Страница:
Впрочем, и женские губы тоже. Эгути стал вспоминать, как женщины красятся и как снимают косметику перед сном; у некоторых из них ненакрашенные губы выглядели выцветшими, другие, стерев помаду, сами становились изнуренными и поблекшими. В мягком свете, падающем с потолка на лицо спящей сейчас рядом с Эгути девушки, и в отблесках бархатных штор, трудно было с уверенностью сказать, красится она или нет, было ясно только, что ресницы она не загибала. Ее губы и слегка приоткрытые зубы сияли невинностью. Она, должно быть, еще не прибегала к таким уловкам, как освежение рта ароматическими вещевами, поэтому Эгути чувствовал лишь запах дыхания молодой женщины. Ему не нравились темные большие соски, у девушки они были маленькие и светло– розовые, Эгути убедился в этом, приподняв одеяло, укрывавшее девушку по плечи. Девушка лежала на спине, так что можно было поцеловать ее в грудь. Она явно была не из тех женщин, которых неприятно целовать. Эгути подумалось, что если уж ему в его годы все это доставляет такое удовольствие, то какую же радость получают бывающие здесь старики, которые готовы заплатить за это любую цену, готовы рисковать всем. У него мелькнула мысль, что среди этих стариков есть, наверное, и скупые. А девушка спит и ни о чем не подозревает; интересно, всегда ли ее лицо выглядит так, как здесь? Не бывает ли оно несвежим, некрасивым? Эгути не втянулся в эту дьявольскую, отвратительную игру, потому что девушка была так прекрасна во сне. Не заключается ли разница между Эгути и другими стариками в том, что в нем еще оставалось нечто, позволявшее ему вести себя как подобает мужчине? Тем, другим, необходимо, чтобы девушка беспробудно спала всю ночь. А старый Эгути, правда, легонько, но уже дважды пытался разбудить ее. Он и сам не знал, что бы стал делать, если бы по недоразумению девушка вдруг проснулась, но хотел ее разбудить. Очевидно, из любви к ней. Нет, должно быть, все– таки от ощущения пустоты и страха.
– Не пора ли спать? – услышал он свой собственный шепот, хотя вполне мог говорить громко, и добавил: – Этот сон не будет вечным. Ни для нее, ни для меня…– После этой необычной ночи, как и после любой другой до нее, завтра утром он проснется, чтобы жить,– подумал Эгути и закрыл глаза. Ему мешала согнутая в локте рука девушки, указательный палец которой касался ее губ. Эгути взял ее руку за запястье и положил вдоль тела. Почувствовал пальцами пульс и задержал их на запястье девушки. Пульс бился приятно и ровно. Спокойное дыхание спящей было немного медленнее, чем дыхание Эгути. Ветер время от времени пролетал над крышей, но в нем больше не слышалось голоса приближающейся зимы. Шум волн, бьющихся о скалы, доносился все еще громко, но уже мягче; казалось, что отзвуки этого шума поднимаются с моря, как музыка, звучащая в теле девушки и переходящая в биение пульса на запястье, а затем в биение сердца в ее груди. Перед закрытыми веками Эгути в такт этой музыке закружился в танце белоснежный мотылек. Старик выпустил руку девушки. Теперь он совсем к ней не прикасался. Запах ее дыхания, запах тела, запах волос были едва ощутимы.
Старый Эгути вспомнил те несколько дней, когда он со своей возлюбленной, у которой однажды на груди выступила кровь, тайком сбежал в Киото через Хокурику. Быть может, он смог сейчас так живо все это припомнить оттого, что ему передавалось немного тепла от юного, чистого тела спящей девушки. Железная дорога от Хокурику до Киото проходит через множество маленьких туннелей. Каждый раз, когда поезд въезжал в туннель, девушка пугалась, прижималась коленями к Эгути и хватала его за руку» Когда они выезжали из туннеля, над пригорками и маленькими бухточками стояли радуги. И каждый раз девушка восклицала, радуясь каждой маленькой радуге: «Какая прелесть!» или «Ах, как красиво!» Она искала их глазами и справа, и слева и порой замечала такие бледные и неприметные, что трудно было сказать, есть ли они на самом деле. В конце концов это удивительное обилие радуг стало ей казаться плохим предзнаменованием.
– А вдруг нас догонят? Боюсь, нас схватят, как только мы приедем в Киото. А если меня отвезут назад домой, то уже больше не выпустят.– Эгути, только что окончивший университет и поступивший на службу, понимал, что в Киото им не на что будет жить и что, если они не решатся на самоубийство, им придется вернуться в Токио. Но глядя на маленькие радуги, он не мог отогнать воспоминания о самой потаенной части ее тела, которая потрясла его своей безгрешной чистотой во время свидания в гостинице у реки в Канадзава. В ту ночь шел снег. Молодой Эгути был так тронут, что у него перехватило дыхание и на глазах выступили слезы. Потом на протяжении десятков лет он не встречал такой безгрешности и чистоты ни у одной женщины. Ему казалось, что после этого он лучше стал пони-мать суть чистоты и что чистота сокровенного места девушки была одновременно и чистотой ее сердца. «Какие глупости!» – пытался он высмеять сам себя, но это воспоминание, став реальностью в потоке его стремлений, и сейчас, на склоне лет, было неизгладимо глубоким. В Киото девушку разыскал и отвез обратно домой человек, посланный ее родителями; вскоре ее выдали замуж.
Однажды они случайно встретились на берегу пруда Синобадзу в парке Уэно; девушка несла на руках ребенка. У ребенка на голове была шерстяная шапочка. Стояла пора, когда на пруду Синобадзу вянут лотосы. Эгути подумал, что белый мотылек, танцующий перед его закрытыми глазами сейчас, когда он лежит рядом со спящей девушкой, появился, быть может, из белой шапочки на голове ребенка. Когда они встретились там, на берегу пруда Синобадзу, Эгути только спросил ее: «Ну, как, ты счастлива?» И она, не мываясь, ответила:
«Да, счастлива». Вряд ли бы она ответила иначе. «А почему ты здесь одна да еще с ребенком на руках?» – На этот странный вопрос она не ответила, только молча смотрела на Эгути.
– Это мальчик или девочка?
– Конечно, девочка. Разве ты не видишь?
– Это не мой ребенок?
– Да нет же, нет.– Девушка тряхнула головой, глаза ее стали злыми.
– Если это мой ребенок, можешь сейчас ничего не говорить, скажешь, когда захочешь, хоть через...
– Да нет же, правда, не твой. Я не забыла, что любила тебя, но, пожалуйста, оставь свои подозрения. Они могут принести ребенку несчастье.
– Ты так думаешь? – Эгути не стал всматриваться в лицо девочки, но долго провожал глазами удалявшуюся фигуру женщины. Отойдя довольно далеко, она обернулась, Увидев, что Эгути смотрит ей вслед, ускорила шаг. Больше они никогда не виделись. Эгути слышал, что она умерла десять лет назад. Эгути шестьдесят семь лет, многих его родственников и знакомых уже нет в живых, но память об этой девушке – о белой шапочке на голове ребенка, непорочной чистоте сокровенного места и капельках крови на груди – теперь остается живой и яркой. Быть может, никто в мире не встречал такой непорочности и чистоты, но скоро все это исчезнет вместе с ним навсегда. То, что девушка, хотя ей и было стыдно, послушно позволяла Эгути рассматривать себя, очевидно, свойственно всем женщинам, но сама она наверняка ничего не знала об этой изумительной чистоте. Ведь сама она не могла себя видеть.
Приехав тогда в Киото, Эгути и девушка ранним утром шли по тропинке через бамбуковую рощу. Листья бамбука серебрились в лучах утреннего солнца и тихонько шелестели. Сейчас на склоне лет в его воспоминаниях листья бамбука были тонкими, нежными и совершенно серебряными, стволы бамбука тоже казались отлитыми из серебра. С одной стороны у самой дорожки цвели осот и коммелина. Как будто перепутались времена года; но именно такой виделась Эгути эта дорога. Выйдя из бамбуковой рощи, они пошли вверх по ручью, чистому и прозрачному, и, наконец, вышли к шумящему водопаду, от которого во все стороны летели искрящиеся на солнце брызги, а посреди брызг стояла нагая девушка. На самом деле ничего подобного не было, но старому Эгути с некоторых пор стало казаться, что все было именно так. Иногда, глядя на красивые сосны, растущие на холмах в окрестностях Киото, Эгути вспоминал эту девушку. Но никогда еще его воспоминания о ней не были такими яркими, как этой ночью. Должно быть, причиной тому молодость спящей рядом с ним девушки.
Сон окончательно покинул старого Эгути, и он даже не пытался заснуть. Не было у него и желания вспоминать других женщин, кроме той, что любовалась маленькими радугами. Не хотелось ему и трогать спящую девушку или разглядывать ее тело. Он лег на живот и снова раскрыл вынутый из-под подушки пакетик. Женщина сказала, что в пакетике снотворное, но что это за снотворное? Такое же, каким усыпили девушку? Эгути заколебался, положил в рот только одну таблетку и запил ее большим количеством воды. Он иногда пил вино, чтобы лучше спать, снотворного же обычно не принимал и, видимо, поэтому быстро заснул. И привиделся ему сон. Как будто обнимает его женщина, но у нее почему-то четыре ноги и всеми четырьмя она обвила его. Впрочем, руки у нее тоже были. Эгути наполовину проснулся, но, размышляя о том, что четыре ноги – довольно странное явление, не чувствовал страха и даже нашел, что это гораздо более соблазнительно, чем две ноги. У него возникла неясная мысль, что такие сновидения вызывает выпитое им лекарство. Девушка во сне повернулась к нему спиной и прижалась ягодицами. Эгути огорчился, что голова девушки теперь отодвинулась от него; в сладостном полусне он стал перебирать длинные, рассыпавшиеся по постели волосы девушки, как бы расчесывая их пальцами, и снова уснул.
Его второй сон был просто жутким. В палате какой-то больницы его дочь родила урода. Проснувшись, Эгути не мог вспомнить, в чем заключалось это уродство. Вероятно, он не мог вспомнить, потому что не очень хотел. Во всяком случае это было что-то ужасное. Новорожденного сразу забрали от матери. Однако она, укрывшись за белой занавеской в родильной палате, стала разрезать ребенка на части. Чтобы выбросить. Рядом с ней стоял в белом халате знакомый Эгути врач. Эгути тоже стоял рядом и смотрел.
И здесь, раздираемый кошмаром, он окончательно проснулся. Его поразили алые бархатные шторы, висевшие со всех четырех сторон. Обхватив голову руками, он потер лоб. Что за кошмарные сны! Неужели в снотворном, которое дают в этом доме, кроется какой-то злой дух. Впрочем, он ведь пришел сюда в поисках извращенного наслаждения, вот и видит соответствующие сны. Старый Эгути не знал, которая из трех его дочерей ему приснилась, он даже не думал об этом. Все три родили нормальных, здоровых детей.
Если бы Эгути мог сейчас встать и уйти, он бы так и поступил. Но он проглотил еще одну оставшуюся под подушкой таблетку снотворного, чтобы заснуть покрепче. Почувствовал, как холодная вода потекла по пищеводу. Спящая девушка по-прежнему лежала спиной к нему. Не исключено, что через некоторое время она родит на свет какого-нибудь тупого или безобразного ребенка; при этой мысли старый Эгути дотронулся рукой до ее хрупкого плеча.
– Повернись ко мне.– И девушка, как будто услышав его, повернулась. Неожиданно она положила руку ему на грудь и прижалась к нему ногами, дрожащими как от холода. Ей, такой теплой, не могло быть холодно. То ли губами, то ли носом она издала стон.
– Тебе тоже снится что-то страшное?..– Эгути быстро погрузился в глубокий сон.
ГЛАВА 2
– Не пора ли спать? – услышал он свой собственный шепот, хотя вполне мог говорить громко, и добавил: – Этот сон не будет вечным. Ни для нее, ни для меня…– После этой необычной ночи, как и после любой другой до нее, завтра утром он проснется, чтобы жить,– подумал Эгути и закрыл глаза. Ему мешала согнутая в локте рука девушки, указательный палец которой касался ее губ. Эгути взял ее руку за запястье и положил вдоль тела. Почувствовал пальцами пульс и задержал их на запястье девушки. Пульс бился приятно и ровно. Спокойное дыхание спящей было немного медленнее, чем дыхание Эгути. Ветер время от времени пролетал над крышей, но в нем больше не слышалось голоса приближающейся зимы. Шум волн, бьющихся о скалы, доносился все еще громко, но уже мягче; казалось, что отзвуки этого шума поднимаются с моря, как музыка, звучащая в теле девушки и переходящая в биение пульса на запястье, а затем в биение сердца в ее груди. Перед закрытыми веками Эгути в такт этой музыке закружился в танце белоснежный мотылек. Старик выпустил руку девушки. Теперь он совсем к ней не прикасался. Запах ее дыхания, запах тела, запах волос были едва ощутимы.
Старый Эгути вспомнил те несколько дней, когда он со своей возлюбленной, у которой однажды на груди выступила кровь, тайком сбежал в Киото через Хокурику. Быть может, он смог сейчас так живо все это припомнить оттого, что ему передавалось немного тепла от юного, чистого тела спящей девушки. Железная дорога от Хокурику до Киото проходит через множество маленьких туннелей. Каждый раз, когда поезд въезжал в туннель, девушка пугалась, прижималась коленями к Эгути и хватала его за руку» Когда они выезжали из туннеля, над пригорками и маленькими бухточками стояли радуги. И каждый раз девушка восклицала, радуясь каждой маленькой радуге: «Какая прелесть!» или «Ах, как красиво!» Она искала их глазами и справа, и слева и порой замечала такие бледные и неприметные, что трудно было сказать, есть ли они на самом деле. В конце концов это удивительное обилие радуг стало ей казаться плохим предзнаменованием.
– А вдруг нас догонят? Боюсь, нас схватят, как только мы приедем в Киото. А если меня отвезут назад домой, то уже больше не выпустят.– Эгути, только что окончивший университет и поступивший на службу, понимал, что в Киото им не на что будет жить и что, если они не решатся на самоубийство, им придется вернуться в Токио. Но глядя на маленькие радуги, он не мог отогнать воспоминания о самой потаенной части ее тела, которая потрясла его своей безгрешной чистотой во время свидания в гостинице у реки в Канадзава. В ту ночь шел снег. Молодой Эгути был так тронут, что у него перехватило дыхание и на глазах выступили слезы. Потом на протяжении десятков лет он не встречал такой безгрешности и чистоты ни у одной женщины. Ему казалось, что после этого он лучше стал пони-мать суть чистоты и что чистота сокровенного места девушки была одновременно и чистотой ее сердца. «Какие глупости!» – пытался он высмеять сам себя, но это воспоминание, став реальностью в потоке его стремлений, и сейчас, на склоне лет, было неизгладимо глубоким. В Киото девушку разыскал и отвез обратно домой человек, посланный ее родителями; вскоре ее выдали замуж.
Однажды они случайно встретились на берегу пруда Синобадзу в парке Уэно; девушка несла на руках ребенка. У ребенка на голове была шерстяная шапочка. Стояла пора, когда на пруду Синобадзу вянут лотосы. Эгути подумал, что белый мотылек, танцующий перед его закрытыми глазами сейчас, когда он лежит рядом со спящей девушкой, появился, быть может, из белой шапочки на голове ребенка. Когда они встретились там, на берегу пруда Синобадзу, Эгути только спросил ее: «Ну, как, ты счастлива?» И она, не мываясь, ответила:
«Да, счастлива». Вряд ли бы она ответила иначе. «А почему ты здесь одна да еще с ребенком на руках?» – На этот странный вопрос она не ответила, только молча смотрела на Эгути.
– Это мальчик или девочка?
– Конечно, девочка. Разве ты не видишь?
– Это не мой ребенок?
– Да нет же, нет.– Девушка тряхнула головой, глаза ее стали злыми.
– Если это мой ребенок, можешь сейчас ничего не говорить, скажешь, когда захочешь, хоть через...
– Да нет же, правда, не твой. Я не забыла, что любила тебя, но, пожалуйста, оставь свои подозрения. Они могут принести ребенку несчастье.
– Ты так думаешь? – Эгути не стал всматриваться в лицо девочки, но долго провожал глазами удалявшуюся фигуру женщины. Отойдя довольно далеко, она обернулась, Увидев, что Эгути смотрит ей вслед, ускорила шаг. Больше они никогда не виделись. Эгути слышал, что она умерла десять лет назад. Эгути шестьдесят семь лет, многих его родственников и знакомых уже нет в живых, но память об этой девушке – о белой шапочке на голове ребенка, непорочной чистоте сокровенного места и капельках крови на груди – теперь остается живой и яркой. Быть может, никто в мире не встречал такой непорочности и чистоты, но скоро все это исчезнет вместе с ним навсегда. То, что девушка, хотя ей и было стыдно, послушно позволяла Эгути рассматривать себя, очевидно, свойственно всем женщинам, но сама она наверняка ничего не знала об этой изумительной чистоте. Ведь сама она не могла себя видеть.
Приехав тогда в Киото, Эгути и девушка ранним утром шли по тропинке через бамбуковую рощу. Листья бамбука серебрились в лучах утреннего солнца и тихонько шелестели. Сейчас на склоне лет в его воспоминаниях листья бамбука были тонкими, нежными и совершенно серебряными, стволы бамбука тоже казались отлитыми из серебра. С одной стороны у самой дорожки цвели осот и коммелина. Как будто перепутались времена года; но именно такой виделась Эгути эта дорога. Выйдя из бамбуковой рощи, они пошли вверх по ручью, чистому и прозрачному, и, наконец, вышли к шумящему водопаду, от которого во все стороны летели искрящиеся на солнце брызги, а посреди брызг стояла нагая девушка. На самом деле ничего подобного не было, но старому Эгути с некоторых пор стало казаться, что все было именно так. Иногда, глядя на красивые сосны, растущие на холмах в окрестностях Киото, Эгути вспоминал эту девушку. Но никогда еще его воспоминания о ней не были такими яркими, как этой ночью. Должно быть, причиной тому молодость спящей рядом с ним девушки.
Сон окончательно покинул старого Эгути, и он даже не пытался заснуть. Не было у него и желания вспоминать других женщин, кроме той, что любовалась маленькими радугами. Не хотелось ему и трогать спящую девушку или разглядывать ее тело. Он лег на живот и снова раскрыл вынутый из-под подушки пакетик. Женщина сказала, что в пакетике снотворное, но что это за снотворное? Такое же, каким усыпили девушку? Эгути заколебался, положил в рот только одну таблетку и запил ее большим количеством воды. Он иногда пил вино, чтобы лучше спать, снотворного же обычно не принимал и, видимо, поэтому быстро заснул. И привиделся ему сон. Как будто обнимает его женщина, но у нее почему-то четыре ноги и всеми четырьмя она обвила его. Впрочем, руки у нее тоже были. Эгути наполовину проснулся, но, размышляя о том, что четыре ноги – довольно странное явление, не чувствовал страха и даже нашел, что это гораздо более соблазнительно, чем две ноги. У него возникла неясная мысль, что такие сновидения вызывает выпитое им лекарство. Девушка во сне повернулась к нему спиной и прижалась ягодицами. Эгути огорчился, что голова девушки теперь отодвинулась от него; в сладостном полусне он стал перебирать длинные, рассыпавшиеся по постели волосы девушки, как бы расчесывая их пальцами, и снова уснул.
Его второй сон был просто жутким. В палате какой-то больницы его дочь родила урода. Проснувшись, Эгути не мог вспомнить, в чем заключалось это уродство. Вероятно, он не мог вспомнить, потому что не очень хотел. Во всяком случае это было что-то ужасное. Новорожденного сразу забрали от матери. Однако она, укрывшись за белой занавеской в родильной палате, стала разрезать ребенка на части. Чтобы выбросить. Рядом с ней стоял в белом халате знакомый Эгути врач. Эгути тоже стоял рядом и смотрел.
И здесь, раздираемый кошмаром, он окончательно проснулся. Его поразили алые бархатные шторы, висевшие со всех четырех сторон. Обхватив голову руками, он потер лоб. Что за кошмарные сны! Неужели в снотворном, которое дают в этом доме, кроется какой-то злой дух. Впрочем, он ведь пришел сюда в поисках извращенного наслаждения, вот и видит соответствующие сны. Старый Эгути не знал, которая из трех его дочерей ему приснилась, он даже не думал об этом. Все три родили нормальных, здоровых детей.
Если бы Эгути мог сейчас встать и уйти, он бы так и поступил. Но он проглотил еще одну оставшуюся под подушкой таблетку снотворного, чтобы заснуть покрепче. Почувствовал, как холодная вода потекла по пищеводу. Спящая девушка по-прежнему лежала спиной к нему. Не исключено, что через некоторое время она родит на свет какого-нибудь тупого или безобразного ребенка; при этой мысли старый Эгути дотронулся рукой до ее хрупкого плеча.
– Повернись ко мне.– И девушка, как будто услышав его, повернулась. Неожиданно она положила руку ему на грудь и прижалась к нему ногами, дрожащими как от холода. Ей, такой теплой, не могло быть холодно. То ли губами, то ли носом она издала стон.
– Тебе тоже снится что-то страшное?..– Эгути быстро погрузился в глубокий сон.
ГЛАВА 2
Эгути не думал, что когда-нибудь снова посетит дом «спящих красавиц». По крайней мере, у него не было такого намерения, когда он пришел туда первый раз. И когда утром, проснувшись, возвращался домой.
Лишь полмесяца спустя Эгути позвонил и спросил, нельзя ли ему прийти сегодня вечером. Ответивший ему голос принадлежал, должно быть, той самой сорокалетней женщине, но по телефону он звучал холодным шепотом, доносившимся из безмолвной пустоты.
– Если вы выйдете прямо сейчас, как говорите, то когда примерно будете здесь?
– Ну, думаю, чуть позже девяти.
– Нет, это слишком рано. Девушка еще не пришла, а если бы и пришла, то не успела бы заснуть…
Пораженный, Эгути молчал.
– Около одиннадцати она уже будет спать, так что прошу вас, приходите к этому часу. – Хотя женщина говорила спокойно и неторопливо, сердце Эгути забилось быстрее.
– Хорошо, я приеду в это время,– в горле у него пересохло.
Эгути хотелось спросить – как бы в шутку, – нельзя ли сделать так, чтобы девочка не спала, чтобы он мог увидеть ее до того, как она заснет, но слова застряли у него в горле, когда он вспомнил о тайных законах этого дома. А поскольку законы эти весьма сомнительны, то и соблюдаться должны неукоснительно. Если их нарушить хоть один раз, дом этот превратится в обычный публичный дом. И тогда угаснут и печальные желания старых мужчин., и их зачарованные сны. Для самого Эгути полной неожиданностью явилось то, как, словно от жарких чар, внезапно затрепетало его сердце, когда по телефону сообщили, что в девять часов слишком рано, девушка еще не спит, а усыпят ее лишь к одиннадцати. Такое чувство испытывает человек, оказавшийся за гранью обыденной жизни. И все это оттого, что девушка спит и ни за что не проснется.
Через полмесяца, неожиданно для самого себя, Эгути решил снова посетить этот дом; он не задумывался, много это или мало, и не пытался преодолеть искушение. У него не было никакого желания уподобляться другим посетителям этого дома, да он еще и не был так стар, как они. Однако первая ночь, проведенная здесь, не оставила у него неприятных воспоминаний. Несмотря на то что Эгути сознавал аморальность происходящего, у него появилось чувство, что никогда еще за свои шестьдесят семь лет он не испытывал к женщине такого чистого чувства, как в ту ночь. Такое ощущение возникло у него утром, когда он проснулся. Видимо, под действием снотворного он проспал дольше обычного, до восьми часов. Эгути лежал, не касаясь своим телом тела спящей девушки. Он наслаждался молодым теплом и легким запахом ее тела. Пробуждение было сладостным.
Девушка спала лицом к нему. Голова ее была немного выдвинута вперед, отчего на длинной свежей шее, под подбородком, появилась едва заметная жилка. Длинные волосы рассыпались по всей подушке. Старый Эгути отвел взгляд от красиво очерченных губ спящей и, вглядываясь в еe брови и ресницы, подумал, что она, вне всякого сомнения, еще невинна. Старчески дальнозоркие глаза Эгути не могли различить в отдельности каждую ресничку и каждый волосок в ее бровях. Не видел он и пушка, покрывавшего ее кожу, которая как бы мягко светилась. Ни на лице ее, ни на шее не было ни единой родинки. Сердце Эгути невольно переполнилось нежностью к спящей девушке, забылись ночные кошмары; у него появилось ребяческое чувство, что девушка испытывает к нему нежность. Найдя на ощупь грудь девушки, он легонько сжал ее в ладони. Возникло странное ощущение, как будто он коснулся груди своей матери еще до того, как она зачала его. Эгути отнял руку, но ощущение осталось, разливаясь от ладони до плеча, В соседней комнате послышался звук раздвигающихся фусума.
– Вы уже проснулись? – спросила женщина.– Завтрак готов.
– Да,– ответил Эгути, застигнутый врасплох. Утреннее солнце, проникшее сквозь щели в ставнях, бросало светлые блики на бархатные шторы, но слабый утренний свет еще не переборол тусклого освещения, падающего с потолка.
– Можно принести завтрак? – осведомилась женщина.
– Да.
Эгути приподнялся на локте и, вставая, другой рукой лeгонько провел по волосам девушки.
Эгути знал, что гостей будят до того, как проснется девушка, но женщина подавала ему завтрак совершенно спокойно, без спешки. Интересно, сколько еще проспит девушка? Однако не следует задавать лишних вопросов, и Эгути с безразличным видом заметил:
– Какая милая девочка.
– Да. Приятные ли вы видели сны?
– Она мне показала очень приятные сны. Женщина переменила тему разговора:
– Ветер и прибой утихли сегодня утром. Настоящая золотая осень.
Когда полмесяца спустя старый Эгути снова пришел в этот дом, любопытство его было уже не таким острым, как в первый раз, зато усилились не только угрызения совести и чувство стыда, но и душевное волнение. Нетерпение, вызванное необходимостью ждать с девяти часов до одиннадцати, переросло в чарующий соблазн. Открыла ворота и встретила его та же женщина, что и прежде. В токонома висела та же самая репродукция.
Зеленый чай был так же хорош. Сердце Эгути билось быстрее, чем в первую ночь, но он уселся на свое место как настоящий завсегдатай. Обернувшись назад и глядя на красные листья клена на пейзаже, Эгути сказал неожиданно:
– Здесь мягкий климат. И листья кленов, наверное, засыхают, так и не став красными. В саду было темно, и я не разглядел…
– Да? Возможно,– равнодушно отозвалась женщина.– Холодно стало. Я положила электрическое одеяло, оно для двоих. Там есть два переключателя, и гости могут регулировать тепло по своему вкусу.
– Я никогда не пользовался электрическими одеялами.
– Если вам не понравится, можете со своей стороны выключить, но со стороны девочки прошу вас не выключать…
Потому что на девушке нет никакой одежды, догадался Эгути.
– Под одним одеялом каждый из двоих может устанавливать температуру, какая ему нравится. Интересное устройство!
– Это американское одеяло… Однако прошу вас не делать ничего дурного и не выключать тепло на стороне девушки. Думаю, вы понимаете, что она не проснется, как бы холодно ни было.
Эгути промолчал.
– Сегодня девушка более опытная.
– Что?
– Она тоже красивая. Поэтому ей и не делают ничего плохого, а вот если бы она была некрасивой, то…
– Так это не та девушка, что в прошлый раз?
– Нет, не та… А что, вы не хотите другую?
– Не такой уж я непостоянный.
– Непостоянный? Но вы же не делаете ничего такого, чтобы можно было говорить о непостоянстве.– Она произнесла это снисходительным тоном с едва заметной презрительной усмешкой.– Никто из наших гостей ничего такого себе не позволяет. Сюда приходят только те, на кого можно целиком положиться.– Женщина с тонкими губами не смотрела на Эгути.
Он вздрогнул от стыда, но не знал, что ей на это ответить. Разве его собеседница не просто циничная и опытная хозяйка публичного дома?
– Вот вы толкуете о непостоянстве, а девушка даже не знает, с кем провела ночь. И та, прежняя, и сегодняшняя и не подозревают о вашем существовании, так что говорить о непостоянстве было бы слишком…
– Действительно. Это не назовешь нормальным человеческим общением.
– Почему же?
Смешно, что пришедший в этот дом старик, уже переставший в ее глазах быть мужчиной, пытается завести разговор о том, что его общение с усыпленной девушкой не является «человеческим».
– А что плохого в непостоянстве? – женщина засмеялась на удивление молодым смехом.– Но если уж вам так понравилась та девушка, то я могу ее усыпить для вас в следующий раз, хотя я уверена, что сегодняшняя вам понравится еще больше.
– Вы думаете? А что вы имели в виду, назвав ее более опытной? Какой у нее может быть опыт? Ведь она все время спит.
– Ну…– женщина встала, повернула ключ в двери соседней комнаты, заглянула внутрь и положила ключ перед Эгути.– Желаю вам спокойной ночи.
Оставшись один, Эгути долил воды из котелка в чайник для заварки и не спеша стал пить чай. Он пытался делать это спокойно, неторопливо, но чашка в его руке подрагивала. «Нет, дело не в старости, ведь я еще не тот гость, на которого можно целиком положиться»,– пробормотал он. А что, если он нарушит запреты этого дома и тем самым отомстит за все унижение и презрение, которые испытывают приходящие сюда старики? Не будет ли это больше похоже на нормальные человеческие отношения?! Неизвестно, насколько сильное снотворное приняла девушка, но в самом Эгути еще достаточно мужской силы, чтобы разбудить ее. Такие мысли роились в голове Эгути, но не находили отклика в его сердце.
Через несколько лет и Эгути будет так же слаб и жалок, как те старики, что посещают этот дом. И что же познал он в безмерных просторах, бездонных глубинах любви за прожитые шестьдесят семь лет? А вокруг бесконечно рождаются на свет новые женские тела, юные, прекрасные девушки. И разве сам воздух этого таинственного дома не насыщен страстными желаниями из недосмотренных снов и раскаяниями по безвозвратно ушедшим дням? Эгути уже приходило в голову, что спящие непробудно девушки воплощают для стариков некую надвременную свободу. Погруженные в глубокий сон, они на языке молчания могут поведать старикам все, что тем хотелось бы услышать.
Эгути встал, открыл дверь в соседнюю комнату и окунулся в теплый аромат. Улыбнулся. О чем он беспокоился? Руки девушки вытянуты вдоль туловища поверх одеяла. Ногти выкрашены в персиковый цвет. Губы накрашены очень ярко. Она лежала на спине.
– Опытная? – прошептал Эгути и подошел к девушке поближе. Щеки ее раскраснелись не только от наложенных румян, но и от тепла электрического одеяла. От девушки исходил сильный запах тела. У нее были слегка припухшие верхние веки и полные, как будто тоже припухшие, щеки. Шея была такой белизны, что в ней отражался алый цвет бархатных штор. И должно быть, именно оттого, что глаза ее были закрыты, она выглядела, как спящая юная обольстительница. Когда Эгути переодевался, отойдя в сторону и повернувшись к девушке спиной, теплый запах вновь окутал его. Наполнил собой всю комнату.
На этот раз старому Эгути, очевидно, не удастся держать себя в таких строгих рамках, как с первой девушкой. Бодрствующая или спящая, эта девушка соблазняла мужчин одним своим видом. Так, что если Эгути и нарушит запреты этого дома, то только по вине девушки. Эгути закрыл глаза и лежал, не шевелясь, словно в предвкушении предстоящего наслаждения. Он чувствовал, как из глубины его тела поднимается молодое тепло. Женщина сказала ему, что сегодняшняя девушка лучше прежней, интересно, как они отыскивают подобных красавиц? Эгути дом этот стал казаться еще более подозрительным. Ему было жаль касаться девушки, и он лежал, с удовольствием вдыхая ее запах, Эгути плохо разбирался в духах, но сейчас он был уверен, что этот запах принадлежит самой девушке. Для него не было большего счастья, чем забыться вот так сладким сном. Он решил попытаться заснуть. Тихонько подвинулся и прижался к девушке. Как бы в ответ, девушка грациозно повернулась к нему, спрятала руки под одеяло и вытянула их, словно собираясь обнять Эгути.
– Ты что, проснулась? Не спишь? – Эгути отодвинулся и потрепал ее по подбородку. Должно быть, он слишком сильно сжал его пальцами. Девушка, чтобы освободиться, прижалась лицом к подушке, губы ее слегка приоткрылись, и кончик указательного пальца Эгути скользнул по ее зубам. Он лежал, не двигаясь и не убирая пальца. Девушка не сомкнула губ. Несомненно, она не притворяется, а и вправду спит глубоким сном.
Эгути не ожидал, что сегодня будет не прежняя, а совсем другая девушка, поэтому он и выразил досаду в разговоре с женщиной; однако нетрудно понять, что здоровье девушки может быстро подорваться, если она будет каждый вечер принимать снотворное. Следовательно, Эгути и другие клиенты вынуждены быть «непостоянными» ради здоровья девушек. Но неужели на втором этаже дома нельзя принимать более одного посетителя? Эгути не знал, что делается внизу, но если там и была комната для приема гостей, то, самое большее, одна. Значит, здесь не так уж много девушек, которых усыпляют для стариков. Интересно, все ли они так же прекрасны, как те, которых видел Эгути?
Зубы девушки были влажными, и палец Эгути слегка прилипал к ним. Старик провел указательным пальцем между губами девушки по всему ряду зубов. Несколько раз, туда и обратно. Почувствовал, что губы ее изнутри пересохли, но вот опять увлажнились слюной и стали скользкими. Один зуб справа был немного неровный. Эгути взял его большим и указательным пальцами. Потом попытался просунуть палец глубже, но зубы девушки, несмотря на то что она спала, были крепко стиснуты и не разжимались. Вынув пальцы, Эгути обнаружил на них красное пятно. Чем же стереть след помады? Если вытереть пальцы о наволочку, женщина решит, что девушка лежала лицом вниз и испачкала подушку, но, чтобы помада стерлась, нужно сначала послюнявить пальцы. Эгути почему– то было противно брать в рот пальцы, запачканные красным. Он потер их о челку девушки. Потом принялся всеми пятью пальцами перебирать волосы девушки, запустил их поглубже, разлохматил волосы; постепенно движения его становились все более резкими. Концы волос с треском наэлектризовались, и заряды передавались пальцам Эгути. Запах волос стал более ощутимым. От тепла электрического одеяла усилился и запах тела девушки. Играя ее волосами, Эгути заметил, что линия волос девушки, в особенности на затылке, очерчена четко и красиво, как на картине. Волосы сзади были коротко подстрижены и зачесаны наверх. Длинные и короткие пряди волос в беспорядке падали ей на лоб. Приподняв эти пряди со лба, старик разглядывал ее брови и ресницы. Он так глубоко запустил пальцы ей в волосы, что коснулся кожи на голове.
Лишь полмесяца спустя Эгути позвонил и спросил, нельзя ли ему прийти сегодня вечером. Ответивший ему голос принадлежал, должно быть, той самой сорокалетней женщине, но по телефону он звучал холодным шепотом, доносившимся из безмолвной пустоты.
– Если вы выйдете прямо сейчас, как говорите, то когда примерно будете здесь?
– Ну, думаю, чуть позже девяти.
– Нет, это слишком рано. Девушка еще не пришла, а если бы и пришла, то не успела бы заснуть…
Пораженный, Эгути молчал.
– Около одиннадцати она уже будет спать, так что прошу вас, приходите к этому часу. – Хотя женщина говорила спокойно и неторопливо, сердце Эгути забилось быстрее.
– Хорошо, я приеду в это время,– в горле у него пересохло.
Эгути хотелось спросить – как бы в шутку, – нельзя ли сделать так, чтобы девочка не спала, чтобы он мог увидеть ее до того, как она заснет, но слова застряли у него в горле, когда он вспомнил о тайных законах этого дома. А поскольку законы эти весьма сомнительны, то и соблюдаться должны неукоснительно. Если их нарушить хоть один раз, дом этот превратится в обычный публичный дом. И тогда угаснут и печальные желания старых мужчин., и их зачарованные сны. Для самого Эгути полной неожиданностью явилось то, как, словно от жарких чар, внезапно затрепетало его сердце, когда по телефону сообщили, что в девять часов слишком рано, девушка еще не спит, а усыпят ее лишь к одиннадцати. Такое чувство испытывает человек, оказавшийся за гранью обыденной жизни. И все это оттого, что девушка спит и ни за что не проснется.
Через полмесяца, неожиданно для самого себя, Эгути решил снова посетить этот дом; он не задумывался, много это или мало, и не пытался преодолеть искушение. У него не было никакого желания уподобляться другим посетителям этого дома, да он еще и не был так стар, как они. Однако первая ночь, проведенная здесь, не оставила у него неприятных воспоминаний. Несмотря на то что Эгути сознавал аморальность происходящего, у него появилось чувство, что никогда еще за свои шестьдесят семь лет он не испытывал к женщине такого чистого чувства, как в ту ночь. Такое ощущение возникло у него утром, когда он проснулся. Видимо, под действием снотворного он проспал дольше обычного, до восьми часов. Эгути лежал, не касаясь своим телом тела спящей девушки. Он наслаждался молодым теплом и легким запахом ее тела. Пробуждение было сладостным.
Девушка спала лицом к нему. Голова ее была немного выдвинута вперед, отчего на длинной свежей шее, под подбородком, появилась едва заметная жилка. Длинные волосы рассыпались по всей подушке. Старый Эгути отвел взгляд от красиво очерченных губ спящей и, вглядываясь в еe брови и ресницы, подумал, что она, вне всякого сомнения, еще невинна. Старчески дальнозоркие глаза Эгути не могли различить в отдельности каждую ресничку и каждый волосок в ее бровях. Не видел он и пушка, покрывавшего ее кожу, которая как бы мягко светилась. Ни на лице ее, ни на шее не было ни единой родинки. Сердце Эгути невольно переполнилось нежностью к спящей девушке, забылись ночные кошмары; у него появилось ребяческое чувство, что девушка испытывает к нему нежность. Найдя на ощупь грудь девушки, он легонько сжал ее в ладони. Возникло странное ощущение, как будто он коснулся груди своей матери еще до того, как она зачала его. Эгути отнял руку, но ощущение осталось, разливаясь от ладони до плеча, В соседней комнате послышался звук раздвигающихся фусума.
– Вы уже проснулись? – спросила женщина.– Завтрак готов.
– Да,– ответил Эгути, застигнутый врасплох. Утреннее солнце, проникшее сквозь щели в ставнях, бросало светлые блики на бархатные шторы, но слабый утренний свет еще не переборол тусклого освещения, падающего с потолка.
– Можно принести завтрак? – осведомилась женщина.
– Да.
Эгути приподнялся на локте и, вставая, другой рукой лeгонько провел по волосам девушки.
Эгути знал, что гостей будят до того, как проснется девушка, но женщина подавала ему завтрак совершенно спокойно, без спешки. Интересно, сколько еще проспит девушка? Однако не следует задавать лишних вопросов, и Эгути с безразличным видом заметил:
– Какая милая девочка.
– Да. Приятные ли вы видели сны?
– Она мне показала очень приятные сны. Женщина переменила тему разговора:
– Ветер и прибой утихли сегодня утром. Настоящая золотая осень.
Когда полмесяца спустя старый Эгути снова пришел в этот дом, любопытство его было уже не таким острым, как в первый раз, зато усилились не только угрызения совести и чувство стыда, но и душевное волнение. Нетерпение, вызванное необходимостью ждать с девяти часов до одиннадцати, переросло в чарующий соблазн. Открыла ворота и встретила его та же женщина, что и прежде. В токонома висела та же самая репродукция.
Зеленый чай был так же хорош. Сердце Эгути билось быстрее, чем в первую ночь, но он уселся на свое место как настоящий завсегдатай. Обернувшись назад и глядя на красные листья клена на пейзаже, Эгути сказал неожиданно:
– Здесь мягкий климат. И листья кленов, наверное, засыхают, так и не став красными. В саду было темно, и я не разглядел…
– Да? Возможно,– равнодушно отозвалась женщина.– Холодно стало. Я положила электрическое одеяло, оно для двоих. Там есть два переключателя, и гости могут регулировать тепло по своему вкусу.
– Я никогда не пользовался электрическими одеялами.
– Если вам не понравится, можете со своей стороны выключить, но со стороны девочки прошу вас не выключать…
Потому что на девушке нет никакой одежды, догадался Эгути.
– Под одним одеялом каждый из двоих может устанавливать температуру, какая ему нравится. Интересное устройство!
– Это американское одеяло… Однако прошу вас не делать ничего дурного и не выключать тепло на стороне девушки. Думаю, вы понимаете, что она не проснется, как бы холодно ни было.
Эгути промолчал.
– Сегодня девушка более опытная.
– Что?
– Она тоже красивая. Поэтому ей и не делают ничего плохого, а вот если бы она была некрасивой, то…
– Так это не та девушка, что в прошлый раз?
– Нет, не та… А что, вы не хотите другую?
– Не такой уж я непостоянный.
– Непостоянный? Но вы же не делаете ничего такого, чтобы можно было говорить о непостоянстве.– Она произнесла это снисходительным тоном с едва заметной презрительной усмешкой.– Никто из наших гостей ничего такого себе не позволяет. Сюда приходят только те, на кого можно целиком положиться.– Женщина с тонкими губами не смотрела на Эгути.
Он вздрогнул от стыда, но не знал, что ей на это ответить. Разве его собеседница не просто циничная и опытная хозяйка публичного дома?
– Вот вы толкуете о непостоянстве, а девушка даже не знает, с кем провела ночь. И та, прежняя, и сегодняшняя и не подозревают о вашем существовании, так что говорить о непостоянстве было бы слишком…
– Действительно. Это не назовешь нормальным человеческим общением.
– Почему же?
Смешно, что пришедший в этот дом старик, уже переставший в ее глазах быть мужчиной, пытается завести разговор о том, что его общение с усыпленной девушкой не является «человеческим».
– А что плохого в непостоянстве? – женщина засмеялась на удивление молодым смехом.– Но если уж вам так понравилась та девушка, то я могу ее усыпить для вас в следующий раз, хотя я уверена, что сегодняшняя вам понравится еще больше.
– Вы думаете? А что вы имели в виду, назвав ее более опытной? Какой у нее может быть опыт? Ведь она все время спит.
– Ну…– женщина встала, повернула ключ в двери соседней комнаты, заглянула внутрь и положила ключ перед Эгути.– Желаю вам спокойной ночи.
Оставшись один, Эгути долил воды из котелка в чайник для заварки и не спеша стал пить чай. Он пытался делать это спокойно, неторопливо, но чашка в его руке подрагивала. «Нет, дело не в старости, ведь я еще не тот гость, на которого можно целиком положиться»,– пробормотал он. А что, если он нарушит запреты этого дома и тем самым отомстит за все унижение и презрение, которые испытывают приходящие сюда старики? Не будет ли это больше похоже на нормальные человеческие отношения?! Неизвестно, насколько сильное снотворное приняла девушка, но в самом Эгути еще достаточно мужской силы, чтобы разбудить ее. Такие мысли роились в голове Эгути, но не находили отклика в его сердце.
Через несколько лет и Эгути будет так же слаб и жалок, как те старики, что посещают этот дом. И что же познал он в безмерных просторах, бездонных глубинах любви за прожитые шестьдесят семь лет? А вокруг бесконечно рождаются на свет новые женские тела, юные, прекрасные девушки. И разве сам воздух этого таинственного дома не насыщен страстными желаниями из недосмотренных снов и раскаяниями по безвозвратно ушедшим дням? Эгути уже приходило в голову, что спящие непробудно девушки воплощают для стариков некую надвременную свободу. Погруженные в глубокий сон, они на языке молчания могут поведать старикам все, что тем хотелось бы услышать.
Эгути встал, открыл дверь в соседнюю комнату и окунулся в теплый аромат. Улыбнулся. О чем он беспокоился? Руки девушки вытянуты вдоль туловища поверх одеяла. Ногти выкрашены в персиковый цвет. Губы накрашены очень ярко. Она лежала на спине.
– Опытная? – прошептал Эгути и подошел к девушке поближе. Щеки ее раскраснелись не только от наложенных румян, но и от тепла электрического одеяла. От девушки исходил сильный запах тела. У нее были слегка припухшие верхние веки и полные, как будто тоже припухшие, щеки. Шея была такой белизны, что в ней отражался алый цвет бархатных штор. И должно быть, именно оттого, что глаза ее были закрыты, она выглядела, как спящая юная обольстительница. Когда Эгути переодевался, отойдя в сторону и повернувшись к девушке спиной, теплый запах вновь окутал его. Наполнил собой всю комнату.
На этот раз старому Эгути, очевидно, не удастся держать себя в таких строгих рамках, как с первой девушкой. Бодрствующая или спящая, эта девушка соблазняла мужчин одним своим видом. Так, что если Эгути и нарушит запреты этого дома, то только по вине девушки. Эгути закрыл глаза и лежал, не шевелясь, словно в предвкушении предстоящего наслаждения. Он чувствовал, как из глубины его тела поднимается молодое тепло. Женщина сказала ему, что сегодняшняя девушка лучше прежней, интересно, как они отыскивают подобных красавиц? Эгути дом этот стал казаться еще более подозрительным. Ему было жаль касаться девушки, и он лежал, с удовольствием вдыхая ее запах, Эгути плохо разбирался в духах, но сейчас он был уверен, что этот запах принадлежит самой девушке. Для него не было большего счастья, чем забыться вот так сладким сном. Он решил попытаться заснуть. Тихонько подвинулся и прижался к девушке. Как бы в ответ, девушка грациозно повернулась к нему, спрятала руки под одеяло и вытянула их, словно собираясь обнять Эгути.
– Ты что, проснулась? Не спишь? – Эгути отодвинулся и потрепал ее по подбородку. Должно быть, он слишком сильно сжал его пальцами. Девушка, чтобы освободиться, прижалась лицом к подушке, губы ее слегка приоткрылись, и кончик указательного пальца Эгути скользнул по ее зубам. Он лежал, не двигаясь и не убирая пальца. Девушка не сомкнула губ. Несомненно, она не притворяется, а и вправду спит глубоким сном.
Эгути не ожидал, что сегодня будет не прежняя, а совсем другая девушка, поэтому он и выразил досаду в разговоре с женщиной; однако нетрудно понять, что здоровье девушки может быстро подорваться, если она будет каждый вечер принимать снотворное. Следовательно, Эгути и другие клиенты вынуждены быть «непостоянными» ради здоровья девушек. Но неужели на втором этаже дома нельзя принимать более одного посетителя? Эгути не знал, что делается внизу, но если там и была комната для приема гостей, то, самое большее, одна. Значит, здесь не так уж много девушек, которых усыпляют для стариков. Интересно, все ли они так же прекрасны, как те, которых видел Эгути?
Зубы девушки были влажными, и палец Эгути слегка прилипал к ним. Старик провел указательным пальцем между губами девушки по всему ряду зубов. Несколько раз, туда и обратно. Почувствовал, что губы ее изнутри пересохли, но вот опять увлажнились слюной и стали скользкими. Один зуб справа был немного неровный. Эгути взял его большим и указательным пальцами. Потом попытался просунуть палец глубже, но зубы девушки, несмотря на то что она спала, были крепко стиснуты и не разжимались. Вынув пальцы, Эгути обнаружил на них красное пятно. Чем же стереть след помады? Если вытереть пальцы о наволочку, женщина решит, что девушка лежала лицом вниз и испачкала подушку, но, чтобы помада стерлась, нужно сначала послюнявить пальцы. Эгути почему– то было противно брать в рот пальцы, запачканные красным. Он потер их о челку девушки. Потом принялся всеми пятью пальцами перебирать волосы девушки, запустил их поглубже, разлохматил волосы; постепенно движения его становились все более резкими. Концы волос с треском наэлектризовались, и заряды передавались пальцам Эгути. Запах волос стал более ощутимым. От тепла электрического одеяла усилился и запах тела девушки. Играя ее волосами, Эгути заметил, что линия волос девушки, в особенности на затылке, очерчена четко и красиво, как на картине. Волосы сзади были коротко подстрижены и зачесаны наверх. Длинные и короткие пряди волос в беспорядке падали ей на лоб. Приподняв эти пряди со лба, старик разглядывал ее брови и ресницы. Он так глубоко запустил пальцы ей в волосы, что коснулся кожи на голове.