Казанцев Александр Петрович. К свету (Льды возвращаются - 3)

   - Это Лист, Рой, - сказала она, осторожно закрывая крышку рояля и проницательно смотря на меня. - Это "Сонет Петрарки"...
   Сонет Петрарки!.. Я нашел книжку сонетов Петрарки на низеньком столике в гостиной. Она была необыкновенно умна и проницательна, моя Лиз.
   Петрарка, юный Франческо был тогда силен, ловок и красив, со взглядом быстрым и горячим темных карих глаз, уже известный умом, талантом и подвигом неустанного труда. Беспримерная его любовь, прославив имя Женщины в веках, вспыхнула в миг, когда Лаура прошла мимо него, опустив черные гребни ресниц. Внезапно вскинув их, она озарила его светом Дочери Дивной Солнца... И была их любовь беспримерной, выше трагических обстоятельств, что разделили их оковами ее семьи, обетом его безбрачия, долгом, верностью, детьми с обеих сторон. Любовь эту почитали небесной, но была она истинно земной, рожденная земной красотой и земным благородством, хоть и стала сильнее всего, что есть на Земле, даже сильнее смерти, ее смерти, поразившей Дочь Дивную Солнца в жуткие ночи, когда смоляные гробы несли мрачные люди в смоляных балахонах с узкими прорезями для глаз. Трещали смоляные факелы, тщетно отгоняя черную чуму, чуждую жалости к живым, но бессильную перед любовью. Любовь эта была не только сильнее смерти, но и сильнее времени. Двадцать один год славил коронованный капитолийскими лаврами Поэт Дочь Дивную Солнца, которую видел лишь считанные часы на людях и чью непорочную близость познал, когда побледнела она, услышав о его отъезде... И еще четверть века славил он ее, погребенную в закоптелом от факелов склепе. И еще шесть столетий после того великая любовь возгоралась пламенем негаснущего Солнца во всех тех, кто сердцем прикасался, подобно вдохновенному музыканту, к бессмертным сонетам.
   Вот он, немеркнущий пример для моего несчастного чувства. И, клянусь, оно выше записи в книге гнусавого шерифа, выше ненависти и шпионского коварства, когда враждующие людские племена разлучили меня с моей и только моей Дочерью Дивного Солнца. Увы, не умею я воспеть ее в столь же бессмертных сонетах, как флорентийский поэт и гуманист.
   Но если я не поэт и бессилен слагать достойные моей любви песни, то разве не могу я посвятить ей подвиг, который совершу во имя человечества, прозрев в тяжелые его дни!..
   Американцы - люди действия. Я горжусь, что принадлежу к этой нации.
   Конечно, я не мог совершить этот подвиг, я только мог призвать к этому людей, сильных волей и умом.
   И я отправился в Беркли, в атомный центр США.
   Лиз сопровождала меня, сразу же одобрив мой дерзкий, а может быть, и безумный план.
   В Беркли в новом отеле с многозначительным названием "Нуклон-отель" Лиз дала обед в честь американских атомников.
   Может быть, не стоило всем им оказывать такое уважение после того вреда, который они принесли человечеству, но речь шла о возможности загладить перед потомками их вину.
   Мы с Лиз стояли у дверей банкетного зала и, как магнитофонные ленты, произносили заученные фразы. Ученые учтиво улыбались нам, стараясь догадаться, что у нас на уме.
   В начале своей речи на обеде я сказал о беспримерном бизнесе, дивидендом которого будет продолжение цивилизации. Нужен первый вклад, который в долларах делает моя жена, а своим знанием и гением могут сделать американские физики.
   Можно ли создать обледенелой Земле второе Солнце?
   Физики переглянулись, положили вилки на стол. Некоторые выпили содовой воды.
   Да, второе Солнце! Физики на Земле научились превращать атомы водорода в гелий, освобождая ядерную энергию синтеза, воспроизводя солнечную реакцию на Земле, которая замирает ныне на Солнце. Но ведь в небе есть еще одно тело, состоящее почти целиком из ядерного горючего, из водорода. Нельзя ли с помощью современных технических средств зажечь Юпитер? Зажечь его и регулировать происходящие на нем реакции?
   Физики очень серьезно отнеслись к этой безумной идее. Я подозреваю, что она не была для них нова, слишком уж вооружены они оказались цифрами для разговора на эту тему.
   Они говорили со своих мест, некоторые вставая, а некоторые сидя за столом, покрывая салфетки цифрами и формулами, тут же объявляя результат.
   Масса Юпитера 2х1030 граммов. Земные океаны были бы каплей в этом море водорода. Если весь этот водород превратить в гелий, то освободится чудовищная энергия. Они подсчитали - 1049 эрг. Ее даже нельзя сопоставить с энергией взрыва бомб. Это взрыв звезды! Но, конечно, его нельзя допустить. Он испепелил бы все околосолнечное пространство. Но если расходовать энергетические кладовые Юпитера бережно, брать из них лишь столько энергии, сколько давало в лучшие времена Солнце, то, даже погасни оно теперь совсем, новое Солнце на месте Юпитера будет светить 500 миллионов лет! Достаточно для того, чтобы наши потомки снова разожгли наше доброе старое Солнце.
   Но оно еще не погасло! Нужно лишь совсем немного помочь ему, засветив в небе звезду нестерпимой яркости, которая изменит лик Земли не только тем, что растопит ненавистные ледники, но и новой палитрой расцветит зори. И тогда в разных концах небосвода одновременно с востока и с запада взойдут сразу два светила: одно - огромное, медное, закатное; другое - подобное ослепительной негаснущей вспышке. Двойные странные тени лягут от всех предметов на земле, и две непохожие зари окрасят небо и облака в одной стороне красными, а в другой буйно-фиолетовыми огнями. Порой, светя вместе, два Солнца станут растапливать вековые ледники в Антарктиде и Гренландии, освобождая для людей новые материки с бесценными сокровищами недр, а порой, светя поочередно, не допустят ночной тьмы, сделав ненужными на Земле тусклые электрические лампочки и слепые по сравнению с небом прожекторы.
   Я не сказал им, я не сказал никому, что у этого нового Солнца будет своя Прекраснейшая Солнца, любовь к которой пусть не уступит бессмертной любви Поэта к Прекраснейшей старого Солнца.
   Физики тоже были поэтами, поэтами цифр. Они считали.
   Эпоха великих открытий науки, эпоха головокружительного разбега цивилизации ознаменовалась открытием света кристаллов, по интенсивной яркости в тысячи, в миллионы раз сильнее солнечного. Такой кристалл, например синтетический рубин, при известных условиях начинает генерировать электромагнитные волны, испускаемые атомами и усиливаемые кристаллической структурой рубина. Этот рубин излучает непостижимо острую иглу света или радиолуч необычайной силы и параллельности. Такой пучок, пройдя через еще более сужающую его оптическую систему, осветит на Юпитере пятно диаметром меньше километра. Если же эти кристаллические приборы, называемые лазерами, заставить работать в диапазоне гамма-излучений с длиной волны 10-10 сантиметров, то угол расхождения пучка-иглы будет измеряться ничтожнейшей долей секунды дуги. Тогда в "зайчике" на поверхности Юпитера можно вызвать температуру в десятки миллионов градусов, поджечь тем в атомном смысле его атмосферу, возбудить реакцию синтеза гелия из атомов водорода.
   Физики считали и, звеня вилками о бокалы, прося слова, сообщали результаты. Кое-что было сосчитано, очевидно, еще много раньше. Ученый Бэрбидж уже давно прикидывал, можно ли зажечь звезду, стимулировав в ней ядерный взрыв. Оказывается, поток гамма-излучений через ее поверхность должен достигать 1010 эрг/см2 в секунду. Чтобы "гамма-прожектор", выполняя роль космической спички, решил бы такую задачу, его мощность должна составлять 1012 киловатт. Это в тысячу раз больше всех действующих на Земле энергостанций.
   Это была уже, пожалуй, безысходная поэзия!..
   Тогда заговорили те, кого я с такой неохотой приглашал на организованный Лиз обед, кто всю жизнь работал на черные грибы водородных бомб, температура в ножке которых достигала сотни миллионов градусов, и кто в душе всегда терзался мыслью, что результаты его работы когда-нибудь используют.
   Они подсчитали и сказали: если послать на Юпитер космические ракеты с термоядерными зарядами, если истратить на это все боеголовки, созданные еще недавно для целей уничтожения и бесполезные теперь на Земле, то... можно вызвать на Юпитере инициирующий взрыв, могущий положить начало реакции синтеза гелия из водорода, которую потом регулировать энергетическими пучками лазеров доступной для Земли мощности.
   Ученые сказали свое слово.
   Теперь нужны были термоядерные головки, все водородные бомбы, которые все еще лежали на складах ядерных держав Земли.
   Прямо из Беркли мы с Лиз вылетели в Вашингтон.
   Секретарь Белого дома сообщил мне по телефону еще в "Нуклон-отель", что президент примет меня.
   Мы прибыли в Вашингтон вечером и остановились в отеле "Лафайет". Расписывались на карточках у портье "Мистер и миссис Бредли"... О'кэй!..
   Портье многозначительно сказал, что государственные деятели предпочитают останавливаться у них. В прежние времена он был бы астрологом...
   Вечером гуляли по тихому Вашингтону, провинциально чопорному, с белыми домами, черными прохожими и неумеренным числом памятников.
   Памятник Аврааму Линкольну, великому человеку, боровшемуся за справедливость, я хотел посетить.
   Сне! с мостовых был очищен. Приятно видеть асфальт.
   Мраморный президент, худой и нескладный, сидел на мраморном кресле, окруженный колоннами, взятыми взаймы из древнегреческого храма, и думал свою мраморную думу.
   Да, много таких дум давит на президентское кресло, завещанное Линкольном. Неимоверна тяжесть ответственности, пугающая тяжесть прав того, кто сидит в нем. Он не только глава государства, он и глава исполнительной власти, премьер-министр и главнокомандующий армии. В виде указов он издает законы и может наложить вето на билли, принятые конгрессом, он вождь правящей партии, ответственный перед великими предками, которых замещает, и перед потомками, для которых должен хотя бы уберечь жизнь на Земле... Один из великих предшественников Линкольна, Томас Джефферсон, говорил, что "...человек должен руководствоваться Разумом и Истиной"...
   Я спросил Лиз, удобно ли напомнить завтра президенту об этих словах Джефферсона.
   Лиз странно улыбнулась. Я вдруг вспомнил, что где-то видел эту улыбку, эти ставшие вдруг загадочными глаза.
   - Боже мой, Лиз! - воскликнул я. - Ведь вы же вылитая Мона Лиза!
   Черт меня возьми, мог ли я, любуясь Джокондой, вообразить себе, что могу жениться на самой Моне Лизе! Ведь в ее улыбке - целый мир!
   Утром я направился пешком в Белый дом.
   Секретарь Белого дома встретил меня в приемной и заговорил о том, что в саду нынче очень поздно расцвели вишни, подаренные когда-то японским императором.
   Все-таки расцвели!.. Может быть, было бы лучше, если бы перед окном президента все так же померзло, как в более северных широтах!..
   Помощник президента, лощеный молодой человек с угодливой улыбкой и жидким зачесом волос на благоухающей голове, вежливо осведомился о здоровье миссис Елизабет.
   Я покраснел, как мальчишка. Так вот чему я обязан столь быстрым согласием президента принять меня. Я вошел в корпорацию шестидесяти семейств Америки, да притом еще в первую их пятерку... Потому, может быть, меня готовы именовать государственным деятелем?
   Лиз ждала меня у фонтана, прогуливаясь по широкой, тщательно выметенной аллее. С одной стороны аллеи на деревьях распустились листочки, на противоположной под широко раскинувшимися ветвями елей белели пятна сохранившегося снега.
   Я замедлял шаг, а Лиз спешила мне навстречу... Приличнее хотя бы натянуть на лицо непринужденное выражение. Но Лиз было трудно провести.
   Она подошла, молча взяла меня за руку, обо всем догадавшись. Нет! Не обо всем. Она не представляла, что сказал мне, прощаясь, президент.
   Сколько раз я упрекал себя в малодушии! Вот и сейчас вместо сообщения об отношении президента к проекту я захотел объяснить свой удрученный вид печальным известием, не подумав, каково будет Лиз.
   И я сказал ей о бедном Сербурге. Президент только что передал текст для печати. Бедняга Буров приговорен к скорой смерти, у него рак, вызванный облучением. Он искал выхода для человечества. Подумает ли оно сейчас о нём?
   Лиз окаменела.
   - Какой ужас! - прошептала она. - Ведь это невозможно! Великан Сербург... У него был щит в руке, которым он прикрыл целую страну...
   Я старался утешить Лиз. Она отворачивала лицо, чтобы я не видел слез.
   Таково уж человеческое существо. О близкой гибели одного человека естественно горевать, плакать... А близкую гибель едва ли не всего человечества просто трудно воспринять.
   - Сербург! Бедный Сербург! - твердила тихим голосом моя "Мона Лиза". Рой, вы должны поднять весь мир! - тряхнула она головой и посмотрела на меня. - Неужели никто ничего не сможет сделать, Рой!..
   Я шел с опущенной головой. Я хотел поднять человечество на создание второго Солнца, но...
   Надо было как-то отвлечь Лиз. Я не нашел ничего лучшего, как преподнести ей еще более печальную новость: президент не взялся гарантировать мне передачу всех ядерных боеголовок для космической бомбы, могущей поджечь Юпитер. Конгресс не окажет поддержку, поскольку есть сомнения в устойчивости "Б-субстанции". Кто-то высказал предположение, что наша солнечная система проходит сейчас через галактическое протооблако и скоро выйдет из него. Тогда все будет по-прежнему....
   Все!.. Я, должно быть, очень выразительно посмотрел на президента, потому что он поспешил добавить, что сам он всецело стоит за мой план, но... И он сослался на изящный французский проект создания вокруг Земли "кольца Сатурна" из заброшенных на орбиту спутника мельчайших частиц, которые бы отражали солнечные лучи, восполняя нехватку тепла на Земле. Этот план тоже не получил поддержки из-за необходимости для этого запустить все баллистические ракеты, которые еще пригодятся, если "все будет по-прежнему". Но президент не рассчитывал на это "по-прежнему". Оказывается, он уже обещал поддержку другому плану спасения Земли, не претендующему на запасы вооружения.
   У "Мены Лизы" высохли глаза. Они опять стали загадочными. Нет, скорее... злыми.
   - Я ни минуты не сомневалась в этом, - сказала она.
   Кажется, я все-таки отвлек ее...
   - Итак, мистер Игнес и инженер Герберт Кандербль, строитель Арктического моста...
   - Что они придумали?
   - Кандербль предложил приблизить Землю к Солнцу, изменить орбиту планеты. Игнес дал деньги. И уже строятся сейчас гигантские всепланетные дюзы, чудовищные реактивные двигатели, которые, используя водород океанов, с помощью тех же термоядерных процессов начнут тормозить Землю, уменьшат ее скорость, с какой она движется вокруг Солнца. Произойдет то же, что и со спутником, тормозящимся атмосферой. Радиус орбиты уменьшится, на Земле станет теплее. Правда, год будет пробегать быстрее, но...
   - Какое же "но"?
   - В этом надо увидеть трогательную заботу о потомках. Дело в том, что, пока удастся затормозить планету, израсходовав для этого часть океанов, превратив морские порты в горные селения, пройдет слишком много укороченных лет. Едва ли в этих "горных селениях" будущего сохранится население.
   - Так почему же они поддерживают этот проект, а не наш проект второго Солнца? - гневно крикнула Лиз.
   - Должно быть, заводы вашего семейства, Лиз, работали не зря, пополняя атомные арсеналы. Как видите, расстаться с этим оружием, которое и применить нельзя, им все равно трудно.
   - Рои! - воскликнула Лиз. - Я еще осталась главным акционером моих заводов. Знайте! С этой минуты все эти заводы и все предприятия, зависящие от моих банков, будут производить проклятые ядерные боеголовки для нашего плана. Я пущу на этот космический ветер все свое состояние, но в небе зажжется еще одно Солнце!
   Я знал, она способна на это. Один раз я уже убедился кое в чем, стоя у опустевшего багажника "кадиллака".
   - "Мона Лизз", вы ангел!
   Она отрицательно покачала головой:
   - Я не знаю, кто я, Рой. Но я думаю, что Сербург одобрил бы меня.
   Мы пошли к отелю "Лафайет", чтобы дать по телефонам необходимые распоряжения.
   Мы собирались с "Моной Лизой" зажечь второе Солнце, думая о тех, кого любили..."
   Глава вторая
   ТОВАРИЩ СЕХЕВС
   "Последнее, что я помнила, был запах миндаля от бокала, который я пригубила.
   Приходя в себя, я снова почувствовала этот аромат, нежный, горьковатый...
   О ком я подумала? О маленьком Рое? Нет!.. Снова о Бурове!
   Я открыла глаза и в испуге зажмурилась. Однако яркое солнечное пятно, которое я увидела на полу, не исчезло, оно возникло на сомкнутых веках негативным изображением решетки на окне... Ее оранжевые прутья плыли перед закрытыми глазами, как неотвратимое видение действительности.
   - Почему я жива?
   Я заставила себя снова открыть глаза. Нет, мне не показалось. Светлое пятно на полу... и полосы от прутьев.
   Все ясно! Марту схватили... И не одну Марту, но и ее сообщницу... Кем еще они могли считать меня? Разве я сама не шла на это?.. Разве не я сама позволила Марте разоблачить "демоническую героиню" банального детективного романа?.. Агент No 724, шпионское донесение об открытии Буровым "Б-субстанции". Потом письма деду, пославшему меня на подвиг во вражеский стан... И регулярные телепатические сеансы связи... Можно ли отречься от всего этого?..
   Открылась дверь. Белый халат топорщился на широких плечах. На голове нет белой шапочки врача. Это посетитель. Можно догадаться, какой... Майор или полковник?
   Его шагов не слышно, словно он, плотный, коренастый, не прикасается к полу или... снится мне.
   Я закрыла глаза, потом открыла.
   Он уже сидел у моей постели, придвинув к ней стул, и внимательно смотрел. Его взгляд не был жестким, в нем не было ни ненависти, ни презрения.
   - Как мы себя чувствуем? - спросил он.
   Я усмехнулась и хрипло сказала:
   - Дайте закурить.
   Он покачал головой.
   - Ну что ж, - все тем же перехваченным спазмой голосом продолжала я, будем "раскалываться", как это у вас говорят... Или рассказывать "легенду"?
   Он остался серьезным. Он носил усы и небольшую бородку, в которой виднелись седые нити. Его темные глаза за очками живо поблескивали. Волнистые полуседые волосы... Он походил не на чекиста, а скорее на старого русского интеллигента...
   - Легенду? - рассеянно переспросил он. За его очками сверкнули огоньки. Что ж... но я предпочел бы не только слушать, но кое-что и записывать.
   - Ну конечно! - с горечью воскликнула я. - Вам не терпится записывать показания! Допрос... Микрофон спрятан под кроватью, рядом с судном?
   - Когда я говорю о том, чтобы записывать, то имею в виду жизнь, правду жизни, вашей жизни, Эллен. Мне не нужно вас допрашивать. Я знаю...
   - Что вы можете знать! - перебила я. - Что вы можете понять в моей душе!.. Вам нужно полное признание? Вы получите его. Но спешите! Сил у меня осталось немного.
   - Может быть, признание нужно вам самой, Эллен.
   - Так почему же вы не схватили меня раньше? Почему позволили мне действовать, как вы, вероятно, считаете, во вред вам?
   - Видите ли, товарищ Сехевс...
   Он так и назвал меня. Я вздрогнула. Кто он? Почему он назвал меня советским словом "товарищ" и американским моим именем?
   - Видите ли, товарищ Сехевс. Есть мера вреда, который мог быть вами нанесен. Вам удалось только сообщить на несколько часов раньше "секрет" производства "Б-субстанции", который потом объявлен был Советским правительством всему человечеству. Можно было узнать вас как агента No 724...
   - Конечно, Марта уже все рассказала вам!
   - Можно было узнать под кличкой Марта, но важнее было узнать вас со всеми вашими думами и чаяниями, узнать вас как Елену Шаховскую и, что особенно важно, как Эллен Сехевс.
   - Вы хотите сказать, что поняли меня до конца?
   Он отрицательно покачал головой:
   - Многое осталось неясным. Вы пожелали сохранить ребенка, что не рискнула бы сделать рядовая резидентка... Вы не хотели продолжать работы с Буровым, хотя именно ради этого вас перебросили из-за океана. Вы даже отвергли его любовь, хотя могли обрести власть над ним... И в то же время вы передавали через свою дублершу донесения...
   - А вы знаете, что я передавала? - шепотом спросила я.
   - Да. Это было странно. Вы вводили в заблуждение своих хозяев.
   Я облегченно вздохнула.
   Он положил свою руку на мою. У него были длинные пальцы музыканта, нервные и нежные.
   Мне было приятно его прикосновение.
   - Товарищ Сехевс, я хотел бы, чтобы вы оценили доверие тех, кто поверил в вас...
   - Товарищ Сехевс... - прошептала я. - Как обязывает ваше обращение...
   - Да, оно обязывает вас окончательно отречься от тех, кому служили...
   - Вы, придумавшие меня!.. - с гневом воскликнула я. - Вы... вы... Вы ничего не знаете!.. Я никогда им не служила!.. Слышите? Никогда! И я хочу, чтобы Буров... чтобы Буров знал это!..
   - Он слишком плох... Ему стало хуже, когда он узнал о вашей болезни, Эллен. Бюллетени о его здоровье печатают все газеты мира. Лучшие медицинские светила консультируют с помощью телевизионной связи лечащих его врачей. На самолетах в Москву шлют новейшие препараты, созданные в различных странах, чтобы продлить его дни... Так же, как и ваши, Эллен.
   - Но они кончатся, все равно кончатся, эти последние его и мои дни!.. Ведь проблема рака не решена!.. Пусть приговорена к смерти я... Но он!.. Как можно допустить его гибель?!
   - Когда вам будет немного лучше, вы сможете увидеться с Буровым.
   - Где?
   Он тепло улыбнулся:
   - В обычном месте. Под пальмами в зимнем саду, который устроили в коридоре клиники.
   - Как? - почти ужаснулась я. - Разве я не в тюрьме? А это? - указала я на солнечные блики на полу.
   - Это жалюзи, - улыбнулся он. - Ведь прутья решетки не делают горизонтальными. И он легонько пожал мою руку. Я села на кровати, чтобы посмотреть на него, должно быть, сразу засиявшими глазами. Но мне стало плохо.
   Он помог мне лечь, подоткнул одеяло. Я закрыла глаза. Мне было приятно ощущать его заботу. И я смотрела на него, не поднимая ресниц. Я даже не могу объяснить, как я могла его видеть. Он опять неслышно прошел как бы над полом. Улыбнулся мне с порога и исчез.
   Миндалем пахли орхидеи, поставленные в моей палате. Кем? Я не смела спросить медицинскую сестру, дежурившую у моей кровати, кто приходил ко мне. Но все-таки решилась.
   Она пыталась вспомнить. Оказывается, ко мне приходили все те медицинские светила, которые прилетали в Москву, чтобы помочь Бурову. Она старательно описала мне английского профессора Уайта. Он был высок и широкоплеч и не носил белой шапочки, но он был без бороды. В очках был француз Шелье, знаменитый онколог, но он не знает ни слова по-русски, с ним была переводчица!.. Американец. Да, их было двое. Они приходили вместе. Профессор Стайн и доктор Шерли. Они привезли с собой сложную аппаратуру, которую сейчас готовят к действию.
   И вдруг мне в голову пришло, что это я вызвала их всех, чтобы помочь Бурову, я, исступленно напрягавшаяся для первого в моей жизни телепатического сеанса! Я могла бы спросить сестру о том, объявило ли Советское правительство о болезни Бурова, но я не спросила. Мне хотелось думать, что я на этот раз для чьего-то блага еще раз опередила официальное сообщение...
   Сестра не могла понять, почему я плачу, утешала меня.
   Я уже знала, что маленького Роя взяли к себе Веселовы-Росовы, что над ним хлопочет Лю, соперничая со своей мамой.
   Значит, Марта исчезла...
   А я?.. Меня не трогали... Потому ли, что конец мой уже ясен, или... или позволили самой найти свой путь? Но ведь они же ничего не знают обо мне!..
   Но Буров... Буров!.. Он должен знать все!
   Мне нужно было увидеть Бурова! Я умоляла об этом. Мне мягко разъяснили, что это невозможно. Он уже не встанет. Его поддерживают какими-то сильнодействующими средствами.
   Но я не могла уйти из жизни, не открыв ему всего...
   Однажды в белом халате вошел высокий тощий человек, может быть врач-ординатор или студент-практикант, с выцветшими бровями и веснушчатым лицом. Я его не видела прежде. Он наклонился ко мне и сказал:
   - Простите, товарищ... я по поручению Бурова.
   Он так и сказал - "товарищ"... А может быть, даже назвал меня Сехевс. Или мне только хотелось этого?
   - Буров просил... Ему сейчас очень плохо... Но ему все же разрешили увидеть вас.
   - Меня? - не веря ушам, спросила я.
   - Да. Я отвезу вас в кресле. Постарайтесь быть бодрой.
   И снова мне показалось, что он добавил или хотел добавить "товарищ Сехевс"... Почему в кресле? Ах да, я ведь уже не умею ходить!..
   Я заволновалась. Сестра дала мне зеркальце. Я попудрилась, ужасаясь своему виду.
   Ординатор словно в ответ сказал:
   - Он едва ли сможет рассмотреть вас. Он чуть тлеет!..
   Боже мой!.. Буров... и тлеет!..
   И все-таки я даже намазала губы, сделала такую прическу, какую Буров больше всего любил, "помпейскую", как он говорил, - высокую, зачесанную с затылка наверх.
   Кресло на колесах уже ждало меня. Ординатор легко взял меня на руки и посадил в него. Он был очень силен, этот жилистый "лейтенант", как я его мысленно прозвала.
   Он покатил меня по знакомому коридору с пальмами. Здесь мы "тайком" встречались когда-то с Буровым.
   Меня ввезли в его палату.
   Под одеялом лежал огромный человек, но на подушке виднелось лишь подобие лица, напоминая скорее кость... И свет еще падал на подушку так, что глазницы казались черными и пустыми.
   Кресло поставили рядом с кроватью. Мне помогли наклониться. "Лейтенант" тактично ушел. Остались только старушка няня и моя медсестра. Она не отходила от меня и, я уверена, не была ни лейтенантом, ни старшиной. Женщина о женщине судит безошибочно.
   - Буров, - тихо сказала я, - вы слышите... ты слышишь меня? Я пришла.
   Его губы шевельнулись. Мне показалось, что он хотел сказать: