Страница:
— Если бы дело дошло до суда, я, пожалуй, свидетельствовал бы в вашу пользу, — сказал Бэрримор, — хотя мне кажется странным, что вы слепо выполняли приказы, противоречащие здравому смыслу. Ведь Бонапарт был уже схвачен, зачем же понадобилась вся эта нелепая, рискованная игра?
— Мы сами были удивлены, — признался Эмори. — И пришли к выводу, что никто не намеревался везти Бонапарта обратно на Эльбу, во всяком случае, живым.
— Мне трудно понять вас, Олторп.
— Мы думали, вы хотите убить подонка, вместо того чтобы держать его, словно короля, на его собственном острове, — проворчал Шеймас.
— Вы имеете в виду убийство? — вновь вступил в разговор Ландовер, вне себя от негодования.
— Вам никогда не приходилось бросать за борт человека во время шторма? — спросил Шеймас с улыбкой.
— Никогда!
— Тогда ваша совесть будет чиста, когда вы предстанете перед святым Петром.
— Откажись я выполнить приказ, — сказал Эмори, — Киприани нашел бы кого-нибудь другого, но уже испод контрольного британскому флоту.
— На которого нельзя свалить всю вину в случае, если план провалится, — пробормотал Бэрримор и снова посмотрел на фальшивую депешу, нахмурившись и вертя кольцо на пальце. — Вы сказали, что было еще письмо, за которым охотился Киприани?
Эмори протянул руку к сейфу, но тут услышал звук, похожий на выстрел, и выхватил из-за пояса пистолет. Он сразу определил, что выстрел раздался где-то в районе шлюпки.
Эмори бросил Шеймасу ключ от сейфа и устремился к двери.
— Оставайся здесь и не спускай глаз с сейфа!
Аннели сидела, зажав обеими руками рот, на глазах выступили слезы от едкого дыма. Пистолет лежал у ее ног, в воде, которой в лодке собралось уже не менее двух футов. Аннели была в отчаянии. Еще немного — и лодка утонет. И Аннели решила покинуть свой пост.
Вокруг стояла тишина, лишь изредка нарушаемая звуками, доносившимися с других кораблей. Когда порыв ветра на несколько мгновений разгонял туман, Аннели видела огни, даже различала очертания другого корабля, стоящего неподалеку.
У нее не было ни малейшего представления о том, что происходило на борту «Интрепида». Она замерзла, была напугана, промокла до нитки, не знала, жив ли Эмори, удалось ли ему добиться своей цели. Может быть, о ней вообще забыли, бросили ее на произвол судьбы?
А вода в лодке все прибывала.
Никогда в жизни Аннели не поднималась по веревочному трапу. Ни разу не была на борту такого огромного корабля. Она плавала на барже, перевозившей гостей с одного берега Темзы на другой, и в маленьких гондолах по озеру, в то время как пылкие поклонники читали ей плохие стихи.
А сейчас перед ней был корабль. Боевой корабль, со множеством пушек. Аннели насчитала пятнадцать на средней палубе и двенадцать на верхней, плюс различные маленькие пушки спереди и сзади. У Аннели не было выбора, и она поставила ногу на веревочный трап, схватившись за толстые веревки, предварительно проверив, на месте ли пистолет. Но тут лодка покачнулась, пистолет, засунутый за пояс, зацепился за веревку, упал и выстрелил. Аннели потеряла равновесие и едва не свалилась в воду, но сумела удержаться, цепляясь за веревки.
В это время на верхней палубе послышались крики. Аннели прижалась к лестнице, которая вдруг закачалась. Кто-то спускался вниз, В следующий момент Аннели увидела перед собой взволнованное лицо Эмори.
— Ты в порядке? Что случилось? Ты кого-нибудь видела?
Она покачала головой.
— Никого. Это была глупая ошибка. Я., в л-лодке начала подниматься вода и… я х-хотела, но пистолет упал и…
Стоя по щиколотку в воде, Эмори не стал больше ни о чем спрашивать. Не стал даже успокаивать Аннели — сейчас была дорога каждая минута. На соседних кораблях поднялась суматоха. Слышались громкие голоса. Всех взбудоражил неожиданно прозвучавший выстрел. Эмори помог Аннели подняться по трапу, а один из членов команды подхватил ее и перенес на палубу.
— А теперь, джентльмены, — скомандовал Эмори. снимитесь с якоря и займите свои места. Все надо делать быстро и тихо. Как только корабль выйдет в морс, поднимите паруса. Поставьте вперед людей с острым глазом и чутким носом, чтобы они вывели нас из этого супа.
— Добро, капитан!
— Извини, — сказала Аннели, убирая волосы с лица.
— Забудем об этом, — произнес Эмори. — Ты уверена, что тебя не задело?
— Разве что мою гордость.
Он с улыбкой чмокнул Аннели в затылок, прежде чем подозвать кока, загорелого маленького испанца по имени Хуан Диего.
— Я отведу мисс Фэрчайлд в мою каюту. Она промокла до нитки, и ей необходимо переодеться. А теперь скажи, как у нас с питьевой водой и запасами еды — надолго ли их хватит? Когда выйдем из гавани, дайте людям рома, если найдете: они наверняка не видели выпивки, пока были гостями короля. И печенья дайте, чтобы они перекусили, прежде чем будет готова говядина. Я вернусь на палубу еще до того, как мы снимемся с якоря, и хочу почувствовать запах жареной грудинки.
— Добро, сеньор капитан генерал! И… добро пожаловать на борт.
— Чертовски приятно вернуться, мистер Диего.
Глава 24
Глава 25
— Мы сами были удивлены, — признался Эмори. — И пришли к выводу, что никто не намеревался везти Бонапарта обратно на Эльбу, во всяком случае, живым.
— Мне трудно понять вас, Олторп.
— Мы думали, вы хотите убить подонка, вместо того чтобы держать его, словно короля, на его собственном острове, — проворчал Шеймас.
— Вы имеете в виду убийство? — вновь вступил в разговор Ландовер, вне себя от негодования.
— Вам никогда не приходилось бросать за борт человека во время шторма? — спросил Шеймас с улыбкой.
— Никогда!
— Тогда ваша совесть будет чиста, когда вы предстанете перед святым Петром.
— Откажись я выполнить приказ, — сказал Эмори, — Киприани нашел бы кого-нибудь другого, но уже испод контрольного британскому флоту.
— На которого нельзя свалить всю вину в случае, если план провалится, — пробормотал Бэрримор и снова посмотрел на фальшивую депешу, нахмурившись и вертя кольцо на пальце. — Вы сказали, что было еще письмо, за которым охотился Киприани?
Эмори протянул руку к сейфу, но тут услышал звук, похожий на выстрел, и выхватил из-за пояса пистолет. Он сразу определил, что выстрел раздался где-то в районе шлюпки.
Эмори бросил Шеймасу ключ от сейфа и устремился к двери.
— Оставайся здесь и не спускай глаз с сейфа!
Аннели сидела, зажав обеими руками рот, на глазах выступили слезы от едкого дыма. Пистолет лежал у ее ног, в воде, которой в лодке собралось уже не менее двух футов. Аннели была в отчаянии. Еще немного — и лодка утонет. И Аннели решила покинуть свой пост.
Вокруг стояла тишина, лишь изредка нарушаемая звуками, доносившимися с других кораблей. Когда порыв ветра на несколько мгновений разгонял туман, Аннели видела огни, даже различала очертания другого корабля, стоящего неподалеку.
У нее не было ни малейшего представления о том, что происходило на борту «Интрепида». Она замерзла, была напугана, промокла до нитки, не знала, жив ли Эмори, удалось ли ему добиться своей цели. Может быть, о ней вообще забыли, бросили ее на произвол судьбы?
А вода в лодке все прибывала.
Никогда в жизни Аннели не поднималась по веревочному трапу. Ни разу не была на борту такого огромного корабля. Она плавала на барже, перевозившей гостей с одного берега Темзы на другой, и в маленьких гондолах по озеру, в то время как пылкие поклонники читали ей плохие стихи.
А сейчас перед ней был корабль. Боевой корабль, со множеством пушек. Аннели насчитала пятнадцать на средней палубе и двенадцать на верхней, плюс различные маленькие пушки спереди и сзади. У Аннели не было выбора, и она поставила ногу на веревочный трап, схватившись за толстые веревки, предварительно проверив, на месте ли пистолет. Но тут лодка покачнулась, пистолет, засунутый за пояс, зацепился за веревку, упал и выстрелил. Аннели потеряла равновесие и едва не свалилась в воду, но сумела удержаться, цепляясь за веревки.
В это время на верхней палубе послышались крики. Аннели прижалась к лестнице, которая вдруг закачалась. Кто-то спускался вниз, В следующий момент Аннели увидела перед собой взволнованное лицо Эмори.
— Ты в порядке? Что случилось? Ты кого-нибудь видела?
Она покачала головой.
— Никого. Это была глупая ошибка. Я., в л-лодке начала подниматься вода и… я х-хотела, но пистолет упал и…
Стоя по щиколотку в воде, Эмори не стал больше ни о чем спрашивать. Не стал даже успокаивать Аннели — сейчас была дорога каждая минута. На соседних кораблях поднялась суматоха. Слышались громкие голоса. Всех взбудоражил неожиданно прозвучавший выстрел. Эмори помог Аннели подняться по трапу, а один из членов команды подхватил ее и перенес на палубу.
— А теперь, джентльмены, — скомандовал Эмори. снимитесь с якоря и займите свои места. Все надо делать быстро и тихо. Как только корабль выйдет в морс, поднимите паруса. Поставьте вперед людей с острым глазом и чутким носом, чтобы они вывели нас из этого супа.
— Добро, капитан!
— Извини, — сказала Аннели, убирая волосы с лица.
— Забудем об этом, — произнес Эмори. — Ты уверена, что тебя не задело?
— Разве что мою гордость.
Он с улыбкой чмокнул Аннели в затылок, прежде чем подозвать кока, загорелого маленького испанца по имени Хуан Диего.
— Я отведу мисс Фэрчайлд в мою каюту. Она промокла до нитки, и ей необходимо переодеться. А теперь скажи, как у нас с питьевой водой и запасами еды — надолго ли их хватит? Когда выйдем из гавани, дайте людям рома, если найдете: они наверняка не видели выпивки, пока были гостями короля. И печенья дайте, чтобы они перекусили, прежде чем будет готова говядина. Я вернусь на палубу еще до того, как мы снимемся с якоря, и хочу почувствовать запах жареной грудинки.
— Добро, сеньор капитан генерал! И… добро пожаловать на борт.
— Чертовски приятно вернуться, мистер Диего.
Глава 24
Шеймас ждал в каюте вместе с Бэрримором и Ландовером. Сейф был заперт, возвращен на место и задвинут жаровней, в которую подбросили угля. Эмори коротко рассказал о причине выстрела, повесил на шею цепочку с ключом и отправил наверх Шеймаса, чтобы тот побыл там, пока сам Эмори не вернется. Бэрримор ушел с капитаном Ландовером, чтобы сопровождать его и его людей.
Эмори порылся в ящике капитана и нашел чистую сухую рубашку и бриджи. Беря их, Аннели старалась не смотреть на Эмори, боясь увидеть на его лице негодование или же, что ничуть не лучше, глубокое разочарование.
Он заставил ее переодеться и сказал с улыбкой, что прикажет Диего подогреть воды, если она захочет помыться, поскольку на ее лице все еще оставался грим, а также проследит, чтобы подали горячего кофе, когда закипит вода. Эмори ушел, пообещав вернуться, как только «Интрепид» снимется с якоря, и Аннели стоило больших усилий не разрыдаться, едва за ним закрылась дверь. Она сама не знала почему. Возможно, ситуация для нее была не совсем привычная, мягко выражаясь, или же потому, что Эмори поцеловал ее прямо на глазах у всех мужчин. Или же потому, что вообще не поцеловал, прежде чем подняться на палубу…
Едва волоча ноги, она подошла к кровати, положила на нее одежду, которую ей дал Эмори, направилась к окошку.
Сквозь туман почти ничего не было видно, лишь струйки дымка, рассеивающиеся в воздухе. Корабль уже снялся с якоря и плыл. Еще один шанс вернуться к семье ускользал от нее.
Аннели подумала, что надо бы отправить с Ландовером письмо родным, но что она может им сообщить? Что сошла с ума? Что стала женщиной легкого поведения? И уже выписан ордер на ее арест? И как все это объяснить семье, которая превыше всего ставит моральные принципы, если сама Аннели осуждает свои поступки?
Вздохнув, Аннели прилипла лбом к прохладному стеклу. Любовь к Эмори вряд ли может служить оправданием, а то, что Эмори принес ей розовое масло, вообще ничего не значит. Как это ни ужасно, Бэрримор прав. Трудно себе представить, что капитан Эмори Олторп согласится жить в сельской местности, отгородившись от всего мира. И еще труднее представить его в кругу семьи, сидящим у камина с каким-нибудь приключенческим романом в руках. Скорее всего он снова уедет из Англии, независимо от того, докажет или не докажет свою невиновность. А после войны в шпионах вообще отпадет надобность.
Она боялась признаться самой себе в том, что не нужна будет Эмори, как только корабль выйдет в открытое море, Она даже плавать не умеет. И может стать для Эмори тяжким бременем, помехой, даже препятствием.
Он ничего ей не обещал. Абсолютно ничего. Вообще избегал разговоров о будущем. И Аннели оставалось только гадать. Она полагала, что после всего, что им пришлось пережить, Эмори с ней никогда не расстанется, как бы ни сложилась его дальнейшая жизнь.
Она взглянула на свой перстень с алмазом, бабушкин подарок. Думала ли Флоренс о том, что Аннели, возможно, придется самой добывать себе средства на пропитание? С кольцом она не будет нуждаться. К тому же у нее прекрасное образование и великолепные манеры. Когда ей исполнится двадцать один, к ней перейдет наследство от бабушки, через девять долгих месяцев. Как раз когда…
Нет, она не хотела даже думать об этом.
Она стала вертеть на пальце кольцо, но, вспомнив, что Бэрримор тоже вертел свою золотую печатку, остановилась. Она не знала, сколько времени простояла так, когда открылась дверь и появился Эмори.
— Я принес тебе кофе, — сказал он. — Ты так и не переоделась?
— Нет. Я… смотрела, как корабль снялся с якоря и поплыл. Поразительно! Как можно им управлять в таком тумане? — Она перешла на шепот и взглянула на Эмори. Его лицо, несмотря на ссадины и кровоподтеки, было необычайно красивым. Он уже успел переодеться, и теперь на нем была белоснежная рубашка и черные бриджи. Его блестящие черные волосы ниспадали до плеч. Он принес на деревянном подносе две чашки, маленький кофейник и большую бутылку рома.
— Вообще-то на палубе туман кажется гуще, чем есть на самом деле. Люди наверху обладают острым зрением, и если мы не врежемся в скалу, все будет в порядке. У Шеймаса в жилах течет ирландская кровь, и он не хочет видеть меня на палубе, подозревая, что я собираюсь проверить, не потерял ли он хватку.
— Не потерял ли он хватку?
— Видимо, когда он пытался прорваться сквозь блокаду, был туман и он попал прямо в руки британцев.
— Понятно. И на этот раз ты ему доверился?
— Полностью. — Эмори прищурился. — Что-то не так?
— Нет, все в порядке. — Она попыталась улыбнуться. — Просто не верится, что нас не преследует дюжина экипажей.
— Ну, — он поставил поднос на стол, — если благодаря туману они не заметят, что мы улизнули, к утру мы будем уже далеко. — Еще мгновение он молча смотрел на нее, потом закрыл дверь.
Он задул все свечи, кроме одной, в канделябре, висевшем на стене.
— Мы остановимся, прежде чем выйти в открытое морс, чтобы высадить на берег капитана Ландовера и его людей. Я подумал… может быть, ты хочешь высадиться вместе с ними?
Ее щеки зарделись.
— С чего ты взял?
— Мы только что увели из британского порта корабль, и вряд ли нас погладят за это по головке. К тому же я понятия не имею, как к нам отнесутся в Торбее. «Беллерофонт» — военный корабль, и наверняка там сейчас все пушки наготове.
— Ты хочешь сказать, что я буду тебе помехой?
— Вовсе нет. Просто я забочусь о твоей безопасности. Но спорить с тобой бесполезно. Если хочешь — оставайся, я больше ни слова не скажу.
— Да, хочу, — мягко ответила она.
Он улыбнулся, и ее щеки стали пунцовыми. Эмори разлил кофе по чашкам, добавив в каждую изрядную порцию рома.
— Вот теперь ты согреешься.
Она взяла чашку, но пить не стала. Что-то тревожило Эмори, он старался не смотреть ей в глаза.
— Лорд Бэрримор тебе поверил, что облегчает твое положение, — сказала Аннели.
— Это лишь первый шаг.
— Ты вернул свой корабль. Он очень… — она запнулась и наконец подобрала нужное слово:
— сильный. И я рада, что к тебе возвращается память.
Он выплеснул за окно кофе из чашки и наполнил ее ромом.
— Я помню, ты говорила, что я тебе больше нравлюсь без памяти.
— Я была расстроена.
— Ты была чертовски расстроена. — Он ухмыльнулся. — И обвинила меня в том, что я обращаюсь с тобой как со шлюхой.
— Ты тогда перебросил меня через плечо, как мешок с зерном. Прямо на улице.
— Дело в том, что последние годы я не думал о хороших манерах. Я играл в войну.
— Я вовсе не думаю… Он жестом остановил ее.
— Дай мне сказать. Если будешь меня перебивать, я не смогу тебе все объяснить. Понимаешь, ко мне действительно возвращается память. И должен тебе признаться, что далеко не всеми своими поступками я могу гордиться.
О некоторых вообще лучше не вспоминать. Я бы и не стал. Но сейчас это очень важно. Не все выдвинутые против меня обвинения несправедливы. Во всяком случае, в них есть доля правды. Этим и воспользовался Уэстфорд.
— Лорд Бэрримор сказал мне то же самое по пути из Лондона.
Темные глаза смотрели на нее не моргая.
— Правда? Что еще он сказал?
— Что тебе есть что скрывать. Больше ничего.
— Благородно с его стороны. Пожалуй, придется изменить о нем мнение. Расскажи он все подробно, ты немедленно убежала бы от меня.
— Не понимаю, зачем ты мне все это говоришь.
— Я и сам не понимаю. Тебе больше нравилось, когда у меня не было памяти, мне тоже. Тогда я ни о чем не думал и для меня не было ничего важнее, чем раздеть тебя и уложить в постель.
— А теперь? Что теперь для тебя самое важное?
— Свобода. Мой корабль. Мои люди. Семья, которую я игнорировал несколько лет. — Он поставил чашку на стол. — Тебе разве не хочется увидеться со своими родными?
Она пожала плечами.
— Не знаю, разве что с Энтони. Пожалуй, он единственный, кто может меня понять.
Эмори подошел к ней и долго смотрел на нее, будто видел впервые. Красиво очерченный рот, нежный овал лица, огромные глаза, роскошные волосы. Он провел пальцем по ее нижней губе — Я думал, когда все это кончится… В общем, мне хотелось бы навестить твою бабушку Флоренс, завоевать ее уважение. Еще я намеревался… — Он коснулся ее щеки, и Аннели с удивлением почувствовала, как дрожат его пальцы. — Я намеревался, если вы не связаны никакими обязательствами, мисс Фэрчайлд, поступить так, как велит мне мое сердце и моя мужская честь. Ее глаза заблестели.
— Я готов обещать, как это ни трудно, что не дотронусь до вас, даже руки не поцелую, пока мы не поженимся.
— Поженимся? — выдохнула она едва слышно.
— Да, — сказал он, мечтательно улыбнувшись. — Ведь именно так поступают влюбленные, не правда ли?
— Ну да, но…
Он вздохнул и нежно обнял ее.
— Ты однажды спросила меня об этом, хотя и не прямо, но мне не хотелось тогда отвечать. Сейчас тоже не самое подходящее время, но… Ты должна знать, что я люблю тебя, Аннели Фэрчайлд. Гораздо сильнее, чем может себе позволить человек с моей репутацией. Не знаю, когда именно это случилось, но однажды я понял, что хочу стать лучше ради тебя. Потому что ты мне поверила и пошла за мной. Потому что смотрела на меня своими большими синими глазами и говорила, что тебе нужен только я, а все остальное не имеет никакого значения. Теперь я понял, что имеет значение. Что это очень важно.
Она вздохнула, когда он прильнул к ее губам. Сердце бешено забилось. На какой-то момент она лишилась дара речи. Потом наконец заговорила со слезами на глазах:
— Я сделаю все, чтобы ты исполнил свое обещание, если ты действительно этого хочешь, а пока…
— Что пока?
— А пока, — прошептала она, — поцелуй меня еще раз. Он облегченно вздохнул и запечатлел на ее губах долгий поцелуй, затем стал ее раздевать.
— Я обещал не прикасаться к тебе до поездки в Уиддиком-Хаус, — сказал он.
— Правда? — Она улыбнулась, дрожа от желания. — Да, ты и в самом деле это сказал. Но до тех пор я готова лежать рядом с тобой в постели, голая или одетая.
Он снова поцеловал ее. Она позволила себя раздеть и прижалась к нему, не скрывая безумного желания.
Кровать была узкой, если вообще можно назвать кроватью вделанную в стену полку. Стол был больше; и Эмори, вмиг смахнув бумаги и письменные принадлежности и пролив при этом на пол чернила, положил на стол Аннеля, сверкающую и нежную в своей наготе. Он оторвался от ее губ и опустился на колени. Погладил ее бедра и, раздвинув их, жадно припал губами к пушистому треугольнику, пощекотав языком лоно. Аннели напряглась и выгнула спину, ощущая, как по телу пробегают горячие волны от, груди до кончиков пальцев. Эмори довел ее до экстаза и только тогда сорвал с себя одежду, положил ноги Аннели себе на плечи и с такой силой вошел в нее, что она едва не свалилась со стола, Аннели стонала от наслаждения, в то время как Эмори двигался все быстрее и быстрее, не сводя глаз с ее лица, дышавшего страстью. Он шептал ей ласковые слова то на французском, то на испанском, то на каком-то гортанном, непонятном ей языке, первозданном, как сама страсть.
Наконец Эмори почувствовал, что не в силах больше сдерживаться, возбуждение достигло предела, и с хриплым стоном, содрогаясь всем своим могучим телом, излил в бархатное лоно Аннели драгоценный нектар.
Аннели купалась в волнах наслаждения, не отрывая губы от его губ, но через несколько секунд замерла в полном изнеможении, спустившись с вершины блаженства, не в силах пошевелиться.
— Господи Боже мой! — только и могла она произнести.
Эмори хотел что-то сказать, но вдруг ему показалось, что в комнату кто-то вошел, и он в ярости обернулся. Кто посмел зайти в его каюту без разрешения? Однако он никого не увидел. И не услышал шагов в коридоре.
Аннели своей прохладной рукой провела по его щеке, и когда Эмори, повернувшись, увидел в ее огромных синих глазах удивление, его тревога вмиг исчезла и он вновь прильнул к ее розовым губам, так жаждавшим его поцелуя.
Эмори порылся в ящике капитана и нашел чистую сухую рубашку и бриджи. Беря их, Аннели старалась не смотреть на Эмори, боясь увидеть на его лице негодование или же, что ничуть не лучше, глубокое разочарование.
Он заставил ее переодеться и сказал с улыбкой, что прикажет Диего подогреть воды, если она захочет помыться, поскольку на ее лице все еще оставался грим, а также проследит, чтобы подали горячего кофе, когда закипит вода. Эмори ушел, пообещав вернуться, как только «Интрепид» снимется с якоря, и Аннели стоило больших усилий не разрыдаться, едва за ним закрылась дверь. Она сама не знала почему. Возможно, ситуация для нее была не совсем привычная, мягко выражаясь, или же потому, что Эмори поцеловал ее прямо на глазах у всех мужчин. Или же потому, что вообще не поцеловал, прежде чем подняться на палубу…
Едва волоча ноги, она подошла к кровати, положила на нее одежду, которую ей дал Эмори, направилась к окошку.
Сквозь туман почти ничего не было видно, лишь струйки дымка, рассеивающиеся в воздухе. Корабль уже снялся с якоря и плыл. Еще один шанс вернуться к семье ускользал от нее.
Аннели подумала, что надо бы отправить с Ландовером письмо родным, но что она может им сообщить? Что сошла с ума? Что стала женщиной легкого поведения? И уже выписан ордер на ее арест? И как все это объяснить семье, которая превыше всего ставит моральные принципы, если сама Аннели осуждает свои поступки?
Вздохнув, Аннели прилипла лбом к прохладному стеклу. Любовь к Эмори вряд ли может служить оправданием, а то, что Эмори принес ей розовое масло, вообще ничего не значит. Как это ни ужасно, Бэрримор прав. Трудно себе представить, что капитан Эмори Олторп согласится жить в сельской местности, отгородившись от всего мира. И еще труднее представить его в кругу семьи, сидящим у камина с каким-нибудь приключенческим романом в руках. Скорее всего он снова уедет из Англии, независимо от того, докажет или не докажет свою невиновность. А после войны в шпионах вообще отпадет надобность.
Она боялась признаться самой себе в том, что не нужна будет Эмори, как только корабль выйдет в открытое море, Она даже плавать не умеет. И может стать для Эмори тяжким бременем, помехой, даже препятствием.
Он ничего ей не обещал. Абсолютно ничего. Вообще избегал разговоров о будущем. И Аннели оставалось только гадать. Она полагала, что после всего, что им пришлось пережить, Эмори с ней никогда не расстанется, как бы ни сложилась его дальнейшая жизнь.
Она взглянула на свой перстень с алмазом, бабушкин подарок. Думала ли Флоренс о том, что Аннели, возможно, придется самой добывать себе средства на пропитание? С кольцом она не будет нуждаться. К тому же у нее прекрасное образование и великолепные манеры. Когда ей исполнится двадцать один, к ней перейдет наследство от бабушки, через девять долгих месяцев. Как раз когда…
Нет, она не хотела даже думать об этом.
Она стала вертеть на пальце кольцо, но, вспомнив, что Бэрримор тоже вертел свою золотую печатку, остановилась. Она не знала, сколько времени простояла так, когда открылась дверь и появился Эмори.
— Я принес тебе кофе, — сказал он. — Ты так и не переоделась?
— Нет. Я… смотрела, как корабль снялся с якоря и поплыл. Поразительно! Как можно им управлять в таком тумане? — Она перешла на шепот и взглянула на Эмори. Его лицо, несмотря на ссадины и кровоподтеки, было необычайно красивым. Он уже успел переодеться, и теперь на нем была белоснежная рубашка и черные бриджи. Его блестящие черные волосы ниспадали до плеч. Он принес на деревянном подносе две чашки, маленький кофейник и большую бутылку рома.
— Вообще-то на палубе туман кажется гуще, чем есть на самом деле. Люди наверху обладают острым зрением, и если мы не врежемся в скалу, все будет в порядке. У Шеймаса в жилах течет ирландская кровь, и он не хочет видеть меня на палубе, подозревая, что я собираюсь проверить, не потерял ли он хватку.
— Не потерял ли он хватку?
— Видимо, когда он пытался прорваться сквозь блокаду, был туман и он попал прямо в руки британцев.
— Понятно. И на этот раз ты ему доверился?
— Полностью. — Эмори прищурился. — Что-то не так?
— Нет, все в порядке. — Она попыталась улыбнуться. — Просто не верится, что нас не преследует дюжина экипажей.
— Ну, — он поставил поднос на стол, — если благодаря туману они не заметят, что мы улизнули, к утру мы будем уже далеко. — Еще мгновение он молча смотрел на нее, потом закрыл дверь.
Он задул все свечи, кроме одной, в канделябре, висевшем на стене.
— Мы остановимся, прежде чем выйти в открытое морс, чтобы высадить на берег капитана Ландовера и его людей. Я подумал… может быть, ты хочешь высадиться вместе с ними?
Ее щеки зарделись.
— С чего ты взял?
— Мы только что увели из британского порта корабль, и вряд ли нас погладят за это по головке. К тому же я понятия не имею, как к нам отнесутся в Торбее. «Беллерофонт» — военный корабль, и наверняка там сейчас все пушки наготове.
— Ты хочешь сказать, что я буду тебе помехой?
— Вовсе нет. Просто я забочусь о твоей безопасности. Но спорить с тобой бесполезно. Если хочешь — оставайся, я больше ни слова не скажу.
— Да, хочу, — мягко ответила она.
Он улыбнулся, и ее щеки стали пунцовыми. Эмори разлил кофе по чашкам, добавив в каждую изрядную порцию рома.
— Вот теперь ты согреешься.
Она взяла чашку, но пить не стала. Что-то тревожило Эмори, он старался не смотреть ей в глаза.
— Лорд Бэрримор тебе поверил, что облегчает твое положение, — сказала Аннели.
— Это лишь первый шаг.
— Ты вернул свой корабль. Он очень… — она запнулась и наконец подобрала нужное слово:
— сильный. И я рада, что к тебе возвращается память.
Он выплеснул за окно кофе из чашки и наполнил ее ромом.
— Я помню, ты говорила, что я тебе больше нравлюсь без памяти.
— Я была расстроена.
— Ты была чертовски расстроена. — Он ухмыльнулся. — И обвинила меня в том, что я обращаюсь с тобой как со шлюхой.
— Ты тогда перебросил меня через плечо, как мешок с зерном. Прямо на улице.
— Дело в том, что последние годы я не думал о хороших манерах. Я играл в войну.
— Я вовсе не думаю… Он жестом остановил ее.
— Дай мне сказать. Если будешь меня перебивать, я не смогу тебе все объяснить. Понимаешь, ко мне действительно возвращается память. И должен тебе признаться, что далеко не всеми своими поступками я могу гордиться.
О некоторых вообще лучше не вспоминать. Я бы и не стал. Но сейчас это очень важно. Не все выдвинутые против меня обвинения несправедливы. Во всяком случае, в них есть доля правды. Этим и воспользовался Уэстфорд.
— Лорд Бэрримор сказал мне то же самое по пути из Лондона.
Темные глаза смотрели на нее не моргая.
— Правда? Что еще он сказал?
— Что тебе есть что скрывать. Больше ничего.
— Благородно с его стороны. Пожалуй, придется изменить о нем мнение. Расскажи он все подробно, ты немедленно убежала бы от меня.
— Не понимаю, зачем ты мне все это говоришь.
— Я и сам не понимаю. Тебе больше нравилось, когда у меня не было памяти, мне тоже. Тогда я ни о чем не думал и для меня не было ничего важнее, чем раздеть тебя и уложить в постель.
— А теперь? Что теперь для тебя самое важное?
— Свобода. Мой корабль. Мои люди. Семья, которую я игнорировал несколько лет. — Он поставил чашку на стол. — Тебе разве не хочется увидеться со своими родными?
Она пожала плечами.
— Не знаю, разве что с Энтони. Пожалуй, он единственный, кто может меня понять.
Эмори подошел к ней и долго смотрел на нее, будто видел впервые. Красиво очерченный рот, нежный овал лица, огромные глаза, роскошные волосы. Он провел пальцем по ее нижней губе — Я думал, когда все это кончится… В общем, мне хотелось бы навестить твою бабушку Флоренс, завоевать ее уважение. Еще я намеревался… — Он коснулся ее щеки, и Аннели с удивлением почувствовала, как дрожат его пальцы. — Я намеревался, если вы не связаны никакими обязательствами, мисс Фэрчайлд, поступить так, как велит мне мое сердце и моя мужская честь. Ее глаза заблестели.
— Я готов обещать, как это ни трудно, что не дотронусь до вас, даже руки не поцелую, пока мы не поженимся.
— Поженимся? — выдохнула она едва слышно.
— Да, — сказал он, мечтательно улыбнувшись. — Ведь именно так поступают влюбленные, не правда ли?
— Ну да, но…
Он вздохнул и нежно обнял ее.
— Ты однажды спросила меня об этом, хотя и не прямо, но мне не хотелось тогда отвечать. Сейчас тоже не самое подходящее время, но… Ты должна знать, что я люблю тебя, Аннели Фэрчайлд. Гораздо сильнее, чем может себе позволить человек с моей репутацией. Не знаю, когда именно это случилось, но однажды я понял, что хочу стать лучше ради тебя. Потому что ты мне поверила и пошла за мной. Потому что смотрела на меня своими большими синими глазами и говорила, что тебе нужен только я, а все остальное не имеет никакого значения. Теперь я понял, что имеет значение. Что это очень важно.
Она вздохнула, когда он прильнул к ее губам. Сердце бешено забилось. На какой-то момент она лишилась дара речи. Потом наконец заговорила со слезами на глазах:
— Я сделаю все, чтобы ты исполнил свое обещание, если ты действительно этого хочешь, а пока…
— Что пока?
— А пока, — прошептала она, — поцелуй меня еще раз. Он облегченно вздохнул и запечатлел на ее губах долгий поцелуй, затем стал ее раздевать.
— Я обещал не прикасаться к тебе до поездки в Уиддиком-Хаус, — сказал он.
— Правда? — Она улыбнулась, дрожа от желания. — Да, ты и в самом деле это сказал. Но до тех пор я готова лежать рядом с тобой в постели, голая или одетая.
Он снова поцеловал ее. Она позволила себя раздеть и прижалась к нему, не скрывая безумного желания.
Кровать была узкой, если вообще можно назвать кроватью вделанную в стену полку. Стол был больше; и Эмори, вмиг смахнув бумаги и письменные принадлежности и пролив при этом на пол чернила, положил на стол Аннеля, сверкающую и нежную в своей наготе. Он оторвался от ее губ и опустился на колени. Погладил ее бедра и, раздвинув их, жадно припал губами к пушистому треугольнику, пощекотав языком лоно. Аннели напряглась и выгнула спину, ощущая, как по телу пробегают горячие волны от, груди до кончиков пальцев. Эмори довел ее до экстаза и только тогда сорвал с себя одежду, положил ноги Аннели себе на плечи и с такой силой вошел в нее, что она едва не свалилась со стола, Аннели стонала от наслаждения, в то время как Эмори двигался все быстрее и быстрее, не сводя глаз с ее лица, дышавшего страстью. Он шептал ей ласковые слова то на французском, то на испанском, то на каком-то гортанном, непонятном ей языке, первозданном, как сама страсть.
Наконец Эмори почувствовал, что не в силах больше сдерживаться, возбуждение достигло предела, и с хриплым стоном, содрогаясь всем своим могучим телом, излил в бархатное лоно Аннели драгоценный нектар.
Аннели купалась в волнах наслаждения, не отрывая губы от его губ, но через несколько секунд замерла в полном изнеможении, спустившись с вершины блаженства, не в силах пошевелиться.
— Господи Боже мой! — только и могла она произнести.
Эмори хотел что-то сказать, но вдруг ему показалось, что в комнату кто-то вошел, и он в ярости обернулся. Кто посмел зайти в его каюту без разрешения? Однако он никого не увидел. И не услышал шагов в коридоре.
Аннели своей прохладной рукой провела по его щеке, и когда Эмори, повернувшись, увидел в ее огромных синих глазах удивление, его тревога вмиг исчезла и он вновь прильнул к ее розовым губам, так жаждавшим его поцелуя.
Глава 25
Письмо, которое Эмори той последней ночью в Эксе взял со стола Наполеона, Бонапарту прислал его младший брат Жером. Оно было доставлено курьером, который так мчался, что загнал лошадь, и она рухнула замертво в тот миг, когда он спешился. Эмори тогда был удивлен, что письмо открыто лежало на столе вместе с другими бумагами, и при первой же возможности сунул его в карман, предположив, что в нем может быть что-то важное. Он прочел его уже на борту «Интрепида» и едва не бросил в камин, поскольку брат писал Бонапарту о семейных делах. В частности, о здоровье их матери и о переполохе, который поднялся в деревне после того, как там побывал Наполеон, приехавший попрощаться с матерью и двумя внебрачными сыновьями. В письме также упоминалось о его четырехлетнем наследнике и о возможности вывезти его из Парижа и отдать бабушке. Выражалась тревога по поводу денег и пенсий, и говорилось о том, что сейчас только дураки верят в обещания союзнических армий дать возможность матери прожить остаток своих дней в покое, и чем скорее все они окажутся на борту корабля, плывущего в Америку, тем лучше. Но еще нужно получить разрешение на выезд из Франции. Они надеются, что полковник Дюрок присоединится к ним. Все идет хорошо. Дюрок уже отправился к побережью и должен приехать еще до того, как дойдет письмо. Пришлось заплатить много золота Ренару, чтобы обезопасить себя не только в Эксе, но и в Англии.
Все идет хорошо. Эта фраза была дважды подчеркнута. Эмори никак не мог вспомнить, видел ли он полковника Дюрока в тот последний день или вечер. Одни офицеры приходили, другие уходили; их было так много, что Эмори вряд ли мог всех запомнить, если бы даже не получил удара по голове. И кто такой Ренар? Имя явно зашифровано. Эмори просмотрел все документы, хранившиеся в сейфе; ни о каких лисах[2] не было упоминаний, равно как ни о волках, ни о ястребах, ни о цаплях.
После того как они покинули Грэйвсенд и два дня плыли на всех парусах, он до боли в глазах перечитывал письмо. Вчитывался в каждое слово, знал весь текст наизусть, надеясь, что где-то между строчками найдет ключ к плану по спасению Наполеона. А что такой план существует, Эмори не сомневался, как не сомневался в том, что письмо зашифровано, иначе зачем бы понадобилось Киприани истязать Эмори? Ведь он мог просто убить его. Или утопить.
Кто такой полковник Дюрок? И еще упоминающийся в письме Лис, черт побери? Его ли рук дело фальсификации депеш? И какое отношение он имеет к плану?
Эмори во все стороны вертел письмо, но никак не мог разгадать код. Даже блестящее знание французского не помогло, и он попросил Аннели прочесть ему письмо вслух.
Но она скорее мешала, чем помогала, поскольку он не сводил глаз с ее нежных, как лепестки розы, губ, тонких бровей, сходившихся на переносице, когда она пыталась сосредоточиться, с выделявшейся под рубашкой округлой груди. Все попытки разобраться в письме кончались очередной вспышкой страсти со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Бэрримор, считавший себя непревзойденным знатоком французского, уверял, что не знает никого в Уайтхолле, кто под именем Ренара или еще каким-нибудь мог поддерживать тайную связь с французами, и поклялся по возвращении в Лондон сделать все возможное и невозможное, чтобы разоблачить предателя. Эмори полагал, что в этом нет особой необходимости, поскольку предатель сейчас наверняка находится в Торбее, куда они скоро прибудут.
— Дюрок, — бормотал Эмори. — Кто, черт побери, этот полковник Дюрок и почему его имя кажется мне знакомым?
— Может быть, потому, что ты произносишь его уже в тысячный раз, — предположила Аннели, — даже шепчешь во сне? И это несмотря на мои усилия тебя отвлечь.
Она отвлекала его и сейчас, сидя у него на коленях. Часы пробили пять, когда Аннели проснулась и увидела, что Эмори сидит за столом и просматривает бумаги. Когда она подошла, Эмори не поднял головы. Тогда она села к нему на колени, прижавшись к его сильному, горячему телу.
Он обнял ее, поцеловал в затылок. Ее волосы слегка пахли ромом, потому что она вымыла их в бочонке, который Диего позаимствовал в кладовой. Ничего более подходящего не нашлось.
— У меня такое ощущение, что мы все еще плывем в тумане, — тихо произнес Эмори, — Совершенно не зная, что нас ждет впереди.
Она вздохнула и устроилась поудобнее.
— Быть может, их план уже сорван. Я вообще не представляю, как можно бежать с «Беллерофонта». Ты же видел: он взят в кольцо военными кораблями с пушками и солдатами. Невозможно пробраться в порт незамеченным, точно так же как и бежать из него. Когда мы уплыли, в заливе круглосуточно находились корабли. Сейчас их должно быть в два или три раза больше, и если даже кому-то удастся перелезть через борт, его все равно заметят.
— Наполеон не умеет плавать. Он до смерти боится утонуть даже в собственной ванне.
— Тогда остается только захват с моря: Но чтобы помочь Бонапарту уйти от британского флота, понадобится еще одна армада, а это уже грозит военным столкновением. Хотелось бы знать, почему он сдался.
Эмори откинулся в кресле и задумчиво гладил волосы Аннели.
— А главное, почему сделал это с такой легкостью, хорошо понимая, что его могут повесить.
— Возможно, он надеялся, что этого не случится, если он добровольно отдаст себя в руки британских властей.
— После Эльбы он поклялся, что сделает все, только бы не попасть снова в тюрьму. Генерал Монтолон опасался, как бы он не покончил с собой после Ватерлоо.
— Тогда всем было бы легче. Эмори покачал головой.
— Он счел бы это трусостью, даже низостью.
— Я как-то читала, что Наполеон вообразил себя богом, а значит, бессмертным, и решил, что, если даже его убьют, он вновь возродится, только уже в другой оболочке. Скорее всего он просто сумасшедший. Его надо упечь в дом для умалишенных, и пусть он станет их императором.
Эмори уставился на нее.
— Что ты сказала?
— О сумасшедшем доме?
— Нет, до этого. Она сдвинула брови.
— Что он вообразил себя богом?
Эмори выпрямился, спустил Аннели с колен, взял письмо и долго, с удивлением смотрел на него.
— Не может быть, — пробормотал он. — Не может быть, черт возьми. Дюрок, негодяй! Ты думал, тебе это сойдет с рук?
Он вскочил, быстро оделся, сунул ноги в башмаки.
— Что случилось? Ты что-нибудь вспомнил? — спросила Аннели.
Он посмотрел на нее и перевел взгляд на круглое окошко. Небо было серым с фиолетовой полоской вдоль горизонта, море — все еще черным, но скоро рассвет, и, если Эмори не ошибся в расчетах, до Торбея осталось меньше сорока морских миль.
Он подошел к Аннели, взял в ладони ее лицо, крепко поцеловал.
— Я говорил, что люблю тебя?
— Мне так приятно слышать это снова, но…
— Говорил, что ты смелая, красивая, умная, и я хочу, чтобы ты мне родила много детей, и чтобы они были такими же умными, смелыми и красивыми, как ты?
— Я…
— А теперь одевайся. — Он снова поцеловал ее. — Мне нужно поговорить с Бэрримором.
— Но погоди…
Он быстро вышел, и до нее донесся лишь звук его шагов.
— Вы хотите попасть на борт «Беллерофонта»? — спросил Бэрримор, протирая глаза и спустив ноги с подвесной койки. — Вы, наверное, сошли с ума.
— Возможно, но, если мои предположения верны, я смогу вернуть себе доброе имя и сделать вас героем.
— Какие предположения? О чем вы? Который час?
— Скоро пять. С попутным ветром мы придем в порт задолго до полудня. Хотелось бы знать, честно ли отнесется капитан Мэтленд к белому флагу?
Брови Бэрримора взметнулись вверх.
— Вы собираетесь войти на «Интрепиде» в порт? Да ваш корабль там разнесут в щепы.
— Не разнесут, если вам удастся их убедить, что в интересах государства пустить нас на борт «Беллерофонта».
— Мне? Убедить их?
— Но если даже не удастся, черт возьми, вы все равно будете героем, Бэрримор. Сдадите властям неуловимого Эмори Олторпа, и он наконец предстанет перед судом.
Мужчины обернулись, когда появилась Аннели. Волосы ее были в беспорядке, а незаправленная рубашка свисала до колен.
— Вы понимаете, о чем он говорит? — спросил Бэрримор.
— Нет, — ответила Аннели. — Он мне не объяснил.
Все идет хорошо. Эта фраза была дважды подчеркнута. Эмори никак не мог вспомнить, видел ли он полковника Дюрока в тот последний день или вечер. Одни офицеры приходили, другие уходили; их было так много, что Эмори вряд ли мог всех запомнить, если бы даже не получил удара по голове. И кто такой Ренар? Имя явно зашифровано. Эмори просмотрел все документы, хранившиеся в сейфе; ни о каких лисах[2] не было упоминаний, равно как ни о волках, ни о ястребах, ни о цаплях.
После того как они покинули Грэйвсенд и два дня плыли на всех парусах, он до боли в глазах перечитывал письмо. Вчитывался в каждое слово, знал весь текст наизусть, надеясь, что где-то между строчками найдет ключ к плану по спасению Наполеона. А что такой план существует, Эмори не сомневался, как не сомневался в том, что письмо зашифровано, иначе зачем бы понадобилось Киприани истязать Эмори? Ведь он мог просто убить его. Или утопить.
Кто такой полковник Дюрок? И еще упоминающийся в письме Лис, черт побери? Его ли рук дело фальсификации депеш? И какое отношение он имеет к плану?
Эмори во все стороны вертел письмо, но никак не мог разгадать код. Даже блестящее знание французского не помогло, и он попросил Аннели прочесть ему письмо вслух.
Но она скорее мешала, чем помогала, поскольку он не сводил глаз с ее нежных, как лепестки розы, губ, тонких бровей, сходившихся на переносице, когда она пыталась сосредоточиться, с выделявшейся под рубашкой округлой груди. Все попытки разобраться в письме кончались очередной вспышкой страсти со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Бэрримор, считавший себя непревзойденным знатоком французского, уверял, что не знает никого в Уайтхолле, кто под именем Ренара или еще каким-нибудь мог поддерживать тайную связь с французами, и поклялся по возвращении в Лондон сделать все возможное и невозможное, чтобы разоблачить предателя. Эмори полагал, что в этом нет особой необходимости, поскольку предатель сейчас наверняка находится в Торбее, куда они скоро прибудут.
— Дюрок, — бормотал Эмори. — Кто, черт побери, этот полковник Дюрок и почему его имя кажется мне знакомым?
— Может быть, потому, что ты произносишь его уже в тысячный раз, — предположила Аннели, — даже шепчешь во сне? И это несмотря на мои усилия тебя отвлечь.
Она отвлекала его и сейчас, сидя у него на коленях. Часы пробили пять, когда Аннели проснулась и увидела, что Эмори сидит за столом и просматривает бумаги. Когда она подошла, Эмори не поднял головы. Тогда она села к нему на колени, прижавшись к его сильному, горячему телу.
Он обнял ее, поцеловал в затылок. Ее волосы слегка пахли ромом, потому что она вымыла их в бочонке, который Диего позаимствовал в кладовой. Ничего более подходящего не нашлось.
— У меня такое ощущение, что мы все еще плывем в тумане, — тихо произнес Эмори, — Совершенно не зная, что нас ждет впереди.
Она вздохнула и устроилась поудобнее.
— Быть может, их план уже сорван. Я вообще не представляю, как можно бежать с «Беллерофонта». Ты же видел: он взят в кольцо военными кораблями с пушками и солдатами. Невозможно пробраться в порт незамеченным, точно так же как и бежать из него. Когда мы уплыли, в заливе круглосуточно находились корабли. Сейчас их должно быть в два или три раза больше, и если даже кому-то удастся перелезть через борт, его все равно заметят.
— Наполеон не умеет плавать. Он до смерти боится утонуть даже в собственной ванне.
— Тогда остается только захват с моря: Но чтобы помочь Бонапарту уйти от британского флота, понадобится еще одна армада, а это уже грозит военным столкновением. Хотелось бы знать, почему он сдался.
Эмори откинулся в кресле и задумчиво гладил волосы Аннели.
— А главное, почему сделал это с такой легкостью, хорошо понимая, что его могут повесить.
— Возможно, он надеялся, что этого не случится, если он добровольно отдаст себя в руки британских властей.
— После Эльбы он поклялся, что сделает все, только бы не попасть снова в тюрьму. Генерал Монтолон опасался, как бы он не покончил с собой после Ватерлоо.
— Тогда всем было бы легче. Эмори покачал головой.
— Он счел бы это трусостью, даже низостью.
— Я как-то читала, что Наполеон вообразил себя богом, а значит, бессмертным, и решил, что, если даже его убьют, он вновь возродится, только уже в другой оболочке. Скорее всего он просто сумасшедший. Его надо упечь в дом для умалишенных, и пусть он станет их императором.
Эмори уставился на нее.
— Что ты сказала?
— О сумасшедшем доме?
— Нет, до этого. Она сдвинула брови.
— Что он вообразил себя богом?
Эмори выпрямился, спустил Аннели с колен, взял письмо и долго, с удивлением смотрел на него.
— Не может быть, — пробормотал он. — Не может быть, черт возьми. Дюрок, негодяй! Ты думал, тебе это сойдет с рук?
Он вскочил, быстро оделся, сунул ноги в башмаки.
— Что случилось? Ты что-нибудь вспомнил? — спросила Аннели.
Он посмотрел на нее и перевел взгляд на круглое окошко. Небо было серым с фиолетовой полоской вдоль горизонта, море — все еще черным, но скоро рассвет, и, если Эмори не ошибся в расчетах, до Торбея осталось меньше сорока морских миль.
Он подошел к Аннели, взял в ладони ее лицо, крепко поцеловал.
— Я говорил, что люблю тебя?
— Мне так приятно слышать это снова, но…
— Говорил, что ты смелая, красивая, умная, и я хочу, чтобы ты мне родила много детей, и чтобы они были такими же умными, смелыми и красивыми, как ты?
— Я…
— А теперь одевайся. — Он снова поцеловал ее. — Мне нужно поговорить с Бэрримором.
— Но погоди…
Он быстро вышел, и до нее донесся лишь звук его шагов.
— Вы хотите попасть на борт «Беллерофонта»? — спросил Бэрримор, протирая глаза и спустив ноги с подвесной койки. — Вы, наверное, сошли с ума.
— Возможно, но, если мои предположения верны, я смогу вернуть себе доброе имя и сделать вас героем.
— Какие предположения? О чем вы? Который час?
— Скоро пять. С попутным ветром мы придем в порт задолго до полудня. Хотелось бы знать, честно ли отнесется капитан Мэтленд к белому флагу?
Брови Бэрримора взметнулись вверх.
— Вы собираетесь войти на «Интрепиде» в порт? Да ваш корабль там разнесут в щепы.
— Не разнесут, если вам удастся их убедить, что в интересах государства пустить нас на борт «Беллерофонта».
— Мне? Убедить их?
— Но если даже не удастся, черт возьми, вы все равно будете героем, Бэрримор. Сдадите властям неуловимого Эмори Олторпа, и он наконец предстанет перед судом.
Мужчины обернулись, когда появилась Аннели. Волосы ее были в беспорядке, а незаправленная рубашка свисала до колен.
— Вы понимаете, о чем он говорит? — спросил Бэрримор.
— Нет, — ответила Аннели. — Он мне не объяснил.