Страница:
Ее нигде не было видно. Не слышно было и ее запаха. Поэтому гризли снова повернул свою огромную голову к медвежонку.
Мусква — так назвали бы его индейцы — подполз на своем животике на фут или два поближе и ответил Тэру, дружелюбно изогнувшись в знак приветствия. Потом прополз еще полфута. Раздалось ворчание. «Ни шагу дальше, — говорило оно достаточно ясно, — а то полетишь у меня вверх тормашками!»И Мусква понял и замер на месте, прижавшись к земле.
Тэр еще раз огляделся кругом. Когда же глаза его снова обратились к Мускве, то между ними оставалось уже меньше трех футов. Мусква смущенно ерзал по песку и жалобно хныкал. Тэр замахнулся правой лапой. «Еще один дюйм, и ты у меня получишь!»— проворчал он. Мусква весь изогнулся и задрожал. Облизнул губы красным язычком, сделав это отчасти с перепугу, а отчасти взывая к милосердию Тэра, и, несмотря на занесенную над ним лапу, подполз к гризли еще дюйма на три. Тэр еще раз проворчал что-то себе под нос, но уже потише. Тяжелая лапа опустилась на песок.
В третий раз он огляделся, потянул носом и снова заворчал. Каждый старый, закоренелый холостяк безусловно понял бы, что он хочет сказать. «Да куда же, в самом деле, запропастилась мать этого малыша?»— говорило его ворчание.
Но вот что случилось дальше.
Мусква подполз к раненой ноге Тэра, приподнялся, почувствовал запах незажившей раны и осторожно лизнул ее; язычок его был как бархатный. И, пока медвежонок зализывал его рану, Тэр стоял, не шевелясь и не издавая ни звука. А потом опустил свою огромную голову и обнюхал этот мягкий дружелюбный комочек. Мусква жалобно захныкал, как это делают все оставшиеся без матери дети. Тэр снова заворчал, но уже не сердито. Теперь это уже не было угрозой. Своим огромным горячим языком гризли лизнул медвежонка в мордочку.
«Ну ладно, пошли», — сказал он, снова пускаясь на север. И за ним по пятам последовал оставшийся без матери маленький медвежонок с рыжей мордочкой.
Мусква — так назвали бы его индейцы — подполз на своем животике на фут или два поближе и ответил Тэру, дружелюбно изогнувшись в знак приветствия. Потом прополз еще полфута. Раздалось ворчание. «Ни шагу дальше, — говорило оно достаточно ясно, — а то полетишь у меня вверх тормашками!»И Мусква понял и замер на месте, прижавшись к земле.
Тэр еще раз огляделся кругом. Когда же глаза его снова обратились к Мускве, то между ними оставалось уже меньше трех футов. Мусква смущенно ерзал по песку и жалобно хныкал. Тэр замахнулся правой лапой. «Еще один дюйм, и ты у меня получишь!»— проворчал он. Мусква весь изогнулся и задрожал. Облизнул губы красным язычком, сделав это отчасти с перепугу, а отчасти взывая к милосердию Тэра, и, несмотря на занесенную над ним лапу, подполз к гризли еще дюйма на три. Тэр еще раз проворчал что-то себе под нос, но уже потише. Тяжелая лапа опустилась на песок.
В третий раз он огляделся, потянул носом и снова заворчал. Каждый старый, закоренелый холостяк безусловно понял бы, что он хочет сказать. «Да куда же, в самом деле, запропастилась мать этого малыша?»— говорило его ворчание.
Но вот что случилось дальше.
Мусква подполз к раненой ноге Тэра, приподнялся, почувствовал запах незажившей раны и осторожно лизнул ее; язычок его был как бархатный. И, пока медвежонок зализывал его рану, Тэр стоял, не шевелясь и не издавая ни звука. А потом опустил свою огромную голову и обнюхал этот мягкий дружелюбный комочек. Мусква жалобно захныкал, как это делают все оставшиеся без матери дети. Тэр снова заворчал, но уже не сердито. Теперь это уже не было угрозой. Своим огромным горячим языком гризли лизнул медвежонка в мордочку.
«Ну ладно, пошли», — сказал он, снова пускаясь на север. И за ним по пятам последовал оставшийся без матери маленький медвежонок с рыжей мордочкой.
6. ТЭР УБИВАЕТ КАРИБУ
Ручей, вдоль которого шел Тэр, был притоком Бэбин и брал свое начало неподалеку от Скины. Идя к его истокам, гризли забирался все выше. Местность становилась суровой и дикой. Когда ему на пути попался черный медвежонок Мусква, Тэр успел уйти уже миль на семь-восемь от верхней гряды Великого Водораздела.
Склоны гор отсюда выглядели уже иначе. Они были сплошь изрезаны узкими темными расщелинами. Во всех направлениях громоздились огромные массивы скал, зубчатые утесы, крутые сланцевые оползни. Ручей стал бурливым, и идти по нему было все труднее.
Тэр вступал в одну из своих горных цитаделей. Стоит захотеть, и сотни потаенных убежищ открыты для него в этих диких скалах. Здесь он в любое время убьет для себя крупного зверя, и человеческому запаху никогда не добраться сюда.
Оставив позади скалы, в которых он нежданно-негаданно обрел Мускву, Тэр уже полчаса продолжал все так же неуклюже взбираться вверх, казалось, совершенно забыв об увязавшемся за ним медвежонке. Однако он слышал, как тот идет сзади, и чувствовал его запах. А Мускве в это время приходилось туго. Пухлое тельце и толстые лапы еще не привыкли к такого рода путешествиям. Но это был отважный малыш, и только дважды за эти полчаса принимался он скулить: один раз, когда чуть не полетел со скалы в ручей, другой — когда слишком сильно наступил на лапу, в которой сидела игла дикобраза.
Наконец Тэр оставил ручей, свернул в одно из глубоких ущелий и шел по нему, пока не выбрался на небольшое плато посредине широкого горного склона. Отыскал здесь скалу на солнечной стороне заросшего травой холма, остановился. Может быть, детская дружба маленького Мусквы, ласка мягкого красного язычка, пришедшаяся так кстати, а может, и стойкость медвежонка в пути затронули наконец чувствительную струнку в сердце огромного зверя, и он сжалился над малышом. Во всяком случае, старательно исследовав воздух, Тэр растянулся на земле у скалы. И, пока он первым не сделал этого, маленький медвежонок с рыжей мордочкой и не подумал ложиться. Зато стоило только Мускве лечь, он почувствовал такую смертельную усталость, что уже через три минуты спал как убитый.
Еще дважды среди дня принятые лекарства оказали на Тэра свое действие, и вот ему захотелось есть. Этот голод нельзя было утолить муравьями да гусеницами. Даже гоферы и сурки и то не годились. К тому же он, вероятно, догадывался, что и маленький Мусква совсем умирает от голода. Медвежонок уже не раз открывал глаза и все еще лежал, нежась на солнышке, когда Тэр окончательно решил, что ему делать дальше.
Было три часа дня. А в июне и в июле в долинах северных гор в это время особенно тихо и сонно. Сурки уже успели насвистеться в полное удовольствие и распростерлись на освещенных солнцем скалах. Орлы над вершинами гор превратились в точки. Ястребы, уже набив зоб мясом, попрятались в лесу. Горные козлы и бараны залегли где-то высоко в горах, чуть ли не под самым небом. И вряд ли сейчас поблизости было хоть одно животное, которое бы еще не наелось до отвала и не спряталось. Горным охотникам хорошо известно, что в этот час отдыха разыскать медведя, а особенно плотоядного, очень трудно. Пришлось бы, не жалея сил, обрыскать вдоль и поперек все горные склоны и прогалины между лесными чащами.
Для Тэра этот час был самым благоприятным. Инстинкт подсказывал, что, пока все звери сыты и спят, передвигаться можно с меньшими предосторожностями, чем обычно. Сейчас было проще выследить добычу и подстеречь ее.
От случая к случаю ему и раньше доводилось убить козу или барана, а то и карибу среди бела дня, потому что в беге на близкие расстояния он не только обгонял горную козу или барана, но не уступал и карибу. И все-таки охотился он обычно на закате или в сумерках.
С громким «ууф», которое мгновенно разбудило Мускву, гризли поднялся на ноги. Медвежонок вскочил, моргая глазами, посмотрел на Тэра, на солнце и отряхнулся. Тэр покосился на этот черно-рыжий клубок без особого удовольствия. После наступившего облегчения душа его жаждала сочного, кровяного мяса, так же как здоровому голодному мужчине подавай хороший кусок филе, а не какие-нибудь там разносолы или салат с майонезом. Но как тут загонишь карибу, когда под ногами путается чуть ли не умирающий от голода, но такой непоседливый медвежонок? Тэр призадумался. Мусква, казалось, сам понял все и тут же разрешил сомнения. Он забежал на дюжину ярдов перед Тэром, остановился и задорно оглянулся на него. Маленькие уши уставились вперед. У медвежонка был вид мальчишки, который старается убедить отца в том, что он уже подрос для того, чтобы его наконец-то взяли охотиться на зайца. Издав еще раз свое «ууф», Тэр одним прыжком догнал Мускву и поддал ему лапой так, что тот кувырком отлетел от него на дюжину футов назад. Это было своего рода нравоучение, смысл которого был ясен без слов: «Знай свое место, если хочешь охотиться со мной!»
И вот, внимательно прислушиваясь, оглядываясь, принюхиваясь, Тэр вышел на охоту. Он спустился к ручью, не доходя примерно сотни ярдов до него. Теперь он не выбирал троп поудобней, а держался каменных нагромождений и завалов. Гризли медленно пробирался, петляя зигзагами, крался, скрываясь за огромными грудами камней, принюхиваясь к каждой расщелине и тщательно исследуя кущи деревьев и бурелом на своем пути.
То он забирался вверх, туда, где, кроме голого сланца, ничего не растет. То спускался и брел по песку и гальке вдоль ручья. Ветер доносил разные запахи, но ни один из них пока еще не привлек гризли. Он услышал запах козы, когда взобрался наверх и шел по горному сланцу. Но так высоко гризли не охотился за крупной дичью. Дважды доносился запах барана. И только позднее, уже к концу дня, гризли увидел над собой и самого горного барана, который смотрел на него с отвесной кручи, стоя футах в ста над ним. А на земле то и дело попадались следы дикобразов, и время от времени Тэр застывал на месте над следом карибу, подняв голову и принюхиваясь.
Здесь, в этой долине, бродили и другие медведи. Большая их часть проходила у ручья, и по всему было заметно, что это либо черные медведи, либо бурые. Тэр напал и на запах гризли, и его ворчание при этом не предвещало тому ничего хорошего.
Ни разу за эти два часа после ухода с нагретой солнцем скалы гризли не поинтересовался, как чувствует себя Мусква. А того голод донимал все сильнее, и медвежонок слабел с каждым шагом.
Свет еще не видал такого стойкого малыша, как этот медвежонок с рыжей мордочкой. Он то и дело спотыкался и падал на неровных местах. На подъемах, которые Тэр брал одним махом, ему нужны были отчаянные усилия, чтобы не отстать от гризли. Трижды Тэр переходил ручей вброд, и каждый раз Мусква, идя следом, наполовину погружался в воду. Весь избитый, изодранный, мокрый, он, несмотря на раненую ногу, не отставал, шел за Тэром по пятам или догонял его бегом. Солнце уже садилось, когда гризли наконец заметил добычу. А Мусква к тому времени был еле жив.
Он не знал, почему Тэр ни с того ни с сего прижался вдруг всей своей огромной тушей к скале, с которой удобно было заглянуть вниз, в небольшую лощину. Он хотел было захныкать, да побоялся. И ни разу еще за всю его недолгую жизнь мать не была ему нужна так, как в эту минуту.
Медвежонок понять не мог, почему она бросила его посреди скал и так и не вернулась за ним (об этой трагедии Брюс и Ленгдон узнали несколько позднее). Никак не мог он понять и того, почему же она не приходит к нему сейчас. Ведь уже наступил час его кормежки перед сном. Он же был мартовским медвежонком, и, согласно правилам, которых свято придерживалось большинство медведиц, его еще целый месяц следовало кормить молоком. Таких, как он, еще очень нежных медвежат индеец Митусин называл мюнукау.
Так как Мусква был медведем, то и само его появление на свет было не совсем таким, как у других зверей. Его мать, как и все медведицы в холодных странах, произвела его на свет в берлоге еще задолго до окончания своей зимней спячки. Она родила его, не просыпаясь. Месяц, а то и целых полтора, пока он был еще голым и слепым, медведица кормила его своим молоком. Сама же все это время жила без пищи и воды, так ни разу и не открыв глаз, и, только когда этот срок истек, выбралась с ним из берлоги на поиски чего-нибудь съестного, чтобы, проглотив кусочек пищи, поддержать свои силы.
Не прошло с тех пор и полутора месяцев, как Мусква весил уже добрых двадцать фунтов. Это, разумеется, было раньше, а не сейчас, когда он был страшно голоден и истощен.
В трехстах ярдах ниже теснились друг к другу пихты, сгрудившись у самого края маленького родникового озера, вода из которого переливала через дальний от Тэра край впадины. В этих пихтах скрывались карибу — один, а то и два или три. Для Тэра это было так же несомненно, как если бы он видел их своими глазами.
Уинирау — запах лежащего копытного животного — был для Тэра так же не похож на мечису — запах, когда оно пасется, — как день на ночь. Один — почти неуловимо стелющийся в воздухе, — так легко и мимолетно пахнет от надушенных волос или платья прошедшей женщины. Другой — тяжело ползущий над самой землей, густой и горячий, как запах разбитого пузырька с духами. Даже Мусква и тот уловил этот запах, как только вполз сюда за Тэром и улегся рядом.
Целых десять минут Тэр стоял не шелохнувшись. Глаза его впились в лощину, в берег озера и подступы к чаще. Он точно определил направление ветра. Гризли не шевелился: отсюда легко было спугнуть дичь. Дело в том, что горы и резкая впадина создавали здесь постоянную тягу воздуха в лощину. И, случись Тэру выбраться ярдов на пятьдесят выше того места, где он сейчас притаился, чуткие карибу оказались бы от него как раз с наветренной стороны.
Навострив уши, с новым, понимающим блеском в глазах Мусква учился, как надо подкрадываться к дичи. Прижавшись к земле, Тэр почти полз на брюхе, медленно и бесшумно пробираясь к ручью. Шерсть на плечах стала у него дыбом, как у готовой к прыжку собаки. Мусква следовал за ним по пятам.
Целых сто ярдов продолжалось это продвижение в обход. И трижды за это время Тэр замирал, ловя запах со стороны деревьев. Наконец он добился своего. Ветер теперь тянул прямо на него и обещал многое. Крадучись, вперевалку двинулся он на добычу. Каждый мускул его огромного тела был напряжен до предела. Не прошло и двух минут, как он очутился уже на опушке пихтовой чащицы и замер. Захрустел валежник. Это карибу поднялись на ноги. Но не потому, что они были спугнуты. Просто они отправлялись на водопой и на пастбища.
Теперь Тэр двигался в том же направлении, что и они. Так он добрался, скрытый листвой, до опушки леса, не упуская из виду озера и луговины. Первым появился огромный самец карибу. Рога у него уже наполовину отросли и были покрыты бархатистым пушком. Откормленный, гладкий двухлеток, блестя в лучах заходящего солнца коричневой бархатной шкурой, шел за ним следом.
Первый олень замер, минуты две недоверчиво вслушиваясь, всматриваясь, принюхиваясь, не появятся ли где какие-нибудь признаки опасности. Молодой же, еще не такой подозрительный, как первый, щипал траву, стоя позади него. Затем, величаво шевельнув рогами и опустив голову, старый олень не спеша направился к озеру на вечерний водопой. Двухлеток пошел следом… а Тэр тем временем бесшумно выбрался из засады.
Мгновение — и, весь подобравшись, он кинулся вперед. До карибу было пятьдесят футов. И, когда животные услышали его, он, катясь, как огромный шар, уже пролетел половину этого расстояния.
С быстротой стрелы, пущенной из лука, прянули они от него. Но поздно. Чтобы обогнать Тэра, нужна была скорость несущегося во весь опор скакуна. Тэр к тому же успел выиграть время. Как ветер пронесся он, заходя вбок двухлетку, чуть подался в сторону, легко, казалось без малейшего усилия, прыгнул — и короткое состязание в беге было кончено. Огромная правая лапа Тэра обрушилась на плечо двухлетка, и в тот миг, как они оба покатились по земле, левая лапа гризли вцепилась в морду карибу и сжала ее, словно гигантская рука. Падая, Тэр оказался под карибу — таков был его всегдашний расчет при падении. Он не стал душить жертву в своих смертельных объятиях. Гризли подобрал под себя заднюю лапу, ударил ею, и все ее пять ножей врезались карибу в брюхо. После этого Тэр поднялся на ноги, огляделся и, отряхнувшись, издал громовой рев, то ли выражая им свое торжество, то ли приглашая Мускву на пир.
Второго приглашения маленький медвежонок с рыжей мордочкой дожидаться не стал. Так впервые в жизни изведал он запах и вкус теплой крови и мяса. И случилось это в самое подходящее время в его жизни. Точно так же много лет назад пришлось их попробовать впервые и Тэру.
Отнюдь не все гризли убивают крупного зверя. Точнее, этим занимаются лишь очень немногие из них. Подавляющее же их большинство, в общем, вегетарианцы, весьма умеренно употребляющие в пищу мелкую дичь: гоферов, сурков, дикобразов. Случай время от времени превращает того или иного гризли в охотника на карибу, коз, горного барана и даже на лося.
Так некогда случилось и с Тэром. Теперь и Мускве предстояло стать таким же, как Тэр, хотя он и был всего лишь черным медведем и не принадлежал к семейству Страшных медведей.
Пиршество их длилось целый час. Они не набрасывались на пищу, как это делают, например, голодные собаки, а ели не спеша. Пристроившись между огромными передними лапами Тэра, Мусква слизывал кровь и урчал, как котенок, разжевывая мелкими зубками нежную мякоть карибу. Тэр же, хотя в животе у него было пусто, как в комнате, из которой вывезли всю мебель, по своему обыкновению, прежде всего принялся за самое лакомое. Он извлекал тонкие жировые прослойки с почек и кишок и жевал их, чавкая и полузакрыв глаза.
Последний луч солнца угас в горах, и вслед за короткими сумерками быстро сгустилась тьма. Когда они кончили, было уже совсем темно, и малыш Мусква раздулся так, что стал похож на шар.
Из всех педантов, каких только природа когда-либо производила на свет, Тэр был самым неисправимым. По его мнению, ничто не должно было тратиться даром. И явись сейчас сюда старый самец-карибу и подойди он сам прямо к Тэру, гризли, скорее всего, не тронул бы его. Пища у него была, и теперь единственное, что заботило его, — это как припрятать ее понадежней.
Он вернулся к пихтовой чаще. Но на этот раз облопавшийся медвежонок и не подумал сопровождать его. Он был в полном блаженстве, и что-то подсказывало ему, что Тэр никуда не уйдет от оставшегося у них мяса. Минут через десять гризли подтвердил справедливость этого мнения, вернувшись назад. Своими огромными челюстями он ухватил карибу за загривок, затем потащил его к лесу, точно собака, волокущая десятифунтовый оковалок сала. А молодой олень весил фунтов четыреста. Но если бы он даже весил восемьсот или тысячу, то и тогда Тэр потащил бы его. Правда, будь туша такой тяжелой, он взвалил бы ее себе на спину.
Тэр отволок карибу на опушку пихтовой чащи, где уже заранее подыскал подходящую впадину. Швырнул в нее остатки карибу и, пока Мусква со все более возрастающим интересом наблюдал за ним, принялся заваливать их хвоей, валежником, а сверху придавил бревном. Затем, принюхиваясь, поводил вокруг носом и выбрался из леса.
На этот раз и Мусква пошел за ним следом, хотя настолько отяжелел, что ему было трудно передвигаться. Звезды уже начали высыпать на небе. При их свете. Тэр шел по крутому, неровному склону, который вел к горным вершинам. Все выше и выше забирался он — на такую высоту Мускве еще ни разу не приходилось подниматься. Пересекли снежное поле, а затем вышли к месту, где извержение вулкана, казалось, вывернуло все внутренности горы наружу. Вряд ли человеку удалось бы пройти тем путем, которым Тэр вел Мускву. Наконец гризли остановился.
Он стоял на узком уступе. Скала отвесной стеной подымалась позади него. Вниз из-под самых его ног спадали в хаотическом беспорядке нагромождения развороченных скал и сланцевых оползней. Далеко внизу чернела, как бездонная пропасть, долина.
Тэр улегся и впервые с тех пор, как был ранен, вытянулся, опустил голову на землю между огромными передними лапами и глубоко, с наслаждением вздохнул. Мусква прикорнул у него под боком, так что огромное тело гризли согревало его своим теплом, и оба они, сытые до отвала, заснули глубоким, безмятежным сном. А звезды все ярче разгорались над ними, и луна всходила, заливая своим золотым сиянием вершины гор и долину.
Склоны гор отсюда выглядели уже иначе. Они были сплошь изрезаны узкими темными расщелинами. Во всех направлениях громоздились огромные массивы скал, зубчатые утесы, крутые сланцевые оползни. Ручей стал бурливым, и идти по нему было все труднее.
Тэр вступал в одну из своих горных цитаделей. Стоит захотеть, и сотни потаенных убежищ открыты для него в этих диких скалах. Здесь он в любое время убьет для себя крупного зверя, и человеческому запаху никогда не добраться сюда.
Оставив позади скалы, в которых он нежданно-негаданно обрел Мускву, Тэр уже полчаса продолжал все так же неуклюже взбираться вверх, казалось, совершенно забыв об увязавшемся за ним медвежонке. Однако он слышал, как тот идет сзади, и чувствовал его запах. А Мускве в это время приходилось туго. Пухлое тельце и толстые лапы еще не привыкли к такого рода путешествиям. Но это был отважный малыш, и только дважды за эти полчаса принимался он скулить: один раз, когда чуть не полетел со скалы в ручей, другой — когда слишком сильно наступил на лапу, в которой сидела игла дикобраза.
Наконец Тэр оставил ручей, свернул в одно из глубоких ущелий и шел по нему, пока не выбрался на небольшое плато посредине широкого горного склона. Отыскал здесь скалу на солнечной стороне заросшего травой холма, остановился. Может быть, детская дружба маленького Мусквы, ласка мягкого красного язычка, пришедшаяся так кстати, а может, и стойкость медвежонка в пути затронули наконец чувствительную струнку в сердце огромного зверя, и он сжалился над малышом. Во всяком случае, старательно исследовав воздух, Тэр растянулся на земле у скалы. И, пока он первым не сделал этого, маленький медвежонок с рыжей мордочкой и не подумал ложиться. Зато стоило только Мускве лечь, он почувствовал такую смертельную усталость, что уже через три минуты спал как убитый.
Еще дважды среди дня принятые лекарства оказали на Тэра свое действие, и вот ему захотелось есть. Этот голод нельзя было утолить муравьями да гусеницами. Даже гоферы и сурки и то не годились. К тому же он, вероятно, догадывался, что и маленький Мусква совсем умирает от голода. Медвежонок уже не раз открывал глаза и все еще лежал, нежась на солнышке, когда Тэр окончательно решил, что ему делать дальше.
Было три часа дня. А в июне и в июле в долинах северных гор в это время особенно тихо и сонно. Сурки уже успели насвистеться в полное удовольствие и распростерлись на освещенных солнцем скалах. Орлы над вершинами гор превратились в точки. Ястребы, уже набив зоб мясом, попрятались в лесу. Горные козлы и бараны залегли где-то высоко в горах, чуть ли не под самым небом. И вряд ли сейчас поблизости было хоть одно животное, которое бы еще не наелось до отвала и не спряталось. Горным охотникам хорошо известно, что в этот час отдыха разыскать медведя, а особенно плотоядного, очень трудно. Пришлось бы, не жалея сил, обрыскать вдоль и поперек все горные склоны и прогалины между лесными чащами.
Для Тэра этот час был самым благоприятным. Инстинкт подсказывал, что, пока все звери сыты и спят, передвигаться можно с меньшими предосторожностями, чем обычно. Сейчас было проще выследить добычу и подстеречь ее.
От случая к случаю ему и раньше доводилось убить козу или барана, а то и карибу среди бела дня, потому что в беге на близкие расстояния он не только обгонял горную козу или барана, но не уступал и карибу. И все-таки охотился он обычно на закате или в сумерках.
С громким «ууф», которое мгновенно разбудило Мускву, гризли поднялся на ноги. Медвежонок вскочил, моргая глазами, посмотрел на Тэра, на солнце и отряхнулся. Тэр покосился на этот черно-рыжий клубок без особого удовольствия. После наступившего облегчения душа его жаждала сочного, кровяного мяса, так же как здоровому голодному мужчине подавай хороший кусок филе, а не какие-нибудь там разносолы или салат с майонезом. Но как тут загонишь карибу, когда под ногами путается чуть ли не умирающий от голода, но такой непоседливый медвежонок? Тэр призадумался. Мусква, казалось, сам понял все и тут же разрешил сомнения. Он забежал на дюжину ярдов перед Тэром, остановился и задорно оглянулся на него. Маленькие уши уставились вперед. У медвежонка был вид мальчишки, который старается убедить отца в том, что он уже подрос для того, чтобы его наконец-то взяли охотиться на зайца. Издав еще раз свое «ууф», Тэр одним прыжком догнал Мускву и поддал ему лапой так, что тот кувырком отлетел от него на дюжину футов назад. Это было своего рода нравоучение, смысл которого был ясен без слов: «Знай свое место, если хочешь охотиться со мной!»
И вот, внимательно прислушиваясь, оглядываясь, принюхиваясь, Тэр вышел на охоту. Он спустился к ручью, не доходя примерно сотни ярдов до него. Теперь он не выбирал троп поудобней, а держался каменных нагромождений и завалов. Гризли медленно пробирался, петляя зигзагами, крался, скрываясь за огромными грудами камней, принюхиваясь к каждой расщелине и тщательно исследуя кущи деревьев и бурелом на своем пути.
То он забирался вверх, туда, где, кроме голого сланца, ничего не растет. То спускался и брел по песку и гальке вдоль ручья. Ветер доносил разные запахи, но ни один из них пока еще не привлек гризли. Он услышал запах козы, когда взобрался наверх и шел по горному сланцу. Но так высоко гризли не охотился за крупной дичью. Дважды доносился запах барана. И только позднее, уже к концу дня, гризли увидел над собой и самого горного барана, который смотрел на него с отвесной кручи, стоя футах в ста над ним. А на земле то и дело попадались следы дикобразов, и время от времени Тэр застывал на месте над следом карибу, подняв голову и принюхиваясь.
Здесь, в этой долине, бродили и другие медведи. Большая их часть проходила у ручья, и по всему было заметно, что это либо черные медведи, либо бурые. Тэр напал и на запах гризли, и его ворчание при этом не предвещало тому ничего хорошего.
Ни разу за эти два часа после ухода с нагретой солнцем скалы гризли не поинтересовался, как чувствует себя Мусква. А того голод донимал все сильнее, и медвежонок слабел с каждым шагом.
Свет еще не видал такого стойкого малыша, как этот медвежонок с рыжей мордочкой. Он то и дело спотыкался и падал на неровных местах. На подъемах, которые Тэр брал одним махом, ему нужны были отчаянные усилия, чтобы не отстать от гризли. Трижды Тэр переходил ручей вброд, и каждый раз Мусква, идя следом, наполовину погружался в воду. Весь избитый, изодранный, мокрый, он, несмотря на раненую ногу, не отставал, шел за Тэром по пятам или догонял его бегом. Солнце уже садилось, когда гризли наконец заметил добычу. А Мусква к тому времени был еле жив.
Он не знал, почему Тэр ни с того ни с сего прижался вдруг всей своей огромной тушей к скале, с которой удобно было заглянуть вниз, в небольшую лощину. Он хотел было захныкать, да побоялся. И ни разу еще за всю его недолгую жизнь мать не была ему нужна так, как в эту минуту.
Медвежонок понять не мог, почему она бросила его посреди скал и так и не вернулась за ним (об этой трагедии Брюс и Ленгдон узнали несколько позднее). Никак не мог он понять и того, почему же она не приходит к нему сейчас. Ведь уже наступил час его кормежки перед сном. Он же был мартовским медвежонком, и, согласно правилам, которых свято придерживалось большинство медведиц, его еще целый месяц следовало кормить молоком. Таких, как он, еще очень нежных медвежат индеец Митусин называл мюнукау.
Так как Мусква был медведем, то и само его появление на свет было не совсем таким, как у других зверей. Его мать, как и все медведицы в холодных странах, произвела его на свет в берлоге еще задолго до окончания своей зимней спячки. Она родила его, не просыпаясь. Месяц, а то и целых полтора, пока он был еще голым и слепым, медведица кормила его своим молоком. Сама же все это время жила без пищи и воды, так ни разу и не открыв глаз, и, только когда этот срок истек, выбралась с ним из берлоги на поиски чего-нибудь съестного, чтобы, проглотив кусочек пищи, поддержать свои силы.
Не прошло с тех пор и полутора месяцев, как Мусква весил уже добрых двадцать фунтов. Это, разумеется, было раньше, а не сейчас, когда он был страшно голоден и истощен.
В трехстах ярдах ниже теснились друг к другу пихты, сгрудившись у самого края маленького родникового озера, вода из которого переливала через дальний от Тэра край впадины. В этих пихтах скрывались карибу — один, а то и два или три. Для Тэра это было так же несомненно, как если бы он видел их своими глазами.
Уинирау — запах лежащего копытного животного — был для Тэра так же не похож на мечису — запах, когда оно пасется, — как день на ночь. Один — почти неуловимо стелющийся в воздухе, — так легко и мимолетно пахнет от надушенных волос или платья прошедшей женщины. Другой — тяжело ползущий над самой землей, густой и горячий, как запах разбитого пузырька с духами. Даже Мусква и тот уловил этот запах, как только вполз сюда за Тэром и улегся рядом.
Целых десять минут Тэр стоял не шелохнувшись. Глаза его впились в лощину, в берег озера и подступы к чаще. Он точно определил направление ветра. Гризли не шевелился: отсюда легко было спугнуть дичь. Дело в том, что горы и резкая впадина создавали здесь постоянную тягу воздуха в лощину. И, случись Тэру выбраться ярдов на пятьдесят выше того места, где он сейчас притаился, чуткие карибу оказались бы от него как раз с наветренной стороны.
Навострив уши, с новым, понимающим блеском в глазах Мусква учился, как надо подкрадываться к дичи. Прижавшись к земле, Тэр почти полз на брюхе, медленно и бесшумно пробираясь к ручью. Шерсть на плечах стала у него дыбом, как у готовой к прыжку собаки. Мусква следовал за ним по пятам.
Целых сто ярдов продолжалось это продвижение в обход. И трижды за это время Тэр замирал, ловя запах со стороны деревьев. Наконец он добился своего. Ветер теперь тянул прямо на него и обещал многое. Крадучись, вперевалку двинулся он на добычу. Каждый мускул его огромного тела был напряжен до предела. Не прошло и двух минут, как он очутился уже на опушке пихтовой чащицы и замер. Захрустел валежник. Это карибу поднялись на ноги. Но не потому, что они были спугнуты. Просто они отправлялись на водопой и на пастбища.
Теперь Тэр двигался в том же направлении, что и они. Так он добрался, скрытый листвой, до опушки леса, не упуская из виду озера и луговины. Первым появился огромный самец карибу. Рога у него уже наполовину отросли и были покрыты бархатистым пушком. Откормленный, гладкий двухлеток, блестя в лучах заходящего солнца коричневой бархатной шкурой, шел за ним следом.
Первый олень замер, минуты две недоверчиво вслушиваясь, всматриваясь, принюхиваясь, не появятся ли где какие-нибудь признаки опасности. Молодой же, еще не такой подозрительный, как первый, щипал траву, стоя позади него. Затем, величаво шевельнув рогами и опустив голову, старый олень не спеша направился к озеру на вечерний водопой. Двухлеток пошел следом… а Тэр тем временем бесшумно выбрался из засады.
Мгновение — и, весь подобравшись, он кинулся вперед. До карибу было пятьдесят футов. И, когда животные услышали его, он, катясь, как огромный шар, уже пролетел половину этого расстояния.
С быстротой стрелы, пущенной из лука, прянули они от него. Но поздно. Чтобы обогнать Тэра, нужна была скорость несущегося во весь опор скакуна. Тэр к тому же успел выиграть время. Как ветер пронесся он, заходя вбок двухлетку, чуть подался в сторону, легко, казалось без малейшего усилия, прыгнул — и короткое состязание в беге было кончено. Огромная правая лапа Тэра обрушилась на плечо двухлетка, и в тот миг, как они оба покатились по земле, левая лапа гризли вцепилась в морду карибу и сжала ее, словно гигантская рука. Падая, Тэр оказался под карибу — таков был его всегдашний расчет при падении. Он не стал душить жертву в своих смертельных объятиях. Гризли подобрал под себя заднюю лапу, ударил ею, и все ее пять ножей врезались карибу в брюхо. После этого Тэр поднялся на ноги, огляделся и, отряхнувшись, издал громовой рев, то ли выражая им свое торжество, то ли приглашая Мускву на пир.
Второго приглашения маленький медвежонок с рыжей мордочкой дожидаться не стал. Так впервые в жизни изведал он запах и вкус теплой крови и мяса. И случилось это в самое подходящее время в его жизни. Точно так же много лет назад пришлось их попробовать впервые и Тэру.
Отнюдь не все гризли убивают крупного зверя. Точнее, этим занимаются лишь очень немногие из них. Подавляющее же их большинство, в общем, вегетарианцы, весьма умеренно употребляющие в пищу мелкую дичь: гоферов, сурков, дикобразов. Случай время от времени превращает того или иного гризли в охотника на карибу, коз, горного барана и даже на лося.
Так некогда случилось и с Тэром. Теперь и Мускве предстояло стать таким же, как Тэр, хотя он и был всего лишь черным медведем и не принадлежал к семейству Страшных медведей.
Пиршество их длилось целый час. Они не набрасывались на пищу, как это делают, например, голодные собаки, а ели не спеша. Пристроившись между огромными передними лапами Тэра, Мусква слизывал кровь и урчал, как котенок, разжевывая мелкими зубками нежную мякоть карибу. Тэр же, хотя в животе у него было пусто, как в комнате, из которой вывезли всю мебель, по своему обыкновению, прежде всего принялся за самое лакомое. Он извлекал тонкие жировые прослойки с почек и кишок и жевал их, чавкая и полузакрыв глаза.
Последний луч солнца угас в горах, и вслед за короткими сумерками быстро сгустилась тьма. Когда они кончили, было уже совсем темно, и малыш Мусква раздулся так, что стал похож на шар.
Из всех педантов, каких только природа когда-либо производила на свет, Тэр был самым неисправимым. По его мнению, ничто не должно было тратиться даром. И явись сейчас сюда старый самец-карибу и подойди он сам прямо к Тэру, гризли, скорее всего, не тронул бы его. Пища у него была, и теперь единственное, что заботило его, — это как припрятать ее понадежней.
Он вернулся к пихтовой чаще. Но на этот раз облопавшийся медвежонок и не подумал сопровождать его. Он был в полном блаженстве, и что-то подсказывало ему, что Тэр никуда не уйдет от оставшегося у них мяса. Минут через десять гризли подтвердил справедливость этого мнения, вернувшись назад. Своими огромными челюстями он ухватил карибу за загривок, затем потащил его к лесу, точно собака, волокущая десятифунтовый оковалок сала. А молодой олень весил фунтов четыреста. Но если бы он даже весил восемьсот или тысячу, то и тогда Тэр потащил бы его. Правда, будь туша такой тяжелой, он взвалил бы ее себе на спину.
Тэр отволок карибу на опушку пихтовой чащи, где уже заранее подыскал подходящую впадину. Швырнул в нее остатки карибу и, пока Мусква со все более возрастающим интересом наблюдал за ним, принялся заваливать их хвоей, валежником, а сверху придавил бревном. Затем, принюхиваясь, поводил вокруг носом и выбрался из леса.
На этот раз и Мусква пошел за ним следом, хотя настолько отяжелел, что ему было трудно передвигаться. Звезды уже начали высыпать на небе. При их свете. Тэр шел по крутому, неровному склону, который вел к горным вершинам. Все выше и выше забирался он — на такую высоту Мускве еще ни разу не приходилось подниматься. Пересекли снежное поле, а затем вышли к месту, где извержение вулкана, казалось, вывернуло все внутренности горы наружу. Вряд ли человеку удалось бы пройти тем путем, которым Тэр вел Мускву. Наконец гризли остановился.
Он стоял на узком уступе. Скала отвесной стеной подымалась позади него. Вниз из-под самых его ног спадали в хаотическом беспорядке нагромождения развороченных скал и сланцевых оползней. Далеко внизу чернела, как бездонная пропасть, долина.
Тэр улегся и впервые с тех пор, как был ранен, вытянулся, опустил голову на землю между огромными передними лапами и глубоко, с наслаждением вздохнул. Мусква прикорнул у него под боком, так что огромное тело гризли согревало его своим теплом, и оба они, сытые до отвала, заснули глубоким, безмятежным сном. А звезды все ярче разгорались над ними, и луна всходила, заливая своим золотым сиянием вершины гор и долину.
7. БРЮС УТОЧНЯЕТ ФАКТЫ
Когда Ленгдон и Брюс перевалили через хребет и спустились в долину, лежащую на запад от него, день — тот самый, когда Тэр покинул свое грязевое ложе, — был уже в самом разгаре. В два часа Брюс пошел обратно к лошадям, оставив Ленгдона на высоком горном кряже наблюдать в бинокль за окрестностями. Через два часа после того, как проводник вернулся с поклажей, они медленно пошли вдоль по ручью, над которым до них прошел гризли. Даже оттуда, где они разбили лагерь, до места встречи Тэра с Мусквой оставалось мили две, а то и три.
Следы гризли на песчаной отмели у ручья пока еще не попадались. Но Брюс не терял уверенности. Он знал, что Тэр держал свой путь по гребню.
— Если ты, вернувшись из этих краев, вздумаешь писать о медведях, не валяй хоть ты дурака, как большинство всех этих писак, — сказал Брюс, когда они сидели, покуривая трубки после ужина. — Два года назад подрядился я на месяц к одному натуралисту и так ему угодил, что он пообещал прислать мне целую кучу книг о медведях и разном зверье. Ну и прислал!.. Прочел я эти книги. Сначала смеялся, а потом так разозлился, что сжег их. Медведи — очень занятные звери, но о них и так можно рассказать уйму интересного. Поэтому совсем не обязательно плести разную чушь да срамиться. Это уж точно!
Ленгдон кивнул.
— Нужно охотиться и убивать, убивать и охотиться целые годы, для того чтобы познать, в чем состоит подлинная радость, когда выслеживаешь крупного зверя, — медленно проговорил он, глядя на огонь. — И, как только она станет тебе доступной и овладеет всей твоей душой, поймешь, что больше всего охота увлекает не тогда, когда убиваешь, а когда оставляешь зверя живым. Этот гризли нужен мне до зарезу, и я ни перед чем не остановлюсь, чтобы заполучить его. Я просто не уйду из этих гор, пока не убью его, и все тут. Но вместе с тем нам ведь ничего не стоило убить сегодня двух других медведей, а я и не подумал стрелять. Я постепенно познаю эту игру, Брюс, и начинаю входить во вкус подлинной охотничьей радости. А когда охотишься с умом, то узнаешь факты по-настоящему. Можешь не беспокоиться: когда я засяду писать, то буду излагать только то, что видел. — Неожиданно он повернулся и посмотрел на Брюса. — А что это были за «глупости», которые ты вычитал в тех книгах? — спросил он.
Брюс задумчиво выпустил облачко дыма.
— Больше всего, — сказал он, — меня разозлили разглагольствования этих писак насчет того, что у медведей, дескать, существуют какие-то свои особые «знаки». Боже милостивый, послушать их, так выходит, что достаточно медведю подняться во весь свой рост да сделать на дереве отметину — и вся округа будет принадлежать ему, пока не заявится другой медведь, побольше, и не переплюнет первого. В одной книге, помнится, рассказывалось, как один гризли прикатил под дерево бревно и взобрался на него, чтобы сделать отметину выше, чем она была у предыдущего. Подумать только! Да ведь отметки, которые оставляют медведи, не имеют ровно никакого смысла. Я видел когда-то, как один гризли отгрызал от дерева здоровенные щепы и скреб их когтями, совсем как кошка. А летом, когда у них идет линька и кожа зудит, они встают на задние лапы и, прислонившись к дереву, трутся об него. Трутся потому, что у них чешется, а вовсе не для того, чтобы оставить свою визитную карточку для своих собратьев. Карибу, лось и олени делают то же самое, чтобы у них с рогов сошел пушок. Кроме того, все те же писаки считают, что у каждого гризли есть своя зона. Ну, а у них этого не водится, вот не водится, да и все тут! Я видел, как восемь гризли кормились на одном и том же склоне. Ты ведь, поди, и сам помнишь, как два года назад мы пристрелили четырех гризли в долинке, вдоль которой и мили-то не было. Время от времени у гризли заводится свой главарь, вроде того верзилы, за которым мы с тобой охотимся. Но даже и он и то не хозяйничает в своих владениях в одиночку. Бьюсь об заклад, что в этих двух долинах обретается штук двадцать других медведей! А тот натуралист, с которым я бродил два года назад, не мог даже различить следов гризли и черного медведя, и провалиться мне на месте, если он знал, что такое коричневый медведь!
Он вынул трубку изо рта и яростно сплюнул в огонь. Теперь Ленгдон знал, что Брюс выложил еще не все. Самыми интересными для него были такие часы, когда обычно молчаливого Брюса так вот прорывало.
— Коричневый медведь! — проворчал он. — Ты только подумай, Джимми: он считал, что существует такая порода — коричневый медведь! А когда я сказал ему, что такой породы вообще не существует и что коричневый, мол, медведь, про которого тебе случалось читать, — это просто гризли или черный медведь с шерстью коричневого цвета, так он поднял меня на смех. Меня, который и родился и вырос буквально среди медведей! У него глаза вылезли на лоб, когда я принялся ему рассказывать о мастях медведей, и он решил, что я ему просто голову морочу. Позже я сообразил, что, пожалуй, поэтому-то он и прислал мне эти книги. Хотел доказать мне, что прав был он… А ведь ни одна другая порода, Джимми, не имеет больше мастей и оттенков в окраске, чем медведи! Я видел черных медведей, которые были белы, как снег, и гризли почти таких же черных, как черные медведи. Мне попадались черные медведи коричневого цвета и коричневые гризли. Я встречал и тех и других, которые были коричневыми, золотисто-рыжими и даже почти лимонно-желтыми. Масти у них так же разнообразны, как и характеры их и привычки в еде. Я пришел к выводу, что большинство натуралистов делают так: совершат вылазку, понаблюдают за одним каким-нибудь гризли и подгоняют описание всех гризли вообще под своего знакомца. Не очень-то это красиво по отношению к остальным гризли, просто чертовски некрасиво! Да ведь они не написали ни одной книги, в которой бы не говорилось, что гризли — изверг и самый страшный людоед на свете! А он совсем не такой — если, конечно, не доведешь его до крайности. Любопытен, как козленок, и самого покладистого нрава — только не приставайте к нему! Большинство из них вегетарианцы, хотя и не все. Попадались мне гризли, которые охотились на горных коз, баранов и карибу. Но видал я и таких, которые добывали себе пищу на одних склонах вместе с этими животными и не делали никаких попыток напасть на них. Гризли — очень занятные существа, Джимми. И о них можно рассказывать без конца. Так зачем же еще приплетать к этому всякие небылицы!
Брюс выколотил из трубки пепел, как бы подчеркивая этим значение своего последнего замечания. И, пока он снова набивал ее, Ленгдон сказал:
— По-моему, не может быть никаких сомнений насчет того, что уж наш-то верзила, за которым мы охотимся, специалист по крупной дичи, Брюс.
— Да как сказать… — отозвался Брюс. — Размеры медведя не всегда говорят сами за себя. Знавал я как-то одного гризли, который и весь-то был чуть больше собаки, а жил охотой. Каждый год зимой сотни животных гибнут в этих горах, и, когда наступает весна, медведи поедают их останки. Но от того, что он отведает падали, гризли еще не может пристраститься к убийству. Бывает, что гризли родится плотоядным, а иной раз его делает таким какой-либо случай. Но если уж ему пришлось убить один раз, то он будет убивать и в дальнейшем. Я видел раз, как коза набрела на склоне горы прямо на гризли. Медведь и не шелохнулся, но коза с перепугу кинулась очертя голову прямо на этого чудака, и он убил ее. Минут десять после этого он и сам не знал, что ему делать дальше. С полчаса обнюхивал еще теплую тушу со всех сторон и только позднее разодрал. Так впервые он отведал теплой крови. Я не стал убивать его. Уверен, что с тех пор он окончательно перешел на мясо.
Следы гризли на песчаной отмели у ручья пока еще не попадались. Но Брюс не терял уверенности. Он знал, что Тэр держал свой путь по гребню.
— Если ты, вернувшись из этих краев, вздумаешь писать о медведях, не валяй хоть ты дурака, как большинство всех этих писак, — сказал Брюс, когда они сидели, покуривая трубки после ужина. — Два года назад подрядился я на месяц к одному натуралисту и так ему угодил, что он пообещал прислать мне целую кучу книг о медведях и разном зверье. Ну и прислал!.. Прочел я эти книги. Сначала смеялся, а потом так разозлился, что сжег их. Медведи — очень занятные звери, но о них и так можно рассказать уйму интересного. Поэтому совсем не обязательно плести разную чушь да срамиться. Это уж точно!
Ленгдон кивнул.
— Нужно охотиться и убивать, убивать и охотиться целые годы, для того чтобы познать, в чем состоит подлинная радость, когда выслеживаешь крупного зверя, — медленно проговорил он, глядя на огонь. — И, как только она станет тебе доступной и овладеет всей твоей душой, поймешь, что больше всего охота увлекает не тогда, когда убиваешь, а когда оставляешь зверя живым. Этот гризли нужен мне до зарезу, и я ни перед чем не остановлюсь, чтобы заполучить его. Я просто не уйду из этих гор, пока не убью его, и все тут. Но вместе с тем нам ведь ничего не стоило убить сегодня двух других медведей, а я и не подумал стрелять. Я постепенно познаю эту игру, Брюс, и начинаю входить во вкус подлинной охотничьей радости. А когда охотишься с умом, то узнаешь факты по-настоящему. Можешь не беспокоиться: когда я засяду писать, то буду излагать только то, что видел. — Неожиданно он повернулся и посмотрел на Брюса. — А что это были за «глупости», которые ты вычитал в тех книгах? — спросил он.
Брюс задумчиво выпустил облачко дыма.
— Больше всего, — сказал он, — меня разозлили разглагольствования этих писак насчет того, что у медведей, дескать, существуют какие-то свои особые «знаки». Боже милостивый, послушать их, так выходит, что достаточно медведю подняться во весь свой рост да сделать на дереве отметину — и вся округа будет принадлежать ему, пока не заявится другой медведь, побольше, и не переплюнет первого. В одной книге, помнится, рассказывалось, как один гризли прикатил под дерево бревно и взобрался на него, чтобы сделать отметину выше, чем она была у предыдущего. Подумать только! Да ведь отметки, которые оставляют медведи, не имеют ровно никакого смысла. Я видел когда-то, как один гризли отгрызал от дерева здоровенные щепы и скреб их когтями, совсем как кошка. А летом, когда у них идет линька и кожа зудит, они встают на задние лапы и, прислонившись к дереву, трутся об него. Трутся потому, что у них чешется, а вовсе не для того, чтобы оставить свою визитную карточку для своих собратьев. Карибу, лось и олени делают то же самое, чтобы у них с рогов сошел пушок. Кроме того, все те же писаки считают, что у каждого гризли есть своя зона. Ну, а у них этого не водится, вот не водится, да и все тут! Я видел, как восемь гризли кормились на одном и том же склоне. Ты ведь, поди, и сам помнишь, как два года назад мы пристрелили четырех гризли в долинке, вдоль которой и мили-то не было. Время от времени у гризли заводится свой главарь, вроде того верзилы, за которым мы с тобой охотимся. Но даже и он и то не хозяйничает в своих владениях в одиночку. Бьюсь об заклад, что в этих двух долинах обретается штук двадцать других медведей! А тот натуралист, с которым я бродил два года назад, не мог даже различить следов гризли и черного медведя, и провалиться мне на месте, если он знал, что такое коричневый медведь!
Он вынул трубку изо рта и яростно сплюнул в огонь. Теперь Ленгдон знал, что Брюс выложил еще не все. Самыми интересными для него были такие часы, когда обычно молчаливого Брюса так вот прорывало.
— Коричневый медведь! — проворчал он. — Ты только подумай, Джимми: он считал, что существует такая порода — коричневый медведь! А когда я сказал ему, что такой породы вообще не существует и что коричневый, мол, медведь, про которого тебе случалось читать, — это просто гризли или черный медведь с шерстью коричневого цвета, так он поднял меня на смех. Меня, который и родился и вырос буквально среди медведей! У него глаза вылезли на лоб, когда я принялся ему рассказывать о мастях медведей, и он решил, что я ему просто голову морочу. Позже я сообразил, что, пожалуй, поэтому-то он и прислал мне эти книги. Хотел доказать мне, что прав был он… А ведь ни одна другая порода, Джимми, не имеет больше мастей и оттенков в окраске, чем медведи! Я видел черных медведей, которые были белы, как снег, и гризли почти таких же черных, как черные медведи. Мне попадались черные медведи коричневого цвета и коричневые гризли. Я встречал и тех и других, которые были коричневыми, золотисто-рыжими и даже почти лимонно-желтыми. Масти у них так же разнообразны, как и характеры их и привычки в еде. Я пришел к выводу, что большинство натуралистов делают так: совершат вылазку, понаблюдают за одним каким-нибудь гризли и подгоняют описание всех гризли вообще под своего знакомца. Не очень-то это красиво по отношению к остальным гризли, просто чертовски некрасиво! Да ведь они не написали ни одной книги, в которой бы не говорилось, что гризли — изверг и самый страшный людоед на свете! А он совсем не такой — если, конечно, не доведешь его до крайности. Любопытен, как козленок, и самого покладистого нрава — только не приставайте к нему! Большинство из них вегетарианцы, хотя и не все. Попадались мне гризли, которые охотились на горных коз, баранов и карибу. Но видал я и таких, которые добывали себе пищу на одних склонах вместе с этими животными и не делали никаких попыток напасть на них. Гризли — очень занятные существа, Джимми. И о них можно рассказывать без конца. Так зачем же еще приплетать к этому всякие небылицы!
Брюс выколотил из трубки пепел, как бы подчеркивая этим значение своего последнего замечания. И, пока он снова набивал ее, Ленгдон сказал:
— По-моему, не может быть никаких сомнений насчет того, что уж наш-то верзила, за которым мы охотимся, специалист по крупной дичи, Брюс.
— Да как сказать… — отозвался Брюс. — Размеры медведя не всегда говорят сами за себя. Знавал я как-то одного гризли, который и весь-то был чуть больше собаки, а жил охотой. Каждый год зимой сотни животных гибнут в этих горах, и, когда наступает весна, медведи поедают их останки. Но от того, что он отведает падали, гризли еще не может пристраститься к убийству. Бывает, что гризли родится плотоядным, а иной раз его делает таким какой-либо случай. Но если уж ему пришлось убить один раз, то он будет убивать и в дальнейшем. Я видел раз, как коза набрела на склоне горы прямо на гризли. Медведь и не шелохнулся, но коза с перепугу кинулась очертя голову прямо на этого чудака, и он убил ее. Минут десять после этого он и сам не знал, что ему делать дальше. С полчаса обнюхивал еще теплую тушу со всех сторон и только позднее разодрал. Так впервые он отведал теплой крови. Я не стал убивать его. Уверен, что с тех пор он окончательно перешел на мясо.