной" контракт на один фильм, если я дам согласие. Но я дам согласие,
только если вы расторгнете контракт с Никласом Мартином. Это мое последнее
слово.
На лице Уотта отразилось приятное удивление.
- Мы, пожалуй, могли бы поладить, - ответил он тотчас же (Уотт был
большим поклонником мисс Иден и давно мечтал поставить с ней "Ярмарку
тщеславия"). - Почему вы не привезли ее с собой? Мы могли бы...
- Ерунда! - завопил Сен-Сир. - Не обсуждайте этого, Толливер!
- Она в "Лагуне", - объяснила Эрика. - Замолчите же, Сен-Сир. Я не
намерена...
Но тут кто-то почтительно постучал в дверь.
Мартин поспешил открыть ее и, как и ожидал, увидел официанта с
подносом.
- Быстрая работа, - сказал он снисходительно, принимая большую
запотевшую чашу, окруженную кубиками льда. - Прелесть, не правда ли?
Раздавшиеся позади гулкие вопли Сен-Сира заглушили возможный ответ
официанта, который получил от Мартина доллар и удалился, явно борясь с
тошнотой.
- Нет, нет, нет, нет! - рычал Сен-Сир. - Толливер, мы можем получить
Глорию и сохранить этого сценариста: хотя он никуда не годится, но я уже
потратил три месяца, чтобы выдрессировать его в сен-сировском подходе.
Предоставьте это мне. В Миксо-Лидии мы...
Хорошенький ротик Эрики открывался и закрывался, но рев режиссера
заглушал ее голос. А в Голливуде было всем известно, что Сен-Сир может
реветь так часами без передышки.
Мартин вздохнул, поднял полную до краев чашу, изящно ее понюхал и
попятился к своему креслу. Когда его каблук коснулся полированной ножки,
он грациозно споткнулся и с необыкновенной ловкостью опрокинул "Елену
Глинскую" - пиво, мед, мятный ликер и лед - на обширную грудь Сен-Сира.
Рык Сен-Сира сломал микрофон.


Мартин обдумал составные части новоявленного коктейля с большим
тщанием. Тошнотворное пойло соединяло максимум элементов сырости, холода,
липкости и вонючести.
Промокший Сен-Сир задрожал, как в ознобе, когда ледяной напиток обдал
его ноги, и, выхватив платок, попробовал вытереться, но безуспешно.
Носовой платок намертво прилип к брюкам, приклеенный к ним двенадцатью
мерками меда. От режиссера разило мятой.
- Я предложил бы перейти в бар, - сказал Мартин, брезгливо сморщив
нос. - Там, в отдельном кабинете, мы могли бы продолжить наш разговор
вдали от этого... этого немножко слишком сильного благоухания мяты.
- В Миксо-Лидии, - задыхался Сен-Сир, надвигаясь на Мартина и хлюпая
башмаками, - в Миксо-Лидии мы бросали собакам... мы варили в масле, мы...
- А в следующий раз, - сказал Мартин, - будьте так любезны не толкать
меня под локоть, когда я держу в руках "Елену Глинскую". Право же, это
весьма неприятно.
Сен-Сир набрал воздуха в грудь, Сен-Сир выпрямился во весь свой
гигантский рост... и снова поник. Он выглядел, как полицейский эпохи
немого кино после завершения очередной погони, - и знал это. Если бы он
сейчас убил Мартина, даже в такой развязке все равно отсутствовал бы
элемент классической трагедии. Он оказался бы в невообразимом положении
Гамлета, убивающего дядю кремовыми тортами.
- Ничего не делать, пока я не вернусь! - приказал он, бросил на
Мартина последний свирепый взгляд и, оставляя за собой мокрые следы,
захлюпал к двери. Она с треском закрылась за ним, и на миг наступила
тишина, только с потолка лилась тихая музыка, так как Диди уже
распорядилась продолжать показ и теперь любовалась собственной прелестной
фигурой, которая нежилась в пастельных волнах, пока они с Дэном Дейли пели
дуэт о матросах, русалках и Атлантиде - ее далекой родине.
- А теперь, - объявил Мартин, с величавым достоинством поворачиваясь
к Уотту, который растерянно смотрел на него, - я хотел бы поговорить с
вами.
- Я не могу обсуждать вопросов, связанных с вашим контрактом, до
возвращения Рауля, - быстро сказал Уотт.
- Чепуха, - сказал Мартин твердо. - С какой стати Сен-Сир будет
диктовать вам ваши решения? Без вас он не сумел бы снять ни одного
кассового фильма, как бы ни старался. Нет, Эрика, не вмешивайся. Я сам
этим займусь, прелесть моя.
Уотт встал.
- Извините, но я не могу этого обсуждать, - сказал он. - Фильмы
Сен-Сира приносят большие деньги, а вы неопыт...
- Потому-то я и вижу положение так ясно, - возразил Мартин. - Ваша
беда в том, что вы проводите границу между артистическим гением и
финансовым гением. Вы даже не замечаете, насколько необыкновенно то, как
вы претворяете пластический материал человеческого сознания, создавая
Идеального Зрителя. Вы - экологический гений, Толливер Уотт. Истинный
художник контролирует свою среду, а вы с неподражаемым искусством
истинного мастера постепенно преображаете огромную массу живого, дышащего
человечества в единого Идеального Зрителя...
- Извините, - повторил Уотт, но уже не так резко. - У меня, право,
нет времени... Э-э...
- Ваш гений слишком долго оставался непризнанным, - поспешно сказал
Мартин, подпуская восхищения в свой золотой голос. - Вы считаете, что
Сен-Сир вам равен, и в титрах стоит только его имя, а не ваше, но в
глубине души должны же вы сознавать, что честь создания его картин
наполовину принадлежит вам! Разве Фидия не интересовал коммерческий успех?
А Микеланджело? Коммерческий успех - это просто другое название
функционализма, а все великие художники создают функциональное искусство.
Второстепенные детали на гениальных полотнах Рубенса дописывали его
ученики, не так ли? Однако хвалу за них получал Рубенс, а не его наемники.
Какой же из этого можно сделать вывод? Какой? - И тут Мартин, верно оценив
психологию своего слушателя, умолк.
- Какой же? - спросил Уотт.
- Садитесь, - настойчиво сказал Мартин, - и я вам объясню. Фильмы
Сен-Сира приносят доход, но именно вам они обязаны своей идеальной формой.
Это вы, налагая матрицу своего характера на все и вся в "Вершине"...
Уотт медленно опустился в кресло. В его ушах властно гремели
завораживающие взрывы дизраэлевского красноречия. Мартину удалось
подцепить его на крючок. С непогрешимой меткостью он с первого же раза
разгадал слабость Уотта: киномагнат вынужден был жить в среде
профессиональных художников, и его томило смутное ощущение, что
способность преумножать капиталы чем-то постыдном - приходилось решать
задачи потруднее. Он подчинял своей воле парламенты.
Уотт заколебался, пошатнулся - и пал. На это потребовалось всего
десять минут. Через десять минут, опьянев от звонких похвал своим
экономическим способностям, Уотт понял, что Сен-Сир - пусть и гений в
своей области - не имеет права вмешиваться в планы экономического гения.
- С вашей широтой видения вы можете охватить все возможности и
безошибочно выбрать правильный путь, - убедительно доказывал Мартин. -
Прекрасно. Вам нужна Глория Иден. Вы чувствуете - не так ли? - что от меня
толку не добиться. Лишь гении умеют мгновенно менять свои планы... Когда
будет готов документ, аннулирующий мой контракт?
- Что? - спросил Уотт, плавая в блаженном головокружении. - А, да...
Конечно. Аннулировать ваш контракт...
- Сен-Сир будет упорно цепляться за свои прошлые ошибки, пока
"Вершина" не обанкротится, - указал Мартин. - Только гений, подобный
Толливеру Уотту, кует железо, пока оно горячо - когда ему представляется
шанс обменять провал на успех, какого-то Мартина на единственную Иден.
- Гм-м, - сказал Уотт. - Да. Ну, хорошо. - На его длинном лице
появилось деловитое выражение. - Хорошо. Ваш контракт будет аннулирован