Страница:
— Эге-ге! Что там еще за чертовщина с медвежонком?
Мусква свалился с сука и болтался на конце веревки, как висельник в петле. Ленгдон подбежал, схватил его на руки, поднял и перенес через сук, за который зацепилась веревка. Затем он поставил медвежонка на землю. Мусква не огрызнулся и даже не зарычал.
Брюс и Метусин ушли из лагеря на весь день разведать окрестности к западу отсюда, а Ленгдон остался залечивать ушибленное колено, которое разболелось еще сильнее. Большую часть времени он провел в обществе Мусквы.
Ленгдон открыл банку с патокой, и к полудню добился того, что медвежонок бегал за ним вокруг дерева, из кожи лез вон, чтобы добраться до миски, которую искуситель держал так, что до нее не дотянешься. Потом Ленгдон садился на землю, и Мусква забирался чуть ли не на колени к нему, лишь бы только достать патоку. У медвежонка в возрасте Мусквы нетрудно завоевать доверие.
Черный медвежонок мало чем отличается от детей. Он так же любит молоко, обожает сласти и льнет ко всякому, кто добр к нему. Более милого существа не найдешь среди четвероногих. Круглый, пушистый и такой забавный, что кого хочешь приведет в хорошее настроение. И не раз Ленгдон хохотал до слез, особенно когда Мусква делал решительные попытки вскарабкаться по его ногам, чтобы добраться до патоки.
Мусква просто с ума сошел от патоки. Насколько он помнил, мать не кормила его ничем подобным. А самое вкусное, что доставал Тэр, была всего-навсего форель. К вечеру Ленгдон отвязал веревку, на которую был посажен Мусква, и повел его на прогулку к ручью, прихватив с собой миску с патокой. Ленгдон то и дело останавливался, чтобы медвежонок попробовал ее содержимое. Через полчаса после этой своеобразной репетиции Ленгдон бросил веревку и направился в лагерь. Мусква побегал за ним! Это была полная победа, и по спине Ленгдона даже мурашки пробежали от удовольствия. Такого он не испытывал еще за все время своей охотничьей практики.
Метусин вернулся очень поздно и был крайне удивлен, что Брюс еще не появлялся. Стало темно, и охотники разложили костер. Только через час, когда они уже кончали ужинать, появился Брюс. За плечами у него была какая-то ноша. Он сбросил ее неподалеку от дерева, за которым притаился Мусква.
— Шкура прямо бархатная, и немного мяса для собак, — сказал горец. Подстрелил его из пистолета.
Он сел и принялся за еду. Немного погодя Мусква осторожно подобрался к скрюченному телу, которое лежало футах в трех-четырех от него. Медвежонок обнюхал его и весь так и затрясся. Прижавшись к мягкому, еще не утратившему живого тепла меху, он всхлипнул тихонько и на время притих.
Брюс принес в лагерь и швырнул у подножия дерева не что иное, как мертвого маленького Пипунескуса!
Мусква свалился с сука и болтался на конце веревки, как висельник в петле. Ленгдон подбежал, схватил его на руки, поднял и перенес через сук, за который зацепилась веревка. Затем он поставил медвежонка на землю. Мусква не огрызнулся и даже не зарычал.
Брюс и Метусин ушли из лагеря на весь день разведать окрестности к западу отсюда, а Ленгдон остался залечивать ушибленное колено, которое разболелось еще сильнее. Большую часть времени он провел в обществе Мусквы.
Ленгдон открыл банку с патокой, и к полудню добился того, что медвежонок бегал за ним вокруг дерева, из кожи лез вон, чтобы добраться до миски, которую искуситель держал так, что до нее не дотянешься. Потом Ленгдон садился на землю, и Мусква забирался чуть ли не на колени к нему, лишь бы только достать патоку. У медвежонка в возрасте Мусквы нетрудно завоевать доверие.
Черный медвежонок мало чем отличается от детей. Он так же любит молоко, обожает сласти и льнет ко всякому, кто добр к нему. Более милого существа не найдешь среди четвероногих. Круглый, пушистый и такой забавный, что кого хочешь приведет в хорошее настроение. И не раз Ленгдон хохотал до слез, особенно когда Мусква делал решительные попытки вскарабкаться по его ногам, чтобы добраться до патоки.
Мусква просто с ума сошел от патоки. Насколько он помнил, мать не кормила его ничем подобным. А самое вкусное, что доставал Тэр, была всего-навсего форель. К вечеру Ленгдон отвязал веревку, на которую был посажен Мусква, и повел его на прогулку к ручью, прихватив с собой миску с патокой. Ленгдон то и дело останавливался, чтобы медвежонок попробовал ее содержимое. Через полчаса после этой своеобразной репетиции Ленгдон бросил веревку и направился в лагерь. Мусква побегал за ним! Это была полная победа, и по спине Ленгдона даже мурашки пробежали от удовольствия. Такого он не испытывал еще за все время своей охотничьей практики.
Метусин вернулся очень поздно и был крайне удивлен, что Брюс еще не появлялся. Стало темно, и охотники разложили костер. Только через час, когда они уже кончали ужинать, появился Брюс. За плечами у него была какая-то ноша. Он сбросил ее неподалеку от дерева, за которым притаился Мусква.
— Шкура прямо бархатная, и немного мяса для собак, — сказал горец. Подстрелил его из пистолета.
Он сел и принялся за еду. Немного погодя Мусква осторожно подобрался к скрюченному телу, которое лежало футах в трех-четырех от него. Медвежонок обнюхал его и весь так и затрясся. Прижавшись к мягкому, еще не утратившему живого тепла меху, он всхлипнул тихонько и на время притих.
Брюс принес в лагерь и швырнул у подножия дерева не что иное, как мертвого маленького Пипунескуса!
17. ТЭР СОБСТВЕННОЙ ПЕРСОНОЙ
Этой ночью Мускву снова охватило чувство бесконечного одиночества. Брюс и Метусин за день намаялись, карабкаясь по горам, и завалились спать пораньше, и Ленгдон последовал их примеру. Пипунескус так и остался лежать на том самой месте, где Брюс сбросил его.
Мусква не шелохнулся после этого страшного открытия, от которого забилось чаще его сердце. Он еще не знал, какой бывает смерть, да и вообще не знал, что это значит, а кроме того, Пипунескус был мягким и теплым, и Мусква был уверен, что тот вот-вот зашевелится. Теперь у Мусквы не было ни малейшего желания затевать с ним драку.
Но вот снова наступила полная тишина, звезды высыпали на небе, костер догорел. А Пипунескус не двигался.
Осторожно-осторожно Мусква толкнул его носом и потянул за шелковистую шерстку, всхлипывая и как бы говоря при этом: «Я не буду больше драться с тобой, Пипунескус! Просыпайся же, и давай дружить!»
Но и тогда Пипунескус не шелохнулся. И у Мусквы пропала всякая надежда разбудить его. Не переставая уверять своего маленького толстого врага, с которым они сражались когда-то на зеленом лугу, что он раскаивается теперь в своем прежнем недружелюбии к нему, Мусква, все так же всхлипывая, приник к Пипунескусу и вскоре заснул.
Утром первым делом Ленгдон пошел посмотреть, как Мусква провел ночь, и вдруг замер на месте и целую минуту простоял не шевелясь. А затем какой-то странный, приглушенный крик сорвался с его губ. Прижавшись друг к другу, как будто оба были живыми, лежали Мусква и Пипунескус. Мусква же каким-то образом пристроился так, что маленькая лапа мертвого медвежонка, обнимала его.
Ленгдон потихоньку вернулся к постели Брюса, и минуты через две Брюс, протирая глаза, шагал с ним к медвежатам. Он, так же как и Ленгдон, остановился пораженный. Друзья переглянулись.
— Мясо для собак! — еле выговорил Ленгдон. — И ты мог принести его на мясо собакам, Брюс!
Брюс не ответил. Ленгдон тоже не произнес больше ни слова. Целый час после этого друзья не разговаривали. Метусин тем временем оттащил Пипунескуса подальше от лагеря.
С Пипунескуса не сдирали шкуру, и мясо его не стали скармливать собакам. Его положили в ямку, вырытую в пойме ручья, засыпали песком и завалили камнями. И это все, что смогли сделать Брюс и Ленгдон для Пипунескуса.
В этот день Брюс и Метусин снова отправились в горы. Горец нашел кусок кварца, в котором оказались бесспорные признаки золота, и вместе с индейцем вернулся в лагерь за приспособлениями для его промывки. Ленгдон же все возился с Мусквой, воспитывая медвежонка.
Несколько раз он подводил медвежонка к собакам и, когда они рычали на него и начинали рваться со сворок, порол их, пока они наконец не сообразили и не усвоили, что хотя Мусква и медведь, однако особа его неприкосновенна.
Ленгдон теперь совсем освободил медвежонка от веревки, и, когда понадобилось снова привязать его, тот уже не стал сопротивляться.
На третий и четвертый день Брюс и индеец занимались геологическими разведками в долине на восток от горного кряжа и в конце концов пришли к заключению, что найденные ими крупицы принадлежат к ледниковым наносам и не выведут их к золотоносной жиле.
На четвертую ночь — а она выдалась облачная и холодная — Ленгдон решил испытать Мускву и взял его к себе в постель. Он думал, что с ним хлопот не оберешься, но Мусква спал тихо, как котенок, и, после того как устроился поуютней, почти не шелохнулся до самого утра. Часть ночи Ленгдон проспал, обнимая рукой теплое и пушистое тельце медвежонка.
Сейчас было самое время продолжать охоту на Тэра, уверял Брюс, но ушибленная нога Ленгдона разболелась не на шутку, и это нарушило их планы. Ленгдон был не в состоянии пройти более четверти мили сразу. А сесть в седло было так больно, что об охоте верхом не могло быть и речи.
— Еще несколько дней промедления не испортят дела, — утешал его Брюс. — Если мы дадим нашему старикану передышку побольше, то он, пожалуй, станет не таким осторожным.
Три следующих дня прошли не без пользы и не без удовольствия для Ленгдона. От Мусквы он узнал о медведях и особенно о медвежатах больше, чем за все прежнее время. Теперь собаки были переведены в чащицу, за целых триста ярдов от лагеря, и мало-помалу медвежонку была предоставлена полная свобода. Да он и не делал никаких попыток сбежать и вскоре убедился, что Брюс и индеец тоже его друзья. Но привязался он только к Ленгдону.
Утром на седьмой день после погони за Тэром Брюс и Метусин, захватив с собой собак, поехали через всю долину на восток. Для подготовки загона Метусин должен был приняться за дело на день раньше. Брюс рассчитывал сегодня же вернуться в лагерь, чтобы завтра начать охоту.
Утро было чудесное. Прохладный ветерок тянул то с севера, то с запада. Часов в девять Ленгдон привязал Мускву к дереву, оседлал коня и отправился верхом вниз по долине.
Он не собирался охотиться. Ему просто было радостно скакать верхом, дышать встречным ветром и любоваться чудесными горами. Он проехал мили три-четыре на север и очутился у широкого пологого склона, который вел к горному кряжу в западном направлении. Ленгдону вдруг захотелось взглянуть оттуда, сверху, на другую долину. Колено не беспокоило, он стал подниматься верхом и через полчаса добрался почти до вершины. Перед коротким, но очень крутым подъемом пришлось спешиться. На вершине он ступил на ровную террасу, которую со всех сторон окружали отвесные каменные стены иссеченных гор. В четверти мили отсюда терраса спадала уступами в долину, посмотреть на которую так хотелось Ленгдону.
Посредине террасы оказалась глубокая впадина, которую сначала не было видно. Очутившись на ее краю, Ленгдон вдруг бросился на землю и, прижавшись лицом, минуты две лежал не двигаясь. Затем медленно поднял голову. Ярдах в ста от него, сгрудившись около небольшого водоема, паслось стадо диких коз. Их было штук тридцать, преимущественно матки с козлятами. Ленгдону удалось заметить во всем стаде только двух козлов. С полчаса охотник лежал неподвижно, наблюдая за козами. Вот одна из них направилась с двумя козлятами к склону горы, за ней другая, и, видя, что все стадо готово уйти, Ленгдон поспешно вскочил и что было мочи побежал к ним.
Какое-то мгновение козы, козлы и козлята стояли точно парализованные его внезапным появлением. Они стояли, словно разглядывая его, и, казалось, у них отнялись ноги. Ленгдон уже пробежал половину разделявшего их расстояния, как вдруг козы, опомнившись, в диком ужасе помчались к склону ближайшей горы. Мгновение, и их копыта звонко застучали по камням и сланцу. Ленгдон долго еще слышал далекий гул в горах, пробужденный их бегством по утесам и горным вершинам. А когда этот гул утих, козы превратились уже в бесконечно далекие точки, мелькающие на горизонте там, где горы и небо сливаются друг с другом.
Ленгдон двинулся дальше и через несколько минут уже оглядывал сверху лежащую по ту сторону гор долину. С южной стороны вид на долину заслоняло огромное плечо одной из скал. Оно было не очень высоким, и Ленгдон стал взбираться по нему наверх. Он уже был почти на самом верху, как вдруг зацепился ногой за кусок шифера, и, падая, с силой ударил ружье о каменную глыбу. Ленгдон не ушибся, только больное колено заныло немного, но ружье было разбито. Ложа ружья раскололась почти полностью, и он отломил ее совсем.
В лагере у него оставалась еще пара запасных ружей, и потому эта неудача расстроила его не так сильно, как могло бы быть при других обстоятельствах. И он продолжал карабкаться по скалам, пока наконец не выбрался на ровный карниз, огибающий отрог гору. В ста футах от него карниз упирался в отвесную стену горы. Отсюда открывался великолепный вид на широкие просторы страны; лежащей между двумя горными хребтами на юге. Ленгдон набил трубку и уселся в предвкушении увидеть что-то особенное и насладиться чудесной панорамой.
Бинокль позволял ему видеть на несколько миль вокруг. Перед Ленгдоном простерлась нетронутая страна, куда еще не заглядывал ни один охотник. Примерно в полумиле от него, а то и ближе стадо карибу не спеша гуськом направлялось к зеленым западным склонам. Мелькали на солнце белоснежные крылья бесчисленных куропаток. А еще дальше, в двух милях отсюда, горный баран пасся на скудно поросшем зеленью склоне. И Ленгдон задумался.
Сколько же всего таких вот долин в Канадских горах, которые простерлись с запада на восток от моря до прерии и на тысячу миль с севера на юг?.. Сотни, тысячи… И в каждой — целый мир, свой особый мир. В каждой — своя жизнь, свои ручьи, озера, леса, свои радости и свои трагедии. Эту, например, долину, на которую он смотрит, наполняет то же ласковое журчание и заливает тот же солнечный свет, что и все остальные долины. Но здесь своя жизнь. Медведи, которые заселяют вот те лишь смутно различимые невооруженным глазом горные склоны на севере и на западе, совсем не похожи на здешних медведей. Это новая страна, страна новых надежд и новых тайн. И, зачарованный ею, Ленгдон потерял чувство времени и забыл о голоде.
Ему казалось, что все эти долины всегда будут для него новыми, что он никогда не устанет странствовать по ним, от одной к другой. И в каждой будут свои, красоты, свои тайны, которые надо открыть, своя особая, жизнь, которую надо узнать. Они представлялись непостижимыми и загадочными, такими же, как сама жизнь. Они скрывали свои сокровища веками, даря жизнь тысячам живых существ и требуя ее обратно у тысяч, других. И, глядя на эти залитые солнечным светом просторы, Ленгдон задавал себе вопрос, какова же была бы, например, повесть о жизни этой долины и сколько бы томов она заполнила.
Она начиналась бы с глухого предания о сотворении мира, об океанах, их приливах и отливах, о том, как суша в конце концов оттеснила их отсюда; о тех сказочных доисторических эпохах, когда здесь не было ночи, а сиял вечный день, когда чудовища фантастических размеров ступали по тем самым долинам, где сейчас он видит оленей, пьющих из ручья, и когда огромные крылатые твари, полуптицы-полузвери, проносились в небе вон там, где сейчас парит орел. Потом все сразу переменилось, пробил страшный час, и воцарилась ночь. Тропический мир стал ледяным, и новая жизнь родилась, чтобы снова заполнить его. Но, наверное, еще не скоро после этого, думал Ленгдон, первый медведь пришел в страну мамонта, мастодонта и других чудовищ. И этот первый медведь был праотцем того гризли, которого им с Брюсом предстоит завтра убить!..
Ленгдон так ушел в свои мысли, что не услышал шума у себя за спиной. И вдруг будто что-то его толкнуло. Ему показалось, точно одно из тех чудовищ, которые рисовались его воображению, вдруг глубоко вздохнуло рядом с ним. Он медленно обернулся, сердце у него остановилось и кровь застыла в жилах.
Загородив единственный выход отсюда, всего в каких-нибудь пятнадцати футах от него, разинув пасть и качая головой, как маятником, рассматривая попавшегося в ловушку врага, стоял Тэр, Король Гор!
Мгновенно руки охотника сами собой схватились за сломанное ружье, и Ленгдон понял, что его песенка спета.
Мусква не шелохнулся после этого страшного открытия, от которого забилось чаще его сердце. Он еще не знал, какой бывает смерть, да и вообще не знал, что это значит, а кроме того, Пипунескус был мягким и теплым, и Мусква был уверен, что тот вот-вот зашевелится. Теперь у Мусквы не было ни малейшего желания затевать с ним драку.
Но вот снова наступила полная тишина, звезды высыпали на небе, костер догорел. А Пипунескус не двигался.
Осторожно-осторожно Мусква толкнул его носом и потянул за шелковистую шерстку, всхлипывая и как бы говоря при этом: «Я не буду больше драться с тобой, Пипунескус! Просыпайся же, и давай дружить!»
Но и тогда Пипунескус не шелохнулся. И у Мусквы пропала всякая надежда разбудить его. Не переставая уверять своего маленького толстого врага, с которым они сражались когда-то на зеленом лугу, что он раскаивается теперь в своем прежнем недружелюбии к нему, Мусква, все так же всхлипывая, приник к Пипунескусу и вскоре заснул.
Утром первым делом Ленгдон пошел посмотреть, как Мусква провел ночь, и вдруг замер на месте и целую минуту простоял не шевелясь. А затем какой-то странный, приглушенный крик сорвался с его губ. Прижавшись друг к другу, как будто оба были живыми, лежали Мусква и Пипунескус. Мусква же каким-то образом пристроился так, что маленькая лапа мертвого медвежонка, обнимала его.
Ленгдон потихоньку вернулся к постели Брюса, и минуты через две Брюс, протирая глаза, шагал с ним к медвежатам. Он, так же как и Ленгдон, остановился пораженный. Друзья переглянулись.
— Мясо для собак! — еле выговорил Ленгдон. — И ты мог принести его на мясо собакам, Брюс!
Брюс не ответил. Ленгдон тоже не произнес больше ни слова. Целый час после этого друзья не разговаривали. Метусин тем временем оттащил Пипунескуса подальше от лагеря.
С Пипунескуса не сдирали шкуру, и мясо его не стали скармливать собакам. Его положили в ямку, вырытую в пойме ручья, засыпали песком и завалили камнями. И это все, что смогли сделать Брюс и Ленгдон для Пипунескуса.
В этот день Брюс и Метусин снова отправились в горы. Горец нашел кусок кварца, в котором оказались бесспорные признаки золота, и вместе с индейцем вернулся в лагерь за приспособлениями для его промывки. Ленгдон же все возился с Мусквой, воспитывая медвежонка.
Несколько раз он подводил медвежонка к собакам и, когда они рычали на него и начинали рваться со сворок, порол их, пока они наконец не сообразили и не усвоили, что хотя Мусква и медведь, однако особа его неприкосновенна.
Ленгдон теперь совсем освободил медвежонка от веревки, и, когда понадобилось снова привязать его, тот уже не стал сопротивляться.
На третий и четвертый день Брюс и индеец занимались геологическими разведками в долине на восток от горного кряжа и в конце концов пришли к заключению, что найденные ими крупицы принадлежат к ледниковым наносам и не выведут их к золотоносной жиле.
На четвертую ночь — а она выдалась облачная и холодная — Ленгдон решил испытать Мускву и взял его к себе в постель. Он думал, что с ним хлопот не оберешься, но Мусква спал тихо, как котенок, и, после того как устроился поуютней, почти не шелохнулся до самого утра. Часть ночи Ленгдон проспал, обнимая рукой теплое и пушистое тельце медвежонка.
Сейчас было самое время продолжать охоту на Тэра, уверял Брюс, но ушибленная нога Ленгдона разболелась не на шутку, и это нарушило их планы. Ленгдон был не в состоянии пройти более четверти мили сразу. А сесть в седло было так больно, что об охоте верхом не могло быть и речи.
— Еще несколько дней промедления не испортят дела, — утешал его Брюс. — Если мы дадим нашему старикану передышку побольше, то он, пожалуй, станет не таким осторожным.
Три следующих дня прошли не без пользы и не без удовольствия для Ленгдона. От Мусквы он узнал о медведях и особенно о медвежатах больше, чем за все прежнее время. Теперь собаки были переведены в чащицу, за целых триста ярдов от лагеря, и мало-помалу медвежонку была предоставлена полная свобода. Да он и не делал никаких попыток сбежать и вскоре убедился, что Брюс и индеец тоже его друзья. Но привязался он только к Ленгдону.
Утром на седьмой день после погони за Тэром Брюс и Метусин, захватив с собой собак, поехали через всю долину на восток. Для подготовки загона Метусин должен был приняться за дело на день раньше. Брюс рассчитывал сегодня же вернуться в лагерь, чтобы завтра начать охоту.
Утро было чудесное. Прохладный ветерок тянул то с севера, то с запада. Часов в девять Ленгдон привязал Мускву к дереву, оседлал коня и отправился верхом вниз по долине.
Он не собирался охотиться. Ему просто было радостно скакать верхом, дышать встречным ветром и любоваться чудесными горами. Он проехал мили три-четыре на север и очутился у широкого пологого склона, который вел к горному кряжу в западном направлении. Ленгдону вдруг захотелось взглянуть оттуда, сверху, на другую долину. Колено не беспокоило, он стал подниматься верхом и через полчаса добрался почти до вершины. Перед коротким, но очень крутым подъемом пришлось спешиться. На вершине он ступил на ровную террасу, которую со всех сторон окружали отвесные каменные стены иссеченных гор. В четверти мили отсюда терраса спадала уступами в долину, посмотреть на которую так хотелось Ленгдону.
Посредине террасы оказалась глубокая впадина, которую сначала не было видно. Очутившись на ее краю, Ленгдон вдруг бросился на землю и, прижавшись лицом, минуты две лежал не двигаясь. Затем медленно поднял голову. Ярдах в ста от него, сгрудившись около небольшого водоема, паслось стадо диких коз. Их было штук тридцать, преимущественно матки с козлятами. Ленгдону удалось заметить во всем стаде только двух козлов. С полчаса охотник лежал неподвижно, наблюдая за козами. Вот одна из них направилась с двумя козлятами к склону горы, за ней другая, и, видя, что все стадо готово уйти, Ленгдон поспешно вскочил и что было мочи побежал к ним.
Какое-то мгновение козы, козлы и козлята стояли точно парализованные его внезапным появлением. Они стояли, словно разглядывая его, и, казалось, у них отнялись ноги. Ленгдон уже пробежал половину разделявшего их расстояния, как вдруг козы, опомнившись, в диком ужасе помчались к склону ближайшей горы. Мгновение, и их копыта звонко застучали по камням и сланцу. Ленгдон долго еще слышал далекий гул в горах, пробужденный их бегством по утесам и горным вершинам. А когда этот гул утих, козы превратились уже в бесконечно далекие точки, мелькающие на горизонте там, где горы и небо сливаются друг с другом.
Ленгдон двинулся дальше и через несколько минут уже оглядывал сверху лежащую по ту сторону гор долину. С южной стороны вид на долину заслоняло огромное плечо одной из скал. Оно было не очень высоким, и Ленгдон стал взбираться по нему наверх. Он уже был почти на самом верху, как вдруг зацепился ногой за кусок шифера, и, падая, с силой ударил ружье о каменную глыбу. Ленгдон не ушибся, только больное колено заныло немного, но ружье было разбито. Ложа ружья раскололась почти полностью, и он отломил ее совсем.
В лагере у него оставалась еще пара запасных ружей, и потому эта неудача расстроила его не так сильно, как могло бы быть при других обстоятельствах. И он продолжал карабкаться по скалам, пока наконец не выбрался на ровный карниз, огибающий отрог гору. В ста футах от него карниз упирался в отвесную стену горы. Отсюда открывался великолепный вид на широкие просторы страны; лежащей между двумя горными хребтами на юге. Ленгдон набил трубку и уселся в предвкушении увидеть что-то особенное и насладиться чудесной панорамой.
Бинокль позволял ему видеть на несколько миль вокруг. Перед Ленгдоном простерлась нетронутая страна, куда еще не заглядывал ни один охотник. Примерно в полумиле от него, а то и ближе стадо карибу не спеша гуськом направлялось к зеленым западным склонам. Мелькали на солнце белоснежные крылья бесчисленных куропаток. А еще дальше, в двух милях отсюда, горный баран пасся на скудно поросшем зеленью склоне. И Ленгдон задумался.
Сколько же всего таких вот долин в Канадских горах, которые простерлись с запада на восток от моря до прерии и на тысячу миль с севера на юг?.. Сотни, тысячи… И в каждой — целый мир, свой особый мир. В каждой — своя жизнь, свои ручьи, озера, леса, свои радости и свои трагедии. Эту, например, долину, на которую он смотрит, наполняет то же ласковое журчание и заливает тот же солнечный свет, что и все остальные долины. Но здесь своя жизнь. Медведи, которые заселяют вот те лишь смутно различимые невооруженным глазом горные склоны на севере и на западе, совсем не похожи на здешних медведей. Это новая страна, страна новых надежд и новых тайн. И, зачарованный ею, Ленгдон потерял чувство времени и забыл о голоде.
Ему казалось, что все эти долины всегда будут для него новыми, что он никогда не устанет странствовать по ним, от одной к другой. И в каждой будут свои, красоты, свои тайны, которые надо открыть, своя особая, жизнь, которую надо узнать. Они представлялись непостижимыми и загадочными, такими же, как сама жизнь. Они скрывали свои сокровища веками, даря жизнь тысячам живых существ и требуя ее обратно у тысяч, других. И, глядя на эти залитые солнечным светом просторы, Ленгдон задавал себе вопрос, какова же была бы, например, повесть о жизни этой долины и сколько бы томов она заполнила.
Она начиналась бы с глухого предания о сотворении мира, об океанах, их приливах и отливах, о том, как суша в конце концов оттеснила их отсюда; о тех сказочных доисторических эпохах, когда здесь не было ночи, а сиял вечный день, когда чудовища фантастических размеров ступали по тем самым долинам, где сейчас он видит оленей, пьющих из ручья, и когда огромные крылатые твари, полуптицы-полузвери, проносились в небе вон там, где сейчас парит орел. Потом все сразу переменилось, пробил страшный час, и воцарилась ночь. Тропический мир стал ледяным, и новая жизнь родилась, чтобы снова заполнить его. Но, наверное, еще не скоро после этого, думал Ленгдон, первый медведь пришел в страну мамонта, мастодонта и других чудовищ. И этот первый медведь был праотцем того гризли, которого им с Брюсом предстоит завтра убить!..
Ленгдон так ушел в свои мысли, что не услышал шума у себя за спиной. И вдруг будто что-то его толкнуло. Ему показалось, точно одно из тех чудовищ, которые рисовались его воображению, вдруг глубоко вздохнуло рядом с ним. Он медленно обернулся, сердце у него остановилось и кровь застыла в жилах.
Загородив единственный выход отсюда, всего в каких-нибудь пятнадцати футах от него, разинув пасть и качая головой, как маятником, рассматривая попавшегося в ловушку врага, стоял Тэр, Король Гор!
Мгновенно руки охотника сами собой схватились за сломанное ружье, и Ленгдон понял, что его песенка спета.
18. ВЕЛИКОДУШИЕ СИЛЬНОГО
Прерывистое дыхание, какой-то сдавленный звук вместо крика — вот и все, что сорвалось с губ Ленгдона при виде гигантского гризли. Секунды показались ему долгими часами.
Первой мыслью было, что он бессилен что-либо сделать, совершенно бессилен. Даже бежать, и то некуда — приперт к отвесной стене скалы. Вниз не спрыгнешь — под ним крутой обрыв в сотню футов глубиной. Пропал…
Ленгдон понимал, он смотрит в лицо собственной смерти, такой же страшной, как та, что настигла его собак. Жить ему оставалось считанные секунды. И все-таки в эти последние мгновения он не утратил рассудка. Он обратил даже внимание на красный огонь горящих жаждой мести глаз гризли. Увидел шрам вдоль спины зверя, по которой скользнула одна из его пуль. Заметил и плешину в том месте, где другая его пуля пронзила предплечье Тэра. И, как только Ленгдон разглядел все это, сразу представилось, что гризли специально выследил именно его, шел следом по карнизу и запер его в этом тупике, чтобы воздать ему полной мерой за все перенесенное.
А Тэр шагнул вперед — всего на шаг — и медленно, одним красивым, легким движением поднялся на задние лапы во весь свой могучий рост. И даже в своем теперешнем положении Ленгдон не мог не отметить про себя царственного великолепия зверя. Сам он не шелохнулся, а лишь не сводил с Тэра глаз. Ленгдон уже твердо решил, что ему делать, когда гигантский зверь кинется на него: он бросится с обрыва. В этом случае представлялся хоть один шанс из тысячи. Ведь внизу может оказаться какой-нибудь уступ или случайный отрог, за который он удержится.
А Тэр?
Он не ожидал увидеть здесь человека! То самое существо, которое преследовало его, ранило… теперь оно перед ним — стоит только протянуть лапу, и из того дух вон! Каким же жалким, бледным, растерянным выглядит это существо сейчас! Где же его необыкновенный гром? Его обжигающая молния? Почему он молчит, словно воды в рот набрал? Даже собака и та вела бы себя решительней. Она показала бы зубы, рычала бы, дралась. А это существо, человек, ничего не предпринимает! И глубокое сомнение зародилось в сознании Тэра. Да неужели же вот это растерянное, безвредное, насмерть перепуганное создание и в самом деле то самое, что ранило его?
Гризли чуял человеческий дух, острый, ядовитый. И все-таки на этот раз он не приносил с собой боли!
И вот, все так же не спеша, Тэр снова опустился на передние лапы. Сурово посмотрел на человека. Шевельнись только Ленгдон, и тут же бы ему и конец. Но Тэр не был прирожденным убийцей. Еще с полминуты подождал он боли или признаков опасности. Ничего подобного не было, и гризли теперь не знал, что делать. Он опустил нос к самой земле, и Ленгдон увидел, как взлетает пыль от горячего дыхания зверя. Еще томительные полминуты человек и медведь созерцали друг друга.
А затем зверь медленно и как-то неуверенно полуобернулся. Заворчал. Чуть оскалил зубы. Однако повода для нападения не было — этот растерянный белолицый пигмей, прижавшийся к скале, ни одним движением не обнаруживая намерения вступать в схватку. Кроме того, Тэр видел, что дальше пути нет.
Случись так, что человек оказался бы на дороге у гризли, загораживая ему проход, все это происшествие могло кончиться для Ленгдона по-другому. Но так как дальше пути не было, Тэр не спеша удалился в том направлении, откуда пришел. Огромная голова его была опущена к самой земле, а длинные когти — клик, клик, клик! — постукивали, точно кастаньеты из слоновой кости.
И только тогда, когда гризли исчез — так показалось Ленгдону, — он вздохнул, и сердце его вновь забилось. Протяжный рыдающий вздох вырвался у него. Он встал, ноги подгибались. Подождал — минута, две, три… осторожно подкрался к повороту идущей по карнизу тропы, за которым скрылся Тэр. Путь был открыт, и Ленгдон пошел по своему прежнему следу к зеленому склону, не переставая оглядываться и прислушиваться и все еще сжимая в руках обломки ружья. Добравшись до начала плато, он поспешно присел за огромную каменную глыбу. Ярдах в трехстах от него Тэр не спеша спускался с вершины откоса в восточную долину.
Пока гризли не появился снова, взобравшись на тот, дальний край расселины, и не исчез совсем, Ленгдон не двигался с места. Когда охотник достиг склона, на котором оставил спутанную лошадь, Тэра уже не было видно. Лошадь была на том же месте. Ленгдон почувствовал себя в полной безопасности, только усевшись в седло. Рассмеялся совершенно особым — нервным, отрывистым, радостным смехом и, оглядев долину, набил трубку.
— Ах ты, медведище! — прошептал Ленгдон, и каждая жилка в нем задрожала, когда он вновь обрел дар речи. — Чудовище ты этакое… да ведь у тебя же душа, да еще пошире человеческой!
А потом добавил еле слышно, казалось сам не замечая, что говорит вслух:
— А если б я вот так же припер тебя к стене, разве я не убил бы тебя? А ты… я попал тебе в лапы, и ты отпустил меня с миром!
Он ехал в лагерь и все ясней понимал, что сегодняшний день завершил ту великую перемену, которая все это время назревала в нем. Он встретился с Королем Гор так, как не многим доводится. Он столкнулся лицом к лицу со своей смертью, и его четвероногий противник, за которым он гонялся и которого он изувечил, проявил великодушие. Ленгдону думалось, что Брюс не поймет, не сможет понять этого. Но для него самого этот день и час приобрели такое значение, что ему не забыть их до самой могилы. И Ленгдон знал, что отныне и впредь он никогда не, поднимет руку ни на Тэра, ни на кого-либо из его сородичей.
Он добрался до лагеря, кое-как состряпал себе еду и пообедал в обществе Мусквы, строя новые планы на ближайшее время. Завтра он пошлет Брюса за Метусином, и охоте на этого великана гризли конец.
Они отправятся дальше, на Скину, а может быть, пройдут и до самой границы Юкона. Затем что-нибудь в начале сентября свернут на восток, в район Карибу, и выйдут вновь на заселенные места там, где Скалистые горы переходят в прерию. Мускву он заберет с собой. Вдали от дебрей, в гуще людской, в краю больших городов, они с медвежонком будут большими друзьями. Мысль о том, что это будет за жизнь для Мусквы, ему сейчас и в голову не приходила.
Было уже два часа, а он все еще мечтал о новых, непроторенных тропах на север, как вдруг донесся звук, который заставил его очнуться. Ленгдон вздрогнул. Несколько минут он не обращал на этот звук никакого внимания, приняв его за один из тех, что постоянно слышатся в долине. Но тот все отчетливее выделялся в этом привычном бормотании долины. Наконец Ленгдон, который лежал под деревом, привалившись к нему спиной, встал и, чтобы лучше слышать, вышел из чащицы на открытое место. Мусква отправился за ним. Ленгдон остановился, и рыжемордый медвежонок тоже. Его маленькие ушки насторожились, голова повернулась на север. Звук доносился оттуда.
Еще мгновение, и Ленгдон распознал этот звук, но даже и теперь повторял себе, что слух обманывает его. Не могло же быть, чтобы это лаяли собаки! Сейчас Метусин и Брюс с собаками где-то далеко на юге. По крайней мере, Метусин должен бы сейчас быть там, а Брюс — возвращаться в лагерь! Звук очень скоро стал совсем отчетливым, и Ленгдон понял, что ошибиться невозможно.
Собаки приближались по долине. Брюс и Метусин, стало быть, почему-то пошли не на юг, а на север. И вот собаки подают голос — яростный, азартный лай, который сказал Ленгдону, что они сейчас бегут по горячему следу зверя. И вдруг нервная дрожь пронзила тело. Во всей долине было только одно живое существо, на которое Брюс стал бы спускать собак, — великан гризли!
Еще несколько мгновений Ленгдон прислушивался. А затем побежал назад, в лагерь, привязал Мускву к дереву, схватил новую винтовку и оседлал лошадь. Через пять минут он уже мчался верхом по направлению к тому району, где не так давно Тэр даровал ему жизнь.
Первой мыслью было, что он бессилен что-либо сделать, совершенно бессилен. Даже бежать, и то некуда — приперт к отвесной стене скалы. Вниз не спрыгнешь — под ним крутой обрыв в сотню футов глубиной. Пропал…
Ленгдон понимал, он смотрит в лицо собственной смерти, такой же страшной, как та, что настигла его собак. Жить ему оставалось считанные секунды. И все-таки в эти последние мгновения он не утратил рассудка. Он обратил даже внимание на красный огонь горящих жаждой мести глаз гризли. Увидел шрам вдоль спины зверя, по которой скользнула одна из его пуль. Заметил и плешину в том месте, где другая его пуля пронзила предплечье Тэра. И, как только Ленгдон разглядел все это, сразу представилось, что гризли специально выследил именно его, шел следом по карнизу и запер его в этом тупике, чтобы воздать ему полной мерой за все перенесенное.
А Тэр шагнул вперед — всего на шаг — и медленно, одним красивым, легким движением поднялся на задние лапы во весь свой могучий рост. И даже в своем теперешнем положении Ленгдон не мог не отметить про себя царственного великолепия зверя. Сам он не шелохнулся, а лишь не сводил с Тэра глаз. Ленгдон уже твердо решил, что ему делать, когда гигантский зверь кинется на него: он бросится с обрыва. В этом случае представлялся хоть один шанс из тысячи. Ведь внизу может оказаться какой-нибудь уступ или случайный отрог, за который он удержится.
А Тэр?
Он не ожидал увидеть здесь человека! То самое существо, которое преследовало его, ранило… теперь оно перед ним — стоит только протянуть лапу, и из того дух вон! Каким же жалким, бледным, растерянным выглядит это существо сейчас! Где же его необыкновенный гром? Его обжигающая молния? Почему он молчит, словно воды в рот набрал? Даже собака и та вела бы себя решительней. Она показала бы зубы, рычала бы, дралась. А это существо, человек, ничего не предпринимает! И глубокое сомнение зародилось в сознании Тэра. Да неужели же вот это растерянное, безвредное, насмерть перепуганное создание и в самом деле то самое, что ранило его?
Гризли чуял человеческий дух, острый, ядовитый. И все-таки на этот раз он не приносил с собой боли!
И вот, все так же не спеша, Тэр снова опустился на передние лапы. Сурово посмотрел на человека. Шевельнись только Ленгдон, и тут же бы ему и конец. Но Тэр не был прирожденным убийцей. Еще с полминуты подождал он боли или признаков опасности. Ничего подобного не было, и гризли теперь не знал, что делать. Он опустил нос к самой земле, и Ленгдон увидел, как взлетает пыль от горячего дыхания зверя. Еще томительные полминуты человек и медведь созерцали друг друга.
А затем зверь медленно и как-то неуверенно полуобернулся. Заворчал. Чуть оскалил зубы. Однако повода для нападения не было — этот растерянный белолицый пигмей, прижавшийся к скале, ни одним движением не обнаруживая намерения вступать в схватку. Кроме того, Тэр видел, что дальше пути нет.
Случись так, что человек оказался бы на дороге у гризли, загораживая ему проход, все это происшествие могло кончиться для Ленгдона по-другому. Но так как дальше пути не было, Тэр не спеша удалился в том направлении, откуда пришел. Огромная голова его была опущена к самой земле, а длинные когти — клик, клик, клик! — постукивали, точно кастаньеты из слоновой кости.
И только тогда, когда гризли исчез — так показалось Ленгдону, — он вздохнул, и сердце его вновь забилось. Протяжный рыдающий вздох вырвался у него. Он встал, ноги подгибались. Подождал — минута, две, три… осторожно подкрался к повороту идущей по карнизу тропы, за которым скрылся Тэр. Путь был открыт, и Ленгдон пошел по своему прежнему следу к зеленому склону, не переставая оглядываться и прислушиваться и все еще сжимая в руках обломки ружья. Добравшись до начала плато, он поспешно присел за огромную каменную глыбу. Ярдах в трехстах от него Тэр не спеша спускался с вершины откоса в восточную долину.
Пока гризли не появился снова, взобравшись на тот, дальний край расселины, и не исчез совсем, Ленгдон не двигался с места. Когда охотник достиг склона, на котором оставил спутанную лошадь, Тэра уже не было видно. Лошадь была на том же месте. Ленгдон почувствовал себя в полной безопасности, только усевшись в седло. Рассмеялся совершенно особым — нервным, отрывистым, радостным смехом и, оглядев долину, набил трубку.
— Ах ты, медведище! — прошептал Ленгдон, и каждая жилка в нем задрожала, когда он вновь обрел дар речи. — Чудовище ты этакое… да ведь у тебя же душа, да еще пошире человеческой!
А потом добавил еле слышно, казалось сам не замечая, что говорит вслух:
— А если б я вот так же припер тебя к стене, разве я не убил бы тебя? А ты… я попал тебе в лапы, и ты отпустил меня с миром!
Он ехал в лагерь и все ясней понимал, что сегодняшний день завершил ту великую перемену, которая все это время назревала в нем. Он встретился с Королем Гор так, как не многим доводится. Он столкнулся лицом к лицу со своей смертью, и его четвероногий противник, за которым он гонялся и которого он изувечил, проявил великодушие. Ленгдону думалось, что Брюс не поймет, не сможет понять этого. Но для него самого этот день и час приобрели такое значение, что ему не забыть их до самой могилы. И Ленгдон знал, что отныне и впредь он никогда не, поднимет руку ни на Тэра, ни на кого-либо из его сородичей.
Он добрался до лагеря, кое-как состряпал себе еду и пообедал в обществе Мусквы, строя новые планы на ближайшее время. Завтра он пошлет Брюса за Метусином, и охоте на этого великана гризли конец.
Они отправятся дальше, на Скину, а может быть, пройдут и до самой границы Юкона. Затем что-нибудь в начале сентября свернут на восток, в район Карибу, и выйдут вновь на заселенные места там, где Скалистые горы переходят в прерию. Мускву он заберет с собой. Вдали от дебрей, в гуще людской, в краю больших городов, они с медвежонком будут большими друзьями. Мысль о том, что это будет за жизнь для Мусквы, ему сейчас и в голову не приходила.
Было уже два часа, а он все еще мечтал о новых, непроторенных тропах на север, как вдруг донесся звук, который заставил его очнуться. Ленгдон вздрогнул. Несколько минут он не обращал на этот звук никакого внимания, приняв его за один из тех, что постоянно слышатся в долине. Но тот все отчетливее выделялся в этом привычном бормотании долины. Наконец Ленгдон, который лежал под деревом, привалившись к нему спиной, встал и, чтобы лучше слышать, вышел из чащицы на открытое место. Мусква отправился за ним. Ленгдон остановился, и рыжемордый медвежонок тоже. Его маленькие ушки насторожились, голова повернулась на север. Звук доносился оттуда.
Еще мгновение, и Ленгдон распознал этот звук, но даже и теперь повторял себе, что слух обманывает его. Не могло же быть, чтобы это лаяли собаки! Сейчас Метусин и Брюс с собаками где-то далеко на юге. По крайней мере, Метусин должен бы сейчас быть там, а Брюс — возвращаться в лагерь! Звук очень скоро стал совсем отчетливым, и Ленгдон понял, что ошибиться невозможно.
Собаки приближались по долине. Брюс и Метусин, стало быть, почему-то пошли не на юг, а на север. И вот собаки подают голос — яростный, азартный лай, который сказал Ленгдону, что они сейчас бегут по горячему следу зверя. И вдруг нервная дрожь пронзила тело. Во всей долине было только одно живое существо, на которое Брюс стал бы спускать собак, — великан гризли!
Еще несколько мгновений Ленгдон прислушивался. А затем побежал назад, в лагерь, привязал Мускву к дереву, схватил новую винтовку и оседлал лошадь. Через пять минут он уже мчался верхом по направлению к тому району, где не так давно Тэр даровал ему жизнь.
19. ПОСЛЕДНЯЯ СХВАТКА
Тэр услышал собак за целую милю. По двум причинам сегодня он был расположен бежать от них еще меньше, чем несколько дней назад. Сами по себе собаки пугали его не больше, чем какой-нибудь барсук или даже сурки, которые свистят со своих скал. Он пришел к выводу, что глотки у них здоровые, а зубы так себе и разделаться с ними проще простого. Страх же на него нагонял тот, кто следует за собаками. Но сегодня он столкнулся лицом к лицу с существом, принесшим с собой в эти долины такой необычный запах. Оно не пыталось чем-нибудь повредить ему, и он не стал его убивать. Кроме того. Тэр разыскивал Исквау, медведицу, а рисковать жизнью ради любви способен не только человек.
Расправившись с последней из убитых им при первой встрече собак, Тэр сделал как раз обратное тому, чего ждал от него Брюс. Он не пошел на юг, а вместо этого завернул к северу и на третью ночь после сражения и потери Мусквы снова отыскал Исквау. В предвечерних сумерках незадолго до их встречи погиб Пипунескус. Тэр слышал резкий треск автоматического пистолета Брюса.
Всю ночь и следующие сутки гризли провел с Исквау, а затем снова ушел от нее. Разыскивая ее в третий раз, он и наскочил на Ленгдона на этом предательском карнизе.
Медведь все еще не обнаружил запаха подруги, когда услышал лай собак, напавших на его след.
Он шел на юг и поэтому оказался неподалеку от лагеря охотников. Гризли держался высоких склонов, пересеченных расщелинами, изрезанных сланцевыми плешинами, глубокими ущельями и беспорядочными нагромождениями каменных глыб. Он все время был с наветренной стороны, чтобы не прозевать запаха Исквау, как только она появится где-нибудь поблизости. Когда он услышал лай, то не уловил запаха собак и едущих за ними двух охотников.
При иных обстоятельствах он проделал бы свой излюбленный маневр и дал бы крюк, обойдя людей с подветренной стороны, но сейчас обычная осторожность гризли отступала перед его стремлением к подруге. Собаки были уже ближе чем в полумиле, как вдруг он внезапно остановился, потянул носом воздух и ринулся вперед. Тэр уперся в узкое ущелье, из которого убегала Исквау. Лай эрделей стал еще яростней и совсем приблизился.
Гризли спустился как раз в тот момент, когда медведица выбежала из ущелья. На мгновение она задержалась возле Тэра, затем кинулась дальше. Уши ее были сердито прижаты, из горла вырывалось угрожающее рычание. Тэр последовал за ней и тоже зарычал. Он знал, что его подруга бежит от собак, и, поднимаясь следом за ней в гору, все больше приходил в ярость. В таком состоянии, как сейчас, ему все бывало нипочем. Гризли был страшным бойцом, когда преследовали его самого, но, когда опасность нависала над его подругой, тут он уже превращался в сущего дьявола.
Тэр все больше отставал, давая Исквау уйти подальше, и дважды оборачивался, скаля клыки и посылая громовым голосом вызов врагу. Выбравшись из расщелины наверх, он оказался в тени, которую отбрасывала вершина горы. Исквау спешила достичь перевала через гору и уже успела скрыться из виду. Она исчезла в хаосе обломков, сорвавшихся сверху, с утеса, глыб песчаника и каменных пород. Сейчас вершины гор были всего в каких-нибудь трехстах ярдах выше Тэра. Он посмотрел вверх.
Исквау уже на пути туда, через этот каменный завал, поэтому здесь, внизу, самое место для боя. Собаки были совсем близко. Они громко лаяли. До выхода из ущелья им оставалось уже немного. Тэр повернулся им навстречу и стал ждать.
Стоя на полмили южнее, Ленгдон увидел в бинокль Тэра и Исквау, и почти в тот же миг из ущелья вырвались собаки. Он поднялся до середины горы верхом, отсюда вскарабкался выше и кинулся по бараньей тропе, очутившись почти на той же высоте, что и Тэр. Оттуда, где сейчас стоял Ленгдон, долина под ним просматривалась в бинокль на несколько миль.
Расправившись с последней из убитых им при первой встрече собак, Тэр сделал как раз обратное тому, чего ждал от него Брюс. Он не пошел на юг, а вместо этого завернул к северу и на третью ночь после сражения и потери Мусквы снова отыскал Исквау. В предвечерних сумерках незадолго до их встречи погиб Пипунескус. Тэр слышал резкий треск автоматического пистолета Брюса.
Всю ночь и следующие сутки гризли провел с Исквау, а затем снова ушел от нее. Разыскивая ее в третий раз, он и наскочил на Ленгдона на этом предательском карнизе.
Медведь все еще не обнаружил запаха подруги, когда услышал лай собак, напавших на его след.
Он шел на юг и поэтому оказался неподалеку от лагеря охотников. Гризли держался высоких склонов, пересеченных расщелинами, изрезанных сланцевыми плешинами, глубокими ущельями и беспорядочными нагромождениями каменных глыб. Он все время был с наветренной стороны, чтобы не прозевать запаха Исквау, как только она появится где-нибудь поблизости. Когда он услышал лай, то не уловил запаха собак и едущих за ними двух охотников.
При иных обстоятельствах он проделал бы свой излюбленный маневр и дал бы крюк, обойдя людей с подветренной стороны, но сейчас обычная осторожность гризли отступала перед его стремлением к подруге. Собаки были уже ближе чем в полумиле, как вдруг он внезапно остановился, потянул носом воздух и ринулся вперед. Тэр уперся в узкое ущелье, из которого убегала Исквау. Лай эрделей стал еще яростней и совсем приблизился.
Гризли спустился как раз в тот момент, когда медведица выбежала из ущелья. На мгновение она задержалась возле Тэра, затем кинулась дальше. Уши ее были сердито прижаты, из горла вырывалось угрожающее рычание. Тэр последовал за ней и тоже зарычал. Он знал, что его подруга бежит от собак, и, поднимаясь следом за ней в гору, все больше приходил в ярость. В таком состоянии, как сейчас, ему все бывало нипочем. Гризли был страшным бойцом, когда преследовали его самого, но, когда опасность нависала над его подругой, тут он уже превращался в сущего дьявола.
Тэр все больше отставал, давая Исквау уйти подальше, и дважды оборачивался, скаля клыки и посылая громовым голосом вызов врагу. Выбравшись из расщелины наверх, он оказался в тени, которую отбрасывала вершина горы. Исквау спешила достичь перевала через гору и уже успела скрыться из виду. Она исчезла в хаосе обломков, сорвавшихся сверху, с утеса, глыб песчаника и каменных пород. Сейчас вершины гор были всего в каких-нибудь трехстах ярдах выше Тэра. Он посмотрел вверх.
Исквау уже на пути туда, через этот каменный завал, поэтому здесь, внизу, самое место для боя. Собаки были совсем близко. Они громко лаяли. До выхода из ущелья им оставалось уже немного. Тэр повернулся им навстречу и стал ждать.
Стоя на полмили южнее, Ленгдон увидел в бинокль Тэра и Исквау, и почти в тот же миг из ущелья вырвались собаки. Он поднялся до середины горы верхом, отсюда вскарабкался выше и кинулся по бараньей тропе, очутившись почти на той же высоте, что и Тэр. Оттуда, где сейчас стоял Ленгдон, долина под ним просматривалась в бинокль на несколько миль.