Резкий толчок, едва не опрокинувший бот, расшевелил-таки сонную команду. Сосед Сынули, пожилой бородатый матрос, вытащил из портсигара папиросу, закурил -- тускло блеснуло обручальное кольцо на его худой руке -и сказал, посмотрев на луну:
-- Недавно родилась -- с неделю, не боле... Теперь жди непогоды...
-- Как раз на переходе даст, -- откликнулся старший помощник -стройный, похожий на подростка мужчина с круглым лицом, на котором блестели мокрые усы.
-- Если не снимут в этом месяце с промысла, то не успеем мы лиманом пройти, -- вступил в разговор еще один, судя по голосу, молодой матрос. -Сколько еще до плана осталось -- слышь, плотник? -- спросил он.
-- Одна тысяча восемьсот две штуки, -- ответил тот.
-- Езус Маруся! Месяц назад говорил: "тысяча" и теперь -- "тысяча"... Да пока мы план подберем, закроют лиман!
-- Все одно не успеем: радист говорил, что в лимане уже буи снимают. Вчера, говорил, ушло последнее лоцманское судно -- вот как...
-- Неужто вкруговую пойдем, через Лаперузу? -- заволновался бородатый матрос. -- Это ж сколько мы будем тогда домой идти при своей машине...
-- Через лиман пойдем, куда еще? -- вмешался помощник. -- Капитан без лоцмана проведет: он в лимане каждый окурок знает.
-- Папаша не торопится -- ему на пенсию в этом году...
-- Как раз тебе, Сергеич, на его место заступить, -- не без подхалимства заметил пожилой матрос. -- Народ за тебя...
-- Образование у меня всего на двадцать пудов*, -- возразил помощник. -- Так что ничего, Борис Иванович, из этого не выйдет.
* Имеются в виду штурманские курсы, дающие право работать на маломерных судах водоизмещением от 20 до 200 регистровых тонн.
Они помолчали.
-- Лучше б я на селедку пошел, -- снова заговорил бородатый матрос, которого назвали Борисом Ивановичем. -- Слышал я, что в этом году там копейка хорошая.
-- Зато работа там, мать ее в доски... Таскаешь стокилограммовые бочки: с СРТ к себе на палубу, с палубы -- на ботдек, с ботдека таскаешь на мостик, с мостика -- в трюм... Потом торчишь с неделю возле плавбазы -- ждешь разгрузки, а тут у тебя селедка испортилась: щечки покраснели... Бросаешь ее за борт -- вот и работа...
-- Одно слово -- бесхозяйственность... Езус Маруся! Да такую селедку, что они выбрасывают, на западе с костями б сожрали...
-- Э-э, не говори... Баба моя с запада, а селедку в рот не берет, -возразил Борис Иванович.
-- Зато тебя, старую воблу, крепко за жабры держит! -- засмеялся молодой матрос.
-- Ты язык-то прикуси, дурак! -- обиделся Борис Иванович. -- Червонец на стоянке из пинжака вынул, а скалишься...
-- Я ж тебе сам сказал, что вынул! Придем в город, сразу отдам.
-- Дождешься от тебя...
-- Чтоб мне утонуть, как отдам...
-- Вот придем в Находку на сдачу, -- не слушая его, мечтательно проговорил Борис Иванович. -- В тот же день отпрошусь у Сергеича, сяду на поезд и к бабе своей ранехонько... Застигну я ее нараз...
-- Изменяет? -- поинтересовался помощник.
-- Прямо сам не знаю, -- растерянно проговорил пожилой матрос. -Отсюдова и интересно мне...
-- Вот Сынуле тяжелей, -- засмеялся помощник. -- Пока до своего колхоза доберется...
-- Я не колхозный, я егерем работал в заказнике, -- ответил Сынуля, довольный тем, что его, наконец, заметили.
-- Не все ли равно...
-- И где тебя капитан отыскал такого?
-- В столовой познакомились, во Владивостоке. Я по вербовке приехал, на городскую стройку. А он говорит: иди ко мне, место есть...
-- Эй, смени рулевого! -- приказал помощник пожилому матросу. -- Остров уже должен быть... Видите чего?
Сынуля глянул перед собой и ничего не увидел, но вскоре его зоркие охотничьи глаза нащупали справа горбатый верх острова, неясно проступивший в темноте, и линию прибоя внизу -- шум прибоя накатывался волнами. Сынуля подался вперед и внезапно почувствовал теплое дыхание земли, смешанное с запахом некошеной травы и вянущего клевера... Он даже растерялся от неожиданности и недоверчиво спросил у помощника:
-- Неужели к земле идем?
-- Ты что, проснулся? -- засмеялся тот. -- Или не видел по карте?
-- Так то ж по карте, -- ответил Сынуля. -- А все не верилось, что взаправду!
-- Слышь, Борис Иванович, -- обратился помощник к пожилому матросу, который был теперь за рулевого. -- Замечай: там два валуна будут. За пять метров бот задом к волне поставишь -- аккурат между камней на берег выкинет.
-- Знаем, не первый день замужем, -- ответил тот и каблуком сапога плотно насадил на перо руля румпальник.
-- Спасательные жилеты опять не взяли? -- спрашивал помощник.
-- Толку от них! -- возразили ему. -- Только чайкам будет клевать удобней...
-- Ладно, ладно... Смотри, старик, не проморгай, -- напомнил он рулевому.
Сынуля тоже забеспокоился, подумал, что сапоги тесны ему, -- он носил две пары шерстяных носков вместо портянок, -- и, если опрокинет бот, сапоги будет трудно сбросить в воде. Но испуг этот вскоре прошел, уступив место волновавшему его теперь ожиданию земли. Он вспомнил, что приснилось ему сегодня на вахте: будто он с дедом собирал на этом острове грибы...
До боли в глазах всматривался Сынуля в приближающийся берег, и то, что открывалось впереди, так похоже напоминало родные неблизкие места его, что уже представлялось ему, будто не в море он, а плывет сейчас по реке, выгребая к деревне. Вот засветится на повороте фонарь и станет видна паромная переправа и пассажирский пароходик под берегом -- он останавливается у них до утра, потому что вся команда местная, из их деревни. Инвалид-паромщик переобувается возле лебедки, ловко завертывая одной рукой портянки. Щеголеватый речной механик поднимается по раскисшей дороге, помахивая фуражкой. Его обгоняют девки на велосипедах -- они едут, хватаясь руками за плетень, чтоб не свалиться в грязь. И этот механик, и девки, которые едут на вечеринку, и паромщик, и Сынуля -- все они хорошо знают друг друга. В свежем воздухе далеко разносятся их голоса.
Сынуля слышит Танькин смех и думает о том, как они встретятся сегодня на танцах. А потом они с механиком будут выяснять отношения на улице. Драки не будет, одни разговоры, имеющие целью убедить противоположную сторону в том, что она не имеет права провожать Таньку домой. Если красноречивее окажется Сынуля, то всю ночь они просидят с Танькой, обнявшись, возле гумна, а если победит речной механик, то он займет место Сынули. В этом тоже нет особой печали -- хоть отоспится Сынуля по-настоящему... За клубом -переулок, такой узкий, что задний борт идущей машины почти занимает всю его ширину. В конце переулка егерская усадьба, пятистенная изба с палисадником, с грязным мотоциклом у ворот -- приехал из области инспектор. Сынуля снимет в сенях ружье и сырые сапоги и направится в большую половину. В прихожей моет полы мать, твердо, по-мужски нажимая босой ногой на голяк; половицы изгрызены бобрами -- жили в доме весной, в паводок... Большая половина залита электрическим светом, на столе дымится в мисках кутья, посверкивает водка в зеленых бутылках. Там сидят инспектор и отчим, старший егерь, одетый по случаю приезда начальства во все солдатское, при медалях. Егерь рассказывает инспектору про войну. На печи лежит дед -- сухонький, без бороды, глаза у него закрыты, руки сложены на груди... Егерь, прервав рассказ, лезет к нему, звеня медалями, и, задержав дыхание, прикладывает ухо к груди старика. Потом он возвращается к столу. "Водит старика смерть за нос, -- говорит он, -- то вопьется, то отпустит... Если помрет, так не раньше спаса..." -- "К спасу не помру, -- неожиданно возражает с печи дед. -- Во поле надо работать, одним бабам не управиться". -- "Осенью помрешь?" -- спрашивает егерь и подмигивает инспектору. "Осень тоже переживу, -строго говорит дед. -- Новые стропила надо ставить в коровниках. Грибов соленых понюхать хочется... А вот к покрову -- тогда, пожалуй, и отойду..."
"Чего это он мне сегодня приснился с грибами? -- раздумывал Сынуля, и у него сжимается сердце. -- Живой ли он хоть?.."
-- Ну, -- сказал помощник и стал на носу бота, удерживая в руках тяжелый якорь. -- Теперь не зевай...
3
Борис Иванович умело подвел бот к намеченному для высадки месту и развернул его по гребню волны, крепко обхватив руками румпальник. Прибой обрушился на корму -- бот, словно пуля, вошел в узкий, шириной в сажень, проход между осохшими камнями, дернулся на якоре, но волна тут же ушла из-под него, и бот бессильно упал на берег, зарываясь бортом в намытую гальку. Промысловики попрыгали из него и быстро отволокли бот выше по берегу, чтоб его не утащило в море. Здесь было устье реки, забитое галькой и валунами. Промысловики пересекли устье и морским берегом направились в обход острова. Выветренные каменные столбы в 300-400 футов высотой окружали их, из расщелин извергалась сдавливаемая прибоем вода, далеко впереди слышался шум птичьего базара. Моряки лязгали дубинами, сталкивались один с другим в темноте, переругивались вполголоса. Нога неожиданно нащупывала обрывистый край расщелины, впереди идущие наобум прыгали через нее, не зная, достигнут противоположного края или нет, задние устремлялись за ними, не выжидая, -все торопились побыстрей добраться до лежки тюленя.
Сынуля как будто не вполне понимал, что он на земле, -- его неожиданно замутило после морской болтанки. К тому же он не умел ходить по камням и сейчас был больше обеспокоен тем, чтоб не отстать от остальных. Еще отвлекала боль в руке: прыгая с бота, он в спешке столкнулся с матросом и порезался о лезвие ножа, который у того вылез при толчке из ножен. Сынуля то и дело зализывал на ходу рану языком, но боль не утихала, и, не выдержав, он свернул к ручейку, шум которого раздавался в нескольких шагах. Он опустился на колено и сунул в воду порезанную руку, но ее отбросило в сторону и будто ошпарило кипятком -- такой холодный и быстрый был этот ручеек. Тогда Сынуля лег животом на валун: пришла фантазия хлебнуть из ручья, но у него так рвануло во рту, что он чуть не задохнулся... Он пригладил мокрой рукой волосы и поднялся довольный -- будто поиграл с кем в веселую игру...
"Ручеек здесь есть, -- удовлетворенно подумал Сынуля. -- Видно, и березы есть, подсолнухи... Может, и грибоварня какая-нибудь..." Он вспомнил, как однажды их с Танькой застал на охоте дождь и они бежали от него в березовую рощу, а дождь был такой сильный, что мешал бежать, впереди ничего не было видно, они натыкались на деревья и вымокли до нитки, пока вскочили в пустую грибоварню.
В грибоварне было темно и горячо от парного духа ливня.
Им было видно в открытую дверь, как хлещет дождь, и слышно, как он стучит по днищам лодок, которые были прислонены к стене грибоварни; березы туманно белели на лугу, а между березами всходило солнце, оранжево окрашивая все вокруг, -- солнце было таким близким, что, кажется, до него можно было достать из рогатки... Танька, повернувшись к нему голой спиной, отжимала мокрое платье, а он разрядил ружье и, оглянувшись, опустился на березовый чурбак, который лежал у двери. Чурбак вдруг дернулся под ним, загремел колокольчиком и, взбрыкивая кучерявыми от росы ногами, припустил к деревне... Это был маленький теленок, черно-пестрый, будто родившийся от этого леса, и Сынуля растерянно смотрел на него и на деревья, не веря своим глазам: ему вдруг показалось, что это были не просто теленок и не просто березы, а будто только что он был свидетелем какой-то удивительной тайны, которую ему во веки веков не дано разгадать...
-- Я думал, ты свалился куда-нибудь, -- сказал, подходя, помощник. -Ты чего?
-- Я сейчас... -- заторопился Сынуля. -- Ручей тут... подсолнухами пахнет...
-- Подсолнухами? -- удивленно переспросил помощник. -- Больной ты, что ль? -- засмеялся он.
-- Здоровый я, -- обиделся Сынуля.
-- А я как больной сейчас, -- признался помощник. -- Вот так всегда у нас: приходим к земле -- темно, уходим -- темно, будто во сне все это...
-- А мне знаешь чего сегодня приснилось? -- спохватился Сынуля.
-- После расскажешь... -- Штурман глянул вверх: -- Небо заволокло, рассвет будет небыстрый... Ну, пошли...
...Гора Мухтеля, опоясанная низкорослым лесом, была уже в каких-нибудь трехстах шагах. Здесь морской берег поворачивал, косо восходя на широкий галечниковый гребень, за которым и было лежбище. Промысловики, подтягивая дубины, по-пластунски поползли под уклон, на ходу освобождаясь от ватников. В воздухе били крыльями птицы, закладывал уши неумолчный гул птичьего базара. Он был на вершине горы, и сверху на ползущих сыпались помет и перья, которые забрасывало ветром. Достигнув гребня, они осторожно глянули вниз -широкая тень, падающая от горы, скрывала верхнюю часть лежки, а на открытой стороне зверя не было, лишь тускло блестела укатанная галька...
-- Неужто ушел тюлень? -- испугался Борис Иванович.
-- Куда ему идти? Море вон как штормит -- не его погода, -- возразил помощник.
-- Где ж он тогда?
-- А хрен его знает!
-- Езус Маруся! Такое место -- хоть самому ложись...
-- Вон они... -- ошалело проговорил Сынуля. -- Вон они -- ползут!
В ту же минуту под самым носом у них раздался тягучий горловой крик тюленьего вожака. То место, которое было закрыто тенью, будто пошло волнами: там слышались хрипы, стоны, тяжелая возня поднимающегося зверя. Вскоре на светлую половину лежки вырвалась серая масса животных, которые неуклюже скатывались к воде...
Сынуля, который мчался впереди всех, подхлестываемый веселым охотничьим азартом, вскоре настиг большого головастого тюленя, который тщетно пытался перетащить через валун свое тяжелое тело. Сынуля взмахнул дубиной, но промахнулся.
Тем временем тюлень, обойдя валун, уже вскакивал в воду, но Сынуля успел схватить его за ласты. Тюлень рванулся изо всех сил, и Сынуля не удержался на ногах, и упал, и оба они -- Сынуля и тюлень -- оказались в воде. Тюлень бил передними ластами, поднимая фонтаны брызг, извивался, выворачивая матросу руки, -- он был очень красив, этот большой, неизвестный Сынуле зверь... Такого зверя Сынуля не мог упустить, и он боролся с ним до конца, и зверь стал выбиваться из сил, и Сынуля, задыхаясь от радости, выволок его на гальку... Тюлень перевернулся на спину, закрывая ластами усатую морду, но ударить его Сынуле так и не пришлось: зверь вдруг закатался по гальке, потягиваясь, судорога прошла по его телу... Сынуля наклонился над ним, увидел блестящий тюлений глаз, затягивающийся серой пленкой, и испуганно отшатнулся. "Чего это с ним? Чуть не утопил меня, а я его ни разу не ударил, ни разу..." -- растерянно подумал он, чувствуя, что случилось что-то ужасное, и будто перед кем-то оправдываясь. Радостное возбуждение, которое охватило его еще в боте и которое только что опять было вернулось к нему, теперь угасло, и Сынуле -- как в первые минуты, когда он ступил на землю, -- стало нехорошо, тошнота подступила к горлу...
То, что Сынуля видел вокруг, неожиданно поразило его полной несхожестью с той картиной, которую он мысленно рисовал в своем воображении, когда они в темноте шли к острову, то есть несхожестью с тем краем, где он вырос, и который, казалось, сразу, как только открылись у него глаза, воспринял как нечто чрезвычайно удобное и вполне устраивавшее его на ближайшую тысячу лет... Но не эта несхожесть пугала его, а незащищенность этих мест, куда можно придти среди ночи и делать, что хочешь, и на много верст кругом не встретишь егеря, обходчика с фонарем...
И, казалось, только сейчас, стоя на этом пустынном морском берегу, Сынуля окончательно поверил, что его теперешняя жизнь -- не выдумка, что далеко забрался от родного дома и не скоро вернется туда, потому что там уже нет Таньки, потому что мать вышла за другого; потому что он теперь промысловик, а лежит перед ним этот тюлень и это море -- и уже ничего нельзя поправить...
-- Сынуля, ну как ты? -- спросил, подходя, старший помощник. Он держал в руках бочонок для воды.
-- Я ведь ни разу его не ударил, -- проговорил Сынуля. -- Почему же так?
-- Это у него от разрыва сердца случилось, -- объяснил помощник. -Морской заяц это...
Сынуля побрел к боту, который штормовал неподалеку под прикрытием мыса. Он шел, заслоняясь рукой от ветра, который сильно дул со стороны моря, перекатывая гальку. В боте места вдоль бортов были заняты, а на банках, переполнив трюм, пластами лежала хоровина. Сынуля уселся на неостывших шкурах, поджимая к подбородку колени, -- его трясло всего. Никто из промысловиков не обратил на него внимания.
-- Если еще раз на этих зайцев наскочим, план нашим будет, -- весело говорил плотник.
-- Посмотрите, куда папаша отошел! -- закричал вдруг молодой матрос, показывая на море. -- Езус Маруся... Сдурел он никак: нам теперь к нему за сутки не догрести!
-- Дрейфует шхуна, -- присмотревшись, заметил Борис Иванович. -- Никак подорвало якорь, а?
-- Папаша еще наломает дров: или судно утопит, или мы потонем из-за него...
-- Не каркай, -- осадили его. -- А то еще в руку выйдет: волна вон какая пошла...
Сынуля тоже посмотрел вперед: там на секунду просквозило солнце, но его сразу же заволокло большой тучей, а море лежало открытое до самого неба -белое, вздымающееся широкими, параллельными рядами... Сынуля снова вспомнил про свои тесные сапоги, но не стал переобуваться.
-- Сергеич, глянь, какое дело: якорь у папаши подорвало... Как дойдем теперь, а?
Помощник передал бочонок с водой. Залезая в бот, он мельком глянул на шхуну, но сказал совсем о другом:
-- Почему паренька наверх посадили?
-- Это ты про Сынулю, что ль?
-- Ясно, не про тебя... Видишь, нездоровится ему...
-- Слышь, Сергеич, -- обратился к нему молодой матрос. -- Я так думаю: вся зараза на флоте от стариков и крестьян... Гнать их надо в три шеи!
-- Не со страху это у него, дурак! Переживает...
-- Переживает?!
-- Сынуля, -- сказал помощник. -- Подсолнухов там нет, соврал ты насчет подсолнухов... Зато брусники много. Держи... -- Он вытряхнул из кармана пригоршню крупных багрово-красных ягод. -- У вас такой на западе нет...
-- Вот бурундучок -- мизерный зверушка такой, -- вдруг торопливо заговорил Сынуля, умоляюще хватая помощника за руки, чтоб тот выслушал его, -- заберешь у него орехи, а он плачет так жалобно и лапками себя бьет по лицу, и бьет, и бьет...
Промысловики, раскрыв рты, изумленно уставились на Сынулю. С минуту никто не сказал ни слова.
-- В самом деле, переживает он, братцы, -- нарушил молчание Борис Иванович. -- Сергеича всегда слушай: он правду говорит...
-- Сынуля переживает, слышь? -- раздалось со всех сторон.
-- Хотел ягод нарвать, а ему не разрешил Сергеич...
-- Вишь, палец порезал... Может, из-за этого?
-- Обиделся он, что места не дали возле борта...
-- Не-е, это он из-за бабы переживает...
-- За бабу не переживай, -- веско сказал Борис Иванович. -- Эти, что с запада, не в пример нашим -- по своей знаю... И до сих пор чудно мне от этого...
-- Не переживай, браток! -- растроганно проговорил молодой матрос и поднялся, уступая Сынуле место. Рослый, с загорелым грубым лицом, в голландке и широких штанах, свешивающихся через голенища сапог, он обнял Сынулю за плечи, потом вытащил из чехла зверобойный нож и протянул ему. -Бери на дружбу! -- торжественно сказал матрос. -- Товарищ ты мне теперь: и на земле, и на воде жизни за тебя не пожалею...
Сынуля принял подарок, доверчивой улыбкой отзываясь на добрые слова. Эти слова словно перевернули ему душу. И казалось, все, что скопилось в этой душе за всю его жизнь, разом отодвинулось по сторонам, а посреди разгорались теперь эти прекрасные слова дружбы... Сынуля смотрел перед собой радостно заблестевшими глазами, а потом почувствовал какой-то свет за спиной и, не выдержав, оглянулся назад: над островом Мухтеля торжественно падал первый снег...
ТИХАЯ БУХТА
Бот опрокинуло волной неподалеку от берега. Человек пятнадцать моряков и девушка-фельдшер, которые сидели в нем, бросились к берегу вплавь.
Первым выбрался из воды механик, потом рулевой, а затем и все остальные. Последним был старший помощник -- он вывихнул руку, к тому же почти не умел плавать и едва не утонул. На берегу механик затеял перебранку с рулевым: механик обвинял рулевого в том, что бот перевернулся. Рулевой нехотя огрызался -- он сидел на корточках у самой воды и потрошил папиросы, вытряхивая на газету подмокший табак. Остальные моряки занимались кто чем.
Помощник сидел на валуне и стаскивал тесные сапоги -- эта работа стоила ему последних сил. Помощнику было скверно: ныла рука, но еще больше разболелись от холодной воды ноги. Боль была такая, что он не знал, куда себя деть, прямо слезы выступили на глазах. Сапоги он стащил кое-как и теперь оглядывался по сторонам, стесняясь развернуть портянки... В прошлом году, после отпуска, он добирался к месту промысла на пассажирском теплоходе, и судно по дороге загорелось. У него на ногах сгорели резиновые сапоги, но он долгое время не чувствовал боли. Даже когда в числе других пострадавших летел на материк. В вертолете его смущало присутствие молоденькой медицинской сестры, которая без конца поливала ему ноги водой, -- куски запекшейся с кожей резины дымились... Боль пришла на операционном столе. Врач сказал: анестезию делать не будем, вам надо все время чувствовать боль, чтоб бороться, -- иначе не выдержит сердце... Операция была страшная. Он лежал под прожектором, вцепившись зубами в подушку, чувствуя, что, если выпустит ее, будет кричать... Его даже упрашивали, чтоб кричал, но он постеснялся: в палате были женщины, а он моряк все-таки...
Бот плавал кверху килем саженях в двухстах от берега, но расстояние это незаметно уменьшалось -- шло приливное течение. Прибой время от времени выбрасывал что-либо из перевернутого бота: топор, ведро, банку с пиротехникой... Выбросило и термос с кипятком -- прямо к ногам рулевого. Тот взял термос не глядя, будто до этого нарочно положил его возле себя, и протянул механику:
-- На, выпей, чтоб зло отлегло...
Механик, который совсем было успокоился к этому времени, снова взбунтовался: оттолкнул термос, пролив кипяток себе на руки, заорал на рулевого:
-- Иди поймай бот!
-- Пусть его белый медведь ловит, -- отмахнулся рулевой.
Механик, матерясь, бросился к старшему помощнику:
-- Пиши докладную в управление! -- закричал он. -- Уснул рулевой, и бот перевернулся из-за него...
-- Какая еще докладная! -- досадливо отмахнулся помощник. -- Слышь, не кричи так... -- попросил он, морщась, придерживая ушибленную руку.
-- Не кричи... А если б он людей утопил, тогда как? -- не отставал механик.
Помощник поднял голову и внимательно посмотрел на него.
Механик был великан -- старик двухметрового роста, с широкой бородой, с румянцем во всю щеку. Одет он был точно по инструкции: непромокаемая куртка, нагрудник, специально разбитые на колодках новые сапоги, которые в случае чего можно было легко сбросить в воде... Он был словно заранее готов ко всему... "Ты б уж точно не утонул", -- подумал старший помощник. Он отвернулся от механика и поискал взглядом по сторонам.
-- Куда это фельдшерица девалась? -- спросил он.
Девушка находилась неподалеку. Она выжимала мокрое платье, захватывая подол горстями, -- вода брызгала, ей на голые ноги. Сапоги стояли рядом, отжатые портянки были по-солдатски обвернуты вокруг голенищ...
Помощник, так и не выкрутив портянок, снова натянул сапоги и подошел к ней.
-- Не испугалась? -- спросил он.
-- Сама ведь напросилась... Голова кружится -- от тишины, видать... Тихо как тут!
-- Положено, чтоб здесь тихо было, -- ответил он. -- А вон оно как получилось... Эта бухта называется Тихая, в лоции записано...
-- Видишь как... -- словно удивилась она и снизу вверх посмотрела на помощника. -- Что это у тебя, вывих? Дай руку, я тебе вправлю сейчас...
-- Вот спасибо... Я тебе мужа хорошего сосватаю... -- пообещал помощник. -- Беременная ты, Лилька, что ль? -- спросил он вдруг.
-- Уже восьмой месяц... -- Она неловко оправила платье.
Фельдшерица была молоденькая девушка, лет девятнадцати. Лицо ее -круглое, с выпуклыми, словно готовыми пролиться капельками синих чернил, глазами, сизые от холода ступни, величиной с детскую ладошку, обрисованная мокрым платьем грудь, нелепо торчавшая из распахнутого грубого ватника, -все это трогательно и беззащитно открывалось взгляду... Помощник загляделся на нее.
Эта девушка работала у них на судне с весны, а до того служила в армии -- медсестрой в санчасти, и, как теперь припоминал помощник, говорили, что случилась у нее там несчастная любовь, и вроде эта любовь так подействовала на нее, что она даже пробовала покончить с собой... Девушка была робкая, пугливая, но работу свою делала исправно. Впрочем, работы у нее почти никакой не было, поскольку болезни среди моряков -- явление редкое, и большую часть времени она проводила запершись в каюте, стараясь никому не показываться на глаза. За все эти месяцы помощник видел ее несколько раз мельком, а теперь у него было такое чувство, будто он ее вообще видит впервые...
Они даже не слышали, когда матросы выловили бот и с криками потащили его по малой воде. Когда помощник и фельдшерица подошли, бот уже стоял на плаву, но что-то у них не ладилось с двигателем. "Видно, штуцер сломали", -решил помощник.
-- Недавно родилась -- с неделю, не боле... Теперь жди непогоды...
-- Как раз на переходе даст, -- откликнулся старший помощник -стройный, похожий на подростка мужчина с круглым лицом, на котором блестели мокрые усы.
-- Если не снимут в этом месяце с промысла, то не успеем мы лиманом пройти, -- вступил в разговор еще один, судя по голосу, молодой матрос. -Сколько еще до плана осталось -- слышь, плотник? -- спросил он.
-- Одна тысяча восемьсот две штуки, -- ответил тот.
-- Езус Маруся! Месяц назад говорил: "тысяча" и теперь -- "тысяча"... Да пока мы план подберем, закроют лиман!
-- Все одно не успеем: радист говорил, что в лимане уже буи снимают. Вчера, говорил, ушло последнее лоцманское судно -- вот как...
-- Неужто вкруговую пойдем, через Лаперузу? -- заволновался бородатый матрос. -- Это ж сколько мы будем тогда домой идти при своей машине...
-- Через лиман пойдем, куда еще? -- вмешался помощник. -- Капитан без лоцмана проведет: он в лимане каждый окурок знает.
-- Папаша не торопится -- ему на пенсию в этом году...
-- Как раз тебе, Сергеич, на его место заступить, -- не без подхалимства заметил пожилой матрос. -- Народ за тебя...
-- Образование у меня всего на двадцать пудов*, -- возразил помощник. -- Так что ничего, Борис Иванович, из этого не выйдет.
* Имеются в виду штурманские курсы, дающие право работать на маломерных судах водоизмещением от 20 до 200 регистровых тонн.
Они помолчали.
-- Лучше б я на селедку пошел, -- снова заговорил бородатый матрос, которого назвали Борисом Ивановичем. -- Слышал я, что в этом году там копейка хорошая.
-- Зато работа там, мать ее в доски... Таскаешь стокилограммовые бочки: с СРТ к себе на палубу, с палубы -- на ботдек, с ботдека таскаешь на мостик, с мостика -- в трюм... Потом торчишь с неделю возле плавбазы -- ждешь разгрузки, а тут у тебя селедка испортилась: щечки покраснели... Бросаешь ее за борт -- вот и работа...
-- Одно слово -- бесхозяйственность... Езус Маруся! Да такую селедку, что они выбрасывают, на западе с костями б сожрали...
-- Э-э, не говори... Баба моя с запада, а селедку в рот не берет, -возразил Борис Иванович.
-- Зато тебя, старую воблу, крепко за жабры держит! -- засмеялся молодой матрос.
-- Ты язык-то прикуси, дурак! -- обиделся Борис Иванович. -- Червонец на стоянке из пинжака вынул, а скалишься...
-- Я ж тебе сам сказал, что вынул! Придем в город, сразу отдам.
-- Дождешься от тебя...
-- Чтоб мне утонуть, как отдам...
-- Вот придем в Находку на сдачу, -- не слушая его, мечтательно проговорил Борис Иванович. -- В тот же день отпрошусь у Сергеича, сяду на поезд и к бабе своей ранехонько... Застигну я ее нараз...
-- Изменяет? -- поинтересовался помощник.
-- Прямо сам не знаю, -- растерянно проговорил пожилой матрос. -Отсюдова и интересно мне...
-- Вот Сынуле тяжелей, -- засмеялся помощник. -- Пока до своего колхоза доберется...
-- Я не колхозный, я егерем работал в заказнике, -- ответил Сынуля, довольный тем, что его, наконец, заметили.
-- Не все ли равно...
-- И где тебя капитан отыскал такого?
-- В столовой познакомились, во Владивостоке. Я по вербовке приехал, на городскую стройку. А он говорит: иди ко мне, место есть...
-- Эй, смени рулевого! -- приказал помощник пожилому матросу. -- Остров уже должен быть... Видите чего?
Сынуля глянул перед собой и ничего не увидел, но вскоре его зоркие охотничьи глаза нащупали справа горбатый верх острова, неясно проступивший в темноте, и линию прибоя внизу -- шум прибоя накатывался волнами. Сынуля подался вперед и внезапно почувствовал теплое дыхание земли, смешанное с запахом некошеной травы и вянущего клевера... Он даже растерялся от неожиданности и недоверчиво спросил у помощника:
-- Неужели к земле идем?
-- Ты что, проснулся? -- засмеялся тот. -- Или не видел по карте?
-- Так то ж по карте, -- ответил Сынуля. -- А все не верилось, что взаправду!
-- Слышь, Борис Иванович, -- обратился помощник к пожилому матросу, который был теперь за рулевого. -- Замечай: там два валуна будут. За пять метров бот задом к волне поставишь -- аккурат между камней на берег выкинет.
-- Знаем, не первый день замужем, -- ответил тот и каблуком сапога плотно насадил на перо руля румпальник.
-- Спасательные жилеты опять не взяли? -- спрашивал помощник.
-- Толку от них! -- возразили ему. -- Только чайкам будет клевать удобней...
-- Ладно, ладно... Смотри, старик, не проморгай, -- напомнил он рулевому.
Сынуля тоже забеспокоился, подумал, что сапоги тесны ему, -- он носил две пары шерстяных носков вместо портянок, -- и, если опрокинет бот, сапоги будет трудно сбросить в воде. Но испуг этот вскоре прошел, уступив место волновавшему его теперь ожиданию земли. Он вспомнил, что приснилось ему сегодня на вахте: будто он с дедом собирал на этом острове грибы...
До боли в глазах всматривался Сынуля в приближающийся берег, и то, что открывалось впереди, так похоже напоминало родные неблизкие места его, что уже представлялось ему, будто не в море он, а плывет сейчас по реке, выгребая к деревне. Вот засветится на повороте фонарь и станет видна паромная переправа и пассажирский пароходик под берегом -- он останавливается у них до утра, потому что вся команда местная, из их деревни. Инвалид-паромщик переобувается возле лебедки, ловко завертывая одной рукой портянки. Щеголеватый речной механик поднимается по раскисшей дороге, помахивая фуражкой. Его обгоняют девки на велосипедах -- они едут, хватаясь руками за плетень, чтоб не свалиться в грязь. И этот механик, и девки, которые едут на вечеринку, и паромщик, и Сынуля -- все они хорошо знают друг друга. В свежем воздухе далеко разносятся их голоса.
Сынуля слышит Танькин смех и думает о том, как они встретятся сегодня на танцах. А потом они с механиком будут выяснять отношения на улице. Драки не будет, одни разговоры, имеющие целью убедить противоположную сторону в том, что она не имеет права провожать Таньку домой. Если красноречивее окажется Сынуля, то всю ночь они просидят с Танькой, обнявшись, возле гумна, а если победит речной механик, то он займет место Сынули. В этом тоже нет особой печали -- хоть отоспится Сынуля по-настоящему... За клубом -переулок, такой узкий, что задний борт идущей машины почти занимает всю его ширину. В конце переулка егерская усадьба, пятистенная изба с палисадником, с грязным мотоциклом у ворот -- приехал из области инспектор. Сынуля снимет в сенях ружье и сырые сапоги и направится в большую половину. В прихожей моет полы мать, твердо, по-мужски нажимая босой ногой на голяк; половицы изгрызены бобрами -- жили в доме весной, в паводок... Большая половина залита электрическим светом, на столе дымится в мисках кутья, посверкивает водка в зеленых бутылках. Там сидят инспектор и отчим, старший егерь, одетый по случаю приезда начальства во все солдатское, при медалях. Егерь рассказывает инспектору про войну. На печи лежит дед -- сухонький, без бороды, глаза у него закрыты, руки сложены на груди... Егерь, прервав рассказ, лезет к нему, звеня медалями, и, задержав дыхание, прикладывает ухо к груди старика. Потом он возвращается к столу. "Водит старика смерть за нос, -- говорит он, -- то вопьется, то отпустит... Если помрет, так не раньше спаса..." -- "К спасу не помру, -- неожиданно возражает с печи дед. -- Во поле надо работать, одним бабам не управиться". -- "Осенью помрешь?" -- спрашивает егерь и подмигивает инспектору. "Осень тоже переживу, -строго говорит дед. -- Новые стропила надо ставить в коровниках. Грибов соленых понюхать хочется... А вот к покрову -- тогда, пожалуй, и отойду..."
"Чего это он мне сегодня приснился с грибами? -- раздумывал Сынуля, и у него сжимается сердце. -- Живой ли он хоть?.."
-- Ну, -- сказал помощник и стал на носу бота, удерживая в руках тяжелый якорь. -- Теперь не зевай...
3
Борис Иванович умело подвел бот к намеченному для высадки месту и развернул его по гребню волны, крепко обхватив руками румпальник. Прибой обрушился на корму -- бот, словно пуля, вошел в узкий, шириной в сажень, проход между осохшими камнями, дернулся на якоре, но волна тут же ушла из-под него, и бот бессильно упал на берег, зарываясь бортом в намытую гальку. Промысловики попрыгали из него и быстро отволокли бот выше по берегу, чтоб его не утащило в море. Здесь было устье реки, забитое галькой и валунами. Промысловики пересекли устье и морским берегом направились в обход острова. Выветренные каменные столбы в 300-400 футов высотой окружали их, из расщелин извергалась сдавливаемая прибоем вода, далеко впереди слышался шум птичьего базара. Моряки лязгали дубинами, сталкивались один с другим в темноте, переругивались вполголоса. Нога неожиданно нащупывала обрывистый край расщелины, впереди идущие наобум прыгали через нее, не зная, достигнут противоположного края или нет, задние устремлялись за ними, не выжидая, -все торопились побыстрей добраться до лежки тюленя.
Сынуля как будто не вполне понимал, что он на земле, -- его неожиданно замутило после морской болтанки. К тому же он не умел ходить по камням и сейчас был больше обеспокоен тем, чтоб не отстать от остальных. Еще отвлекала боль в руке: прыгая с бота, он в спешке столкнулся с матросом и порезался о лезвие ножа, который у того вылез при толчке из ножен. Сынуля то и дело зализывал на ходу рану языком, но боль не утихала, и, не выдержав, он свернул к ручейку, шум которого раздавался в нескольких шагах. Он опустился на колено и сунул в воду порезанную руку, но ее отбросило в сторону и будто ошпарило кипятком -- такой холодный и быстрый был этот ручеек. Тогда Сынуля лег животом на валун: пришла фантазия хлебнуть из ручья, но у него так рвануло во рту, что он чуть не задохнулся... Он пригладил мокрой рукой волосы и поднялся довольный -- будто поиграл с кем в веселую игру...
"Ручеек здесь есть, -- удовлетворенно подумал Сынуля. -- Видно, и березы есть, подсолнухи... Может, и грибоварня какая-нибудь..." Он вспомнил, как однажды их с Танькой застал на охоте дождь и они бежали от него в березовую рощу, а дождь был такой сильный, что мешал бежать, впереди ничего не было видно, они натыкались на деревья и вымокли до нитки, пока вскочили в пустую грибоварню.
В грибоварне было темно и горячо от парного духа ливня.
Им было видно в открытую дверь, как хлещет дождь, и слышно, как он стучит по днищам лодок, которые были прислонены к стене грибоварни; березы туманно белели на лугу, а между березами всходило солнце, оранжево окрашивая все вокруг, -- солнце было таким близким, что, кажется, до него можно было достать из рогатки... Танька, повернувшись к нему голой спиной, отжимала мокрое платье, а он разрядил ружье и, оглянувшись, опустился на березовый чурбак, который лежал у двери. Чурбак вдруг дернулся под ним, загремел колокольчиком и, взбрыкивая кучерявыми от росы ногами, припустил к деревне... Это был маленький теленок, черно-пестрый, будто родившийся от этого леса, и Сынуля растерянно смотрел на него и на деревья, не веря своим глазам: ему вдруг показалось, что это были не просто теленок и не просто березы, а будто только что он был свидетелем какой-то удивительной тайны, которую ему во веки веков не дано разгадать...
-- Я думал, ты свалился куда-нибудь, -- сказал, подходя, помощник. -Ты чего?
-- Я сейчас... -- заторопился Сынуля. -- Ручей тут... подсолнухами пахнет...
-- Подсолнухами? -- удивленно переспросил помощник. -- Больной ты, что ль? -- засмеялся он.
-- Здоровый я, -- обиделся Сынуля.
-- А я как больной сейчас, -- признался помощник. -- Вот так всегда у нас: приходим к земле -- темно, уходим -- темно, будто во сне все это...
-- А мне знаешь чего сегодня приснилось? -- спохватился Сынуля.
-- После расскажешь... -- Штурман глянул вверх: -- Небо заволокло, рассвет будет небыстрый... Ну, пошли...
...Гора Мухтеля, опоясанная низкорослым лесом, была уже в каких-нибудь трехстах шагах. Здесь морской берег поворачивал, косо восходя на широкий галечниковый гребень, за которым и было лежбище. Промысловики, подтягивая дубины, по-пластунски поползли под уклон, на ходу освобождаясь от ватников. В воздухе били крыльями птицы, закладывал уши неумолчный гул птичьего базара. Он был на вершине горы, и сверху на ползущих сыпались помет и перья, которые забрасывало ветром. Достигнув гребня, они осторожно глянули вниз -широкая тень, падающая от горы, скрывала верхнюю часть лежки, а на открытой стороне зверя не было, лишь тускло блестела укатанная галька...
-- Неужто ушел тюлень? -- испугался Борис Иванович.
-- Куда ему идти? Море вон как штормит -- не его погода, -- возразил помощник.
-- Где ж он тогда?
-- А хрен его знает!
-- Езус Маруся! Такое место -- хоть самому ложись...
-- Вон они... -- ошалело проговорил Сынуля. -- Вон они -- ползут!
В ту же минуту под самым носом у них раздался тягучий горловой крик тюленьего вожака. То место, которое было закрыто тенью, будто пошло волнами: там слышались хрипы, стоны, тяжелая возня поднимающегося зверя. Вскоре на светлую половину лежки вырвалась серая масса животных, которые неуклюже скатывались к воде...
Сынуля, который мчался впереди всех, подхлестываемый веселым охотничьим азартом, вскоре настиг большого головастого тюленя, который тщетно пытался перетащить через валун свое тяжелое тело. Сынуля взмахнул дубиной, но промахнулся.
Тем временем тюлень, обойдя валун, уже вскакивал в воду, но Сынуля успел схватить его за ласты. Тюлень рванулся изо всех сил, и Сынуля не удержался на ногах, и упал, и оба они -- Сынуля и тюлень -- оказались в воде. Тюлень бил передними ластами, поднимая фонтаны брызг, извивался, выворачивая матросу руки, -- он был очень красив, этот большой, неизвестный Сынуле зверь... Такого зверя Сынуля не мог упустить, и он боролся с ним до конца, и зверь стал выбиваться из сил, и Сынуля, задыхаясь от радости, выволок его на гальку... Тюлень перевернулся на спину, закрывая ластами усатую морду, но ударить его Сынуле так и не пришлось: зверь вдруг закатался по гальке, потягиваясь, судорога прошла по его телу... Сынуля наклонился над ним, увидел блестящий тюлений глаз, затягивающийся серой пленкой, и испуганно отшатнулся. "Чего это с ним? Чуть не утопил меня, а я его ни разу не ударил, ни разу..." -- растерянно подумал он, чувствуя, что случилось что-то ужасное, и будто перед кем-то оправдываясь. Радостное возбуждение, которое охватило его еще в боте и которое только что опять было вернулось к нему, теперь угасло, и Сынуле -- как в первые минуты, когда он ступил на землю, -- стало нехорошо, тошнота подступила к горлу...
То, что Сынуля видел вокруг, неожиданно поразило его полной несхожестью с той картиной, которую он мысленно рисовал в своем воображении, когда они в темноте шли к острову, то есть несхожестью с тем краем, где он вырос, и который, казалось, сразу, как только открылись у него глаза, воспринял как нечто чрезвычайно удобное и вполне устраивавшее его на ближайшую тысячу лет... Но не эта несхожесть пугала его, а незащищенность этих мест, куда можно придти среди ночи и делать, что хочешь, и на много верст кругом не встретишь егеря, обходчика с фонарем...
И, казалось, только сейчас, стоя на этом пустынном морском берегу, Сынуля окончательно поверил, что его теперешняя жизнь -- не выдумка, что далеко забрался от родного дома и не скоро вернется туда, потому что там уже нет Таньки, потому что мать вышла за другого; потому что он теперь промысловик, а лежит перед ним этот тюлень и это море -- и уже ничего нельзя поправить...
-- Сынуля, ну как ты? -- спросил, подходя, старший помощник. Он держал в руках бочонок для воды.
-- Я ведь ни разу его не ударил, -- проговорил Сынуля. -- Почему же так?
-- Это у него от разрыва сердца случилось, -- объяснил помощник. -Морской заяц это...
Сынуля побрел к боту, который штормовал неподалеку под прикрытием мыса. Он шел, заслоняясь рукой от ветра, который сильно дул со стороны моря, перекатывая гальку. В боте места вдоль бортов были заняты, а на банках, переполнив трюм, пластами лежала хоровина. Сынуля уселся на неостывших шкурах, поджимая к подбородку колени, -- его трясло всего. Никто из промысловиков не обратил на него внимания.
-- Если еще раз на этих зайцев наскочим, план нашим будет, -- весело говорил плотник.
-- Посмотрите, куда папаша отошел! -- закричал вдруг молодой матрос, показывая на море. -- Езус Маруся... Сдурел он никак: нам теперь к нему за сутки не догрести!
-- Дрейфует шхуна, -- присмотревшись, заметил Борис Иванович. -- Никак подорвало якорь, а?
-- Папаша еще наломает дров: или судно утопит, или мы потонем из-за него...
-- Не каркай, -- осадили его. -- А то еще в руку выйдет: волна вон какая пошла...
Сынуля тоже посмотрел вперед: там на секунду просквозило солнце, но его сразу же заволокло большой тучей, а море лежало открытое до самого неба -белое, вздымающееся широкими, параллельными рядами... Сынуля снова вспомнил про свои тесные сапоги, но не стал переобуваться.
-- Сергеич, глянь, какое дело: якорь у папаши подорвало... Как дойдем теперь, а?
Помощник передал бочонок с водой. Залезая в бот, он мельком глянул на шхуну, но сказал совсем о другом:
-- Почему паренька наверх посадили?
-- Это ты про Сынулю, что ль?
-- Ясно, не про тебя... Видишь, нездоровится ему...
-- Слышь, Сергеич, -- обратился к нему молодой матрос. -- Я так думаю: вся зараза на флоте от стариков и крестьян... Гнать их надо в три шеи!
-- Не со страху это у него, дурак! Переживает...
-- Переживает?!
-- Сынуля, -- сказал помощник. -- Подсолнухов там нет, соврал ты насчет подсолнухов... Зато брусники много. Держи... -- Он вытряхнул из кармана пригоршню крупных багрово-красных ягод. -- У вас такой на западе нет...
-- Вот бурундучок -- мизерный зверушка такой, -- вдруг торопливо заговорил Сынуля, умоляюще хватая помощника за руки, чтоб тот выслушал его, -- заберешь у него орехи, а он плачет так жалобно и лапками себя бьет по лицу, и бьет, и бьет...
Промысловики, раскрыв рты, изумленно уставились на Сынулю. С минуту никто не сказал ни слова.
-- В самом деле, переживает он, братцы, -- нарушил молчание Борис Иванович. -- Сергеича всегда слушай: он правду говорит...
-- Сынуля переживает, слышь? -- раздалось со всех сторон.
-- Хотел ягод нарвать, а ему не разрешил Сергеич...
-- Вишь, палец порезал... Может, из-за этого?
-- Обиделся он, что места не дали возле борта...
-- Не-е, это он из-за бабы переживает...
-- За бабу не переживай, -- веско сказал Борис Иванович. -- Эти, что с запада, не в пример нашим -- по своей знаю... И до сих пор чудно мне от этого...
-- Не переживай, браток! -- растроганно проговорил молодой матрос и поднялся, уступая Сынуле место. Рослый, с загорелым грубым лицом, в голландке и широких штанах, свешивающихся через голенища сапог, он обнял Сынулю за плечи, потом вытащил из чехла зверобойный нож и протянул ему. -Бери на дружбу! -- торжественно сказал матрос. -- Товарищ ты мне теперь: и на земле, и на воде жизни за тебя не пожалею...
Сынуля принял подарок, доверчивой улыбкой отзываясь на добрые слова. Эти слова словно перевернули ему душу. И казалось, все, что скопилось в этой душе за всю его жизнь, разом отодвинулось по сторонам, а посреди разгорались теперь эти прекрасные слова дружбы... Сынуля смотрел перед собой радостно заблестевшими глазами, а потом почувствовал какой-то свет за спиной и, не выдержав, оглянулся назад: над островом Мухтеля торжественно падал первый снег...
ТИХАЯ БУХТА
Бот опрокинуло волной неподалеку от берега. Человек пятнадцать моряков и девушка-фельдшер, которые сидели в нем, бросились к берегу вплавь.
Первым выбрался из воды механик, потом рулевой, а затем и все остальные. Последним был старший помощник -- он вывихнул руку, к тому же почти не умел плавать и едва не утонул. На берегу механик затеял перебранку с рулевым: механик обвинял рулевого в том, что бот перевернулся. Рулевой нехотя огрызался -- он сидел на корточках у самой воды и потрошил папиросы, вытряхивая на газету подмокший табак. Остальные моряки занимались кто чем.
Помощник сидел на валуне и стаскивал тесные сапоги -- эта работа стоила ему последних сил. Помощнику было скверно: ныла рука, но еще больше разболелись от холодной воды ноги. Боль была такая, что он не знал, куда себя деть, прямо слезы выступили на глазах. Сапоги он стащил кое-как и теперь оглядывался по сторонам, стесняясь развернуть портянки... В прошлом году, после отпуска, он добирался к месту промысла на пассажирском теплоходе, и судно по дороге загорелось. У него на ногах сгорели резиновые сапоги, но он долгое время не чувствовал боли. Даже когда в числе других пострадавших летел на материк. В вертолете его смущало присутствие молоденькой медицинской сестры, которая без конца поливала ему ноги водой, -- куски запекшейся с кожей резины дымились... Боль пришла на операционном столе. Врач сказал: анестезию делать не будем, вам надо все время чувствовать боль, чтоб бороться, -- иначе не выдержит сердце... Операция была страшная. Он лежал под прожектором, вцепившись зубами в подушку, чувствуя, что, если выпустит ее, будет кричать... Его даже упрашивали, чтоб кричал, но он постеснялся: в палате были женщины, а он моряк все-таки...
Бот плавал кверху килем саженях в двухстах от берега, но расстояние это незаметно уменьшалось -- шло приливное течение. Прибой время от времени выбрасывал что-либо из перевернутого бота: топор, ведро, банку с пиротехникой... Выбросило и термос с кипятком -- прямо к ногам рулевого. Тот взял термос не глядя, будто до этого нарочно положил его возле себя, и протянул механику:
-- На, выпей, чтоб зло отлегло...
Механик, который совсем было успокоился к этому времени, снова взбунтовался: оттолкнул термос, пролив кипяток себе на руки, заорал на рулевого:
-- Иди поймай бот!
-- Пусть его белый медведь ловит, -- отмахнулся рулевой.
Механик, матерясь, бросился к старшему помощнику:
-- Пиши докладную в управление! -- закричал он. -- Уснул рулевой, и бот перевернулся из-за него...
-- Какая еще докладная! -- досадливо отмахнулся помощник. -- Слышь, не кричи так... -- попросил он, морщась, придерживая ушибленную руку.
-- Не кричи... А если б он людей утопил, тогда как? -- не отставал механик.
Помощник поднял голову и внимательно посмотрел на него.
Механик был великан -- старик двухметрового роста, с широкой бородой, с румянцем во всю щеку. Одет он был точно по инструкции: непромокаемая куртка, нагрудник, специально разбитые на колодках новые сапоги, которые в случае чего можно было легко сбросить в воде... Он был словно заранее готов ко всему... "Ты б уж точно не утонул", -- подумал старший помощник. Он отвернулся от механика и поискал взглядом по сторонам.
-- Куда это фельдшерица девалась? -- спросил он.
Девушка находилась неподалеку. Она выжимала мокрое платье, захватывая подол горстями, -- вода брызгала, ей на голые ноги. Сапоги стояли рядом, отжатые портянки были по-солдатски обвернуты вокруг голенищ...
Помощник, так и не выкрутив портянок, снова натянул сапоги и подошел к ней.
-- Не испугалась? -- спросил он.
-- Сама ведь напросилась... Голова кружится -- от тишины, видать... Тихо как тут!
-- Положено, чтоб здесь тихо было, -- ответил он. -- А вон оно как получилось... Эта бухта называется Тихая, в лоции записано...
-- Видишь как... -- словно удивилась она и снизу вверх посмотрела на помощника. -- Что это у тебя, вывих? Дай руку, я тебе вправлю сейчас...
-- Вот спасибо... Я тебе мужа хорошего сосватаю... -- пообещал помощник. -- Беременная ты, Лилька, что ль? -- спросил он вдруг.
-- Уже восьмой месяц... -- Она неловко оправила платье.
Фельдшерица была молоденькая девушка, лет девятнадцати. Лицо ее -круглое, с выпуклыми, словно готовыми пролиться капельками синих чернил, глазами, сизые от холода ступни, величиной с детскую ладошку, обрисованная мокрым платьем грудь, нелепо торчавшая из распахнутого грубого ватника, -все это трогательно и беззащитно открывалось взгляду... Помощник загляделся на нее.
Эта девушка работала у них на судне с весны, а до того служила в армии -- медсестрой в санчасти, и, как теперь припоминал помощник, говорили, что случилась у нее там несчастная любовь, и вроде эта любовь так подействовала на нее, что она даже пробовала покончить с собой... Девушка была робкая, пугливая, но работу свою делала исправно. Впрочем, работы у нее почти никакой не было, поскольку болезни среди моряков -- явление редкое, и большую часть времени она проводила запершись в каюте, стараясь никому не показываться на глаза. За все эти месяцы помощник видел ее несколько раз мельком, а теперь у него было такое чувство, будто он ее вообще видит впервые...
Они даже не слышали, когда матросы выловили бот и с криками потащили его по малой воде. Когда помощник и фельдшерица подошли, бот уже стоял на плаву, но что-то у них не ладилось с двигателем. "Видно, штуцер сломали", -решил помощник.