Страница:
На сей раз господин Умбертини не выдержал. Если б рассказ трактирщика был просто ошибочным, он промолчал бы, проигнорировав его, как игнорировал прежние. Но эта история была оскорбительной по сути, и никто, кроме него, не мог вступиться за поруганную честь мастера. Это было долгом по отношению к учителю, который стоял выше зарока, данного господином Умбертини самому себе: никогда никому не рассказывать о том, что произошло в мансарде.
Трактирщик был прав, хотя господин Умбертини и представить не мог, откуда этот неотесанный и жадный продавец скверного вина узнал то, что мастер держал в секрете даже от своего преданного ученика. С бесконечным терпением и тщательностью господин Томази действительно делал совершенную скрипку целых восемнадцать лет. Только под конец господин Умбертини сообразил, что кроется за тем, что его учитель порой уходит в мансарду и долгое время проводит там, запершись изнутри, не взяв с собой инструментов для испытания; в эти часы мастера никто не смел беспокоить.
Однако трактирщик ошибался, когда с некоторым злорадством утверждал, что мастер не преуспел в своем замысле. Подкравшись к двери мансардной комнаты в то судьбоносное утро, когда было предпринято окончательное испытание уникальной скрипки, господин Умбертини первый и единственный раз в жизни услышал звуки небесной гармонии. Очарование этого опыта было столь мощным, — несмотря на дверь, приглушавшую музыку, — что он просто обязан был остаться вблизи дома мастера, а не уехать куда-нибудь в поисках достойного места, хотя и осознавал, что никогда больше не суждено ему пережить подобное.
Господин Умбертини знал, какой вопрос в конце концов задаст ему трактирщик, знал и то, что ответа у него нет. Если мастер действительно сделал совершенную скрипку, то что с ней стало? Или, по крайней мере, с ее остатками, если треск, который слышал нищий на площади, означал, что мастер ее разбил — хотя непонятно, зачем ему было так поступать со своим шедевром. Когда следователь взломал дверь, внутри ничего не обнаружили — ни целого инструмента, ни его раскиданных обломков. Значит, заявил трактирщик, должен существовать еще один, тайный ход в мансарду, через который помощник мастера проник до прихода следователя и уничтожил все следы.
Это было разумное предположение, объяснявшее обе возможности: или что скрипка была совершенна, или что не была. Оно имело лишь один недостаток: оно было неверным. В комнате на последнем этаже не было никакого тайного входа. Оказавшись в конце концов вместе со следователем в мансарде, господин
Умбертини столкнулся в то утро со вторым чудом. Инструмент должен был находиться в комнате, причем целый, однако его там не было. То же обстоятельство, что скрипке следовало быть целой, представляло собой первое чудо.
За некоторое время до того, стоя перед дверью, еще ошеломленный музыкой, только что переставшей звучать, господин Умбертини вдруг услышал изнутри нечто, ужаснувшее его. Он прекрасно знал эти звуки. Подобный треск мог значить только одно — мастер уничтожает дело всей своей жизни! Но почему? Не зная, что предпринять, господин Умбертини быстро опустился на колени и попытался заглянуть в замочную скважину. Если бы в ней не находился ключ, можно было бы многое увидеть, но и сейчас ему удалось разглядеть фигуру господина Томази, который исступленно размахивал скрипкой, держа ее за гриф. Мастер ударял ею по столу, стульям, спинке кровати, по стенам…
Но хотя он вкладывал в удары всю силу необузданного гнева, инструменту ничего не делалось. Скрипка упорно сопротивлялась всем усилиям мастера разбить ее, оставаясь нетронутой, словно он махал ею в воздухе. Не сумев повредить скрипке, даже бросив ее на пол и прыгнув на нее, мастер наконец оступился, сел на край кровати и обхватил голову руками, оставаясь в этой позе, не двигаясь, некоторое время. Затем встал, подошел к окну, схватился за раму, постоял так несколько мгновений, а потом опустил руки и нагнулся вперед. Онемевший господин Умбертини отпрянул от замочной скважины и осел на полу возле двери. Из оцепенения его вывел только стук следователя во входные двери внизу.
Трактирщик повертел головой. Из всех историй, которые он слышал, эта — самая неправдоподобная. Просто счастье, что господин Умбертини не рассказал ее полиции, иначе бы его тотчас взяли под подозрение. Лично он по-прежнему считает, что единственно верное объяснение — тайный вход. А что касается шума, так он шел не оттого, что ломалась скрипка, — просто ее творец, потерпев поражение, колотил руками по чему попало, как это часто делают люди в ярости.
В любом случае, после того как мастер выбросился в окно, его помощник вошел в мансарду и где-то спрятал инструмент. Подождал, пока все утихнет, а потом продал его из-под полы. Скрипка, быть может, и не была совершенна по меркам господина Томази, но уж точно за нее можно было получить хорошие деньги и обеспечить себе на них достойную жизнь. Например, изо дня в день сидеть в трактире, нигде не работая. Но господину Умбертини не о чем беспокоиться. Трактирщик его ни в коем случае не выдаст. Что бы он от этого выгадал? Только потерял бы постоянного клиента, который никогда не клянчит в долг.
Не видя, что еще тут можно добавить, трактирщик вернулся за стойку. Там он принялся лениво протирать стаканы, по-прежнему совершенно игнорируя шестерых посетителей за большим столом. Те посидели еще немного, занятый каждый своим делом, а потом, словно по какому-то сигналу, встали и все вместе покинули трактир, видимо оскорбленные таким явным пренебрежением. Господин Умбертини проводил их взглядом, а затем, словно о чем-то догадавшись, вскочил и поспешил за ними, оставив больше бутылки оплаченного, но не выпитого вина. Больше его никогда здесь не видели.
Некоторое время в трактире судачили об исчезновении господина Умбертини. Можно было услышать клятвенные заверения, что его убили грабители и сбросили в реку, что он поехал искать счастья в Новом Свете, что открыл в другом городе собственную скрипичную мастерскую, а также что заболел проказой и теперь влачит жалкое существование в приюте на каком-то острове. Только трезвый трактирщик, которого невозможно было провести, знал, что все это выдумки и что, как всегда, самое простое объяснение — самое верное: помощник покойного мастера просто-напросто сбежал, боясь, что его, после того как он истратит все неправедно добытые деньги, кто-нибудь все-таки выдаст полиции.
Бентли Литтл
Я свернул на не отмеченную знаками подъездную дорогу, сбросил скорость, вглядываясь через запыленное лобовое стекло. Большой Человек не прилагал усилий, чтобы облагородить свои земли, но здесь было гораздо больше, чем просто кактусы и камни. Части куклы висели на колючем проволочном заборе: рука, нога, туловище, голова. Мескитовые кресты часовыми возвышались у скотного загона. Залитое кровью пугало с черепом койота на плечах стояло лицом к дороге, вскинув руки.
Я надеялся, он не настолько напуган — или, по крайней мере, не настолько суеверен, — и начал потихоньку выходить из себя, продвигаясь все глубже в пустыню и все дальше от цивилизации. По телефону он не сказал, почему захотел нанять именно меня, сказал только, что у него проблема, требующая разрешения. Но нескольких деталей, которые он сообщил, оказалось достаточно, чтобы подогреть мой интерес.
Его дом стоял на небольшом возвышении, окруженный цереусами, и представлял собой одну из тех благочинных фрэнк-ллойдовских [16]построек, которые пышным цветом цвели здесь в конце пятидесятых — начале шестидесятых, когда сам Мастер открыл свою архитектурную школу северней Скоттсдейла. Сооружение, что и говорить, впечатляющее. Низкое, симметричное, сплошной камень и стекло, оно отлично вписывалось в ландшафт и внушало надежду на будущее, умершую задолго до того, как была построена темная квадратная коробка моего дома в Финиксе. Один из людей Большого Человека вышел встретить меня и проводил внутрь, позволив припарковать мой грязный говномобиль рядом с настоящей армадой сияющих мерседес-бенцев. Внутри дом впечатлял так же, как и снаружи. Много света. Пальмы в кадках. Полы твердолиственного дерева и мебель в тон. Меня провели через широченные двери и впустили в гостиную раз в пять больше всей моей квартиры.
— Он здесь, — объявил шестерка вместо представления. И я наконец встретился с Большим Человеком. Разумеется, я слышал о нем. Да и кто в Финиксе не слышал? Но я никогда не встречался с ним, не видел его и не говорил с ним. Я смотрел на человека перед собой, испытывая разочарование. Я ожидал чего-то более впечатляющего. Сиднея Гринстрита, [17]может быть. Орсона Уэллса. [18]А мне навстречу поднялся с кушетки похожий на Ричарда Дрейфуса [19]человек, пожал мне руку и представился Винсентом Прессменом.
Были времена, когда я даже не стал бы отвечать на его звонок. Я работал исключительно на хороших парней, придерживался всех основных правил, чтобы сохранить лицензию детектива, имел дело только с законопослушными гражданами, попавшими в неприятности. Я по-прежнему старался поступать именно так, когда это было возможно, но теперь уже встречались темные пятна, и, стараясь осмыслить свое поведение, я иногда, одинокими ночами, думал о том, что делаю, и понимал — наверное, я не так уж чист и честен, как мне хотелось бы.
А это всего лишь многословное объяснение того, что теперь я берусь только за те дела, которые вызывают у меня интерес. Ведь в мире так много потерянных собак, пропавших подростков и многоженцев.
А дело Большого Человека меня заинтересовало.
Как я сказал, он поведал немного, но намеки воодушевляли. Вода, превратившаяся в кровь. Тень, двигавшаяся за ним из комнаты в комнату, от дома к дому. Непристойные звонки по отключенному телефону. Он заявил, будто не знает, кто за этим стоит, но у меня сложилось ощущение, что знает. Я решил, что смогу выступить посредником между ними, сведу их вместе, улажу все без суда и без всякой кровавой возни.
По крайней мере, таков был мой план.
Я сел, как было указано, в белое кресло, глядя на Большого Человека, сидевшего напротив, по другую сторону стеклянного кофейного столика. Он прочистил горло.
— Я слышал, вы занимаетесь этой чепухой, всякой сверхъестественной дрянью.
Я пожал плечами.
— Этот дом набивали «жучками» и снимали их, проверяли всеми известными электронными приборами, но никто так и не смог дать объяснения тому, что здесь творится.
— Но вы и не думаете, что в доме есть привидения.
Он сверкнул на меня ледяными стальными глазами, Ричард Дрейфус или нет, я впервые уловил то, что делало Винсента Прессмена самой опасной теневой фигурой на всем Юго-Западе.
— Я сказал вам, кто-то преследует меня.
Я кивнул, стараясь казаться спокойнее, чем был на самом деле.
— А я спросил вас, кто это.
Он вздохнул, потом жестом приказал всем остальным выйти из комнаты. Уставился на меня, глядя прямо в глаза. Я выдержал взгляд, хотя он уже начинал нервировать меня. Он молчал, пока мы не услышали, как захлопнулась дверь. Тогда он откинулся на кушетке, взглянул разок на дверь и заговорил:
— У меня работала горничная. Гватемальская сучка. Страшная, как смертный грех, но ее дочка лакомый кусочек. Майя, так ее звали. Худенькая. С большими сиськами. Вечно попадалась мне на глаза. Вообще-то я не люблю молоденьких, я же не педофил какой-нибудь, но эта крошка меня покорила. Ей было лет шестнадцать или около того, и она вечно слонялась поблизости в своем бикини, выходила среди ночи к холодильнику перекусить в одних трусиках и футболке. Ну, вы понимаете.
В общем, стерва-мамаша сделала мне предупреждение, осмелилась сказать, чтобы я лучше держался подальше от ее дочурки. Позже я видел дочку, у нее на щеке был синяк, словно ее ударили, побили. Я вызвал мамашу и сделал предупреждение ей,сказал: если хоть волосок упадет с головы ее девчонки, я прирежу ее саму и скормлю койотам. — Он улыбнулся. — Просто, понимаете, хотел ее припугнуть.
Я кивнул.
— И девчонка потом пришла, благодарила меня. Слово за слово, я позвал ее в спальню и… я ее трахнул. — Голос Большого Человека упал. — Дело в том, что, когда я кончил, открыл глаза, ее… ее не было. Она стала тряпичной куклой. Тряпичной куклой в человеческий рост. — Он замотал головой. — Не знаю, как это случилось, как они это сделали, но это произошло мгновенно. —
Он щелкнул пальцами. — Вот так! Я сжимал ее задницу, зарывал лицо в ее волосы, а в следующий миг ощутил, что ее ягодицы превратились в тряпку и я зарываю лицо в солому. Меня пронзил страх. Я выскочил из постели, а кукла усмехалась мне широкой тупой усмешкой, вышитой на ее роже. Он нервно облизнул губы.
— Она даже не была похожа на Майю. Вообще на человека. Я позвонил по внутреннему телефону, приказал своим людям убедиться, что мамаша с дочкой не покидали дом. Велел пойти за ними и найти, особенно мамашу. Когда я обернулся, постель была пуста. Даже кукла исчезла.
Он минуту помолчал.
— Они исчезли тоже, — предположил я. — Так ведь?
Он кивнул.
— Обе, и сразу после началась вся эта чепуха. Я отдал приказ, велел моим людям найти горничную, схватить ее, но такое впечатление, что она как сквозь землю провалилась.
— Итак, вы хотите, чтобы я нашел женщину. Он подался вперед.
— Я хочу, чтобы вы покончили с этим дерьмом. Мне плевать, как вы это сделаете, только сделайте. Найдите ее. Если нужно, оставьте ее в покое, мне все равно. Я только хочу снять проклятие. — Он снова откинулся назад. — Потом, когда все это кончится, я решу, что с ней делать.
Я кивнул. Мы оба знали, что он собирается с ней сделать, но это была одна из тех вещей, о которых он не хотел говорить, г. я не хотел слышать.
Я подумал о Шмеле, и хотя воспоминания о той истории были свежи, эмоции утихли, и теперь все казалось почти забавным.
Ну, может, не забавным.
Любопытным.
Подобные вещи вызывают интерес.
— Как вы меня нашли? — спросил я. — Телефонная книга?
— Я же сказал, я слышал, вы разбираетесь в подобных вещах.
— От кого? Он улыбнулся:
— У меня свои источники.
Это мне не понравилось. Я никому не рассказывал о Шмеле, а те, кто знал, были либо мертвы, либо бежали.
— Еще говорят, вы связаны с нелегалами. Я подумал, это будет кстати.
— У вас хороший слух.
— Я не был бы там, где я есть, если бы не делал этого. Я, кажется, слишком долго глядел на него.
— Ладно, — произнес я. — Я возьмусь за дело. Но это будет стоить две с половиной тысячи плюс расходы. Сумма была гораздо выше той, что я просил обычно, но я знал, Большому Человеку она по карману.
Он согласился с моими условиями, не споря. Я понял, что мог бы и должен был запросить больше. Но в подобных вещах я никогда не смыслил, и вот снова моя наивность исключила меня из списка тех, кто в день выплаты получит хороший куш.
— У вас имеется фотография горничной? — спросил я. — И имя? Он покачал головой.
— Даже имени не знаете?
— Я никогда не звал ее по имени. Это было мне безразлично. — Он махнул в сторону холла. — Может, Джонни или Тони знают.
Неведение сильных мира сего. Я забыл принять его во внимание.
Быстро вошел один из холуев. Прессмен спросил, как звали горничную, но тот тоже не знал, он поспешно вышел и вскоре вернулся, отрицательно качая головой.
Большой Человек усмехнулся:
— Полагаю, это означает, что мы забыли выплатить налог на ее социальное обеспечение.
— Но девушку-то звали Майя? — переспросил я. Он кивнул.
— Значит, мать Майи. Начну с этого.
— Делайте, что нужно, — произнес он. — Но я хочу получить результат. Я жду от людей завершения работы, ради которой их нанимают, и я не люблю разочаровываться. Мы понимаем друг друга?
Момент был совершенно киношный. Должно быть, он смотрел те же фильмы, что и я, и старательно играл свою роль, но меня охватило такое чувство, словно я продал душу Банде, словно прыгнул выше головы, загнал самого себя в угол и теперь стою перед выбором, плыть или тонуть. Жуткое чувство.
Но в нем было и что-то будоражащее.
Я кивнул, и мы с Прессменом пожали друг другу руки. Пришлось напомнить себе, что не следует подпадать под влияние всего этого блеска. Это нехорошие парни, сказал я себе. Я лишь временно работаю на них. Я вовсе не один из них и никогда не хотел бы стать таким.
Я поехал через пустыню обратно. Был лишь один известный мне человек, способный разобраться в этом, Гектор Маркес. Гектор когда-то был борцом, местным чемпионом в полутяжелом весе, несколько лет назад на него наехал Армстронг со своими жлобами, его обвинили в похищении платежной ведомости, к которой он не имел никакого отношения. Я нашел ему хорошего адвоката, Ярда Стивенса, старого приятеля, который был кое-чем обязан мне, но даже этого оказалось недостаточно, чтобы опровергнуть сфабрикованные улики и показания нанятых Армстронгом свидетелей, и Ярд сказал мне в неофициальной беседе, что лучший вариант для Гектора — исчезнуть. Я передал его слова, и с тех пор ордер на арест Гектора так и лежит.
Я не видел Гектора после его исчезновения, но я знал кое-кого, кто знал кое-кого, кто мог бы связаться с ним, и я навел справки. Я ожидал, что потребуется междугородный телефонный звонок, что Гектор скрывается в Техасе или Калифорнии, но он по-прежнему находился здесь, в Долине, и женщина, которая говорила от его имени, сообщила, что он готов встретиться со мной.
Мы назначили встречу на полночь.
Саус-Маунтин-Парк.
Здесь полегло немало народу, и, хотя городские власти не один десяток лет пытались улучшить его репутацию, парк оставался пристанищем бандитов, пьяных краснорожих юнцов и ненароком забредших наивных парочек, ищущих уединения.
Иными словами, не самое подходящее место для семейных пикников.
Вид, однако, был потрясающий, и когда я вышел из машины и поглядел со стоянки, я увидел огни Долины, тянущиеся от Пеории до Апачей. Финикс ночью казался чище. Огни пробивались сквозь смог, и все стало совсем как в кино, напоминая, как оно было в старые добрые времена.
Меня внезапно осветили фарами, я развернулся и увидел три мужских силуэта на фоне припаркованного «шевроле». Один из мужчин двинулся ко мне.
Прошло три года с тех пор, как я видел Гектора, и он определенно постарел. Ему, наверное, было около тридцати, но он выглядел как человек, разменявший пятый десяток, прежнее лучащееся оптимизмом лицо было погребено под морщинами и складками разочарований и растаявших иллюзий. Тело борца порядком обрюзгло.
— Гектор, — позвал я.
Он подошел ко мне to обнял. Объятие длилось несколько дольше, чем требует ритуал, и я в первый раз понял, что он искренне и по-настоящему скучал по мне. Я не знал, почему он не показывался, если по-прежнему жил в Долине, единственное предположение — не хотел навлекать на меня неприятности. И я почувствовал себя виноватым за то, что сам не пытался его найти.
Он отступил назад и оглядел меня.
— Как дела, приятель?
— Моя жизнь не переменилась.
— Надежная.
— Как скала.
Он засмеялся, и я увидел у него металлический зуб.
— Не знаю, сказала ли тебе Лиз, что я занимаюсь одним делом, и мне нужна гватемальская ведьма, которая когда-то работала горничной. У нее есть дочь Майя. Я подумал, ты мог бы меня познакомить с кем-нибудь, чтобы было от чего оттолкнуться.
Гектор минуту подумал.
— Я мало знаю о гватемальцах. Ты поговори с Марией Торрес. Она держит небольшой винный погребок в центре между Южной и Главной. В старом доме возле Ветеранов. Ее сын женат на гватемалке. Она может тебе помочь.
— И ты не мог сказать мне этого по телефону? — я пихнул его под ребро. — Мне пришлось тащиться сюда посреди ночи?
— Я хотел повидаться с тобой, брат.
Я улыбнулся ему. Я не слишком чувствительный парень, но я сжал его плечо.
— Я тоже хотел повидаться с тобой, Гектор. Рад снова видеть тебя.
Мы немного поговорили о жизни, но было очевидно, что приятели Гектора начинают беспокоиться, и, когда вспыхнули фары и раздался гудок, он сказал, что, пожалуй, пойдет.
— Я позвоню, — пообещал я. — Выберемся куда-нибудь вместе. Днем. Подальше от Финикса.
Он помахал рукой.
На следующее утро я узнал, что Гектора выследили.
Мне позвонил Армстронг. Торжествует, понял я. Он сказал, Гектора нашли в мусоросжигателе, обгоревшего до неузнаваемости. У него были выбиты зубы, а подушечки пальцев срезаны, чтобы личность невозможно было установить. Копам, однако, удалось установить личности тех, кто с ним был, и одна из женщин, пришедших за телом своего мужа, сказала, что Гектор общался с этими парнями, а прошлой ночью уехал вместе с ними, и это, скорее всего, его тело.
Лейтенант помолчал, смакуя историю.
— От того мусорника жутко воняло.
Я повесил трубку, меня мутило. И тут же снова схватился за телефон и набрал номер Большого Человека. Я был в таком бешенстве, что рука заболела, так сильно я вцепился в трубку, и когда он сам ответил на звонок и произнес мягкое и тягучее «алло», все, что я сумел, это не наорать на него.
— Вы убили Гектора Маркеса, — заявил я с ходу.
— Это не…
— Вы расчудесно знаете, кто это, и вы убили Гектора Маркеса.
— Простите. Я не знаю человека с таким именем.
— Я выхожу из дела. Ищите себе другого подхалима выполнять грязную работу.
— Я бы этого не хотел. — Большой Человек понизил голос, в нем звучала угроза.
— Черт вас побери. Он вздохнул:
— Послушайте, мне жаль. Если что-то случилось с кем-то из ваших знакомых — а я не говорю, что так оно и есть или что я имею к этому какое-то отношение, — должно быть, это ошибка. Если хотите, я разузнаю для вас подробности.
— Я хочу получить от вас гарантии, что ничего подобного впредь не произойдет. Если я буду продолжать работать, мне нужно ваше слово, что никого не убьют, ни на кого, с кем я встречаюсь, не нападут. Хотите следить за мной, прекрасно. Но если я получаю от кого-то информацию, это не значит, что человек имеет отношение к этому делу. Вам придется позволить мне работать, как я привык, иначе я умываю руки. Можете угрожать мне чем угодно, но таковы мои условия, мои правила. И так будет. Соглашайтесь, или я ухожу.
— Я понял, — произнес он примирительно. — Небольшое недоразумение. Как я уже сказал, я не имею никакого отношения к тому, что произошло с вашим другом. Полагаю, у меня достаточно влияния, и я могу обещать вам: ничего подобного не повторится. Даю вам слово и сожалею о вашей потере. — Он помолчал. — Нашли какие-нибудь зацепки?
— Гектор был моим другом.
— Я же сказал, сожалею.
Я все еще был в ярости, но у меня хватило ума не продолжать. Я мог быть смелым, когда злился, но я не был дураком. Я тяжело вздохнул.
— Гектор назвал мне имя женщины, которая сможет ввести меня в гватемальскую диаспору. Я покручусь там. Посмотрю, что можно узнать о Майе и ее матери.
В трубке повисло молчание, но я догадался, что он кивает.
— Держите меня в курсе, — произнес он.
— Разумеется.
Я по-прежнему пребывал в ярости, но сделал вид, что это не так, и мы закончили беседу на фальшивой примирительной ноте. Повесив трубку, я задумался, каким должен быть человек, чтобы так легко относиться к чужой жизни, заказывать убийство, как другие заказывают обед, и решил, человек, способный на такое, считает вполне законным изнасилование дочери своей прислуги.
И этот человек — мой клиент.
Мне не хотелось думать об этом, и я побрел в кухню готовить пробуждающий утренний кофе.
Когда я приехал, винный погребок Марии Торрес был закрыт, поэтому я зашел в ближайший «Макдональдс» выпить кофе. Там оказалась толпа головорезов, вздыхающих под дверьми занятых уборных, и куча враждебных физиономий среди молча таращившихся из-за столиков посетителей, поэтому я заплатил, забрал закрытый крышкой стакан и вышел дожидаться в машине.
Ждать пришлось недолго. Не успел кофе остыть, чтобы его можно было пить, как смуглая толстуха в белой гофрированной юбке прошла по улице и остановилась перед запертой лавкой. Она перебрала массивную связку ключей, открыла одним из них дверь и перевернула табличку в витрине с «Закрыто» на «Открыто».
Я пошел поговорить с ней.
Женщина в самом деле оказалась Марией Торрес. И когда я сообщил, что Гектор сказал, будто бы она может свести меня с гватемалкой, которая, вроде бы, знает мать Майи, она закивала и принялась рассказывать на ломаном английском запутанную историю о своем сыне, как он познакомился и женился на этой гватемальской девчонке против ее воли и воли семьи. Она явно не слышала, что случилось с Гектором, а я не хотел говорить ей, поэтому я просто ждал, слушал, кивал, и когда она наконец сообщила мне имя и адрес своей невестки, я записал их.
Трактирщик был прав, хотя господин Умбертини и представить не мог, откуда этот неотесанный и жадный продавец скверного вина узнал то, что мастер держал в секрете даже от своего преданного ученика. С бесконечным терпением и тщательностью господин Томази действительно делал совершенную скрипку целых восемнадцать лет. Только под конец господин Умбертини сообразил, что кроется за тем, что его учитель порой уходит в мансарду и долгое время проводит там, запершись изнутри, не взяв с собой инструментов для испытания; в эти часы мастера никто не смел беспокоить.
Однако трактирщик ошибался, когда с некоторым злорадством утверждал, что мастер не преуспел в своем замысле. Подкравшись к двери мансардной комнаты в то судьбоносное утро, когда было предпринято окончательное испытание уникальной скрипки, господин Умбертини первый и единственный раз в жизни услышал звуки небесной гармонии. Очарование этого опыта было столь мощным, — несмотря на дверь, приглушавшую музыку, — что он просто обязан был остаться вблизи дома мастера, а не уехать куда-нибудь в поисках достойного места, хотя и осознавал, что никогда больше не суждено ему пережить подобное.
Господин Умбертини знал, какой вопрос в конце концов задаст ему трактирщик, знал и то, что ответа у него нет. Если мастер действительно сделал совершенную скрипку, то что с ней стало? Или, по крайней мере, с ее остатками, если треск, который слышал нищий на площади, означал, что мастер ее разбил — хотя непонятно, зачем ему было так поступать со своим шедевром. Когда следователь взломал дверь, внутри ничего не обнаружили — ни целого инструмента, ни его раскиданных обломков. Значит, заявил трактирщик, должен существовать еще один, тайный ход в мансарду, через который помощник мастера проник до прихода следователя и уничтожил все следы.
Это было разумное предположение, объяснявшее обе возможности: или что скрипка была совершенна, или что не была. Оно имело лишь один недостаток: оно было неверным. В комнате на последнем этаже не было никакого тайного входа. Оказавшись в конце концов вместе со следователем в мансарде, господин
Умбертини столкнулся в то утро со вторым чудом. Инструмент должен был находиться в комнате, причем целый, однако его там не было. То же обстоятельство, что скрипке следовало быть целой, представляло собой первое чудо.
За некоторое время до того, стоя перед дверью, еще ошеломленный музыкой, только что переставшей звучать, господин Умбертини вдруг услышал изнутри нечто, ужаснувшее его. Он прекрасно знал эти звуки. Подобный треск мог значить только одно — мастер уничтожает дело всей своей жизни! Но почему? Не зная, что предпринять, господин Умбертини быстро опустился на колени и попытался заглянуть в замочную скважину. Если бы в ней не находился ключ, можно было бы многое увидеть, но и сейчас ему удалось разглядеть фигуру господина Томази, который исступленно размахивал скрипкой, держа ее за гриф. Мастер ударял ею по столу, стульям, спинке кровати, по стенам…
Но хотя он вкладывал в удары всю силу необузданного гнева, инструменту ничего не делалось. Скрипка упорно сопротивлялась всем усилиям мастера разбить ее, оставаясь нетронутой, словно он махал ею в воздухе. Не сумев повредить скрипке, даже бросив ее на пол и прыгнув на нее, мастер наконец оступился, сел на край кровати и обхватил голову руками, оставаясь в этой позе, не двигаясь, некоторое время. Затем встал, подошел к окну, схватился за раму, постоял так несколько мгновений, а потом опустил руки и нагнулся вперед. Онемевший господин Умбертини отпрянул от замочной скважины и осел на полу возле двери. Из оцепенения его вывел только стук следователя во входные двери внизу.
Трактирщик повертел головой. Из всех историй, которые он слышал, эта — самая неправдоподобная. Просто счастье, что господин Умбертини не рассказал ее полиции, иначе бы его тотчас взяли под подозрение. Лично он по-прежнему считает, что единственно верное объяснение — тайный вход. А что касается шума, так он шел не оттого, что ломалась скрипка, — просто ее творец, потерпев поражение, колотил руками по чему попало, как это часто делают люди в ярости.
В любом случае, после того как мастер выбросился в окно, его помощник вошел в мансарду и где-то спрятал инструмент. Подождал, пока все утихнет, а потом продал его из-под полы. Скрипка, быть может, и не была совершенна по меркам господина Томази, но уж точно за нее можно было получить хорошие деньги и обеспечить себе на них достойную жизнь. Например, изо дня в день сидеть в трактире, нигде не работая. Но господину Умбертини не о чем беспокоиться. Трактирщик его ни в коем случае не выдаст. Что бы он от этого выгадал? Только потерял бы постоянного клиента, который никогда не клянчит в долг.
Не видя, что еще тут можно добавить, трактирщик вернулся за стойку. Там он принялся лениво протирать стаканы, по-прежнему совершенно игнорируя шестерых посетителей за большим столом. Те посидели еще немного, занятый каждый своим делом, а потом, словно по какому-то сигналу, встали и все вместе покинули трактир, видимо оскорбленные таким явным пренебрежением. Господин Умбертини проводил их взглядом, а затем, словно о чем-то догадавшись, вскочил и поспешил за ними, оставив больше бутылки оплаченного, но не выпитого вина. Больше его никогда здесь не видели.
Некоторое время в трактире судачили об исчезновении господина Умбертини. Можно было услышать клятвенные заверения, что его убили грабители и сбросили в реку, что он поехал искать счастья в Новом Свете, что открыл в другом городе собственную скрипичную мастерскую, а также что заболел проказой и теперь влачит жалкое существование в приюте на каком-то острове. Только трезвый трактирщик, которого невозможно было провести, знал, что все это выдумки и что, как всегда, самое простое объяснение — самое верное: помощник покойного мастера просто-напросто сбежал, боясь, что его, после того как он истратит все неправедно добытые деньги, кто-нибудь все-таки выдаст полиции.
Бентли Литтл
Мать Майи
Пер. Е. Королевой
Бентли Литтл родился в Аризоне, живет в этом штате и в Южной Калифорнии. Он автор двенадцати романов, в числе которых «Откровение», получивший премию Брема Стокера.Было жарко, когда я ехал через пустыню к дому Большого Человека. Он жил сразу за Пинакл-Пик. Когда-то, наверное, здесь стоял один-единственный дом, но сейчас город наступал, и всего несколько миль открытого пространства разделяло его окраины и грязную дорогу, ведущую к поместью Большого Человека.
«Мать Майи» — третий рассказ Литтла, действие которого разворачивается в современном Финиксе, штат Аризона, его главный герой — детектив. Впервые произведение было опубликовано в сборнике рассказов Литтла «Коллекция».
Я свернул на не отмеченную знаками подъездную дорогу, сбросил скорость, вглядываясь через запыленное лобовое стекло. Большой Человек не прилагал усилий, чтобы облагородить свои земли, но здесь было гораздо больше, чем просто кактусы и камни. Части куклы висели на колючем проволочном заборе: рука, нога, туловище, голова. Мескитовые кресты часовыми возвышались у скотного загона. Залитое кровью пугало с черепом койота на плечах стояло лицом к дороге, вскинув руки.
Я надеялся, он не настолько напуган — или, по крайней мере, не настолько суеверен, — и начал потихоньку выходить из себя, продвигаясь все глубже в пустыню и все дальше от цивилизации. По телефону он не сказал, почему захотел нанять именно меня, сказал только, что у него проблема, требующая разрешения. Но нескольких деталей, которые он сообщил, оказалось достаточно, чтобы подогреть мой интерес.
Его дом стоял на небольшом возвышении, окруженный цереусами, и представлял собой одну из тех благочинных фрэнк-ллойдовских [16]построек, которые пышным цветом цвели здесь в конце пятидесятых — начале шестидесятых, когда сам Мастер открыл свою архитектурную школу северней Скоттсдейла. Сооружение, что и говорить, впечатляющее. Низкое, симметричное, сплошной камень и стекло, оно отлично вписывалось в ландшафт и внушало надежду на будущее, умершую задолго до того, как была построена темная квадратная коробка моего дома в Финиксе. Один из людей Большого Человека вышел встретить меня и проводил внутрь, позволив припарковать мой грязный говномобиль рядом с настоящей армадой сияющих мерседес-бенцев. Внутри дом впечатлял так же, как и снаружи. Много света. Пальмы в кадках. Полы твердолиственного дерева и мебель в тон. Меня провели через широченные двери и впустили в гостиную раз в пять больше всей моей квартиры.
— Он здесь, — объявил шестерка вместо представления. И я наконец встретился с Большим Человеком. Разумеется, я слышал о нем. Да и кто в Финиксе не слышал? Но я никогда не встречался с ним, не видел его и не говорил с ним. Я смотрел на человека перед собой, испытывая разочарование. Я ожидал чего-то более впечатляющего. Сиднея Гринстрита, [17]может быть. Орсона Уэллса. [18]А мне навстречу поднялся с кушетки похожий на Ричарда Дрейфуса [19]человек, пожал мне руку и представился Винсентом Прессменом.
Были времена, когда я даже не стал бы отвечать на его звонок. Я работал исключительно на хороших парней, придерживался всех основных правил, чтобы сохранить лицензию детектива, имел дело только с законопослушными гражданами, попавшими в неприятности. Я по-прежнему старался поступать именно так, когда это было возможно, но теперь уже встречались темные пятна, и, стараясь осмыслить свое поведение, я иногда, одинокими ночами, думал о том, что делаю, и понимал — наверное, я не так уж чист и честен, как мне хотелось бы.
А это всего лишь многословное объяснение того, что теперь я берусь только за те дела, которые вызывают у меня интерес. Ведь в мире так много потерянных собак, пропавших подростков и многоженцев.
А дело Большого Человека меня заинтересовало.
Как я сказал, он поведал немного, но намеки воодушевляли. Вода, превратившаяся в кровь. Тень, двигавшаяся за ним из комнаты в комнату, от дома к дому. Непристойные звонки по отключенному телефону. Он заявил, будто не знает, кто за этим стоит, но у меня сложилось ощущение, что знает. Я решил, что смогу выступить посредником между ними, сведу их вместе, улажу все без суда и без всякой кровавой возни.
По крайней мере, таков был мой план.
Я сел, как было указано, в белое кресло, глядя на Большого Человека, сидевшего напротив, по другую сторону стеклянного кофейного столика. Он прочистил горло.
— Я слышал, вы занимаетесь этой чепухой, всякой сверхъестественной дрянью.
Я пожал плечами.
— Этот дом набивали «жучками» и снимали их, проверяли всеми известными электронными приборами, но никто так и не смог дать объяснения тому, что здесь творится.
— Но вы и не думаете, что в доме есть привидения.
Он сверкнул на меня ледяными стальными глазами, Ричард Дрейфус или нет, я впервые уловил то, что делало Винсента Прессмена самой опасной теневой фигурой на всем Юго-Западе.
— Я сказал вам, кто-то преследует меня.
Я кивнул, стараясь казаться спокойнее, чем был на самом деле.
— А я спросил вас, кто это.
Он вздохнул, потом жестом приказал всем остальным выйти из комнаты. Уставился на меня, глядя прямо в глаза. Я выдержал взгляд, хотя он уже начинал нервировать меня. Он молчал, пока мы не услышали, как захлопнулась дверь. Тогда он откинулся на кушетке, взглянул разок на дверь и заговорил:
— У меня работала горничная. Гватемальская сучка. Страшная, как смертный грех, но ее дочка лакомый кусочек. Майя, так ее звали. Худенькая. С большими сиськами. Вечно попадалась мне на глаза. Вообще-то я не люблю молоденьких, я же не педофил какой-нибудь, но эта крошка меня покорила. Ей было лет шестнадцать или около того, и она вечно слонялась поблизости в своем бикини, выходила среди ночи к холодильнику перекусить в одних трусиках и футболке. Ну, вы понимаете.
В общем, стерва-мамаша сделала мне предупреждение, осмелилась сказать, чтобы я лучше держался подальше от ее дочурки. Позже я видел дочку, у нее на щеке был синяк, словно ее ударили, побили. Я вызвал мамашу и сделал предупреждение ей,сказал: если хоть волосок упадет с головы ее девчонки, я прирежу ее саму и скормлю койотам. — Он улыбнулся. — Просто, понимаете, хотел ее припугнуть.
Я кивнул.
— И девчонка потом пришла, благодарила меня. Слово за слово, я позвал ее в спальню и… я ее трахнул. — Голос Большого Человека упал. — Дело в том, что, когда я кончил, открыл глаза, ее… ее не было. Она стала тряпичной куклой. Тряпичной куклой в человеческий рост. — Он замотал головой. — Не знаю, как это случилось, как они это сделали, но это произошло мгновенно. —
Он щелкнул пальцами. — Вот так! Я сжимал ее задницу, зарывал лицо в ее волосы, а в следующий миг ощутил, что ее ягодицы превратились в тряпку и я зарываю лицо в солому. Меня пронзил страх. Я выскочил из постели, а кукла усмехалась мне широкой тупой усмешкой, вышитой на ее роже. Он нервно облизнул губы.
— Она даже не была похожа на Майю. Вообще на человека. Я позвонил по внутреннему телефону, приказал своим людям убедиться, что мамаша с дочкой не покидали дом. Велел пойти за ними и найти, особенно мамашу. Когда я обернулся, постель была пуста. Даже кукла исчезла.
Он минуту помолчал.
— Они исчезли тоже, — предположил я. — Так ведь?
Он кивнул.
— Обе, и сразу после началась вся эта чепуха. Я отдал приказ, велел моим людям найти горничную, схватить ее, но такое впечатление, что она как сквозь землю провалилась.
— Итак, вы хотите, чтобы я нашел женщину. Он подался вперед.
— Я хочу, чтобы вы покончили с этим дерьмом. Мне плевать, как вы это сделаете, только сделайте. Найдите ее. Если нужно, оставьте ее в покое, мне все равно. Я только хочу снять проклятие. — Он снова откинулся назад. — Потом, когда все это кончится, я решу, что с ней делать.
Я кивнул. Мы оба знали, что он собирается с ней сделать, но это была одна из тех вещей, о которых он не хотел говорить, г. я не хотел слышать.
Я подумал о Шмеле, и хотя воспоминания о той истории были свежи, эмоции утихли, и теперь все казалось почти забавным.
Ну, может, не забавным.
Любопытным.
Подобные вещи вызывают интерес.
— Как вы меня нашли? — спросил я. — Телефонная книга?
— Я же сказал, я слышал, вы разбираетесь в подобных вещах.
— От кого? Он улыбнулся:
— У меня свои источники.
Это мне не понравилось. Я никому не рассказывал о Шмеле, а те, кто знал, были либо мертвы, либо бежали.
— Еще говорят, вы связаны с нелегалами. Я подумал, это будет кстати.
— У вас хороший слух.
— Я не был бы там, где я есть, если бы не делал этого. Я, кажется, слишком долго глядел на него.
— Ладно, — произнес я. — Я возьмусь за дело. Но это будет стоить две с половиной тысячи плюс расходы. Сумма была гораздо выше той, что я просил обычно, но я знал, Большому Человеку она по карману.
Он согласился с моими условиями, не споря. Я понял, что мог бы и должен был запросить больше. Но в подобных вещах я никогда не смыслил, и вот снова моя наивность исключила меня из списка тех, кто в день выплаты получит хороший куш.
— У вас имеется фотография горничной? — спросил я. — И имя? Он покачал головой.
— Даже имени не знаете?
— Я никогда не звал ее по имени. Это было мне безразлично. — Он махнул в сторону холла. — Может, Джонни или Тони знают.
Неведение сильных мира сего. Я забыл принять его во внимание.
Быстро вошел один из холуев. Прессмен спросил, как звали горничную, но тот тоже не знал, он поспешно вышел и вскоре вернулся, отрицательно качая головой.
Большой Человек усмехнулся:
— Полагаю, это означает, что мы забыли выплатить налог на ее социальное обеспечение.
— Но девушку-то звали Майя? — переспросил я. Он кивнул.
— Значит, мать Майи. Начну с этого.
— Делайте, что нужно, — произнес он. — Но я хочу получить результат. Я жду от людей завершения работы, ради которой их нанимают, и я не люблю разочаровываться. Мы понимаем друг друга?
Момент был совершенно киношный. Должно быть, он смотрел те же фильмы, что и я, и старательно играл свою роль, но меня охватило такое чувство, словно я продал душу Банде, словно прыгнул выше головы, загнал самого себя в угол и теперь стою перед выбором, плыть или тонуть. Жуткое чувство.
Но в нем было и что-то будоражащее.
Я кивнул, и мы с Прессменом пожали друг другу руки. Пришлось напомнить себе, что не следует подпадать под влияние всего этого блеска. Это нехорошие парни, сказал я себе. Я лишь временно работаю на них. Я вовсе не один из них и никогда не хотел бы стать таким.
Я поехал через пустыню обратно. Был лишь один известный мне человек, способный разобраться в этом, Гектор Маркес. Гектор когда-то был борцом, местным чемпионом в полутяжелом весе, несколько лет назад на него наехал Армстронг со своими жлобами, его обвинили в похищении платежной ведомости, к которой он не имел никакого отношения. Я нашел ему хорошего адвоката, Ярда Стивенса, старого приятеля, который был кое-чем обязан мне, но даже этого оказалось недостаточно, чтобы опровергнуть сфабрикованные улики и показания нанятых Армстронгом свидетелей, и Ярд сказал мне в неофициальной беседе, что лучший вариант для Гектора — исчезнуть. Я передал его слова, и с тех пор ордер на арест Гектора так и лежит.
Я не видел Гектора после его исчезновения, но я знал кое-кого, кто знал кое-кого, кто мог бы связаться с ним, и я навел справки. Я ожидал, что потребуется междугородный телефонный звонок, что Гектор скрывается в Техасе или Калифорнии, но он по-прежнему находился здесь, в Долине, и женщина, которая говорила от его имени, сообщила, что он готов встретиться со мной.
Мы назначили встречу на полночь.
Саус-Маунтин-Парк.
Здесь полегло немало народу, и, хотя городские власти не один десяток лет пытались улучшить его репутацию, парк оставался пристанищем бандитов, пьяных краснорожих юнцов и ненароком забредших наивных парочек, ищущих уединения.
Иными словами, не самое подходящее место для семейных пикников.
Вид, однако, был потрясающий, и когда я вышел из машины и поглядел со стоянки, я увидел огни Долины, тянущиеся от Пеории до Апачей. Финикс ночью казался чище. Огни пробивались сквозь смог, и все стало совсем как в кино, напоминая, как оно было в старые добрые времена.
Меня внезапно осветили фарами, я развернулся и увидел три мужских силуэта на фоне припаркованного «шевроле». Один из мужчин двинулся ко мне.
Прошло три года с тех пор, как я видел Гектора, и он определенно постарел. Ему, наверное, было около тридцати, но он выглядел как человек, разменявший пятый десяток, прежнее лучащееся оптимизмом лицо было погребено под морщинами и складками разочарований и растаявших иллюзий. Тело борца порядком обрюзгло.
— Гектор, — позвал я.
Он подошел ко мне to обнял. Объятие длилось несколько дольше, чем требует ритуал, и я в первый раз понял, что он искренне и по-настоящему скучал по мне. Я не знал, почему он не показывался, если по-прежнему жил в Долине, единственное предположение — не хотел навлекать на меня неприятности. И я почувствовал себя виноватым за то, что сам не пытался его найти.
Он отступил назад и оглядел меня.
— Как дела, приятель?
— Моя жизнь не переменилась.
— Надежная.
— Как скала.
Он засмеялся, и я увидел у него металлический зуб.
— Не знаю, сказала ли тебе Лиз, что я занимаюсь одним делом, и мне нужна гватемальская ведьма, которая когда-то работала горничной. У нее есть дочь Майя. Я подумал, ты мог бы меня познакомить с кем-нибудь, чтобы было от чего оттолкнуться.
Гектор минуту подумал.
— Я мало знаю о гватемальцах. Ты поговори с Марией Торрес. Она держит небольшой винный погребок в центре между Южной и Главной. В старом доме возле Ветеранов. Ее сын женат на гватемалке. Она может тебе помочь.
— И ты не мог сказать мне этого по телефону? — я пихнул его под ребро. — Мне пришлось тащиться сюда посреди ночи?
— Я хотел повидаться с тобой, брат.
Я улыбнулся ему. Я не слишком чувствительный парень, но я сжал его плечо.
— Я тоже хотел повидаться с тобой, Гектор. Рад снова видеть тебя.
Мы немного поговорили о жизни, но было очевидно, что приятели Гектора начинают беспокоиться, и, когда вспыхнули фары и раздался гудок, он сказал, что, пожалуй, пойдет.
— Я позвоню, — пообещал я. — Выберемся куда-нибудь вместе. Днем. Подальше от Финикса.
Он помахал рукой.
На следующее утро я узнал, что Гектора выследили.
Мне позвонил Армстронг. Торжествует, понял я. Он сказал, Гектора нашли в мусоросжигателе, обгоревшего до неузнаваемости. У него были выбиты зубы, а подушечки пальцев срезаны, чтобы личность невозможно было установить. Копам, однако, удалось установить личности тех, кто с ним был, и одна из женщин, пришедших за телом своего мужа, сказала, что Гектор общался с этими парнями, а прошлой ночью уехал вместе с ними, и это, скорее всего, его тело.
Лейтенант помолчал, смакуя историю.
— От того мусорника жутко воняло.
Я повесил трубку, меня мутило. И тут же снова схватился за телефон и набрал номер Большого Человека. Я был в таком бешенстве, что рука заболела, так сильно я вцепился в трубку, и когда он сам ответил на звонок и произнес мягкое и тягучее «алло», все, что я сумел, это не наорать на него.
— Вы убили Гектора Маркеса, — заявил я с ходу.
— Это не…
— Вы расчудесно знаете, кто это, и вы убили Гектора Маркеса.
— Простите. Я не знаю человека с таким именем.
— Я выхожу из дела. Ищите себе другого подхалима выполнять грязную работу.
— Я бы этого не хотел. — Большой Человек понизил голос, в нем звучала угроза.
— Черт вас побери. Он вздохнул:
— Послушайте, мне жаль. Если что-то случилось с кем-то из ваших знакомых — а я не говорю, что так оно и есть или что я имею к этому какое-то отношение, — должно быть, это ошибка. Если хотите, я разузнаю для вас подробности.
— Я хочу получить от вас гарантии, что ничего подобного впредь не произойдет. Если я буду продолжать работать, мне нужно ваше слово, что никого не убьют, ни на кого, с кем я встречаюсь, не нападут. Хотите следить за мной, прекрасно. Но если я получаю от кого-то информацию, это не значит, что человек имеет отношение к этому делу. Вам придется позволить мне работать, как я привык, иначе я умываю руки. Можете угрожать мне чем угодно, но таковы мои условия, мои правила. И так будет. Соглашайтесь, или я ухожу.
— Я понял, — произнес он примирительно. — Небольшое недоразумение. Как я уже сказал, я не имею никакого отношения к тому, что произошло с вашим другом. Полагаю, у меня достаточно влияния, и я могу обещать вам: ничего подобного не повторится. Даю вам слово и сожалею о вашей потере. — Он помолчал. — Нашли какие-нибудь зацепки?
— Гектор был моим другом.
— Я же сказал, сожалею.
Я все еще был в ярости, но у меня хватило ума не продолжать. Я мог быть смелым, когда злился, но я не был дураком. Я тяжело вздохнул.
— Гектор назвал мне имя женщины, которая сможет ввести меня в гватемальскую диаспору. Я покручусь там. Посмотрю, что можно узнать о Майе и ее матери.
В трубке повисло молчание, но я догадался, что он кивает.
— Держите меня в курсе, — произнес он.
— Разумеется.
Я по-прежнему пребывал в ярости, но сделал вид, что это не так, и мы закончили беседу на фальшивой примирительной ноте. Повесив трубку, я задумался, каким должен быть человек, чтобы так легко относиться к чужой жизни, заказывать убийство, как другие заказывают обед, и решил, человек, способный на такое, считает вполне законным изнасилование дочери своей прислуги.
И этот человек — мой клиент.
Мне не хотелось думать об этом, и я побрел в кухню готовить пробуждающий утренний кофе.
Когда я приехал, винный погребок Марии Торрес был закрыт, поэтому я зашел в ближайший «Макдональдс» выпить кофе. Там оказалась толпа головорезов, вздыхающих под дверьми занятых уборных, и куча враждебных физиономий среди молча таращившихся из-за столиков посетителей, поэтому я заплатил, забрал закрытый крышкой стакан и вышел дожидаться в машине.
Ждать пришлось недолго. Не успел кофе остыть, чтобы его можно было пить, как смуглая толстуха в белой гофрированной юбке прошла по улице и остановилась перед запертой лавкой. Она перебрала массивную связку ключей, открыла одним из них дверь и перевернула табличку в витрине с «Закрыто» на «Открыто».
Я пошел поговорить с ней.
Женщина в самом деле оказалась Марией Торрес. И когда я сообщил, что Гектор сказал, будто бы она может свести меня с гватемалкой, которая, вроде бы, знает мать Майи, она закивала и принялась рассказывать на ломаном английском запутанную историю о своем сыне, как он познакомился и женился на этой гватемальской девчонке против ее воли и воли семьи. Она явно не слышала, что случилось с Гектором, а я не хотел говорить ей, поэтому я просто ждал, слушал, кивал, и когда она наконец сообщила мне имя и адрес своей невестки, я записал их.