Страница:
-----------------------------------------------------------------------
Пер. - Е.Суриц.
В кн.: "Джойс Кэри. Радость и страх. Рассказы". М., "Прогресс", 1980.
OCR & spellcheck by HarryFan, 5 November 2001
-----------------------------------------------------------------------
Роберт Д., маленький, чувствительный человек, как огня боявшийся
женщин, в сорок шесть лет вдруг влюбился в восемнадцатилетнюю девушку и ни
с того ни с сего сделал предложение. То есть насчет предложения это не
совсем точно. Она всегда утверждала, что вовсе он его не сделал. Произошло
все в доме у друга, верней, в доме у делового знакомого. У Д. не было
друзей. Но он очень любил свое дело и старался поддерживать отношения с
теми, кто для дела полезен. Он производил все свои закупки лично, а иногда
даже лично выступал в качестве продавца. Он занимался продажей как
искусством - да, он называл ее искусством - еще при жизни отца, и теперь,
уже во главе фирмы, иногда все равно ею занимался. И не только снабжал
оптовиков. Даже просто объезжал лавки. Обходил мелкие сельские лавчонки с
образчиками и рекламками, не брезговал заказами на два метра дорожки, на
коврик для отдела тканей. Он всегда подчеркивал, что в каждом порядочном
магазине тканей есть ковер, и, если хоть часть магазина отведена под
ткани, ковер там тоже полагается. "Это уж, - так он говорил, - вопрос
психологии. Без ковра покупателю не захочется покупать материю или даже
тесьму".
Какая-нибудь старуха, хозяйка лавки, или дед, который эту лавку получил
в наследство еще от десятка таких же дедов, бывало, ответит, что пока на
отсутствие ковра никто, мол, не жаловался.
- Предположим, - отвечал тогда Д. - Но они просто сами не знают, чего
лишены. Откуда же им знать? Это уж вопрос психологии. А вот попробуйте
заведите ковер и сразу увидите разницу.
- Да куда нам ковер? Ведь у нас мука, и масло, и разный москательный
товар!
- Не простой ковер, - возражал тут Д. - Но мой двусторонний моющийся
Персидский Ворс будет вам в самый раз.
Ну и дальше в том же духе. И просто удивительно, как часто ему
удавалось сбыть коврик.
Конечно, на оборот это, в общем-то, не влияло. Он был человек богатый.
Он ездил на "роллсе", но оставлял его за углом, когда торговал по
поселкам. И сам носил в чемоданчике образцы. Ходил слух, что будто бы его
шофер, бывший старший шофер герцога Б., отказался их носить. Только
неправда это. Д. за такой отказ мигом бы его уволил. Не потому, что он не
считался со служащими. Как раз наоборот. Но, нанимаясь на службу, шофер -
так он лично себе представлял - брал на себя определенную социальную
миссию. Об этом не следовало забывать. И он носил образцы сам потому, что
торговые операции абсолютно не дело шофера.
- Продавцу, настоящему продавцу, - говаривал Д., - слишком хорошая
машина ни к чему. Не надо ему выглядеть слишком уверенно. Хозяину магазина
приятно чувствовать свое превосходство, как бы снисходить. Торговать,
по-моему, должен человек маленький, метр шестьдесят семь - самый
подходящий рост. Но конечно, суть не в росте, это не главное. Лучший из
всех моих продавцов был метр восемьдесят восемь. Но он, бедняга, был
чахоточный. Сразу видно, что не жилец. И знаете ли, действовало. Как он
торговал! Я просто диву давался. И раз я за ник подглядел. То есть я за
ним наблюдал. Я, конечно, не вошел с ним вместе - продавец должен быть
всегда один. Будто весь такой беззащитный. Я только увидел, как покупатель
смотрит на беднягу Н., и я сразу все понял. И еще он покашливал. Вовремя
кашлянуть - это, знаете ли, иногда решает. Я, конечно, не предлагаю на это
дело одних чахоточных. Зачем же. Где ткани - там всегда пыль ужасная. Но -
маленький рост, и чтоб не слишком плотный, и не то чтоб очень красивый,
можно, чтоб лысый, если желаете, и обязательно приличная одежда, и
особенно хорошая шляпа, высшего качества шляпа, и галстук, и самый лучший
чемоданчик под образцы - все это вопрос психологии.
Сам Д. был ростом от силы метр шестьдесят пять и лыс как колено.
Красивым его тоже нельзя было назвать, скорей наоборот. А когда он приехал
к В., где предложение имело место, или же не имело места, у него,
несчастного, вдобавок нарыв на носу вскочил. Д. заметил непорядок с носом
еще за два дня до визита, но раньше у него не было нарывов, нигде не было,
и он уговорил себя, что нос красный и болит перед сильным насморком.
Значит, начинается насморк. Тоже радости мало, у В. жена и три дочки; и к
тому же еще сестра, весьма шикарная сестра из Мейфэра часто у него гостит.
Д. всегда нервничал, когда туда ездил. Не будь он покупателем В., он,
пожалуй, и вовсе бы туда не ездил. Но он как бы делал одолжение В., и тот
с ним ужасно носился. В. был человек богатый, куда богаче Д., но он очень
ценил Д. как покупателя. Он отводил ему лучшую комнату с отдельной ванной,
а летом катал на яхте. Моря В. терпеть не мог, но он жил недалеко от
пристани и держал там яхту - для покупателей. А в октябре он водил гостей
на фазанью охоту. Он не был охотником, но знал, что покупатель ждет, чтоб
его пригласили на охоту, даже если сам он стрелять не умеет, а только
перед завтраком пойдет с дамами поглядеть на выстрел-другой.
В. всегда приглашал Д. поохотиться, и Д., конечно, на это рассчитывал.
Он стрелял хорошо. И охота дает возможность по утрам ходить, а утром он
особенно боялся дам. Опыт говорил ему, что они норовят развлекать человека
именно утром, тащат на прогулку или показывают сад и конюшни. Днем можно
незаметно улизнуть, после чая можно играть на бильярде, вечером - в бридж,
но уж утром они вас развлекают. Если, конечно, не сбежать на охоту. Но В.
всегда приглашал Д. поохотиться в октябре.
Правда, все равно у В. ему приходилось то и дело сталкиваться с дамами
и - хуже того - с девчонками. Миссис В., женщина прелестная, настаивала
хоть на одной задушевной беседе. Она говорила о превратностях судьбы,
особенно в деле торговли коврами, и о быстротекущем времени. Ведь они уже
сто лет знакомы! Она только что вышла замуж, буквально только что, когда
Д. в первый раз к ним приехал. Она в жизни этого не забудет. Она тогда так
трепетала перед важными приятелями мужа, но как мил оказался Д. Он
совершенно ее успокоил.
В действительности она уже лет восемь была замужем, когда Д. в первый
раз к ним приехал, и он хуже банкротских списков боялся этих разговоров.
Он не знал, что говорить и куда глаза девать, особенно если миссис В. - а
у нее была такая привычка - склонялась к нему открытым декольте. И
девчонки вдруг застигали его там, где он совершенно расслаблялся - в
коровнике или ружейной, и засыпали немыслимыми вопросами. Может, поиграем
в бадминтон на току? А видел он смешные надгробные надписи на здешнем
кладбище? А ему не вредно есть раков? А музыку после обеда он может
слушать, то есть Чайковского именно? Он не знал, что отвечать на все эти
вопросы, и вдобавок в них могла быть подковырка. А девчонки в этом
возрасте просто несносны. Тут же еще на что-то перескочат. Ну не
бадминтон, тогда с собаками побегаем или поедем на местный аукцион. Так
интересно!
Но - хуже того - он прекрасно знал, что эти девчонки способны
высмеивать покупателей. Он сам застукал их в прошлый раз, всех трех,
включая, младшую, с косичками. Он вошел в холл, большой нижний холл, вошел
с черного хода, а они были в дальнем конце, у камина, и смотрели на
представление Этты, средней, восемнадцатилетней. Этта выпячивала живот,
задирала нос, почесывала как бы усы и учила правительство, что ему делать,
- с немыслимым акцентом, то ли йоркширским, то ли кокни, - а две другие
хохотали. И не только младшая, та в свои пятнадцать лет вечно хохотала, но
старшая. Нора, и это в двадцать два и будучи дурнушкой и помощницей матери
по дому. Он-то думал, что хоть Нора человек ответственный, и - вот вам,
пожалуйста, она высмеивала покупателя. Как только расхохоталась Этта, все
три девчонки буквально зашлись чуть не до потери сознания.
Д. стоял в темном уголке под лестницей и не мог понять - то ли его
больше поразило предательское поведение Норы, то ли блестящее мимическое
искусство, то ли все вместе взятое окончательно его расстроило. Веселость
Этты, ее резвое вдохновение были, бесспорно, восхитительны, но все-таки
что-то дикое, что-то дерзкое было в каждом ее жесте. Он был человек
сознательный и не отрицал, что покупатель тоже может быть довольно
неотесанным и самонадеянным. И почему бы не посмеяться, если правда
смешно? Может, просто он преждевременно состарился и утратил чувство
юмора? В сущности, он совершенный затворник и почти не сталкивается с
веселой молодежью.
И все-таки у него отлегло от сердца, когда с парадного хода вошла
миссис В., увидела, что происходит, и отчитала девочек достаточно строгим
тоном. Д. понял, что был шокирован не зря. Миссис В. тоже определенно
сочла неуместной - слегка, но явно неуместной - насмешку над гостем, и не
просто гостем, но человеком ответственным, солидным человеком, который
явился в дом по делу, по важному делу. Это, конечно, не такое безобразие,
как когда туристы пристают к часовому на посту, но нечто в том же духе.
Миссис В. была настоящая леди, особа весьма воспитанная, чудесная жена и
мать и держала дочерей в руках, но в душу Д. закралось подозрение, что
когда-нибудь Этта может высмеять и его. Он почувствовал на себе ее взгляд
и вдруг осознал, что ноги - его уязвимое место. Они были не кривые, нет,
но в некоторых позах они казались кривыми. И еще как-то, когда он
рассуждал с В. о психологии покупателей ковров, Этта обменялась с Норой
таким взглядом, что, перехватив его, он даже осекся. Был ужасно неловкий
момент. Но миссис В. спасла положение историей о том, как сама она
покупала свой первый ковер для гостиной - у Д., как она сказала, - и
почему она выбрала розы на зеленом поле. Д. совершенно прав, сказала она,
относительно вкусов молодоженов. Она блестяще разрядила атмосферу.
И все-таки Д. спрашивал себя, зачем вообще он таскается к В. Детям он
надоел, и самому ему тут не так уж весело. Никто не виноват. Он не в
претензии на задушевность миссис В., это ее долг; и на легкомыслие и
безответственность девчонок: девчонки все такие. Нечего с них спрашивать
серьезного поведения. Чересчур беспечны, чересчур поддаются влиянию
минуты, чтоб считаться с какими бы то ни было социальными обязательствами,
и - слава богу - они чересчур невинны. Не сознают превратностей
цивилизации вообще, а тем более в наше суровое время. Вечно готовы играть
с огнем и дразнить гусей. Особенно Этта. Он вспомнил ее ребенком - тощую,
маленькую, вечную проказницу, крест семьи, она ужасно громко кричала, вела
себя кошмарно. Ее держали от него подальше. Но однажды, девять лет назад,
он как раз откланивался, а она пришла со двора до того перепачканная, что
даже для нее удивительно. Мать так и ахнула, а она только засмеялась (у
нее спереди не хватало двух зубов) и уже повернулась бежать. Мать ее
удержала: "Ты бы хоть попрощалась по-человечески с мистером Д.". И тогда
Этта обвила ручками его шею и быстро клюнула в подбородок. Так же точно
она целовала серого пони и свою собачку, горничную и кукол: Черномордика
Первого и Черномордика Второго, - он сам видел - жест выражал целую гамму
чувств, от снисходительности до скуки. И еще ей хотелось понять, зачем
этим занимаются взрослые.
Д. прекрасно все сознавал. Темно менее это был первый и последний раз,
когда его поцеловала представительница слабого пола за двадцать семь лет
со смерти его матери. И ему запомнилось это происшествие. Он был человек
разумный и не стал придавать особого значения бездумному чмоканью ребенка,
но - он чувствовал - между ними установилась связь. Ни один ребенок еще не
чмокал его и не был связан с ним так, как Этта.
Тем не менее он потом девять лет ее не видел. Ее тогда в октябре не
бывало, она уезжала в школу. В эти-то годы Д. и начал спрашивать себя,
зачем он таскается к В. Необходимости тут не было. Он всегда делал у В.
один и тот же заказ, охота дома у него даже лучше. Ну а теперь, после того
как он обнаружил способность Этты к перевоплощению и вдобавок перехватил
за обедом тот ее взгляд, он и вовсе решил, что отныне ноги его не будет у
В. Он не сразу пришел к этому, в общем-то, крутому решению; но через
несколько месяцев поведение Этты и хохот девчонок стали совсем его
возмущать, и дальше - больше. Интересно, до чего может дойти их
смешливость. Интересно, всех ли покупателей успела изобразить Этта?
Интересно, а его она изображала или нет? Конечно, вряд ли она нашла, к
чему придраться в его фигуре, лице, манерах. Он был человек обыкновенный,
он и старался быть обыкновенным. Он терпеть не мог разных оригиналов. Он
учился в закрытой школе, кончил Оксфорд (бакалавр с отличием третьего
класса по гуманитарным), и прежде всего он стремился не привлекать
внимания к своей особе. И кажется, слава богу, пока удавалось. Все же он
подозревал, что с Этты станется его изобразить, может, она даже уже его
изобразила. И он из-за этого ужасно расстраивался.
Он был человек сознательный, и от девчонок ждал чего угодно. Почему же
тогда мысль о том, что Этта, возможно, его копирует, так терзала его? И
ему пришлось признать, что все дело в их, да, в их, некоторой связи. Не в
чмоканье, конечно, суть. А в том, что было после. После он часто думал о
ней как о милом ребенке, ласковом, открытом. Сравнивал с нею других детей,
и не в их пользу. Гадал, какая она стала. А стала она прелестной девушкой.
Он был не из увлекающихся, он был человек трезвый (будешь трезвым, работа
сложная, вечная конкуренция), но уж что такое прелестная - это он мог
понять. В точности как он ожидал. И притом - милая искренность. Но
мимическая сцена его шокировала. Он вдруг понял, что совершенно не знает
Этты - может, он абсолютно неверно ее себе представлял. Может, она просто
фурия, мегера.
Нет, больше он не собирался к В. И вот те на, он снова в октябре
отправился к В., и отправился к ним, главное, несмотря на свой смехотворно
красный нос.
"Ну и что?" - спрашивал он мысленно, глядя в зеркало и уговаривая себя,
что это не нарыв, нет. Быть такого не может. У него в жизни не бывало
нарывов, и если уж суждено ему иметь нарыв, так почему именно на носу и
почему перед самым визитом к В.? Не могла судьба сыграть с ним такую
шутку. Судьба жестока. Она устроила нашу гнусную жизнь. Она снабдила его
короткими ногами и оставила почти безволос еще до тридцати, но нет, не
могла она посадить нарыв ему на нос, первый в жизни нарыв, перед самым
визитом к В., где полон дом смешливых девчонок. И одно явно хорошо.
Краснота не на самом кончике носа, а чуть сбоку. Красный кончик - вот уж
чего не хватало. Как у клоуна. Судьба избавила его от такого позора.
Но наутро в день поездки покраснел и кончик. Покраснел и вздулся. И
безумно болел. Да, похоже на нарыв. И вот он уже ехал по их улице. Ну и
что? На языке вертелся ответ. Психология. Наверно, и тут она. Но это сразу
отпало. "Нет, - подумал он. - Ерунда, я же один из главных его
покупателей. А больше пяти дней у них ни разу не гостил. Нет, психология
ни при чем. Если б не девчонки, мне бы и на нарыв наплевать. Я, как
покупатель, имею на это полное право, я столько у него покупаю, что и на
два нарыва вполне бы мог наплевать".
И, входя в холл, пожимая руки хозяину с хозяйкой, он был чуть ли не
груб, вел себя почти в том хамском духе, который возмущал его в
неотесанных покупателях, когда он лично имел несчастье принимать их у
себя. Отборная шантрапа. Только потому, что он покупатель, такой
расхаживает у тебя по дому и распоряжается слугами, будто и то и другое
его собственность.
Д. вдруг поймал себя на наглой походке, заметил снисходительные нотки в
своем голосе и сам себе удивился. Но когда он вошел в комнату и метнулся к
зеркалу, чтобы убедиться, что никакого нарыва у него нет, он сразу все
понял. Нос безобразно вздулся - напоминал переспелую клубничину, щеки же
уныло желтели. Он от ярости был готов ломать мебель. Нарыв. Именно сейчас.
В доме у В. Да что он сделал? Чем заслужил такую чудовищную
несправедливость?
В первый момент он решил отсиживаться в комнате, вызвать врача. Он
воображал взгляды девчонок. Они не встретили его в холле - лишнее
доказательство совершенной безответственности по отношению даже к главным
покупателям, без чьих заказов им бы зады нечем было прикрыть. Но вот с
лестницы донеслись их голоса, они болтали и смеялись - над чем-то, над
кем-то. Он воображал, как они уставятся на его нос, как Этта уставится. И
вдруг он в бешенстве решил: "А ну их к черту". Плевать он хотел на все это
бабье. Пусть хихикают, пусть стрекочут. "Господи, ведь они же не понимают,
каково будет В., если я сделаю закупку у З. А цены у З. не хуже, у него
даже лучше цены. Конечно, я на это не пойду. Не тот я человек. Я не
поддаюсь столь низменным чувствам, вот вам пример - нарыв. Я знаю,
девчонки будут смеяться, но мне совершенно все равно".
И он спустился к ленчу и так пронзал Этту взглядом, что той пришлось
убежать из столовой, не дождавшись сладкого. Она лопалась от смеха. И
понадобился весь материнский авторитет, чтоб заставить ее выйти к чаю.
- Мамочка, я же расхохочусь, если он опять на меня уставится. Тут бы
никто не выдержал. И главное этот нос. Да что с ним такое, по-твоему? Что
я ему сделала?
- Ну, детка, просто ты ему нравишься. Помнишь - в прошлом году?
- Ничего я не помню. Я ничего не заметила. По-моему, я двух слов с ним
не сказала. Разве что из вежливости. Ты говорила, он под большим
впечатлением, но я не понимаю почему. А если даже и так - мне-то что? Это
не мое дело.
Но тут миссис В. ее отчитала. Она подчеркнула, что Д. гораздо лучше
других покупателей. Несколько робок, провинциален, слегка, может быть,
неотесан, но зато он джентльмен. И он очень состоятелен, почти богат. Она
вовсе не призывает Этту его поощрять - ничуть. Он для нее чересчур стар и
чересчур серьезен, совершенно не ее тип, но пора уж иметь чувство
ответственности и научиться отличать людей, достойных уважения: солидных,
положительных, твердо стоящих на ногах - от молодых лоботрясов, которые
только отнимают время у других и сами убивают время, гоняя взятые напрокат
машины.
Этта нашла, что у матери ужасные понятия о любви и браке. Но к чаю
вышла и передавала Д. булочки не просто с серьезным лицом, но и с нежной
заботливостью.
Конечно, она в прошлом году прекрасно заметила, что Д. поглядывал на
нее с восхищеньем, даже с восторгом. Восемнадцатилетняя девушка и спиной
чувствует эти взгляды. Но раньше она не думала о нем как о женихе, как о
джентльмене. Ну а то, что мама заявила, будто он не ее тип, так это мамины
жуткие понятия насчет мужчин и, главное, насчет нее, Этты. А намеки метили
в ее якобы страсть к кузену Биллу, двадцатилетнему субалтерну. Только мама
сильно ошиблась. Этте, конечно, было весело с Биллом, но она прекрасно
понимала, что он сосунок и в мужья абсолютно не годится. И неправда, будто
Билли взял машину напрокат. Это его машина, он за нее заплатил - уже три
взноса сделал. И вообще. Почему Д. для нее чересчур серьезный? Почему мама
не понимает, что она взрослая, и у нее теперь такие же серьезные интересы,
как у Норы, например, которая только что вышла за судовладельца, вдового,
с тремя детьми и, главное, первометодиста? Все в восторге от выбора Норы.
Этта согласна. Нора поступила совершенно правильно - Нора, в общем, и
мечтать о таком не могла с ее-то фигурой. Нора, конечно, лапочка, но
миллионер тысячу таких лапочек мог бы найти, и вдобавок хорошеньких.
Судовладелец явно и женился бы на хорошенькой, не будь он первометодистом.
Сама Нора прекрасно все поняла. Она все прикинула и сравнила: его чудный
характер, воспитание, здоровье, ну и детей, возраст, евангелизм, да и
собственные маленькие глазки и не ахти какую фигуру. И никто не
удивляется, что Нора умно поступила, почему же Этта должна вести себя как
идиотка? И не окрутит ее никакой Билл, хоть с ним приятно потанцевать в
гостях и покататься после обеда.
Когда Д. наконец вдруг объявил, что, кажется, у него что-то не в
порядке с носом и лучше бы вызвать врача, Этта проявила большую чуткость и
посоветовала, пока врач не пришел, припарки изнутри.
Врач пришел, прописал пенициллин, и назавтра нарыв лопнул. Д. появился
с удивительной нашлепкой на носу, похожий на пуделя, белого пуделя.
Особенно глаза глядели, как у милого пуделька, которого добрая хозяйка
только что угостила сахаром.
Да, совет Этты насчет припарки просто ошеломил Д. Он совершенно не
подозревал, что она не только удивительно чутка, но не по годам разумна и
ответственна. Кто мог ожидать, что восемнадцатилетняя девушка прекрасно
разбирается в домашних средствах и вдобавок способна сообразить, что если
уж у человека в сорок шесть лет вскочил на носу нарыв, так он предпочтет,
чтобы нарыв прорвался внутрь и нос бы остался без шрама? В таких вещах не
очень сознаются. В его возрасте, с его внешностью это могло бы показаться
даже смешным. Считается, что мужчина не должен заботиться о своей
внешности. Ну а кто заботится, не захочет про это говорить, особенно
девушкам. И с удивительным тактом Этта его выручила. Конечно, как человек
рассудительный, он тут не делал никаких особенных выводов. И нарыв, к
сожалению, прорвался наружу, будет огромный шрам. Судьба буквально
подбивала его ломать мебель. Но он не только примирился с жизнью, он был
просто счастлив, ему будто открылся разумный порядок вещей, закон
возмещения. Судьба жестока, женщины же порою ангелы. И именно жестокость
судьбы дает им возможность быть ангелами.
Он, конечно, понимал, что рискует совсем потерять голову из-за этой
девчонки.
"Я человек робкий, - думал он, - я человек одинокий, да, я очень
одинок. Вот я и окружаю девушек романтическим ореолом. Я, наверное,
незаслуженно хорошо думаю о женщинах, особенно о молодых девушках".
Но не потому он сделал предложение или пытался сделать предложение. У
него такого и в мыслях не было. И у Этты тоже. Просто ее заинтересовал
поклонник, не только возможный муж, то есть холостяк, у которого целы
руки-ноги и достаточно денег, чтоб содержать жену, но, главное, тот, кого
мама - совершенно несправедливо - сочла неподходящим. Она к нему
присматривалась, расспрашивала насчет носа, принесла ему виски ровно в
семь, потому что он пил виски ровно в семь: он старался пить не раньше -
можно втянуться, и не позже - можно испортить аппетит перед обедом. Она
пошла посмотреть, как он стреляет, и поздравила, когда он снял из обоих
стволов двух птиц на высоком и быстром лету. Он и правда стрелял метко. В.
часто его поздравлял. Но чего стоят комплименты человека, который сам
ничего не смыслит в стрельбе и вдобавок всегда готов польстить покупателю.
Этта тоже не смыслила в стрельбе. Но ее похвала его очень порадовала. И
хоть он отнес ее опять-таки на счет психологии, он беседовал с Эттой всю
дорогу к выводку после ленча, и отсутствие настоящего интереса к фазаньей
охоте тем более его тронуло. Ибо выказывала она живейший интерес.
И вот ночью его осенила немыслимая идея, что она не прочь за него
замуж. "Девушки в этом возрасте, - думал он, - способны на все - они
буквально с ума сходят. У них бывают просто немыслимые идеи. Что ж, это
природа. Они как мартовские кошки. И еще одно: она может высмеивать
покупателей, кое-кого из покупателей, но она прекрасно знает, что
покупатель есть покупатель; она воспитана в деловой семье. В этом доме
как-никак покупатель - крупный покупатель - имеет некоторый вес. Не надо
преувеличивать, это не главное. Но это кое-что. Я, слава богу, не мещанин,
но я смотрю фактам в глаза. Я не боюсь фактов, иначе я не достиг бы того,
чего я достиг, - пятидесяти тысяч в год. Я делал всякую работу в своей
отрасли, я пол на фабрике мел, иначе я бы не понимал ни себя, ни дела, я
бы так и не научился разбираться в фактах. А факт тот, что в этом доме
покупатель есть покупатель. И наверное, Этта испытывает особое уважение к
крупному покупателю, а его возраст и прочее ни при чем. Почему бы нет?
И на другой день, застав Этту одну в гостиной у матери, он вдруг
подошел к ней и сказал:
- Помните, когда вам было еще девять лет... нет, неважно... просто мне
всегда казалось... и вы так добры, вот я и подумал... нет, вы будете
смеяться надо мной.
Тут Этта выскочила из комнаты, и только успела захлопнуть дверь, как
разразилась неудержимым смехом, просто истерическим смехом. Она даже сама
удивилась своей несдержанности.
Действительно - хоть бы от двери отошла. Д. все слышал.
Он ужасно покраснел. Он сказал себе: "С меня хватит. Она со мной
играла. Так я и думал - дерзость, неуравновешенность. А я дурак. Да, я
свалял дурака. Но нечего убиваться - все естественно, естественная вещь.
Секс. Слава богу, у меня хватило ума вовремя опомниться". И он пошел и
сказал В., что ему необходимо ехать. Его вызвали по телефону. Срочное
дело.
Но В. знал, что по телефону никого не вызывали, и удивился. А тут
пришла миссис В. и сказала, что Этта рыдает у себя в комнате, что этот
ужасный Д. расстроил ее какой-то чудовищной выходкой. Она все готова
сносить от покупателей, любое варварство, но только не это! Пусть В.
немедленно выпроводит хама. Этта не обязана его терпеть, и нельзя
подвергать ребенка в критическом возрасте таким испытаниям. Пусть
убирается. Она и сама уже распорядилась.
Но тут как раз вошли Д. с Эттой, держась за руки, и объявили, что они
помолвлены. Они ничего не объясняли. Потом уже выяснилось, что Этта утерла
слезы, пошла к Д. и заверила его, что она не ребенок и серьезно смотрит на
свой женский долг. В., конечно, пришли в восторг и говорили, что целый год
Пер. - Е.Суриц.
В кн.: "Джойс Кэри. Радость и страх. Рассказы". М., "Прогресс", 1980.
OCR & spellcheck by HarryFan, 5 November 2001
-----------------------------------------------------------------------
Роберт Д., маленький, чувствительный человек, как огня боявшийся
женщин, в сорок шесть лет вдруг влюбился в восемнадцатилетнюю девушку и ни
с того ни с сего сделал предложение. То есть насчет предложения это не
совсем точно. Она всегда утверждала, что вовсе он его не сделал. Произошло
все в доме у друга, верней, в доме у делового знакомого. У Д. не было
друзей. Но он очень любил свое дело и старался поддерживать отношения с
теми, кто для дела полезен. Он производил все свои закупки лично, а иногда
даже лично выступал в качестве продавца. Он занимался продажей как
искусством - да, он называл ее искусством - еще при жизни отца, и теперь,
уже во главе фирмы, иногда все равно ею занимался. И не только снабжал
оптовиков. Даже просто объезжал лавки. Обходил мелкие сельские лавчонки с
образчиками и рекламками, не брезговал заказами на два метра дорожки, на
коврик для отдела тканей. Он всегда подчеркивал, что в каждом порядочном
магазине тканей есть ковер, и, если хоть часть магазина отведена под
ткани, ковер там тоже полагается. "Это уж, - так он говорил, - вопрос
психологии. Без ковра покупателю не захочется покупать материю или даже
тесьму".
Какая-нибудь старуха, хозяйка лавки, или дед, который эту лавку получил
в наследство еще от десятка таких же дедов, бывало, ответит, что пока на
отсутствие ковра никто, мол, не жаловался.
- Предположим, - отвечал тогда Д. - Но они просто сами не знают, чего
лишены. Откуда же им знать? Это уж вопрос психологии. А вот попробуйте
заведите ковер и сразу увидите разницу.
- Да куда нам ковер? Ведь у нас мука, и масло, и разный москательный
товар!
- Не простой ковер, - возражал тут Д. - Но мой двусторонний моющийся
Персидский Ворс будет вам в самый раз.
Ну и дальше в том же духе. И просто удивительно, как часто ему
удавалось сбыть коврик.
Конечно, на оборот это, в общем-то, не влияло. Он был человек богатый.
Он ездил на "роллсе", но оставлял его за углом, когда торговал по
поселкам. И сам носил в чемоданчике образцы. Ходил слух, что будто бы его
шофер, бывший старший шофер герцога Б., отказался их носить. Только
неправда это. Д. за такой отказ мигом бы его уволил. Не потому, что он не
считался со служащими. Как раз наоборот. Но, нанимаясь на службу, шофер -
так он лично себе представлял - брал на себя определенную социальную
миссию. Об этом не следовало забывать. И он носил образцы сам потому, что
торговые операции абсолютно не дело шофера.
- Продавцу, настоящему продавцу, - говаривал Д., - слишком хорошая
машина ни к чему. Не надо ему выглядеть слишком уверенно. Хозяину магазина
приятно чувствовать свое превосходство, как бы снисходить. Торговать,
по-моему, должен человек маленький, метр шестьдесят семь - самый
подходящий рост. Но конечно, суть не в росте, это не главное. Лучший из
всех моих продавцов был метр восемьдесят восемь. Но он, бедняга, был
чахоточный. Сразу видно, что не жилец. И знаете ли, действовало. Как он
торговал! Я просто диву давался. И раз я за ник подглядел. То есть я за
ним наблюдал. Я, конечно, не вошел с ним вместе - продавец должен быть
всегда один. Будто весь такой беззащитный. Я только увидел, как покупатель
смотрит на беднягу Н., и я сразу все понял. И еще он покашливал. Вовремя
кашлянуть - это, знаете ли, иногда решает. Я, конечно, не предлагаю на это
дело одних чахоточных. Зачем же. Где ткани - там всегда пыль ужасная. Но -
маленький рост, и чтоб не слишком плотный, и не то чтоб очень красивый,
можно, чтоб лысый, если желаете, и обязательно приличная одежда, и
особенно хорошая шляпа, высшего качества шляпа, и галстук, и самый лучший
чемоданчик под образцы - все это вопрос психологии.
Сам Д. был ростом от силы метр шестьдесят пять и лыс как колено.
Красивым его тоже нельзя было назвать, скорей наоборот. А когда он приехал
к В., где предложение имело место, или же не имело места, у него,
несчастного, вдобавок нарыв на носу вскочил. Д. заметил непорядок с носом
еще за два дня до визита, но раньше у него не было нарывов, нигде не было,
и он уговорил себя, что нос красный и болит перед сильным насморком.
Значит, начинается насморк. Тоже радости мало, у В. жена и три дочки; и к
тому же еще сестра, весьма шикарная сестра из Мейфэра часто у него гостит.
Д. всегда нервничал, когда туда ездил. Не будь он покупателем В., он,
пожалуй, и вовсе бы туда не ездил. Но он как бы делал одолжение В., и тот
с ним ужасно носился. В. был человек богатый, куда богаче Д., но он очень
ценил Д. как покупателя. Он отводил ему лучшую комнату с отдельной ванной,
а летом катал на яхте. Моря В. терпеть не мог, но он жил недалеко от
пристани и держал там яхту - для покупателей. А в октябре он водил гостей
на фазанью охоту. Он не был охотником, но знал, что покупатель ждет, чтоб
его пригласили на охоту, даже если сам он стрелять не умеет, а только
перед завтраком пойдет с дамами поглядеть на выстрел-другой.
В. всегда приглашал Д. поохотиться, и Д., конечно, на это рассчитывал.
Он стрелял хорошо. И охота дает возможность по утрам ходить, а утром он
особенно боялся дам. Опыт говорил ему, что они норовят развлекать человека
именно утром, тащат на прогулку или показывают сад и конюшни. Днем можно
незаметно улизнуть, после чая можно играть на бильярде, вечером - в бридж,
но уж утром они вас развлекают. Если, конечно, не сбежать на охоту. Но В.
всегда приглашал Д. поохотиться в октябре.
Правда, все равно у В. ему приходилось то и дело сталкиваться с дамами
и - хуже того - с девчонками. Миссис В., женщина прелестная, настаивала
хоть на одной задушевной беседе. Она говорила о превратностях судьбы,
особенно в деле торговли коврами, и о быстротекущем времени. Ведь они уже
сто лет знакомы! Она только что вышла замуж, буквально только что, когда
Д. в первый раз к ним приехал. Она в жизни этого не забудет. Она тогда так
трепетала перед важными приятелями мужа, но как мил оказался Д. Он
совершенно ее успокоил.
В действительности она уже лет восемь была замужем, когда Д. в первый
раз к ним приехал, и он хуже банкротских списков боялся этих разговоров.
Он не знал, что говорить и куда глаза девать, особенно если миссис В. - а
у нее была такая привычка - склонялась к нему открытым декольте. И
девчонки вдруг застигали его там, где он совершенно расслаблялся - в
коровнике или ружейной, и засыпали немыслимыми вопросами. Может, поиграем
в бадминтон на току? А видел он смешные надгробные надписи на здешнем
кладбище? А ему не вредно есть раков? А музыку после обеда он может
слушать, то есть Чайковского именно? Он не знал, что отвечать на все эти
вопросы, и вдобавок в них могла быть подковырка. А девчонки в этом
возрасте просто несносны. Тут же еще на что-то перескочат. Ну не
бадминтон, тогда с собаками побегаем или поедем на местный аукцион. Так
интересно!
Но - хуже того - он прекрасно знал, что эти девчонки способны
высмеивать покупателей. Он сам застукал их в прошлый раз, всех трех,
включая, младшую, с косичками. Он вошел в холл, большой нижний холл, вошел
с черного хода, а они были в дальнем конце, у камина, и смотрели на
представление Этты, средней, восемнадцатилетней. Этта выпячивала живот,
задирала нос, почесывала как бы усы и учила правительство, что ему делать,
- с немыслимым акцентом, то ли йоркширским, то ли кокни, - а две другие
хохотали. И не только младшая, та в свои пятнадцать лет вечно хохотала, но
старшая. Нора, и это в двадцать два и будучи дурнушкой и помощницей матери
по дому. Он-то думал, что хоть Нора человек ответственный, и - вот вам,
пожалуйста, она высмеивала покупателя. Как только расхохоталась Этта, все
три девчонки буквально зашлись чуть не до потери сознания.
Д. стоял в темном уголке под лестницей и не мог понять - то ли его
больше поразило предательское поведение Норы, то ли блестящее мимическое
искусство, то ли все вместе взятое окончательно его расстроило. Веселость
Этты, ее резвое вдохновение были, бесспорно, восхитительны, но все-таки
что-то дикое, что-то дерзкое было в каждом ее жесте. Он был человек
сознательный и не отрицал, что покупатель тоже может быть довольно
неотесанным и самонадеянным. И почему бы не посмеяться, если правда
смешно? Может, просто он преждевременно состарился и утратил чувство
юмора? В сущности, он совершенный затворник и почти не сталкивается с
веселой молодежью.
И все-таки у него отлегло от сердца, когда с парадного хода вошла
миссис В., увидела, что происходит, и отчитала девочек достаточно строгим
тоном. Д. понял, что был шокирован не зря. Миссис В. тоже определенно
сочла неуместной - слегка, но явно неуместной - насмешку над гостем, и не
просто гостем, но человеком ответственным, солидным человеком, который
явился в дом по делу, по важному делу. Это, конечно, не такое безобразие,
как когда туристы пристают к часовому на посту, но нечто в том же духе.
Миссис В. была настоящая леди, особа весьма воспитанная, чудесная жена и
мать и держала дочерей в руках, но в душу Д. закралось подозрение, что
когда-нибудь Этта может высмеять и его. Он почувствовал на себе ее взгляд
и вдруг осознал, что ноги - его уязвимое место. Они были не кривые, нет,
но в некоторых позах они казались кривыми. И еще как-то, когда он
рассуждал с В. о психологии покупателей ковров, Этта обменялась с Норой
таким взглядом, что, перехватив его, он даже осекся. Был ужасно неловкий
момент. Но миссис В. спасла положение историей о том, как сама она
покупала свой первый ковер для гостиной - у Д., как она сказала, - и
почему она выбрала розы на зеленом поле. Д. совершенно прав, сказала она,
относительно вкусов молодоженов. Она блестяще разрядила атмосферу.
И все-таки Д. спрашивал себя, зачем вообще он таскается к В. Детям он
надоел, и самому ему тут не так уж весело. Никто не виноват. Он не в
претензии на задушевность миссис В., это ее долг; и на легкомыслие и
безответственность девчонок: девчонки все такие. Нечего с них спрашивать
серьезного поведения. Чересчур беспечны, чересчур поддаются влиянию
минуты, чтоб считаться с какими бы то ни было социальными обязательствами,
и - слава богу - они чересчур невинны. Не сознают превратностей
цивилизации вообще, а тем более в наше суровое время. Вечно готовы играть
с огнем и дразнить гусей. Особенно Этта. Он вспомнил ее ребенком - тощую,
маленькую, вечную проказницу, крест семьи, она ужасно громко кричала, вела
себя кошмарно. Ее держали от него подальше. Но однажды, девять лет назад,
он как раз откланивался, а она пришла со двора до того перепачканная, что
даже для нее удивительно. Мать так и ахнула, а она только засмеялась (у
нее спереди не хватало двух зубов) и уже повернулась бежать. Мать ее
удержала: "Ты бы хоть попрощалась по-человечески с мистером Д.". И тогда
Этта обвила ручками его шею и быстро клюнула в подбородок. Так же точно
она целовала серого пони и свою собачку, горничную и кукол: Черномордика
Первого и Черномордика Второго, - он сам видел - жест выражал целую гамму
чувств, от снисходительности до скуки. И еще ей хотелось понять, зачем
этим занимаются взрослые.
Д. прекрасно все сознавал. Темно менее это был первый и последний раз,
когда его поцеловала представительница слабого пола за двадцать семь лет
со смерти его матери. И ему запомнилось это происшествие. Он был человек
разумный и не стал придавать особого значения бездумному чмоканью ребенка,
но - он чувствовал - между ними установилась связь. Ни один ребенок еще не
чмокал его и не был связан с ним так, как Этта.
Тем не менее он потом девять лет ее не видел. Ее тогда в октябре не
бывало, она уезжала в школу. В эти-то годы Д. и начал спрашивать себя,
зачем он таскается к В. Необходимости тут не было. Он всегда делал у В.
один и тот же заказ, охота дома у него даже лучше. Ну а теперь, после того
как он обнаружил способность Этты к перевоплощению и вдобавок перехватил
за обедом тот ее взгляд, он и вовсе решил, что отныне ноги его не будет у
В. Он не сразу пришел к этому, в общем-то, крутому решению; но через
несколько месяцев поведение Этты и хохот девчонок стали совсем его
возмущать, и дальше - больше. Интересно, до чего может дойти их
смешливость. Интересно, всех ли покупателей успела изобразить Этта?
Интересно, а его она изображала или нет? Конечно, вряд ли она нашла, к
чему придраться в его фигуре, лице, манерах. Он был человек обыкновенный,
он и старался быть обыкновенным. Он терпеть не мог разных оригиналов. Он
учился в закрытой школе, кончил Оксфорд (бакалавр с отличием третьего
класса по гуманитарным), и прежде всего он стремился не привлекать
внимания к своей особе. И кажется, слава богу, пока удавалось. Все же он
подозревал, что с Этты станется его изобразить, может, она даже уже его
изобразила. И он из-за этого ужасно расстраивался.
Он был человек сознательный, и от девчонок ждал чего угодно. Почему же
тогда мысль о том, что Этта, возможно, его копирует, так терзала его? И
ему пришлось признать, что все дело в их, да, в их, некоторой связи. Не в
чмоканье, конечно, суть. А в том, что было после. После он часто думал о
ней как о милом ребенке, ласковом, открытом. Сравнивал с нею других детей,
и не в их пользу. Гадал, какая она стала. А стала она прелестной девушкой.
Он был не из увлекающихся, он был человек трезвый (будешь трезвым, работа
сложная, вечная конкуренция), но уж что такое прелестная - это он мог
понять. В точности как он ожидал. И притом - милая искренность. Но
мимическая сцена его шокировала. Он вдруг понял, что совершенно не знает
Этты - может, он абсолютно неверно ее себе представлял. Может, она просто
фурия, мегера.
Нет, больше он не собирался к В. И вот те на, он снова в октябре
отправился к В., и отправился к ним, главное, несмотря на свой смехотворно
красный нос.
"Ну и что?" - спрашивал он мысленно, глядя в зеркало и уговаривая себя,
что это не нарыв, нет. Быть такого не может. У него в жизни не бывало
нарывов, и если уж суждено ему иметь нарыв, так почему именно на носу и
почему перед самым визитом к В.? Не могла судьба сыграть с ним такую
шутку. Судьба жестока. Она устроила нашу гнусную жизнь. Она снабдила его
короткими ногами и оставила почти безволос еще до тридцати, но нет, не
могла она посадить нарыв ему на нос, первый в жизни нарыв, перед самым
визитом к В., где полон дом смешливых девчонок. И одно явно хорошо.
Краснота не на самом кончике носа, а чуть сбоку. Красный кончик - вот уж
чего не хватало. Как у клоуна. Судьба избавила его от такого позора.
Но наутро в день поездки покраснел и кончик. Покраснел и вздулся. И
безумно болел. Да, похоже на нарыв. И вот он уже ехал по их улице. Ну и
что? На языке вертелся ответ. Психология. Наверно, и тут она. Но это сразу
отпало. "Нет, - подумал он. - Ерунда, я же один из главных его
покупателей. А больше пяти дней у них ни разу не гостил. Нет, психология
ни при чем. Если б не девчонки, мне бы и на нарыв наплевать. Я, как
покупатель, имею на это полное право, я столько у него покупаю, что и на
два нарыва вполне бы мог наплевать".
И, входя в холл, пожимая руки хозяину с хозяйкой, он был чуть ли не
груб, вел себя почти в том хамском духе, который возмущал его в
неотесанных покупателях, когда он лично имел несчастье принимать их у
себя. Отборная шантрапа. Только потому, что он покупатель, такой
расхаживает у тебя по дому и распоряжается слугами, будто и то и другое
его собственность.
Д. вдруг поймал себя на наглой походке, заметил снисходительные нотки в
своем голосе и сам себе удивился. Но когда он вошел в комнату и метнулся к
зеркалу, чтобы убедиться, что никакого нарыва у него нет, он сразу все
понял. Нос безобразно вздулся - напоминал переспелую клубничину, щеки же
уныло желтели. Он от ярости был готов ломать мебель. Нарыв. Именно сейчас.
В доме у В. Да что он сделал? Чем заслужил такую чудовищную
несправедливость?
В первый момент он решил отсиживаться в комнате, вызвать врача. Он
воображал взгляды девчонок. Они не встретили его в холле - лишнее
доказательство совершенной безответственности по отношению даже к главным
покупателям, без чьих заказов им бы зады нечем было прикрыть. Но вот с
лестницы донеслись их голоса, они болтали и смеялись - над чем-то, над
кем-то. Он воображал, как они уставятся на его нос, как Этта уставится. И
вдруг он в бешенстве решил: "А ну их к черту". Плевать он хотел на все это
бабье. Пусть хихикают, пусть стрекочут. "Господи, ведь они же не понимают,
каково будет В., если я сделаю закупку у З. А цены у З. не хуже, у него
даже лучше цены. Конечно, я на это не пойду. Не тот я человек. Я не
поддаюсь столь низменным чувствам, вот вам пример - нарыв. Я знаю,
девчонки будут смеяться, но мне совершенно все равно".
И он спустился к ленчу и так пронзал Этту взглядом, что той пришлось
убежать из столовой, не дождавшись сладкого. Она лопалась от смеха. И
понадобился весь материнский авторитет, чтоб заставить ее выйти к чаю.
- Мамочка, я же расхохочусь, если он опять на меня уставится. Тут бы
никто не выдержал. И главное этот нос. Да что с ним такое, по-твоему? Что
я ему сделала?
- Ну, детка, просто ты ему нравишься. Помнишь - в прошлом году?
- Ничего я не помню. Я ничего не заметила. По-моему, я двух слов с ним
не сказала. Разве что из вежливости. Ты говорила, он под большим
впечатлением, но я не понимаю почему. А если даже и так - мне-то что? Это
не мое дело.
Но тут миссис В. ее отчитала. Она подчеркнула, что Д. гораздо лучше
других покупателей. Несколько робок, провинциален, слегка, может быть,
неотесан, но зато он джентльмен. И он очень состоятелен, почти богат. Она
вовсе не призывает Этту его поощрять - ничуть. Он для нее чересчур стар и
чересчур серьезен, совершенно не ее тип, но пора уж иметь чувство
ответственности и научиться отличать людей, достойных уважения: солидных,
положительных, твердо стоящих на ногах - от молодых лоботрясов, которые
только отнимают время у других и сами убивают время, гоняя взятые напрокат
машины.
Этта нашла, что у матери ужасные понятия о любви и браке. Но к чаю
вышла и передавала Д. булочки не просто с серьезным лицом, но и с нежной
заботливостью.
Конечно, она в прошлом году прекрасно заметила, что Д. поглядывал на
нее с восхищеньем, даже с восторгом. Восемнадцатилетняя девушка и спиной
чувствует эти взгляды. Но раньше она не думала о нем как о женихе, как о
джентльмене. Ну а то, что мама заявила, будто он не ее тип, так это мамины
жуткие понятия насчет мужчин и, главное, насчет нее, Этты. А намеки метили
в ее якобы страсть к кузену Биллу, двадцатилетнему субалтерну. Только мама
сильно ошиблась. Этте, конечно, было весело с Биллом, но она прекрасно
понимала, что он сосунок и в мужья абсолютно не годится. И неправда, будто
Билли взял машину напрокат. Это его машина, он за нее заплатил - уже три
взноса сделал. И вообще. Почему Д. для нее чересчур серьезный? Почему мама
не понимает, что она взрослая, и у нее теперь такие же серьезные интересы,
как у Норы, например, которая только что вышла за судовладельца, вдового,
с тремя детьми и, главное, первометодиста? Все в восторге от выбора Норы.
Этта согласна. Нора поступила совершенно правильно - Нора, в общем, и
мечтать о таком не могла с ее-то фигурой. Нора, конечно, лапочка, но
миллионер тысячу таких лапочек мог бы найти, и вдобавок хорошеньких.
Судовладелец явно и женился бы на хорошенькой, не будь он первометодистом.
Сама Нора прекрасно все поняла. Она все прикинула и сравнила: его чудный
характер, воспитание, здоровье, ну и детей, возраст, евангелизм, да и
собственные маленькие глазки и не ахти какую фигуру. И никто не
удивляется, что Нора умно поступила, почему же Этта должна вести себя как
идиотка? И не окрутит ее никакой Билл, хоть с ним приятно потанцевать в
гостях и покататься после обеда.
Когда Д. наконец вдруг объявил, что, кажется, у него что-то не в
порядке с носом и лучше бы вызвать врача, Этта проявила большую чуткость и
посоветовала, пока врач не пришел, припарки изнутри.
Врач пришел, прописал пенициллин, и назавтра нарыв лопнул. Д. появился
с удивительной нашлепкой на носу, похожий на пуделя, белого пуделя.
Особенно глаза глядели, как у милого пуделька, которого добрая хозяйка
только что угостила сахаром.
Да, совет Этты насчет припарки просто ошеломил Д. Он совершенно не
подозревал, что она не только удивительно чутка, но не по годам разумна и
ответственна. Кто мог ожидать, что восемнадцатилетняя девушка прекрасно
разбирается в домашних средствах и вдобавок способна сообразить, что если
уж у человека в сорок шесть лет вскочил на носу нарыв, так он предпочтет,
чтобы нарыв прорвался внутрь и нос бы остался без шрама? В таких вещах не
очень сознаются. В его возрасте, с его внешностью это могло бы показаться
даже смешным. Считается, что мужчина не должен заботиться о своей
внешности. Ну а кто заботится, не захочет про это говорить, особенно
девушкам. И с удивительным тактом Этта его выручила. Конечно, как человек
рассудительный, он тут не делал никаких особенных выводов. И нарыв, к
сожалению, прорвался наружу, будет огромный шрам. Судьба буквально
подбивала его ломать мебель. Но он не только примирился с жизнью, он был
просто счастлив, ему будто открылся разумный порядок вещей, закон
возмещения. Судьба жестока, женщины же порою ангелы. И именно жестокость
судьбы дает им возможность быть ангелами.
Он, конечно, понимал, что рискует совсем потерять голову из-за этой
девчонки.
"Я человек робкий, - думал он, - я человек одинокий, да, я очень
одинок. Вот я и окружаю девушек романтическим ореолом. Я, наверное,
незаслуженно хорошо думаю о женщинах, особенно о молодых девушках".
Но не потому он сделал предложение или пытался сделать предложение. У
него такого и в мыслях не было. И у Этты тоже. Просто ее заинтересовал
поклонник, не только возможный муж, то есть холостяк, у которого целы
руки-ноги и достаточно денег, чтоб содержать жену, но, главное, тот, кого
мама - совершенно несправедливо - сочла неподходящим. Она к нему
присматривалась, расспрашивала насчет носа, принесла ему виски ровно в
семь, потому что он пил виски ровно в семь: он старался пить не раньше -
можно втянуться, и не позже - можно испортить аппетит перед обедом. Она
пошла посмотреть, как он стреляет, и поздравила, когда он снял из обоих
стволов двух птиц на высоком и быстром лету. Он и правда стрелял метко. В.
часто его поздравлял. Но чего стоят комплименты человека, который сам
ничего не смыслит в стрельбе и вдобавок всегда готов польстить покупателю.
Этта тоже не смыслила в стрельбе. Но ее похвала его очень порадовала. И
хоть он отнес ее опять-таки на счет психологии, он беседовал с Эттой всю
дорогу к выводку после ленча, и отсутствие настоящего интереса к фазаньей
охоте тем более его тронуло. Ибо выказывала она живейший интерес.
И вот ночью его осенила немыслимая идея, что она не прочь за него
замуж. "Девушки в этом возрасте, - думал он, - способны на все - они
буквально с ума сходят. У них бывают просто немыслимые идеи. Что ж, это
природа. Они как мартовские кошки. И еще одно: она может высмеивать
покупателей, кое-кого из покупателей, но она прекрасно знает, что
покупатель есть покупатель; она воспитана в деловой семье. В этом доме
как-никак покупатель - крупный покупатель - имеет некоторый вес. Не надо
преувеличивать, это не главное. Но это кое-что. Я, слава богу, не мещанин,
но я смотрю фактам в глаза. Я не боюсь фактов, иначе я не достиг бы того,
чего я достиг, - пятидесяти тысяч в год. Я делал всякую работу в своей
отрасли, я пол на фабрике мел, иначе я бы не понимал ни себя, ни дела, я
бы так и не научился разбираться в фактах. А факт тот, что в этом доме
покупатель есть покупатель. И наверное, Этта испытывает особое уважение к
крупному покупателю, а его возраст и прочее ни при чем. Почему бы нет?
И на другой день, застав Этту одну в гостиной у матери, он вдруг
подошел к ней и сказал:
- Помните, когда вам было еще девять лет... нет, неважно... просто мне
всегда казалось... и вы так добры, вот я и подумал... нет, вы будете
смеяться надо мной.
Тут Этта выскочила из комнаты, и только успела захлопнуть дверь, как
разразилась неудержимым смехом, просто истерическим смехом. Она даже сама
удивилась своей несдержанности.
Действительно - хоть бы от двери отошла. Д. все слышал.
Он ужасно покраснел. Он сказал себе: "С меня хватит. Она со мной
играла. Так я и думал - дерзость, неуравновешенность. А я дурак. Да, я
свалял дурака. Но нечего убиваться - все естественно, естественная вещь.
Секс. Слава богу, у меня хватило ума вовремя опомниться". И он пошел и
сказал В., что ему необходимо ехать. Его вызвали по телефону. Срочное
дело.
Но В. знал, что по телефону никого не вызывали, и удивился. А тут
пришла миссис В. и сказала, что Этта рыдает у себя в комнате, что этот
ужасный Д. расстроил ее какой-то чудовищной выходкой. Она все готова
сносить от покупателей, любое варварство, но только не это! Пусть В.
немедленно выпроводит хама. Этта не обязана его терпеть, и нельзя
подвергать ребенка в критическом возрасте таким испытаниям. Пусть
убирается. Она и сама уже распорядилась.
Но тут как раз вошли Д. с Эттой, держась за руки, и объявили, что они
помолвлены. Они ничего не объясняли. Потом уже выяснилось, что Этта утерла
слезы, пошла к Д. и заверила его, что она не ребенок и серьезно смотрит на
свой женский долг. В., конечно, пришли в восторг и говорили, что целый год