Страница:
— Заставьте ее это выпить, — сказал он.
Старик попробовал дать стакан жене в руку, но она, не понимая, что происходит, стала колотить его руками, выплескивая содержимое стакана на пол. Бэлфор растерялся. Пул покачал головой и вздохнул:
— Да, нужна помощь.
Грей и Джекуорт в это время уединились у камина с бутылкой хлебной водки, но, услышав разговор, они обменялись взглядами и встали. Грей взял женщину за руки, а Джекуорт, усмехаясь, — за ноги. Только она открыла рот, чтобы что-то выкрикнуть, Пул выхватил стакан у ее мужа и влил содержимое прямо ей в рот.
Миссис Бэлфор подавилась лекарством и часть его выплюнула на пол, но той части, что попала ей в горло, оказалось достаточно, чтобы меньше чем через минуту она снова уснула.
— Что вы там смешали? — спросил Стивенсон.
— О, достаточно простое средство, — сказал Пул. — Если повезет, она будет спать до утра. Мы сможем осмотреть ногу, и она ничего не почувствует. — Он посмотрел на мистера Бэлфора. — Резать я ничего не хочу. По крайней мере пока. Но вам не следовало затягивать жгут так сильно. Я попытаюсь ее вылечить, но не знаю, удастся ли это. Время, как и всегда, — главный судья. И обстоятельства, конечно.
Мистер Бэлфор кивнул.
Стивенсона и миссис Рейли Пул выбрал себе в помощники, решив, что Грей и Джекуорт слишком грубы для такой работы. То, как этот толстяк вправлял поломанную кость, сильно впечатлило Стивенсона. Он не мог не отвернуться, когда Пул засовывал торчащую кость в рваную рану, а потом поворачивал и вытягивал ногу миссис Бэлфор, пока не почувствовал, что поломанные концы не притерлись и не соединились. Несмотря на то что процесс вошел в свою решающую стадию, Пул не терял хладнокровия, работал быстро, не проливая лишней крови. Они взяли две длинные, изъеденные червями доски для малой берцовой кости и привязали их веревками, нарезанными из шкуры ондатры. Пул никак не мог решить, что же делать с открытой раной, но потом подумал, что ее можно зашить с помощью кетгута [30]и костяной иглы, которые он использовал для сшивания шкур. Стивенсон снова отвернулся. Он уговаривал себя, что в любом случае миссис Бэлфор еще повезло, что она оказалась в Шкурятнике. Тут Пул завершил процедуру, облив рану низкосортным виски. Когда янтарная жидкость стала капать на шов, миссис Бэлфор вздрогнула в вынужденном сне. Пул достал два одеяла: одним укрыл бедную женщину, другое дал ее мужу, который устроился на ночь рядом с женой.
В то время пока они занимались пожилой леди и приводили себя в порядок, Джекуорт и Грей уговорили бутыль самогона и без сознания рухнули прямо на полу перед гаснущим огнем.
— Пусть так и спят, — сказал Пул, взяв пару вшивых попон, которыми бережно укрыл спящих мужчин.
Порывшись в залежах шкур, он нашел кусок хлопчатобумажной ткани и завесил им угол комнаты, отгородив таким образом спальное место миссис Рейли. Для нее хозяин подыскал более или менее мягкое и чистое одеяло, из нескольких шкурок сделал небольшой матрас на полу.
— У меня тут нет ничего подходящего для женщин, — сказал он, — и вам придется обойтись лишь этим. Здесь редко бывают гости.
Миссис Рейли, поблагодарив Пула и пожелав всем спокойного сна, скрылась за занавеской, поглаживая свой живот. Пул собрал еще несколько шкур и бросил их на пол рядом со своей кроватью.
— А это для вас, — сказал он.
— Превосходно, — ответил Стивенсон.
Хозяин затушил свечи и лампы, и теперь комнату освещали лишь тлеющие угли в камине. Стивенсон снял ботинки и сюртук, расстегнул верхние пуговицы на брюках, на сорочке и тоже лег спать.
Шкурятник быстро заполнился храпом.
Стивенсона разбудил дождь. Дождь и кашель. Буря, угрожающе преследовавшая путников в течение всего долгого пути, все-таки их настигла. Дождь заливал в щели в стенах комнаты. Вода просачивалась сквозь дыры в окнах и двери. Воздух становился влажным. Это вызвало у Стивенсона отчаянный приступ кашля.
Сначала кашель был редким, и Стивенсон мог отдышаться и успокоиться, однако приступы возобновлялись опять и опять, так что он уже не мог уснуть.
Стивенсон сполз с меховой подстилки и направился к двери, чтобы подышать свежим воздухом. Стараясь не разбудить остальных, он вышел под ночной дождь. Его ноги в одних лишь чулках утопали в грязи по самые лодыжки, но небольшой навес над входом спасал голову от ливня. Кашель, однако, не прекращался.
Стивенсон согнулся пополам, когда боль пронзила его грудь. Боль была такой сильной, какой он еще никогда не испытывал. Легкие горели огнем. В горле, казалось, застряло что-то влажное и большое: невозможно было набрать достаточно воздуха, чтобы откашляться. Он открывал рот так широко, насколько мог, хватался за пустоту грязными руками, как будто собирался ладонями начерпать воздуха в легкие. Он задыхался. Он умирал.
Когда уже темнело в глазах, перед мысленным взором Стивенсона возникло милое лицо Фанни. Тогда он сделал последнее усилие над собой, чтобы вдохнуть. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что никогда больше не поцелует Фанни, не почувствует на своих губах ее губы.
И вдруг от сильного удара в спину он упал. Чья-то рука схватила его за волосы и резко дернула вверх. Затем последовал второй удар. И еще. После четвертого удара Стивенсону удалось-таки откашляться. Он сплюнул вязкую мокроту в черную грязь под ногами и с судорожным хрипом набрал полные легкие влажного воздуха. Ничего более сладкого на вкус он еще не пробовал. Стивенсон глубоко вдохнул и прочистил горло. Его! снова ударили по спине. На этот раз напрасно, потому что дышал он уже нормально, только слезы текли из глаз.
— Полегчало?
Стивенсон повернулся в скользкой грязи и увидел Пула, насквозь промокшего под дождем. Пул посмотрел ему прямо в глаза и протянул руку, чтобы помочь встать.
— Благодарю вас, сэр.
— Я услышал шум. Ну и вид у вас!
— Я полагаю, мистер Пул, — сказал Стивенсон сквозь стихающий кашель, — вы только что спасли мне жизнь.
Пул пожал плечами и улыбнулся. Он выглядел обеспокоенным.
— Всего лишь несколько хлопков по спине, вот и все. Может, и без меня обошлось бы. Как давно у вас туберкулез?
— Всю жизнь. Так или иначе, я заболел им, когда еще был мальчишкой.
Буря стихала, и Стивенсон шагнул из-под навеса, так чтобы прохладные капли смыли с лица пот и слезы. Он глубоко вдохнул, радостно почувствовав, что приступ закончился.
— Мало приятного, — сказал Пул. — Но вы бьете все рекорды, все еще оставаясь в живых. Поразительно! Наша маленькая жизнь полна больших неприятностей. Как-нибудь лечитесь?
— Все без толку. Я путешествую. Еду в ту страну, где климат более подходящий, по крайней мере на какое-то время. Не ожидал, что эта страна будет столь… негостеприимной.
— Эта страна может быть и жестокой.
Стивенсон снова шагнул под навес. Пул тем временем зажег черут, [31]и они вдвоем стали вглядываться в ночь.
— Мне говорили об этом. Но я думал, что только зимой.
— Слышали о Доннерах, да? Ну, я думаю, уже любой о них знает.
— Я не знал, пока мистер Джекуорт не рассказал мне эту историю, когда мы шли сюда. Ужасно.
— Ничего вы и теперь не знаете, мой друг. Стивенсон поднял брови:
— Вы не…
— И видел, и делал многое, — сказал Пул, стараясь не встречаться со Стивенсоном глазами. — Это жестокая страна, а жизнь еще более жестокая штука. И вы на самом деле ничего и не поймете, пока не станете частью всего этого. Некоторые люди наш образ жизни называют жестоким, но все относительно. Видели когда-нибудь, как кот играет с мышью? Лиса с цыпленком или медведь с овцой? Поедание живьем — закон природы, и только мы, люди, называя себя цивилизованными, высказываем высокомерные идеи на этот счет. Идеи о том, что мы заслуживаем лучшего, чем быть заживо съеденным. Лучшего, чем то, что предлагает нам природа.
— И мы?
Пул пожал плечами:
— Возможно, некоторые из нас. Не все.
— Но, я уверен, путь цивилизации, ее главное достоинство состоит в том, чтобы избегать жестокости. Мы должны радоваться нашей уникальной способности быть выше жестокости, превосходить природу. Даже если она часть нашей собственной личности.
— Вы так думаете? Думаете, что кто-нибудь может быть выше природы? Что это возможно?
Пул снова пристально взглянул на Стивенсона, который хотел ответить утвердительно, но не желал спорить с человеком, только что спасшим ему жизнь. И Пул сам ответил на свой вопрос:
— Спросите об этом у Доннеров.
Когда буря разразилась с новой силой, Стивенсон почувствовал приближение очередного приступа, поэтому Пул увел его внутрь, подальше от дождя. Мистер Бэлфор поднял было голову, нахмурился, но снова погрузился в сон. Он спал рядом с женой, которая так и не пришла в себя. Джекуорт и Грей продолжали храпеть на полу, а миссис Рейли, видимо, уже проснулась, так как за занавеской чувствовалось какое-то движение.
— У меня кое-что есть, что вам немного поможет, — прошептал Пул и повел Стивенсона к полкам, где стояла коллекция кувшинов и мензурок. Он встал на стул, чтобы достать с верхней полки бутылку со светлой жидкостью. — Попробуйте.
— Что это?
— Настойка опия. В основном. Попробуете? Стивенсон кивнул.
— Эффект хороший, но недолгий. Последствия такие, как если выпить баррель дешевого джина. На ночь вам хватит, — предположил Пул.
Стивенсон подумал и кивнул. Толстяк наполнил мерный стакан. Стивенсон поднял его вверх, будто хотел произнести тост.
— А вы не считаете, что это как раз противоречит природе? — спросил Стивенсон. Он явно хотел пошутить.
— Иногда вмешательства необходимы. И это поможет вам спокойно провести ночь, — повторил Пул безрадостно.
Стивенсон опрокинул стакан. Микстура оказалась настолько сильной, что Пулу пришлось помочь ему дойти до импровизированной постели.
Нормально дыша, Стивенсон уснул уже через пару секунд.
Проснулся он от такого знакомого запаха крови.
Стивенсон так привык, что ночью ему приходилось плеваться кровью, что и не задумался о том, откуда она взялась. Благодаря опию теперь можно было размышлять о чем угодно, не только о боли. Дождь закончился, и утренний солнечный свет стал пробуравливать ему веки, словно вязальные спицы. Стивенсон постарался поднять голову, но не смог этого сделать и решил еще немного полежать, наслаждаясь спокойным дыханием. Легкие совсем не болели. Высохшая грязь комьями лежала на шкурах и на полу под ним. Когда он поднял руки, чтобы протереть сонные глаза, оказалось, что и они все в грязи.
Запах крови был очень сильным.
Стивенсон постарался принять полулежачее положение и посмотрел вниз на свою рубашку. Он увидел, что она грязная, но крови на ней не видно. Дотронулся пальцами до губ — на них также не было никаких следов крови. Запах, однако, продолжал его одолевать.
Стивенсон оглянулся назад и увидел согнутую спину спящего Пула, его слегка поднимающиеся и опускающиеся округлые плечи. Осмотрев комнату, он смог различить ноги Грея и Джекуорта за прилавком. Видимо, за ночь они так ни разу и не проснулись. Бэлфор тоже молчал. Пошатываясь, Стивенсон встал на ноги и украдкой взглянул на занавешенный угол миссис Рейли.
Кусок материи лежал на полу, так что можно было увидеть ничем не прикрытое тело молодой женщины, распластавшееся поперек меховой постели. Смутившись, Стивенсон отвел глаза в сторону, но, даже не видя ее, он понял: что-то здесь не так.
Откуда же исходит этот кровавый запах?
Стивенсон повернулся обратно к миссис Рейли. Он сделал осторожный шаг и увидел, что груда шкур, на которой она спала, была темной и влажной. Женщина была полностью обнажена, и, хотя сначала его взгляд упал на выпуклость ее открытой груди, потом он увидел: что-то темное сидит на ее животе. Когда Стивенсон приблизился, у него закружилась голова от запаха свежей крови. На животе миссис Рейли ничего не лежало, живот был разрезан, выпотрошен, а его содержимое вывернуто наружу. Разрез тянулся от места между ногами до пупа. Большая часть внутренностей была аккуратно сложена рядом.
— Джекуорт, — прошептал Стивенсон.
Он обернулся, но не заметил никакого движения со стороны пары ног, выглядывающих из-за прилавка. Стивенсон схватил за горлышко пустую бутылку из-под виски как дубинку, стремительно подошел к прилавку, поднимая бутылку высоко над головой, и повернул за угол.
Ноги были отделены от тел. Кровавые, ампутированные конечности были аккуратно сложены на полу, а остальных частей ни Грея, ни Джекуорта нигде не было видно. Стивенсон опустил бутылку и несколько раз открыл и закрыл глаза. Он хотел убедиться в том, что, скорее всего, попал в ловушку опиумного кошмара.
Вид и запах тел Бэлфоров — голова мужа на плечах жены и наоборот — в конечном счете убедил его в обратном. Шинированная нога старухи была аккуратно отрезана.
Стивенсон внимательно осмотрел последствия кровавой бойни. Его голова все еще кружилась от наркотика и пережитого шока.
Что же случилось? Кто мог это сделать? Какое животное…
Пул.
Стивенсон снова схватил бутылку и отбил донышко о прилавок. Держа оружие за горлышко, он направился к хозяину — еще несколько часов назад его спасителю, который все еще лежал в своей кровати.
Стивенсон слышал тяжелое дыхание толстяка. Теперь он заметил, что одеяло и соломенный матрас хозяина пропитаны засохшей кровью.
Стивенсон приблизился к нему. Пул медленно перевернулся. Его глаза были стеклянными, а лицо в красных пятнах.
Стивенсон придвинулся еще ближе и увидел, что руки мужчины прижимают к груди что-то мокрое и темное.
Стивенсон занес над головой бутылку.
Пул тупо посмотрел на него, не делая никаких попыток защититься или хотя бы встать. Он просто лежал там, в своей пропитанной кровью пижаме.
— Зачем? — спросил Стивенсон.
Пул не ответил, не шелохнулся, даже не мигнул.
— Зачем? — требовал ответа Стивенсон, запинаясь. — Зачем вы это сделали?
— Съел заживо, — прошептал Пул. — Съел заживо. Стивенсону стоило значительных усилий оставаться на ногах и не терять сознания.
— … заживо, — прохрипел Пул.
Стивенсон опустил свое оружие. Он посмотрел Пулу в глаза и увидел лишь отражение утреннего солнца.
— Почему не меня? — спросил Стивенсон.
Пул тяжело сглотнул, и его взгляд скользнул вниз. Стивенсон глазами последовал за ним.
Мужчина раскрыл руки, чтобы показать Стивенсону, что в них. А там было нечто совершенно крошечное. Нельзя было ошибиться в том, что это было.
Он запихнул это в свой жирный рот.
Стивенсон закричал и поднял бутылку высоко над головой.
На коже Фанни при свете лампы сверкал пот, выступивший от их усилий. След спермы, засохшей на ее бедре, напоминал улитку, раковина которой закрывала мягкую кожу. Ее голова лежала на его плече, а он гладил ее длинные волосы. Она нежно держала в руке его изнуренный орган; его рука обхватила ее грудь.
— Он, наверное, очень долго был один, — сказала Фанни.
, — Дилижансы проезжали мимо, иногда останавливались. Возница Грей знал это место, знал его. Пул не был отшельником.
— Я пытаюсь понять, как он мог…
— Ты думаешь, я не пытался? Разве ты не знаешь, что теперь я не могу думать ни о чем другом?
Она не ответила.
— Кроме тебя, — добавил он. И поцеловал ее волосы.
— Он мог и с тобой поступить точно так же, — сказала она и задрожала. — Так легко. Почему он не сделал этого, Робби? Почему он оставил тебе жизнь?
— Нет никаких причин. Возможно, потому что он спас меня ночью.
— Он спасал и старуху тоже. Но ей это не помогло.
— Да. Я не знаю. Именно поэтому я так и говорю. В его поступке лишь безумие — так какой смысл искать логику, причину в таких вещах?
— И не было никакого намека? Ты не чувствовал, я не знаю, исходящей от него опасности или угрозы?
— Совсем. Как я уже говорил, наш с ним ночной разговор о человеческой природе и качестве цивилизации был немного специфическим, но ночью это были всего лишь слова. Или я только так думал. И если бы ты видела, как он был обходителен с той старухой вечером — он казался настолько здравомыслящим, настолько хорошо осведомленным. Но как будто это был несколько другой человек, скрывающий внутри себя другого, того, которого я увидел позднее, понимаешь? Заключенный внутрь первого, ожидал своего часа, чтобы вырваться наружу. Но, проклятие, если бы я знал, что это за ключик, который открыл дверь и освободил монстра. Были ли это слова, которые я сказал ему? Поэтому ли он оставил меня в живых? Проклятие, если бы я вообще хоть что-то понимал в людях!
— Съел заживо, — прошептала Фанни.
— Что ты хочешь сказать?
— Это слова, которые он повторял тебе? Съел заживо?
— Да. Это все, что я мог разобрать. Но это не значит, что я их понял.
— Возможно, он описывал себя. Возможно, говорил о чем-то, что случилось с ним?
— Я не знаю, любовь моя, мне кажется, что я уже ничего не знаю. Я только чувствую себя потерянным. Как будто внутри меня сидит незнакомец.
— Съел заживо, — повторила Фанни.
Стивенсон повернул к ней голову, но, несмотря на тему разговора, он снова почувствовал желание. Фанни выскользнула из его объятий, села на него верхом, разрешив ему нежно войти в нее, и начала медленно раскачиваться на нем назад и вперед.
— Робби?
— Да, — застонал он.
— Ты не сказал мне, что сделал ты.
— А? — сказал он отвлеченно.
— Ты не закончил историю. Ты сказал, что в руках у тебя была бутылка и что ты занес ее над головой. Но не рассказал, что сделал дальше. Что случилось с Пулом.
— О Фанни. О моя Фанни!
Она схватила его голову и твердо посмотрела ему в глаза:
— Скажи мне, что ты сделал, Робби. Ты же знаешь, что все можешь рассказать мне. Ты можешь рассказать своей Фанни.
— Съел заживо. — Стивенсон стал задыхаться и взорвался внутри нее.
— Робби?
Луис Альберто Урреа
Сеньор Мендоса тридцать лет орудовал своей кистью. До сих пор помню, как старухи по дороге на рынок распекали его на все корки. Ничего необычного в том не было. Старухи иной раз принимались и за нас, особенно когда на рассвете шли на рынок, выстроившись в две колонны, в темных шалях, плотно обвязанных вокруг голов, чтобы купить кувшины теплого молока, в котором плавали коровьи шерстинки. Позже, выпив несколько чашек кофе с капелькой того самого шерстяного молока (процеженного сквозь старую тряпицу) и щедро сдобренного сахаром, они начинали признавать, что у некоторых людей есть и хорошие стороны. Только не у сеньора Мендосы.
А тот в свою очередь придерживался спорной точки зрения, объявив себя королем граффити всей Мексики. Но нам не нужен был король граффити.
Моя деревня называется Эль Росарио. Вероятно, потому мы так и задавались, что название происходит от слова «четки». Мы родом из Росарио, а значит, на нас лежит печать благословения, дающая некоторые привилегии. Все началось с какого-то испанского монаха — а может быть, это был испанский солдат, — по имени Бонифасио Рохас, у которого разорвались четки и бусины каскадом рассыпались по земле. Опустившись на колени, чтобы их собрать, он сотворил краткую молитву, прося всемилостивого Бога направить его к бусинам. Как всякий добропорядочный католик, он предложил Богу сделку: если Ты вернешь мне бусины, я построю храм на этом самом месте. Всемилостивый Бог обрушил на землю огни святого Эльма, и прямо под ними нашлись бусины. Бонифасио сумел оценить остроумие Всевышнего, когда под бусинами обнаружил бесконечную серебряную реку. Случилось это в 1655 году, третьего августа. В субботу.
Строительство церкви уничтожило остатки индейского поселения, а деревня Росарио стала центром провинции Чаметла. По неведомой причине монахи, пришедшие вслед за Бонифасио, пристрастились хоронить своих собратьев в толстых стенах собора из необожженного кирпича. Какой-то таинственный элемент в нашей почве мумифицирует тела, так они и стоят в стенах на протяжении пяти сотен лет. И когда стены осыпаются, то примерно раз в год то один, то другой из них выскакивает наружу с застывшей ухмылкой.
Во времена моего детства наступило временное затишье, когда за два года не появилось ни одной новой мумии. Мы даже начали думать, что похороненные отцы повылезли из стен все до одного. Удар грома доказал, что мы ошибались.
Сезон дождей у нас начинается неизменно шестого июня. В тот год, однако, дождь запоздал на день, но первый же раскат грома, возвестивший о приходе бури, был таким оглушительным, что полопались все оконные стекла на нашей улице. Ослы вырвались из сараев и помчались по деревне, брыкаясь направо и налево. Люди, жившие возле реки, клялись, что их куры снесли квадратные яйца. Еще много лет спустя в этом страшном небесном гневе видели причины всех случаев подагры, поноса, родимых пятен, пьянства и тех таинственных женских заболеваний, которые никто не может определить, но все называют «недомоганиями». Была и еще одна жертва громового раската — уцелевшая до того дня колокольня раскололась на части, и один толстый кусок глины свалился прямо на дорогу. Утром мы с кузеном Хайме пережили ужас, обнаружив мумифицированную руку, торчавшую из обломков, причем пожелтевший палец указывал прямо в небо.
— Евангелист, — сказал я.
— Даже в смерти, — сказал он.
Мы обошли груду, чтобы рассмотреть остальную часть мумии, и вздрогнули при виде написанного на груди монаха послания:
КАК Я ВАМ НРАВЛЮСЬ ТЕПЕРЬ?
УСОХ ДО ПРЕДЕЛА!
УМЕРЬ СВОЮ ГОРДЫНЮ ИЛИ УБИРАЙСЯ ПРОЧЬ!
— Сеньор Мендоса, — сказал я.
— Он повсюду, — сказал Хайме.
На дороге, ведущей от Эскуинапы на север, к нашей деревне, стоит столб, на котором написано:
РОСАРИО
НАСЕЛ. 8000
Ниже рукой сеньора Мендосы тщательно выведено:
В РАДИУСЕ 100 КМ НИКАКИХ ПРИЗНАКОВ РАЗУМНОЙ ЖИЗНИ
На краю поселка построен очень высокий мост, соединяющий берега реки Балуарте. Однажды, как рассказывает мой кузен Хайме, на перилах моста сидел юноша и дружески переругивался со своими друзьями. Его возлюбленная, девушка из хорошей семьи, в тот день надела белую блузочку. Она подбежала к нему, чтобы обнять, но вместо этого нечаянно столкнула его с насеста, и юноша упал, раскинув руки и ноги на ветру. Ее пришлось удерживать, иначе она кинулась бы вслед за ним. Пока он летел вниз, то все время выкрикивал ее имя, словно потерянное любовное письмо, закружившееся на ветру. Тела юноши так и не нашли. Говорят, девушка покинула родной поселок и вышла замуж. У нее родилось семеро сыновей, и каждого она назвала именем своего погибшего возлюбленного. Муж бросил ее. Возле того места на мосту, где произошла трагедия, сеньор Мендоса предложил нам:
НЕМЕДЛЕННО ВЗДЕРНУТЬ ВВЕРХ НОГАМИ ЛИЦЕМЕРОВ
На другом конце поселка стоит публичный дом, рядом с кладбищем. Это позволяет добропорядочным деревенским жителям избегать сразу двух тем — смерти и секса. На стене дома, выходящей на улицу, написано:
ПЕРЕВЕРНИ СВОЮ ГОРДОСТЬ НА СПИНУ
И ПЕРЕСЧИТАЙ ЕЕ ДРЫГАЮЩИЕ ЛАПКИ
А на каменной стене, возведенной прямо на мостовой перед кладбищем, появилось следующее изречение:
МЕНДОСА НИКОГДА ЗДЕСЬ НЕ СМЫКАЛ ВЕК
Что он имел в виду? В барах не утихали жаркие споры по этому поводу. Может быть, стоит понимать надпись буквально, что он, мол, никогда не спал между замшелых камней? Ну и что? А кто спал?
Нет, возражали другие. Надпись следует понимать философски — сеньор Мендоса всенародно заявляет, что никогда не умрет. Тут кто угодно взбесится. Шеф полиции Рэйес захотел знать: «Да кто он такой, этот сеньор Мендоса?»
Старик попробовал дать стакан жене в руку, но она, не понимая, что происходит, стала колотить его руками, выплескивая содержимое стакана на пол. Бэлфор растерялся. Пул покачал головой и вздохнул:
— Да, нужна помощь.
Грей и Джекуорт в это время уединились у камина с бутылкой хлебной водки, но, услышав разговор, они обменялись взглядами и встали. Грей взял женщину за руки, а Джекуорт, усмехаясь, — за ноги. Только она открыла рот, чтобы что-то выкрикнуть, Пул выхватил стакан у ее мужа и влил содержимое прямо ей в рот.
Миссис Бэлфор подавилась лекарством и часть его выплюнула на пол, но той части, что попала ей в горло, оказалось достаточно, чтобы меньше чем через минуту она снова уснула.
— Что вы там смешали? — спросил Стивенсон.
— О, достаточно простое средство, — сказал Пул. — Если повезет, она будет спать до утра. Мы сможем осмотреть ногу, и она ничего не почувствует. — Он посмотрел на мистера Бэлфора. — Резать я ничего не хочу. По крайней мере пока. Но вам не следовало затягивать жгут так сильно. Я попытаюсь ее вылечить, но не знаю, удастся ли это. Время, как и всегда, — главный судья. И обстоятельства, конечно.
Мистер Бэлфор кивнул.
Стивенсона и миссис Рейли Пул выбрал себе в помощники, решив, что Грей и Джекуорт слишком грубы для такой работы. То, как этот толстяк вправлял поломанную кость, сильно впечатлило Стивенсона. Он не мог не отвернуться, когда Пул засовывал торчащую кость в рваную рану, а потом поворачивал и вытягивал ногу миссис Бэлфор, пока не почувствовал, что поломанные концы не притерлись и не соединились. Несмотря на то что процесс вошел в свою решающую стадию, Пул не терял хладнокровия, работал быстро, не проливая лишней крови. Они взяли две длинные, изъеденные червями доски для малой берцовой кости и привязали их веревками, нарезанными из шкуры ондатры. Пул никак не мог решить, что же делать с открытой раной, но потом подумал, что ее можно зашить с помощью кетгута [30]и костяной иглы, которые он использовал для сшивания шкур. Стивенсон снова отвернулся. Он уговаривал себя, что в любом случае миссис Бэлфор еще повезло, что она оказалась в Шкурятнике. Тут Пул завершил процедуру, облив рану низкосортным виски. Когда янтарная жидкость стала капать на шов, миссис Бэлфор вздрогнула в вынужденном сне. Пул достал два одеяла: одним укрыл бедную женщину, другое дал ее мужу, который устроился на ночь рядом с женой.
В то время пока они занимались пожилой леди и приводили себя в порядок, Джекуорт и Грей уговорили бутыль самогона и без сознания рухнули прямо на полу перед гаснущим огнем.
— Пусть так и спят, — сказал Пул, взяв пару вшивых попон, которыми бережно укрыл спящих мужчин.
Порывшись в залежах шкур, он нашел кусок хлопчатобумажной ткани и завесил им угол комнаты, отгородив таким образом спальное место миссис Рейли. Для нее хозяин подыскал более или менее мягкое и чистое одеяло, из нескольких шкурок сделал небольшой матрас на полу.
— У меня тут нет ничего подходящего для женщин, — сказал он, — и вам придется обойтись лишь этим. Здесь редко бывают гости.
Миссис Рейли, поблагодарив Пула и пожелав всем спокойного сна, скрылась за занавеской, поглаживая свой живот. Пул собрал еще несколько шкур и бросил их на пол рядом со своей кроватью.
— А это для вас, — сказал он.
— Превосходно, — ответил Стивенсон.
Хозяин затушил свечи и лампы, и теперь комнату освещали лишь тлеющие угли в камине. Стивенсон снял ботинки и сюртук, расстегнул верхние пуговицы на брюках, на сорочке и тоже лег спать.
Шкурятник быстро заполнился храпом.
Стивенсона разбудил дождь. Дождь и кашель. Буря, угрожающе преследовавшая путников в течение всего долгого пути, все-таки их настигла. Дождь заливал в щели в стенах комнаты. Вода просачивалась сквозь дыры в окнах и двери. Воздух становился влажным. Это вызвало у Стивенсона отчаянный приступ кашля.
Сначала кашель был редким, и Стивенсон мог отдышаться и успокоиться, однако приступы возобновлялись опять и опять, так что он уже не мог уснуть.
Стивенсон сполз с меховой подстилки и направился к двери, чтобы подышать свежим воздухом. Стараясь не разбудить остальных, он вышел под ночной дождь. Его ноги в одних лишь чулках утопали в грязи по самые лодыжки, но небольшой навес над входом спасал голову от ливня. Кашель, однако, не прекращался.
Стивенсон согнулся пополам, когда боль пронзила его грудь. Боль была такой сильной, какой он еще никогда не испытывал. Легкие горели огнем. В горле, казалось, застряло что-то влажное и большое: невозможно было набрать достаточно воздуха, чтобы откашляться. Он открывал рот так широко, насколько мог, хватался за пустоту грязными руками, как будто собирался ладонями начерпать воздуха в легкие. Он задыхался. Он умирал.
Когда уже темнело в глазах, перед мысленным взором Стивенсона возникло милое лицо Фанни. Тогда он сделал последнее усилие над собой, чтобы вдохнуть. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что никогда больше не поцелует Фанни, не почувствует на своих губах ее губы.
И вдруг от сильного удара в спину он упал. Чья-то рука схватила его за волосы и резко дернула вверх. Затем последовал второй удар. И еще. После четвертого удара Стивенсону удалось-таки откашляться. Он сплюнул вязкую мокроту в черную грязь под ногами и с судорожным хрипом набрал полные легкие влажного воздуха. Ничего более сладкого на вкус он еще не пробовал. Стивенсон глубоко вдохнул и прочистил горло. Его! снова ударили по спине. На этот раз напрасно, потому что дышал он уже нормально, только слезы текли из глаз.
— Полегчало?
Стивенсон повернулся в скользкой грязи и увидел Пула, насквозь промокшего под дождем. Пул посмотрел ему прямо в глаза и протянул руку, чтобы помочь встать.
— Благодарю вас, сэр.
— Я услышал шум. Ну и вид у вас!
— Я полагаю, мистер Пул, — сказал Стивенсон сквозь стихающий кашель, — вы только что спасли мне жизнь.
Пул пожал плечами и улыбнулся. Он выглядел обеспокоенным.
— Всего лишь несколько хлопков по спине, вот и все. Может, и без меня обошлось бы. Как давно у вас туберкулез?
— Всю жизнь. Так или иначе, я заболел им, когда еще был мальчишкой.
Буря стихала, и Стивенсон шагнул из-под навеса, так чтобы прохладные капли смыли с лица пот и слезы. Он глубоко вдохнул, радостно почувствовав, что приступ закончился.
— Мало приятного, — сказал Пул. — Но вы бьете все рекорды, все еще оставаясь в живых. Поразительно! Наша маленькая жизнь полна больших неприятностей. Как-нибудь лечитесь?
— Все без толку. Я путешествую. Еду в ту страну, где климат более подходящий, по крайней мере на какое-то время. Не ожидал, что эта страна будет столь… негостеприимной.
— Эта страна может быть и жестокой.
Стивенсон снова шагнул под навес. Пул тем временем зажег черут, [31]и они вдвоем стали вглядываться в ночь.
— Мне говорили об этом. Но я думал, что только зимой.
— Слышали о Доннерах, да? Ну, я думаю, уже любой о них знает.
— Я не знал, пока мистер Джекуорт не рассказал мне эту историю, когда мы шли сюда. Ужасно.
— Ничего вы и теперь не знаете, мой друг. Стивенсон поднял брови:
— Вы не…
— И видел, и делал многое, — сказал Пул, стараясь не встречаться со Стивенсоном глазами. — Это жестокая страна, а жизнь еще более жестокая штука. И вы на самом деле ничего и не поймете, пока не станете частью всего этого. Некоторые люди наш образ жизни называют жестоким, но все относительно. Видели когда-нибудь, как кот играет с мышью? Лиса с цыпленком или медведь с овцой? Поедание живьем — закон природы, и только мы, люди, называя себя цивилизованными, высказываем высокомерные идеи на этот счет. Идеи о том, что мы заслуживаем лучшего, чем быть заживо съеденным. Лучшего, чем то, что предлагает нам природа.
— И мы?
Пул пожал плечами:
— Возможно, некоторые из нас. Не все.
— Но, я уверен, путь цивилизации, ее главное достоинство состоит в том, чтобы избегать жестокости. Мы должны радоваться нашей уникальной способности быть выше жестокости, превосходить природу. Даже если она часть нашей собственной личности.
— Вы так думаете? Думаете, что кто-нибудь может быть выше природы? Что это возможно?
Пул снова пристально взглянул на Стивенсона, который хотел ответить утвердительно, но не желал спорить с человеком, только что спасшим ему жизнь. И Пул сам ответил на свой вопрос:
— Спросите об этом у Доннеров.
Когда буря разразилась с новой силой, Стивенсон почувствовал приближение очередного приступа, поэтому Пул увел его внутрь, подальше от дождя. Мистер Бэлфор поднял было голову, нахмурился, но снова погрузился в сон. Он спал рядом с женой, которая так и не пришла в себя. Джекуорт и Грей продолжали храпеть на полу, а миссис Рейли, видимо, уже проснулась, так как за занавеской чувствовалось какое-то движение.
— У меня кое-что есть, что вам немного поможет, — прошептал Пул и повел Стивенсона к полкам, где стояла коллекция кувшинов и мензурок. Он встал на стул, чтобы достать с верхней полки бутылку со светлой жидкостью. — Попробуйте.
— Что это?
— Настойка опия. В основном. Попробуете? Стивенсон кивнул.
— Эффект хороший, но недолгий. Последствия такие, как если выпить баррель дешевого джина. На ночь вам хватит, — предположил Пул.
Стивенсон подумал и кивнул. Толстяк наполнил мерный стакан. Стивенсон поднял его вверх, будто хотел произнести тост.
— А вы не считаете, что это как раз противоречит природе? — спросил Стивенсон. Он явно хотел пошутить.
— Иногда вмешательства необходимы. И это поможет вам спокойно провести ночь, — повторил Пул безрадостно.
Стивенсон опрокинул стакан. Микстура оказалась настолько сильной, что Пулу пришлось помочь ему дойти до импровизированной постели.
Нормально дыша, Стивенсон уснул уже через пару секунд.
Проснулся он от такого знакомого запаха крови.
Стивенсон так привык, что ночью ему приходилось плеваться кровью, что и не задумался о том, откуда она взялась. Благодаря опию теперь можно было размышлять о чем угодно, не только о боли. Дождь закончился, и утренний солнечный свет стал пробуравливать ему веки, словно вязальные спицы. Стивенсон постарался поднять голову, но не смог этого сделать и решил еще немного полежать, наслаждаясь спокойным дыханием. Легкие совсем не болели. Высохшая грязь комьями лежала на шкурах и на полу под ним. Когда он поднял руки, чтобы протереть сонные глаза, оказалось, что и они все в грязи.
Запах крови был очень сильным.
Стивенсон постарался принять полулежачее положение и посмотрел вниз на свою рубашку. Он увидел, что она грязная, но крови на ней не видно. Дотронулся пальцами до губ — на них также не было никаких следов крови. Запах, однако, продолжал его одолевать.
Стивенсон оглянулся назад и увидел согнутую спину спящего Пула, его слегка поднимающиеся и опускающиеся округлые плечи. Осмотрев комнату, он смог различить ноги Грея и Джекуорта за прилавком. Видимо, за ночь они так ни разу и не проснулись. Бэлфор тоже молчал. Пошатываясь, Стивенсон встал на ноги и украдкой взглянул на занавешенный угол миссис Рейли.
Кусок материи лежал на полу, так что можно было увидеть ничем не прикрытое тело молодой женщины, распластавшееся поперек меховой постели. Смутившись, Стивенсон отвел глаза в сторону, но, даже не видя ее, он понял: что-то здесь не так.
Откуда же исходит этот кровавый запах?
Стивенсон повернулся обратно к миссис Рейли. Он сделал осторожный шаг и увидел, что груда шкур, на которой она спала, была темной и влажной. Женщина была полностью обнажена, и, хотя сначала его взгляд упал на выпуклость ее открытой груди, потом он увидел: что-то темное сидит на ее животе. Когда Стивенсон приблизился, у него закружилась голова от запаха свежей крови. На животе миссис Рейли ничего не лежало, живот был разрезан, выпотрошен, а его содержимое вывернуто наружу. Разрез тянулся от места между ногами до пупа. Большая часть внутренностей была аккуратно сложена рядом.
— Джекуорт, — прошептал Стивенсон.
Он обернулся, но не заметил никакого движения со стороны пары ног, выглядывающих из-за прилавка. Стивенсон схватил за горлышко пустую бутылку из-под виски как дубинку, стремительно подошел к прилавку, поднимая бутылку высоко над головой, и повернул за угол.
Ноги были отделены от тел. Кровавые, ампутированные конечности были аккуратно сложены на полу, а остальных частей ни Грея, ни Джекуорта нигде не было видно. Стивенсон опустил бутылку и несколько раз открыл и закрыл глаза. Он хотел убедиться в том, что, скорее всего, попал в ловушку опиумного кошмара.
Вид и запах тел Бэлфоров — голова мужа на плечах жены и наоборот — в конечном счете убедил его в обратном. Шинированная нога старухи была аккуратно отрезана.
Стивенсон внимательно осмотрел последствия кровавой бойни. Его голова все еще кружилась от наркотика и пережитого шока.
Что же случилось? Кто мог это сделать? Какое животное…
Пул.
Стивенсон снова схватил бутылку и отбил донышко о прилавок. Держа оружие за горлышко, он направился к хозяину — еще несколько часов назад его спасителю, который все еще лежал в своей кровати.
Стивенсон слышал тяжелое дыхание толстяка. Теперь он заметил, что одеяло и соломенный матрас хозяина пропитаны засохшей кровью.
Стивенсон приблизился к нему. Пул медленно перевернулся. Его глаза были стеклянными, а лицо в красных пятнах.
Стивенсон придвинулся еще ближе и увидел, что руки мужчины прижимают к груди что-то мокрое и темное.
Стивенсон занес над головой бутылку.
Пул тупо посмотрел на него, не делая никаких попыток защититься или хотя бы встать. Он просто лежал там, в своей пропитанной кровью пижаме.
— Зачем? — спросил Стивенсон.
Пул не ответил, не шелохнулся, даже не мигнул.
— Зачем? — требовал ответа Стивенсон, запинаясь. — Зачем вы это сделали?
— Съел заживо, — прошептал Пул. — Съел заживо. Стивенсону стоило значительных усилий оставаться на ногах и не терять сознания.
— … заживо, — прохрипел Пул.
Стивенсон опустил свое оружие. Он посмотрел Пулу в глаза и увидел лишь отражение утреннего солнца.
— Почему не меня? — спросил Стивенсон.
Пул тяжело сглотнул, и его взгляд скользнул вниз. Стивенсон глазами последовал за ним.
Мужчина раскрыл руки, чтобы показать Стивенсону, что в них. А там было нечто совершенно крошечное. Нельзя было ошибиться в том, что это было.
Он запихнул это в свой жирный рот.
Стивенсон закричал и поднял бутылку высоко над головой.
На коже Фанни при свете лампы сверкал пот, выступивший от их усилий. След спермы, засохшей на ее бедре, напоминал улитку, раковина которой закрывала мягкую кожу. Ее голова лежала на его плече, а он гладил ее длинные волосы. Она нежно держала в руке его изнуренный орган; его рука обхватила ее грудь.
— Он, наверное, очень долго был один, — сказала Фанни.
, — Дилижансы проезжали мимо, иногда останавливались. Возница Грей знал это место, знал его. Пул не был отшельником.
— Я пытаюсь понять, как он мог…
— Ты думаешь, я не пытался? Разве ты не знаешь, что теперь я не могу думать ни о чем другом?
Она не ответила.
— Кроме тебя, — добавил он. И поцеловал ее волосы.
— Он мог и с тобой поступить точно так же, — сказала она и задрожала. — Так легко. Почему он не сделал этого, Робби? Почему он оставил тебе жизнь?
— Нет никаких причин. Возможно, потому что он спас меня ночью.
— Он спасал и старуху тоже. Но ей это не помогло.
— Да. Я не знаю. Именно поэтому я так и говорю. В его поступке лишь безумие — так какой смысл искать логику, причину в таких вещах?
— И не было никакого намека? Ты не чувствовал, я не знаю, исходящей от него опасности или угрозы?
— Совсем. Как я уже говорил, наш с ним ночной разговор о человеческой природе и качестве цивилизации был немного специфическим, но ночью это были всего лишь слова. Или я только так думал. И если бы ты видела, как он был обходителен с той старухой вечером — он казался настолько здравомыслящим, настолько хорошо осведомленным. Но как будто это был несколько другой человек, скрывающий внутри себя другого, того, которого я увидел позднее, понимаешь? Заключенный внутрь первого, ожидал своего часа, чтобы вырваться наружу. Но, проклятие, если бы я знал, что это за ключик, который открыл дверь и освободил монстра. Были ли это слова, которые я сказал ему? Поэтому ли он оставил меня в живых? Проклятие, если бы я вообще хоть что-то понимал в людях!
— Съел заживо, — прошептала Фанни.
— Что ты хочешь сказать?
— Это слова, которые он повторял тебе? Съел заживо?
— Да. Это все, что я мог разобрать. Но это не значит, что я их понял.
— Возможно, он описывал себя. Возможно, говорил о чем-то, что случилось с ним?
— Я не знаю, любовь моя, мне кажется, что я уже ничего не знаю. Я только чувствую себя потерянным. Как будто внутри меня сидит незнакомец.
— Съел заживо, — повторила Фанни.
Стивенсон повернул к ней голову, но, несмотря на тему разговора, он снова почувствовал желание. Фанни выскользнула из его объятий, села на него верхом, разрешив ему нежно войти в нее, и начала медленно раскачиваться на нем назад и вперед.
— Робби?
— Да, — застонал он.
— Ты не сказал мне, что сделал ты.
— А? — сказал он отвлеченно.
— Ты не закончил историю. Ты сказал, что в руках у тебя была бутылка и что ты занес ее над головой. Но не рассказал, что сделал дальше. Что случилось с Пулом.
— О Фанни. О моя Фанни!
Она схватила его голову и твердо посмотрела ему в глаза:
— Скажи мне, что ты сделал, Робби. Ты же знаешь, что все можешь рассказать мне. Ты можешь рассказать своей Фанни.
— Съел заживо. — Стивенсон стал задыхаться и взорвался внутри нее.
— Робби?
Луис Альберто Урреа
Кисть сеньора Мендосы
Пер. Е.Коротнян
Луис Альберто Урреа, несомненно, один из лучших писателей сегодняшней Америки. После дебюта в антологии «Edges», изданной Урсулой Ле Гуин в 1980-м, он выпустил ряд поистине замечательных книг, среди которых научно-популярные работы, поэтические сборники и потрясающий роман «В поисках снега». Последние его произведения опубликованы в сборнике «Шесть видов неба», откуда и взят следующий рассказ.Когда я вспоминаю родную деревню, то сразу вижу все в зеленом цвете. Сочный зеленый цвет, возможно чересчур насыщенный, наполненный влагой и запахом манго. Я вспоминаю жару и сладостные капельки пота, собиравшиеся на моей верхней губе, когда я целовался с юными девушками, спрятавшись за трибуны на площади. Я вспоминаю дни, наполненные праздностью и ураганными ливнями. Вспоминаю, как прогуливался по маленькой площади, мечтая о том, чтобы заняться любовью, любовался портретами мэра и начальника полиции кисти сеньора Мендосы и перебрасывался острыми словечками с девушками. Они, разумеется, прогуливались в обратную сторону, а за ними по пятам следовали их суровые тетушки, блюстительницы приличия. Оглядываясь назад, я невольно думаю, а не были ли те дерзкие перепалки лучше самих занятий любовью?
Урреа родился в Тихуапе, в семье американки и мексиканца. В настоящее время он живет с семьей в Чикаго, где преподает в Иллинойском университете. В его активе несколько наград, среди которых Американская книжная премия и Книжная премия Западных Штатов.
Сеньор Мендоса тридцать лет орудовал своей кистью. До сих пор помню, как старухи по дороге на рынок распекали его на все корки. Ничего необычного в том не было. Старухи иной раз принимались и за нас, особенно когда на рассвете шли на рынок, выстроившись в две колонны, в темных шалях, плотно обвязанных вокруг голов, чтобы купить кувшины теплого молока, в котором плавали коровьи шерстинки. Позже, выпив несколько чашек кофе с капелькой того самого шерстяного молока (процеженного сквозь старую тряпицу) и щедро сдобренного сахаром, они начинали признавать, что у некоторых людей есть и хорошие стороны. Только не у сеньора Мендосы.
А тот в свою очередь придерживался спорной точки зрения, объявив себя королем граффити всей Мексики. Но нам не нужен был король граффити.
Моя деревня называется Эль Росарио. Вероятно, потому мы так и задавались, что название происходит от слова «четки». Мы родом из Росарио, а значит, на нас лежит печать благословения, дающая некоторые привилегии. Все началось с какого-то испанского монаха — а может быть, это был испанский солдат, — по имени Бонифасио Рохас, у которого разорвались четки и бусины каскадом рассыпались по земле. Опустившись на колени, чтобы их собрать, он сотворил краткую молитву, прося всемилостивого Бога направить его к бусинам. Как всякий добропорядочный католик, он предложил Богу сделку: если Ты вернешь мне бусины, я построю храм на этом самом месте. Всемилостивый Бог обрушил на землю огни святого Эльма, и прямо под ними нашлись бусины. Бонифасио сумел оценить остроумие Всевышнего, когда под бусинами обнаружил бесконечную серебряную реку. Случилось это в 1655 году, третьего августа. В субботу.
Строительство церкви уничтожило остатки индейского поселения, а деревня Росарио стала центром провинции Чаметла. По неведомой причине монахи, пришедшие вслед за Бонифасио, пристрастились хоронить своих собратьев в толстых стенах собора из необожженного кирпича. Какой-то таинственный элемент в нашей почве мумифицирует тела, так они и стоят в стенах на протяжении пяти сотен лет. И когда стены осыпаются, то примерно раз в год то один, то другой из них выскакивает наружу с застывшей ухмылкой.
Во времена моего детства наступило временное затишье, когда за два года не появилось ни одной новой мумии. Мы даже начали думать, что похороненные отцы повылезли из стен все до одного. Удар грома доказал, что мы ошибались.
Сезон дождей у нас начинается неизменно шестого июня. В тот год, однако, дождь запоздал на день, но первый же раскат грома, возвестивший о приходе бури, был таким оглушительным, что полопались все оконные стекла на нашей улице. Ослы вырвались из сараев и помчались по деревне, брыкаясь направо и налево. Люди, жившие возле реки, клялись, что их куры снесли квадратные яйца. Еще много лет спустя в этом страшном небесном гневе видели причины всех случаев подагры, поноса, родимых пятен, пьянства и тех таинственных женских заболеваний, которые никто не может определить, но все называют «недомоганиями». Была и еще одна жертва громового раската — уцелевшая до того дня колокольня раскололась на части, и один толстый кусок глины свалился прямо на дорогу. Утром мы с кузеном Хайме пережили ужас, обнаружив мумифицированную руку, торчавшую из обломков, причем пожелтевший палец указывал прямо в небо.
— Евангелист, — сказал я.
— Даже в смерти, — сказал он.
Мы обошли груду, чтобы рассмотреть остальную часть мумии, и вздрогнули при виде написанного на груди монаха послания:
КАК Я ВАМ НРАВЛЮСЬ ТЕПЕРЬ?
УСОХ ДО ПРЕДЕЛА!
УМЕРЬ СВОЮ ГОРДЫНЮ ИЛИ УБИРАЙСЯ ПРОЧЬ!
— Сеньор Мендоса, — сказал я.
— Он повсюду, — сказал Хайме.
На дороге, ведущей от Эскуинапы на север, к нашей деревне, стоит столб, на котором написано:
РОСАРИО
НАСЕЛ. 8000
Ниже рукой сеньора Мендосы тщательно выведено:
В РАДИУСЕ 100 КМ НИКАКИХ ПРИЗНАКОВ РАЗУМНОЙ ЖИЗНИ
На краю поселка построен очень высокий мост, соединяющий берега реки Балуарте. Однажды, как рассказывает мой кузен Хайме, на перилах моста сидел юноша и дружески переругивался со своими друзьями. Его возлюбленная, девушка из хорошей семьи, в тот день надела белую блузочку. Она подбежала к нему, чтобы обнять, но вместо этого нечаянно столкнула его с насеста, и юноша упал, раскинув руки и ноги на ветру. Ее пришлось удерживать, иначе она кинулась бы вслед за ним. Пока он летел вниз, то все время выкрикивал ее имя, словно потерянное любовное письмо, закружившееся на ветру. Тела юноши так и не нашли. Говорят, девушка покинула родной поселок и вышла замуж. У нее родилось семеро сыновей, и каждого она назвала именем своего погибшего возлюбленного. Муж бросил ее. Возле того места на мосту, где произошла трагедия, сеньор Мендоса предложил нам:
НЕМЕДЛЕННО ВЗДЕРНУТЬ ВВЕРХ НОГАМИ ЛИЦЕМЕРОВ
На другом конце поселка стоит публичный дом, рядом с кладбищем. Это позволяет добропорядочным деревенским жителям избегать сразу двух тем — смерти и секса. На стене дома, выходящей на улицу, написано:
ПЕРЕВЕРНИ СВОЮ ГОРДОСТЬ НА СПИНУ
И ПЕРЕСЧИТАЙ ЕЕ ДРЫГАЮЩИЕ ЛАПКИ
А на каменной стене, возведенной прямо на мостовой перед кладбищем, появилось следующее изречение:
МЕНДОСА НИКОГДА ЗДЕСЬ НЕ СМЫКАЛ ВЕК
Что он имел в виду? В барах не утихали жаркие споры по этому поводу. Может быть, стоит понимать надпись буквально, что он, мол, никогда не спал между замшелых камней? Ну и что? А кто спал?
Нет, возражали другие. Надпись следует понимать философски — сеньор Мендоса всенародно заявляет, что никогда не умрет. Тут кто угодно взбесится. Шеф полиции Рэйес захотел знать: «Да кто он такой, этот сеньор Мендоса?»