Страница:
-- Herr, -- начал он, подступая к нему с вежливостью, -Herr, простите меня за то, что я столь нечаянным образом нарушаю ваше спокойствие. Никакие обстоятельства не могли бы принудить меня к такому поступку, но судьба наша неведома нам совершенно и сторож ратуши, быть может, и не подозревает даже, какое ужасное событие случилось с ним.
-- Herr, -- отвечал бюргер, так же с вежливостью, однако же и с чувством собственного достоинства. -- Ему впрочем, чрезвычайно понравилась обходительность Швериндоха. -- Herr, не тревожьтесь о моем спокойствии, ибо мое спокойствие есть плод долгих размышлений и зрелого возраста. Впрочем, если вы чужой в нашем городе, то я сочту своим долгом дать вам приют. Позвольте также переспросить вас, какое замечание изволили вы высказать относительно сторожа ратуши?
-- Herr, -- отвечал Швериндох, отступая на шаг и низко кланяясь, -- ваша догадка относительно моего происхождения поражает меня своей прозорливостью. Я, действительно, пришлец в вашем городе и ваше гостеприимство делает ему честь. Впрочем, Herr, я упомянул о том, что наша судьба нам совершенно неведома и сторож ратуши, быть может, напрасно не заботится о своей безопасности.
-- Herr, -- отвечал бюргер с величественностью, -- вы должны были знать, что наш город, это самый гостеприимный город во всей Германии и мне, как бургомистру этого города, вдвойне и втройне надлежит оказать гостеприимство гостю. Впрочем, позвольте узнать, о какой беде, грозящей сторожу ратуши, изволите вы говорить?
-- Herr, -- отвечал Швериндох с нежностью прикладывая руку к сердцу, -- сам Яков Шпренгер не мог бы ожидать в вашем городе такого счастья, которое посетило меня, в виде встречи с одним из самых высоких его представителей. Я -- ученый схоласт Освальд Швериндох, а, впрочем, упоминая незадолго перед тем о стороже ратуши, я имел ввиду некоторое странное событие случившееся на моих глазах в пределах вашего города.
-- Herr, -- отвечал бургомистр, -- поверьте, ничто не заставило бы нас нарушить святые законы и что сам Яков Шпренгер остался бы доволен тем приемом, который мы оказали бы ему в нашем городе. Впрочем, Herr, что именно подразумеваете вы под странным событием, случившемся на ваших глазах?.
-- Herr бургомистр, -- отвечал Швериндох, глядя на него с сожаленьем. -- Наука бессильна перед законами природы, ничто не в силах задержать собою их течение, и лишь великий Аристотель est praecursor Christi in rebus naturalibus. Впрочем, уважаемый Herr бургомистр, под странным событьем, случившимся на моих глазах, я считал нечто действительно странное, случившееся действительно на моих глазах.
-- Herr scholast, -- отвечал бургомистр, -- я вполне согласен с истиной, только что высказанной вами. И тем более, что сам я именуюсь в грамотах города "Magister civium". Впрочем, позвольте также узнать, что именно подразумеваете вы под чем-то действительно странным, случившемся действительно на ваших глазах?...
Так, говоря, они дошли до дома бургомистра и лишь подходя к своему дому бургомистр узнал о проступке сторожа Фрунсберга из Шмалькальдена. И он вернулся и отправился в магистрат, а к вечеру сторожа повесили, потому что часы не останавливались со времени короля Карла и король Карл завел их своими руками.
2.
-- Гомункулюс, -- говорил Швериндох, поздней ночью ложась в постель в доме бургомистра, -- Гомункулюс, ты слышишь меня, Гомункулюс. Я принят в доме бургомистра, я -- учитель его сына, но минет год и я должен буду вернуться в Вюртемберг с пустыми руками. Я говорю тебе, а ты не слышишь.
Он с горечью смотрел на колбу, а в ней по-прежнему плавал голенький человечек и во всех членах его тела видна была полная беззаботность.
-- Схоласт, -- промолвила медная статуя воина, что стояла в углу комнаты, отведенной схоласту, -- каждую секунду я ощущаю шлемом, как мимо меня протекает время и пройдет еще 600 лет, прежде чем ты оживишь своего Гомункулюса.
-- Рыцарь, -- отвечал ночной колпак, с горделивым видом сидевший на голове Швериндоха -- опустите забрало и крепче сожмите губы. Я говорю: нет ничего проще, как оживить Гомункулюса.
-- Я сплю, -- сказал Швериндох, -- я боюсь, что мне это только снится.
-- Ночь еще только что началась, -- отвечал рыцарь, -расскажите мне, что думаете вы об этом.
-- Ночь приходит к концу, -- сказал колпак, -- еще не время оживить Гомункулюса. Четыре странника еще не прошли предназначенного им пути.
-- Освальд Швериндох, баккалавр, magister scholarium -- ты спишь? -- И он ответил сам себе: -- Я сплю, но вижу странные сны похожие на правду.
-- Вижу лишь одного странника, -- ответствовал рыцарь, -- и не знаю, спит он, или бодрствует. Ночь еще только что началась, расскажите мне о том, как оживить Гомункулюса.
-- Ночь приходит к концу, -- повторил колпак, -- но чтобы оживить Гомункулюса, стоит лишь подыскать для него подходящую по размеру душу.
-- Это надо запомнить, -- сказал Швериндох, натягивая одеяло до подбородка, -- это мне нужно запомнить.
И он уснул окончательно.
3.
Бургомистра города Кельна звали Иоганн Шварценберг и он имел сына Ансельма, школьника. На утро Швериндох дал первый урок своему ученику.
-- Sub virga degere, -- сказал он, усаживаясь в кресло и кладя подле себе огромную розгу, -- sub virga -- magistiri constitutum essue.
Ансельм выкатил глаза и поглядел на него со страхом.
-- Так, так, -- сказал бургомистр, -- точно, Herr Швериндох, вы говорите святые истины.
-- Ансельм, -- продолжал учитель, -- вот книга, которую ты будешь читать вместе со мной.
Ансельм издал звук весьма неопределенный и во всяком случае не вполне одобрительный.
-- Первое, что ты должен будешь изучить, -- продолжал схоласт, -- это наука грамматики. Septemplex sapientia заключает в себе семь наук и на первом месте -- грамматика.
-- Точно -- повторил бургомистр, с удовольствием поднимая палец, -- на первом месте -- грамматика.
Gram. loquitur; dia. Vera docet; ih verba colorat.
Mus. canit; ar. numerat; geo ponderat; as colit astra.
Пропел Швериндох.
-- Grammatica loquitur, -- повторил он, -- грамматика читает.
Ансельм снова издал довольно гулкий звук, на этот раз неясный по месту своего происхождения.
-- Точно -- сказал бургомистр, и с одобреньем посмотрел на Ансельма, -- точно, Ансельм, повтори ка.
-- Способный мальчик, -- вскричал Швериндох, -- у него удивительная память.
Ансельм повторял теми же звуками и так они занимались много дней.
4.
Однажды ночью схоласт сел на постели и принялся укорять себя.
-- День проходит за днем, скоро уж минет положенный срок, а ты не достиг еще намеченной цели. К чему ведет тебя пребыванье в доме бургомистра? Если память не изменила тебе, то ты должен похитить для Гомункулюса небольшую, но добротную душу. Но у кого же тебе похитить эту душу, схоласт?
Он сидел на кровати и чесал голову в недоумении.
-- У бургомистра, -- сказал колпак шопотом, -- я отлично знаю все качества характера бургомистра Шварценберга. Он в меру чувствителен и в меру благороден.
-- Я полагаю, -- продолжал схоласт думать вслух -- что лучше всего похитить душу у бургомистра. Я его знаю. Он обладает чувствительной и благородной душой. Но как это сделать? Какие меры принять для этого, схоласт?
-- Я думаю, щипцами для сахара, -- сказал колпак, -- щипцами для сахара, бургомистр спит с полуоткрытым ртом.
-- Эта мысль делает честь твоей сообразительности, схоласт. Щипцами для сахара, поздней ночью.
-- Ты присваиваешь себе мои мысли, -- сказал колпак, огорчившись.
Но схоласт повернулся на другой бок и уснул.
5.
Дом бургомистра был очень велик и имел предлинные коридоры. В начале каждого коридора горела свеча и всего в доме бургомистра каждую ночь горело 17 свечей.
Схоласт зажег восемнадцатую, оделся и отправился по коридору от комнаты, ему отведенной, до лестницы, над которой помещалась комната бургомистра.
-- Gloria tibi, Domine -- сказал Швериндох, когда добрался до этой лестницы, -- самая трудная часть пути пройдена.
В одной руке он держал свечу, а в другой большие щипцы для сахара. И в кармане имел еще свечу и еще щипцы, поменьше.
-- Не торопись, схоласт, -- говорил он, поднимаясь по лестнице и, от дуновенья, в его руках колебалось пламя свечи. Он поднялся и уже собирался проскользнуть в комнату бургомистра, как вдруг на повороте он встретился с Анной-Марией, молоденькой служанкой в доме. Она, увидев учителя в таком странном виде, со свечой и со щипцами в руках, очень удивилась, но сказала со скромностью:
-- Добрый вечер, Herr Швериндох.
-- Добрый вечер, -- Анна-Мария, отвечал смущенный схоласт.
Так они стояли молча, покамест кто-то не затушил свечу. И схоласт, хоть и не вернулся до утра в свою комнату, однако же не дошел в эту ночь до комнаты бургомистра.
Но в следующую ночь он снова собрался итти и снова зажег свечу и взял с собою щипцы для сахару и другие щипцы поменьше и повторяя в уме молитвы, он добрался до комнаты бургомистра.
Маленькая лампочка горела над кроватью бургомистра и он спал, полуоткрыв рот и вытянув вперед губы.
-- Sanctum et terribile nomen ejus, -- прошептал схоласт, -initum sapientia timor domini.
Колпак плясал на его голове, потому что голова тряслась неудержимо. Но он плясал от радости.
-- Памятуя гостеприимство, -- прошептал он на ухо Швериндоху, -- вы не должны бы были, разумеется, этого совершать. Но Гомункулюс оживет, а пути судьбы неведомы нам совершенно.
-- Nisi dominus custodierat civitatem, -- шептал схоласт, наклоняя свечу и пытаясь осветить бургомистра, -- frusta vigilat, qui custoditeam.
-- Щипцами для сахара, -- говорил колпак, размахивая кисточкой, -- стоит только поглубже засунуть щипцы, покрепче сжать их в своей руке, и вы, дорогой ученый, непременно вытащите душу. И эта душа соединившись с вашим детищем узами химических соединений, подарит миру нечто вполне необыкновенное. Решайтесь, решайтесь, любезнейший Швериндох.
И видя что Швериндох уже просунул щипцы сквозь полуоткрытые губы, он засмеялся и заплясал на его голове снова.
-- Conquissabit capita -- шептал схоласт, зажимая концы щипцов и переступая охладевшими ногами -- conquissabit capita interra multorum.
И он потащил щипцы.
Душа бургомистра, со одной стороны как бы коренастая и неуклюжая, с другой являла вид вполне очаровательный. Она повисла на щипцах с необыкновенной легкостью и переливалась всеми цветами радуги и не-радуги, при свете свечи и лампы.
Схоласт стянул с головы колпак, подхватил бургомистрову душу другой парой щипцов и, не касаясь пальцами осторожно, уложил ее на дно колпака. Затем бросился вон из комнаты.
Бургомистр перевернулся на другой бок и крякнул. Немного погодя вздохнул с сожаленьем и опять крякнул. От сильного дыханья ночник погас.
6.
-- Пока луна еще не побледнела и звезды на небе, -- скорей! Ученый, баккалавр, magister scholarium, скорее, скорее!
Он открыл колбу и вытащил из нее своего Гомункулюса. И маленький человечек лежал перед ним с равнодушием и спокойствием, и во всех органах его тела видна была полная беззаботность.
Схоласт дрожащими руками открыл его рот, взял щипцами бургомистрову душу и, сотворив новую молитву, попытался вложить ее в Гомункулюса, подобно тому, как после урока с Ансельмом вкладывал в футляр очки. И вдруг остановился с изумлением:
-- Схоласт, -- говорил Гомункулюс, -- четыре странника не прошли еще предназначенного им пути, а бургомистрова душа не подходит для меня по размеру. Ступай в ад, ступай в ад, схоласт, там много душ, и среди них ты найдешь для меня подходящую.
Тут он умолк, и Швериндох опомнился от своего изумления.
Но душа уже воспользовалась этой минутой и из открытого колпака улетела на небо.
-- Anno domini, -- сказал колпак, прыгал в руках схоласта от огорчения. -- Anno domini, ante lucem, vobiscum.
7.
И тогда Освальд Швериндох вновь закупорил колбу, застегнул свою тогу и, даже не успев одеть на голову колпака, отправился прямо на дно, от крайней растерянности и огорчения, не получив от бургомистра платы, следуемой ему за уроки, которые он давал сыну бургомистра, Ансельму, школьнику.
И пятый странник захлопнул за ним крышку ящика и промолвил: "А вот".
Глава III. Путь сына стекольщика, именем Курт.
1.
-- Память мне говорит -- будь тверд, а судьба говорит иное. Я устал. Сегодня к ночи мне не дойти до Геттингена, а ночь будет дождлива и пасмурна. О, сын стекольщика, будь тверд в испытаниях.
Так он говорил с горечью, и по дороге гулял ветер, а на небе зажигались звезды.
-- Курт, если даже ты встретишь крестьянскую повозку, то никакой крестьянин не позволит невидимому человеку отдохнуть на своей повозке. Точнее: когда неловкий человек загораживает собою свет, нужный для работы, ему говорят: -- отойди, ты не сын стекольщика.
Он шел неутомимо и к ночи пришел в Геттинген и, проходя через городские ворота, повторял со вздохом:
-- Память мне говорит -- будь тверд, а судьба говорит иное.
2.
В Геттингене философы не живут. Живут мастера, подмастерья или просто почтенные бюргеры, и к философии у них наклонности не имеется. День за днем проходит незаметно, и если бы не часы, то геттингенцами вовсе не примечено было бы время.
Фрау Шнеллеркопф содержательница гостиницы на Шмиденштрассе, не однажды говорила своему мужу, что жизнь в Геттингене за делами продолжается не более, как час или два, на что Herr Шнеллеркопф отвечал глубокомысленно "ho" и смотрел на часы. Часы тикали, время шло предлинными шагами, сын стекольщика также шел предлинными шагами, покамест не постучался у дверей гостиницы.
Была поздняя ночь. Herr Шнеллеркопф уже спал, и его жена пошла отворить двери.
-- Кто стучит?
-- Я, -- отвечал сын стекольщика, -- сын стекольщика, уважаемая фрейлен.
-- Я не фрейлен, -- отвечала хозяйка, -- что вам нужно?
-- Переночевать в вашей гостинице, любезная фрау.
-- Да, -- отвечала хозяйка с достоинством, -- фрау. Подождите, я зажгу свечу и отворю двери.
Она вернулась с зажженой свечей и отворила двери.
-- Благодарю вас, -- сказал сын стекольщика и ступил шаг.
-- Боже мой, -- закричала хозяйка, -- да где же вы? Я никого не вижу.
-- Вы вероятно страдаете глазами, -- отвечал странник, оборотясь к ней, -- впрочем, действительно меня трудно заметить. Вы совершенно справедливо отметили это печальное обстоятельство.
-- Что такое, -- говорила фрау, поводя вокруг свечею, -- вы меня не испугаете. Я не пугливая женщина.
-- Боже меня сохрани пугать вас, -- отвечал сын стекольщика, -- я человек грустного характера и тверд в испытаниях. Надеюсь, вы не будете возражать мне, что твердость есть одно из лучших качеств моего характера.
-- Помилуйте, -- возразила хозяйка, -- твердость, конечно, качество, но вы явились сюда в столь странном виде...
-- Теченье судьбы скрыто от людей, -- в свою очередь возразил сын стекольщика, -- но я уверяю вас, что я совершенно невиновен в том, что мой отец слишком любил свое ремесло.
-- В таком случае я не могу пустить вас в мой дом, -продолжала хозяйка, по-прежнему размахивая дрожащей свечей в воздухе.
-- Любезная хозяйка, -- сказал сын стекольщика, -- вы не можете уверить меня в том, что имеете столь жестокое сердце. Я очень давно в пути, я устал, и вы не можете оставить меня за дверьми вашего почтенного дома.
Фрау Шнеллеркопф задумалась.
-- Хорошо, -- сказала она, наконец, я провожу вас в комнату, но только, пожалуйста, с утра примите ваш настоящий вид.
-- Увы, -- отвечал странник, -- увы, любезная фрау, вы никогда не увидите меня в моем настоящем виде, потому что я имею только один -- ненастоящий -- вид, и в нем я совершенно не поддаюсь описанию.
Фрау Шнеллеркопф проводила своего постояльца в отведенную ему комнату, пожелала ему доброй ночи и озадаченная этим странным происшествием, вернулась к мужу.
Herr Шнеллеркопф крепко спал, но разбуженный женой выслушал ее внимательно, сел на постели и сказал с сожалением: "ho".
3.
На утро сын стекольщика бродил по городу Геттингену, с печалью глядел вдоль узких улиц и снова говорил сам с собой.
-- Я ищу осязаемое ничто. Оно не покажется на этой узкой улице. А если бы оно и попалось мне навстречу, я все равно не узнал бы его, потому что я его никогда не видел.
Он тихо шел, внимательно разглядывая почтенных бюргеров и полных фрау, что попадались ему навстречу.
-- Курт, Курт, -- снова говорил он, -- на что ты тратишь свою злосчастную жизнь? День проходит за днем, минута отлетает за минутой.
Тут он наткнулся на седого старика с длинной палкой в руках, который шел по левой стороне улицы, высоко задрав голову и что-то пристально разглядывая на совершенно безоблачном небе.
-- Невежа, -- спокойно сказал старик, не опуская головы, -мерзавец, не уважающий старости и ученых познаний во всех областях науки.
-- Простите, Herr, -- отвечал сын стекольщика, несколько озадаченный, -- но вы немного ошиблись в вашем, поразительно полном определении моего ума и характера. Мой характер имеет твердость во всех испытаниях жизни, а что касается ума то он проникает в самую суть человеческого познания.
-- Не вижу, -- сказал старик, еще выше задирая голову, -- не вижу, ибо слежу невооруженным глазом за звездой Сириус, совершающей сегодня свой обычный путь по ниспадающей параболе.
-- Не вижу, -- в свою очередь ответил странник, в свою очередь задирая голову, -- небо совершенно безоблачно и ясно.
-- Что ты можешь увидеть, -- с презрением отвечал старик -звезду Сириус можно увидеть лишь по личному с нею уговору.
-- Если память мне не изменяет, -- сказал сын стекольщика, -- то кроме Сириуса по личному уговору можно увидеть Большую Медведицу и Близнецов.
-- Левая лапа Большой Медведицы не поддается уговору, -- с важностью продолжал старик, -- что же касается головы и остальных лап, то ты не ошибся.
-- Я не ошибся и относительно Близнецов?
-- Что касается Близнецов, то это вопрос чрезвычайно спорный. На собрании астрологов в Бренне, Близнецы были признаны достойными уговора. Вообще же говоря, прохожий, ты можешь за мною следовать до вечера. Вечером я опущу голову, увижу тебя, и мы подробнее поговорим об этих занимательных вопросах.
-- Я очень боюсь, -- отвечал сын стекольщика, -- я очень боюсь, любезный астролог, что меня и по уговору нельзя увидеть. Я в этом отношении гораздо неподатливее левой лапы благородного созвездия.
-- Пустое, -- сказал старик, -- в твоей речи я замечаю логическую ошибку. Большая посылка не соответствует выводу. Ты не есть звездное тело. Следовательно, тебя можно увидеть без всякого уговора.
-- Дорогой астролог, -- возразил сын стекольщика, -- я советую вам убедиться в истине моих слов вооруженным глазом. Что же касается вашего предложения пробыть с вами до вечера, то я не вижу в этом прямой необходимости. Я буду сейчас смотреть на Сириус, а вы смотрите на меня. Посмотрим, кто из нас скорее что-либо увидит.
-- Бездельник, -- возразил астролог, -- не отвлекай скромного ученого, от его высоких занятий. К тому, же если бы даже я и пожелал согласиться с тобой, то я все равно не мог бы опустить головы, потому что у меня затекла шея.
Сын стекольщика прислонил к его глазам руку и сказал, смеясь: "Вот вам ясное доказательство моих слов" -- и другой рукой с силой дернул его за бороду.
-- Парабола! -- закричал старик, -- ты заставил меня упустить нисхождение!
-- Я прошу прощения за мой дерзкий поступок, -- отвечал сын стекольщика, -- но взгляните на меня. Видите вы что-нибудь!
-- Я ничего не вижу, -- возразил астролог с спокойствием, -но не сомневаюсь, что мог бы увидеть тебя по уговору.
Вокруг них собралась толпа.
-- Астролог Лангшнейдериус, повидимому, сошел с ума, -сказал один бюргер другому и выпучил глаза на астролога, -- он стоит посреди улицы и разговаривает сам с собою двумя голосами.
-- Астролог Лангшнейдериус, повидимому, сошел с ума -сказал второй бюргер третьему и так же выпучил глаза на астролога, -- в его руках шляпа и палка, одежда наброшена на плечо, и он говорит сам с собой двумя голосами.
Но в это время виновники странного приключения последовали далее по Геттингенским улицам.
4.
-- Если память мне не изменяет, -- начал старик, когда они добрались до его дома и уселись в кресла, -- то ты ученик знаменитого ученого и философа Гебера.
-- Старик принимает меня за кого-то другого, -- подумал сын стекольщика и сказал: -- Точно, Herr Astrolog я ученик Гебера.
-- Давно-ли ты оставил своего благородного учителя? -продолжал старик.
-- Недавно, -- отвечал странник с некоторым сожаленьем в голосе, -- недавно, всего лишь года два тому назад.
-- Года два тому назад? -- вскрикнул астролог, -- это странно. Гебер уже 8 лет как умер.
-- Я не могу ответить на ваше ошибочное заключение -- сказал странник, -- потому что вы, несмотря на то, что я оказал вам уважение, которое я питаю ко всем лицам старческого или дряхлого возраста, повернулись спиной ко мне и к моему креслу.
-- Странник, -- отвечал астролог и на этот раз действительно повернулся к нему спиной, -- тебе должно быть известно, что зрение у астрологов вообще не отличается остротою. Кроме того, тебе, как ученику Гебера, ведомы многие тайны нашей священной науки. Твое исчезновенье есть, конечно, прямое следствие занятий магией и астрологией.
-- Не совсем, -- отвечал сын стекольщика, делаясь вдруг необыкновенно мрачным, -- не совсем. Мое исчезновенье есть прямое следствие слишком сильной любви моего отца к своему ремеслу.
-- Непонятно, -- сказал старик, -- значит, твоему отцу были известны эти тайны?
-- Мой отец, -- начал сын стекольщика, -- был стекольщик. А моя мать, дорогой астролог, была пугливая женщина. Он так любил свое ремесло, что каждую неделю выбивал все окна в нашем маленьком доме, исключительно для того, чтобы вставить новые стекла, а что касается будущего ребенка, то не хотел иметь никакого другого, кроме как в совершенстве похожего на свое ремесло. Не знаю, как это случилось, но родился я, родился сын стекольщика, и я родился, увы, совершенно прозрачным. Это обстоятельство однажды заставило моего отца вставить меня в раму. По счастливой случайности эта рама находилась в комнате доктора Иоганна Фауста, и вот так я познакомился с знаменитым ученым, который руководил мною во время всей моей дальнейшей жизни.
-- Фауст? -- сказал старик, -- не помню.
-- И он, любопытствуя, научил меня многим наукам. Я брожу по многим городам нашей страны, но через год я должен вернуться в Вюртемберг. До сих пор я не придумал еще каким путем итти мне к моему открытию.
-- Что же ты ищешь?
-- Осязаемое ничто.
-- Осязаемое ничто? -- повторил старик, -- но что значит осязаемое ничто, и для чего ты его ищешь?
-- Я ищу его, -- отвечал странник, -- для того, чтобы убедиться, что осязаемое ничто ничего не значит.
-- Известно-ли тебе -- с глубоким убежденьем начал старик, -- что я теперь не только не знаю худ ты, или толст, высок или мал, но даже имеешь ли ты голову на плечах?
-- Имею, -- отвечал сын стекольщика, поднимая руку и ощупывая голову, -- имею. Я ее осязаю.
-- Осязаешь?
-- Осязаю, -- сказал сын стекольщика и задумался надолго.
Задумался и старик. Но они ничего не придумали, потому что пятый странник уже держал открытым ящик для кукол.
Вечером же старик сказал сыну стекольщика:
-- В городе Аугсбурге живет некий Амедей Вендт. Явись к нему и скажи, что тебя послал астролог Лангшнейдериус, и он направит твои шаги по отысканию искомого.
5.
-- В путь, в путь! По дороге ветер. С неба сумерки, и зажигаются звезды.
-- Память мне говорит -- будь тверд, -- а судьба говорит иное.
Так он говорил, повторяя эти слова снова и снова, пока не добрался до города Аугсбурга.
Он долго искал Амедея Вендта в этом городе, но не нашел его, да и не мог найти, потому что Амедей Вендт родился ровно через 200 лет, после его путешествия.
Тогда он сел на камень и горько заплакал. А на утро он пустился в дальнейший путь.
6.
Из Аугсбурга в Ульм, из Ульма в Лейпциг, из Лейпцига в Кенигсберг, из Кенигсберга в Вюртемберг, из Вюртемберга в Шильду, из Шильды в Билефельд, из Билефельда в Штетин, из Штетина в Бауцен, из Бауцена в Штетин.
А когда он добрался до Свинемюнде, то оттуда прямо в ад, потому что хозяйка гостиницы в Свинемюнде сказала ему, что в аду есть осязаемое ничто. В аду такая мгла, что ее можно схватить руками.
Пятый странник захлопнул над ним крышку ящика и молвил.
-- А вот.
Глава IV. Путь шарлатана Гансвурста.
1.
Дорога убегала под ногами осла, а он пофыркивал, поплевывал и бодро задирал морду в голубое небо. Шарлатан сидел, подпрыгивая, размахивал одной рукой, а другой придерживал у рта, свою огромную трубку.
-- Куда я еду? -- говорил он с печалью -- никто не знает даже моего имени, а меня зовут Гансвурст, и я родился на два века позже моего Пикельринга. -- Дымок вился за его головой, трубка хрипела и плакала, мимо уходили поля и кустарник, и леса, и бесплодные земли. Так он ехал много дней, осел его утомился и утомился он сам, когда однажды, поздней ночью, он добрался до города Данцига.
-- Отворите, -- закричал он, остановившись у дверей гостинницы на самой окраине города -- отворите мне, я очень устал, и осел мой тоже устал. А ныне поздняя ночь, и уже пора отдохнуть в теплой постели от тяжелого путешествия.
Дверь отворилась, и он был в пущен в гостиницу. По дороге он поцеловал девушку, отворившую ему дверь, и сказал: -- Девушка, я не должен бы был касаться тебя, но я знаю, что у тебя свежие губы, -- и, добравшись до постели, тотчас свалился на нее и уснул.
Осла же отвели к другим ослам, и он там жевал жвачку и жаловался соседям на легкомыслие своего господина.
2.
Утром шарлатан откинул одеяло, сел на постели и принялся думать. Потом оделся и спустился вниз в общую залу, где топился камин и за столом сидели посетители.
Он тоже уселся и попросил себе кофе. Но у него не было, чем расплатиться, и он сказал девушке:
-- Herr, -- отвечал бюргер, так же с вежливостью, однако же и с чувством собственного достоинства. -- Ему впрочем, чрезвычайно понравилась обходительность Швериндоха. -- Herr, не тревожьтесь о моем спокойствии, ибо мое спокойствие есть плод долгих размышлений и зрелого возраста. Впрочем, если вы чужой в нашем городе, то я сочту своим долгом дать вам приют. Позвольте также переспросить вас, какое замечание изволили вы высказать относительно сторожа ратуши?
-- Herr, -- отвечал Швериндох, отступая на шаг и низко кланяясь, -- ваша догадка относительно моего происхождения поражает меня своей прозорливостью. Я, действительно, пришлец в вашем городе и ваше гостеприимство делает ему честь. Впрочем, Herr, я упомянул о том, что наша судьба нам совершенно неведома и сторож ратуши, быть может, напрасно не заботится о своей безопасности.
-- Herr, -- отвечал бюргер с величественностью, -- вы должны были знать, что наш город, это самый гостеприимный город во всей Германии и мне, как бургомистру этого города, вдвойне и втройне надлежит оказать гостеприимство гостю. Впрочем, позвольте узнать, о какой беде, грозящей сторожу ратуши, изволите вы говорить?
-- Herr, -- отвечал Швериндох с нежностью прикладывая руку к сердцу, -- сам Яков Шпренгер не мог бы ожидать в вашем городе такого счастья, которое посетило меня, в виде встречи с одним из самых высоких его представителей. Я -- ученый схоласт Освальд Швериндох, а, впрочем, упоминая незадолго перед тем о стороже ратуши, я имел ввиду некоторое странное событие случившееся на моих глазах в пределах вашего города.
-- Herr, -- отвечал бургомистр, -- поверьте, ничто не заставило бы нас нарушить святые законы и что сам Яков Шпренгер остался бы доволен тем приемом, который мы оказали бы ему в нашем городе. Впрочем, Herr, что именно подразумеваете вы под странным событием, случившемся на ваших глазах?.
-- Herr бургомистр, -- отвечал Швериндох, глядя на него с сожаленьем. -- Наука бессильна перед законами природы, ничто не в силах задержать собою их течение, и лишь великий Аристотель est praecursor Christi in rebus naturalibus. Впрочем, уважаемый Herr бургомистр, под странным событьем, случившимся на моих глазах, я считал нечто действительно странное, случившееся действительно на моих глазах.
-- Herr scholast, -- отвечал бургомистр, -- я вполне согласен с истиной, только что высказанной вами. И тем более, что сам я именуюсь в грамотах города "Magister civium". Впрочем, позвольте также узнать, что именно подразумеваете вы под чем-то действительно странным, случившемся действительно на ваших глазах?...
Так, говоря, они дошли до дома бургомистра и лишь подходя к своему дому бургомистр узнал о проступке сторожа Фрунсберга из Шмалькальдена. И он вернулся и отправился в магистрат, а к вечеру сторожа повесили, потому что часы не останавливались со времени короля Карла и король Карл завел их своими руками.
2.
-- Гомункулюс, -- говорил Швериндох, поздней ночью ложась в постель в доме бургомистра, -- Гомункулюс, ты слышишь меня, Гомункулюс. Я принят в доме бургомистра, я -- учитель его сына, но минет год и я должен буду вернуться в Вюртемберг с пустыми руками. Я говорю тебе, а ты не слышишь.
Он с горечью смотрел на колбу, а в ней по-прежнему плавал голенький человечек и во всех членах его тела видна была полная беззаботность.
-- Схоласт, -- промолвила медная статуя воина, что стояла в углу комнаты, отведенной схоласту, -- каждую секунду я ощущаю шлемом, как мимо меня протекает время и пройдет еще 600 лет, прежде чем ты оживишь своего Гомункулюса.
-- Рыцарь, -- отвечал ночной колпак, с горделивым видом сидевший на голове Швериндоха -- опустите забрало и крепче сожмите губы. Я говорю: нет ничего проще, как оживить Гомункулюса.
-- Я сплю, -- сказал Швериндох, -- я боюсь, что мне это только снится.
-- Ночь еще только что началась, -- отвечал рыцарь, -расскажите мне, что думаете вы об этом.
-- Ночь приходит к концу, -- сказал колпак, -- еще не время оживить Гомункулюса. Четыре странника еще не прошли предназначенного им пути.
-- Освальд Швериндох, баккалавр, magister scholarium -- ты спишь? -- И он ответил сам себе: -- Я сплю, но вижу странные сны похожие на правду.
-- Вижу лишь одного странника, -- ответствовал рыцарь, -- и не знаю, спит он, или бодрствует. Ночь еще только что началась, расскажите мне о том, как оживить Гомункулюса.
-- Ночь приходит к концу, -- повторил колпак, -- но чтобы оживить Гомункулюса, стоит лишь подыскать для него подходящую по размеру душу.
-- Это надо запомнить, -- сказал Швериндох, натягивая одеяло до подбородка, -- это мне нужно запомнить.
И он уснул окончательно.
3.
Бургомистра города Кельна звали Иоганн Шварценберг и он имел сына Ансельма, школьника. На утро Швериндох дал первый урок своему ученику.
-- Sub virga degere, -- сказал он, усаживаясь в кресло и кладя подле себе огромную розгу, -- sub virga -- magistiri constitutum essue.
Ансельм выкатил глаза и поглядел на него со страхом.
-- Так, так, -- сказал бургомистр, -- точно, Herr Швериндох, вы говорите святые истины.
-- Ансельм, -- продолжал учитель, -- вот книга, которую ты будешь читать вместе со мной.
Ансельм издал звук весьма неопределенный и во всяком случае не вполне одобрительный.
-- Первое, что ты должен будешь изучить, -- продолжал схоласт, -- это наука грамматики. Septemplex sapientia заключает в себе семь наук и на первом месте -- грамматика.
-- Точно -- повторил бургомистр, с удовольствием поднимая палец, -- на первом месте -- грамматика.
Gram. loquitur; dia. Vera docet; ih verba colorat.
Mus. canit; ar. numerat; geo ponderat; as colit astra.
Пропел Швериндох.
-- Grammatica loquitur, -- повторил он, -- грамматика читает.
Ансельм снова издал довольно гулкий звук, на этот раз неясный по месту своего происхождения.
-- Точно -- сказал бургомистр, и с одобреньем посмотрел на Ансельма, -- точно, Ансельм, повтори ка.
-- Способный мальчик, -- вскричал Швериндох, -- у него удивительная память.
Ансельм повторял теми же звуками и так они занимались много дней.
4.
Однажды ночью схоласт сел на постели и принялся укорять себя.
-- День проходит за днем, скоро уж минет положенный срок, а ты не достиг еще намеченной цели. К чему ведет тебя пребыванье в доме бургомистра? Если память не изменила тебе, то ты должен похитить для Гомункулюса небольшую, но добротную душу. Но у кого же тебе похитить эту душу, схоласт?
Он сидел на кровати и чесал голову в недоумении.
-- У бургомистра, -- сказал колпак шопотом, -- я отлично знаю все качества характера бургомистра Шварценберга. Он в меру чувствителен и в меру благороден.
-- Я полагаю, -- продолжал схоласт думать вслух -- что лучше всего похитить душу у бургомистра. Я его знаю. Он обладает чувствительной и благородной душой. Но как это сделать? Какие меры принять для этого, схоласт?
-- Я думаю, щипцами для сахара, -- сказал колпак, -- щипцами для сахара, бургомистр спит с полуоткрытым ртом.
-- Эта мысль делает честь твоей сообразительности, схоласт. Щипцами для сахара, поздней ночью.
-- Ты присваиваешь себе мои мысли, -- сказал колпак, огорчившись.
Но схоласт повернулся на другой бок и уснул.
5.
Дом бургомистра был очень велик и имел предлинные коридоры. В начале каждого коридора горела свеча и всего в доме бургомистра каждую ночь горело 17 свечей.
Схоласт зажег восемнадцатую, оделся и отправился по коридору от комнаты, ему отведенной, до лестницы, над которой помещалась комната бургомистра.
-- Gloria tibi, Domine -- сказал Швериндох, когда добрался до этой лестницы, -- самая трудная часть пути пройдена.
В одной руке он держал свечу, а в другой большие щипцы для сахара. И в кармане имел еще свечу и еще щипцы, поменьше.
-- Не торопись, схоласт, -- говорил он, поднимаясь по лестнице и, от дуновенья, в его руках колебалось пламя свечи. Он поднялся и уже собирался проскользнуть в комнату бургомистра, как вдруг на повороте он встретился с Анной-Марией, молоденькой служанкой в доме. Она, увидев учителя в таком странном виде, со свечой и со щипцами в руках, очень удивилась, но сказала со скромностью:
-- Добрый вечер, Herr Швериндох.
-- Добрый вечер, -- Анна-Мария, отвечал смущенный схоласт.
Так они стояли молча, покамест кто-то не затушил свечу. И схоласт, хоть и не вернулся до утра в свою комнату, однако же не дошел в эту ночь до комнаты бургомистра.
Но в следующую ночь он снова собрался итти и снова зажег свечу и взял с собою щипцы для сахару и другие щипцы поменьше и повторяя в уме молитвы, он добрался до комнаты бургомистра.
Маленькая лампочка горела над кроватью бургомистра и он спал, полуоткрыв рот и вытянув вперед губы.
-- Sanctum et terribile nomen ejus, -- прошептал схоласт, -initum sapientia timor domini.
Колпак плясал на его голове, потому что голова тряслась неудержимо. Но он плясал от радости.
-- Памятуя гостеприимство, -- прошептал он на ухо Швериндоху, -- вы не должны бы были, разумеется, этого совершать. Но Гомункулюс оживет, а пути судьбы неведомы нам совершенно.
-- Nisi dominus custodierat civitatem, -- шептал схоласт, наклоняя свечу и пытаясь осветить бургомистра, -- frusta vigilat, qui custoditeam.
-- Щипцами для сахара, -- говорил колпак, размахивая кисточкой, -- стоит только поглубже засунуть щипцы, покрепче сжать их в своей руке, и вы, дорогой ученый, непременно вытащите душу. И эта душа соединившись с вашим детищем узами химических соединений, подарит миру нечто вполне необыкновенное. Решайтесь, решайтесь, любезнейший Швериндох.
И видя что Швериндох уже просунул щипцы сквозь полуоткрытые губы, он засмеялся и заплясал на его голове снова.
-- Conquissabit capita -- шептал схоласт, зажимая концы щипцов и переступая охладевшими ногами -- conquissabit capita interra multorum.
И он потащил щипцы.
Душа бургомистра, со одной стороны как бы коренастая и неуклюжая, с другой являла вид вполне очаровательный. Она повисла на щипцах с необыкновенной легкостью и переливалась всеми цветами радуги и не-радуги, при свете свечи и лампы.
Схоласт стянул с головы колпак, подхватил бургомистрову душу другой парой щипцов и, не касаясь пальцами осторожно, уложил ее на дно колпака. Затем бросился вон из комнаты.
Бургомистр перевернулся на другой бок и крякнул. Немного погодя вздохнул с сожаленьем и опять крякнул. От сильного дыханья ночник погас.
6.
-- Пока луна еще не побледнела и звезды на небе, -- скорей! Ученый, баккалавр, magister scholarium, скорее, скорее!
Он открыл колбу и вытащил из нее своего Гомункулюса. И маленький человечек лежал перед ним с равнодушием и спокойствием, и во всех органах его тела видна была полная беззаботность.
Схоласт дрожащими руками открыл его рот, взял щипцами бургомистрову душу и, сотворив новую молитву, попытался вложить ее в Гомункулюса, подобно тому, как после урока с Ансельмом вкладывал в футляр очки. И вдруг остановился с изумлением:
-- Схоласт, -- говорил Гомункулюс, -- четыре странника не прошли еще предназначенного им пути, а бургомистрова душа не подходит для меня по размеру. Ступай в ад, ступай в ад, схоласт, там много душ, и среди них ты найдешь для меня подходящую.
Тут он умолк, и Швериндох опомнился от своего изумления.
Но душа уже воспользовалась этой минутой и из открытого колпака улетела на небо.
-- Anno domini, -- сказал колпак, прыгал в руках схоласта от огорчения. -- Anno domini, ante lucem, vobiscum.
7.
И тогда Освальд Швериндох вновь закупорил колбу, застегнул свою тогу и, даже не успев одеть на голову колпака, отправился прямо на дно, от крайней растерянности и огорчения, не получив от бургомистра платы, следуемой ему за уроки, которые он давал сыну бургомистра, Ансельму, школьнику.
И пятый странник захлопнул за ним крышку ящика и промолвил: "А вот".
Глава III. Путь сына стекольщика, именем Курт.
1.
-- Память мне говорит -- будь тверд, а судьба говорит иное. Я устал. Сегодня к ночи мне не дойти до Геттингена, а ночь будет дождлива и пасмурна. О, сын стекольщика, будь тверд в испытаниях.
Так он говорил с горечью, и по дороге гулял ветер, а на небе зажигались звезды.
-- Курт, если даже ты встретишь крестьянскую повозку, то никакой крестьянин не позволит невидимому человеку отдохнуть на своей повозке. Точнее: когда неловкий человек загораживает собою свет, нужный для работы, ему говорят: -- отойди, ты не сын стекольщика.
Он шел неутомимо и к ночи пришел в Геттинген и, проходя через городские ворота, повторял со вздохом:
-- Память мне говорит -- будь тверд, а судьба говорит иное.
2.
В Геттингене философы не живут. Живут мастера, подмастерья или просто почтенные бюргеры, и к философии у них наклонности не имеется. День за днем проходит незаметно, и если бы не часы, то геттингенцами вовсе не примечено было бы время.
Фрау Шнеллеркопф содержательница гостиницы на Шмиденштрассе, не однажды говорила своему мужу, что жизнь в Геттингене за делами продолжается не более, как час или два, на что Herr Шнеллеркопф отвечал глубокомысленно "ho" и смотрел на часы. Часы тикали, время шло предлинными шагами, сын стекольщика также шел предлинными шагами, покамест не постучался у дверей гостиницы.
Была поздняя ночь. Herr Шнеллеркопф уже спал, и его жена пошла отворить двери.
-- Кто стучит?
-- Я, -- отвечал сын стекольщика, -- сын стекольщика, уважаемая фрейлен.
-- Я не фрейлен, -- отвечала хозяйка, -- что вам нужно?
-- Переночевать в вашей гостинице, любезная фрау.
-- Да, -- отвечала хозяйка с достоинством, -- фрау. Подождите, я зажгу свечу и отворю двери.
Она вернулась с зажженой свечей и отворила двери.
-- Благодарю вас, -- сказал сын стекольщика и ступил шаг.
-- Боже мой, -- закричала хозяйка, -- да где же вы? Я никого не вижу.
-- Вы вероятно страдаете глазами, -- отвечал странник, оборотясь к ней, -- впрочем, действительно меня трудно заметить. Вы совершенно справедливо отметили это печальное обстоятельство.
-- Что такое, -- говорила фрау, поводя вокруг свечею, -- вы меня не испугаете. Я не пугливая женщина.
-- Боже меня сохрани пугать вас, -- отвечал сын стекольщика, -- я человек грустного характера и тверд в испытаниях. Надеюсь, вы не будете возражать мне, что твердость есть одно из лучших качеств моего характера.
-- Помилуйте, -- возразила хозяйка, -- твердость, конечно, качество, но вы явились сюда в столь странном виде...
-- Теченье судьбы скрыто от людей, -- в свою очередь возразил сын стекольщика, -- но я уверяю вас, что я совершенно невиновен в том, что мой отец слишком любил свое ремесло.
-- В таком случае я не могу пустить вас в мой дом, -продолжала хозяйка, по-прежнему размахивая дрожащей свечей в воздухе.
-- Любезная хозяйка, -- сказал сын стекольщика, -- вы не можете уверить меня в том, что имеете столь жестокое сердце. Я очень давно в пути, я устал, и вы не можете оставить меня за дверьми вашего почтенного дома.
Фрау Шнеллеркопф задумалась.
-- Хорошо, -- сказала она, наконец, я провожу вас в комнату, но только, пожалуйста, с утра примите ваш настоящий вид.
-- Увы, -- отвечал странник, -- увы, любезная фрау, вы никогда не увидите меня в моем настоящем виде, потому что я имею только один -- ненастоящий -- вид, и в нем я совершенно не поддаюсь описанию.
Фрау Шнеллеркопф проводила своего постояльца в отведенную ему комнату, пожелала ему доброй ночи и озадаченная этим странным происшествием, вернулась к мужу.
Herr Шнеллеркопф крепко спал, но разбуженный женой выслушал ее внимательно, сел на постели и сказал с сожалением: "ho".
3.
На утро сын стекольщика бродил по городу Геттингену, с печалью глядел вдоль узких улиц и снова говорил сам с собой.
-- Я ищу осязаемое ничто. Оно не покажется на этой узкой улице. А если бы оно и попалось мне навстречу, я все равно не узнал бы его, потому что я его никогда не видел.
Он тихо шел, внимательно разглядывая почтенных бюргеров и полных фрау, что попадались ему навстречу.
-- Курт, Курт, -- снова говорил он, -- на что ты тратишь свою злосчастную жизнь? День проходит за днем, минута отлетает за минутой.
Тут он наткнулся на седого старика с длинной палкой в руках, который шел по левой стороне улицы, высоко задрав голову и что-то пристально разглядывая на совершенно безоблачном небе.
-- Невежа, -- спокойно сказал старик, не опуская головы, -мерзавец, не уважающий старости и ученых познаний во всех областях науки.
-- Простите, Herr, -- отвечал сын стекольщика, несколько озадаченный, -- но вы немного ошиблись в вашем, поразительно полном определении моего ума и характера. Мой характер имеет твердость во всех испытаниях жизни, а что касается ума то он проникает в самую суть человеческого познания.
-- Не вижу, -- сказал старик, еще выше задирая голову, -- не вижу, ибо слежу невооруженным глазом за звездой Сириус, совершающей сегодня свой обычный путь по ниспадающей параболе.
-- Не вижу, -- в свою очередь ответил странник, в свою очередь задирая голову, -- небо совершенно безоблачно и ясно.
-- Что ты можешь увидеть, -- с презрением отвечал старик -звезду Сириус можно увидеть лишь по личному с нею уговору.
-- Если память мне не изменяет, -- сказал сын стекольщика, -- то кроме Сириуса по личному уговору можно увидеть Большую Медведицу и Близнецов.
-- Левая лапа Большой Медведицы не поддается уговору, -- с важностью продолжал старик, -- что же касается головы и остальных лап, то ты не ошибся.
-- Я не ошибся и относительно Близнецов?
-- Что касается Близнецов, то это вопрос чрезвычайно спорный. На собрании астрологов в Бренне, Близнецы были признаны достойными уговора. Вообще же говоря, прохожий, ты можешь за мною следовать до вечера. Вечером я опущу голову, увижу тебя, и мы подробнее поговорим об этих занимательных вопросах.
-- Я очень боюсь, -- отвечал сын стекольщика, -- я очень боюсь, любезный астролог, что меня и по уговору нельзя увидеть. Я в этом отношении гораздо неподатливее левой лапы благородного созвездия.
-- Пустое, -- сказал старик, -- в твоей речи я замечаю логическую ошибку. Большая посылка не соответствует выводу. Ты не есть звездное тело. Следовательно, тебя можно увидеть без всякого уговора.
-- Дорогой астролог, -- возразил сын стекольщика, -- я советую вам убедиться в истине моих слов вооруженным глазом. Что же касается вашего предложения пробыть с вами до вечера, то я не вижу в этом прямой необходимости. Я буду сейчас смотреть на Сириус, а вы смотрите на меня. Посмотрим, кто из нас скорее что-либо увидит.
-- Бездельник, -- возразил астролог, -- не отвлекай скромного ученого, от его высоких занятий. К тому, же если бы даже я и пожелал согласиться с тобой, то я все равно не мог бы опустить головы, потому что у меня затекла шея.
Сын стекольщика прислонил к его глазам руку и сказал, смеясь: "Вот вам ясное доказательство моих слов" -- и другой рукой с силой дернул его за бороду.
-- Парабола! -- закричал старик, -- ты заставил меня упустить нисхождение!
-- Я прошу прощения за мой дерзкий поступок, -- отвечал сын стекольщика, -- но взгляните на меня. Видите вы что-нибудь!
-- Я ничего не вижу, -- возразил астролог с спокойствием, -но не сомневаюсь, что мог бы увидеть тебя по уговору.
Вокруг них собралась толпа.
-- Астролог Лангшнейдериус, повидимому, сошел с ума, -сказал один бюргер другому и выпучил глаза на астролога, -- он стоит посреди улицы и разговаривает сам с собою двумя голосами.
-- Астролог Лангшнейдериус, повидимому, сошел с ума -сказал второй бюргер третьему и так же выпучил глаза на астролога, -- в его руках шляпа и палка, одежда наброшена на плечо, и он говорит сам с собой двумя голосами.
Но в это время виновники странного приключения последовали далее по Геттингенским улицам.
4.
-- Если память мне не изменяет, -- начал старик, когда они добрались до его дома и уселись в кресла, -- то ты ученик знаменитого ученого и философа Гебера.
-- Старик принимает меня за кого-то другого, -- подумал сын стекольщика и сказал: -- Точно, Herr Astrolog я ученик Гебера.
-- Давно-ли ты оставил своего благородного учителя? -продолжал старик.
-- Недавно, -- отвечал странник с некоторым сожаленьем в голосе, -- недавно, всего лишь года два тому назад.
-- Года два тому назад? -- вскрикнул астролог, -- это странно. Гебер уже 8 лет как умер.
-- Я не могу ответить на ваше ошибочное заключение -- сказал странник, -- потому что вы, несмотря на то, что я оказал вам уважение, которое я питаю ко всем лицам старческого или дряхлого возраста, повернулись спиной ко мне и к моему креслу.
-- Странник, -- отвечал астролог и на этот раз действительно повернулся к нему спиной, -- тебе должно быть известно, что зрение у астрологов вообще не отличается остротою. Кроме того, тебе, как ученику Гебера, ведомы многие тайны нашей священной науки. Твое исчезновенье есть, конечно, прямое следствие занятий магией и астрологией.
-- Не совсем, -- отвечал сын стекольщика, делаясь вдруг необыкновенно мрачным, -- не совсем. Мое исчезновенье есть прямое следствие слишком сильной любви моего отца к своему ремеслу.
-- Непонятно, -- сказал старик, -- значит, твоему отцу были известны эти тайны?
-- Мой отец, -- начал сын стекольщика, -- был стекольщик. А моя мать, дорогой астролог, была пугливая женщина. Он так любил свое ремесло, что каждую неделю выбивал все окна в нашем маленьком доме, исключительно для того, чтобы вставить новые стекла, а что касается будущего ребенка, то не хотел иметь никакого другого, кроме как в совершенстве похожего на свое ремесло. Не знаю, как это случилось, но родился я, родился сын стекольщика, и я родился, увы, совершенно прозрачным. Это обстоятельство однажды заставило моего отца вставить меня в раму. По счастливой случайности эта рама находилась в комнате доктора Иоганна Фауста, и вот так я познакомился с знаменитым ученым, который руководил мною во время всей моей дальнейшей жизни.
-- Фауст? -- сказал старик, -- не помню.
-- И он, любопытствуя, научил меня многим наукам. Я брожу по многим городам нашей страны, но через год я должен вернуться в Вюртемберг. До сих пор я не придумал еще каким путем итти мне к моему открытию.
-- Что же ты ищешь?
-- Осязаемое ничто.
-- Осязаемое ничто? -- повторил старик, -- но что значит осязаемое ничто, и для чего ты его ищешь?
-- Я ищу его, -- отвечал странник, -- для того, чтобы убедиться, что осязаемое ничто ничего не значит.
-- Известно-ли тебе -- с глубоким убежденьем начал старик, -- что я теперь не только не знаю худ ты, или толст, высок или мал, но даже имеешь ли ты голову на плечах?
-- Имею, -- отвечал сын стекольщика, поднимая руку и ощупывая голову, -- имею. Я ее осязаю.
-- Осязаешь?
-- Осязаю, -- сказал сын стекольщика и задумался надолго.
Задумался и старик. Но они ничего не придумали, потому что пятый странник уже держал открытым ящик для кукол.
Вечером же старик сказал сыну стекольщика:
-- В городе Аугсбурге живет некий Амедей Вендт. Явись к нему и скажи, что тебя послал астролог Лангшнейдериус, и он направит твои шаги по отысканию искомого.
5.
-- В путь, в путь! По дороге ветер. С неба сумерки, и зажигаются звезды.
-- Память мне говорит -- будь тверд, -- а судьба говорит иное.
Так он говорил, повторяя эти слова снова и снова, пока не добрался до города Аугсбурга.
Он долго искал Амедея Вендта в этом городе, но не нашел его, да и не мог найти, потому что Амедей Вендт родился ровно через 200 лет, после его путешествия.
Тогда он сел на камень и горько заплакал. А на утро он пустился в дальнейший путь.
6.
Из Аугсбурга в Ульм, из Ульма в Лейпциг, из Лейпцига в Кенигсберг, из Кенигсберга в Вюртемберг, из Вюртемберга в Шильду, из Шильды в Билефельд, из Билефельда в Штетин, из Штетина в Бауцен, из Бауцена в Штетин.
А когда он добрался до Свинемюнде, то оттуда прямо в ад, потому что хозяйка гостиницы в Свинемюнде сказала ему, что в аду есть осязаемое ничто. В аду такая мгла, что ее можно схватить руками.
Пятый странник захлопнул над ним крышку ящика и молвил.
-- А вот.
Глава IV. Путь шарлатана Гансвурста.
1.
Дорога убегала под ногами осла, а он пофыркивал, поплевывал и бодро задирал морду в голубое небо. Шарлатан сидел, подпрыгивая, размахивал одной рукой, а другой придерживал у рта, свою огромную трубку.
-- Куда я еду? -- говорил он с печалью -- никто не знает даже моего имени, а меня зовут Гансвурст, и я родился на два века позже моего Пикельринга. -- Дымок вился за его головой, трубка хрипела и плакала, мимо уходили поля и кустарник, и леса, и бесплодные земли. Так он ехал много дней, осел его утомился и утомился он сам, когда однажды, поздней ночью, он добрался до города Данцига.
-- Отворите, -- закричал он, остановившись у дверей гостинницы на самой окраине города -- отворите мне, я очень устал, и осел мой тоже устал. А ныне поздняя ночь, и уже пора отдохнуть в теплой постели от тяжелого путешествия.
Дверь отворилась, и он был в пущен в гостиницу. По дороге он поцеловал девушку, отворившую ему дверь, и сказал: -- Девушка, я не должен бы был касаться тебя, но я знаю, что у тебя свежие губы, -- и, добравшись до постели, тотчас свалился на нее и уснул.
Осла же отвели к другим ослам, и он там жевал жвачку и жаловался соседям на легкомыслие своего господина.
2.
Утром шарлатан откинул одеяло, сел на постели и принялся думать. Потом оделся и спустился вниз в общую залу, где топился камин и за столом сидели посетители.
Он тоже уселся и попросил себе кофе. Но у него не было, чем расплатиться, и он сказал девушке: