Кестнер Эрих. Кнопка и Антон

   Прислонясь к двери, она что-то напряженно обдумывала. А потом отвязала нитку от дверной ручки.
   – Дай лапку! – потребовала она. Но Пифке этого еще не умел. Тогда Кнопка нагнулась, подняла Пифке и посадила его на свою домашнюю парту и привязала свободный конец нитки к задней лапе Пифке. – А теперь спрыгни вниз! – попросила она.
   Но Пифке вместо этого лишь свернулся клубочком на парте, решив, что здесь можно будет хорошенько выспаться.
   – Прыгай! – сурово приказала Кнопка и, покорная судьбе, закрыла глаза.
   Песик навострил уши, насколько это позволяла их форма. Однако, о том, чтобы спрыгнуть, не было и речи. Кнопка открыла глаза. Заранее припасенный страх оказался напрасным. Тогда она пихнула Пифке и тому ничего другого не оставалось, как спрыгнуть на пол.
   – Вырвал зуб? – спросила его Кнопка. Собака этого не знала. Кнопка сунула палец в рот.
   – Нет, – сказала она. – Нитка слишком длинная, малыш.
   Зажав Пифке под мышкой, она взгромоздилась на сиденье парты, а Пифке поставила на парту.
   – Если и это не поможет, – пробормотала она, – я дам усыпить себя хлороформом.
   Она пихнула Пифке, тот кубарем скатился с парты, а Кнопка резко выпрямилась.
   – Ой! – вскрикнула девочка. Во рту она ощутила вкус крови.
   Пифке побежал к своей корзинке. Он рад был освободиться от привязи. Кнопка смахнула с глаз несколько слезинок.
   – Ах, Антон, Антон, – проговорила она, ища носовой платок, а найдя, сунула платок в рот и прикусила его.
   Через край собачьей корзинки свисала крученая нитка, посреди комнаты валялся маленький белый зуб. Кнопка освободила таксу от нитки, подняла с полу зуб и пустилась в пляс. Затем помчалась к фройляйн Андахт.
   – Я вырвала зуб, я вырвала зуб!
   Фройляйн Андахт поспешно прикрыла левым локтем лист бумаги. В правой она держала карандаш.
   – Ах вот как? – сказала она. И ни словечка больше.
   – Что это с вами? – осведомилась Кнопка. – Вы уже несколько дней какая-то странная, разве вы сами не замечаете? Что у вас стряслось? – Стоя подле гувернантки, она краешком глаза глянула на бумагу и сказала так, словно была дедушкой фройляйн Андахт. – Ну-ка выкладывайте, что у вас на сердце?
   Но фройляйн Андахт вовсе не желала исповедоваться.
   – А кстати, когда у Берты выходной? – спросила она.
   – Завтра, ответила Кнопка. – А зачем вам это знать?
   – Просто так, – объяснила гувернантка.
   – Просто так! – раздраженно воскликнула Кнопка. – Обожаю такие ответы.
   Но из гувернантки сегодня ничего вытянуть не удавалось. Каждое слово было как на вес золота. Тогда Кнопка сделала вид, что споткнулась и, чтобы удержаться на ногах, схватилась за руку фройляйн Андахт. Лист бумаги приоткрылся. Он весь был расчерчен на прямоугольники. На одном было написано «Гостиная». На другом «Кабинет». Но тут же на лист вновь легли большие костлявые руки гувернантки.
   Кнопка никак не могла взять в толк, что бы это значило, и решила вечером непременно рассказать обо всем Антону. Может, он поймет, что к чему.
   Полтора часа спустя девочка уже лежала в постели. Гувернантка сидела рядом и читала ей сказку про Грязнослова и его жену.
   – Вот видите, – сказала Кнопка, – Грязнослов и его жена похожи как близнецы. Я была кругом права сегодня днем. Если бы у меня была близняшка, и ее звали бы Карлинхен, мы тоже выигрывали бы все соревнования на уроках гимнастики.
   Вскоре в комнату зашли родители. Мать была в красивом вечернем платье из шелка и в золотых туфельках, а отец в смокинге. Оба поцеловали дочку на сон грядущий и фрау Погге сказала:
   – Спи спокойно, моя радость.
   – Будет сделано, – отвечала Кнопка. Отец присел было на краешек кровати, но жена торопила его:
   – Идем скорее, генеральный консул любит точность.
   Девочка кивнула отцу.
   – Директор, не глупи! – напутствовала она его.
   Едва родители ушли, как Кнопка вскочила с кровати и закричала:
   – Пошли, скорее!
   Фройляйн Андахт кинулась в свою комнату и достала из комода старое драное платьишко. И отнесла его Кнопке. Сама же надела юбку, всю в заплатах, и до ужаса выцветший зеленый джемпер.
   – Ты готова? – спросила гувернантка.
   – Конечно! – с удовольствием отозвалась Кнопка. При этом вид у нее в надетых лохмотьях был прежалкий. – Вы забыли повязать платок, – напомнила она.
   – Куда ж я его позавчера положила? – спросила фройляйн Андахт, однако довольно быстро нашла платок, надела на голову, нацепила синие очки, вытащила из-под дивана кошелку и в таком вот виде обе на цыпочках выбрались из дома.
   Минут через десять после их ухода толстая Берта собралась подняться к себе в мансарду, и двигаясь, по мере своих возможностей, тихо, подошла к дверям детской и едва слышно постучала. Но никто не ответил.
   – Неужто она уже спит, моя лапочка? – спросила себя Берта. – Наверное, просто притворяется. А я-то хотела дать ей кусок свежего пирога, но с тех пор, как в доме водворилась эта дрянь Андахт, дурища поганая, я уж и сама себе не верю. На днях я только приоткрыла дверь в детскую, а она тут же на меня хозяйке наябедничала. Сон до полуночи, видите ли, самый лучший, и его, видите ли, ни в коем разе нельзя нарушать. Вот мура так мура! Сон до полуночи! У Кнопки иной раз такой вид, словно она и вовсе не спит по ночам. И потом все эти кривлянья да шушуканья! Не знаю, но с некоторых пор все это кажется мне очень и очень странным. Если бы не директор и Кнопка, я давно бы отсюда сбежала.
   – Ты у меня дождешься! – пригрозила она Пифке, который не вылезая из своей корзины у Кнопкиной двери, прыгал, пытаясь дотянуться до пирога. – А ну, ложись, шавка поганая, и посмей только тявкнуть! Вот тебе кусок, но чтоб ни звука! У тебя у одного в этом доме еще не завелось секретов!

РАССУЖДЕНИЕ ПЯТОЕ

О ЛЮБОПЫТСТВЕ

   Когда моя матушка читает роман, она делает так: прочитав первые двадцать страниц, она смотрит в конец, затем пролистывает середину, короче говоря, только обследовав книгу со всех сторон, она читает ее от начала до конца. Зачем она так делает? Просто, чтобы спокойно читать роман, она должна знать, чем же он кончится. Иначе ей не будет покоя! Ни в коем случае не следуйте этой привычке. А если вы все же привыкли так делать, постарайтесь отвыкнуть! Ладно?
   Ведь это все равно что за две недели до Рождества залезть в мамин шкаф, чтобы узнать, какие подарки вам приготовлены. И когда, наконец, вас зовут, чтобы вручить рождественские дары, вы уже все наперед знаете. Разве это не ужасно? Вам бы удивиться, обрадоваться, а вы все давным-давно знаете, и родители удивляются, отчего это вы так мало радуетесь. А в результате праздник испорчен и для вас и для родителей.
   А ведь и за две недели до праздников, когда вы залезли в шкаф и нашли подарки, вы тоже особой радости не испытали, боясь, что вас застигнут на месте преступления. Надо уметь ждать. Излишнее любопытство убивает радость.

Глава шестая
ДЕТИ РАБОТАЮТ В НОЧНУЮ СМЕНУ

   Вы знаете мост Вейдендамм? Видели вы его вечером, когда под темным небом мерцают огни реклам? Фасады Комише Опер и Адмиралтейства буквально усыпаны пестрыми светящимися надписями, повсюду сверкают витрины. На одной из крыш по другую сторону Шпрее мигает тысячами лампочек реклама знаменитого стирального порошка – огромный котел, над которым поднимается пар, кипенно-белая рубашка парит в воздухе, подобно симпатичному призраку. Одна пестрая картина сменяет другую. А дальше, над домами на Шиффбауэрдамм, высится фронтон Большого драматического театра.
   По мосту мчатся вереницы автобусов. На заднем плане виден вокзал на Фридрихштрассе. По эстакадам городской железной дороги мчатся поезда с ярко освещенными окнами, исчезая в ночи, подобно ослепительным змеям. Иногда небо становится розовым от зарева великого множества огней, сияющих внизу.
   Берлин прекрасен, а особенно здесь, на этом мосту, и уж тем более по вечерам! По Фридрихштассе сплошным потоком идут машины. Блещут фонари и прожекторы. На тротуарах толпы людей. Поезда свистят, автобусы громыхают, машины сигналят, люди говорят и смеются. Да, дети, вот это жизнь!
   На мосту стоит тощая нищенка в темных очках. Она держит в руках кошелку и несколько коробков спичек. Рядом с нею делает книксен маленькая девочка в драном платьишке.
   – Спички, господа, купите спички! – выкрикивает девочка дрожащим голоском. Но люди проходят мимо.
   – Будьте же милосердны к бедным людям! – жалобно молит девочка, – всего десять пфеннигов за коробок!
   Подходит какой-то толстяк и сует руку в карман.
   – Мама еще такая молодая, а уже совсем ослепла. Три коробка за двадцать пять! – лепечет девочка.
   Толстяк сует ей грошик и идет дальше.
   – Благослови вас Господь, милая дама! – вопит девочка.
   И тут же получает нахлобучку от тощей нищенки.
   – Это же был мужчина, а не дама, дуреха ты эдакая! – сердито ворчит женщина.
   – Так вы слепая или нет? – обиженно спрашивает девочка. Но тем не менее снова делает книксен и выкрикивает дрожащим голосом: – Спички! Купите спички!
   На этот раз грошик ей дала пожилая дама и ласково улыбнулась.
   – Дело процветает! – шепчет девочка. – У нас уже две марки тридцать, а продали всего пять коробков. – И вновь жалобно причитает: – Будьте же милосердны к бедным людям. Коробок всего десять пфеннигов.
   Вдруг она начинает радостно подпрыгивать на месте и машет кому-то рукой.
   – Антон на той стороне! – сообщает она нищенке. И вновь поникнув, делает книксен и причитает так, что прохожим делается жутко.
   – Спасибо, спасибо вам! – говорит она.
   А капитал растет. Она бросает деньги в кошелку. Упав на другие монеты, они весело звякают.
   – И вы все деньги отдадите своему жениху? – интересуется девочка. – Но это же курам на смех!
   – Заткнись, – приказывает женщина.
   – Но ведь я права! – настаивает Кнопка. – Чего ради мы тут торчим каждый вечер и ворон считаем?
   – Ни слова больше! – злобно шипит женщина.
   – Спички, господа, купите спички! – вновь заводит Кнопка.
   Люди все идут и идут.
   – Лучше бы мы что-нибудь дали Антону, а то ему до субботы на той стороне стоять, а там дела плохо идут. Ой, – вдруг пискнула она, словно кто-то наступил ей на ногу. – Клеппербейн идет, вот скотина!
   Антон стоял на другой, плохой стороне моста, там было гораздо меньше прохожих. Он держал перед собой маленький раскрытый чемоданчик и когда кто-то шел мимо, говорил:
   – Шнурки для ботинок не желаете, черные и коричневые!? Спички тоже всегда пригодятся, будьте любезны!
   Но он был бездарным торговцем. Не умел он причитать на людях. Ему больше всего хотелось плакать, какой уж тут смех. Он обещал домовладельцу послезавтра заплатить за квартиру пять марок, да и на еду деньги опять кончились. А завтра надо обязательно купить маргарин, да и четверть фунта ливерной колбасы тоже не помешает. Так он запланировал.
   – Тебе давно пора спать, а не здесь околачиваться, – заметил какой-то прохожий. Антон удивленно глянул на него.
   – А мне больше нравится просить милостыню, – буркнул он.
   Мужчине стало немножко стыдно.
   – Да ладно, ладно, – сказал он. – Ты только не сердись, парень.
   И он дал Антону монетку. Целых пятьдесят пфеннигов!
   – Премного благодарен, – сказал Антон и сунул ему шнурки.
   – Я со шнурками обувь не ношу! – сказал мужчина и приподняв на прощание шляпу, быстро ушел.
   Антон, обрадованный, глянул на другую сторону моста, туда, где стояла его подружка. Э, да никак это Клеппербейн? Он захлопнул чемоданчик и ринулся на другую сторону. Готфрид Клеппербейн стоял и с наглым видом смотрел на Кнопку и фройляйн Андахт. Кнопка, правда, показала язык привратницкому сыну, но фройляйн Андахт вся тряслась с перепугу. Антон врезал ему по заднице. Наглый мальчишка резко обернулся, но увидев перед собой Антона Гаста, сразу вспомнил давешние оплеухи и обратился в бегство.
   – Ну, от этого типа мы отделались! – сказала Кнопка и протянула Антону руку.
   – Пошли отсюда! – сказала фройляйн Андахт. – Давайте зайдем в ресторан-автомат. Антона я тоже приглашаю.
   – Браво! – воскликнула Кнопка и схватив мальчика за руку, припустилась бежать.
   Но фройляйн Андахт подозвала ее к себе.
   – А кто же меня-то поведет? И что подумают люди, если я в своих темных очках тоже бегом побегу?
   Итак, Кнопка взяла гувернантку за руку и поволокла за собою вниз по Фридрихштрассе к Ораниенбургским воротам.
   – Сколько ты нынче заработал? – спросила она Антона.
   – Пятьдесят девять пфеннигов, – печально ответил мальчик. – Какой-то господин дал мне пятьдесят пфеннигов, а не то я вообще остался бы на бобах.
   Кнопка что-то сунула ему в руку.
   – Спрячь! – таинственно прошептала она.
   – В чем дело? – подозрительно осведомилась фройляйн Андахт.
   Кнопка возмутилась.
   – Что за неуместное любопытство? Я же не спрашиваю вас, зачем вы делаете какие-то странные чертежи.
   Тут уж фройляйн Андахт как воды в рот набрала.
   Улица была уже довольно пустынной. Гувернантка сняла темные очки и отпустила Кнопкину руку. Они свернули за угол, потом еще раз и еще. И вот они у цели.

РАССУЖДЕНИЕ ШЕСТОЕ

О БЕДНОСТИ

   Лет сто пятьдесят тому назад парижская беднота собралась в Версале, где жил французский король и его жена, королева. Это была демонстрация, ну, вы же знаете, что это такое. Бедняки стояли перед дворцом и кричали: «У нас нет хлеба! У нас нет хлеба!»
   Королева Мария-Антуанетта, стоя у окна, спросила у одного офицера в высоком чине:
   – Чего хотят эти люди?
   – Ваше величество, – отвечал офицер, – они хотят хлеба, у них очень мало хлеба, а они очень голодны.
   Королева удивленно покачала головой.
   – Им не хватает хлеба? – переспросила она. – Пусть тогда едят пирожные!
   Вы, вероятно, подумали, что она сказала это, желая посмеяться над бедными людьми? Нет, она просто не знала, что такое бедность! Она полагала, что если вдруг почему-либо не хватает хлеба, то можно съесть пирожное. Она не знала своего народа, не знала нужды и год спустя ей отрубили голову. Вот чем для нее это все закончилось.
   А не думаете ли вы, что с бедностью легче было бы покончить, если бы богатые дети уже с младых ногтей знали, как плохо живется беднякам? Не кажется ли вам, что тогда богатые дети сказали бы себе: вот когда мы вырастем и вступим во владение банками, поместьями и фабриками наших отцов, рабочим станет жить легче! Потому что в свое время дети рабочих были их товарищами по играм и забавам…
   Вы верите, что такое возможно?
   Хотите помочь осуществить это?

Глава седьмая
ФРОЙЛЯЙН АНДАХТ НАПИВАЕТСЯ

   В ресторане-автомате сидело и стояло множество самых странных личностей, и Кнопка обожала сюда ходить, ей это казалось в высшей степени интересным.
   Антон зевал и щурил глаза от усталости.
   – Кошмар, – пожаловался он, – сегодня на арифметике я по-настоящему заснул. Господин Бремзер так на меня накинулся! Он орал, что я чуть с парты не свалился, что мне должно быть стыдно, что мои домашние задания тоже в последнее время оставляют желать много лучшего. А если так и дальше пойдет, он напишет письмо моей матери.
   – Боже ты мой! – воскликнула Кнопка. – Только этого еще не хватало! Он не знает, что твоя мама больна и тебе приходится и готовить, и деньги зарабатывать?
   – Откуда он может это знать? – удивился Антон.
   – От тебя, ясное дело, – пожала плечами Кнопка.
   – Да я лучше себе язык откушу, – заявил Антон.
   Кнопка не поняла его. Она повернулась к фройляйн Андахт. Гувернантка сидела в своем углу, уставившись в одну точку.
   Внезапно она вздрогнула и словно бы очнулась.
   – Так что вы хотите? – спросила она.
   – Апельсины со взбитыми сливками, – предложила Кнопка, и Антон поддержал ее предложение.
   Гувернантка встала и направилась к стойке.
   – Где ты взяла деньги, которые сунула мне? – спросил мальчик.
   – Эта Андахт все денежки отдает своему жениху, имею же я право немножко от нее утаить! Тсс, и не смей возражать мне! – строго распорядилась она. – Смотри-ка, она опять дует шнапс! Господи помилуй, да она же пьянчуга! Знаешь, сегодня она сидела в своей комнате и чертила какие-то прямоугольники. На одном было написано «гостиная», на другом «кабинет». А больше я ничего не успела заметить.
   – Это был план квартиры! – догадался Антон.
   Кнопка хлопнула себя по лбу.
   – Ах, я дура! Как же я сама не додумалась? Но зачем ей рисовать план квартиры?
   Этого и Антон не знал. Наконец, фройляйн Андахт вернулась и принесла детям разделенные на дольки апельсины. Сама же она пила коньяк.
   – Мы сегодня заработали как минимум три марки, – сказала она, – а в сумке только одна марка восемьдесят пфеннигов. Как это понять?
   – Может, сумка прохудилась? – предположила Кнопка.
   Фройляйн Андахт поспешила проверить это предположение.
   – Нет, сумка цела, – сказала она, – ни одной дырочки.
   – Странно, – заметила Кнопка. – Можно подумать, кто-то нас обокрал. – Она тяжело вздохнула и пробурчала: – Ну и времена!
   Фройляйн Андахт промолчала, допила свою рюмку и отправилась за следующей.
   – Мы часами торчим на этом мосту, а она потом все пропивает, – вслед ей проворчала Кнопка.
   – А тебе вообще лучше было бы дома сидеть, – заявил Антон. – Если твои родители дознаются, будет такой скандал!…
   – Ну и пусть! – сказала Кнопка. – Я что, сама себе гувернантку выбирала?
   Антон взял с соседнего столика бумажную салфетку, свернул из нее кулечек и положил в него шесть апельсиновых долек. Кулек он спрятал в чемоданчик. И так как Кнопка смотрела на него вопросительно, он смущенно пояснил:
   – Это для мамы.
   – Ой, совсем забыла! – воскликнула она, роясь в кармане. – Вот, смотри! – Она что-то протягивала ему.
   Он нагнулся к ней.
   – Зуб? Сам выпал?
   – Дурацкий вопрос! – оскорбилась Кнопка. – Хочешь, возьми на память.
   Но мальчик мало интересовался зубами и Кнопка снова спрятала свою реликвию. Вернулась фройляйн Андахт, уже изрядно под хмельком, и заявила, что им пора идти. Вместе они дошли до моста Вейдендамм и там простились.
   – Твоего классного руководителя зовут Бремзер? – спросила еще Кнопка. Антон кивнул.
   – Завтра после обеда я опять к тебе зайду, – пообещала девочка.
   Он с радостью пожал ей руку, отвесил поклон фройляйн Андахт и убежал.
   Кнопка и фройляйн Андахт без всяких приключений добрались до дому. Родители все еще были в гостях у генерального консула Олериха. Кнопка заснула, едва положив голову на подушку. Пифке тихонько заворчал, недовольный тем, что его разбудили. Гувернантка направилась в свою комнату, спрятала нищенские одеяния в ящик комода, заперла его на ключ и тоже отошла ко сну.
   А Антон еще не мог лечь спать. Он прокрался по коридору мимо маминой комнаты, зажег свет на кухне, спрятал свой чемоданчик, потом сел за стол и, подперев голову руками, зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть. Затем достал маленькую синюю тетрадку и карандаш. Раскрыл тетрадку. «Приход» – стояло на одной странице. «Расход» на другой. Он сунул руку в карман брюк, вытащил горстку монет и разложив их на столе, пересчитал. Две марки и пятьдесят пфеннигов. Если бы не Кнопка и тот славный дядька, у меня сейчас было бы всего сорок пять пфеннигов, подумал он и записал сегодняшнюю прибыль в тетрадь.
   Вместе с деньгами, которые он тайком хранил в коробке с тушью, у него теперь было пять марок шестьдесят пфеннигов, но пять марок хозяин требует за квартиру! Значит, на еду остается шестьдесят пфеннигов. Он заглянул в крохотную кладовку. Картошка еще есть. На кухонной доске лежала корочка шпика. Если натереть этой корочкой сковородку, можно, пожалуй, приготовить завтра жареную картошку. Но с четвертью фунта ливерной колбасы опять ничего не получится! А он так любит ливерную колбасу! Антон снял ботинки, выложил на тарелку апельсиновые дольки, погасил свет и крадучись вышел из кухни. У двери в спальню он остановился и прижал к ней ухо. Мама спала. Он слышал ее спокойное дыхание. Она даже чуть всхрапывала. Антон погладил дверь и улыбнулся. Мама как раз опять всхрапнула. Тогда он на цыпочках вошел в другую комнату. В темноте разделся, повесил костюм на спинку стула, спрятал деньги в коробку с тушью, забрался на диван и потеплее укрылся.
   А запер ли он входную дверь? Выключил ли газ? Антон беспокойно ворочался с боку на бок, потом все-таки встал и пошел проверить, все ли в порядке.
   Все было в порядке. Он снова лег. Арифметику он сделал. К диктанту тоже подготовился. Надо надеяться, господин Бремзер не станет писать письмо маме. Ведь тогда выяснится, что вечерами он торчит на мосту Вейдендамм, торгуя шнурками для ботинок. Кстати, достаточно ли у него шнурков? Коричневых, пожалуй, надолго не хватит. Видимо, коричневых ботинок носят больше, чем черных. Или коричневые шнурки быстрее рвутся?
   Антон улегся поудобнее. Скорей бы уж мама поправилась! Наконец, он тоже уснул.

РАССУЖДЕНИЕ СЕДЬМОЕ

О СЕРЬЕЗНОСТИ ЖИЗНИ

   Недавно я побывал на ярмарке в Ростоке. Улицы, полого спускавшиеся к реке Варнов, были сплошь уставлены будками, а внизу, на самом берегу крутились карусели. От шума, и веселого гама я тоже повеселел, подошел к палатке, торгующей сладостями и потребовал рахат-лукуму на десять пфеннигов. Потрясающе вкусно!
   Мимо шел мальчик с мамой. Он схватил ее за рукав и сказал:
   – Хочу еще пряник!
   А надо заметить, что в руках у него было уже пять пакетов с пряниками.
   Мама притворилась, что не слышит. Тогда мальчик остановился, топнул ногой и завопил:
   – Еще пряник!
   – Да у тебя уже целых пять пакетов с пряниками, – увещевала его мама. – Ты только подумай, бедным детям вообще не покупают пряников.
   Вы знаете, что ответил этот мальчик?
   Он закричал сердито:
   – Какое мне дело до бедных детей?
   Я так испугался, что чуть не поперхнулся рахат-лукумом. Чуть не проглотил его вместе с бумагой. Ах, дети, дети! Разве в такое можно поверить?
   Этому парнишке незаслуженно повезло иметь состоятельных родителей, а он развопился: «Какое мне дело до бедных детей?» И это вместо того, чтобы подарить бедным детям хотя бы два из пяти своих пакетов и радоваться, что смог доставить им хоть маленькое удовольствие!
   Жизнь – штука серьезная и трудная. И если люди, у которых все хорошо, не хотят по доброй воле помочь тем, кому худо, это может плохо кончиться.

Глава восьмая
ГОСПОДИНУ БРЕМЗЕРУ ОТКРЫВАЮТ ГЛАЗА

   По пятницам Кнопка возвращалась из школы на час раньше обычного. Директор Погге это знал и посылал за ней машину. В этот час машина была ему не нужна, а Кнопка так любила кататься!
   Когда она вышла из школы, шофер приложил руку к козырьку и открыл дверцу машины. Девочка подбежала к нему и протянула руку.
   – Здрасьте, господин Холлак, – сказала она.
   Ее школьные подружки уже предвкушали удовольствие. Дело в том, что если за Кнопкой Погге приезжала машина, то она увозила столько девочек, сколько туда могло набиться. Но сегодня, уже стоя на подножке, Кнопка повернулась, окинула всех печальным взглядом и проговорила:
   – Девочки, не обижайтесь, но сегодня я поеду одна.
   Девочки стояли вокруг, как побитые собачонки.
   – У меня очень важное дело, – объяснила Кнопка. – А вы мне будете только мешать.
   С этими словами она одна уселась в большущий автомобиль, сказала шоферу адрес и машина тронулась. А два десятка девчонок печально смотрели ей вслед.
   Через несколько минут машина остановилась перед высоким зданием, и это опять была школа!
   – Милый господин Холлак, – сказала Кнопка, – если можно, подождите меня, я на минутку.
   Господин Холлак кивнул и Кнопка опрометью ринулась к школьному крыльцу. Перемена еще не кончилась. Кнопка поднялась на второй этаж и спросила какого-то мальчика, где тут учительская. Он проводил ее. Она постучалась. Так как никто ей не открыл, она постучалась еще раз, уже довольно громко.
   Дверь, наконец, отворилась. Перед ней стоял высокий молодой человек. Он жевал бутерброд.
   – Вкусно? – осведомилась Кнопка.
   Молодой человек засмеялся.
   – А еще что тебя интересует?
   – Я хотела бы поговорить с господином Бремзером, – ответила она. – Моя фамилия Погге.
   Прожевав кусок, молодой человек сказал:
   – Ну что же, заходи.
   Они вместе вошли в просторную комнату со множеством стульев. На каждом стуле сидело по учителю и при виде этой пугающе прекрасной картины у Кнопки захватило дух. Молодой человек подвел Кнопку к окну. На подоконнике сидел старый толстый учитель с огромной лысиной.
   – Бремзер, – сказал Кнопкин знакомец, – позволь тебе представить фройляйн Погге. Она хочет поговорить с тобой.
   И он оставил их наедине.
   – Ты хочешь поговорить со мной? – спросил учитель Бремзер.
   – Да, – ответила Кнопка. – Вы ведь знаете Антона Гаста?
   – Он учится в моем классе, – сказал господин Бремзер, глядя в окно.
   – Вот именно, – удовлетворенно сказала Кнопка. – Я вижу, мы донимаем друг друга.
   Мало-помалу в господине Бремзере просыпалось любопытство.
   – Так что же такое с Антоном?
   – Он заснул на уроке арифметики, – начала Кнопка. – И домашние задания он, по вашему мнению, делает все хуже и хуже.
   – Совершенно верно.