Страница:
Боже, до чего маленькая кухня! Что Антон мальчик бедный, она поняла сразу. Но такая крохотная кухня повергла ее в изумление. Она глянула в окно на серый двор.
– Не сравнить с нашей кухней, а? – обратилась она к собаке.
Пифке завилял хвостом. Но тут вернулся Антон и спросил:
– А вы с Пифке не хотите посидеть в комнате, пока мы с мамой будем есть?
Кнопка кивнула и схватила Пифке за ошейник.
– У мамы вид еще совсем больной, – предупредил мальчик, – но я очень тебя прошу, не вздумай сказать ей об этом.
Хорошо, что Антон подготовил Кнопку. Его мама, бледная-бледная, сидела в кровати, вид у нее был несчастный. Она приветливо поздоровалась с Кнопкой и добавила:
– Как мило, что ты пришла к нам.
Кнопка сделала книксен и в свою очередь сказала:
– Приятного аппетита, фрау Антон. Вы прекрасно выглядите. Как ваше драгоценное здоровье?
Мальчик расхохотался, подоткнул матери под спину еще одну подушку и поправил Кнопку:
– Мама вовсе не фрау Антон. Антон только мое имя.
– Ох, уж эти мужчины, – в отчаянии проговорила Кнопка, закатывая глаза. – Разве на них можно сердиться, вы согласны, сударыня?
– Никакая я тебе не сударыня, – ответила мать Антона, – я просто фрау Гаст.
– Гаст, – повторила Кнопка, – ну конечно же, и на дверной табличке написано «Гаст». Кстати, очень красивая фамилия.
Девочка вознамерилась, все, что видит здесь, считать красивым, чтобы не обидеть Антона и его маму.
– Ну как, мама, вкусно? – спросил Антон.
– Отлично, мой мальчик! – ответила больная, уплетая за обе щеки. – Ну ничего, завтра я сама займусь готовкой. А то у тебя уже и поиграть времени нет. Да и домашние задания от этого страдают. Вчера он даже приготовил бифштекс по-германски, – сообщила она Кнопке.
А Антон опустил лицо в тарелку, чтобы не видно было, как его радует похвала.
– А я в готовке совсем не разбираюсь, – поведала Кнопка. – У нас готовит толстая Берта, она весит целых сто восемьдесят фунтов. Но зато я умею играть в теннис.
– А у ее отца есть машина с шофером, – доложил Антон.
– Если хочешь, как-нибудь мы тебя тоже покатаем. Директор – славный малый, – сказала Кнопка. – Директор – это мой папа, – пояснила она.
– У него мерседес, – здоровенный лимузин, и кроме того, у них десять комнат, – расписывал Антон.
– Но у вас тоже очень хорошо, фрау Гаст, – сказала Кнопка и посадила Пифке на кровать.
– А откуда вы друг дружку знаете? – спросила фрау Гаст.
Антон наступил Кнопке на ногу и ответил:
– Знаешь, мы просто однажды разговорились на улице и сразу друг другу понравились.
Кнопка кивком головы подтвердила его слова и искоса взглянув на Пифке, заявила:
– Господа, Пифке нужно на улицу.
Фрау Гаст сказала:
– Да и вам, ребятки, тоже неплохо будет немножко погулять. А я еще полежу.
Антон отнес тарелки на кухню и взял свою кепку. Когда он опять зашел в спальню, мать заметила:
– Антон, тебе пора постричься.
– Ну нет! – воскликнул он, – только не это! От стрижки волосы падают за воротник и потом так щекотно…
– Дай-ка сюда кошелек, – потребовала мама. – И без разговоров отправляйся стричься.
– Что ж, если тебе это так важно, – сказал он; – схожу, ладно. Но деньги у меня свои есть.
Мать как-то странно на него взглянула и он поспешил добавить:
– Я на вокзале помогал таскать чемоданы.
Он поцеловал мать в щеку и посоветовал ей заснуть покрепче, укрыться потеплее, ни в коем случае не вставать и так далее.
– Слушаюсь, господин доктор, – сказала она и подала руку Кнопке.
– Поправляйтесь поскорее, – сказала девочка на прощание. – Пошли, Антон, Пифке не может больше ждать.
Пифке сидел у двери, неотрывно глядя на дверную ручку, словно хотел ее загипнотизировать. Все трое расхохотались. И наконец дети, очень довольные, вышли на улицу.
Пауль, с которым я говорил об этом, заявил мне:
– Я бы не стал готовить. Даже и не подумал бы.
– Гм, – сказал я. – А если бы твоя мама лежала больная и врач предписал бы ей хорошо и регулярно питаться, а то она может умереть…
– Тогда ладно, – поспешил ответить Пауль, – тогда бы я тоже стал куховарить, вроде вашего Антона. Но наверное мне все равно было бы стыдно. Готовка – не мужское дело.
– Вот если бы ты играл в куклы, забавлялся кукольными кастрюльками, у тебя и впрямь были бы основания стыдиться, – заметил я, – но если ты заботишься о том, чтобы твоя больная мама вовремя ела, то этим можно только гордиться. И, кстати, гораздо больше, чем прыжком в длину на четыре метра.
– Четыре двадцать, – уточнил Пауль.
– Вот видишь! – воскликнул я, – этим ты уже умеешь гордиться!
Немного погодя он сказал мне:
– Я все обдумал. Возможно, мне не было бы стыдно, если бы меня застали за готовкой. Но все-таки лучше, чтобы никто меня при этом не видел. Я, наверное, запер бы кухонную дверь. А кстати, мама моя ничем не больна. А если бы она все-таки заболела, мы пригласили бы приходящую прислугу. Чтобы она готовила.
Вот упрямая башка, вы не находите?
Глава третья
Пифке остановился у первого же фонарного столба. Дети хотели идти дальше, а он ни в какую. Кнопке пришлось тянуть его.
– Опять он уперся, – пожаловалась она Антону.
– Дай-ка мне, – сказал тот, – сейчас все будет в порядке.
Он выхватил у Кнопки поводок, вытащил из кармана белый носовой платок и снова засунул в карман, но так, чтобы виден был его кончик.
– Пифке! – позвал он.
Песик поднял голову, с любопытством поглядел на белый кончик и подумал: пожалуй, это можно будет съесть. И едва Антон сдвинулся с места, Пифке потрусил за ним, не сводя глаз с платка и взволнованно принюхиваясь.
– Блеск! – одобрила Кнопка. – Роскошная идея. Надо взять на заметку.
– Ну и как тебе наш дом? – спросил мальчик. – Довольно жуткий, да?
– Да, вид у него немного заблошенный.
– Какой? – не понял он.
– Заблошенный, – повторила она. – Тебе нравится это слово? Я сама его придумала. Я иногда изобретаю новые слова. Теплометр, это тоже я придумала.
– Теплометр вместо термометра? – воскликнул он. – Это не так уж плохо!
– Еще бы! – сказала Кнопка. – А давай играть в смешки.
Она не стала ждать, согласится он или нет, а просто взяла его за руку и запричитала:
– Ой-ой-ой, – мне совсем не до смеху, мне очень, очень грустно.
Антон удивленно воззрился на нее. Она наморщила лоб и сделала большие глаза.
– Ой-ой-ой, мне совсем не до смеху, мне очень, очень грустно, – повторила она, потом толкнула Антона и прошептала: – Тебе тоже грустно.
Антон решил доставить ей удовольствие.
– Ой-ой-ой, – застонал он, – мне совсем не до смеху, мне очень-очень грустно.
А так как они смотрели друг на друга и у обоих на лицах была мировая скорбь, они начали хохотать во все горло.
– Ой-ой-ой, мне совсем не до смеху, – опять завел Антон и они еще пуще развеселились.
Наконец, они уже просто не могли смотреть друг на друга. Они заливались хохотом, стонали, хихикали, не могли остановиться и в конце концов чуть не задохнулись. Возле них уже стали останавливаться прохожие.
А Пифке сидел на месте. «Ну, похоже, они совсем спятили», – думал он. Кнопка взяла его на руки. И они пошли дальше, не решаясь даже взглянуть друг на друга. Кнопка еще несколько раз прыснула, но потом это прошло.
– Вот это да! – сказал Антон. – Я даже устал. Чуть не помер со смеху. – И он смахнул слезы с глаз.
Тем временем они дошли до парикмахерской и поднялись на несколько ступенек. Парикмахерская была совсем маленькой.
– Здравствуйте, господин Хабекус, – сказал Антон. – Мне надо подстричься.
– И впрямь пора. Садись, сынок, – сказал господин Хабекус. – Как мама?
– Спасибо. Ей уже лучше. А вот с деньгами пока не лучше.
– Значит, как и в прошлый раз, двадцать пфеннигов задатку, остальное в рассрочку, спереди немного длиннее, знаю, знаю. А маленькая фройляйн что желает?
– Я просто зритель, – объяснила Кнопка. – Я вам мешать не буду.
Господин Хабекус повязал Антона большим белым полотенцем и защелкал ножницами.
– Тебе уже щекотно? – в нетерпении спросила Кнопка.
Но так как Антон не отвечал, а тихо сидел, как мышка, она тут же придумала себе новое занятие. Посадив Пифке на соседнее кресло, Кнопка повязала его полотенцем и намылила ему мордочку. Пифке сперва принял пену за взбитые сливки, но поскольку эта белая штука оказалась совсем невкусной, он с отвращением спрятал язык и затряс головой.
Кнопка сделала вид, что бреет его. Указательным пальцем она аккуратненько снимала пену с собачьей шерсти, пританцовывая, сновала вокруг и как заправский парикмахер беседовала с клиентом.
– Да уж, – говорила она таксе, – ну и времена нынче! Мой палец достаточно острый? Ну и времена! Это уж слишком, вы же понимаете, что я имею в виду. Вообразите себе, – будьте добры, чуть-чуть поверните голову, – ах да, вообразите себе, прихожу я вчера домой, а у моей жены родилась тройня, и все три девочки. А на головках – рыжая трава. Ну как тут не спятить? А сегодня с самого утра открываю парикмахерскую, а там уже стоит судебный исполнитель и заявляет мне, что должен забрать у меня зеркало. Я его спрашиваю, почему? Вы, говорю, хотите меня совсем доконать? А он говорит: мне очень жаль, но меня послал министр финансов. Дело в том, что вы совсем не едите ревеня. Вы чем-то недовольны, господин Пифке? А кстати, откуда у вас такой дивный загар? Ах, вот что, вы пользуетесь «горным солнцем».[1] Через полчаса сюда явится господин министр, собственной персоной. Мы договорились, что я целую неделю буду брить его бесплатно, десять раз в день. Да, у него страшно быстро растет борода. Одеколончику не угодно ли? Цеппелин[2] подыскивает для своего путешествия на Северный полюс парикмахера, страдающего морской болезнью, парикмахер ему нужен, чтобы стричь белых медведей. Хотите, я привезу вам шкуру белого медведя? Пудры не желаете?
Кнопка обсыпала пудрой собачью мордочку и Пифке с омерзением уставился в зеркало. Парикмахер, господин Хабекус, давно забыл, что ему надо стричь Антона, а тот так и трясся от удовольствия и хохота. Кнопка же, напротив, была убийственно серьезна. И для разнообразия принялась вслух читать все, что было написано на табличках и плакатах, развешанных в парикмахерской. Иногда она нарочно путала тексты.
– Используйте крепкие новые прически. В моей парикмахерской вы получите все специальные призы за оригинальные статьи, если вы довольны обслуживанием, скажите об этом своим знакомым, здесь можно проколоть уши, если вы недовольны, скажите об этом мне, с лысинами покончено, последний крик моды, по воскресеньям открыто с 8 до 10, господа, старайтесь стричься в будние дни, мозоли перед употреблением следует продезинфицировать, бритвы – это ненужные муки, берегитесь зубных камней…
Она читала всю эту белиберду монотонно, нараспев, словно декламировала стихи.
Пифке, смертельно уставший, зевнул, свернулся клубочком и задремал.
– Девчонка – первый сорт, вы не находите? – спросил Антон господина Хабекуса.
– Нет уж, благодарю покорно! – отвечал парикмахер. – Еще два таких дня, и я начну видеть чертей.
Наконец, он взял себя в руки и снова защелкал ножницами. Ему хотелось как можно скорее покончить со стрижкой, чтобы избавиться от несносной девчонки. У него были слабые нервы.
Тут заявился еще один клиент, толстяк в белом фартуке мясника.
– Минутку, господин Бульрих, – сказал ему парикмахер.
Антон напряженно всматривался в зеркало, чтобы ничего не упустить. Мясник кивнул и опустился в соседнее кресло. Кнопка немедленно взялась за него.
– Милый господин Бульрих, – обратилась она к толстяку, – вы умеете петь?
Мясник приосанился, смущенно покрутил толстыми как сосиски пальцами и покачал головой.
– О, какая жалость! – проговорила Кнопка. – А то бы мы вдвоем спели что-нибудь такое, красивое, в четыре голоса. Ну, а хотя бы стихотворение вы можете прочитать? «Кто твой хозяин, дивный лес?» или «Погребен в земле сырой»?
Господин Бульрих снова покачал головой и скосил глаза на газету, висевшую на крючке. Но взять ее в руки не решился.
– Теперь последний вопрос, – не унималась Кнопка, – вы умеете делать стойку на руках?
– Нет, – решительно и твердо ответил господин Бульрих.
– Нет? – озабоченно переспросила Кнопка. – Вы на меня не обижайтесь, но с таким отсутствием всяких талантов я сталкиваюсь впервые в жизни!
И повернувшись спиной к бесталанному мяснику, она подошла к помиравшему от беззвучного смеха Антону.
– Вот они, эти взрослые, – сказала она своему другу. – Мы должны все уметь, считать, петь, вовремя ложиться спать и кувыркаться, а они сами во всем этом ни в зуб ногой! А кстати, у меня зуб шатается, хочешь посмотреть?
Она широко открыла рот и кончиком языка дотронулась до шатающегося зуба.
– Надо его выдрать, – сказал Антон. – Берешь крученую нитку, делаешь петельку вокруг зуба, другой конец привязываешь к дверной ручке, а потом быстро открываешь дверь. Раз и готово!
– Какой же ты молодец, Антон! – восхитилась Кнопка и одобрительно похлопала его по плечу. – А черную или белую?
– Что? – не понял Антон.
– Нитку!
– Белую, – сказал Антон.
– Ладно, я еще подумаю, – решила Кнопка. – Вы скоро закончите, господин Хабекус?
– Скоро, – отвечал парикмахер. Затем, повернувшись к господину Бульриху, заметил: – Трудный ребенок эта девочка, вы согласны?
На улице Кнопка, схватив Антона за руку, спросила:
– Это было ужасно, да?
– Это было здорово! – сказал он. – Только в другой раз я тебя с собой не возьму.
– Только попробуй! – оскорбилась Кнопка и выпустила его руку.
Они были уже возле моста Вейдендамм. Кнопка беседовала с Пифке, но долго вынести молчание Антона она не могла.
– А чем вообще-то больна твоя мама? – спросила она.
– У нее что-то выросло внутри. Ее положили в больницу и вырезали эту штуку. Я каждый день ее там навещал. Господи, как же она ужасно выглядела, худющая и желтая-прежелтая. А сейчас она уже две недели дома лежит. Ей теперь лучше. В больнице сестры были очень добры ко мне, наверное, думали, что мама умрет.
– А что же у нее такое выросло? – спросила Кнопка, – Растение, что ли, с листочками, цветочками и в глиняном горшке, да? Может, она по ошибке что-то проглотила?
– Конечно нет, я бы знал, – сказал Антон. – Нет, просто что-то выросло внутри. Само по себе.
– А что? Герань или остролист? – любопытничала Кнопка.
– Да нет, это что-то из мяса и кожи. Если это не вырезать, человек умрет.
Немного погодя Кнопка вдруг остановилась, схватилась за живот и простонала:
– Антон, милый Антон, у меня вот тут жмет. Знаешь, наверное, у меня в животе тоже что-то выросло. Я думаю, маленькая елочка. Я так люблю елочки.
– Нет, – ответил Антон, – у тебя там не дерево, а птица!
Я однажды читал о человеке, наделенном богатой фантазией, которому часто снились очень явственные сны. Например, один раз ему приснилось, что он прыгает из окна. И вдруг он просыпается и обнаруживает, что и в самом деле лежит на улице! К счастью, он жил на первом этаже. Но вы только представьте себе, что было бы, живи он четырьмя этажами выше! Тут уж его фантазия могла стать опасной для жизни. Фантазия чудесное свойство, но ее надо держать в узде.
Глава четвертая
Фройляйн Андахт, между тем, сидела со своим женихом в кафе Зоммерлатте. Изредка они поднимались и танцевали. Между столиками стояли красивые цветущие яблоньки, сделанные из картона и бумаги, но тем не менее выглядевшие весьма натурально. На картонных ветвях, помимо бумажных цветов, висели еще шары и пестрые ленточки серпантина. Кафе было веселое и нарядное, оркестр играл модные танцы.
Фройляйн Андахт была так тоща и долговяза, что уже и не чаяла когда-нибудь заполучить жениха, а теперь у нее есть жених, уже целых две недели. Если бы он еще не был так суров со своею невестой! Он непрестанно ею командовал, и если она не сразу подчинялась, смотрел на нее так зловеще, что у нее со страху шевелились уши.
– Ну, скумекала наконец? – спросил жених, перегнувшись через столик и злобно сверкая глазами.
– Ты и вправду хочешь это сделать, Роберт? – испугалась она. – У меня в сберегательной кассе есть двести марок, они в твоем распоряжении.
– На что мне твои гроши, глупая коза! – возмутился он. Из этих слов можно заключить, что он был не слишком благородным кавалером. – Чтоб завтра план был у меня.
Фройляйн Андахт преданно кивнула.
Тут к столику подошли Кнопка с Антоном.
– Вот это и есть Роберт-Дьявол,[3] – сказала Кнопка Антону, указывая на жениха.
– Кнопка! – возмущенно воскликнула фройляйн Андахт.
– Оставь ее! – вступился жених, деланно улыбаясь. – Она же просто шутит, наша маленькая принцесса. Надо же, до чего славный пинчер, – сказал он и потянулся погладить таксу.
Но Пифке раскрыл пасть, зарычал и собрался тяпнуть жениха.
Наконец, и дети уселись за столик. Жених хотел было заказать им горячий шоколад, но Антон сказал:
– О нет, сударь, не стоит из-за нас так тратиться.
Снова заиграл оркестр и фройляйн Андахт пошла танцевать со своим Робертом. Дети остались за столиком.
– Может и мы потанцуем? – предложила Кнопка.
Но Антон решительно отклонил это предложение.
– Знаешь, не нравится мне этот Роберт, – заявил он.
– Правда? Тебе тоже? – воскликнула Кнопка. – У него глаза как кончики отточенных карандашей. Пифке он тоже не нравится. А вообще-то здесь распрелественно!
– Распрелественно? – переспросил Антон. – Ах, это опять твое изобретение!
Кнопка кивнула.
– Послушай, Антон, есть еще один человек, который мне очень не нравится. Сын нашего привратника. Он сказал, что если я не дам ему десять марок, он все расскажет моему отцу. Его зовут Готфрид Клеппербейн.
– Э, да я его знаю, – сказал Антон. – Он в нашей школе учится, только на класс старше. – Ну, погоди, я его так взгрею!
– Вот здорово! – завопила Кнопка. – Да, но он же больше тебя.
– Ну и пусть! Я ему все ребра пересчитаю! – заявил Антон.
А фройляйн Андахт тем временем танцевала со своим женихом. Кроме них в кафе танцевали еще две пары. Роберт, злобно косясь на детей, прошептал:
– Уведи этих сопляков с глаз долой! А завтра после обеда опять здесь встретимся. Что ты должна принести, а?
– План, – проговорила фройляйн Андахт. Это прозвучало так, словно ее голос обо что-то споткнулся.
На улице фройляйн Андахт сказала:
– Ты просто кошмарный ребенок! Так рассердить моего жениха…
Кнопка ничего ей не ответила, а только вылупила глаза, стараясь рассмешить Антона.
Фройляйн Андахт обиделась. Подхватив Пифке, она побежала так, словно ей платили за скорость. Они не успели оглянуться, как оказались возле дома, где жила Кнопка.
– Значит, сегодня вечером увидимся, – сказала девочка.
Антон кивнул. Пока они там стояли, в дверях как бы ненароком, возник Готфрид Клеппербейн и собрался было пройти мимо.
– А ну постой! – крикнул Антон. – Мне надо тебе кое-что сказать, очень важное.
Готфрид Клеппербейн остановился.
– А ты ступай домой! – приказал Антон.
– Ты ему ребра будешь пересчитывать? – осведомилась она.
– Это не для женских глаз, – отвечал Антон.
Фройляйн Андахт с Кнопкой вошли в подъезд. Кнопка остановилась сразу за дверью и прильнула к дверному стеклу. Антон этого не заметил.
Он обратился к Клеппербейну:
– Слушай, ты, если еще раз полезешь к малышке с угрозами, будешь иметь дело со мной. Она находится под моей защитой, ясно тебе?
– Тили-тили-тесто, жених и невеста! – заржал Клеппербейн. – Ты, видать, совсем сбрендил!
И в ту же минуту он получил такую оплеуху, что не удержался и сел на мостовую.
– Ну, погоди, ты у меня дождешься! – заорал он, вскакивая. Но тут же схлопотал и вторую оплеуху, уже с другой стороны, и снова опустился на мостовую. – Ну погоди, дождешься! – повторил он, предусмотрительно оставшись сидеть.
Антон сделал к нему шаг.
– Сегодня я с тобой говорил еще по-хорошему, – предупредил он. – Но если я еще что-то о тебе услышу, тогда пеняй на себя!
С этими словами он прошел мимо Готфрида Клеппербейна, даже не удостоив его взглядом.
– С ума сойти, – пробормотала Кнопка, стоя за дверью, – чего только этот парень не умеет!
А фройляйн Андахт давно уже была дома. Когда она проходила мимо кухни, ее окликнула толстая Берта, которая, сидя на стуле, чистила картошку.
– Идите-ка сюда!
Фройляйн Андахт очень этого не хотелось, но она все-таки вошла в кухню. Дело в том, что она побаивалась Берты.
– Слушайте, – начала Берта, – я хоть и живу в мансарде под самой крышей, но я всегда замечаю, если тут что-то не в порядке. Не будете ли вы так любезны объяснить мне, отчего это ребенок в последнее время такой бледный, да еще у него и круги под глазами? И почему это утром он ни в какую не хочет подниматься с постели?
– Кнопка растет, – объяснила фройляйн Андахт, – ей следует пить рыбий жир или железо.
– Вы у меня давно уже как кость в горле, – заявила Берта. – Но если я пронюхаю, что у вас какие-то тайны завелись, вы у меня сами напьетесь рыбьего жира! Целую бутылку выдуете!
– Вы слишком вульгарны и, следовательно, не можете меня обидеть.
– Я не могу вас обидеть? – переспросила толстая Берта, поднимаясь со стула. – Это мы еще посмотрим. Вы, баранья башка, верзила пройдошистая, жердина, наглячка худосочная, да вы…
Фройляйн Андахт зажала руками уши, и сощурившись от злости, помчалась по коридору. Ни дать ни взять жираф.
Быть мужественным можно, лишь будучи хладнокровным. Когда, к примеру, врач, чтобы убедиться в правильности своей теории, вводит себе опасные бактерии, а потом лечит себя вакциной, которую сам открыл, он проявляет истинное мужество. Когда полярный исследователь на собачьих упряжках едет к Северному полюсу в надежде на новые научные открытия, он проявляет мужество. И если профессор Пиккар на воздушном шаре поднимается в стратосферу, хотя до него еще никто так высоко не поднимался, он подлинно мужественный человек.
Вы следили за историей профессора Пиккара? Это было очень интересно. Он много раз пытался подняться ввысь, но ему это никак не удавалось, из-за неподходящей погоды. Газеты начали зубоскалить над ним. И люди смеялись, видя его фотографии. Но он все выжидал подходящего момента. Он был настолько мужественным человеком, что готов был терпеть любые насмешки, лишь бы не совершить второпях какой-нибудь глупости. Он не был ни безрассудно смелым, ни сумасшедшим, он был просто очень мужественным. Он хотел совершить научное открытие, а вовсе не прославиться.
Мужество не доказывают исключительно кулаками, надо еще голову иметь на плечах.
Глава пятая
Директор Погге еще был у себя на фабрике тростей и зонтов. Его дражайшая супруга еще лежала в постели, коротая время наедине с мигренью. Фройляйн Андахт сидела у себя в комнате.
Кнопка и Пифке до ужина были свободны. Кнопка взяла у Берты крученую белую нитку и сказала утомленной таксе, лежавшей в своей корзинке:
– Ты только взгляни, мой маленький!
Пифке взглянул. Усталый, он всегда бывал очень покладист.
Девочка оторвала нитку от катушки, завязала узелок, сделала петельку, накинула на шатающийся зуб, а другой конец нитки привязала к дверной ручке.
– Ну, шутки в сторону! – провозгласила Кнопка. – Брр!
И она стала медленно отходить от двери, покуда нитка не натянулась. Кнопка сделала еще шажок, жалобно застонала и состроила отчаянную гримасу. Затем опять подошла к двери, и нитка снова провисла.
– Ох, Пифке, Пифке, – пожаловалась Кнопка таксе, – это занятие не для меня, – и она вновь отошла от двери, но заныла еще до того, как нитка натянулась. – Исключено! – решила она, – вот если бы Антон был здесь, я бы, пожалуй, рискнула.
– Не сравнить с нашей кухней, а? – обратилась она к собаке.
Пифке завилял хвостом. Но тут вернулся Антон и спросил:
– А вы с Пифке не хотите посидеть в комнате, пока мы с мамой будем есть?
Кнопка кивнула и схватила Пифке за ошейник.
– У мамы вид еще совсем больной, – предупредил мальчик, – но я очень тебя прошу, не вздумай сказать ей об этом.
Хорошо, что Антон подготовил Кнопку. Его мама, бледная-бледная, сидела в кровати, вид у нее был несчастный. Она приветливо поздоровалась с Кнопкой и добавила:
– Как мило, что ты пришла к нам.
Кнопка сделала книксен и в свою очередь сказала:
– Приятного аппетита, фрау Антон. Вы прекрасно выглядите. Как ваше драгоценное здоровье?
Мальчик расхохотался, подоткнул матери под спину еще одну подушку и поправил Кнопку:
– Мама вовсе не фрау Антон. Антон только мое имя.
– Ох, уж эти мужчины, – в отчаянии проговорила Кнопка, закатывая глаза. – Разве на них можно сердиться, вы согласны, сударыня?
– Никакая я тебе не сударыня, – ответила мать Антона, – я просто фрау Гаст.
– Гаст, – повторила Кнопка, – ну конечно же, и на дверной табличке написано «Гаст». Кстати, очень красивая фамилия.
Девочка вознамерилась, все, что видит здесь, считать красивым, чтобы не обидеть Антона и его маму.
– Ну как, мама, вкусно? – спросил Антон.
– Отлично, мой мальчик! – ответила больная, уплетая за обе щеки. – Ну ничего, завтра я сама займусь готовкой. А то у тебя уже и поиграть времени нет. Да и домашние задания от этого страдают. Вчера он даже приготовил бифштекс по-германски, – сообщила она Кнопке.
А Антон опустил лицо в тарелку, чтобы не видно было, как его радует похвала.
– А я в готовке совсем не разбираюсь, – поведала Кнопка. – У нас готовит толстая Берта, она весит целых сто восемьдесят фунтов. Но зато я умею играть в теннис.
– А у ее отца есть машина с шофером, – доложил Антон.
– Если хочешь, как-нибудь мы тебя тоже покатаем. Директор – славный малый, – сказала Кнопка. – Директор – это мой папа, – пояснила она.
– У него мерседес, – здоровенный лимузин, и кроме того, у них десять комнат, – расписывал Антон.
– Но у вас тоже очень хорошо, фрау Гаст, – сказала Кнопка и посадила Пифке на кровать.
– А откуда вы друг дружку знаете? – спросила фрау Гаст.
Антон наступил Кнопке на ногу и ответил:
– Знаешь, мы просто однажды разговорились на улице и сразу друг другу понравились.
Кнопка кивком головы подтвердила его слова и искоса взглянув на Пифке, заявила:
– Господа, Пифке нужно на улицу.
Фрау Гаст сказала:
– Да и вам, ребятки, тоже неплохо будет немножко погулять. А я еще полежу.
Антон отнес тарелки на кухню и взял свою кепку. Когда он опять зашел в спальню, мать заметила:
– Антон, тебе пора постричься.
– Ну нет! – воскликнул он, – только не это! От стрижки волосы падают за воротник и потом так щекотно…
– Дай-ка сюда кошелек, – потребовала мама. – И без разговоров отправляйся стричься.
– Что ж, если тебе это так важно, – сказал он; – схожу, ладно. Но деньги у меня свои есть.
Мать как-то странно на него взглянула и он поспешил добавить:
– Я на вокзале помогал таскать чемоданы.
Он поцеловал мать в щеку и посоветовал ей заснуть покрепче, укрыться потеплее, ни в коем случае не вставать и так далее.
– Слушаюсь, господин доктор, – сказала она и подала руку Кнопке.
– Поправляйтесь поскорее, – сказала девочка на прощание. – Пошли, Антон, Пифке не может больше ждать.
Пифке сидел у двери, неотрывно глядя на дверную ручку, словно хотел ее загипнотизировать. Все трое расхохотались. И наконец дети, очень довольные, вышли на улицу.
РАССУЖДЕНИЕ ВТОРОЕ
О ГОРДОСТИ
Я не знаю, что вы обо всем этом думаете. По-вашему, правильно, что мальчик готовит? Что, повязавшись материнским передником, он чистит картошку, кладет ее в котелок, посыпает солью и все такое прочее?Пауль, с которым я говорил об этом, заявил мне:
– Я бы не стал готовить. Даже и не подумал бы.
– Гм, – сказал я. – А если бы твоя мама лежала больная и врач предписал бы ей хорошо и регулярно питаться, а то она может умереть…
– Тогда ладно, – поспешил ответить Пауль, – тогда бы я тоже стал куховарить, вроде вашего Антона. Но наверное мне все равно было бы стыдно. Готовка – не мужское дело.
– Вот если бы ты играл в куклы, забавлялся кукольными кастрюльками, у тебя и впрямь были бы основания стыдиться, – заметил я, – но если ты заботишься о том, чтобы твоя больная мама вовремя ела, то этим можно только гордиться. И, кстати, гораздо больше, чем прыжком в длину на четыре метра.
– Четыре двадцать, – уточнил Пауль.
– Вот видишь! – воскликнул я, – этим ты уже умеешь гордиться!
Немного погодя он сказал мне:
– Я все обдумал. Возможно, мне не было бы стыдно, если бы меня застали за готовкой. Но все-таки лучше, чтобы никто меня при этом не видел. Я, наверное, запер бы кухонную дверь. А кстати, мама моя ничем не больна. А если бы она все-таки заболела, мы пригласили бы приходящую прислугу. Чтобы она готовила.
Вот упрямая башка, вы не находите?
Глава третья
СОБАКА БРЕЕТСЯ
– Опять он уперся, – пожаловалась она Антону.
– Дай-ка мне, – сказал тот, – сейчас все будет в порядке.
Он выхватил у Кнопки поводок, вытащил из кармана белый носовой платок и снова засунул в карман, но так, чтобы виден был его кончик.
– Пифке! – позвал он.
Песик поднял голову, с любопытством поглядел на белый кончик и подумал: пожалуй, это можно будет съесть. И едва Антон сдвинулся с места, Пифке потрусил за ним, не сводя глаз с платка и взволнованно принюхиваясь.
– Блеск! – одобрила Кнопка. – Роскошная идея. Надо взять на заметку.
– Ну и как тебе наш дом? – спросил мальчик. – Довольно жуткий, да?
– Да, вид у него немного заблошенный.
– Какой? – не понял он.
– Заблошенный, – повторила она. – Тебе нравится это слово? Я сама его придумала. Я иногда изобретаю новые слова. Теплометр, это тоже я придумала.
– Теплометр вместо термометра? – воскликнул он. – Это не так уж плохо!
– Еще бы! – сказала Кнопка. – А давай играть в смешки.
Она не стала ждать, согласится он или нет, а просто взяла его за руку и запричитала:
– Ой-ой-ой, – мне совсем не до смеху, мне очень, очень грустно.
Антон удивленно воззрился на нее. Она наморщила лоб и сделала большие глаза.
– Ой-ой-ой, мне совсем не до смеху, мне очень, очень грустно, – повторила она, потом толкнула Антона и прошептала: – Тебе тоже грустно.
Антон решил доставить ей удовольствие.
– Ой-ой-ой, – застонал он, – мне совсем не до смеху, мне очень-очень грустно.
А так как они смотрели друг на друга и у обоих на лицах была мировая скорбь, они начали хохотать во все горло.
– Ой-ой-ой, мне совсем не до смеху, – опять завел Антон и они еще пуще развеселились.
Наконец, они уже просто не могли смотреть друг на друга. Они заливались хохотом, стонали, хихикали, не могли остановиться и в конце концов чуть не задохнулись. Возле них уже стали останавливаться прохожие.
А Пифке сидел на месте. «Ну, похоже, они совсем спятили», – думал он. Кнопка взяла его на руки. И они пошли дальше, не решаясь даже взглянуть друг на друга. Кнопка еще несколько раз прыснула, но потом это прошло.
– Вот это да! – сказал Антон. – Я даже устал. Чуть не помер со смеху. – И он смахнул слезы с глаз.
Тем временем они дошли до парикмахерской и поднялись на несколько ступенек. Парикмахерская была совсем маленькой.
– Здравствуйте, господин Хабекус, – сказал Антон. – Мне надо подстричься.
– И впрямь пора. Садись, сынок, – сказал господин Хабекус. – Как мама?
– Спасибо. Ей уже лучше. А вот с деньгами пока не лучше.
– Значит, как и в прошлый раз, двадцать пфеннигов задатку, остальное в рассрочку, спереди немного длиннее, знаю, знаю. А маленькая фройляйн что желает?
– Я просто зритель, – объяснила Кнопка. – Я вам мешать не буду.
Господин Хабекус повязал Антона большим белым полотенцем и защелкал ножницами.
– Тебе уже щекотно? – в нетерпении спросила Кнопка.
Но так как Антон не отвечал, а тихо сидел, как мышка, она тут же придумала себе новое занятие. Посадив Пифке на соседнее кресло, Кнопка повязала его полотенцем и намылила ему мордочку. Пифке сперва принял пену за взбитые сливки, но поскольку эта белая штука оказалась совсем невкусной, он с отвращением спрятал язык и затряс головой.
Кнопка сделала вид, что бреет его. Указательным пальцем она аккуратненько снимала пену с собачьей шерсти, пританцовывая, сновала вокруг и как заправский парикмахер беседовала с клиентом.
– Да уж, – говорила она таксе, – ну и времена нынче! Мой палец достаточно острый? Ну и времена! Это уж слишком, вы же понимаете, что я имею в виду. Вообразите себе, – будьте добры, чуть-чуть поверните голову, – ах да, вообразите себе, прихожу я вчера домой, а у моей жены родилась тройня, и все три девочки. А на головках – рыжая трава. Ну как тут не спятить? А сегодня с самого утра открываю парикмахерскую, а там уже стоит судебный исполнитель и заявляет мне, что должен забрать у меня зеркало. Я его спрашиваю, почему? Вы, говорю, хотите меня совсем доконать? А он говорит: мне очень жаль, но меня послал министр финансов. Дело в том, что вы совсем не едите ревеня. Вы чем-то недовольны, господин Пифке? А кстати, откуда у вас такой дивный загар? Ах, вот что, вы пользуетесь «горным солнцем».[1] Через полчаса сюда явится господин министр, собственной персоной. Мы договорились, что я целую неделю буду брить его бесплатно, десять раз в день. Да, у него страшно быстро растет борода. Одеколончику не угодно ли? Цеппелин[2] подыскивает для своего путешествия на Северный полюс парикмахера, страдающего морской болезнью, парикмахер ему нужен, чтобы стричь белых медведей. Хотите, я привезу вам шкуру белого медведя? Пудры не желаете?
Кнопка обсыпала пудрой собачью мордочку и Пифке с омерзением уставился в зеркало. Парикмахер, господин Хабекус, давно забыл, что ему надо стричь Антона, а тот так и трясся от удовольствия и хохота. Кнопка же, напротив, была убийственно серьезна. И для разнообразия принялась вслух читать все, что было написано на табличках и плакатах, развешанных в парикмахерской. Иногда она нарочно путала тексты.
– Используйте крепкие новые прически. В моей парикмахерской вы получите все специальные призы за оригинальные статьи, если вы довольны обслуживанием, скажите об этом своим знакомым, здесь можно проколоть уши, если вы недовольны, скажите об этом мне, с лысинами покончено, последний крик моды, по воскресеньям открыто с 8 до 10, господа, старайтесь стричься в будние дни, мозоли перед употреблением следует продезинфицировать, бритвы – это ненужные муки, берегитесь зубных камней…
Она читала всю эту белиберду монотонно, нараспев, словно декламировала стихи.
Пифке, смертельно уставший, зевнул, свернулся клубочком и задремал.
– Девчонка – первый сорт, вы не находите? – спросил Антон господина Хабекуса.
– Нет уж, благодарю покорно! – отвечал парикмахер. – Еще два таких дня, и я начну видеть чертей.
Наконец, он взял себя в руки и снова защелкал ножницами. Ему хотелось как можно скорее покончить со стрижкой, чтобы избавиться от несносной девчонки. У него были слабые нервы.
Тут заявился еще один клиент, толстяк в белом фартуке мясника.
– Минутку, господин Бульрих, – сказал ему парикмахер.
Антон напряженно всматривался в зеркало, чтобы ничего не упустить. Мясник кивнул и опустился в соседнее кресло. Кнопка немедленно взялась за него.
– Милый господин Бульрих, – обратилась она к толстяку, – вы умеете петь?
Мясник приосанился, смущенно покрутил толстыми как сосиски пальцами и покачал головой.
– О, какая жалость! – проговорила Кнопка. – А то бы мы вдвоем спели что-нибудь такое, красивое, в четыре голоса. Ну, а хотя бы стихотворение вы можете прочитать? «Кто твой хозяин, дивный лес?» или «Погребен в земле сырой»?
Господин Бульрих снова покачал головой и скосил глаза на газету, висевшую на крючке. Но взять ее в руки не решился.
– Теперь последний вопрос, – не унималась Кнопка, – вы умеете делать стойку на руках?
– Нет, – решительно и твердо ответил господин Бульрих.
– Нет? – озабоченно переспросила Кнопка. – Вы на меня не обижайтесь, но с таким отсутствием всяких талантов я сталкиваюсь впервые в жизни!
И повернувшись спиной к бесталанному мяснику, она подошла к помиравшему от беззвучного смеха Антону.
– Вот они, эти взрослые, – сказала она своему другу. – Мы должны все уметь, считать, петь, вовремя ложиться спать и кувыркаться, а они сами во всем этом ни в зуб ногой! А кстати, у меня зуб шатается, хочешь посмотреть?
Она широко открыла рот и кончиком языка дотронулась до шатающегося зуба.
– Надо его выдрать, – сказал Антон. – Берешь крученую нитку, делаешь петельку вокруг зуба, другой конец привязываешь к дверной ручке, а потом быстро открываешь дверь. Раз и готово!
– Какой же ты молодец, Антон! – восхитилась Кнопка и одобрительно похлопала его по плечу. – А черную или белую?
– Что? – не понял Антон.
– Нитку!
– Белую, – сказал Антон.
– Ладно, я еще подумаю, – решила Кнопка. – Вы скоро закончите, господин Хабекус?
– Скоро, – отвечал парикмахер. Затем, повернувшись к господину Бульриху, заметил: – Трудный ребенок эта девочка, вы согласны?
На улице Кнопка, схватив Антона за руку, спросила:
– Это было ужасно, да?
– Это было здорово! – сказал он. – Только в другой раз я тебя с собой не возьму.
– Только попробуй! – оскорбилась Кнопка и выпустила его руку.
Они были уже возле моста Вейдендамм. Кнопка беседовала с Пифке, но долго вынести молчание Антона она не могла.
– А чем вообще-то больна твоя мама? – спросила она.
– У нее что-то выросло внутри. Ее положили в больницу и вырезали эту штуку. Я каждый день ее там навещал. Господи, как же она ужасно выглядела, худющая и желтая-прежелтая. А сейчас она уже две недели дома лежит. Ей теперь лучше. В больнице сестры были очень добры ко мне, наверное, думали, что мама умрет.
– А что же у нее такое выросло? – спросила Кнопка, – Растение, что ли, с листочками, цветочками и в глиняном горшке, да? Может, она по ошибке что-то проглотила?
– Конечно нет, я бы знал, – сказал Антон. – Нет, просто что-то выросло внутри. Само по себе.
– А что? Герань или остролист? – любопытничала Кнопка.
– Да нет, это что-то из мяса и кожи. Если это не вырезать, человек умрет.
Немного погодя Кнопка вдруг остановилась, схватилась за живот и простонала:
– Антон, милый Антон, у меня вот тут жмет. Знаешь, наверное, у меня в животе тоже что-то выросло. Я думаю, маленькая елочка. Я так люблю елочки.
– Нет, – ответил Антон, – у тебя там не дерево, а птица!
РАССУЖДЕНИЕ ТРЕТЬЕ
О ФАНТАЗИИ
Вы наверняка уже поняли, что Кнопка – девочка довольно занятная. Она делает книксен стене в гостиной и продает ей спички, она рядится и тащит за собой таксу на сковородке, кладет песика в постель и внушает ему, что он волк и, следовательно, должен ее, Кнопку, съесть. Она предлагает мяснику Бульриху спеть с ней в четыре голоса. И наконец, она убеждает себя, что внутри у нее что-то выросло. Она внушает себе то, чего сроду не бывает, а если и бывает, то совсем-совсем по-другому.Я однажды читал о человеке, наделенном богатой фантазией, которому часто снились очень явственные сны. Например, один раз ему приснилось, что он прыгает из окна. И вдруг он просыпается и обнаруживает, что и в самом деле лежит на улице! К счастью, он жил на первом этаже. Но вы только представьте себе, что было бы, живи он четырьмя этажами выше! Тут уж его фантазия могла стать опасной для жизни. Фантазия чудесное свойство, но ее надо держать в узде.
Глава четвертая
РАЗНОГЛАСИЯ
Фройляйн Андахт была так тоща и долговяза, что уже и не чаяла когда-нибудь заполучить жениха, а теперь у нее есть жених, уже целых две недели. Если бы он еще не был так суров со своею невестой! Он непрестанно ею командовал, и если она не сразу подчинялась, смотрел на нее так зловеще, что у нее со страху шевелились уши.
– Ну, скумекала наконец? – спросил жених, перегнувшись через столик и злобно сверкая глазами.
– Ты и вправду хочешь это сделать, Роберт? – испугалась она. – У меня в сберегательной кассе есть двести марок, они в твоем распоряжении.
– На что мне твои гроши, глупая коза! – возмутился он. Из этих слов можно заключить, что он был не слишком благородным кавалером. – Чтоб завтра план был у меня.
Фройляйн Андахт преданно кивнула.
Тут к столику подошли Кнопка с Антоном.
– Вот это и есть Роберт-Дьявол,[3] – сказала Кнопка Антону, указывая на жениха.
– Кнопка! – возмущенно воскликнула фройляйн Андахт.
– Оставь ее! – вступился жених, деланно улыбаясь. – Она же просто шутит, наша маленькая принцесса. Надо же, до чего славный пинчер, – сказал он и потянулся погладить таксу.
Но Пифке раскрыл пасть, зарычал и собрался тяпнуть жениха.
Наконец, и дети уселись за столик. Жених хотел было заказать им горячий шоколад, но Антон сказал:
– О нет, сударь, не стоит из-за нас так тратиться.
Снова заиграл оркестр и фройляйн Андахт пошла танцевать со своим Робертом. Дети остались за столиком.
– Может и мы потанцуем? – предложила Кнопка.
Но Антон решительно отклонил это предложение.
– Знаешь, не нравится мне этот Роберт, – заявил он.
– Правда? Тебе тоже? – воскликнула Кнопка. – У него глаза как кончики отточенных карандашей. Пифке он тоже не нравится. А вообще-то здесь распрелественно!
– Распрелественно? – переспросил Антон. – Ах, это опять твое изобретение!
Кнопка кивнула.
– Послушай, Антон, есть еще один человек, который мне очень не нравится. Сын нашего привратника. Он сказал, что если я не дам ему десять марок, он все расскажет моему отцу. Его зовут Готфрид Клеппербейн.
– Э, да я его знаю, – сказал Антон. – Он в нашей школе учится, только на класс старше. – Ну, погоди, я его так взгрею!
– Вот здорово! – завопила Кнопка. – Да, но он же больше тебя.
– Ну и пусть! Я ему все ребра пересчитаю! – заявил Антон.
А фройляйн Андахт тем временем танцевала со своим женихом. Кроме них в кафе танцевали еще две пары. Роберт, злобно косясь на детей, прошептал:
– Уведи этих сопляков с глаз долой! А завтра после обеда опять здесь встретимся. Что ты должна принести, а?
– План, – проговорила фройляйн Андахт. Это прозвучало так, словно ее голос обо что-то споткнулся.
На улице фройляйн Андахт сказала:
– Ты просто кошмарный ребенок! Так рассердить моего жениха…
Кнопка ничего ей не ответила, а только вылупила глаза, стараясь рассмешить Антона.
Фройляйн Андахт обиделась. Подхватив Пифке, она побежала так, словно ей платили за скорость. Они не успели оглянуться, как оказались возле дома, где жила Кнопка.
– Значит, сегодня вечером увидимся, – сказала девочка.
Антон кивнул. Пока они там стояли, в дверях как бы ненароком, возник Готфрид Клеппербейн и собрался было пройти мимо.
– А ну постой! – крикнул Антон. – Мне надо тебе кое-что сказать, очень важное.
Готфрид Клеппербейн остановился.
– А ты ступай домой! – приказал Антон.
– Ты ему ребра будешь пересчитывать? – осведомилась она.
– Это не для женских глаз, – отвечал Антон.
Фройляйн Андахт с Кнопкой вошли в подъезд. Кнопка остановилась сразу за дверью и прильнула к дверному стеклу. Антон этого не заметил.
Он обратился к Клеппербейну:
– Слушай, ты, если еще раз полезешь к малышке с угрозами, будешь иметь дело со мной. Она находится под моей защитой, ясно тебе?
– Тили-тили-тесто, жених и невеста! – заржал Клеппербейн. – Ты, видать, совсем сбрендил!
И в ту же минуту он получил такую оплеуху, что не удержался и сел на мостовую.
– Ну, погоди, ты у меня дождешься! – заорал он, вскакивая. Но тут же схлопотал и вторую оплеуху, уже с другой стороны, и снова опустился на мостовую. – Ну погоди, дождешься! – повторил он, предусмотрительно оставшись сидеть.
Антон сделал к нему шаг.
– Сегодня я с тобой говорил еще по-хорошему, – предупредил он. – Но если я еще что-то о тебе услышу, тогда пеняй на себя!
С этими словами он прошел мимо Готфрида Клеппербейна, даже не удостоив его взглядом.
– С ума сойти, – пробормотала Кнопка, стоя за дверью, – чего только этот парень не умеет!
А фройляйн Андахт давно уже была дома. Когда она проходила мимо кухни, ее окликнула толстая Берта, которая, сидя на стуле, чистила картошку.
– Идите-ка сюда!
Фройляйн Андахт очень этого не хотелось, но она все-таки вошла в кухню. Дело в том, что она побаивалась Берты.
– Слушайте, – начала Берта, – я хоть и живу в мансарде под самой крышей, но я всегда замечаю, если тут что-то не в порядке. Не будете ли вы так любезны объяснить мне, отчего это ребенок в последнее время такой бледный, да еще у него и круги под глазами? И почему это утром он ни в какую не хочет подниматься с постели?
– Кнопка растет, – объяснила фройляйн Андахт, – ей следует пить рыбий жир или железо.
– Вы у меня давно уже как кость в горле, – заявила Берта. – Но если я пронюхаю, что у вас какие-то тайны завелись, вы у меня сами напьетесь рыбьего жира! Целую бутылку выдуете!
– Вы слишком вульгарны и, следовательно, не можете меня обидеть.
– Я не могу вас обидеть? – переспросила толстая Берта, поднимаясь со стула. – Это мы еще посмотрим. Вы, баранья башка, верзила пройдошистая, жердина, наглячка худосочная, да вы…
Фройляйн Андахт зажала руками уши, и сощурившись от злости, помчалась по коридору. Ни дать ни взять жираф.
РАССУЖДЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
О МУЖЕСТВЕ
Сейчас мне хотелось бы немного поговорить о мужестве. Антон влепил две пощечины мальчишке, который был больше него. И можно было бы сказать, что Антон проявил мужество. Однако, это было не мужество, а ярость. И тут есть немалая разница.Быть мужественным можно, лишь будучи хладнокровным. Когда, к примеру, врач, чтобы убедиться в правильности своей теории, вводит себе опасные бактерии, а потом лечит себя вакциной, которую сам открыл, он проявляет истинное мужество. Когда полярный исследователь на собачьих упряжках едет к Северному полюсу в надежде на новые научные открытия, он проявляет мужество. И если профессор Пиккар на воздушном шаре поднимается в стратосферу, хотя до него еще никто так высоко не поднимался, он подлинно мужественный человек.
Вы следили за историей профессора Пиккара? Это было очень интересно. Он много раз пытался подняться ввысь, но ему это никак не удавалось, из-за неподходящей погоды. Газеты начали зубоскалить над ним. И люди смеялись, видя его фотографии. Но он все выжидал подходящего момента. Он был настолько мужественным человеком, что готов был терпеть любые насмешки, лишь бы не совершить второпях какой-нибудь глупости. Он не был ни безрассудно смелым, ни сумасшедшим, он был просто очень мужественным. Он хотел совершить научное открытие, а вовсе не прославиться.
Мужество не доказывают исключительно кулаками, надо еще голову иметь на плечах.
Глава пятая
КАЖДЫЙ САМ СЕБЕ ЗУБНОЙ ВРАЧ
Кнопка и Пифке до ужина были свободны. Кнопка взяла у Берты крученую белую нитку и сказала утомленной таксе, лежавшей в своей корзинке:
– Ты только взгляни, мой маленький!
Пифке взглянул. Усталый, он всегда бывал очень покладист.
Девочка оторвала нитку от катушки, завязала узелок, сделала петельку, накинула на шатающийся зуб, а другой конец нитки привязала к дверной ручке.
– Ну, шутки в сторону! – провозгласила Кнопка. – Брр!
И она стала медленно отходить от двери, покуда нитка не натянулась. Кнопка сделала еще шажок, жалобно застонала и состроила отчаянную гримасу. Затем опять подошла к двери, и нитка снова провисла.
– Ох, Пифке, Пифке, – пожаловалась Кнопка таксе, – это занятие не для меня, – и она вновь отошла от двери, но заныла еще до того, как нитка натянулась. – Исключено! – решила она, – вот если бы Антон был здесь, я бы, пожалуй, рискнула.