– Но ведь Китамото умер. Хотя и произошло чудо, о котором ты рассказывал, – волосы снова стали черными, и он помолодел…
– Ты ходил на похороны?
– Я не знал, что он умер. Услышал об этом уже после войны, когда все снова стало входить в привычную колею. Да и если бы знал, вряд ли поехал бы в Токио, – ведь тогда были самые страшные налеты.
– Противоестественное явление – долго продолжаться оно не могло. Выдергивая седые волосы, Китамото, безусловно, пытался противиться ходу времени, противиться угасанию, но срок, отпущенный человеку, – нечто совсем иное. Сделав свои волосы снова черными, продлить жизнь невозможно. Может быть, даже наоборот. Может быть, появление черных волос после седых как раз и приводит к тому, что духовные силы идут на убыль и продолжительность жизни сокращается. Нет, смертельная затея Китамото не для нас, – заключил приятель, покачав головой.
Его лысое темя пересекали зачесанные набок редкие волоски, напоминавшие прутики бамбуковой шторы.
– С кем из наших ни встретишься, все уже седые. Во время войны у меня еще была проседь, а после войны стал белый как лунь, – сказал Синго.
Синго поверил далеко не всему, что услыхал от приятеля. Он воспринял его рассказ как сплетню, да еще и не очень правдоподобную.
Но что Китамото умер, было правдой, – он и от других слышал об этом.
Оставшись один после ухода приятеля и вспоминая его рассказ, Синго испытал странное чувство. Если правда, что Китамото умер, то, может быть, правда, что перед смертью у него снова стали расти черные волосы вместо седых. Если правда, что у него снова стали расти черные волосы, то, может быть, правда, что он перед этим сошел с ума. Если правда, что он сошел с ума, то, может быть, правда, что он выдрал из головы все волосы без остатка. Если правда, что он выдрал из головы все волосы без остатка, то, может быть, правда, что, пока он смотрел в зеркало, волосы у него на голове седели. Значит, рассказ приятеля – сущая правда. Синго был потрясен.
«Забыл спросить у него, каким был Китамото, когда умер. Какие были у него волосы – черные или седые?»
Сказав это, Синго рассмеялся. Но и говорил он и смеялся про себя. Так что, кроме него, никто этого не слышал.
Но даже если рассказ приятеля – сущая правда и в нем нет никаких преувеличений, тон по отношению к Китамото был издевательским. Старик рассказывает об умершем старике лицемерно, жестоко. У Синго остался неприятный осадок от его рассказа.
Среди школьных товарищей Синго необычной смертью умерли двое – Китамото и Мидзута. Мидзута скоропостижно скончался, поехав с молодой женщиной на горячие воды. В конце прошлого года Синго уговорили купить оставшиеся после Мидзута маски Но, а в память о Китамото он взял в фирму Хидэко Танидзаки.
Мидзута умер после войны, и Синго смог пойти на его похороны. О смерти же Китамото, умершего в разгар налетов, он узнал значительно позже, и лишь когда с рекомендательным письмом дочери Китамото в фирму пришла Хидэко Танидзаки, он впервые услыхал, что семья Китамото до сих пор живет в префектуре Гифу, куда она эвакуировалась во время войны.
Хидэко сказала, что она школьная подруга дочери Китамото. Для Синго было большой неожиданностью, что дочь Китамото просит устроить на службу свою подругу. Он этой дочери ни разу не видел. Хидэко сказала, что и она после войны ни разу не встречалась с дочерью Китамото. И Синго подумал, что обе они легкомысленны до предела. Если дочь Китамото посоветовалась с матерью и та вспомнила о Синго, то могла бы сама написать, а не поручать дочери.
Поэтому Синго не чувствовал себя обязанным взять на службу девушку, которую ему рекомендуют.
Когда он увидел Хидэко, она сначала показалась ему малопривлекательной, какой-то легковесной.
И все же Синго взял Хидэко и сделал ее своей секретаршей. Она служила уже три года.
Три года пролетели, как один день, но сколько событий связано с Хидэко, вспоминал потом Синго. За эти три года Хидэко и на танцы ходила с Сюити, и в доме его любовницы стала бывать. Она даже показала Синго дорогу, когда он решил пойти посмотреть дом этой женщины.
Все это наконец стало Хидэко невыносимо, да и сама фирма ей опротивела.
Синго никогда не говорил с Хидэко о Китамото. И она, вероятно, не знала, что отец ее школьной подруги умер, сойдя с ума. Видимо, они с дочерью Китамото не были настолько близки, чтобы ходить друг к другу домой.
Синго считал Хидэко близким человеком, и когда она собралась уходить, понял, какая она добрая, порядочная девушка. Ее доброту и порядочность он воспринимал как чистоту, поскольку она была не замужем.
2
3
4
Ночной голос
1
2
– Ты ходил на похороны?
– Я не знал, что он умер. Услышал об этом уже после войны, когда все снова стало входить в привычную колею. Да и если бы знал, вряд ли поехал бы в Токио, – ведь тогда были самые страшные налеты.
– Противоестественное явление – долго продолжаться оно не могло. Выдергивая седые волосы, Китамото, безусловно, пытался противиться ходу времени, противиться угасанию, но срок, отпущенный человеку, – нечто совсем иное. Сделав свои волосы снова черными, продлить жизнь невозможно. Может быть, даже наоборот. Может быть, появление черных волос после седых как раз и приводит к тому, что духовные силы идут на убыль и продолжительность жизни сокращается. Нет, смертельная затея Китамото не для нас, – заключил приятель, покачав головой.
Его лысое темя пересекали зачесанные набок редкие волоски, напоминавшие прутики бамбуковой шторы.
– С кем из наших ни встретишься, все уже седые. Во время войны у меня еще была проседь, а после войны стал белый как лунь, – сказал Синго.
Синго поверил далеко не всему, что услыхал от приятеля. Он воспринял его рассказ как сплетню, да еще и не очень правдоподобную.
Но что Китамото умер, было правдой, – он и от других слышал об этом.
Оставшись один после ухода приятеля и вспоминая его рассказ, Синго испытал странное чувство. Если правда, что Китамото умер, то, может быть, правда, что перед смертью у него снова стали расти черные волосы вместо седых. Если правда, что у него снова стали расти черные волосы, то, может быть, правда, что он перед этим сошел с ума. Если правда, что он сошел с ума, то, может быть, правда, что он выдрал из головы все волосы без остатка. Если правда, что он выдрал из головы все волосы без остатка, то, может быть, правда, что, пока он смотрел в зеркало, волосы у него на голове седели. Значит, рассказ приятеля – сущая правда. Синго был потрясен.
«Забыл спросить у него, каким был Китамото, когда умер. Какие были у него волосы – черные или седые?»
Сказав это, Синго рассмеялся. Но и говорил он и смеялся про себя. Так что, кроме него, никто этого не слышал.
Но даже если рассказ приятеля – сущая правда и в нем нет никаких преувеличений, тон по отношению к Китамото был издевательским. Старик рассказывает об умершем старике лицемерно, жестоко. У Синго остался неприятный осадок от его рассказа.
Среди школьных товарищей Синго необычной смертью умерли двое – Китамото и Мидзута. Мидзута скоропостижно скончался, поехав с молодой женщиной на горячие воды. В конце прошлого года Синго уговорили купить оставшиеся после Мидзута маски Но, а в память о Китамото он взял в фирму Хидэко Танидзаки.
Мидзута умер после войны, и Синго смог пойти на его похороны. О смерти же Китамото, умершего в разгар налетов, он узнал значительно позже, и лишь когда с рекомендательным письмом дочери Китамото в фирму пришла Хидэко Танидзаки, он впервые услыхал, что семья Китамото до сих пор живет в префектуре Гифу, куда она эвакуировалась во время войны.
Хидэко сказала, что она школьная подруга дочери Китамото. Для Синго было большой неожиданностью, что дочь Китамото просит устроить на службу свою подругу. Он этой дочери ни разу не видел. Хидэко сказала, что и она после войны ни разу не встречалась с дочерью Китамото. И Синго подумал, что обе они легкомысленны до предела. Если дочь Китамото посоветовалась с матерью и та вспомнила о Синго, то могла бы сама написать, а не поручать дочери.
Поэтому Синго не чувствовал себя обязанным взять на службу девушку, которую ему рекомендуют.
Когда он увидел Хидэко, она сначала показалась ему малопривлекательной, какой-то легковесной.
И все же Синго взял Хидэко и сделал ее своей секретаршей. Она служила уже три года.
Три года пролетели, как один день, но сколько событий связано с Хидэко, вспоминал потом Синго. За эти три года Хидэко и на танцы ходила с Сюити, и в доме его любовницы стала бывать. Она даже показала Синго дорогу, когда он решил пойти посмотреть дом этой женщины.
Все это наконец стало Хидэко невыносимо, да и сама фирма ей опротивела.
Синго никогда не говорил с Хидэко о Китамото. И она, вероятно, не знала, что отец ее школьной подруги умер, сойдя с ума. Видимо, они с дочерью Китамото не были настолько близки, чтобы ходить друг к другу домой.
Синго считал Хидэко близким человеком, и когда она собралась уходить, понял, какая она добрая, порядочная девушка. Ее доброту и порядочность он воспринимал как чистоту, поскольку она была не замужем.
2
– Отец? Ой, как вы рано.
Кикуко выплеснула из ладоней воду, которую набрала, чтобы умыться, и стала наливать в умывальник воды для Синго.
В умывальник закапала кровь. Она расплылась в воде.
Синго сразу же вспомнил, как у него шла горлом кровь, и подумал, что эта чище, чем была у него, – ему показалось, что у Кикуко тоже пошла кровь горлом, но у нее кровь текла из носу.
Кикуко прижала к носу полотенце.
– Запрокинь голову, запрокинь голову. – Синго прикоснулся к спине Кикуко. Кикуко, словно отстраняясь от его руки, подалась вперед. Синго крепко взял ее за плечи и откинул назад, потом положил ей руку на лоб и запрокинул голову.
– Ой, отец, уже все в порядке. Простите меня. Кикуко говорила это, а кровь струйкой текла от ладони к локтю.
– Не вертись, тихонько присядь, а теперь откинься.
С помощью Синго Кикуко села на корточки я оперлась о стену.
– Откинься, я тебе говорю, – повторил Синго. Кикуко закрыла глаза и притихла. Лицо ее, бледное, словно она потеряла сознание, выглядело по-детски невинным, от всего отрешенным. Синго заметил легкий шрам на лбу, прикрытый волосами.
– Все в порядке? Если кровь остановилась, иди в спальню и ложись.
– Ничего. Уже все в порядке. – Кикуко вытерла нос полотенцем. – Запачкала весь умывальник, сейчас помою.
– Не нужно, оставь.
Синго поспешно вылил из умывальника воду. Ему показалось, что вода у самого дна приобрела чуть заметный красноватый оттенок.
Не пользуясь умывальником, он набрал в ладони воды из колонки и сполоснул лицо.
Синго подумал, что надо разбудить жену и попросить ее помочь Кикуко.
Но в то же время он подумал, что Кикуко не захочет показывать свекрови свою слабость.
У Кикуко фонтаном брызнула кровь из носу, нет, это фонтаном брызнули страдания Кикуко, подумал Синго.
Когда он, стоя перед зеркалом, причесывался, появилась Кикуко.
– Кикуко.
– Да, – обернулась она и, не останавливаясь, прошла в кухню. Кикуко несла полный совок горящих, углей. Синго показалось, что с угля сыплются искры. Огонь, разожженный газом, она положит в жаровню в столовой.
– Ой! – Синго даже вскрикнул, так он поразился. Он совсем забыл, что приехала его дочь, Фусако.
В столовой был полумрак, потому что в соседней комнате спали Фусако и двое ее детей и ставни на веранде не открывали.
Можно не будить старуху жену, чтобы она помогла Кикуко, – лучше разбудить Фусако.
Все это верно, но ведь, когда он подумал, не разбудить ли жену, он даже не вспомнил о существовании Фусако, и это было странно.
Синго подсел к жаровне, и Кикуко налила ему горячего чаю.
– Голова, наверно, кружится?
– Немножко.
– Еще совсем рано, ты бы лучше полежала сегодня утром.
– Нет, если я потихоньку буду ходить, ничего. Пойду принесу газету, на воздухе мне станет лучше. Говорят же: когда у женщины идет кровь носом – беспокоиться нечего, – сказала Кикуко в своей обычной мягкой манере. – Такое холодное утро, зачем вы, отец, поднялись чуть свет?
– Действительно, зачем? Я проснулся еще до того, как в храме зазвонил колокол. Он звонит всегда в шесть часов, и зимой и летом.
Синго встал раньше Сюити, но поехал в фирму после него. Так обычно бывало зимой.
Когда пришло время обеда, он пригласил Сюити в европейский ресторан неподалеку.
– Ты, наверно, знаешь, что на лбу у Кикуко есть шрам, – сказал Синго.
– Знаю, конечно.
– Видимо, шрам от щипцов, которые накладывал врач, – роды были тяжелые. Вряд ли это след страданий, испытанных ею при рождении, но теперь, когда Кикуко плохо, он сразу же бросается в глаза.
– Ты говоришь о сегодняшнем утре?
– Да.
– Может, это потому, что у нее пошла кровь из носу? Она побледнела, и шрам стал заметнее.
«Неужели Кикуко уже успела рассказать Сюити, что у нее пошла кровь из носу?» – разочарованно подумал Синго.
– Прошлую ночь Кикуко совсем не спала, да? Сюити нахмурился. Немного помолчав, он сказал:
– Не стоило бы тебе, отец, проявлять столько внимания к человеку, пришедшему к нам со стороны.
– Кого ты называешь «человеком, пришедшим к нам со стороны»? Свою собственную жену?
– Хорошо, скажу иначе: не стоило бы проявлять столько внимания к жене сына.
– Что ты имеешь в виду? Сюити не ответил.
Кикуко выплеснула из ладоней воду, которую набрала, чтобы умыться, и стала наливать в умывальник воды для Синго.
В умывальник закапала кровь. Она расплылась в воде.
Синго сразу же вспомнил, как у него шла горлом кровь, и подумал, что эта чище, чем была у него, – ему показалось, что у Кикуко тоже пошла кровь горлом, но у нее кровь текла из носу.
Кикуко прижала к носу полотенце.
– Запрокинь голову, запрокинь голову. – Синго прикоснулся к спине Кикуко. Кикуко, словно отстраняясь от его руки, подалась вперед. Синго крепко взял ее за плечи и откинул назад, потом положил ей руку на лоб и запрокинул голову.
– Ой, отец, уже все в порядке. Простите меня. Кикуко говорила это, а кровь струйкой текла от ладони к локтю.
– Не вертись, тихонько присядь, а теперь откинься.
С помощью Синго Кикуко села на корточки я оперлась о стену.
– Откинься, я тебе говорю, – повторил Синго. Кикуко закрыла глаза и притихла. Лицо ее, бледное, словно она потеряла сознание, выглядело по-детски невинным, от всего отрешенным. Синго заметил легкий шрам на лбу, прикрытый волосами.
– Все в порядке? Если кровь остановилась, иди в спальню и ложись.
– Ничего. Уже все в порядке. – Кикуко вытерла нос полотенцем. – Запачкала весь умывальник, сейчас помою.
– Не нужно, оставь.
Синго поспешно вылил из умывальника воду. Ему показалось, что вода у самого дна приобрела чуть заметный красноватый оттенок.
Не пользуясь умывальником, он набрал в ладони воды из колонки и сполоснул лицо.
Синго подумал, что надо разбудить жену и попросить ее помочь Кикуко.
Но в то же время он подумал, что Кикуко не захочет показывать свекрови свою слабость.
У Кикуко фонтаном брызнула кровь из носу, нет, это фонтаном брызнули страдания Кикуко, подумал Синго.
Когда он, стоя перед зеркалом, причесывался, появилась Кикуко.
– Кикуко.
– Да, – обернулась она и, не останавливаясь, прошла в кухню. Кикуко несла полный совок горящих, углей. Синго показалось, что с угля сыплются искры. Огонь, разожженный газом, она положит в жаровню в столовой.
– Ой! – Синго даже вскрикнул, так он поразился. Он совсем забыл, что приехала его дочь, Фусако.
В столовой был полумрак, потому что в соседней комнате спали Фусако и двое ее детей и ставни на веранде не открывали.
Можно не будить старуху жену, чтобы она помогла Кикуко, – лучше разбудить Фусако.
Все это верно, но ведь, когда он подумал, не разбудить ли жену, он даже не вспомнил о существовании Фусако, и это было странно.
Синго подсел к жаровне, и Кикуко налила ему горячего чаю.
– Голова, наверно, кружится?
– Немножко.
– Еще совсем рано, ты бы лучше полежала сегодня утром.
– Нет, если я потихоньку буду ходить, ничего. Пойду принесу газету, на воздухе мне станет лучше. Говорят же: когда у женщины идет кровь носом – беспокоиться нечего, – сказала Кикуко в своей обычной мягкой манере. – Такое холодное утро, зачем вы, отец, поднялись чуть свет?
– Действительно, зачем? Я проснулся еще до того, как в храме зазвонил колокол. Он звонит всегда в шесть часов, и зимой и летом.
Синго встал раньше Сюити, но поехал в фирму после него. Так обычно бывало зимой.
Когда пришло время обеда, он пригласил Сюити в европейский ресторан неподалеку.
– Ты, наверно, знаешь, что на лбу у Кикуко есть шрам, – сказал Синго.
– Знаю, конечно.
– Видимо, шрам от щипцов, которые накладывал врач, – роды были тяжелые. Вряд ли это след страданий, испытанных ею при рождении, но теперь, когда Кикуко плохо, он сразу же бросается в глаза.
– Ты говоришь о сегодняшнем утре?
– Да.
– Может, это потому, что у нее пошла кровь из носу? Она побледнела, и шрам стал заметнее.
«Неужели Кикуко уже успела рассказать Сюити, что у нее пошла кровь из носу?» – разочарованно подумал Синго.
– Прошлую ночь Кикуко совсем не спала, да? Сюити нахмурился. Немного помолчав, он сказал:
– Не стоило бы тебе, отец, проявлять столько внимания к человеку, пришедшему к нам со стороны.
– Кого ты называешь «человеком, пришедшим к нам со стороны»? Свою собственную жену?
– Хорошо, скажу иначе: не стоило бы проявлять столько внимания к жене сына.
– Что ты имеешь в виду? Сюити не ответил.
3
Синго вошел в приемную, там сидела, дожидаясь его, Хидэко, а рядом стояла какая-то незнакомая женщина.
Хидэко сразу же встала.
– Давно не была у вас. Уже совсем потеплело. – Ее слова вполне могли сойти за приветствие.
– Порядочно. Уже месяца два.
Хидэко немного располнела, на лице лежал густой слой пудры. Синго вспомнил, что, когда он однажды ходил с ней на танцы, ее грудь, казалось ему, могла вполне поместиться в ладони.
– Это Икэда-сан. Я вам как-то говорила… – представила женщину Хидэко, сощурив свои хорошенькие глазки, словно собираясь заплакать. Она всегда это делала в ответственные минуты – такая уж у нее дурная привычка.
– Очень приятно. Огата.
Синго не мог заставить себя сказать, что он благодарен ей за ее заботу о Сюити.
– Икэда-сан не хотела с вами встречаться, говорила, что у нее нет необходимости встречаться, что это ей неприятно, – я почти насильно притащила ее сюда.
– Вот как? – И снова, обращаясь к Хидэко: – Здесь удобно? Можно пойти в другое место.
Хидэко вопросительно взглянула на Икэда.
– Мне и здесь хорошо, – сказала Икэда неприветливо.
Синго даже растерялся, но виду не подал.
Хидэко как будто действительно говорила, что познакомит Синго с женщиной, которая живет вместе с любовницей Сюити. Но тогда Синго пропустил ее слова мимо ушей.
Через два месяца после ухода из фирмы Хидэко все-таки выполнила свое обещание. Для Синго это было большой неожиданностью.
Может быть, Сюити и женщина, с которой он встречается, решили наконец расстаться? Синго хотел подождать, пока разговор не начнет Икэда или Хидэко.
– Хидэко так настойчиво уговаривала меня, что я поняла – сопротивляться бесполезно, вот я и оказалась у вас. – Тон у Икэда был скорее недружелюбный. – Кроме того, я и сама решила, что пойти к вам стоит. Я ведь уже давно уговариваю Кинуко-сан расстаться с вашим сыном – я и подумала, что было бы хорошо, встретившись с вами, заручиться вашим содействием, чтобы разлучить их.
– Я согласен.
– Хидэко говорила мне, что многим обязана вам и сочувствует жене Сюити-сан.
– Жена у него действительно хорошая, – вставила Хидэко.
– Хидэко-сан то же самое говорила и Кинуко-сан, но ведь сейчас очень мало найдется женщин, которые откажутся от мужчины из-за того, что у него хорошая жена. «Я возвращу чужого мужа, а мне за это пусть вернут моего, погибшего на войне, – так говорит обычно Кинуко-сан. – Если бы мне вернули его живым, – говорит она, – каким бы непостоянным он ни был, скольких бы себе женщин ни заводил, я все равно бы его любила. Как ты считаешь, Икэда– сан?» – спрашивает она у меня. А что мне ответить? Так думают все, у кого на фронте погиб муж, и я тоже так думаю. «Разве мало мы натерпелись оттого, что наших мужей послали воевать? – спрашивает Кинуко-сан. – А каково было нам, когда они погибли?
Сюити приходит ко мне, это верно, но ведь жена не должна беспокоиться за его жизнь – он вернется к себе домой целый и невредимый. Разве я не права?» Синго горько усмехнулся.
– Какой бы хорошей ни была его жена, муж-то а фронте у нее не погиб, – продолжала Икэда.
– Странная логика.
– Верно, но она говорила это, когда была пьяна, и плакала… Они с Сюити-сан напились, и Кинуко все твердила: скажи ей – тебе не пришлось ждать с фронта мужа. Ты ждешь мужа, который все равно вернется к тебе. Скажи ей это, непременно скажи. Я тоже была с ними. Вам не кажется, что в любви вдовы, потерявшей на войне мужа, есть что-то непристойное?
– А в чем это выражается?
– Мужчине, тому же Сюити-сан, тоже не годится так напиваться. В эти минуты он очень груб с Кинуко-сан – заставляет ее петь. А Кинуко терпеть не может пения, и петь приходится мне, а голос у меня слабенький. Ведь если Сюити-сан не угомонить – стыдно будет перед соседями… Когда меня первый раз заставили петь, я почувствовала себя оскорбленной, мне было очень обидно, но я подумала, что делает он это не по пьяной, а по фронтовой привычке. Наверно, на фронте Сюити-сан именно так забавлялся с женщинами. И тогда буйные выходки Сюити-сан представились мне поведением моего погибшего на войне мужа, когда он на фронте забавлялся с женщинами. И сразу в груди у меня что-то оборвалось, голову наполнил туман, и я, вообразив себя женщиной, с которой забавляется мой муж, начала плакать и петь самые что ни на есть вульгарные песни. Потом я рассказала об этом Кинуко. Я думаю, сказала я, что это относится только к моему мужу, а может быть, и не к нему одному. С тех пор всякий раз, когда Сюити-сан заставляет меня петь, Кинуко плачет…
Вся эта история показалась Синго болезненно-странной. Он помрачнел.
– Для вас обеих было бы лучше поскорее закончить эту историю.
– Конечно. Когда Сюити-сан уходит, Кинуко часто говорит мне серьезно: Икэда-сан, если это будет продолжаться, мы погибнем. Так что для нее было бы очень хорошо расстаться с Сюити-сан. Но ей кажется, что если они расстанутся, то она уж наверняка погибнет, и она боится остаться без него. Женщина…
– Ничего страшного не произойдет, – сказала сидевшая в стороне Хидэко.
– Конечно. Она ведь такая мастерица. Хидэко-сан тоже это знает.
– Да.
– Вот и то, что на мне, сшила ведь Кинуко-сан, – сказала Икэда и поднялась, как бы демонстрируя свой туалет. – Она, пожалуй, вторая после старшей закройщицы. Ее очень ценят в салоне. Стоило ей только попросить за Хидэко-сан, и ее сразу же взяли на работу.
– Ты, значит, тоже работаешь в салоне? Синго удивленно посмотрел на Хидэко.
– Да, – кивнула Хидэко, слегка покраснев. Синго не мог представить себе, чем руководствовалась Хидэко, которая по рекомендации любовницы Сюити устроилась в салон, а сегодня привела к нему Икэда.
– Кинуко-сан, я думаю, не особенно обременительна для Сюити-сан в смысле материальном, – сказала Икэда.
– Я тоже так думаю. В материальном – пожалуй, но… – начал было Синго раздраженно и тут же умолк.
– Когда я вижу, как Сюити-сан издевается над Кинуко-сан, я ей всегда говорю, что она должна расстаться с ним.
Икэда сидела, опустив голову и сложив руки на коленях.
– Сюити-сан тоже возвращается домой с тяжелым сердцем. Солдат с раной в сердце. – Она подняла голову. – Не могли бы вы поселить их с женой отдельно? Если бы они остались вдвоем, то, возможно, он расстался бы с Кинуко-сан. Я уже давно размышляю об этом. Какие только мысли не приходили мне в голову…
– Хорошо. Я подумаю.
Синго кивнул. Он ответил холодно, словно отмел предложение Икэда, хотя в глубине души был согласен с ней.
Хидэко сразу же встала.
– Давно не была у вас. Уже совсем потеплело. – Ее слова вполне могли сойти за приветствие.
– Порядочно. Уже месяца два.
Хидэко немного располнела, на лице лежал густой слой пудры. Синго вспомнил, что, когда он однажды ходил с ней на танцы, ее грудь, казалось ему, могла вполне поместиться в ладони.
– Это Икэда-сан. Я вам как-то говорила… – представила женщину Хидэко, сощурив свои хорошенькие глазки, словно собираясь заплакать. Она всегда это делала в ответственные минуты – такая уж у нее дурная привычка.
– Очень приятно. Огата.
Синго не мог заставить себя сказать, что он благодарен ей за ее заботу о Сюити.
– Икэда-сан не хотела с вами встречаться, говорила, что у нее нет необходимости встречаться, что это ей неприятно, – я почти насильно притащила ее сюда.
– Вот как? – И снова, обращаясь к Хидэко: – Здесь удобно? Можно пойти в другое место.
Хидэко вопросительно взглянула на Икэда.
– Мне и здесь хорошо, – сказала Икэда неприветливо.
Синго даже растерялся, но виду не подал.
Хидэко как будто действительно говорила, что познакомит Синго с женщиной, которая живет вместе с любовницей Сюити. Но тогда Синго пропустил ее слова мимо ушей.
Через два месяца после ухода из фирмы Хидэко все-таки выполнила свое обещание. Для Синго это было большой неожиданностью.
Может быть, Сюити и женщина, с которой он встречается, решили наконец расстаться? Синго хотел подождать, пока разговор не начнет Икэда или Хидэко.
– Хидэко так настойчиво уговаривала меня, что я поняла – сопротивляться бесполезно, вот я и оказалась у вас. – Тон у Икэда был скорее недружелюбный. – Кроме того, я и сама решила, что пойти к вам стоит. Я ведь уже давно уговариваю Кинуко-сан расстаться с вашим сыном – я и подумала, что было бы хорошо, встретившись с вами, заручиться вашим содействием, чтобы разлучить их.
– Я согласен.
– Хидэко говорила мне, что многим обязана вам и сочувствует жене Сюити-сан.
– Жена у него действительно хорошая, – вставила Хидэко.
– Хидэко-сан то же самое говорила и Кинуко-сан, но ведь сейчас очень мало найдется женщин, которые откажутся от мужчины из-за того, что у него хорошая жена. «Я возвращу чужого мужа, а мне за это пусть вернут моего, погибшего на войне, – так говорит обычно Кинуко-сан. – Если бы мне вернули его живым, – говорит она, – каким бы непостоянным он ни был, скольких бы себе женщин ни заводил, я все равно бы его любила. Как ты считаешь, Икэда– сан?» – спрашивает она у меня. А что мне ответить? Так думают все, у кого на фронте погиб муж, и я тоже так думаю. «Разве мало мы натерпелись оттого, что наших мужей послали воевать? – спрашивает Кинуко-сан. – А каково было нам, когда они погибли?
Сюити приходит ко мне, это верно, но ведь жена не должна беспокоиться за его жизнь – он вернется к себе домой целый и невредимый. Разве я не права?» Синго горько усмехнулся.
– Какой бы хорошей ни была его жена, муж-то а фронте у нее не погиб, – продолжала Икэда.
– Странная логика.
– Верно, но она говорила это, когда была пьяна, и плакала… Они с Сюити-сан напились, и Кинуко все твердила: скажи ей – тебе не пришлось ждать с фронта мужа. Ты ждешь мужа, который все равно вернется к тебе. Скажи ей это, непременно скажи. Я тоже была с ними. Вам не кажется, что в любви вдовы, потерявшей на войне мужа, есть что-то непристойное?
– А в чем это выражается?
– Мужчине, тому же Сюити-сан, тоже не годится так напиваться. В эти минуты он очень груб с Кинуко-сан – заставляет ее петь. А Кинуко терпеть не может пения, и петь приходится мне, а голос у меня слабенький. Ведь если Сюити-сан не угомонить – стыдно будет перед соседями… Когда меня первый раз заставили петь, я почувствовала себя оскорбленной, мне было очень обидно, но я подумала, что делает он это не по пьяной, а по фронтовой привычке. Наверно, на фронте Сюити-сан именно так забавлялся с женщинами. И тогда буйные выходки Сюити-сан представились мне поведением моего погибшего на войне мужа, когда он на фронте забавлялся с женщинами. И сразу в груди у меня что-то оборвалось, голову наполнил туман, и я, вообразив себя женщиной, с которой забавляется мой муж, начала плакать и петь самые что ни на есть вульгарные песни. Потом я рассказала об этом Кинуко. Я думаю, сказала я, что это относится только к моему мужу, а может быть, и не к нему одному. С тех пор всякий раз, когда Сюити-сан заставляет меня петь, Кинуко плачет…
Вся эта история показалась Синго болезненно-странной. Он помрачнел.
– Для вас обеих было бы лучше поскорее закончить эту историю.
– Конечно. Когда Сюити-сан уходит, Кинуко часто говорит мне серьезно: Икэда-сан, если это будет продолжаться, мы погибнем. Так что для нее было бы очень хорошо расстаться с Сюити-сан. Но ей кажется, что если они расстанутся, то она уж наверняка погибнет, и она боится остаться без него. Женщина…
– Ничего страшного не произойдет, – сказала сидевшая в стороне Хидэко.
– Конечно. Она ведь такая мастерица. Хидэко-сан тоже это знает.
– Да.
– Вот и то, что на мне, сшила ведь Кинуко-сан, – сказала Икэда и поднялась, как бы демонстрируя свой туалет. – Она, пожалуй, вторая после старшей закройщицы. Ее очень ценят в салоне. Стоило ей только попросить за Хидэко-сан, и ее сразу же взяли на работу.
– Ты, значит, тоже работаешь в салоне? Синго удивленно посмотрел на Хидэко.
– Да, – кивнула Хидэко, слегка покраснев. Синго не мог представить себе, чем руководствовалась Хидэко, которая по рекомендации любовницы Сюити устроилась в салон, а сегодня привела к нему Икэда.
– Кинуко-сан, я думаю, не особенно обременительна для Сюити-сан в смысле материальном, – сказала Икэда.
– Я тоже так думаю. В материальном – пожалуй, но… – начал было Синго раздраженно и тут же умолк.
– Когда я вижу, как Сюити-сан издевается над Кинуко-сан, я ей всегда говорю, что она должна расстаться с ним.
Икэда сидела, опустив голову и сложив руки на коленях.
– Сюити-сан тоже возвращается домой с тяжелым сердцем. Солдат с раной в сердце. – Она подняла голову. – Не могли бы вы поселить их с женой отдельно? Если бы они остались вдвоем, то, возможно, он расстался бы с Кинуко-сан. Я уже давно размышляю об этом. Какие только мысли не приходили мне в голову…
– Хорошо. Я подумаю.
Синго кивнул. Он ответил холодно, словно отмел предложение Икэда, хотя в глубине души был согласен с ней.
4
Синго не мог позволить себе довериться такой. женщине, как Икэда, и поэтому ничего больше не сказал ей. Он только выслушал ее.
Синго не пришлось держаться с ней подобострастно, но зачем, если не для откровенного разговора, она пришла к нему? Ведь она действительно была откро-венна. Может быть, чтобы оправдать Кинуко? Нет, пожалуй, не только ради этого. Наверно, я должен даже быть благодарен и Хидэко и Икэда, думал он.
Во всяком случае, никаких подозрений об истинной причине их прихода у него не возникло.
Но все же самолюбие Синго было задето, и по дороге домой он завернул в небольшой ресторан, где обычно их фирма устраивала приемы. Он уже собрался было войти в зал, но в это время одна из гейш что то прошептала ему на ухо.
– Что? Наклонись ближе, ничего не слышу, – сказал он раздраженно, схватив гейшу за плечо. Он тут же убрал руку, но гейша вскрикнула, поглаживая плечо:
– Ой, больно.
Синго сделал недовольное лицо, и гейша, прижавшись к нему плечом, увела его на веранду.
– Сюда, пожалуйста.
Он пришел домой около одиннадцати. Сюити еще не вернулся.
– Добрый вечер.
В комнате напротив столовой Фусако кормила грудью младшую девочку, – опершись на локоть, она подняла голову.
– Здравствуй. – Синго заглянул в комнату. – Сатоко спит?
– Да, только что уснула. Еще несколько минут назад она спрашивала меня: мама, что больше, десять тысяч иен или миллион иен, что больше, а? И хохотала. Сказала, чтобы я спросила у дедушки, когда он вернется, и сразу уснула.
– Хм. Довоенные десять тысяч иен и послевоенный миллион иен, – засмеялся Синго. – Кикуко, дай мне стаканчик воды.
– Сейчас. Воды? А кушать не будете?
Кикуко удивила просьба Синго. Она встала и пошла за водой.
– Только из колодца. Хлорированная мне не нравится.
– Хорошо.
– До войны я еще не была замужем, Сатоко еще не было, – сказала Фусако, уже лежа в постели.
– Что до войны, что после войны – лучше бы не выходить замуж.
Услышав скрип колодезного насоса, Ясуко сказала:
– Как только начинает работать насос, от этого скрипучего звука мне становится холодно. Зимой, когда Кикуко рано утром идет к колодцу накачать воды тебе для чая, я еще в постели слышу этот скрип и сразу чувствую – холодно на улице.
– Я все думаю, не поселить ли нам отдельно Сюити с женой, – тихо сказал Синго.
– Поселить отдельно?
– Это было бы лучше, наверно.
– Может быть. Особенно если Фусако надолго останется у нас…
– Мама, я уйду. Если вы из-за меня хотите поселить их отдельно.
Фусако встала с постели и подошла к ним.
– Лучше я поселюсь отдельно. Вот и все.
– Наш разговор не имеет к тебе никакого отношения, – раздраженно сказал Синго.
– Нет, имеет. Да еще какое. Мне Аихара говорил: отец тебя никогда не любил, поэтому у тебя такой противный характер. Мне так обидно было это слушать, прямо ком к горлу подступал.
– Успокойся, пожалуйста. Тебе уже тридцать.
– Нет уж, покоя мне не будет, и я не могу успокоиться.
Фусако прикрыла свою налитую грудь. Синго устал от всего этого и поднялся.
– Бабка, давай ложиться спать.
Вошла Кикуко со стаканом воды. В другой руке она держала – огромный лист. Синго залпом выпил воду.
– А это что такое? – спросил он у Кикуко.
– Лист мушмулы, еще совсем молодой. Луна светит тускло, вижу – около колодца что-то колышется, поблескивает; что это такое, подумала, смотрю – молодые листья мушмулы, большие уже стали.
– Ты совсем еще как школьница, – ехидно сказала Фусако.
Синго не пришлось держаться с ней подобострастно, но зачем, если не для откровенного разговора, она пришла к нему? Ведь она действительно была откро-венна. Может быть, чтобы оправдать Кинуко? Нет, пожалуй, не только ради этого. Наверно, я должен даже быть благодарен и Хидэко и Икэда, думал он.
Во всяком случае, никаких подозрений об истинной причине их прихода у него не возникло.
Но все же самолюбие Синго было задето, и по дороге домой он завернул в небольшой ресторан, где обычно их фирма устраивала приемы. Он уже собрался было войти в зал, но в это время одна из гейш что то прошептала ему на ухо.
– Что? Наклонись ближе, ничего не слышу, – сказал он раздраженно, схватив гейшу за плечо. Он тут же убрал руку, но гейша вскрикнула, поглаживая плечо:
– Ой, больно.
Синго сделал недовольное лицо, и гейша, прижавшись к нему плечом, увела его на веранду.
– Сюда, пожалуйста.
Он пришел домой около одиннадцати. Сюити еще не вернулся.
– Добрый вечер.
В комнате напротив столовой Фусако кормила грудью младшую девочку, – опершись на локоть, она подняла голову.
– Здравствуй. – Синго заглянул в комнату. – Сатоко спит?
– Да, только что уснула. Еще несколько минут назад она спрашивала меня: мама, что больше, десять тысяч иен или миллион иен, что больше, а? И хохотала. Сказала, чтобы я спросила у дедушки, когда он вернется, и сразу уснула.
– Хм. Довоенные десять тысяч иен и послевоенный миллион иен, – засмеялся Синго. – Кикуко, дай мне стаканчик воды.
– Сейчас. Воды? А кушать не будете?
Кикуко удивила просьба Синго. Она встала и пошла за водой.
– Только из колодца. Хлорированная мне не нравится.
– Хорошо.
– До войны я еще не была замужем, Сатоко еще не было, – сказала Фусако, уже лежа в постели.
– Что до войны, что после войны – лучше бы не выходить замуж.
Услышав скрип колодезного насоса, Ясуко сказала:
– Как только начинает работать насос, от этого скрипучего звука мне становится холодно. Зимой, когда Кикуко рано утром идет к колодцу накачать воды тебе для чая, я еще в постели слышу этот скрип и сразу чувствую – холодно на улице.
– Я все думаю, не поселить ли нам отдельно Сюити с женой, – тихо сказал Синго.
– Поселить отдельно?
– Это было бы лучше, наверно.
– Может быть. Особенно если Фусако надолго останется у нас…
– Мама, я уйду. Если вы из-за меня хотите поселить их отдельно.
Фусако встала с постели и подошла к ним.
– Лучше я поселюсь отдельно. Вот и все.
– Наш разговор не имеет к тебе никакого отношения, – раздраженно сказал Синго.
– Нет, имеет. Да еще какое. Мне Аихара говорил: отец тебя никогда не любил, поэтому у тебя такой противный характер. Мне так обидно было это слушать, прямо ком к горлу подступал.
– Успокойся, пожалуйста. Тебе уже тридцать.
– Нет уж, покоя мне не будет, и я не могу успокоиться.
Фусако прикрыла свою налитую грудь. Синго устал от всего этого и поднялся.
– Бабка, давай ложиться спать.
Вошла Кикуко со стаканом воды. В другой руке она держала – огромный лист. Синго залпом выпил воду.
– А это что такое? – спросил он у Кикуко.
– Лист мушмулы, еще совсем молодой. Луна светит тускло, вижу – около колодца что-то колышется, поблескивает; что это такое, подумала, смотрю – молодые листья мушмулы, большие уже стали.
– Ты совсем еще как школьница, – ехидно сказала Фусако.
Ночной голос
1
Синго разбудил крик, похожий, как ему показалось, на мужской.
Он не мог понять, вой ли это собаки или голос человека. Непонятный звук он воспринял сначала просто как крик.
Он подумал, не предсмертный ли это вой Тэру. Может быть, ее отравили? У Синго отчаянно застучало в висках.
– Ой! – Сдавило грудь. Спазмой сжало сердце. Тут уж он окончательно проснулся. Это был не вой собаки, а крик человека. Язык заплетается, как будто человеку сдавили горло. Синго дрожал, точно от холода. На кого-то напали…
– Послушай! Ну послушай же! – снова донесся крик.
Сдавленный, отчаянный крик. Почти нечленораздельный.
– Послушай. Ну послушай же.
Его убивают, а он говорит «послушай», оправдываясь или моля о чем-то.
Стук в калитку, словно кто-то ударил по ней. Синго весь сжался и сделал движение, чтобы подняться.
– Кикко-о! Кикко-о!
Голос Сюити, он зовет Кикуко. Язык так заплетается, что «ку» Сюити не в состоянии произнести. Мертвецки пьян.
Обессилев, Синго снова положил голову на подушку. Сердцебиение все еще-не утихало. Потирая грудь, Синго старался восстановить дыхание.
– Кикко-о. Кикко-о.
Видимо, Сюити не рукой стукнул по калитке, а упал на нее всей тяжестью.
Синго вздохнул – придется открыть.
Но вдруг он подумал, что будет нехорошо, если он пойдет открывать.
Ведь Сюити с любовью и отчаянием зовет именно Кикуко. Такого голоса Синго никогда у него не слышал. Он похож на вопль ребенка, который зовет мать, когда ему нестерпимо страшно, нестерпимо больно или когда его жизни угрожает смертельная опасность. Сюити, увязший в пучине греха, зовет Кикуко. Он раскрывает ей свое страдающее сердце, заискивает перед ней. Он думает, что Кикуко не слышит, и продолжает звать ее пьяным, ласковым голосом. Он чуть ли не поклоняется ей.
– Кикко-о. Кикко-о.
Синго передается отчаяние Сюити. Сам он ни разу в жизни не звал жену с таким отчаянием и любовью. Может быть, потому, что ему не пришлось испытать такого отчаяния, какое охватывало Сюити, когда тот воевал на чужой земле.
Синго прислушался – хорошо бы, Кикуко проснулась. И все-таки ему было немного стыдно, что невестка услышит жалкий голос его сына. Если Кикуко не встанет, разбужу Ясуко, решил он, но лучше бы встала Кикуко.
Синго отодвинул ногой горячую грелку на край постели. Кладут грелку, когда весна уже наступила, вот и стучит в висках.
Класть грелку в его постель было обязанностью Кикуко.
– Кикуко, грелочку бы, – говорил иногда Синго. Котда Кикуко клала в постель грелку, постель дольше сохраняла тепло. И грелка всегда была крепко завинчена.
Ясуко никогда не любила грелок, была ли она больна или здорова, не любит даже сейчас, достигнув уже преклонного возраста. Ноги у нее всегда теплые. Лет до пятидесяти он согревался возле жены, но в последние годы они спят врозь.
Ясуко никогда не кладет ноги на грелку Синго.
– Кикко-о, Кикко-о, – снова донеслось от калитки.
Синго зажег ночник и посмотрел на часы. Почти половина третьего.
Последняя электричка из Токио приходит в Камакура в час ночи, – наверно, Сюити заглянул еще в бар у вокзала.
Прислушиваясь к его крику, Синго подумал, что связи сына с токийской любовницей, видимо, приходит конец.
Но вот Кикуко встала и через черный ход вышла во двор.
Синго с облегчением погасил свет.
– Ты прости его, – пробормотал он про себя, словно бы обращаясь к Кикуко.
Сюити шел, наверно, повиснув на Кикуко.
– Больно, больно, отпусти, – сказала Кикуко. – Ты схватил меня рукой за волосы.
– Правда?
В кухне, споткнувшись, они оба упали.
– Перестань. Тише… Клади на колени… Будешь так напиваться, ноги опухнут.
– Ноги опухнут? Ври больше.
Кикуко, наверно, положила ноги Сюити себе на колени и пыталась стянуть ботинки.
Она простила. Синго еще не совсем успокоился, но в такие минуты, когда Кикуко вот так прощала своего мужа, он всегда радовался.
Кикуко, видимо, с самого начала слышала крики Сюити.
И все-таки Синго чувствовал, как она добра: положив на колени ноги пьяного Сюити, вернувшегося от любовницы, она стаскивает с него ботинки.
Уложив Сюити спать, Кикуко пошла запереть черный ход и калитку.
Храп Сюити доносился даже до Синго.
Сюити встретила жена, уложила его в постель, и вот он уже спит, а каково Кинуко, с которой Сюити напился до беспамятства? Разве не в ее доме он пьет и буянит, разве не ее доводит до слез?
Больше того, может быть, именно благодаря тому, что Сюити встретился с Кинуко, его жена, хотя часто плохо выглядит, раздалась в бедрах.
Он не мог понять, вой ли это собаки или голос человека. Непонятный звук он воспринял сначала просто как крик.
Он подумал, не предсмертный ли это вой Тэру. Может быть, ее отравили? У Синго отчаянно застучало в висках.
– Ой! – Сдавило грудь. Спазмой сжало сердце. Тут уж он окончательно проснулся. Это был не вой собаки, а крик человека. Язык заплетается, как будто человеку сдавили горло. Синго дрожал, точно от холода. На кого-то напали…
– Послушай! Ну послушай же! – снова донесся крик.
Сдавленный, отчаянный крик. Почти нечленораздельный.
– Послушай. Ну послушай же.
Его убивают, а он говорит «послушай», оправдываясь или моля о чем-то.
Стук в калитку, словно кто-то ударил по ней. Синго весь сжался и сделал движение, чтобы подняться.
– Кикко-о! Кикко-о!
Голос Сюити, он зовет Кикуко. Язык так заплетается, что «ку» Сюити не в состоянии произнести. Мертвецки пьян.
Обессилев, Синго снова положил голову на подушку. Сердцебиение все еще-не утихало. Потирая грудь, Синго старался восстановить дыхание.
– Кикко-о. Кикко-о.
Видимо, Сюити не рукой стукнул по калитке, а упал на нее всей тяжестью.
Синго вздохнул – придется открыть.
Но вдруг он подумал, что будет нехорошо, если он пойдет открывать.
Ведь Сюити с любовью и отчаянием зовет именно Кикуко. Такого голоса Синго никогда у него не слышал. Он похож на вопль ребенка, который зовет мать, когда ему нестерпимо страшно, нестерпимо больно или когда его жизни угрожает смертельная опасность. Сюити, увязший в пучине греха, зовет Кикуко. Он раскрывает ей свое страдающее сердце, заискивает перед ней. Он думает, что Кикуко не слышит, и продолжает звать ее пьяным, ласковым голосом. Он чуть ли не поклоняется ей.
– Кикко-о. Кикко-о.
Синго передается отчаяние Сюити. Сам он ни разу в жизни не звал жену с таким отчаянием и любовью. Может быть, потому, что ему не пришлось испытать такого отчаяния, какое охватывало Сюити, когда тот воевал на чужой земле.
Синго прислушался – хорошо бы, Кикуко проснулась. И все-таки ему было немного стыдно, что невестка услышит жалкий голос его сына. Если Кикуко не встанет, разбужу Ясуко, решил он, но лучше бы встала Кикуко.
Синго отодвинул ногой горячую грелку на край постели. Кладут грелку, когда весна уже наступила, вот и стучит в висках.
Класть грелку в его постель было обязанностью Кикуко.
– Кикуко, грелочку бы, – говорил иногда Синго. Котда Кикуко клала в постель грелку, постель дольше сохраняла тепло. И грелка всегда была крепко завинчена.
Ясуко никогда не любила грелок, была ли она больна или здорова, не любит даже сейчас, достигнув уже преклонного возраста. Ноги у нее всегда теплые. Лет до пятидесяти он согревался возле жены, но в последние годы они спят врозь.
Ясуко никогда не кладет ноги на грелку Синго.
– Кикко-о, Кикко-о, – снова донеслось от калитки.
Синго зажег ночник и посмотрел на часы. Почти половина третьего.
Последняя электричка из Токио приходит в Камакура в час ночи, – наверно, Сюити заглянул еще в бар у вокзала.
Прислушиваясь к его крику, Синго подумал, что связи сына с токийской любовницей, видимо, приходит конец.
Но вот Кикуко встала и через черный ход вышла во двор.
Синго с облегчением погасил свет.
– Ты прости его, – пробормотал он про себя, словно бы обращаясь к Кикуко.
Сюити шел, наверно, повиснув на Кикуко.
– Больно, больно, отпусти, – сказала Кикуко. – Ты схватил меня рукой за волосы.
– Правда?
В кухне, споткнувшись, они оба упали.
– Перестань. Тише… Клади на колени… Будешь так напиваться, ноги опухнут.
– Ноги опухнут? Ври больше.
Кикуко, наверно, положила ноги Сюити себе на колени и пыталась стянуть ботинки.
Она простила. Синго еще не совсем успокоился, но в такие минуты, когда Кикуко вот так прощала своего мужа, он всегда радовался.
Кикуко, видимо, с самого начала слышала крики Сюити.
И все-таки Синго чувствовал, как она добра: положив на колени ноги пьяного Сюити, вернувшегося от любовницы, она стаскивает с него ботинки.
Уложив Сюити спать, Кикуко пошла запереть черный ход и калитку.
Храп Сюити доносился даже до Синго.
Сюити встретила жена, уложила его в постель, и вот он уже спит, а каково Кинуко, с которой Сюити напился до беспамятства? Разве не в ее доме он пьет и буянит, разве не ее доводит до слез?
Больше того, может быть, именно благодаря тому, что Сюити встретился с Кинуко, его жена, хотя часто плохо выглядит, раздалась в бедрах.
2
Громкий храп Сюити вскоре прекратился, но Синго уже не мог заснуть. Он подумал: неужели отвратительная привычка храпеть передалась от Ясуко сыну?
А если нет, то сегодня он храпит просто оттого, что сильно пьян.
Правда, в последнее время Синго не слышит, чтобы жена храпела.
Видно, пока холодно, она спит крепко.
На следующий день после бессонной ночи память у Синго ухудшается, а иногда он становится еще и сентиментальным.
Вот и сейчас он с какой-то сентиментальностью слушал крики Сюити, зовущего Кикуко. Разве у Сюити не просто заплетался язык? Разве не пытался он прикрыть свое непристойное поведение тем, что пьян?
Любовь и отчаяние в голосе Сюити, невнятно звавшего жену, Синго уловил скорее всего потому, что именно этого он и ждал от сына.
Так или иначе, за тот крик Синго все простил Сюити. И подумал, что Кикуко тоже не сможет не простить его. Эта мысль была продиктована и отцовским эгоизмом.
Казалось, трудно относиться к Кикуко лучше, чем Синго, и все равно в глубине души он всегда на стороне родного сына.
Сюити ведет себя безобразно. Напился у любовницы, в Токио, приехал домой и валяется под забором.
Сюити еще повезло, что не Синго вышел открыть калитку, – он бы не промолчал, и Сюити сразу бы протрезвел. С Кикуко проще. Повис на ней, и она безропотно втащила его в дом.
Кикуко – жертва Сюити– сама же и даровала ему прощение.
Еще не раз придется Кикуко, которой только что исполнилось двадцать лет, прощать своего мужа, если они проживут с Сюити столько же времени, сколько прожили Синго с Ясуко. Способна ли Кикуко прощать без конца?
А если нет, то сегодня он храпит просто оттого, что сильно пьян.
Правда, в последнее время Синго не слышит, чтобы жена храпела.
Видно, пока холодно, она спит крепко.
На следующий день после бессонной ночи память у Синго ухудшается, а иногда он становится еще и сентиментальным.
Вот и сейчас он с какой-то сентиментальностью слушал крики Сюити, зовущего Кикуко. Разве у Сюити не просто заплетался язык? Разве не пытался он прикрыть свое непристойное поведение тем, что пьян?
Любовь и отчаяние в голосе Сюити, невнятно звавшего жену, Синго уловил скорее всего потому, что именно этого он и ждал от сына.
Так или иначе, за тот крик Синго все простил Сюити. И подумал, что Кикуко тоже не сможет не простить его. Эта мысль была продиктована и отцовским эгоизмом.
Казалось, трудно относиться к Кикуко лучше, чем Синго, и все равно в глубине души он всегда на стороне родного сына.
Сюити ведет себя безобразно. Напился у любовницы, в Токио, приехал домой и валяется под забором.
Сюити еще повезло, что не Синго вышел открыть калитку, – он бы не промолчал, и Сюити сразу бы протрезвел. С Кикуко проще. Повис на ней, и она безропотно втащила его в дом.
Кикуко – жертва Сюити– сама же и даровала ему прощение.
Еще не раз придется Кикуко, которой только что исполнилось двадцать лет, прощать своего мужа, если они проживут с Сюити столько же времени, сколько прожили Синго с Ясуко. Способна ли Кикуко прощать без конца?