Кэри Джулиан. Психолог

этого ждали. И уверяли друг друга, что Этте нужен надежный муж вроде
Роберта Д., ведь у нее ветер в голове.
Правда, они очень удивились, что помолвку она не расторгла. Она бы и
расторгла, совершенно точно, если б не знала, что от нее этого ждут. Но
она была нежная дочь и чутко следила за настроением родителей.
Однако после свадьбы, оказавшись хозяйкой большого уродливого дома в
Мидлендсе, она стала томиться до безумия. Жаловалась, что не с кем слова
сказать - то бишь не с кем пококетничать. Обожание Роберта уже не смешило
ее, оно ее ужасало. Он оказался не то что занудой, а просто кошмар
какой-то. Бывали скандалы. Скандалы начались в медовый месяц: например,
когда Этта швырнула кольцо с брильянтом в фонтан Треви и не позволила его
выловить. Роберт был человек щедрый, но он имел уважение к настоящим
ценностям, и он считал, что Этта тоже должна их уважать.
- Такое красивое кольцо, - сказал он.
- Ну возьми страховку и купи новое, - сказала Этта; она совсем
раскапризничалась и не желала его понять.
- Это как раз невозможно, душенька. Мы же его не потеряли.
- Ах, Роберт, ну какой же ты скучный! Мы его именно потеряли. - И тут
она захихикала. - Ну да, ты лично его потерял. - И довольно резко она
добавила: - И почему ты вечно смотришь на меня как баран?
Такого рода вопросы всегда ставили Роберта в тупик. Совершенно не по
существу. Но он сразу же после свадьбы обнаружил, что Этта и понятия не
имеет о логике, что мысли у нее (если можно назвать их мыслями) прыгают,
буквально как блохи. Это просто обескураживало - ну можно ли разумно
беседовать с блохой? Какого ответа ждала Этта на свой вопрос? Кажется, на
него вообще ответа нет, но Этта, кажется, ждала ответа. Она с нетерпением
его ждала. И ни с того ни с сего он ответил:
- А зачем же ты за меня вышла?
Он сам поразился - он был потрясен своим ответом. Вот уж пальцем в
небо, абсолютно не на тему. Неужели же ион начал мыслить, как блоха?
Неужели он теперь утратит естественный человеческий разум? И он поскорее
добавил:
- Ну ладно, ничего.
- Ничего?! Ну нет уж. Теперь мне это и самой интересно.
На это Роберт ничего не сказал. Он не знал, что на это сказать.
- Ты жалеешь, что на мне женился, - сказала она.
- Ах, нет, ну что ты, миленькая.
- Нет, ты жалеешь. И думаешь - я тоже жалею. Но ты сильно ошибаешься. Я
очень даже рада, что я за тебя вышла. Ты такой смешной.
Они вернулись в родной дом Д., попросту именуемый Мызой, и
почувствовали облегчение. Обоим после медового месяца хотелось перемен,
хоть каких-то перемен. Д. обрадовался своим свиньям и коровам и особенно
своей птице. Психология у птицы куда проще, чем у молодых жен. А Этта
сразу принялась за работу, решила все в доме переделать и пригласила
строителей, водопроводчиков, электриков, проектировщиков и обойщиков.
Шесть недель она была весела, счастлива, прелестна; это стоило по тысяче
фунтов в неделю. В тот день, когда приехала ее сестра Нора и позавидовала
новым ванным, Этта была до того мила, что Роберт совершенно утешился. Он
говорил себе, что все хорошо, сложности, всегда отравляющие медовый месяц,
позади и наконец начался брак, настоящий брак.
Но уже на другой день Этта стала сетовать на дикую скуку жизни в глуши
и отправилась на три недели погостить к Норе. Вернулась она, только когда
Норе понадобилась ее комната для гостя-первометодиста - то есть когда Нора
сочла, что пора уже ей отправляться к мужу.
Дом отделали, она его ненавидела. Но говорила, что переделывать не
стоит - здесь никто не отличит мавританских обоев от обоев стиля ампир. Ее
спальня была такой кошмар, что ей уже было не до смеха.
И вот ни с того ни с чего на Мызе стали появляться юнцы. Роберт очень
удивлялся, все удивлялись, кроме Этты. Прежде на Мызе юнцов и не видывали,
даже работники тут были в годах. В этой глуши забыли даже о существовании
юнцов. И вот они стали появляться, да не по одному, не по двое, а толпами,
табунами. Как те бабочки мужского пола, описанные Фабром, которые чуют
женских особей своего вида в герметически закрытых ящиках, запертых в
сейфе где-то за сотни миль. И эти особи мужского пола принадлежали в
точности к одному с Эттой виду. Сразу им даже трудно было дать четкое
определение. Но если бы вы поглядели, как они разговаривают - всем лицом,
да что лицом, - коленками, локтями, шеями, спинами, задами даже, - если бы
вы понаблюдали, как они сидят, вытянув нос на метр впереди колен, как они
пересекают комнату, будто выходят на бурные аплодисменты, как они, смеясь,
запрокидывают голову, как они пожирают шоколадные эклеры, будто это
изголодавшиеся гиены рвут падаль, и, главное, как они смотрят на Этту, -
вы бы сразу сказали: "Этта в мужском варианте".
Сначала явились пятеро молодых летчиков из учебного лагеря за сто
пятьдесят миль. Роберт как-то вернулся с охоты, с одним покупателем, и
обнаружил эти юные создания, сплошь в голубом, увивающиеся в холле вокруг
Этты. Когда он вошел, она махала на них платком и говорила: "Убирайтесь
вон, противные". Но тон вовсе не был угрожающим, да и платочек был от силы
десять квадратных сантиметров.
Пожалуй, больше всего в этой сцене Роберта возмутила вульгарность, а не
сам факт, что пятеро летчиков вдруг будто с неба свалились. Он даже себе
не представлял, что Этта может выглядеть такой потаскушкой и говорить
"убирайтесь" таким зазывным голосом. Особенно же он огорчился, когда
покупатель С. (один из крупнейших его покупателей, но ужасно вульгарный
тип), хоть и за пятьдесят, и жирней самого жирного йоркширского белого из
его свинарника, расхохотался и стал обращаться с Эттой как с потаскушкой.
Для оптового торговца всегда очень неприятно, если покупатель позволяет
себе вольности с его женой. Вопреки общепринятому мнению циников такое
разрешается покупателю разве что среди примитивных, неразвитых племен. В
Европе же существует как бы неписаный закон, как бы jus gentium
[международное право (лат.)], и даже крупнейшие покупатели, которым
закупить аэропланов на двадцать миллионов фунтов - это раз плюнуть, и те
соблюдают этот закон - что никто не обязан впутывать сюда жен. Покупатели
и жены торговцев могут, пожалуйста, разбираться между собой сами. Короче
говоря, даже у поставщика-миллионера жена как бы независимый партнер. Она
сама за себя решает. Может, как преданная соратница, употребить все свое
влияние в нужный момент, а может остаться в стороне и ограничиться
кокетством, лестью, уменьшительными именами, полумраком в комнате и
задушевными разговорами - это уж ее личное дело.
И вот С. прямо в присутствии Роберта буквально пожирал Этту глазами и
пускал слюни. Роберт не имел к нему претензий. Покупатель обязан держать
себя в руках, но и от жены требуется добродетель - это уж общее правило.
Жена может ударить или не ударить по рукам, но положение обязывает. Она
обязана быть приличной женщиной. А если уж она выставляет себя потаскухой,
то и с покупателя спрос невелик. Роберт не имел права осуждать хама С. за
то, что он держался по-хамски. Но Этта совершенно выводила его из себя.
Этта же в результате так грубо и надменно обошлась с С., что тот наутро
уехал и ничего не заказал. Она обозвала его свиньей, ну и попала по
больному месту. Он и сам замечал сходство.
Роберт, правда, про заказ ей даже не заикнулся, но его глубоко задело
непозволительное обращение с давним щедрым покупателем фирмы, который
верно поддерживал его и помог выстоять кризисы, войну, японскую
конкуренцию.
Ему стало гораздо легче, но он и огорчался ужасно. Будто
кораблекрушение выбросило его на необитаемый остров, зато спасло от
банкротства. Он буквально не знал, что ему предпринять, что и подумать. А
он смолоду привык и то и другое знать определенно. Он был из тех, кто
совершенно теряется в обширных землях, где до сих пор не заведено ни
дорожных знаков, ни шоссе, ни мостов. Он плохо ориентировался. Ему
требовались четкие, точные карты. Конечно, такой человек легко теряет
направление в браке, да и просто в любви. Он руководствуется картой,
компасом, а тут ни одна карта не подходит. Важные черты пейзажа просто
даже не намечены. А компас вовсе кружится так, будто магнитный полюс вдруг
поместился в даму и решительно не желает стоять на месте.
Куда подевалась его психология, путеводитель во всех жизненных
предприятиях? У этой юной особы, кажется, вообще ее не было. Сегодня она
его ласкает, сидит у него на коленях и мурлычет, как кошечка; а завтра она
его не выносит и запирается у себя в спальне. Так любит она его или нет?
Кто он в конце-то концов - ее милая старая Лыска, как она иногда говорила,
или - как она же ему говорила - он зануда и форменное наказанье?
После визита тех летчиков и еще каких-то летчиков он стал, пожалуй,
склоняться к последнему. А когда к летчикам присоединились
пятнадцать-двадцать студентов сельскохозяйственного училища (за семьдесят
миль), группа прилежных оксфордцев (девяносто миль), семеро курсантов на
джипе (из Сандхерстского военного училища за сто десять миль), она стала
выказывать такую ненависть к нему, что он просто стеснялся быть с ней в
одной комнате. Бедняга даже радовался, что ее спальня теперь всегда для
него заперта. Он совсем было заблудился, но в конце концов он уперся в
тупик. Зато тупик - это уж что-то определенное. Тут ясно, что делать -
либо стой, либо поворачивай назад.
Роберт думал несколько недель и понял, что брак его пришел к концу. И
желательно найти путь обратно, к безбрачию. Но, как раз когда ему уже
показалось, что пора обратиться к адвокату, вечером Этта вошла к нему,
моля о прощении. Говорила, что просто спятила, что вела себя
отвратительно. "А все потому, что люблю тебя, миленький".
Роберт ей не очень поверил. Последние полтора месяца Этта почти не
расставалась с кузеном Биллом, приехавшим в отпуск из Малайи. Правда,
половину этого срока она провела в Лондоне, у одноклассницы, но друг
Роберта, верней, деловой знакомый, у которого он закупил много краски,
сообщил, что там же находился и Билли. А одноклассница уехала в
кругосветное путешествие с мужем другой своей одноклассницы - сводной
сестры жены этого красильщика. Действительно, высший круг поставщиков в
Англии весьма узок, и там-то уж есть уважение к ценностям, там знают что
почем. Даже миллионер может погореть, если попадет не как надо и не в
какую надо газету.
Красильщик Роберта счел своим долгом - поставщика, да и просто богатого
человека - сообщить ему, что Этта и Билли живут под одной крышей.
Поэтому Роберт весьма холодно отвечал, что любовь Этты проявляется
довольно странно, и спросил, не собирается ли она подать на развод, ибо,
если нет, он и сам может этим заняться. А она может выходить за своего
Билли.
- Боб, что ты мелешь? Бред какой-то. Билли в Малайе. И я ненавижу его -
всегда ненавидела. Ах, Боб, я и не думала, что ты бываешь так жесток,
просто жесток!
И она зарыдала. Затем она возмутилась и упада в обморок. Д. испугался и
срочно вызвал врача. Его врач был сельский врач старой закалки. Он ездил
на допотопном форде, зато носил бриджи и охотился вместе с местными
жителями в черном пальто. Но он не был настоящим охотником, и, хоть
стрелять и удить он умел, он, в общем, пренебрегал охотой. Он на нее
смотрел почти так же мрачно, как и на весь род человеческий. Когда он
щупал пульс, он вздергивал брови, будто хотел сказать: "Боже, ну что за
бессмыслица". Когда выстукивал грудь и говорил: "Скажите - "а-а", в этом
"а-а" звучало у него явное осуждение. Его побаивались. Он пользовался
огромной популярностью, особенно среди фермеров. Он кого угодно мог
перепить. Старым доктором его называли не в отличие от молодого - других
докторов не было в округе, - а просто в знак уважения.
Старый доктор спросил, что значит "срочно". Шею она что ли сломала? Или
кровью исходит? Узнавши, что речь идет всего-навсего о тяжелом состоянии,
он сказал "буду" и явился на другой день к завтраку. Он был в охотничьем
снаряжении и заметил, что, славу богу, ему оказалось по пути к сборам. Он
уделил Этте десять минут. Потом пошел к Д. и сказал:
- Ранняя стадия беременности. Ваша жена говорит - не может быть. Время
покажет. А пока она молодцом. Беспокоиться нечего. - И он покосился на
графинчик в буфете. Д. налил ему неразбавленного виски и сказал, что не
может того быть, чтоб Этта была беременна, разве что на четвертом месяце.
Старый доктор пил виски. Он вздернул брови, поставил стакан и сказал:
- Нет, это никак. Вообще вопрос - беременна ли она. Может, я ошибаюсь.
Время покажет.
- Вы наверняка ошибаетесь.
- Как думаете - будет дождь?
- Нет, я точно знаю, вы ошибаетесь.
- Если дождь, мне надо идти. Артрит. Ходил к специалисту, аж на
Харли-стрит, а он мне: "Сам врач, должны понимать, против артрита ничего
не пропишешь". Я говорю: "Да, но я надеялся". А он: "Против этого тоже
ничего не пропишешь". Но я не засмеялся. Господи, да я эту находку еще в
госпитале сорок лет назад слышал. Только столичная штучка теперь может ее
себе позволять.
Д. об этой дискуссии Этте даже говорить не стал. Но месяц спустя
обнаружилось, что доктор, кажется, не ошибся. Д. наконец набрался
храбрости и напрямик спросил Этту. Она отвечала, что и в самом деле она,
возможно, беременна.
- Но как же это возможно? - спросил Д. - Ведь тогда получается - ты на
четвертом или на пятом месяце?
- Да. Странно. Но у Норы тоже было почти незаметно.
- Но это не от меня.
- Роберт! На что ты намекаешь?
Роберт намекал на Билли. Этта обиделась, возмутилась: Билли она всегда
терпеть не могла. Потом она расплакалась и объявила, что хочет домой.
Потом сказала, что нет, домой нельзя, мама может неверно понять, мама
может не простить Роберту. Потом она снова возмутилась и спросила Роберта,
как он смеет сомневаться в ее порядочности. Короче, Роберт понял, что она
делает из него идиота. А он вовсе не хотел, чтоб из него делали идиота.
Он, может, и не гений, но он знал точно, что ребенок не от него,
совершенно не от него. К тому же он уперся в тупик, он понял наконец, куда
идти дальше, и он вовсе не хотел снова оказаться в мучительной
неизвестности. А потому он сказал кратко, что предпримет шаги. Этта
отвечала, что если он имеет в виду развод, так ее родители ему не простят
позора, а она опротестует иск и всем покажет, какой он изверг. Роберт на
другой день уехал, якобы на прогулку. И отсутствовал семь месяцев.
Он выжидал, пока родится ребенок. А тогда горничные будут
свидетельницами, что даты не сходятся, и Этта ничего не сможет
опротестовать, и ей останется развестись спокойно и мирно. Ведь больше
всего, как, наверно, догадалась Этта, он боялся суда. Выходить, давать
показания - лысый старый муж молодой жены, и вдобавок муж обманутый,
ревнивый, злобный муж. Смешной муж. И не просто смешной, но, в общем,
достойный презрения. Люди, чего доброго, скажут - так ему и надо, не
женись на молоденькой! Нет, суд - это просто немыслимо.
Тут вмешались В. Миссис В. написала, что Этта в отчаянии. Что она ему
сделала? Почему он так обращается с ней - в ее положении? Она бог знает до
чего себя доводит. Неужели он не боится ответственности?
Д. решил выложить им улики. Он написал своему адвокату, тот в ответ
позвонил. Есть у него улики? Ах, только свидетельские показания горничных
о датах совместного проживания. Ну, это ерунда. Неужели он не знает, что
по английскому закону почти невозможно доказать внебрачность ребенка,
рожденного в браке? Например, дело Кэнти против Кэнти касательно Кэнти, не
говоря уж о Ро против Ро, До и Хупера.
Д. ничего этого не знал. Он изумился и, главное, растерялся. Что за
дурацкий закон? Он исхудал, щеки ввалились, глаза вылупились. Он даже
принял заказ на ковры для гостиниц себе в убыток. Он пошел к врачу, врач
сказал, что дело дрянь, и порекомендовал лечь в больницу.
И в конце концов, его возмутила эта несправедливость, этот беспорядок в
нашей кошмарной жизни. Он поехал домой. Он решил вышвырнуть Этту. По
крайней мере отродье Билли не появится на свет под его крышей. А там уж он
настоит на разъезде.
Но он чуть-чуть не рассчитал. Этта как раз уже рожала. Съехались все
В., в том числе Нора и младшая, теперь восемнадцатилетняя. Она встретила
его у него же на пороге и заявила, что в жизни ему не простит. Он разбил
сердце Этты. Если она умрет, а она может умереть, пусть он считает себя
убийцей.
Эта Сьюзи все детство прохохотала, а теперь взялась за греческий и
политику. Зубрила и готовилась в Оксфорд. Она заделалась строгой
моралисткой и считала, что женщина всегда права.
Но тут вышла Нора и поскорей перебила сестру, пока Роберт все еще
подыскивал слова, чтобы выразить свое возмущение. Она нежно расцеловала
его в обе щеки. В свои двадцать пять Нора выглядела не моложе, чем ее
судовладелец. Она совсем расплылась, а волосы, по моде первометодистов,
она стягивала в крошечный кукиш на затылке. Она совершенно не красилась и
одевалась, как ее сестрицы это называли, в ризы. Короче, она стала
умнейшей и прекраснейшей женой трудного, но зато возвышенного эгоиста, и
тот ее не просто боготворил, но даже до известной степени ценил.
И вот, встретив зятя с теплотой, которая его несколько удивила, но и,
так сказать, сдобрила, удобрила, что ли, она взяла его под руку, увлекла в
сторонку и сказала, что об Этте он может не беспокоиться, она молодцом,
особенно учитывая ее слабые нервы.
- И еще, Роберт, я хочу воспользоваться случаем и сказать, как мы вам
благодарны, как безмерно благодарны за ваше благородство во всем этом
ужасном происшествии. Да, я знаю насчет Билли - мы всегда его опасались. И
когда он приехал в отпуск и Этта требовала свиданья с ним, мы боялись
самого худшего. Она всегда с ума по нему сходила - хоть она терпеть его не
могла. Нет, правда... - Нора почувствовала некоторую натяжку, поскорей
подтвердила этот удивительный факт и, как опытная жена, тотчас поспешила
дальше: - Нет, правда... да, так я о том, как изумительно вы поступили.
Никто бы не мог лучше понять бедняжку Этту и вести себя умней. И поверьте,
она это знает. Она все поняла. Вы никогда не раскаетесь в своей доброте к
бедной девочке. Вы абсолютно спасли положение. Кажется, - тут она нежно
улыбнулась, - я посмеивалась над вашей "психологией", но, поверьте, теперь
я хвалю за нее Творца.
Роберт хотел было сказать, что Нора не совсем правильно его поняла, что
он и не подумает прощать Этту, тем более признавать ребенка. Но тут у него
произошел как бы сдвиг понятий, вроде того сдвига, который происходит,
когда сплавщик разбивает затор. Вот оторвалось и поплыло одно из
сваленных, спутанных бревен, вот поворачиваются к течению другие, с ним
рядом, и тоже плывут, и за ними еще штук двадцать. Балки, торчавшие в
разные стороны, как крокодилы на мели, вдруг вытягиваются вдоль реки. И
вот уже бегут всей массой, стройно и споро, параллельными линиями, как в
боевой готовности флот.
Так, буквально в полминуты, пока Нора краешком глаза следила за тем,
какой эффект произвела ее речь, все понятия Д. - и это впервые за два года
- вдруг обрели верный курс. Просто удивительно. Как сплавщик, достигнув
берега после кое-каких щекотливых моментов, оглядывает всю работу и
сознает, что сделал ее хорошо, так и он ощутил твердую почву под ногами,
почувствовал себя в безопасности и порадовался своей выдержке и
проворству.
Скромно, как водится у воспитанных людей, он отвечал Норе:
- Ну что вы, я ничего особенного не сделал. И разве я мог поступить
иначе в подобных обстоятельствах?
- Вы могли бы испортить ей жизнь, - сказала Нора сухо. - И чуть не
любой мужчина так бы и сделал. И поверьте, она прекрасно это сознает и
никогда не забудет. И я тоже. Правда, вы вели себя... да, благородно,
иначе не скажешь.
- Ах, Нора, ну что вы. Если взглянуть на все с точки зрения
психологии...
Впервые за два года он употребил это слово. Но так уверенно даже он
прежде его не употреблял. Он вдруг понял, что поступка не только
благородно, но и мудро, по-хозяйски. Он был человек разумный и не
собирался преувеличивать свою предусмотрительность, свою проницательность,
но явно одно - он воздержался от развода с Эттон (а почти любой бы на его
месте развелся) и даже от разъезда. А это был замечательный
психологический ход.
- Да, - сказал он, - с точки зрения психологии... - И Нора не
засмеялась.
Кое-кто другой, соседи например, много смеялись, когда родился ребенок.
Они рассчитали даты - сельские жители всегда знают даты. И мальчишка бил
копия Билли, те же блестящие голубые глаза и родинка на левой щеке.
Но с тех пор прошло уже пять лет. У Этты Д. родились еще двое, и,
бесспорно, бедняжки, от Д. - вылитый отец: дочки часто бывают в отца, - а
их мать не просто нежная, хоть и довольно небрежная мать, но и преданная
супруга. Она, пожалуй, даже чересчур часто не сдерживает свою нежность на
людях. Вдруг, бывает, обнимет мужа за шею и поцелует в самый неподходящий
момент. И тут в ее, в общем-то, детских чертах вы уловите тот же вопрос и
лукавство, как когда-то, когда она целовала розовый носик серого пони или
кошку, куклу, старого мопса.
У нее теперь свой "ягуар", но юнцы уже не роятся на Мызе. Этта их не
поощряет, да и стара она, в свои двадцать пять, для летчиков и даже
курсантов.
И никто уже не смеется над Д., кроме жалких неудачников, но эти вечно
над всеми смеются. Он теперь, безусловно, большой человек, хозяин в доме,
хозяин в деле, мировой судья и крупнейший специалист по плимутрокам. Его
статья о современных методах руководства торговлей и новом мировом порядке
не появилась в "Таймс" из-за ближневосточного кризиса, но на той неделе
она появится в "Ежегоднике птицевода". Статья, без сомнения, вызовет
интерес в осведомленных кругах.