– Но какой же ты странный человек! – сказал Кощей спустя некоторое время; жизнь вернулась в его глаза, и Юрген рискнул свободно вздохнуть. – Я имею в виду, внутри. Вряд ли там что-нибудь осталось. Правила, конечно же, есть правила. Но ты, являющийся остатком поэта, можешь уйти без помех когда угодно, и я у тебя ничего не возьму. Действительно необходимо где-то провести черту.
Юрген обдумал такую снисходительность и с тоской в сердце, похоже, все понял.
– Да, вероятно, это правда. Я не сохранил ни веры, ни желаний, ни видений. Да, вероятно, это правда. Так или иначе, Князь, я неподдельно восхищен каждой из дам, которым вы меня довольно по-дружески представили, и весьма польщен их предложениями. Я подумал, что они более чем щедры. Но действительно не по мне сейчас сближаться с любой из них. Понимаете ли, Лиза – моя жена. За последние десять лет, сударь, между нами много чего было. И я ее во многих отношениях мучительно разочаровывал. И я к ней привык…
Затем Юрген задумался, глядя на черного господина со смесью зависти и соболезнования.
– Нет, вы, вероятно, не поняли меня, сударь, полагаю, из-за того, что вы не женаты. Но могу вас уверить, всегда происходит подобное.
– Мне не хватает подготовки для оспаривания твоего афоризма, – заметил Кощей, – поскольку супружество, несомненно, не включено в мою судьбу. Тем не менее для стороннего наблюдателя ваше обоюдное поведение кажется весьма занятным. Я не мог, например, понять, как твоя жена предложила навсегда убраться с ее глаз и все же поужинать с ней вечером; ни того, почему она должна желать ужинать с таким подлецом, каким она тебя описала с необузданными едкостью и неодобрением.
– Но опять-таки, сударь, всегда происходит подобное. И эта истина, Князь, великий символ. Истина состоит в том, что мы прожили вместе так долго, что жена стала по-идиотски меня обожать. Поэтому она, если можно так выразиться, не вполне рассудочно ко мне относится. Нет, сударь. В манере женщин отказываться от вежливости в отношениях с теми, ради кого они страдают с большой охотой; и кого женщина любит – того и карает, после подходящего случая.
– Но в ее речах, Юрген, никогда не было рассудительности. Они оглушают, они пугают, они погружают тебя в бурное море поиска недостатков. Одним словом, ты мог бы с таким же результатом противостоять урагану. Однако ты хочешь ее вернуть! Разумеется, Юрген, я не очень высокого мнения о твоей мудрости, но твоей отвагой я потрясен.
– Ах, Князь, это лишь потому, что я понимаю: все женщины – поэты, хотя они творят не всегда чернилами. Поэтому в тот момент, когда Лиза освобождается из того места, на которое, сударь, так сказать, незначительные личности могли бы, совершенно бездумно, сослаться как на ужасное подземное заведение, которое, я ни на миг не сомневаюсь, управляется по системе, способствующей истинным интересам каждого, и, таким образом, отражает огромное доверие своим должностным лицам, если вы простите мою прямоту, – и Юрген заискивающе улыбнулся, – в тот самый момент мысли Лизы оформляются в самом высоком обвинительном стиле Иеремии и Амоса, бывших замечательными поэтами. В частности, ее завершающее замечание касательно графини я считаю примером непрерывной инвективы, которую редко встретишь в этот выродившийся век. Ну, а ее другой этюд в творческом сочинительстве – про мой ужин, который равным образом являлся экспромтом. Завтра она зашьет и заштопает мне некую эпическую поэму, а ее десерты продолжат быть богатейшей лирической жилой. Таковы, сударь, стихи Лизы, все до единого обращенные ко мне, дошедшему до флирта с заурядными королевами!
– Может, ты сожалеешь об этом? – спрашивает Кощей.
– О, Князь, когда я пристально рассматриваю глубину и напряженность этой преданности, которая в течение многих лет направлена на меня и выносит общество человека, который, что знаю особенно я, является самым скучным и надоедливым сожителем, я стою ошеломленный, словно перед неким чудом. И восклицаю: «О, несомненно, богиня!» И не могу думать ни о каких царицах, справедливо упоминаемых с придыханием. Ха, все мы, поэты, пишем очень много о любви. Но ни один из нас не может ухватить весь смысл этого слова до тех пор, пока не отразит того, что это страсть, достаточно сильная, чтобы побуждать женщину мириться с любым из нас.
– Даже при этом она, видимо, побуждает не совсем посредством доверия. Юрген, мне было больно видеть, как госпожа Лиза явно подозревала тебя в том, что ты в отсутствие жены бегаешь за женщинами.
– Подумайте же об этом! И сами увидите, как слабо привлекательнейшие из женщин могли меня искусить. Однако я могу понять и простить даже абсурдные представления Лизы. И опять-таки вы, вероятно, не поняли бы моего пренебрежения подобным, сударь, из-за того, что вы не женаты. Тем не менее мое прощение тоже великий символ.
Тут Юрген вздохнул и, очень осторожно пожав руку Кощею, создавшему все таким, какое оно есть, пошел из конторы.
– Я тебя немного провожу, – сказал Кощей.
Кощей снял халат и надел парадный мундир с галунами, висевший на спинке странного на вид стула с тремя ножками, каждая из которых сделана из разного металла. Рубаху Несса Кощей завернул в бумагу и отложил в сторону, сказав, что как-нибудь он ею воспользуется. Кощей приостановился у доски и задумчиво почесал голову. Юрген увидел, что доска почти вся покрыта столбиками цифр, которые еще не сложены. И эта доска показалась ему самой жуткой вещью, с которой он где-либо сталкивался.
Затем Кощей вышел вместе с Юргеном из пещеры, и они зашагали поздним вечером по Амнеранской Пустоши и через Морвен. А пока они шли, Кощей говорил. И Юрген заметил странную вещь: луна клонилась к востоку, словно время бежало вспять. Но Юрген в присутствии Кощея, создавшего все таким, какое оно есть, не позволил себе это критиковать.
– Я устраиваю все дела наилучшим возможным образом, Юрген. Но они порой оказываются в страшном беспорядке. Эх, господа, у меня нет компетентных помощников. Мне приходится смотреть за всем, абсолютно за всем! И, конечно же, пока я некоторым образом непогрешим, то и дело будут случаться ошибки при фактическом осуществлении планов, которые в теории достаточно верны. Поэтому я действительно рад услышать, когда кто-нибудь молвит доброе слово за все, какое оно есть, поскольку, между нами, вокруг полно недовольства. И я, честно говоря, только что получил наслаждение, когда услышал, как ты высказался за зло перед этим бездельником монахом. Поэтому прими благодарности, множество благодарностей, Юрген, за свое доброе слово.
«Только что!» – подумал Юрген. Он понял, что они прошли мимо цистерцианского монастыря и приближались к Бельгарду. И Юрген заговорил, словно во сне.
– Кто вы такой и почему меня благодарите? – спрашивает Юрген.
– Мое имя большой роли не играет. Но у тебя мягкое сердце, Юрген. Да будет твоя жизнь лишена забот.
– Спаси нас от зла и вреда, мой друг, но я уже женат…
Тут Юрген решительно сбросил чары, затуманившие ему голову.
– Послушайте, Князь, вы все начинаете снова? Я действительно больше не выдержу ваших благодеяний.
Кощей улыбнулся.
– Нет, Юрген, я не начинаю все снова. Ибо теперь я никогда и не начинал, и теперь не существует ни одного правдивого слова во всем, что ты вспомнишь о прошедшем годе. Теперь ничто из этого никогда не происходило.
– Но как так может быть, Князь?
– Почему я должен тебе рассказывать, Юрген? Допусти, что желаемое мной не только происходит, но уже и произошло, за пределами древнейших воспоминаний человека и его матери. Как бы иначе я был Кощеем? Так что прощай, бедный Юрген, для которого ничего особенного теперь не произошло. Я даю тебе не справедливость, а нечто бесконечно более приемлемое для тебя и тебе подобных.
– Ну разумеется! – сказал Юрген. – Полагаю, нигде никого справедливость не волнует. Так что прощайте, Князь. И при нашем расставании я не задаю вам больше вопросов, так как понимаю, что человек получает скудное утешение, расспрашивая Кощея, создавшего все таким, какое оно есть. Но мне интересно, какое удовольствие получаете из всего этого вы.
– Эх, господа, – сказал Кощей с не самой искренней улыбкой, – я созерцаю зрелище с надлежащими чувствами.
И, сказав так, Кощей навсегда оставил Юргена.
«Однако как я могу быть уверен, – тут же подумал Юрген, – что этот черный господин действительно Кощей? Он мне так сказал. Что ж, да. И Горвендил, в сущности, говорил мне, что Горвендил – Кощей. Ага, а вот что еще сказал Горвендил!.. „Вот один из самых древних приемов создателей романов“. Но был, к тому же, Смойт Глатионский, поэтому мне в третий раз всучивают объяснение, которое я вижу во сне! И так или иначе я остаюсь без доказательств».
Юрген сначала возмутился, а потом рассмеялся. «Ну конечно же! Может быть, я говорил один на один с Кощеем, создавшим все таким, какое оно есть. И опять-таки, может, и нет. В этом вся суть – соль, так сказать, шутки, – в чем я никогда не смогу быть уверен. Ладно! – И тут Юрген пожал плечами. – Ладно, чего от меня можно ожидать?»
Глава L
Юрген обдумал такую снисходительность и с тоской в сердце, похоже, все понял.
– Да, вероятно, это правда. Я не сохранил ни веры, ни желаний, ни видений. Да, вероятно, это правда. Так или иначе, Князь, я неподдельно восхищен каждой из дам, которым вы меня довольно по-дружески представили, и весьма польщен их предложениями. Я подумал, что они более чем щедры. Но действительно не по мне сейчас сближаться с любой из них. Понимаете ли, Лиза – моя жена. За последние десять лет, сударь, между нами много чего было. И я ее во многих отношениях мучительно разочаровывал. И я к ней привык…
Затем Юрген задумался, глядя на черного господина со смесью зависти и соболезнования.
– Нет, вы, вероятно, не поняли меня, сударь, полагаю, из-за того, что вы не женаты. Но могу вас уверить, всегда происходит подобное.
– Мне не хватает подготовки для оспаривания твоего афоризма, – заметил Кощей, – поскольку супружество, несомненно, не включено в мою судьбу. Тем не менее для стороннего наблюдателя ваше обоюдное поведение кажется весьма занятным. Я не мог, например, понять, как твоя жена предложила навсегда убраться с ее глаз и все же поужинать с ней вечером; ни того, почему она должна желать ужинать с таким подлецом, каким она тебя описала с необузданными едкостью и неодобрением.
– Но опять-таки, сударь, всегда происходит подобное. И эта истина, Князь, великий символ. Истина состоит в том, что мы прожили вместе так долго, что жена стала по-идиотски меня обожать. Поэтому она, если можно так выразиться, не вполне рассудочно ко мне относится. Нет, сударь. В манере женщин отказываться от вежливости в отношениях с теми, ради кого они страдают с большой охотой; и кого женщина любит – того и карает, после подходящего случая.
– Но в ее речах, Юрген, никогда не было рассудительности. Они оглушают, они пугают, они погружают тебя в бурное море поиска недостатков. Одним словом, ты мог бы с таким же результатом противостоять урагану. Однако ты хочешь ее вернуть! Разумеется, Юрген, я не очень высокого мнения о твоей мудрости, но твоей отвагой я потрясен.
– Ах, Князь, это лишь потому, что я понимаю: все женщины – поэты, хотя они творят не всегда чернилами. Поэтому в тот момент, когда Лиза освобождается из того места, на которое, сударь, так сказать, незначительные личности могли бы, совершенно бездумно, сослаться как на ужасное подземное заведение, которое, я ни на миг не сомневаюсь, управляется по системе, способствующей истинным интересам каждого, и, таким образом, отражает огромное доверие своим должностным лицам, если вы простите мою прямоту, – и Юрген заискивающе улыбнулся, – в тот самый момент мысли Лизы оформляются в самом высоком обвинительном стиле Иеремии и Амоса, бывших замечательными поэтами. В частности, ее завершающее замечание касательно графини я считаю примером непрерывной инвективы, которую редко встретишь в этот выродившийся век. Ну, а ее другой этюд в творческом сочинительстве – про мой ужин, который равным образом являлся экспромтом. Завтра она зашьет и заштопает мне некую эпическую поэму, а ее десерты продолжат быть богатейшей лирической жилой. Таковы, сударь, стихи Лизы, все до единого обращенные ко мне, дошедшему до флирта с заурядными королевами!
– Может, ты сожалеешь об этом? – спрашивает Кощей.
– О, Князь, когда я пристально рассматриваю глубину и напряженность этой преданности, которая в течение многих лет направлена на меня и выносит общество человека, который, что знаю особенно я, является самым скучным и надоедливым сожителем, я стою ошеломленный, словно перед неким чудом. И восклицаю: «О, несомненно, богиня!» И не могу думать ни о каких царицах, справедливо упоминаемых с придыханием. Ха, все мы, поэты, пишем очень много о любви. Но ни один из нас не может ухватить весь смысл этого слова до тех пор, пока не отразит того, что это страсть, достаточно сильная, чтобы побуждать женщину мириться с любым из нас.
– Даже при этом она, видимо, побуждает не совсем посредством доверия. Юрген, мне было больно видеть, как госпожа Лиза явно подозревала тебя в том, что ты в отсутствие жены бегаешь за женщинами.
– Подумайте же об этом! И сами увидите, как слабо привлекательнейшие из женщин могли меня искусить. Однако я могу понять и простить даже абсурдные представления Лизы. И опять-таки вы, вероятно, не поняли бы моего пренебрежения подобным, сударь, из-за того, что вы не женаты. Тем не менее мое прощение тоже великий символ.
Тут Юрген вздохнул и, очень осторожно пожав руку Кощею, создавшему все таким, какое оно есть, пошел из конторы.
– Я тебя немного провожу, – сказал Кощей.
Кощей снял халат и надел парадный мундир с галунами, висевший на спинке странного на вид стула с тремя ножками, каждая из которых сделана из разного металла. Рубаху Несса Кощей завернул в бумагу и отложил в сторону, сказав, что как-нибудь он ею воспользуется. Кощей приостановился у доски и задумчиво почесал голову. Юрген увидел, что доска почти вся покрыта столбиками цифр, которые еще не сложены. И эта доска показалась ему самой жуткой вещью, с которой он где-либо сталкивался.
Затем Кощей вышел вместе с Юргеном из пещеры, и они зашагали поздним вечером по Амнеранской Пустоши и через Морвен. А пока они шли, Кощей говорил. И Юрген заметил странную вещь: луна клонилась к востоку, словно время бежало вспять. Но Юрген в присутствии Кощея, создавшего все таким, какое оно есть, не позволил себе это критиковать.
– Я устраиваю все дела наилучшим возможным образом, Юрген. Но они порой оказываются в страшном беспорядке. Эх, господа, у меня нет компетентных помощников. Мне приходится смотреть за всем, абсолютно за всем! И, конечно же, пока я некоторым образом непогрешим, то и дело будут случаться ошибки при фактическом осуществлении планов, которые в теории достаточно верны. Поэтому я действительно рад услышать, когда кто-нибудь молвит доброе слово за все, какое оно есть, поскольку, между нами, вокруг полно недовольства. И я, честно говоря, только что получил наслаждение, когда услышал, как ты высказался за зло перед этим бездельником монахом. Поэтому прими благодарности, множество благодарностей, Юрген, за свое доброе слово.
«Только что!» – подумал Юрген. Он понял, что они прошли мимо цистерцианского монастыря и приближались к Бельгарду. И Юрген заговорил, словно во сне.
– Кто вы такой и почему меня благодарите? – спрашивает Юрген.
– Мое имя большой роли не играет. Но у тебя мягкое сердце, Юрген. Да будет твоя жизнь лишена забот.
– Спаси нас от зла и вреда, мой друг, но я уже женат…
Тут Юрген решительно сбросил чары, затуманившие ему голову.
– Послушайте, Князь, вы все начинаете снова? Я действительно больше не выдержу ваших благодеяний.
Кощей улыбнулся.
– Нет, Юрген, я не начинаю все снова. Ибо теперь я никогда и не начинал, и теперь не существует ни одного правдивого слова во всем, что ты вспомнишь о прошедшем годе. Теперь ничто из этого никогда не происходило.
– Но как так может быть, Князь?
– Почему я должен тебе рассказывать, Юрген? Допусти, что желаемое мной не только происходит, но уже и произошло, за пределами древнейших воспоминаний человека и его матери. Как бы иначе я был Кощеем? Так что прощай, бедный Юрген, для которого ничего особенного теперь не произошло. Я даю тебе не справедливость, а нечто бесконечно более приемлемое для тебя и тебе подобных.
– Ну разумеется! – сказал Юрген. – Полагаю, нигде никого справедливость не волнует. Так что прощайте, Князь. И при нашем расставании я не задаю вам больше вопросов, так как понимаю, что человек получает скудное утешение, расспрашивая Кощея, создавшего все таким, какое оно есть. Но мне интересно, какое удовольствие получаете из всего этого вы.
– Эх, господа, – сказал Кощей с не самой искренней улыбкой, – я созерцаю зрелище с надлежащими чувствами.
И, сказав так, Кощей навсегда оставил Юргена.
«Однако как я могу быть уверен, – тут же подумал Юрген, – что этот черный господин действительно Кощей? Он мне так сказал. Что ж, да. И Горвендил, в сущности, говорил мне, что Горвендил – Кощей. Ага, а вот что еще сказал Горвендил!.. „Вот один из самых древних приемов создателей романов“. Но был, к тому же, Смойт Глатионский, поэтому мне в третий раз всучивают объяснение, которое я вижу во сне! И так или иначе я остаюсь без доказательств».
Юрген сначала возмутился, а потом рассмеялся. «Ну конечно же! Может быть, я говорил один на один с Кощеем, создавшим все таким, какое оно есть. И опять-таки, может, и нет. В этом вся суть – соль, так сказать, шутки, – в чем я никогда не смогу быть уверен. Ладно! – И тут Юрген пожал плечами. – Ладно, чего от меня можно ожидать?»
Глава L
Не идущая в счет минута
И это на самом деле вся история, за исключением той минуты, когда Юрген задержался на пути домой. Ибо Кощей (если это действительно был Кощей) оставил Юргена, когда они приблизились к Бельгарду. И когда ростовщик уже шел один погожим апрельским вечером, его окликнули с террасы. Даже в сумерках он понял, что это графиня Доротея.
– Можно поговорить с вами одну минуту? – спросила она.
– Конечно, сударыня. – И Юрген поднялся с дороги на террасу.
– Я посчитала, что близится час вашего ужина. Поэтому ждала здесь, когда вы пройдете. Понимаете ли, мне не совсем удобно беспокоить вас в лавке.
– Что вы, сударыня. Это же предрассудки, – спокойно сказал Юрген и стал ждать.
Он видел, что госпожа Доротея сдержанна, однако очень хочет побыстрее провернуть свое дело.
– Вы наверняка знаете, – сказала она, – что скоро день рождения моего мужа, и я хотела бы обрадовать его одним подарком. Поэтому мне необходимо добыть немного денег, не беспокоя его. Сколько – отвратительный ростовщик! – вы могли бы дать за это ожерелье?
Юрген повертел ожерелье в руке. Это была привлекательная драгоценность, знакомая ему в качестве бывшей собственности матери гетмана Михаила. Юрген назвал сумму.
– Но это же, – сказала графиня, – крупица ее стоимости!
– Времена тяжелые, сударыня. Конечно, если бы вас интересовала его продажа, я мог бы оказаться пощедрее.
– Старое чудовище, я не могу этого сделать. Это было бы немыслимо. – Тут она заколебалась. – Это нельзя было бы объяснить.
– Что касается этого, сударыня, я мог бы сделать вам поддельное ожерелье, которое бы никто не отличил от настоящего. Вполне понимаю, что вы хотите скрыть от мужа любые жертвы, вызванные вашим чувством.
– Это мое чувство к нему, – быстро сказала графиня.
– Я и подразумевал ваше чувство к нему, – сказал Юрген, – разумеется.
Тогда графиня Доротея назвала цену ожерелья.
– Мне необходимо именно столько и ни на грош меньше.
Юрген с сомнением покачал головой и поклялся, что женщины бессознательно умеют совершать сделки. Но он согласился с ее ценой, так как ожерелье почти столько и стоило. Затем Юрген предположил, что продажу было бы более удобно завершить с помощью посредника.
– Если бы, к примеру, мессиру де Нераку объяснили суть дела и он смог бы посетить меня завтра, уверен, мы смогли бы совершить этот дружеский обман, не побеспокоив гетмана Михаила, – вкрадчиво сказал Юрген.
– Значит, Нерак придет, – согласилась графиня. – А вы дадите ему деньги, будто ожерелье его.
– Несомненно, сударыня. Весьма достойный молодой человек! Жаль только, что у него так много долгов. Я слышал, он за последний месяц крупно проиграл в карты. Я весьма огорчен, сударыня.
– Он обещал мне, когда долги будут выплачены, больше не играть… Но о чем это я? Я имею в виду, господин Любопытный, что принимаю значительное участие в судьбе мессира де Нерака. И порой браню его за необузданное поведение. И это все, что я имела в виду.
– Именно так, сударыня. Значит, мессир де Нерак придет ко мне завтра за деньгами, и больше сказать нечего.
Юрген замолчал. Луна поднялась уже достаточно высоко. Они вдвоем сидели на резной каменной скамье у балюстрады. А перед ними уходила вдаль дорога, и виднелись светлые долины и верхушки деревьев. Юрген вспомнил юношу и девушку, когда-то сидевших на этом месте и говоривших обо всех великолепных поступках, которые совершит Юрген, и о счастливой жизни, которую они проживут вместе. Затем он посмотрел на сдержанную привлекательную женщину рядом с собой и подумал, что деньги, которые надо заплатить за долги ее последнего любовника, гарантированы соответствующим уважением к внешности.
«Эта галантная дама не поддается описанию, – размышлял Юрген. – Даже при этом тридцать восемь – неопровержимое и в чем-то осеннее число, и я подозреваю, что молодой Нерак пускает кровь своей пожилой любовнице. Но в его возрасте ни у кого нет совести. Да и госпожа Доротея все еще привлекательна. И все же мой пульс вытворяет со мной странные фокусы, поскольку рядом со мной она, и у моего голоса не те интонации, к которым я стремился, поскольку рядом со мной она. И я все еще на три четверти в нее влюблен. Да, в свете такой проклятой глупости, что даже сейчас меня обуревает, у меня хороший повод поблагодарить судьбу за вновь обретенную дряхлость. Однако жизнь кажется мне расточительным и несправедливым процессом, потому что это жалкий итог для юноши и девушки, которых я помню. И, взвешивая этот итог, я чуть не плачу и даже сейчас говорю романтично».
Но он не заплакал. В действительности слез не требовалось. Юрген получил свою честную прибыль на глупости графини, и его обязанностью было пронаблюдать, чтобы это дельце было обделано без какого-либо скандала.
– Так что сказать больше нечего, – заметил Юрген, поднимаясь в лунном свете, – кроме того, что я всегда буду рад служить вам, сударыня, и вполне могу похвастаться, что заслужил себе доброе имя, честно занимаясь своим ремеслом.
И он подумал: «В сущности, поскольку несомненно, что раз она становится старше, ей требуется все больше денег на любовников, я предлагаю ей сводничество. – Тут Юрген пожал плечами. – Это одна сторона дела. Другая же состоит в том, что я занимаюсь своим законным ремеслом, – я, являющийся тем, что из меня сделали годы».
Вот так Юрген оставил графиню Доротею, которую, как вы слышали, этот ростовщик любил в своей первой молодости под именем Желанья Сердца – и которую в молодости, данной ему взаймы Матушкой Середой, он любил как царицу Елену, наслажденье богов и людей. Юрген оставлял госпожу Доротею после завершения простейшего дела, отнявшего лишь минуту, так или иначе, в действительности не идущую в счет.
И после этой, не идущей в счет минуты ростовщик возобновил свой путь и вскоре подошел к дому. Он заглянул в окно. Его взгляду предстала уютная комната и накрытый к ужину стол, а госпожа Лиза что-то шила и, судя по всему, находилась во вполне дружелюбном настроении. Тут ужас охватил Юргена, который бесстрашно смотрел в лицо кудесникам, богам и дьяволам. «Я же забыл про масло!»
Но тотчас же он вспомнил, что теперь даже сказанное ему Лизой в пещере не являлось реальным. Теперь ни он, ни Лиза никогда не были в пещере, и, вероятно, больше нет такого места и никогда не было. Это приводило в замешательство.
– Но мне нужно постараться запомнить, – сказал себе Юрген, – что я не видел Лизу с завтрака сегодня утром. Ничего не произошло. В конце концов, на меня не накладывалось требование совершить мужественный поступок. Так что я сохраняю свою жену такой, какая она есть, бедняжка! Я сохраняю свой дом. Сохраняю лавку и честное продолжение дела. Да, Кощей – если это действительно был Кощей – обошелся со мной очень справедливо. И, вероятно, его методы такими и должны быть во всем. Несомненно, я не могу зайти так далеко и сказать обратное: но все же, в то же самое время!..
Тут Юрген вздохнул и вошел в свой уютный дом.
Так было в стародавние времена.
– Можно поговорить с вами одну минуту? – спросила она.
– Конечно, сударыня. – И Юрген поднялся с дороги на террасу.
– Я посчитала, что близится час вашего ужина. Поэтому ждала здесь, когда вы пройдете. Понимаете ли, мне не совсем удобно беспокоить вас в лавке.
– Что вы, сударыня. Это же предрассудки, – спокойно сказал Юрген и стал ждать.
Он видел, что госпожа Доротея сдержанна, однако очень хочет побыстрее провернуть свое дело.
– Вы наверняка знаете, – сказала она, – что скоро день рождения моего мужа, и я хотела бы обрадовать его одним подарком. Поэтому мне необходимо добыть немного денег, не беспокоя его. Сколько – отвратительный ростовщик! – вы могли бы дать за это ожерелье?
Юрген повертел ожерелье в руке. Это была привлекательная драгоценность, знакомая ему в качестве бывшей собственности матери гетмана Михаила. Юрген назвал сумму.
– Но это же, – сказала графиня, – крупица ее стоимости!
– Времена тяжелые, сударыня. Конечно, если бы вас интересовала его продажа, я мог бы оказаться пощедрее.
– Старое чудовище, я не могу этого сделать. Это было бы немыслимо. – Тут она заколебалась. – Это нельзя было бы объяснить.
– Что касается этого, сударыня, я мог бы сделать вам поддельное ожерелье, которое бы никто не отличил от настоящего. Вполне понимаю, что вы хотите скрыть от мужа любые жертвы, вызванные вашим чувством.
– Это мое чувство к нему, – быстро сказала графиня.
– Я и подразумевал ваше чувство к нему, – сказал Юрген, – разумеется.
Тогда графиня Доротея назвала цену ожерелья.
– Мне необходимо именно столько и ни на грош меньше.
Юрген с сомнением покачал головой и поклялся, что женщины бессознательно умеют совершать сделки. Но он согласился с ее ценой, так как ожерелье почти столько и стоило. Затем Юрген предположил, что продажу было бы более удобно завершить с помощью посредника.
– Если бы, к примеру, мессиру де Нераку объяснили суть дела и он смог бы посетить меня завтра, уверен, мы смогли бы совершить этот дружеский обман, не побеспокоив гетмана Михаила, – вкрадчиво сказал Юрген.
– Значит, Нерак придет, – согласилась графиня. – А вы дадите ему деньги, будто ожерелье его.
– Несомненно, сударыня. Весьма достойный молодой человек! Жаль только, что у него так много долгов. Я слышал, он за последний месяц крупно проиграл в карты. Я весьма огорчен, сударыня.
– Он обещал мне, когда долги будут выплачены, больше не играть… Но о чем это я? Я имею в виду, господин Любопытный, что принимаю значительное участие в судьбе мессира де Нерака. И порой браню его за необузданное поведение. И это все, что я имела в виду.
– Именно так, сударыня. Значит, мессир де Нерак придет ко мне завтра за деньгами, и больше сказать нечего.
Юрген замолчал. Луна поднялась уже достаточно высоко. Они вдвоем сидели на резной каменной скамье у балюстрады. А перед ними уходила вдаль дорога, и виднелись светлые долины и верхушки деревьев. Юрген вспомнил юношу и девушку, когда-то сидевших на этом месте и говоривших обо всех великолепных поступках, которые совершит Юрген, и о счастливой жизни, которую они проживут вместе. Затем он посмотрел на сдержанную привлекательную женщину рядом с собой и подумал, что деньги, которые надо заплатить за долги ее последнего любовника, гарантированы соответствующим уважением к внешности.
«Эта галантная дама не поддается описанию, – размышлял Юрген. – Даже при этом тридцать восемь – неопровержимое и в чем-то осеннее число, и я подозреваю, что молодой Нерак пускает кровь своей пожилой любовнице. Но в его возрасте ни у кого нет совести. Да и госпожа Доротея все еще привлекательна. И все же мой пульс вытворяет со мной странные фокусы, поскольку рядом со мной она, и у моего голоса не те интонации, к которым я стремился, поскольку рядом со мной она. И я все еще на три четверти в нее влюблен. Да, в свете такой проклятой глупости, что даже сейчас меня обуревает, у меня хороший повод поблагодарить судьбу за вновь обретенную дряхлость. Однако жизнь кажется мне расточительным и несправедливым процессом, потому что это жалкий итог для юноши и девушки, которых я помню. И, взвешивая этот итог, я чуть не плачу и даже сейчас говорю романтично».
Но он не заплакал. В действительности слез не требовалось. Юрген получил свою честную прибыль на глупости графини, и его обязанностью было пронаблюдать, чтобы это дельце было обделано без какого-либо скандала.
– Так что сказать больше нечего, – заметил Юрген, поднимаясь в лунном свете, – кроме того, что я всегда буду рад служить вам, сударыня, и вполне могу похвастаться, что заслужил себе доброе имя, честно занимаясь своим ремеслом.
И он подумал: «В сущности, поскольку несомненно, что раз она становится старше, ей требуется все больше денег на любовников, я предлагаю ей сводничество. – Тут Юрген пожал плечами. – Это одна сторона дела. Другая же состоит в том, что я занимаюсь своим законным ремеслом, – я, являющийся тем, что из меня сделали годы».
Вот так Юрген оставил графиню Доротею, которую, как вы слышали, этот ростовщик любил в своей первой молодости под именем Желанья Сердца – и которую в молодости, данной ему взаймы Матушкой Середой, он любил как царицу Елену, наслажденье богов и людей. Юрген оставлял госпожу Доротею после завершения простейшего дела, отнявшего лишь минуту, так или иначе, в действительности не идущую в счет.
И после этой, не идущей в счет минуты ростовщик возобновил свой путь и вскоре подошел к дому. Он заглянул в окно. Его взгляду предстала уютная комната и накрытый к ужину стол, а госпожа Лиза что-то шила и, судя по всему, находилась во вполне дружелюбном настроении. Тут ужас охватил Юргена, который бесстрашно смотрел в лицо кудесникам, богам и дьяволам. «Я же забыл про масло!»
Но тотчас же он вспомнил, что теперь даже сказанное ему Лизой в пещере не являлось реальным. Теперь ни он, ни Лиза никогда не были в пещере, и, вероятно, больше нет такого места и никогда не было. Это приводило в замешательство.
– Но мне нужно постараться запомнить, – сказал себе Юрген, – что я не видел Лизу с завтрака сегодня утром. Ничего не произошло. В конце концов, на меня не накладывалось требование совершить мужественный поступок. Так что я сохраняю свою жену такой, какая она есть, бедняжка! Я сохраняю свой дом. Сохраняю лавку и честное продолжение дела. Да, Кощей – если это действительно был Кощей – обошелся со мной очень справедливо. И, вероятно, его методы такими и должны быть во всем. Несомненно, я не могу зайти так далеко и сказать обратное: но все же, в то же самое время!..
Тут Юрген вздохнул и вошел в свой уютный дом.
Так было в стародавние времена.