Страница:
Иторр Кайл
Истинный маг
КАЙЛ ИТОРР
ИСТИННЫЙ МАГ
Кроме бывшего, настоящего и будущего
у них есть еще небывшее, ненастоящее и
небудущее. Если ты чего-то не сделал,
это не отрицание, а небывшее время.
Элеонора Раткевич
"Джет из Джетевена"
СКАЗАНИЕ ПЕРВОЕ. ДАВНЫМ-ДАВНО
"...Первым звуком в его жизни стало журчание ручья. Медленное, рокочущее, удовлетворенное. Первым светом в его жизни стал окрашенный серебром луч весенней луны. Луна уже заходила, мгновением позже из-за горизонта вынырнуло солнце и послало первый свой луч сквозь длинный каменный коридор к подножию Ключа, шестигранного камня в центре серого кольца менгиров. Тринадцать раз ударило его сердце, пока ребенок смотрел в глаза жрице Великой Богини, всемогущей Сулевии, по мановению руки которой разгорался и гас пожар войны, а реки меняли свое течение. Затем священный золотой нож опустился, пролив жертвенную кровь. Но кровь эта была кровью самой Сулевии, а не безвестного новорожденного младенца. И кровь коснулась его губ раньше, чем материнское молоко. Которого он, однако, так и не попробовал, потому что сам встал с окровавленного алтаря. Встал ребенком, но не младенцем, а самое малое шестилетним. И тогда же густые черные волосы его пробороздила первая седая прядь..."
- Так и было, Маэв? - Так и было. Я сама слышала эту историю от внучки Эйлин, младшей жрицы, которая своими глазами видела шестилетнего младенца и гибель Сулевии...
"...А когда пришел срок наречения имени, мальчик ушел в лес. И явились к нему ночью волк, соловей, лосось, кречет и дракон. И пообещал волк, что сделает его сильным, неутомимым и выносливым, что подарит ему свободу и гордость, что будет он властен не уступать дороги никому, кроме лесного пожара, наводнения да горного обвала. И пообещал соловей, что сделает его вольным и радостным, что не тронет его дух ни одно горе и поношение, что мир будет ему в радость, а сам он и песни его - в радость миру. И пообещал лосось, что сделает его частью природы, поведает все ее секреты и загадки, что поможет ему нырнуть к самым корням Мирового древа и познать тайну бытия. И пообещал кречет, что сделает его способным летать и парить в вышине наравне с крылатыми от рождения, что взгляд его будет проникать во все уголки подзвездного мира, а дух - хладным и спокойным, как воздух горных высот. А дракон ничего не стал обещать. Лишь сверкнул кровавым багрянцем чешуи и молча сказал: выбирай, да не ошибись в выборе своем, ибо судьбы многих зависят от сего выбора! Вернувшись утром к людям, мальчик назвался Кречетом. На правом плече его действительно топорщил татуированные перья молодой черно-серый кречет. Но на правом запястье, у самого локтя, улыбалась голова мудрого красного дракона..."
- Маэв, но об этом я никогда не слышала! - Мало ли чего ты не слышала... Это было так, я тебе точно говорю! Как знахарка Керидуэн напоила Кречета приворотным зельем и переспала с ним, слышала? Вот ее-то внук и рассказал. Я сама была в Руане, когда он поведал эту часть легенды. - А как же его раньше не узнали - со знаком дракона?.. - Так ведь и узнали...
"...И оставил он Озерный край, когда пришел срок странствий, и путь его лежал на юг. И не был путь тот долог и опасен - не дольше и не опаснее прочих путей, ведущих к сердцу Ллогрис, в место, что зовется Хрустальной Пещерой. Не всякому открывался ход в средоточье сил, но молодому Кречету препятствий не чинили. И остался он в Пещере на три луны, а потом еще на три, дабы выучиться премудростям, ведомым лишь Посвященным. И грани хрустального яйца видели его сны и открывали Кречету сны тех, кто грезил здесь прежде. Не открыла Пещера ему былого и грядущего, не лежало сердце Кречета к этому, но открыла глаза, чтобы мог он прозревать сущность вещей. А когда Пещера осталась за спиной, легли перед Кречетом три дороги. Звериная тропа в дебри лесные, где сила его стала бы единой с силой лесов, зверей и птиц, с мудростью Друантии Зеленой; усыпанная острыми камнями горная тропа дерзкой Бронах, бросившей вызов морю и небесам и одолевшей их; пыльная извилистая тропа, которой ушел Фион Могучерукий, прежде чем взобраться на небо и быть низвергнутым оттуда на престол Гитина, Ллогрис и Лионесс. Кречет не стал выбирать ни одну из этих троп, ибо чужды они были потерявшему молодость волшебнику. Ударил он камнем о камень, и в родившихся искрах открыл собственную дорогу. И Страж сперва не желал пускать его на этот путь и стал биться с волшебником. Но когда в жаркой битве разорвалось одеяние Кречета, и открылся для Стража знак - прочь отступил он, не смея перечить боле..."
- Так вот о каком знаке говорилось... - Конечно. - Маэв, а если... - А если без "если"? Глупо верить сказаниям бардов, вот только не верить им - еще глупее, Морра.
НЕ-БЫВШЕЕ
Конечно, этого не произошло, потому что такого не бывает. Стань ты трижды великим магом да чародеем - с отрубленной головой заклинаний не выговоришь и пассов колдовских тоже не сотворишь. Впрочем, пассы да жесты разные делать, по сути, и нечем, когда от тебя одна голова осталась. Чисто старый клинок сработал, спинной мозг от головного так отделил, что не смешал одно с другим. Потому только Кречет и мог пока мыслить. Мысль - это оставалось с ним до конца. А конец казался более чем близким... Есть и такие заклинания, для которых язык да руки не нужны, одной мысли довольно. Есть, кто ж спорит. И Кречет знал несколько. Только много ли толку от знаний, коли нельзя их к делу приставить? Заклинания такие, все как одно, требуют ясного разума, воли и силы. Немалой силы. Ясный разум у Кречета был, но и только; воли едва-едва хватало, чтобы удерживать сознание в отсеченной голове, а сил и вовсе не оставалось. "Попробуем вместе?" - пришла мысль. Труп Моргьен, свисавший с окровавленного кола, не пошевелился, но мысль была ее. Кроме Королевы Моря, некому тут к нему обращаться. И к ней - некому, кроме него. "Давай вместе," - согласился Кречет и передал первую часть образа-заклинания. Потом вторую. Когда хлынула небывалая легкость и невесть откуда появился прилив надежды, Кречет отдал Королеве завершение заклинания и воспарил над собственной головой, медленно обращающейся в прах. Рядом рассыпалось прахом тело Морры, а сама она серым призраком взмыла к потолку. "Что теперь?" "Создать новое тело. Или - войти в новорожденного." "Вместе?" "Только через твой труп! - возмущенно заявил волшебник, хотя и знал, что ни у него, ни у Морры теперь даже трупа нет. - В одном теле нам не бывать!" "Как ни странно, я согласна. Что ты выберешь?" "Новорожденного. Проще и быстрее." "А как же душа, которой предназначено туда вселиться?" "За это придется потом заплатить." "А я, наверное, попробую сперва без платы обойтись." "Удачи." Призрак Кречета скользнул вверх и исчез.
СКАЗАНИЕ ВТОРОЕ. ДАВНО
Вряд ли Фион Могучерукий, сокрушая черную луну, ведал, что последует за этим. А коли и ведал, то далеко не все. Однако, если он это знал, но все равно взялся за дело, - героя определенно недооценивали. Пока в небесах кружила черная луна, пока незримые лучи смешивались с серебром обычной луны, - вокруг земли держался тонкий, но прочный панцирь, отражавший некоторую часть солнечного золота. И не только золота: оно, конечно, металл священный да божественный, и людям приносит больше вреда, нежели пользы, но главное не в золоте заключается. А в тепле. Взять хотя бы теперешние зимы! До Фиона, если Узкое море не покрывалось льдом, такую зиму за теплую считали, а уж коли Сена до наступления Бельтейна вскрывалась - так и вовсе праздник великий. А теперь? Вечером в канун праздника Йоль выставишь ведро с водой из дома, так к утру вода в нем и будет. Может, корочкой льда подернется. И в дорогу зимой пускаться - не подвиг великий. Не как летом, конечно, но все одно, под силу обычному человеку. А на юге Галлии, подумать только, виноград расти начал! Это к северу-то от Пиреней, в Гьенни, Ландах и Оверни! Кто былые времена помнит, чудом из чудес считает, и правильно считает. Раньше-то там яблоки с трудом приживались... Кречет родился, когда черной луны в небесах уже не было. Однако старые времена помнил. Поневоле пришлось вспомнить, принять в себя чужую память, память тех, кто вошел в Хрустальную Пещеру и не вернулся. Помнил, что случилось это, когда Сципион после пятимесячной осады отдал приказ штурмовать Картаген, а гордый Ганнибал, не желая умирать побежденным, осушил чашу отравленного вина. Не так давно дело было, если подумать, три поколения назад - но мир переменился разительно. Жизнь стала... мягче. Не проще - мягче. Кое-кто из бардов говорил, что Фион уничтожил витавший над миром призрак Старого Мира. Разумеется, волшебники принародно лишь улыбались такому: призраки уничтожать - не для героев дело, им с реальными чудовищами надлежит бороться, и нечего байки рассказывать, будто ныне их не встретить; отойди на полдня от дома, чудище само тебя быстро найдет. Принародно - улыбались, но в разговорах между собой... впрочем, в нечастых разговорах между собой эту тему волшебники не поминали. Потому что правы были барды, говоря о Старом Мире. И неправы называя черную луну "призраком", ибо она была реальной и даже более того... это теперь от нее осталось всего-навсего пятно на голубом хрустале небесного купола, а спустя несколько веков и пятна видно не будет. Да и не в пятне дело. Незримо-черная луна действительно висела над землей с ТЕХ времен, она действительно преграждала части солнечного света и тепла путь в мир людей. Но не из-за слепой прихоти природы и Богов; все в мире, этом или любом другом, имеет свои причины. Земля жила под грузом холода, скудно и неуютно, но жила. Многие века. Она привыкла к этому грузу, не очень его замечая, пока герой Фион не сбросил с небосвода черную луну. Избавившись от груза и радостно расправив плечи, земля далеко не сразу поняла, что не груз то был, а защитный панцирь. Кречет безрадостно улыбнулся: он помнил переполох, случившийся тогда. Это тоже произошло до его рождения, только уже после смерти могучего Фиона... Потом, когда все немного успокоилось, барды записали балладу, как полагается, смешав все что только возможно, спутав былое с грядущим, а причину со следствиями - но пусть лучше остается так. Он легко вспомнил эту балладу. Да, пусть лучше остается так. Не нужно лишний раз ворошить прошлое...
Это было давно... Под багряной луной
на поросшие терном просторы
из пучины морской на решающий бой
выходили армады фоморов.
Это было, когда поднималась вода,
между жаром зажата и хладом.
И былые года прозывались "беда",
ибо бездна повздорила с адом.
Тьма сражалась в ночи, в раскаленной печи
со своею близняшкой-сестрою...
Если знаешь - кричи, если видишь - скачи,
если веришь - погибнешь героем.
Камень бряцал о сталь. В искрах - виден оскал
мертвеца, обреченного биться.
Неба черный хрусталь раскололся; печаль
сквозь разлом с небосвода струится...
Кто увидит рассвет - проживет сорок лет
и останется в песнях потомков.
Ну а тех, кто обет не сдержал - на тот свет
переправят с дырявой котомкой.
И когда первый луч сквозь покров серых туч
пал на землю, заросшую терном,
бил серебряный ключ меж бесформенных куч.
И напившийся - станет бессмертным...
Но поныне туман покрывает курган,
где лежат в одной братской могиле
дети сгинувших стран, племена Де Даннан,
что погибли в бою, как и жили.
Это было давно, под безмолвной луной,
на просторах, что терном покрыты.
Пусть грохочет прибой - под свинцовой волной
все навеки и прочно забыто...
"Не нужно лишний раз ворошить прошлое, верно, Моргьен? Кому как не тебе знать, что собой представляли фоморы?"
НЕ-НАСТОЯЩЕЕ
Королева Моря. Госпожа Моргьен. Владычица фоморов. Да, все они были ею, а она - ими. Когда-то. Пусть с той поры минуло едва несколько дней; эти несколько дней для нее равнялись всей вечности. Морра, так ее с самого начала звал Кречет, который стал девочке кем-то вроде старшего брата. Многие их считали родными братом и сестрой... но кровное родство между Кречетом и Моррой вряд ли существовало, а вот родство духовное - имелось. И не только духовное; у Морры тоже обнаружилась темная метка Дара, достаточно отчетливая, чтобы говорить о колдовских способностях. Она с легкостью могла попасть в любой из храмов или даже тайных Башен северных чародеев. Но Морра избрала иной путь. И путь этот вскорости сделал из нее - госпожу Моргьен, Королеву Моря, Владычицу фоморов. Владычицу племени, которого не было... Foam-oree, "рожденные из морской пены". Пенорожденные. Когда-то они жили бок о бок с людьми. Потом разошлись. Несколько кланов продолжали общаться с морским племенем, кое-кто предпочел сделать вид, будто такого не знает и знать не хочет, а другие усиленно следовали лозунгу "хороший фомор - мертвый фомор". Самим фоморам до поры до времени было безразлично. Но когда черная луна рухнула с небес, в одночасье сокрушив столицу Пенорожденных и две трети их земель, а оставшуюся треть поглотили волны взбеленившегося Западного океана, - фоморы забеспокоились. Существовать под водой они в принципе могли, но для жизни и, особенно, рождения детей им требовалась надежная суша. Пенорожденные попытались прорваться на равнины Лангра и Гьенни - но были разбиты тремя кланами Детей Дану, хотя последние и сами оказались вырезаны под корень. Часть фоморов ушла на юг и юго-запад, стремясь найти прибежище в Испании, под только-только распространившейся там властью Империи - и с тех пор вестей о них не было. Остатки... нет, не остатки даже - останки старого племени терпеливо ждали своего конца, и мертвецов среди них было куда больше, нежели живых. Тогда Морре это казалось странным и пугающим, однако она приспособилась, немало удивив этим Кречета и еще больше - себя самое. Дороги мертвых стали ей понятны и в чем-то близки. Особенно теперь, когда она сама оказалась мертва, спасибо большое этому великому герою, Ниалу Длиннорукому... "Этого не должно было произойти!" - в который раз подумала Морра, и в который раз отогнала эту мысль. Должно, не должно - так произошло. И все прочее не имело значения.
СКАЗАНИЕ ТРЕТЬЕ. НЕДАВНО
Одно время Галлия была единой державой, где правил не рикс, но ард-рикс - Верховный Владыка, если использовать более распространенное наречие. Так было. Когда - трудно в точности сказать: кто говорил, сто лет назад (ложь), кто - четыреста (возможно), а кто - тысячу (ложь, смешанная с невежеством, ибо тысячу лет назад гэлы еще не звались гэлами и обитали где-то в Загорье). Имя первого ард-рикса Галлии легенды потеряли, а последнего звали Кормаком. В его честь называли многих детей, в надежде, что им перепадет толика мудрости и удачи ард-рикса. Иногда надежды оправдывались. По крайней мере, нынешний владыка Лионесс был уверен, что успешным началом правления он обязан своему тезке и далекому предку. И то, можно ли думать иначе, когда тебе едва восемнадцать, тонкий венец из серебра и бирюзы кажется простой побрякушкой, об управлении царством знаешь ты куда меньше, чем о благородном искусстве винопийства или столь же благородном мастерстве прицельного копьеметания, - а поля приносят достойный урожай, рыба в океане и дичь в лесах не переводятся, коричневого мора и иных хворей среди людей нет, клановые распри решаются малой кровью, все соседи поголовно шлют заверения в мирных намерениях и уже четвертое предложение насчет брака... Как тут не поверить в божественность далекого предка, когда часть небесной благодати передается тебе, да так, что ее простым взглядом видно, без всяких жрецов и друидов! Кормак всю свою волю пустил на то, чтобы не возгордиться, гордость - дело хорошее, но гордыня - опасна, а для правителя опасна сугубо и трегубо. Получалось не очень хорошо. Воли риксу достало лишь на то, чтобы спросить совета у странника-друида, прозванного Кречетом. Выслушав, какие затруднения у молодого владыки, Кречет фыркнул и наложил на него геас - не спать иначе как справа от жены. Три дня спустя осоловевший Кормак принял брачное предложение от гитинских послов, а еще через четыре дня спешно сыграл свадьбу. Гвендайлон, гитинская принцесса, до самой смерти не простила ему "первой брачной ночи", когда Кормак рухнул на супружеское ложе и продрых двое суток кряду. После этого случая у Кречета не спрашивали советов. Правда, порой друид сам их давал. Тогда вожди кланов и риксы покорно вздыхали и делали так, как он говорил: из двух зол выбирать лучше зло заведомо известное. Однажды Кречет дал совет, но Тирис, вождь маленького ландского клана О'Доннел, поступил по-своему. Ему успели напророчить девять страшных смертей, ведь переступать через слово мудрого друида, да еще и признанного волшебника - значит переступать через собственную судьбу. Когда через некоторое время Кречет подстерег вождя в одиночестве на охоте, тот решил, что вот она, смерть - и ошибся. Потому что друид просто подарил Тирису нож из небесного металла, который приносил удачу в бою и дарил покой в мирное время. В награду за умение думать самостоятельно, невнятно объяснил Кречет. Что стало дальше с этим ножом - неизвестно, через несколько лет О'Доннелы чего-то не поделили с соседями и были почти уничтожены, а храброго Тириса убил фомор-наемник. Нет, платил наемнику не Кречет, а посылала его не Моргьен. Почти наверняка, они тут были ни при чем. Играя человеческими судьбами, маги и чародеи все же придерживаются определенных правил. Особенно - могущественные маги и чародеи. Не потому, что считают себя выше жульничества и обмана, просто несоблюдение этого порядка редко приносит достаточный выигрыш, чтобы оправдать сам факт нарушения. И хотя волшебники не всегда поступают только и исключительно так, как поступить выгоднее, им нельзя раз за разом этой выгодой пренебрегать. Иначе игра в конце концов обернется войной, какой некогда и была; а если начнется глобальная война обладающих могуществом, туго придется в основном не им самим, но смертным. И туго настолько, что смертные вскоре сами войдут в игру - и целью их будет не "выиграть" и не "получить удовольствие от процесса", а "перебить всех прежних игроков". Когда смертные входят на территорию бессмертных, имея ясную цель и желание этой цели достичь, они всегда добиваются своего. Маги, кто поумней, давно это приняли в качестве странного, но действующего закона природы...
НЕ-БУДУЩЕЕ
Память вернулась рывком, ударом медного гонга, соленым привкусом крови из закушенной губы. Потом вернулись ощущения плоти: холодный ветер с колючими крупинками снега, врезавшаяся в запястья веревка, раскаленная печь в том месте, где полагалось быть языку и глотке. Потом вернулись звуки, цвета и запахи. И все вместо сложилось в картину, которую Морра иногда видела в провидческих грезах, а изредка встречала и наяву. Именно о таких эпизодах ее старый недруг-приятель Талиесин говорил: "сквозь ладони жизнь цедить по капле, погружаясь в зарево огня". Любил бард высокопарный слог, была у него такая слабость да и сама Морра часто выражалась подобным образом. Тогда она полагала, что Талиесин верно ухватил суть момента. Теперь... теперь ей было все равно, прав был бард или ошибался. Важно только одно. Если в ближайшие сорок ударов сердца ничего не предпринять, одной сожженной ведьмой в мире будет больше (и одной живой, соответственно, меньше). А Морра, запертая в теле безвестной ведьмы, чем-то восстановившей против себя всю округу, на сей раз умрет окончательно. Она рванулась. Оковы держали крепко, сработаны на совесть - однако до совести бывшей королеве фоморов дела не было. Треск разгорающегося пламени, треск сырого ясеневого ствола в четыре ладони толщиной... вопль боли, вопль жестоко-радостного ликования... На следующий день все то немногое, что оставил костер, покрошили на мелкие кусочки и схоронили под Черным камнем. Ни единой зацепки для нечисти! - суеверия суевериями, но лучше надежными народными мерами защиты не пренебрегать. Никого не удивило, что от тела осталось значительно меньше, чем должно. Конечно, разбери любопытные скелет по косточкам да сложи как надо, они бы в момент обнаружили, что на костре сгорело существо совсем не человеческого роду-племени... однако любопытных не нашлось, да и мало кого удивила бы принадлежность ведьмы к нечеловеческой расе... Госпожа Моргьен сумела ускользнуть от костра, но смерть получила свое несколько дней спустя. Волшебница истратила слишком много сил, перенося на свое место труп фомора, слишком серьезны были ее ожоги... и слишком слабы - способности к исцелению. Позволить Морре остаться в живых могло только чудо... а чудо как раз та вещь, которой с обладающими высоким могуществом никогда и ни за что не произойдет. Достигшие вершин могущества собственноручно вычеркивают свои имена из Книги Бытия, дабы занести на призрачные страницы ее темной сестры - называемой и Книгой Небытия, и Скрижалями Запрета, и Шелковым Свитком. Для того, кто сделал это и остался в живых, становится доступно многое, а сам он напротив, недоступен для массы опасностей, что угрожают смертным. Потому что смертным, чье имя можно отыскать в Книге Бытия, он более не является. Но это значит также, что недоступен он и для даров, которые изредка выпадают смертным, так как дары эти заменил ему собственный Дар. Нельзя сотворить все из ничего, не став при этом ничем...
СКАЗАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. ТЕПЕРЬ
...Первым звуком в его новой жизни стало журчание ручья. Медленное, рокочущее, удовлетворенное. Первый свет в его новой жизни пробивался сквозь прорехи в тяжелой, грубой ткани. А вот первым запахом в его новой жизни был не яблоневый цвет. И не кислый аромат перебродившего козьего молока. Пахло всего-навсего гнилым мешком, который в более успешные дни служил для хранения полусырого сена, потом был понижен в должности и стал пыльной тряпкой, потом оказался сброшен с полок и некоторое время работал тряпкой половой... а сейчас отправлялся вместе со своим содержимым в последний путь. Мешок тут был ни при чем - просто хозяин топил ненужных котят. Новая жизнь оказалась короткой, вздохнул Кречет перед тем, как мешок с привязанным к горловине камнем окунулся в воды Западного океана...
Тучи. Ветер. Сиплый клекот цапель.
Не увидеть мне исхода дня
Сквозь ладони жизнь цедить по капле,
Погружаясь в зарево огня...
Небо не ответит на молитвы,
Пеклу богохульства не слышны.
Тем, кто не узрел последней битвы,
Более не важен ход войны.
Ткач не создает мечей и шлемов,
Булочник - не строит городов,
Ну а тот, кто вырвался из плена,
С камнем в море прыгать не готов.
Пламя. Дым. И небо, словно сажа,
Солнечным багрянцем шепчет мне:
Смерть - для тех, кто предан и отважен,
Жизнь - для тех оставь, кто поумней...
БУДУЩЕЕ
"Оставьте дорогу мертвых, идите тропой живых... Так ты говорил, Талиесин? Правильно говорил. Великим магам - что дороги мертвых, что тропы живых, все едино. Зато не все едино - жив оный великий маг или мертв." Моргьен скупо улыбнулась. Великие маги умеют преодолевать стену из нетесаных камней, которая разделяет Серые Равнины и земли живых, умеют уходить в смерть и возвращаться в жизнь. Умеют, даже если некуда возвращаться. Как в ее случае. Однако, если возвращаться некуда, великому магу приходится оставлять часть себя в краю мертвых. И не просто часть, а очень... особую часть. Нет, не Дар - он нужен, чтобы вернуться. Не дух и не сердце - они нужны, чтобы пожелать вернуться. Не разум и не память - без них возвращение обратится в горькую пародию на себя же, вернувшийся без разума не будет многим отличаться от восставших мертвецов, что прислуживают некромантам. Не плоть - на Серых Равнинах ее достаточно, в краю живых - тем более, и проку от плоти ни там, ни там немного. Эту особую часть Видящие Суть обычно представляют в форме свечи, которая не столько горит, сколько искрит. Искры эти не дают тепла и не разгоняют темноту, но смотреть на них много приятнее, чем на обычный огонь. Что собой представляет эта искрящаяся свеча, Видящие Суть до сих пор толком не знают. Видеть - видят, понять не могут. Такое у них случается, хотя и нечасто. Видящей Суть Морра не была. Но свечу видела. И держала в руках. И прежде, и теперь. Правда, теперь свеча была - ЕЕ свечой. Она не могла сказать, что чувствует, оставляя твердый восковой столбик на берегу безымянного озера, где не было воды. Она не видела искр, лишь Видящим Суть дано разглядеть собственный свет без посторонней помощи. Но даже когда Моргьен потеряла из виду озеро, наполненное пылью, даже когда она перебралась через невысокую каменную стену и увидела впереди тропу живых, - она продолжала чувствовать искрящуюся свечу. Видящий Суть увидел бы больше. Он увидел бы, что с каждой искрой, сорвавшейся с фитиля, свеча становится короче. Чуть-чуть, на толику волоска - но короче. Чтобы увидеть свет, следует поместить его в темное место, говорили мудрецы - и были правы. Однако свет сам по себе не существует, он может быть лишь порожден чем-либо - а вот темнота в источниках не нуждается. Поэтому свет может сиять хоть в самом сердце темноты, но время его жизни там ограничено жизнью того, что его порождает. Как время жизни костра ограничено запасом хвороста... Сами Серые Равнины темнотой не были, привыкшие к дневному свету глаза смертных (и не очень смертных, вроде магов) видели тут хуже, чем в краю живых, но все-таки видели. Не была темнотой и высящаяся на полуночной стороне Серых Равнин цитадель Нуаду Среброрукого, седого бога воинов, судьбы и пророческих источников вроде Ока, сокрытого где-то в Загорье. Цитадель эта была лишь дверью в темноту, куда входили все могучие воители-герои древности после завершения погребальной тризны по ним. На таких тризнах сама Моргьен, разумеется, никогда не присутствовала, но наслышана была благодаря хотя бы тому же Талиесину, бард ведал о подобных вещах непозволительно много. Ходили упорные слухи, что по другую сторону темноты есть выход в царство света, но пока ни один из великих героев прошлого не возвращался из чертогов Нуаду, ни через дверь, ни через тот, второй выход... Серые Равнины не были темнотой, как не были и светом. Искрящаяся свеча стала чем-то вроде маяка, только наоборот - не указывала направление к себе, а открывала дорогу прочь от себя. В край живых. И провести в этом краю Морре предстояло столько, сколько будет гореть свеча. Ни мгновеньем больше. Разве что... если отыщется истинно великий герой, который возьмет ее свечу, войдет в цитадель Среброрукого, нырнет в темноту и выйдет к свету по ту сторону, - если вдруг случится так, у госпожи Моргьен окажется очень и очень долгая жизнь. Это Королева Моря знала уже сейчас, толком не вернувшись в мир живых. Но она пока не решила, стоит ли искать такого героя, хочется ли ей жить так долго. Сейчас - да, сейчас жить хотелось, потому Морра возвращалась из земель мертвых. Однако ее не привлекала вечная жизнь или достаточно полное приближение к таковой. Слишком многому бывшая владычица фоморов научилась у Пенорожденных.
ИСТИННЫЙ МАГ
Кроме бывшего, настоящего и будущего
у них есть еще небывшее, ненастоящее и
небудущее. Если ты чего-то не сделал,
это не отрицание, а небывшее время.
Элеонора Раткевич
"Джет из Джетевена"
СКАЗАНИЕ ПЕРВОЕ. ДАВНЫМ-ДАВНО
"...Первым звуком в его жизни стало журчание ручья. Медленное, рокочущее, удовлетворенное. Первым светом в его жизни стал окрашенный серебром луч весенней луны. Луна уже заходила, мгновением позже из-за горизонта вынырнуло солнце и послало первый свой луч сквозь длинный каменный коридор к подножию Ключа, шестигранного камня в центре серого кольца менгиров. Тринадцать раз ударило его сердце, пока ребенок смотрел в глаза жрице Великой Богини, всемогущей Сулевии, по мановению руки которой разгорался и гас пожар войны, а реки меняли свое течение. Затем священный золотой нож опустился, пролив жертвенную кровь. Но кровь эта была кровью самой Сулевии, а не безвестного новорожденного младенца. И кровь коснулась его губ раньше, чем материнское молоко. Которого он, однако, так и не попробовал, потому что сам встал с окровавленного алтаря. Встал ребенком, но не младенцем, а самое малое шестилетним. И тогда же густые черные волосы его пробороздила первая седая прядь..."
- Так и было, Маэв? - Так и было. Я сама слышала эту историю от внучки Эйлин, младшей жрицы, которая своими глазами видела шестилетнего младенца и гибель Сулевии...
"...А когда пришел срок наречения имени, мальчик ушел в лес. И явились к нему ночью волк, соловей, лосось, кречет и дракон. И пообещал волк, что сделает его сильным, неутомимым и выносливым, что подарит ему свободу и гордость, что будет он властен не уступать дороги никому, кроме лесного пожара, наводнения да горного обвала. И пообещал соловей, что сделает его вольным и радостным, что не тронет его дух ни одно горе и поношение, что мир будет ему в радость, а сам он и песни его - в радость миру. И пообещал лосось, что сделает его частью природы, поведает все ее секреты и загадки, что поможет ему нырнуть к самым корням Мирового древа и познать тайну бытия. И пообещал кречет, что сделает его способным летать и парить в вышине наравне с крылатыми от рождения, что взгляд его будет проникать во все уголки подзвездного мира, а дух - хладным и спокойным, как воздух горных высот. А дракон ничего не стал обещать. Лишь сверкнул кровавым багрянцем чешуи и молча сказал: выбирай, да не ошибись в выборе своем, ибо судьбы многих зависят от сего выбора! Вернувшись утром к людям, мальчик назвался Кречетом. На правом плече его действительно топорщил татуированные перья молодой черно-серый кречет. Но на правом запястье, у самого локтя, улыбалась голова мудрого красного дракона..."
- Маэв, но об этом я никогда не слышала! - Мало ли чего ты не слышала... Это было так, я тебе точно говорю! Как знахарка Керидуэн напоила Кречета приворотным зельем и переспала с ним, слышала? Вот ее-то внук и рассказал. Я сама была в Руане, когда он поведал эту часть легенды. - А как же его раньше не узнали - со знаком дракона?.. - Так ведь и узнали...
"...И оставил он Озерный край, когда пришел срок странствий, и путь его лежал на юг. И не был путь тот долог и опасен - не дольше и не опаснее прочих путей, ведущих к сердцу Ллогрис, в место, что зовется Хрустальной Пещерой. Не всякому открывался ход в средоточье сил, но молодому Кречету препятствий не чинили. И остался он в Пещере на три луны, а потом еще на три, дабы выучиться премудростям, ведомым лишь Посвященным. И грани хрустального яйца видели его сны и открывали Кречету сны тех, кто грезил здесь прежде. Не открыла Пещера ему былого и грядущего, не лежало сердце Кречета к этому, но открыла глаза, чтобы мог он прозревать сущность вещей. А когда Пещера осталась за спиной, легли перед Кречетом три дороги. Звериная тропа в дебри лесные, где сила его стала бы единой с силой лесов, зверей и птиц, с мудростью Друантии Зеленой; усыпанная острыми камнями горная тропа дерзкой Бронах, бросившей вызов морю и небесам и одолевшей их; пыльная извилистая тропа, которой ушел Фион Могучерукий, прежде чем взобраться на небо и быть низвергнутым оттуда на престол Гитина, Ллогрис и Лионесс. Кречет не стал выбирать ни одну из этих троп, ибо чужды они были потерявшему молодость волшебнику. Ударил он камнем о камень, и в родившихся искрах открыл собственную дорогу. И Страж сперва не желал пускать его на этот путь и стал биться с волшебником. Но когда в жаркой битве разорвалось одеяние Кречета, и открылся для Стража знак - прочь отступил он, не смея перечить боле..."
- Так вот о каком знаке говорилось... - Конечно. - Маэв, а если... - А если без "если"? Глупо верить сказаниям бардов, вот только не верить им - еще глупее, Морра.
НЕ-БЫВШЕЕ
Конечно, этого не произошло, потому что такого не бывает. Стань ты трижды великим магом да чародеем - с отрубленной головой заклинаний не выговоришь и пассов колдовских тоже не сотворишь. Впрочем, пассы да жесты разные делать, по сути, и нечем, когда от тебя одна голова осталась. Чисто старый клинок сработал, спинной мозг от головного так отделил, что не смешал одно с другим. Потому только Кречет и мог пока мыслить. Мысль - это оставалось с ним до конца. А конец казался более чем близким... Есть и такие заклинания, для которых язык да руки не нужны, одной мысли довольно. Есть, кто ж спорит. И Кречет знал несколько. Только много ли толку от знаний, коли нельзя их к делу приставить? Заклинания такие, все как одно, требуют ясного разума, воли и силы. Немалой силы. Ясный разум у Кречета был, но и только; воли едва-едва хватало, чтобы удерживать сознание в отсеченной голове, а сил и вовсе не оставалось. "Попробуем вместе?" - пришла мысль. Труп Моргьен, свисавший с окровавленного кола, не пошевелился, но мысль была ее. Кроме Королевы Моря, некому тут к нему обращаться. И к ней - некому, кроме него. "Давай вместе," - согласился Кречет и передал первую часть образа-заклинания. Потом вторую. Когда хлынула небывалая легкость и невесть откуда появился прилив надежды, Кречет отдал Королеве завершение заклинания и воспарил над собственной головой, медленно обращающейся в прах. Рядом рассыпалось прахом тело Морры, а сама она серым призраком взмыла к потолку. "Что теперь?" "Создать новое тело. Или - войти в новорожденного." "Вместе?" "Только через твой труп! - возмущенно заявил волшебник, хотя и знал, что ни у него, ни у Морры теперь даже трупа нет. - В одном теле нам не бывать!" "Как ни странно, я согласна. Что ты выберешь?" "Новорожденного. Проще и быстрее." "А как же душа, которой предназначено туда вселиться?" "За это придется потом заплатить." "А я, наверное, попробую сперва без платы обойтись." "Удачи." Призрак Кречета скользнул вверх и исчез.
СКАЗАНИЕ ВТОРОЕ. ДАВНО
Вряд ли Фион Могучерукий, сокрушая черную луну, ведал, что последует за этим. А коли и ведал, то далеко не все. Однако, если он это знал, но все равно взялся за дело, - героя определенно недооценивали. Пока в небесах кружила черная луна, пока незримые лучи смешивались с серебром обычной луны, - вокруг земли держался тонкий, но прочный панцирь, отражавший некоторую часть солнечного золота. И не только золота: оно, конечно, металл священный да божественный, и людям приносит больше вреда, нежели пользы, но главное не в золоте заключается. А в тепле. Взять хотя бы теперешние зимы! До Фиона, если Узкое море не покрывалось льдом, такую зиму за теплую считали, а уж коли Сена до наступления Бельтейна вскрывалась - так и вовсе праздник великий. А теперь? Вечером в канун праздника Йоль выставишь ведро с водой из дома, так к утру вода в нем и будет. Может, корочкой льда подернется. И в дорогу зимой пускаться - не подвиг великий. Не как летом, конечно, но все одно, под силу обычному человеку. А на юге Галлии, подумать только, виноград расти начал! Это к северу-то от Пиреней, в Гьенни, Ландах и Оверни! Кто былые времена помнит, чудом из чудес считает, и правильно считает. Раньше-то там яблоки с трудом приживались... Кречет родился, когда черной луны в небесах уже не было. Однако старые времена помнил. Поневоле пришлось вспомнить, принять в себя чужую память, память тех, кто вошел в Хрустальную Пещеру и не вернулся. Помнил, что случилось это, когда Сципион после пятимесячной осады отдал приказ штурмовать Картаген, а гордый Ганнибал, не желая умирать побежденным, осушил чашу отравленного вина. Не так давно дело было, если подумать, три поколения назад - но мир переменился разительно. Жизнь стала... мягче. Не проще - мягче. Кое-кто из бардов говорил, что Фион уничтожил витавший над миром призрак Старого Мира. Разумеется, волшебники принародно лишь улыбались такому: призраки уничтожать - не для героев дело, им с реальными чудовищами надлежит бороться, и нечего байки рассказывать, будто ныне их не встретить; отойди на полдня от дома, чудище само тебя быстро найдет. Принародно - улыбались, но в разговорах между собой... впрочем, в нечастых разговорах между собой эту тему волшебники не поминали. Потому что правы были барды, говоря о Старом Мире. И неправы называя черную луну "призраком", ибо она была реальной и даже более того... это теперь от нее осталось всего-навсего пятно на голубом хрустале небесного купола, а спустя несколько веков и пятна видно не будет. Да и не в пятне дело. Незримо-черная луна действительно висела над землей с ТЕХ времен, она действительно преграждала части солнечного света и тепла путь в мир людей. Но не из-за слепой прихоти природы и Богов; все в мире, этом или любом другом, имеет свои причины. Земля жила под грузом холода, скудно и неуютно, но жила. Многие века. Она привыкла к этому грузу, не очень его замечая, пока герой Фион не сбросил с небосвода черную луну. Избавившись от груза и радостно расправив плечи, земля далеко не сразу поняла, что не груз то был, а защитный панцирь. Кречет безрадостно улыбнулся: он помнил переполох, случившийся тогда. Это тоже произошло до его рождения, только уже после смерти могучего Фиона... Потом, когда все немного успокоилось, барды записали балладу, как полагается, смешав все что только возможно, спутав былое с грядущим, а причину со следствиями - но пусть лучше остается так. Он легко вспомнил эту балладу. Да, пусть лучше остается так. Не нужно лишний раз ворошить прошлое...
Это было давно... Под багряной луной
на поросшие терном просторы
из пучины морской на решающий бой
выходили армады фоморов.
Это было, когда поднималась вода,
между жаром зажата и хладом.
И былые года прозывались "беда",
ибо бездна повздорила с адом.
Тьма сражалась в ночи, в раскаленной печи
со своею близняшкой-сестрою...
Если знаешь - кричи, если видишь - скачи,
если веришь - погибнешь героем.
Камень бряцал о сталь. В искрах - виден оскал
мертвеца, обреченного биться.
Неба черный хрусталь раскололся; печаль
сквозь разлом с небосвода струится...
Кто увидит рассвет - проживет сорок лет
и останется в песнях потомков.
Ну а тех, кто обет не сдержал - на тот свет
переправят с дырявой котомкой.
И когда первый луч сквозь покров серых туч
пал на землю, заросшую терном,
бил серебряный ключ меж бесформенных куч.
И напившийся - станет бессмертным...
Но поныне туман покрывает курган,
где лежат в одной братской могиле
дети сгинувших стран, племена Де Даннан,
что погибли в бою, как и жили.
Это было давно, под безмолвной луной,
на просторах, что терном покрыты.
Пусть грохочет прибой - под свинцовой волной
все навеки и прочно забыто...
"Не нужно лишний раз ворошить прошлое, верно, Моргьен? Кому как не тебе знать, что собой представляли фоморы?"
НЕ-НАСТОЯЩЕЕ
Королева Моря. Госпожа Моргьен. Владычица фоморов. Да, все они были ею, а она - ими. Когда-то. Пусть с той поры минуло едва несколько дней; эти несколько дней для нее равнялись всей вечности. Морра, так ее с самого начала звал Кречет, который стал девочке кем-то вроде старшего брата. Многие их считали родными братом и сестрой... но кровное родство между Кречетом и Моррой вряд ли существовало, а вот родство духовное - имелось. И не только духовное; у Морры тоже обнаружилась темная метка Дара, достаточно отчетливая, чтобы говорить о колдовских способностях. Она с легкостью могла попасть в любой из храмов или даже тайных Башен северных чародеев. Но Морра избрала иной путь. И путь этот вскорости сделал из нее - госпожу Моргьен, Королеву Моря, Владычицу фоморов. Владычицу племени, которого не было... Foam-oree, "рожденные из морской пены". Пенорожденные. Когда-то они жили бок о бок с людьми. Потом разошлись. Несколько кланов продолжали общаться с морским племенем, кое-кто предпочел сделать вид, будто такого не знает и знать не хочет, а другие усиленно следовали лозунгу "хороший фомор - мертвый фомор". Самим фоморам до поры до времени было безразлично. Но когда черная луна рухнула с небес, в одночасье сокрушив столицу Пенорожденных и две трети их земель, а оставшуюся треть поглотили волны взбеленившегося Западного океана, - фоморы забеспокоились. Существовать под водой они в принципе могли, но для жизни и, особенно, рождения детей им требовалась надежная суша. Пенорожденные попытались прорваться на равнины Лангра и Гьенни - но были разбиты тремя кланами Детей Дану, хотя последние и сами оказались вырезаны под корень. Часть фоморов ушла на юг и юго-запад, стремясь найти прибежище в Испании, под только-только распространившейся там властью Империи - и с тех пор вестей о них не было. Остатки... нет, не остатки даже - останки старого племени терпеливо ждали своего конца, и мертвецов среди них было куда больше, нежели живых. Тогда Морре это казалось странным и пугающим, однако она приспособилась, немало удивив этим Кречета и еще больше - себя самое. Дороги мертвых стали ей понятны и в чем-то близки. Особенно теперь, когда она сама оказалась мертва, спасибо большое этому великому герою, Ниалу Длиннорукому... "Этого не должно было произойти!" - в который раз подумала Морра, и в который раз отогнала эту мысль. Должно, не должно - так произошло. И все прочее не имело значения.
СКАЗАНИЕ ТРЕТЬЕ. НЕДАВНО
Одно время Галлия была единой державой, где правил не рикс, но ард-рикс - Верховный Владыка, если использовать более распространенное наречие. Так было. Когда - трудно в точности сказать: кто говорил, сто лет назад (ложь), кто - четыреста (возможно), а кто - тысячу (ложь, смешанная с невежеством, ибо тысячу лет назад гэлы еще не звались гэлами и обитали где-то в Загорье). Имя первого ард-рикса Галлии легенды потеряли, а последнего звали Кормаком. В его честь называли многих детей, в надежде, что им перепадет толика мудрости и удачи ард-рикса. Иногда надежды оправдывались. По крайней мере, нынешний владыка Лионесс был уверен, что успешным началом правления он обязан своему тезке и далекому предку. И то, можно ли думать иначе, когда тебе едва восемнадцать, тонкий венец из серебра и бирюзы кажется простой побрякушкой, об управлении царством знаешь ты куда меньше, чем о благородном искусстве винопийства или столь же благородном мастерстве прицельного копьеметания, - а поля приносят достойный урожай, рыба в океане и дичь в лесах не переводятся, коричневого мора и иных хворей среди людей нет, клановые распри решаются малой кровью, все соседи поголовно шлют заверения в мирных намерениях и уже четвертое предложение насчет брака... Как тут не поверить в божественность далекого предка, когда часть небесной благодати передается тебе, да так, что ее простым взглядом видно, без всяких жрецов и друидов! Кормак всю свою волю пустил на то, чтобы не возгордиться, гордость - дело хорошее, но гордыня - опасна, а для правителя опасна сугубо и трегубо. Получалось не очень хорошо. Воли риксу достало лишь на то, чтобы спросить совета у странника-друида, прозванного Кречетом. Выслушав, какие затруднения у молодого владыки, Кречет фыркнул и наложил на него геас - не спать иначе как справа от жены. Три дня спустя осоловевший Кормак принял брачное предложение от гитинских послов, а еще через четыре дня спешно сыграл свадьбу. Гвендайлон, гитинская принцесса, до самой смерти не простила ему "первой брачной ночи", когда Кормак рухнул на супружеское ложе и продрых двое суток кряду. После этого случая у Кречета не спрашивали советов. Правда, порой друид сам их давал. Тогда вожди кланов и риксы покорно вздыхали и делали так, как он говорил: из двух зол выбирать лучше зло заведомо известное. Однажды Кречет дал совет, но Тирис, вождь маленького ландского клана О'Доннел, поступил по-своему. Ему успели напророчить девять страшных смертей, ведь переступать через слово мудрого друида, да еще и признанного волшебника - значит переступать через собственную судьбу. Когда через некоторое время Кречет подстерег вождя в одиночестве на охоте, тот решил, что вот она, смерть - и ошибся. Потому что друид просто подарил Тирису нож из небесного металла, который приносил удачу в бою и дарил покой в мирное время. В награду за умение думать самостоятельно, невнятно объяснил Кречет. Что стало дальше с этим ножом - неизвестно, через несколько лет О'Доннелы чего-то не поделили с соседями и были почти уничтожены, а храброго Тириса убил фомор-наемник. Нет, платил наемнику не Кречет, а посылала его не Моргьен. Почти наверняка, они тут были ни при чем. Играя человеческими судьбами, маги и чародеи все же придерживаются определенных правил. Особенно - могущественные маги и чародеи. Не потому, что считают себя выше жульничества и обмана, просто несоблюдение этого порядка редко приносит достаточный выигрыш, чтобы оправдать сам факт нарушения. И хотя волшебники не всегда поступают только и исключительно так, как поступить выгоднее, им нельзя раз за разом этой выгодой пренебрегать. Иначе игра в конце концов обернется войной, какой некогда и была; а если начнется глобальная война обладающих могуществом, туго придется в основном не им самим, но смертным. И туго настолько, что смертные вскоре сами войдут в игру - и целью их будет не "выиграть" и не "получить удовольствие от процесса", а "перебить всех прежних игроков". Когда смертные входят на территорию бессмертных, имея ясную цель и желание этой цели достичь, они всегда добиваются своего. Маги, кто поумней, давно это приняли в качестве странного, но действующего закона природы...
НЕ-БУДУЩЕЕ
Память вернулась рывком, ударом медного гонга, соленым привкусом крови из закушенной губы. Потом вернулись ощущения плоти: холодный ветер с колючими крупинками снега, врезавшаяся в запястья веревка, раскаленная печь в том месте, где полагалось быть языку и глотке. Потом вернулись звуки, цвета и запахи. И все вместо сложилось в картину, которую Морра иногда видела в провидческих грезах, а изредка встречала и наяву. Именно о таких эпизодах ее старый недруг-приятель Талиесин говорил: "сквозь ладони жизнь цедить по капле, погружаясь в зарево огня". Любил бард высокопарный слог, была у него такая слабость да и сама Морра часто выражалась подобным образом. Тогда она полагала, что Талиесин верно ухватил суть момента. Теперь... теперь ей было все равно, прав был бард или ошибался. Важно только одно. Если в ближайшие сорок ударов сердца ничего не предпринять, одной сожженной ведьмой в мире будет больше (и одной живой, соответственно, меньше). А Морра, запертая в теле безвестной ведьмы, чем-то восстановившей против себя всю округу, на сей раз умрет окончательно. Она рванулась. Оковы держали крепко, сработаны на совесть - однако до совести бывшей королеве фоморов дела не было. Треск разгорающегося пламени, треск сырого ясеневого ствола в четыре ладони толщиной... вопль боли, вопль жестоко-радостного ликования... На следующий день все то немногое, что оставил костер, покрошили на мелкие кусочки и схоронили под Черным камнем. Ни единой зацепки для нечисти! - суеверия суевериями, но лучше надежными народными мерами защиты не пренебрегать. Никого не удивило, что от тела осталось значительно меньше, чем должно. Конечно, разбери любопытные скелет по косточкам да сложи как надо, они бы в момент обнаружили, что на костре сгорело существо совсем не человеческого роду-племени... однако любопытных не нашлось, да и мало кого удивила бы принадлежность ведьмы к нечеловеческой расе... Госпожа Моргьен сумела ускользнуть от костра, но смерть получила свое несколько дней спустя. Волшебница истратила слишком много сил, перенося на свое место труп фомора, слишком серьезны были ее ожоги... и слишком слабы - способности к исцелению. Позволить Морре остаться в живых могло только чудо... а чудо как раз та вещь, которой с обладающими высоким могуществом никогда и ни за что не произойдет. Достигшие вершин могущества собственноручно вычеркивают свои имена из Книги Бытия, дабы занести на призрачные страницы ее темной сестры - называемой и Книгой Небытия, и Скрижалями Запрета, и Шелковым Свитком. Для того, кто сделал это и остался в живых, становится доступно многое, а сам он напротив, недоступен для массы опасностей, что угрожают смертным. Потому что смертным, чье имя можно отыскать в Книге Бытия, он более не является. Но это значит также, что недоступен он и для даров, которые изредка выпадают смертным, так как дары эти заменил ему собственный Дар. Нельзя сотворить все из ничего, не став при этом ничем...
СКАЗАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. ТЕПЕРЬ
...Первым звуком в его новой жизни стало журчание ручья. Медленное, рокочущее, удовлетворенное. Первый свет в его новой жизни пробивался сквозь прорехи в тяжелой, грубой ткани. А вот первым запахом в его новой жизни был не яблоневый цвет. И не кислый аромат перебродившего козьего молока. Пахло всего-навсего гнилым мешком, который в более успешные дни служил для хранения полусырого сена, потом был понижен в должности и стал пыльной тряпкой, потом оказался сброшен с полок и некоторое время работал тряпкой половой... а сейчас отправлялся вместе со своим содержимым в последний путь. Мешок тут был ни при чем - просто хозяин топил ненужных котят. Новая жизнь оказалась короткой, вздохнул Кречет перед тем, как мешок с привязанным к горловине камнем окунулся в воды Западного океана...
Тучи. Ветер. Сиплый клекот цапель.
Не увидеть мне исхода дня
Сквозь ладони жизнь цедить по капле,
Погружаясь в зарево огня...
Небо не ответит на молитвы,
Пеклу богохульства не слышны.
Тем, кто не узрел последней битвы,
Более не важен ход войны.
Ткач не создает мечей и шлемов,
Булочник - не строит городов,
Ну а тот, кто вырвался из плена,
С камнем в море прыгать не готов.
Пламя. Дым. И небо, словно сажа,
Солнечным багрянцем шепчет мне:
Смерть - для тех, кто предан и отважен,
Жизнь - для тех оставь, кто поумней...
БУДУЩЕЕ
"Оставьте дорогу мертвых, идите тропой живых... Так ты говорил, Талиесин? Правильно говорил. Великим магам - что дороги мертвых, что тропы живых, все едино. Зато не все едино - жив оный великий маг или мертв." Моргьен скупо улыбнулась. Великие маги умеют преодолевать стену из нетесаных камней, которая разделяет Серые Равнины и земли живых, умеют уходить в смерть и возвращаться в жизнь. Умеют, даже если некуда возвращаться. Как в ее случае. Однако, если возвращаться некуда, великому магу приходится оставлять часть себя в краю мертвых. И не просто часть, а очень... особую часть. Нет, не Дар - он нужен, чтобы вернуться. Не дух и не сердце - они нужны, чтобы пожелать вернуться. Не разум и не память - без них возвращение обратится в горькую пародию на себя же, вернувшийся без разума не будет многим отличаться от восставших мертвецов, что прислуживают некромантам. Не плоть - на Серых Равнинах ее достаточно, в краю живых - тем более, и проку от плоти ни там, ни там немного. Эту особую часть Видящие Суть обычно представляют в форме свечи, которая не столько горит, сколько искрит. Искры эти не дают тепла и не разгоняют темноту, но смотреть на них много приятнее, чем на обычный огонь. Что собой представляет эта искрящаяся свеча, Видящие Суть до сих пор толком не знают. Видеть - видят, понять не могут. Такое у них случается, хотя и нечасто. Видящей Суть Морра не была. Но свечу видела. И держала в руках. И прежде, и теперь. Правда, теперь свеча была - ЕЕ свечой. Она не могла сказать, что чувствует, оставляя твердый восковой столбик на берегу безымянного озера, где не было воды. Она не видела искр, лишь Видящим Суть дано разглядеть собственный свет без посторонней помощи. Но даже когда Моргьен потеряла из виду озеро, наполненное пылью, даже когда она перебралась через невысокую каменную стену и увидела впереди тропу живых, - она продолжала чувствовать искрящуюся свечу. Видящий Суть увидел бы больше. Он увидел бы, что с каждой искрой, сорвавшейся с фитиля, свеча становится короче. Чуть-чуть, на толику волоска - но короче. Чтобы увидеть свет, следует поместить его в темное место, говорили мудрецы - и были правы. Однако свет сам по себе не существует, он может быть лишь порожден чем-либо - а вот темнота в источниках не нуждается. Поэтому свет может сиять хоть в самом сердце темноты, но время его жизни там ограничено жизнью того, что его порождает. Как время жизни костра ограничено запасом хвороста... Сами Серые Равнины темнотой не были, привыкшие к дневному свету глаза смертных (и не очень смертных, вроде магов) видели тут хуже, чем в краю живых, но все-таки видели. Не была темнотой и высящаяся на полуночной стороне Серых Равнин цитадель Нуаду Среброрукого, седого бога воинов, судьбы и пророческих источников вроде Ока, сокрытого где-то в Загорье. Цитадель эта была лишь дверью в темноту, куда входили все могучие воители-герои древности после завершения погребальной тризны по ним. На таких тризнах сама Моргьен, разумеется, никогда не присутствовала, но наслышана была благодаря хотя бы тому же Талиесину, бард ведал о подобных вещах непозволительно много. Ходили упорные слухи, что по другую сторону темноты есть выход в царство света, но пока ни один из великих героев прошлого не возвращался из чертогов Нуаду, ни через дверь, ни через тот, второй выход... Серые Равнины не были темнотой, как не были и светом. Искрящаяся свеча стала чем-то вроде маяка, только наоборот - не указывала направление к себе, а открывала дорогу прочь от себя. В край живых. И провести в этом краю Морре предстояло столько, сколько будет гореть свеча. Ни мгновеньем больше. Разве что... если отыщется истинно великий герой, который возьмет ее свечу, войдет в цитадель Среброрукого, нырнет в темноту и выйдет к свету по ту сторону, - если вдруг случится так, у госпожи Моргьен окажется очень и очень долгая жизнь. Это Королева Моря знала уже сейчас, толком не вернувшись в мир живых. Но она пока не решила, стоит ли искать такого героя, хочется ли ей жить так долго. Сейчас - да, сейчас жить хотелось, потому Морра возвращалась из земель мертвых. Однако ее не привлекала вечная жизнь или достаточно полное приближение к таковой. Слишком многому бывшая владычица фоморов научилась у Пенорожденных.