Кэролин Бэнкс. Мост

"мужской игрой". У доктора Джойса стаж в ней побольше, чем у меня, но мой
партнер ниже ростом, больше весит и старше, да и с координацией движений у
него похуже. Я играю (по рекомендации физиотерапевта) всего лишь шесть
месяцев, но одерживаю верх в последнем розыгрыше, а значит, и в гейме без
особого труда, ведя по корту один мяч, пока Джойс неловко возится с другим.
И вот доктор стоит, пыхтит и прожигает меня взглядом - воплощенное
недовольство.
- Вы уверены, что больше ничего не было? - спрашивает он.
- Вполне, - отвечаю.
Доктор Джойс - толкователь моих снов. Он специализируется на анализе
сновидений и верит, что копание в моих кошмарах позволит узнать обо мне
больше, чем я сам способен рассказать (у меня амнезия). Он надеется, изучив
все добытые с помощью этого метода находки, затем каким-то образом
встряхнуть, вернуть к жизни мою усопшую память. Оп-ля! Один могучий скачок
воображения - и я исцелен. Вот уже полгода я честно лезу из кожи вон,
пытаясь ему помочь в этом благородном деле. Беда в том, что обычно мои сны
либо слишком сумбурны и их невозможно восстановить в деталях, либо слишком
банальны и просто не заслуживают исследования. В последнее время доктор явно
теряет терпение, и я, чтобы его не огорчать, придумал сон. Я очень надеялся,
что история о запертых каретах даст доктору Джойсу пищу для его желто-серых
зубов, но, судя по его кислой физиономии и вызывающему поведению, я дал
маху.
- Благодарю за игру, - говорит он.
- Всегда к вашим услугам, - улыбаюсь.
В душевой доктор Джойс бьет меня ниже пояса:
- Орр, как у вас с либидо? Нормально?
Он намыливает брюшко, я декорирую пенными кругами свою грудь.
- Да, доктор. А у вас?
Добрый доктор отворачивается.
- Я задаю этот вопрос, исходя из профессиональных соображений, -
объясняет он. - Мы, медики, считаем, что на сексуальной почве могут
возникнуть кое-какие проблемы. Если вы уверены, что... - Голос замирает,
Джойс заходит под струи воды - смыть пену.
Чего хочет добрый доктор? Чтобы я ему рекомендации предоставил?
Вымывшись, переодевшись и заглянув в бар при теннисном клубе, мы на
лифте поднимаемся на этаж, где расположена клиника доктора Джойса. В сером
костюме и розовом галстуке ему удобней, чем в спортивной форме, но он все
равно потеет. А мне в брюках, шелковой рубашке, жилете и сюртуке (правда,
сейчас перекинутом через руку) свежо и прохладно. Гудит на подъеме лифт -
класса "люкс": кожаные сиденья, растения в горшках. Доктору Джойсу угодно
присесть на скамью у стены, рядом с читающим газету лифтером. Врач достает
не очень свежий носовой платок и вытирает лоб.
- И что же, по вашему мнению, означает этот сон, Орр?
Я гляжу на чтеца-лифтера. В кабине, кроме нас троих, никого нет, но, на
мой взгляд, для столь приватной беседы даже присутствие обслуживающего
персонала - серьезная помеха. Не случайно же мы направляемся в клинику. Я
рассматриваю деревянные панели, кожаную обивку и маловпечатляющие
маринистские эстампы. И прихожу к выводу, что мне больше по вкусу лифты с
видом на море.
- Не имею представления, - отвечаю.
Вроде помнится, что раньше я думал, будто Джойс и призван раскрыть мне
значение моих снов, однако добрый доктор давно развеял это мое заблуждение,
и я уже не пытаюсь видеть сны, достаточно насыщенные смыслом для его
исследований.
- Но в том-то и дело, что вы должны иметь представление, - устало
говорит Джойс.
- Но не хочу вам рассказывать? - предполагаю я.
Доктор Джойс отрицательно качает головой:
- Наверное, просто не можете рассказать.
- Зачем же спрашиваете?
Лифт тормозит и останавливается. Клиника расположена примерно в
середине верхней половины моста, на равном удалении от вечно окутанного
паром железнодорожного яруса и одной из часто затягиваемых облаками верхушек
грандиозного сооружения. Доктор Джойс - человек весьма влиятельный, поэтому
его кабинеты находятся в пристройке на боку основной конструкции. Насколько
мне известно, такие помещения с видом на море столь же популярны, сколь и
дефицитны. Мы ждем, когда отворится дверь.
- Орр, вы должны спросить себя, - говорит доктор Джойс, - что означают
подобные сны в связи с мостом.
- С мостом? - гляжу на врача.
- Да, - кивает он.
- Чего-то я недопонял, - возражаю. - Ума не приложу, какая может быть
связь между мостом и снами вашего покорного слуги.
Врач снова пожимает плечами.
- Быть может, сон - это мост, - рассуждает он, пока разъезжаются
створки двери кабины. Вынимает из кармана пропуск, демонстрирует лифтеру. -
А быть может, мост - это сон.
(Очень ценная информация, ничего не скажешь.) Я показываю лифтеру
больничный браслет-пропуск и иду за добрым доктором по широкому, устланному
коврами коридору.
Браслет на моем правом запястье представляет собой пластмассовую
полоску. В нее заделано какое-то электронное устройство, хранящее мое имя и
адрес. Также оно излагает кому следует мой диагноз, показанную терапию и имя
лечащего врача. На полоске отпечатано мое имя: "Джон Орр". Вообще-то, имя не
настоящее, мне его дала администрация больницы, когда я туда попал. "Джон" -
потому что это распространенное и безобидное слово. Почему "Орр"? Когда меня
выловили из бурлящих вокруг исполинского гранитного быка вод, на груди
увидели большую багровую ссадину, почти идеальную окружность, впечатавшуюся
в мою плоть (и кость - у меня было сломано шесть ребер). Орр - первое слово
на "О", пришедшее в голову моей сиделке. По традиции имена
найденышам-несмышленышам дают медсестры, а при мне не обнаружили никакого
удостоверения личности, да и сам я не помнил, как меня зовут.
Надо добавить, что у меня все еще побаливает иногда грудь, как будто
удивительная фигурная отметина сохранилась во всей своей красе. И уж
конечно, на голове остались следы страшных ударов, из-за которых я потерял
память. Доктор Джойс склонен и боль в моей груди списывать на ту же травму,
что явилась причиной амнезии. По его мнению, в моей неспособности вспомнить
прошлое лишь отчасти виноваты ушибы головы. Возможно, я вдобавок пережил
какой-то психологический шок, а следовательно, разгадку амнезии надо искать
в моих сновидениях. Собственно говоря, потому-то он и взялся меня лечить. Я
- интересный случай, вызов его профессионализму. Он раскопает мое прошлое, и
не важно, сколько времени займет эта работа.
В прихожей клиники мы встречаем симпатичного молодого человека,
секретаря доктора. Этакий живчик и весельчак, не лезет в карман за
шуточкой-прибауточкой, всегда готов предложить чайку-кофейку или помочь
посетителю снять-надеть пальто. Его мордашка не знает мрачности и уныния,
раздражения и досады, и любые слова пациентов Джойса он воспринимает с
искренним любопытством. Он строен, хорошо одет, прилизан; запах его
одеколона приятен, но ненавязчив; прическа аккуратна и изящна и притом не
кажется искусственной. Следует ли добавлять, что все мои знакомые из числа
пациентов доктора Джойса откровенно презирают этого типа?
- Доктор! - восклицает секретарь. - Как я рад снова вас видеть!
Надеюсь, игра доставила вам удовольствие?
- Да, да, - без особого энтузиазма отвечает врач, оглядывая приемную.
Кроме секретаря здесь лишь двое людей: полицейский и некий тощий
настороженный субъект с густейшей перхотью на голове. Он сидит с закрытыми
глазами в одном из полудюжины кресел. Полицейский устроился на его плечах и
прихлебывает кофе. Доктор Джойс не удостаивает эту мизансцену повторного
взгляда. - Мне звонили? - обращается он к Молодому-Да-Раннему, а тот встает
и низко кланяется, сложив ладони домиком.
- Ничего срочного, сэр. Я все зафиксировал в хронологическом порядке,
список у вас на столе; в левой колонке - нумерация по ориентировочному
порядку приоритетности касательно ответов. Чашечку чая, доктор Джойс? Или,
может быть, кофе?
- Нет, спасибо, - отмахивается Джойс от Молодого-Да-Раннего и
скрывается в своем кабинете.
Я отдаю МДР свой сюртук, и МДР говорит:
- Доброе утро, мистер Орр! Можно, я возьму ваш?.. О, благодарю!
Надеюсь, игра доставила вам удовольствие, мистер Орр?
- Нет.
Полицейский все так же сидит на плечах тощего субъекта и глядит в
стенку, на его лице не то угрюмость, не то смущение.
- О господи! - Физиономия юного секретаря изображает последнюю степень
отчаяния. - Как досадно это слышать, мистер Орр! Может быть, вас взбодрит
чашечка кофе или чая?
- Нет, спасибо.
Я спешу вслед за врачом в кабинет. Доктор Джойс разглядывает список
звонков, лежащий под пресс-папье на его внушительном столе.
- Доктор, - говорю, - почему в вашей приемной полицейский сидит на
человеке верхом?
Врач смотрит на только что притворенную мной дверь.
- А-а... - произносит он, снова обращая взор на машинописный текст. -
Это мистер Беркли. У него нетипичная мания, он считает себя предметом
мебели. - Врач хмурится, стучит пальцем по какой-то строчке.
Я сажусь на пустой стул:
- В самом деле?
- Да. Причем каждый день он воображает себя чем-нибудь новым. Мы
приставляем к нему охранников с наказом потакать его бредням, насколько это
возможно.
- Вот оно что... А я-то подумал, это какая-то театральная труппа из
радикалов-минималистов. Как я догадываюсь, нынче мистер Беркли возомнил себя
креслом?
Доктор Джойс супится:
- Орр, не говорите ерунды. Вы же не поставите одно кресло на другое,
верно? Очевидно, он себя считает подушкой.
- Ну конечно, - киваю. - Но почему - полицейский?
- С мистером Беркли бывают проблемы - он то и дело входит в образ биде
в дамском туалете. Обычно он не так чтобы буен, но... - Доктор Джойс
секунду-другую рассеянно глядит в пастельно-розовый потолок, ищет нужное
слово, наконец изрекает: - Упорен. - И опять смотрит в список.
Я откидываюсь на спинку стула. В кабинете доктора Джойса пол из
тикового дерева, по нему абы как разбросаны ковры - сложной расцветки, с
банальными абстрактными рисунками. Под стать импозантному столу -
картотечный шкаф и парочка набитых томами книжных полок, а еще есть низкий
столик и вокруг него - изысканно безликие стулья, на одном из которых сижу
я. Половину стены кабинета занимает окно, но вид наружу закрыт
полупрозрачными вертикальными жалюзи. Они сияют в лучах утреннего солнца;
другого освещения в кабинете сейчас нет.
Доктор сминает в комок лист с аккуратно напечатанным текстом и бросает
в мусорную корзину. Выезжает на кресле из-за стола, останавливается передо
мной, берет со стола блокнот и кладет на колено, потом достает из нагрудного
кармана пиджака маленький автоматический карандаш.
- Итак, Орр, на чем мы с вами остановились?
- Кажется, последняя конструктивная идея из ваших уст - насчет того,
что мост может быть сном.
У доктора Джорджа опускаются уголки рта.
- A чем докажете, что мост не сон?
- А чем докажете, что все это не сон?
Доктор откидывается на спинку кресла, на лице - понимающее выражение.
- Вот именно.
- Ладно, доктор, так чем докажете, что это не сон? - улыбаюсь я. Врач
пожимает плечами.
- Спрашивать меня об этом бессмысленно, ведь я - из сна. - Он
наклоняется вперед. Я поступаю точно так же, мы едва не сталкиваемся носами.
- Что означает запертая карета? - произносит он.
- Надо полагать, я чего-то боюсь, - рычу в ответ.
- И чего же вы боитесь? - шипит в упор Джойс.
- Сдаюсь. Скажите вы.
Еще несколько секунд мы играем в гляделки. Победа в итоге за мной.
Доктор выпрямляет спину и выдыхает с таким присвистом, что я даже
недоумеваю: может, кресло под ним надувное и в кожзаменителе образовалась
дырка? Он что-то записывает в блокнот и деловито спрашивает:
- Как идет ваше расследование? Я чую подвох. Щурюсь:
- О чем это вы?
- Пока вы находились в больнице, да и после выписки, до недавнего
времени вы держали меня в курсе. Говорили, что выясняете насчет моста. Тогда
вам это казалось исключительно важным.
Я снова откидываюсь в кресле:
- Да, я пытался кое-что выяснить.
- Но потом опустили руки, - кивает доктор, записывая.
- Я пытался. Писал во все конторы, бюро, департаменты, библиотеки,
институты и газеты подряд. Ночи напролет переводил чернила, неделями
просиживал в прихожих, приемных и коридорах. Кончилось все это писчим
спазмом, жуткой простудой и вызовом в Комиссию по (пере)расходу прожиточных
средств амбулаторными пациентами - там не могли поверить, что я вбухал
столько денег в переписку.
- И что вы обнаружили? - забавляется доктор Джойс.
- Пытаться узнать что-то стоящее абсолютно бессмысленно.
- И что же вы считаете стоящим?
- Где находится мост? Что с чем соединяет? Сколько лет назад построен?
И так далее.
- Неужели ваши поиски оказались совершенно неудачны?
- Сомневаюсь, чтобы удача имела ко всему этому какое-то отношение.
Похоже, просто никого ничего не волнует. Мои письма исчезали без следа, или
возвращались нераспечатанными, или сопровождались ответами на неизвестных
мне языках. Более того, их не могли прочесть и все, к кому я обращался.
- Хорошо, хорошо, - машет ладонью врач. - У вас проблема с языками, не
правда ли?
Да, у меня проблема с языками. В любой секции моста разных языков - до
дюжины: специальные жаргоны, созданные разными гильдиями много лет назад,
измененные и развитые с тех пор до такой степени, что совершенно непонятны
посторонним. Сейчас уже никто не возьмется сказать, когда и при каких
обстоятельствах они зародились. Как выяснилось по моем выходе из комы, я
говорил на языке персонала и администрации - это официальный,
государственный язык моста. Но все остальные, кого ни возьми, знают еще как
минимум один язык, обычно связанный с их профессией или общественным
статусом; я же этой способности лишен. Когда я выхожу на кишащие народом
главные улицы, добрая половина разговоров для моих ушей звучит сущей
абракадаброй. Меня такая языковая избыточность лишь немного раздражает, а
вот тяжелым параноикам из числа пациентов доктора Джойса на этой почве
наверняка должны мерещиться заговоры.
- Да, но дело не только в этом. Я искал сведения о постройке, об
исходном предназначении моста. Искал старые книги, газеты, журналы,
звукозаписи и фильмы. Искал информацию о том, что находится за пределами
моста или было здесь до его появления. И ничего не нашел. Все исчезло. То ли
потеряно, то ли украдено, то ли уничтожено, а может, просто какой-нибудь
бардак с каталогами. Вы, кстати, в курсе, что только в этой секции
ухитрились потерять целую библиотеку? Потерять! Библиотеку! Ничего, а? Как
это вообще можно - целую библиотеку потерять?
Доктор Джойс пожимает плечами.
- Читатели иногда теряют библиотечные книги... - успокаивающе начинает
он, но я возмущенно перебиваю:
- Да господи боже ты мой! Целую библиотеку! Целую библиотеку! А в ней
книг были десятки тысяч, я узнавал. Настоящих книг! И подшивок журналов, и
документов, и карт, и... - Я ловлю себя на том, что начинаю волноваться. -
Третья городская архивно-историческая библиотека потеряна, и, судя по всему,
потеряна безвозвратно. Она зарегистрирована в этой секции моста, она
упоминается тысячи раз, и не счесть ссылок на хранившиеся в ней книги и
документы, и есть даже свидетельства посещавших ее людей. Но никто ее не
может найти. Никто даже не знает о ней ничего, кроме этих ссылок. Похоже,
искать не очень-то и старались. Вы что думаете, доктор, какие-нибудь
библиотекари там или библиофилы позаботились снарядить поисковую экспедицию?
Черта с два! Я вас прошу, позвоните мне, если наткнетесь на любые сведения о
Третьей городской. - Я откидываю голову на спинку кресла и складываю руки на
груди, а врач знай себе строчит карандашом в блокноте.
- Вам кажется, что информацию, которую вы ищете, скрывают от вас
намеренно? - Он вопросительно поднимает бровь.
- По крайней мере, будь дело так, моя борьба имела бы какой-то смысл.
Нет, доктор, я не считаю, что здесь кроется чей-то злой умысел. Скорей
неразбериха и некомпетентность, апатия и бестолковщина. Бороться тут
бесполезно, это все равно что месить кулаками туман.
- Ну хорошо, - натянуто улыбается врач; его глаза точно посиневший от
старости лед. - Так что же вы обнаружили? И на чем остановились, где
сдались?
Я отвечаю:
- Доктор, я обнаружил, что мост очень велик. Он чрезвычайно высокий и
длинный, уходит за горизонт в обоих направлениях. Я залез на радиобашенку на
верхнем ярусе и насчитал пару дюжин таких же красных шпилей в обеих туманных
далях: и по направлению к Городу, и по направлению к Королевству. (Ни того
ни другого я оттуда не увидел. Я вообще не видел суши с тех пор, как меня
прибило волнами к мосту, если не считать островков, на которых зиждется
каждая третья опора.) Его высота - минимум полторы тысячи футов. В каждой
секции живет шесть или семь тысяч человек, и, возможно, вместительная
способность моста этим не ограничивается. Думаю, его костяк строился с тем
расчетом, чтобы выдержать и большую плотность населения.
Форма? Возьмусь описать мост с помощью букв. В поперечном разрезе, в
самой широкой части, он здорово смахивает на букву "А", причем перекладинка
- это железнодорожный ярус. В вертикальной проекции центральная часть каждой
секции - это буква "Н", поставленная на "X". В обе стороны от центра друг за
другом отходят еще шесть "X", постепенно уменьшаясь в размерах, пока не
встречаются с узкими межопорными пролетами, каждый из которых имеет девять
собственных маленьких "X". Пролеты соединяют друг с другом концы больших "X"
и завершают черновую форму нашей конструкции. Алле-оп! Вот вам и мост!
- И все? - недоуменно моргает доктор Джойс. - Он очень велик - и все?
- Все, что мне было нужно узнать.
- Потому вы и сдались?
- Иначе это переросло бы в манию. Теперь же я собираюсь просто жить в
свое удовольствие. У меня очень недурственная квартира, вполне приличное
денежное пособие от больницы, и я его трачу, как мне заблагорассудится:
покупаю красивые вещи, посещаю картинные галереи, хожу в театр, концертный
зал и кино, читаю. У меня есть приятели, в основном инженеры, я понемножку
занимаюсь спортом, как вы могли уже заметить; надеюсь, что меня примут в
яхт-клуб... Скучать не приходится. Не могу сказать, что это отказ от борьбы.
Просто я сейчас здесь, с вами, и отлично провожу время.
Доктор Джойс на удивление резко встает, бросает блокнот на стол и
расхаживает взад-вперед между перегруженными книжными полками и светящимися
жалюзи. Он хрустит суставами пальцев. Я рассматриваю свои ногти. Он качает
головой:
- Орр, мне кажется, что вы относитесь ко всему этому недостаточно
серьезно. - Он подходит к окну, поворачивает жалюзи, открывая ясный
солнечный день: голубое небо, белые облака. - Подойдите.
Со вздохом и улыбочкой, означающей: "ну если вам так уж хочется", я иду
к доброму доктору.
Впереди, почти в тысяче футов внизу, море. Сейчас оно синее, в
барашках. Видны крапинки редких яхт и рыбацких суденышек, кружат чайки. Но
доктор показывает в сторону. Одна из стен его кабинета - стеклянная, и через
нее виден бок моста.
Клиника Джойса находится в больничном комплексе, который горделиво
возвышается над основной конструкцией и смахивает на энергично растущую
опухоль. Отсюда, под таким острым углом, элегантная грация моста несколько
размыта, он кажется загроможденным и чересчур массивным.
Его покатые ребристые красновато-коричневые бока вздымаются от
гранитных цоколей, до которых почти тысяча футов. Эти плитчатые опоры
увешаны, усыпаны гроздьями атрибутов вторичной и третичной архитектуры:
крытыми переходами и шахтами лифтов, дымовыми трубами и порталами кранов,
кабелями и трубопроводами, антеннами, вымпелами и флагами всевозможных форм,
размеров и расцветок. Пристройки есть и большие, и маленькие: офисы,
служебные и жилые помещения, мастерские, магазины - все они лепятся
угловатыми ракушками из металла, стекла и дерева к исполинским трубам и
переплетающимся балкам, все они выступают, вылезают, выпирают из
первоначальных элементов моста, как нежные внутренние органы - через
бесчисленные грыжевые ворота.
- Что вы видите? - спрашивает доктор Джойс.
Я вглядываюсь, как будто стою перед какой-нибудь знаменитой картиной и
мне предложили полюбоваться тончайшей работой кисти.
- Доктор, - отвечаю, - я вижу офигенно здоровенный мостище.
Доктор Джойс резко дергает за шнур, обрывает его наверху; жалюзи
остаются незакрытыми. Он судорожно всасывает воздух, возвращается за стол,
усаживается и царапает в блокноте. Я подхожу к нему.
- Видите ли, Орр, - говорит он, строча карандашом, - ваша проблема в
том, что вы слишком многое принимаете на веру.
- В самом деле? - невинным тоном откликаюсь я. Интересно, что это -
профессиональное мнение или сугубо частная попытка задеть мое самолюбие?
За окном медленно появляется люлька мойщика окон. Доктор Джойс не
замечает. Человек в люльке стучит по стеклу.
- Доктор, кажется, пришла пора мыть ваши окна, - говорю я.
Врач оглядывается; мойщик поочередно стучит по оконному стеклу и по
своим ручным часам. Джойс мотает головой и снова утыкается взглядом в
блокнот.
- Нет, это мистер Джонсон, - объясняет он. Человек в люльке прижимается
к стеклу носом.
- Тоже пациент?
- Да.
- Позвольте-ка самому догадаться... Он себя мнит мойщиком стекол.
- Он и есть мойщик стекол, причем отменный. Просто он не желает
возвращаться в клинику, уже пять лет не вылезает из люльки. Власти начинают
беспокоиться.
Теперь я взираю на мистера Джонсона с уважением: приятно видеть
человека, влюбленного в свою работу. У него ветхая, захламленная люлька, в
ней полно бутылок, банок, есть чемоданчик, непромокаемый брезент и на краю -
что-то наподобие раскладушки. С другого конца люлька уравновешена
разнообразными инструментами для мытья. Мистер Джонсон постукивает по окну
Т-образным стеклоочистителем.
- Он к вам заходит или вы к нему выходите? - интересуюсь у эскулапа,
приближаясь к окну.
- Ни то ни другое. Говорим через открытое окно. - (Я слышу, как он
убирает блокнот в выдвижной ящик. Когда я поворачиваюсь, он уже стоит и
смотрит на часы.) - Однако сегодня он явился рановато. Мне нужно на
заседание комиссии. - Врач жестами пытается объяснить это мистеру Джонсону,
а тот трясет рукой с часами и подносит их к уху.
- А что с бедным мистером Беркли? Мы тут с вами разговариваем, а он
небось так и служит опорой закону.
- Ему тоже придется обождать. - Доктор достает какие-то бумаги из
другого ящика и укладывает их в тонкий атташе-кейс.
- Как жаль, что бедный мистер Беркли не считает себя гамаком, - говорю
я, а тем временем мистер Джонсон уезжает в люльке прочь с моих глаз. - Тогда
они с мистером Джонсоном могли бы зависать тут у вас на пару.
Добрый доктор недовольно кривит рот:
- Увидимся позже, Орр.
- Ну разумеется, доктор. - Я направляюсь к выходу.
- Завтра приходите, если что-нибудь приснится.
- Конечно, конечно. - Я отворяю дверь.
- А знаете что, Орр? - серьезным тоном произносит доктор Джойс,
возвращая серебряный автоматический карандаш в нагрудный карман. - Вы
слишком легко сдаетесь.
Я обдумываю эти слова, затем киваю:
- Ага, док, тут вы совершенно правы.
В приемной подлиза-секретарь помогает мне надеть сюртук (по которому
тем временем успел прогуляться платяной щеткой).
- Итак, мистер Орр, как прошел сегодняшний сеанс? Надеюсь, успешно?
- Еще как успешно! Прогресс налицо. Семимильные шаги к выздоровлению.
Полезная беседа, что и говорить.
- О, да это звучит ободряюще!
- Просто словами не передать, до чего ободряюще.
Чтобы спуститься на первый этаж, я вхожу в кабину одного из главных
лифтов. В ней, огромной, в окружении толстых ковров, хрустальных люстр,
надраенной бронзы и красного дерева, я беру у стойки бара чашечку капуччино,
удобно сажусь и внимаю струнному квартету, расположившемуся на фоне
прозрачной стены медленно опускающейся кабины.
Позади меня, за овальным столом, внутри огороженного шнуром
прямоугольника, заседают десятка два бюрократов и их помощников. Они
обсуждают сложную проблему, возникшую в ходе совещания, которое, согласно
афишке на небольшом стенде у самого края ограждения, посвящено
стандартизации контрактных спецификаций при объявлении тендера на оснащение
локомотивов каналами скоростной загрузки топливом (угольная пыль, с учетом
защиты от случайного возгорания).
Из лифта выхожу на открытую улицу над главным железнодорожным ярусом.
Это вымощенный металлом проспект для пешеходов, велосипедистов и рикш,
сравнительно прямо пролегающий через основную конструкцию моста и пристройки
- кафе, магазины и киоски, понатыканные где попало и загромождающие этот
кипучий ярус.
Улица, носящая помпезное название "бульвар Королевы Маргарет", лежит
близ внешнего края моста; здания с одной стороны бульвара образуют часть
нижней кромки зиккурата вторичной архитектуры, вписанного в исходный каркас.
С другой стороны бульвара здания примыкают к главным фермам, и чередующиеся
проемы открывают вид на море и небо.
Длинная и узкая улица наводит меня на мысли о старинных городах, где
наобум построенные здания упираются друг в друга, нависая над улицами,
кишащими людскими толпами. Здешняя картина очень похожа: толчея и
мельтешение пешеходов, велосипедистов; этот тянет за собой тележку; тот
толкает вперед тачку; эти несут портшез; вон там рикша крутит педали
трехколесного экипажа. И все тараторят на разных языках. А одеты - кто во