Страница:
— А теперь вот что скажи. Скажи: «Джордж, я ослиная жопа, которая хочет, чтобы ее поймали».
— Нет! Это неправда! Это ложь, Джордж!
— Это как раз правда. Ты хочешь попасться, отправиться в Шоушенк и работать в прачечной. Это правда, только правда и ничего, кроме правды. Это правда на палочке. Ты — тупая животина. Вотправда!
— Нет, Джордж. Это неправда. Даю слово.
— Я ухожу.
— Нет! — От паники перехватило дыхание. Она не давала дышать, как рукав старой фланелевой рубашки, который отец однажды засунул ему в рот, чтобы оборвать его крики. — Нет, я забыл, я — тупица, без тебя я никогда не вспомню, что нужно купить…
— Желаю тебе хорошо провести время, Блейзер. — Голос Джорджа по-прежнему доносился из ванной, но стал заметно тише. — Ты его отлично проведешь, когда тебя поймают, отправят за решетку и дадут гладить эти гребаные простыни.
— Я буду делать все, что ты говоришь. Я больше не напортачу.
Потянулась долгая пауза. Блейз уже решил, что Джордж ушел.
— Может, я еще вернусь. Но не думаю.
— Джордж! Джордж!
Кофе закипел. Блейз налил одну чашку и прошел в спальню. Пакет из коричневой бумаги с деньгами лежал под матрацем со стороны Джорджа. Он вытряс деньги на простыню, которую постоянно забывал менять. Она застилала кровать уже три месяца, с того дня, как умер Джордж.
Навар с семейного магазина составил двести шестьдесят долларов. Еще восемьдесят оказалось в бумажнике студента. Более чем достаточно, чтобы купить…
Что? Что следовало покупать?
Подгузники. Понятное дело. Если хочешь похитить младенца, нужно запастись подгузниками. И многим другим. Но он не мог вспомнить, чем именно.
— Что нужно, кроме подгузников, Джордж? — спросил он с нарочитой небрежностью, надеясь застать Джорджа врасплох, чтобы тот от неожиданности заговорил. Но Джордж на приманку не клюнул.
Может, я еще вернусь. Но не думаю.
Он убрал деньги в пакет из коричневой бумаги, заменил бумажником студента собственный, изношенный, поцарапанный, весь в трещинах. В его бумажнике лежали две засаленные долларовые купюры, выцветшая кодаковская фотография его обнимающихся отца и матери и фотография, сделанная в фотобудке — самого Блейза и его единственного друга из «Хеттон-хауза», Джона Челцмана. А также счастливый полудоллар с изображением Кеннеди, старый счет за глушитель (из тех времен, когда они с Джорджем ездили на большом, вечно ломающемся «понтиак-бонневилле») и сложенный «полароид».
Джордж смотрел с «полароида» и улыбался. Чуть щурился, потому что солнце било в глаза. В джинсах и рабочих ботинках. В шляпе набекрень, сдвинутой влево, как и всегда. Джордж говорил, что сдвиг влево приносит удачу.
У них было много разных трюков, и большинство из них (самые лучшие) не требовали особых усилий. В некоторых расчет строился на обмане, в других — на жадности, в третьих– на страхе. Джордж называл их мелким надувательством. А те трюки, что основывались на страхе, — страшилками.
— Я люблю это простенькое дерьмо, — говорил Джордж. — Почему я люблю это простенькое дерьмо?
— Мало движущихся частей, — отвечал Блейз.
— Именно! Мало движущихся частей.
В лучшей из страшилок Джордж одевался, как он сам говорил, «слишком уж ярко», а потом отправлялся в некоторые известные ему бары. Они не были барами для геев или барами для мужчин с нормальной сексуальной ориентацией. Джордж называл их «серыми барами». И жертва всегда находила Джорджа. Сам Джордж никогда не проявлял инициативы. Блейз раз или два задумывался над этим (насколько мог задумываться), но так и не смог прийти к какому-то выводу.
У Джорджа был нюх на скрытых гомосексуалистов и бисексуалов, которые раз или два в месяц отправлялись на поиски приключений, спрятав обручальное кольцо в бумажник. Оптовые торговцы, страховщики, школьные администраторы, молодые, умные банковские чиновники. Джордж говорил, что от них шел характерный запах. И Джордж очаровывал их. Помогал им преодолеть застенчивость, находил нужные слова. А потом упоминал, что остановился в хорошем отеле. Не в известном отеле, а в хорошем. И безопасном.
Речь шла об «Империале», расположенном неподалеку от Чайнатауна. У Джорджа и Блейза были все необходимые договоренности с портье второй смены и бригадиром коридорных. Номер мог меняться, но всегда находился в конце коридора, а примыкающие к нему номера пустовали.
Блейз сидел в вестибюле отеля с трех до одиннадцати. В такой одежде на улицу он бы никогда не вышел. Волосы блестели от масла. В ожидании Джорджа пролистывал комиксы. Уходящего времени не замечал.
Гениальность Джорджа состояла в том, что лох, которого он приводил с собой, никогда не нервничал. Ему не терпелось остаться наедине с Джорджем, но никакой нервозности он не проявлял. Блейз давал им пятнадцать минут, потом поднимался в номер.
— Никогда не думай о том, что ты входишь в номер, — инструктировал его Джордж. — Представляй себе, что ты выходишь па сцену. И лох — единственный, кто не знает, что это представление.
Блейз открывал дверь своим ключом и являлся на сцену со словами: «Хэнк, дорогой, я так рад, что вернулся, — а потом приходил в ярость и изображал ее очень неплохо, хотя, возможно, и не дотягивал до голливудских стандартов: — Господи, нет! Я его убью! Я его убью!»
И тут же трехсотфунтовое тело нависало над кроватью, на которой трясся от страха лох, к тому времени обычно остающийся в одних носках. Джордж в последний момент успевал броситься между лохом и своим «разъяренным» бой-френдом. «Хоть какой, но барьер», — думал лох. Если еще мог думать. И тут же начиналась мыльная опера.
ДЖОРДЖ. Дана, послушай меня… все совсем не так, как кажется.
БЛЕЙЗ. Я его убью! Прочь с дороги, дай мне его убить! Я выброшу его в окно!
(Вскрики ужаса лоха— восемь, а то и десять).
ДЖОРДЖ. Пожалуйста, дай сказать.
БЛЕЙЗ. Я оторву ему яйца!
(Лох начинает просить сохранить ему жизнь и половыеорганы, не обязательно в такой последовательности).
ДЖОРДЖ. Нет, не оторвешь. Сейчас ты спустишься в вестибюль и там дождешься меня.
После этих слов Блейз предпринимал еще одну попытку добраться до лоха. Джорджу удавалось его удержать — из последних сил. Тогда Блейз вытаскивал бумажник из брюк лоха.
БЛЕЙЗ. Теперь у меня твое имя и адрес, сука! И я позвоню твоей жене!
Вот тут большинство лохов забывали про угрозу и жизни, и гениталиям. Теперь их интересовали исключительно собственная честь и мнение соседей. Блейз находил такую смену приоритетов странной, но именно так происходило в реальной жизни. Бумажник, кстати, позволял вывести лоха на чистую воду. Лох говорил Джорджу, что зовут его Билл Смит, и живет он в Нью-Рошелле, а на самом деле оказывался Доном Донахью из Бруклина.
Представление тем временем продолжалось, как и положено любому шоу.
ДЖОРДЖ. Иди вниз, Дана. Оченьтебя прошу, иди вниз.
БЛЕЙЗ. Нет!
ДЖОРДЖ. Иди вниз, а не то я больше никогда не заговорю с тобой. Меня тошнит от твоих истерик и собственнических замашек.
Вот тут Блейз уходил, прижимая бумажник к груди, бормоча угрозы, бросая злобные взгляды на лоха.
Как только дверь закрывалась, лох разве что не целовал Джорджу ноги. Он должен заполучить бумажник. Он готов на все, лишь бы бумажник вернулся к нему. Деньги значения не имеют, но документы… Если Салли узнает… и Мелкий! Ох, Господи, если Мелкому станет известно…
Джордж успокаивал лоха. С этой частью представления он справлялся прекрасно. Говорил, что с Даной, возможно, удастся найти общий язык. Чего там, с Даной наверняка удастся найти общий язык. Ему требовалось несколько минут, чтобы успокоиться, а потом Джордж поговорит с ним наедине. Объяснит что к чему. И немного приголубит этого здоровенного болвана.
Блейз, разумеется, ждал Джорджа не в вестибюле, а в номере на втором этаже. Когда Джордж спускался, они подсчитывали добычу. Наихудшим результатом стати сорок три доллара. Наилучшим — пятьсот пятьдесят. Именно столько денег оказалось в бумажнике крупного менеджера продуктовой компании.
Они давали лоху достаточно времени, чтобы попотеть и сделать себе строгое внушение. Джордж давал лоху достаточно времени. Джордж точно знал необходимый временной интервал. Это было удивительно. Словно в голове у него работали часы с будильником, настроенным на каждого лоха. Наконец он возвращался в первый номер с бумажником, говорил, что Дана внял голосу разума, но деньги вернуть отказался. Все, что смог сделать Джордж, так это убедить его не брать кредитные карточки. Извини.
Лоха деньги нисколько не волнуют. Он уже лихорадочно копается в бумажнике, чтобы убедиться, что водительское удостоверение, карточка «Голубого креста» [27], карточка социального страхования и фотографии по-прежнему при нем. Все на месте. Слава Богу, все на месте. Став беднее, но мудрее, он одевается и, крадучись, выскальзывает из номера, возможно, всей душой сожалея о том, что родился с яйцами.
За четыре года, предшествовавших второму аресту Блейза, эту аферу они прокручивали чаше всего, и она никогда их не подводила. Не возникало у них проблем и с полицией. Блейз пусть и не блистал умом, но оказался хорошим актером. Джордж стал его вторым настоящим другом, и требовалось лишь представить себе, чтолох убеждает Джорджа, будто Блейз — полная никчемность. И Джордж только попусту тратит на него время и талант. Что Блейз не только тупица, но еще и убийца, и хренов наркоман. Едва перед мысленным взором Блейза возникала такая картина, в нем поднималась волна праведной ярости. И отойди Джордж в сторону, Блейз переломал бы лоху руки. Может, убил бы его.
Теперь, вертя в руках полароидный снимок Джорджа, Блейз ощущал внутреннюю пустоту. Как в те моменты, когда смотрел в небо и видел или звезды, или птицу нателефонном проводе, или трубу, из которой поднимался дымок. Джордж ушел, а он по-прежнему глуп. Попал в переплет, а выхода нет.
Но, может, он сумеет доказать Джорджу, что ему хватит ума провернуть это дельце. Может, сумеет доказать, что нет у него намерения попасться. И что это означает?
Это означает подгузники. Подгузники и что еще? Господи, что еще?
Он глубоко задумался. И думал все утро, которое тянулось под падающий снег.
Глава 7
Глава 8
Глава 9
— Нет! Это неправда! Это ложь, Джордж!
— Это как раз правда. Ты хочешь попасться, отправиться в Шоушенк и работать в прачечной. Это правда, только правда и ничего, кроме правды. Это правда на палочке. Ты — тупая животина. Вотправда!
— Нет, Джордж. Это неправда. Даю слово.
— Я ухожу.
— Нет! — От паники перехватило дыхание. Она не давала дышать, как рукав старой фланелевой рубашки, который отец однажды засунул ему в рот, чтобы оборвать его крики. — Нет, я забыл, я — тупица, без тебя я никогда не вспомню, что нужно купить…
— Желаю тебе хорошо провести время, Блейзер. — Голос Джорджа по-прежнему доносился из ванной, но стал заметно тише. — Ты его отлично проведешь, когда тебя поймают, отправят за решетку и дадут гладить эти гребаные простыни.
— Я буду делать все, что ты говоришь. Я больше не напортачу.
Потянулась долгая пауза. Блейз уже решил, что Джордж ушел.
— Может, я еще вернусь. Но не думаю.
— Джордж! Джордж!
Кофе закипел. Блейз налил одну чашку и прошел в спальню. Пакет из коричневой бумаги с деньгами лежал под матрацем со стороны Джорджа. Он вытряс деньги на простыню, которую постоянно забывал менять. Она застилала кровать уже три месяца, с того дня, как умер Джордж.
Навар с семейного магазина составил двести шестьдесят долларов. Еще восемьдесят оказалось в бумажнике студента. Более чем достаточно, чтобы купить…
Что? Что следовало покупать?
Подгузники. Понятное дело. Если хочешь похитить младенца, нужно запастись подгузниками. И многим другим. Но он не мог вспомнить, чем именно.
— Что нужно, кроме подгузников, Джордж? — спросил он с нарочитой небрежностью, надеясь застать Джорджа врасплох, чтобы тот от неожиданности заговорил. Но Джордж на приманку не клюнул.
Может, я еще вернусь. Но не думаю.
Он убрал деньги в пакет из коричневой бумаги, заменил бумажником студента собственный, изношенный, поцарапанный, весь в трещинах. В его бумажнике лежали две засаленные долларовые купюры, выцветшая кодаковская фотография его обнимающихся отца и матери и фотография, сделанная в фотобудке — самого Блейза и его единственного друга из «Хеттон-хауза», Джона Челцмана. А также счастливый полудоллар с изображением Кеннеди, старый счет за глушитель (из тех времен, когда они с Джорджем ездили на большом, вечно ломающемся «понтиак-бонневилле») и сложенный «полароид».
Джордж смотрел с «полароида» и улыбался. Чуть щурился, потому что солнце било в глаза. В джинсах и рабочих ботинках. В шляпе набекрень, сдвинутой влево, как и всегда. Джордж говорил, что сдвиг влево приносит удачу.
У них было много разных трюков, и большинство из них (самые лучшие) не требовали особых усилий. В некоторых расчет строился на обмане, в других — на жадности, в третьих– на страхе. Джордж называл их мелким надувательством. А те трюки, что основывались на страхе, — страшилками.
— Я люблю это простенькое дерьмо, — говорил Джордж. — Почему я люблю это простенькое дерьмо?
— Мало движущихся частей, — отвечал Блейз.
— Именно! Мало движущихся частей.
В лучшей из страшилок Джордж одевался, как он сам говорил, «слишком уж ярко», а потом отправлялся в некоторые известные ему бары. Они не были барами для геев или барами для мужчин с нормальной сексуальной ориентацией. Джордж называл их «серыми барами». И жертва всегда находила Джорджа. Сам Джордж никогда не проявлял инициативы. Блейз раз или два задумывался над этим (насколько мог задумываться), но так и не смог прийти к какому-то выводу.
У Джорджа был нюх на скрытых гомосексуалистов и бисексуалов, которые раз или два в месяц отправлялись на поиски приключений, спрятав обручальное кольцо в бумажник. Оптовые торговцы, страховщики, школьные администраторы, молодые, умные банковские чиновники. Джордж говорил, что от них шел характерный запах. И Джордж очаровывал их. Помогал им преодолеть застенчивость, находил нужные слова. А потом упоминал, что остановился в хорошем отеле. Не в известном отеле, а в хорошем. И безопасном.
Речь шла об «Империале», расположенном неподалеку от Чайнатауна. У Джорджа и Блейза были все необходимые договоренности с портье второй смены и бригадиром коридорных. Номер мог меняться, но всегда находился в конце коридора, а примыкающие к нему номера пустовали.
Блейз сидел в вестибюле отеля с трех до одиннадцати. В такой одежде на улицу он бы никогда не вышел. Волосы блестели от масла. В ожидании Джорджа пролистывал комиксы. Уходящего времени не замечал.
Гениальность Джорджа состояла в том, что лох, которого он приводил с собой, никогда не нервничал. Ему не терпелось остаться наедине с Джорджем, но никакой нервозности он не проявлял. Блейз давал им пятнадцать минут, потом поднимался в номер.
— Никогда не думай о том, что ты входишь в номер, — инструктировал его Джордж. — Представляй себе, что ты выходишь па сцену. И лох — единственный, кто не знает, что это представление.
Блейз открывал дверь своим ключом и являлся на сцену со словами: «Хэнк, дорогой, я так рад, что вернулся, — а потом приходил в ярость и изображал ее очень неплохо, хотя, возможно, и не дотягивал до голливудских стандартов: — Господи, нет! Я его убью! Я его убью!»
И тут же трехсотфунтовое тело нависало над кроватью, на которой трясся от страха лох, к тому времени обычно остающийся в одних носках. Джордж в последний момент успевал броситься между лохом и своим «разъяренным» бой-френдом. «Хоть какой, но барьер», — думал лох. Если еще мог думать. И тут же начиналась мыльная опера.
ДЖОРДЖ. Дана, послушай меня… все совсем не так, как кажется.
БЛЕЙЗ. Я его убью! Прочь с дороги, дай мне его убить! Я выброшу его в окно!
(Вскрики ужаса лоха— восемь, а то и десять).
ДЖОРДЖ. Пожалуйста, дай сказать.
БЛЕЙЗ. Я оторву ему яйца!
(Лох начинает просить сохранить ему жизнь и половыеорганы, не обязательно в такой последовательности).
ДЖОРДЖ. Нет, не оторвешь. Сейчас ты спустишься в вестибюль и там дождешься меня.
После этих слов Блейз предпринимал еще одну попытку добраться до лоха. Джорджу удавалось его удержать — из последних сил. Тогда Блейз вытаскивал бумажник из брюк лоха.
БЛЕЙЗ. Теперь у меня твое имя и адрес, сука! И я позвоню твоей жене!
Вот тут большинство лохов забывали про угрозу и жизни, и гениталиям. Теперь их интересовали исключительно собственная честь и мнение соседей. Блейз находил такую смену приоритетов странной, но именно так происходило в реальной жизни. Бумажник, кстати, позволял вывести лоха на чистую воду. Лох говорил Джорджу, что зовут его Билл Смит, и живет он в Нью-Рошелле, а на самом деле оказывался Доном Донахью из Бруклина.
Представление тем временем продолжалось, как и положено любому шоу.
ДЖОРДЖ. Иди вниз, Дана. Оченьтебя прошу, иди вниз.
БЛЕЙЗ. Нет!
ДЖОРДЖ. Иди вниз, а не то я больше никогда не заговорю с тобой. Меня тошнит от твоих истерик и собственнических замашек.
Вот тут Блейз уходил, прижимая бумажник к груди, бормоча угрозы, бросая злобные взгляды на лоха.
Как только дверь закрывалась, лох разве что не целовал Джорджу ноги. Он должен заполучить бумажник. Он готов на все, лишь бы бумажник вернулся к нему. Деньги значения не имеют, но документы… Если Салли узнает… и Мелкий! Ох, Господи, если Мелкому станет известно…
Джордж успокаивал лоха. С этой частью представления он справлялся прекрасно. Говорил, что с Даной, возможно, удастся найти общий язык. Чего там, с Даной наверняка удастся найти общий язык. Ему требовалось несколько минут, чтобы успокоиться, а потом Джордж поговорит с ним наедине. Объяснит что к чему. И немного приголубит этого здоровенного болвана.
Блейз, разумеется, ждал Джорджа не в вестибюле, а в номере на втором этаже. Когда Джордж спускался, они подсчитывали добычу. Наихудшим результатом стати сорок три доллара. Наилучшим — пятьсот пятьдесят. Именно столько денег оказалось в бумажнике крупного менеджера продуктовой компании.
Они давали лоху достаточно времени, чтобы попотеть и сделать себе строгое внушение. Джордж давал лоху достаточно времени. Джордж точно знал необходимый временной интервал. Это было удивительно. Словно в голове у него работали часы с будильником, настроенным на каждого лоха. Наконец он возвращался в первый номер с бумажником, говорил, что Дана внял голосу разума, но деньги вернуть отказался. Все, что смог сделать Джордж, так это убедить его не брать кредитные карточки. Извини.
Лоха деньги нисколько не волнуют. Он уже лихорадочно копается в бумажнике, чтобы убедиться, что водительское удостоверение, карточка «Голубого креста» [27], карточка социального страхования и фотографии по-прежнему при нем. Все на месте. Слава Богу, все на месте. Став беднее, но мудрее, он одевается и, крадучись, выскальзывает из номера, возможно, всей душой сожалея о том, что родился с яйцами.
За четыре года, предшествовавших второму аресту Блейза, эту аферу они прокручивали чаше всего, и она никогда их не подводила. Не возникало у них проблем и с полицией. Блейз пусть и не блистал умом, но оказался хорошим актером. Джордж стал его вторым настоящим другом, и требовалось лишь представить себе, чтолох убеждает Джорджа, будто Блейз — полная никчемность. И Джордж только попусту тратит на него время и талант. Что Блейз не только тупица, но еще и убийца, и хренов наркоман. Едва перед мысленным взором Блейза возникала такая картина, в нем поднималась волна праведной ярости. И отойди Джордж в сторону, Блейз переломал бы лоху руки. Может, убил бы его.
Теперь, вертя в руках полароидный снимок Джорджа, Блейз ощущал внутреннюю пустоту. Как в те моменты, когда смотрел в небо и видел или звезды, или птицу нателефонном проводе, или трубу, из которой поднимался дымок. Джордж ушел, а он по-прежнему глуп. Попал в переплет, а выхода нет.
Но, может, он сумеет доказать Джорджу, что ему хватит ума провернуть это дельце. Может, сумеет доказать, что нет у него намерения попасться. И что это означает?
Это означает подгузники. Подгузники и что еще? Господи, что еще?
Он глубоко задумался. И думал все утро, которое тянулось под падающий снег.
Глава 7
В магазине «Все для младенцев» «Гигантского универмага Хагера» он казался таким же инородным телом, как булыжник — в гостиной. На нем были джинсы, рабочие ботинки с кожаными шнурками, фланелевая рубашка и черный кожаный ремень с пряжкой, сдвинутой влево, на удачу. На этот раз он вспомнил про кепку, ту самую, с наушниками, и теперь держал ее в руке. Стоял он посреди преимущественно розовой комнаты, залитой ярким светом. Посмотрел налево — и увидел столики для пеленания. Посмотрел направо — коляски. У него создалось полное ощущение, что он приземлился на планете Младенцев.
Вокруг ходили женщины. Одни с большими животами, другие — с маленькими детьми. Большинство детей плакало, и все женщины настороженно поглядывали на Блейза, будто тот мог в любой момент озвереть и начать крушить планету Младенцев, разбрасывая разорванные одеяла и плюшевых медвежат со вспоротыми животами. Подошла продавщица, чему Блейз очень обрадовался. Он не решался к кому-либо обратиться. Знал, когда люди боятся, и понимал, что здесь ему не место. Он, конечно, был туп, но не настолько.
Продавщица спросила, не требуется ли ему помощь. Блейз ответил, что требуется. Он не мог подумать обо всем, что хотел купить, как ни старался, вот и решил воспользоваться тем единственным средством, которое было в его распоряжении; обмануть.
— Я уезжал из штата. — Он обнажил зубы в улыбке, которая испугала бы и кугуара, но продавщица храбро улыбнулась в ответ. Ее макушка едва доставала до середины его грудной клетки. — И только что узнал, что жена брата… родила… пока я отсутствовал, видите ли, вот я и хочу купить мальчику… младенцу все необходимое. Что ему нужно.
Продавщица просияла.
— Понимаю. Какой вы щедрый. Какой заботливый. А что конкретно вы хотите купить?
— Я не знаю. Я ничего не знаю о… о младенцах.
— Сколько вашему племяннику?
— Кому?
— Сыну жены вашего брата.
— А! Понял! Шесть месяцев.
— Это хорошо. — Ее глаза сверкнули. — Как его зовут? На мгновение вопрос поставил Блейза в тупик. Потом он пробормотал:
— Джордж.
— Прекрасное имя. Греческое. Означает «работающий на земле».
— Да? Ну, до этого еще далеко. Продавщица продолжала улыбаться.
— Конечно. Ладно, а что у нее уже есть? К этому вопросу Блейз подготовился.
— То, что есть, хорошим не назовешь. С деньгами у них туго.
— Понимаю. То есть вы хотите… начать с самого начала.
— Да. Вы все правильно поняли.
— Как вы щедры! Что ж, начинать надо с дальнего конца авеню Пуха, с Кроватной опушки. У нас есть отличные деревянные кроватки…
Блейза потрясло, сколь много всякого и разного необходимо одному крохотному человеческому существу. Он-то полагал, что взял хорошие деньги в семейном магазине, но планету Младенцев покинул с практически пустым бумажником.
Он купил кроватку «Страна грез», люльку, высокий стульчик «Счастливый Гиппо», складной столик для пеленания, пластмассовую ванночку, восемь ночных рубашек, восемь резиновых трусов, восемь нижних рубашек с застежками, принцип действия которых никак не мог понять, три простыни, больше похожие на столовые салфетки, три одеяла, валики для кроватки, чтобы младенец, начав крутиться, не ударился головой о прутья решетки, свитер, шапочку, сапожки, красные туфельки с колокольчиками на язычках, двое штанишек в тон рубашкам, четыре пары носков, которые не налезали на его палец, набор бутылочек, сосок, клеенок (пластиковые подкладки выглядели точь-в-точь как мешочки, в которых Джордж покупал «травку»), ящик какой-то смеси, которая называлась «Симилак», яшик баночек с фруктовым пюре «Джуниор фрутс», ящик баночек «Джуниор диннер», ящик баночек «Джуниор десерт» и один набор посуды с синим гномиком Смерфом и другими героями этого мультсериала.
Вкус у младенческой еды был отвратительный. Он попробовал ее по приезде домой.
По мере того как свертки с покупками громоздились все выше в углу магазина, взгляды застенчивых молодых мамаш становились дольше и раздумчивее. Происходящее стало событием, отложившимся в памяти: здоровенный мужчина в одежде дровосека ходит за миниатюрной продавщицей от одного прилавка к другому, внимательно слушает, потом покупает все то, что она предлагает ему купить. Продавщицу звали Нэнси Молдау. Она получала процент от проданных товаров, и с каждой новой покупкой Блейза в ее глазах прибавлялось блеска. Наконец она пробила общую сумму и, когда Блейз отсчитывал деньги, Нэнси Молдау выдала ему четыре упаковки памперсов.
— Вы закрыли мне день, — сказала она. — Более того, вы сделали мне карьеру в торговле товарами для младенцев.
— Благодарю вас, мэм. — Блейз очень обрадовался памперсам. Про подгузники он напрочь забыл.
Когда он загружал две тележки покупками (на одну грузчик положил упакованные в картон высокий стульчик и детскую кроватку), Нэнси Молдау крикнула:
— Обязательно привезите этого молодого человека, чтобы мы его сфотографировали!
— Да, мэм, — пробормотал Блейз. Почему-то ему вспомнилось, как его в первый раз фотографировали в полиции, и коп говорил: «А теперь повернись боком и снова согни колени, воришка. Господи, да кто вырастил тебя таким большим?»
— Фотография будет подарком от «Хагера».
— Да, мэм.
— Много покупок, — отметил грузчик, парень лет двадцати, у которого только-только начали проходить юношеские угри, и с маленьким красным галстуком-бабочкой, — Где стоит ваш автомобиль?
— В конце стоянки, — ответил Блейз.
И последовал за грузчиком, который вызвался довезти одну из тележек, а потом пожаловался, как трудно ее катить по утрамбованному снегу.
— Здесь солью снег не посыпают, поэтому он забивает колеса. А потом эти чертовы тележки начинают скользить. И могут крепко вдарить по лодыжке, если ты вдруг отвлекся. Очень крепко. Я не жалуюсь, но…
Тогда что ты делаешь, приятель?— Блейз буквально услышал вопрос Джорджа. Жрешь кошачью еду из собачьеймиски?
— Вот он, — указал Блейз. — Мой.
— Да, понятно. Что вы хотите положить в багажник? Стульчик, кроватку или и то, и другое?
Блейз внезапно вспомнил, что у него нет ключа от багажника.
— Давай положим все на заднее сиденье. У грузчика широко раскрылись глаза.
— Я не думаю, что уместится. Более того, я уверен, что…
— Мы можем использовать и переднее. Поставим картонную коробку с кроваткой на пол перед ним. Сиденье я отодвину как можно дальше.
— Почему не в багажник? Так же будет проще.
У Блейза возникла мысль сослаться на то, что багажник уже забит другими вещами, но врать не хотелось: одна ложь неминуемо вела к другой, и скоро ты словно путешествовал по незнакомым дорогам, где так легко заплутать. «Я всегда держусь правды, если есть такая возможность, — любил говорить Джордж. — Все ближе к дому».
Вот и Блейз решил соврать по минимуму.
— Я потерял ключи от автомобиля. И пока не найду их, у меня есть только этот.
— Ага. — Грузчик посмотрел на Блейза, как на тупицу, но тот не смутился: так на него смотрели и раньше. — Облом.
В итоге они уместили в кабину все. Конечно, им пришлось проявить смекалку, и свободного места осталось немного, но они справились. Когда Блейз, сев за руль, посмотрел в зеркало заднего обзора, он даже увидел часть мира за окном. Остальное отсекала картонная коробка с высоким стульчиком.
— Хороший автомобиль, — заметил грузчик. — Старый, но хороший.
— Точно, — кивнул Блейз и добавил фразу, которую иногда произносил Джордж: — Ушел из чартов, но не из наших сердец, — после чего задался вопросом: может, грузчик чего-то ждет? Вроде бы ждал.
— Какая у него коробка передач, триста вторая?
— Триста сорок вторая, — автоматически ответил Блейз. Грузчик кивнул, продолжая стоять.
С заднего сиденья «форда» Джордж (места для него там не было, но как-то ему удалось разместиться) подал голос: «Если ты не хочешь, чтобы он простоял здесь до скончания веков, дай ему на чай и избавься от него».
Чаевые. Да. Конечно.
Блейз вытащил бумажник, посмотрел на оставшиеся купюры, с неохотой достал пятерку. Дал ее грузчику. Пятерка мгновенно исчезла.
— Счастливого пути, счастье твори и добро приноси!
— Само собой, — ответил Блейз. Сел в «форд», завел двигатель. Грузчик покатил тележки к магазину. На полпути остановился, посмотрел на Блейза. Блейзу этот взгляд не понравился. Запоминающийвзгляд.
— Мне следовало побыстрее дать ему чаевые. Так, Джордж?
Джордж не ответил.
Дома он загнал «форд» в сарай и перенес все покупки в дом. Собрал детскую кроватку в спальне, рядом поставил столик для пеленания. Читать инструкции необходимости не было: он только смотрел на картинки на коробках, а руки делали остальное. Люлька отправилась на кухню, поближе к дровяной плите… но не очень близко. Остальное он сложил в стенной шкаф в спальне, чтобы не лежало на виду.
Когда он с этим покончил, в спальне что-то изменилось, и речь шла не о вновь появившейся мебели. Добавилось что-то еще. Изменилась атмосфера. Будто освободили призрака, позволили свободно здесь разгуливать. Причем не призрака человека, который когда-то покинул эту комнату, умер и ушел навсегда. Нет, призрака того, кому еще только предстояло сюда прийти.
Вот Блейзу и стало как-то не по себе.
Вокруг ходили женщины. Одни с большими животами, другие — с маленькими детьми. Большинство детей плакало, и все женщины настороженно поглядывали на Блейза, будто тот мог в любой момент озвереть и начать крушить планету Младенцев, разбрасывая разорванные одеяла и плюшевых медвежат со вспоротыми животами. Подошла продавщица, чему Блейз очень обрадовался. Он не решался к кому-либо обратиться. Знал, когда люди боятся, и понимал, что здесь ему не место. Он, конечно, был туп, но не настолько.
Продавщица спросила, не требуется ли ему помощь. Блейз ответил, что требуется. Он не мог подумать обо всем, что хотел купить, как ни старался, вот и решил воспользоваться тем единственным средством, которое было в его распоряжении; обмануть.
— Я уезжал из штата. — Он обнажил зубы в улыбке, которая испугала бы и кугуара, но продавщица храбро улыбнулась в ответ. Ее макушка едва доставала до середины его грудной клетки. — И только что узнал, что жена брата… родила… пока я отсутствовал, видите ли, вот я и хочу купить мальчику… младенцу все необходимое. Что ему нужно.
Продавщица просияла.
— Понимаю. Какой вы щедрый. Какой заботливый. А что конкретно вы хотите купить?
— Я не знаю. Я ничего не знаю о… о младенцах.
— Сколько вашему племяннику?
— Кому?
— Сыну жены вашего брата.
— А! Понял! Шесть месяцев.
— Это хорошо. — Ее глаза сверкнули. — Как его зовут? На мгновение вопрос поставил Блейза в тупик. Потом он пробормотал:
— Джордж.
— Прекрасное имя. Греческое. Означает «работающий на земле».
— Да? Ну, до этого еще далеко. Продавщица продолжала улыбаться.
— Конечно. Ладно, а что у нее уже есть? К этому вопросу Блейз подготовился.
— То, что есть, хорошим не назовешь. С деньгами у них туго.
— Понимаю. То есть вы хотите… начать с самого начала.
— Да. Вы все правильно поняли.
— Как вы щедры! Что ж, начинать надо с дальнего конца авеню Пуха, с Кроватной опушки. У нас есть отличные деревянные кроватки…
Блейза потрясло, сколь много всякого и разного необходимо одному крохотному человеческому существу. Он-то полагал, что взял хорошие деньги в семейном магазине, но планету Младенцев покинул с практически пустым бумажником.
Он купил кроватку «Страна грез», люльку, высокий стульчик «Счастливый Гиппо», складной столик для пеленания, пластмассовую ванночку, восемь ночных рубашек, восемь резиновых трусов, восемь нижних рубашек с застежками, принцип действия которых никак не мог понять, три простыни, больше похожие на столовые салфетки, три одеяла, валики для кроватки, чтобы младенец, начав крутиться, не ударился головой о прутья решетки, свитер, шапочку, сапожки, красные туфельки с колокольчиками на язычках, двое штанишек в тон рубашкам, четыре пары носков, которые не налезали на его палец, набор бутылочек, сосок, клеенок (пластиковые подкладки выглядели точь-в-точь как мешочки, в которых Джордж покупал «травку»), ящик какой-то смеси, которая называлась «Симилак», яшик баночек с фруктовым пюре «Джуниор фрутс», ящик баночек «Джуниор диннер», ящик баночек «Джуниор десерт» и один набор посуды с синим гномиком Смерфом и другими героями этого мультсериала.
Вкус у младенческой еды был отвратительный. Он попробовал ее по приезде домой.
По мере того как свертки с покупками громоздились все выше в углу магазина, взгляды застенчивых молодых мамаш становились дольше и раздумчивее. Происходящее стало событием, отложившимся в памяти: здоровенный мужчина в одежде дровосека ходит за миниатюрной продавщицей от одного прилавка к другому, внимательно слушает, потом покупает все то, что она предлагает ему купить. Продавщицу звали Нэнси Молдау. Она получала процент от проданных товаров, и с каждой новой покупкой Блейза в ее глазах прибавлялось блеска. Наконец она пробила общую сумму и, когда Блейз отсчитывал деньги, Нэнси Молдау выдала ему четыре упаковки памперсов.
— Вы закрыли мне день, — сказала она. — Более того, вы сделали мне карьеру в торговле товарами для младенцев.
— Благодарю вас, мэм. — Блейз очень обрадовался памперсам. Про подгузники он напрочь забыл.
Когда он загружал две тележки покупками (на одну грузчик положил упакованные в картон высокий стульчик и детскую кроватку), Нэнси Молдау крикнула:
— Обязательно привезите этого молодого человека, чтобы мы его сфотографировали!
— Да, мэм, — пробормотал Блейз. Почему-то ему вспомнилось, как его в первый раз фотографировали в полиции, и коп говорил: «А теперь повернись боком и снова согни колени, воришка. Господи, да кто вырастил тебя таким большим?»
— Фотография будет подарком от «Хагера».
— Да, мэм.
— Много покупок, — отметил грузчик, парень лет двадцати, у которого только-только начали проходить юношеские угри, и с маленьким красным галстуком-бабочкой, — Где стоит ваш автомобиль?
— В конце стоянки, — ответил Блейз.
И последовал за грузчиком, который вызвался довезти одну из тележек, а потом пожаловался, как трудно ее катить по утрамбованному снегу.
— Здесь солью снег не посыпают, поэтому он забивает колеса. А потом эти чертовы тележки начинают скользить. И могут крепко вдарить по лодыжке, если ты вдруг отвлекся. Очень крепко. Я не жалуюсь, но…
Тогда что ты делаешь, приятель?— Блейз буквально услышал вопрос Джорджа. Жрешь кошачью еду из собачьеймиски?
— Вот он, — указал Блейз. — Мой.
— Да, понятно. Что вы хотите положить в багажник? Стульчик, кроватку или и то, и другое?
Блейз внезапно вспомнил, что у него нет ключа от багажника.
— Давай положим все на заднее сиденье. У грузчика широко раскрылись глаза.
— Я не думаю, что уместится. Более того, я уверен, что…
— Мы можем использовать и переднее. Поставим картонную коробку с кроваткой на пол перед ним. Сиденье я отодвину как можно дальше.
— Почему не в багажник? Так же будет проще.
У Блейза возникла мысль сослаться на то, что багажник уже забит другими вещами, но врать не хотелось: одна ложь неминуемо вела к другой, и скоро ты словно путешествовал по незнакомым дорогам, где так легко заплутать. «Я всегда держусь правды, если есть такая возможность, — любил говорить Джордж. — Все ближе к дому».
Вот и Блейз решил соврать по минимуму.
— Я потерял ключи от автомобиля. И пока не найду их, у меня есть только этот.
— Ага. — Грузчик посмотрел на Блейза, как на тупицу, но тот не смутился: так на него смотрели и раньше. — Облом.
В итоге они уместили в кабину все. Конечно, им пришлось проявить смекалку, и свободного места осталось немного, но они справились. Когда Блейз, сев за руль, посмотрел в зеркало заднего обзора, он даже увидел часть мира за окном. Остальное отсекала картонная коробка с высоким стульчиком.
— Хороший автомобиль, — заметил грузчик. — Старый, но хороший.
— Точно, — кивнул Блейз и добавил фразу, которую иногда произносил Джордж: — Ушел из чартов, но не из наших сердец, — после чего задался вопросом: может, грузчик чего-то ждет? Вроде бы ждал.
— Какая у него коробка передач, триста вторая?
— Триста сорок вторая, — автоматически ответил Блейз. Грузчик кивнул, продолжая стоять.
С заднего сиденья «форда» Джордж (места для него там не было, но как-то ему удалось разместиться) подал голос: «Если ты не хочешь, чтобы он простоял здесь до скончания веков, дай ему на чай и избавься от него».
Чаевые. Да. Конечно.
Блейз вытащил бумажник, посмотрел на оставшиеся купюры, с неохотой достал пятерку. Дал ее грузчику. Пятерка мгновенно исчезла.
— Счастливого пути, счастье твори и добро приноси!
— Само собой, — ответил Блейз. Сел в «форд», завел двигатель. Грузчик покатил тележки к магазину. На полпути остановился, посмотрел на Блейза. Блейзу этот взгляд не понравился. Запоминающийвзгляд.
— Мне следовало побыстрее дать ему чаевые. Так, Джордж?
Джордж не ответил.
Дома он загнал «форд» в сарай и перенес все покупки в дом. Собрал детскую кроватку в спальне, рядом поставил столик для пеленания. Читать инструкции необходимости не было: он только смотрел на картинки на коробках, а руки делали остальное. Люлька отправилась на кухню, поближе к дровяной плите… но не очень близко. Остальное он сложил в стенной шкаф в спальне, чтобы не лежало на виду.
Когда он с этим покончил, в спальне что-то изменилось, и речь шла не о вновь появившейся мебели. Добавилось что-то еще. Изменилась атмосфера. Будто освободили призрака, позволили свободно здесь разгуливать. Причем не призрака человека, который когда-то покинул эту комнату, умер и ушел навсегда. Нет, призрака того, кому еще только предстояло сюда прийти.
Вот Блейзу и стало как-то не по себе.
Глава 8
Следующим вечером Блейз решил, что ему нужны новые номерные знаки
дняугнанного «форда», и он снял ихс «фольксвагена» на автомобильной стоянке у магазина «Джиме джайнт гросерис» в Портленде. А взамен поставил фордовские номера. Могли пройти недели, а то и месяцы, прежде чем владелец «фольксвагена» понял бы, что ездит с чужими номерными знаками, потому что на наклейке была отпечатана цифра «7», означающая, что перерегистрацию этому парню предстояло пройти в июле. Всегда проверяй регистрационную наклейку. Так учил его Джордж.
Он поехал к магазину, где товары продавались со скидкой, чувствуя себя в безопасности с новыми номерными знаками, но зная, что ощущение безопасности усилилось бы, будь «форд» другого цвета. Он купил четыре банки автомобильной краски «Небесная синева» и распылитель. Вернулся домой практически без денег, но счастливый.
Поужинал рядом с плитой, выбивая ногами ритм по вытертому линолеуму под песню Мерла Хаггарда «Оки с Маскоги». Старина Мерл действительно знал, как всыпать этим гребаным хиппи.
Помыв посуду, затянул в сарай обмотанный изолентой удлинитель, повесил лампочку на потолочную балку. Красить Блейз обожал. «Небесная синева» была его любимым цветом. И название такое красивое. Синее, как небо. Небо, в котором звенит жаворонок.
Он вернулся в дом и принес пачку старых газет. Джордж читал газеты каждый день, и не только веселые истории. Иногда он даже зачитывал передовицы Блейзу и на чем свет стоит ругал этих деревенщин-республиканцев. Говорил, что республиканцы ненавидят бедняков. Президента называл исключительно «этот чертов хрен в Белом доме». Два года назад прилепил наклейки с призывом голосовать за кандидата от Демократической партии к бамперам трех украденных автомобилей.
Все газеты были старые, и обычно это обстоятельство навевало на Блейза грусть, но в этот вечер он предвкушал предстоящую покраску автомобиля. Закрыл газетами стекла и колеса. Заклеил скотчем хромированные детали корпуса.
К девяти вечера легкий банановый запах краски наполнил сарай, к одиннадцати Блейз работу закончил. Убрал газеты, коснулся нескольких мест, покрытых свежей эмалью, восхищаясь результатом своих трудов. По его мнению, все получилось как нельзя лучше.
Он улегся в кровать, слегка заторчав от паров краски, и наутро проснулся с головной болью.
— Джордж? — с надеждой спросил он.
Нет ответа.
— У меня нет ни цента, Джордж. В бумажнике пустота. Нет ответа.
Блейз весь день прослонялся по дому, гадая, что же делать.
Продавец вечерней смены читал увлекательнейший роман «Мясистые балерины», когда ему под нос сунули «кольт». Тот самый «кольт». И тот самый голос мрачно предложил:
— Вываливай все из кассового аппарата.
— Ох, нет, — вырвалось у Нейсона. — Господи, нет.
Он поднял голову. Увидел перед собой жуткую образину в женском нейлоновом чулке, который свешивался на спину, как коса.
— Только не ты. Только не снова.
— Вываливай все из кассового аппарата. Положи в пакет.
На этот раз никто в магазин не вошел, а выручка, поскольку день был будний, оказалась меньше.
Грабитель на пути к двери остановился, обернулся.
«Сейчас меня застрелят», — подумал Нейсон. Но вместо того, чтобы выстрелить, грабитель сказал:
— На этот раз я вспомнил про чулок. И вроде бы улыбнулся под нейлоном. А потом ушел.
Он поехал к магазину, где товары продавались со скидкой, чувствуя себя в безопасности с новыми номерными знаками, но зная, что ощущение безопасности усилилось бы, будь «форд» другого цвета. Он купил четыре банки автомобильной краски «Небесная синева» и распылитель. Вернулся домой практически без денег, но счастливый.
Поужинал рядом с плитой, выбивая ногами ритм по вытертому линолеуму под песню Мерла Хаггарда «Оки с Маскоги». Старина Мерл действительно знал, как всыпать этим гребаным хиппи.
Помыв посуду, затянул в сарай обмотанный изолентой удлинитель, повесил лампочку на потолочную балку. Красить Блейз обожал. «Небесная синева» была его любимым цветом. И название такое красивое. Синее, как небо. Небо, в котором звенит жаворонок.
Он вернулся в дом и принес пачку старых газет. Джордж читал газеты каждый день, и не только веселые истории. Иногда он даже зачитывал передовицы Блейзу и на чем свет стоит ругал этих деревенщин-республиканцев. Говорил, что республиканцы ненавидят бедняков. Президента называл исключительно «этот чертов хрен в Белом доме». Два года назад прилепил наклейки с призывом голосовать за кандидата от Демократической партии к бамперам трех украденных автомобилей.
Все газеты были старые, и обычно это обстоятельство навевало на Блейза грусть, но в этот вечер он предвкушал предстоящую покраску автомобиля. Закрыл газетами стекла и колеса. Заклеил скотчем хромированные детали корпуса.
К девяти вечера легкий банановый запах краски наполнил сарай, к одиннадцати Блейз работу закончил. Убрал газеты, коснулся нескольких мест, покрытых свежей эмалью, восхищаясь результатом своих трудов. По его мнению, все получилось как нельзя лучше.
Он улегся в кровать, слегка заторчав от паров краски, и наутро проснулся с головной болью.
— Джордж? — с надеждой спросил он.
Нет ответа.
— У меня нет ни цента, Джордж. В бумажнике пустота. Нет ответа.
Блейз весь день прослонялся по дому, гадая, что же делать.
Продавец вечерней смены читал увлекательнейший роман «Мясистые балерины», когда ему под нос сунули «кольт». Тот самый «кольт». И тот самый голос мрачно предложил:
— Вываливай все из кассового аппарата.
— Ох, нет, — вырвалось у Нейсона. — Господи, нет.
Он поднял голову. Увидел перед собой жуткую образину в женском нейлоновом чулке, который свешивался на спину, как коса.
— Только не ты. Только не снова.
— Вываливай все из кассового аппарата. Положи в пакет.
На этот раз никто в магазин не вошел, а выручка, поскольку день был будний, оказалась меньше.
Грабитель на пути к двери остановился, обернулся.
«Сейчас меня застрелят», — подумал Нейсон. Но вместо того, чтобы выстрелить, грабитель сказал:
— На этот раз я вспомнил про чулок. И вроде бы улыбнулся под нейлоном. А потом ушел.
Глава 9
Когда Клайтон Блейсделл-младший попал в «Хеттон-хауз», его возглавляла директриса. Он не помнил ее имени, только седые волосы и большие серые глаза за очками. Помнил, что она читала им Библию, а утренний сбор всегда заканчивала словами: «Будьте хорошими детьми, и вас ждет процветание». Однажды она не появилась на работе, потому что у нее случился удар. Поначалу Блейз подумал, что люди говорят, будто у нее случился угар, но потом все понял: удар. Такая головная боль, которая не проходит. Директрису сменил Мартин Кослоу. Блейз никогда не забывал этой фамилии, и не только потому, что дети прозвали нового директора Закон
[28]. Блейз не забывал этой фамилии, потому что Закон преподавал арифметику.
Уроки арифметики проходили в кабинете №7 с желтым деревянным полом на третьем этаже, где зимой стоял такой холод, что яйца отмерзли бы и у бронзовой мартышки. На стенах висели портреты Джорджа Вашингтона, Авраама Линкольна и сестры Мэри Хеттон. Сестра отличалась бледностью лица, а черные волосы, забранные назад, на затылке образовывали пучок, похожий надверную ручку. Иногда после отбоя темные глаза сестры приходили к Блейзу, чтобы в чем-нибудьего обвинить. По большей части в тупости. В том, что он слишком туп для школы, как и говорил Закон.
В кабинете №7 всегда пахло мастикой для пола, а запах этот вгонял Блейза в сон, даже если он входил в комнату бодрым и отдохнувшим. Под потолком висели девять ламп в обсиженных мухами матовых шарах, которые вдождливые дни заливали комнату тусклым, печальным светом. Переднюю стену занимала черная грифельная доска, над которой закрепили зеленые учебные плакаты с округлыми, по методу Палмера [29], буквами алфавита, прописными и строчными. После алфавита шли цифры, от 0 до 9, такие красивые, что от одного их вида ты чувствовал себя еще большим тупицей и неумехой. Парты были изрезаны накладывающимися друг на друга слоганами и инициалами. Большая их часть практически стерлась (столешницы периодически ошкуривали и красили вновь), но полностью уничтожить следы творчества учеников не удавалось. Все парты крепились к полу через железные диски. На каждой располагалась чернильница, наполненная чернилами, изготовленными компанией «Картерс инк». Того, кто проливал чернила, пороли ремнем в туалете. Пороли и за черные следы от каблуков на желтом полу, и за баловство на уроке. Последнее называлось Плохим поведением. Пороли и за многое другое: Мартин Кослоу верил в эффективность ремня и Палки. Палки Закона в «Хеттон-хаузе» боялись больше всего, даже больше чудовищ, которые прятались под кроватями маленьких детей. Палка являла собой березовую лопатку, очень тоyкую. Чтобы уменьшить сопротивление воздуха, Закон просверлил в ней четыре дырки. Он играл в боулинг за команду «Фалмутские рокеры», и по пятницам иногда приходил в школу в рубашке для боулинга. Темно-синей, с его именем, вышитым золотыми буквами над нагрудным карманом. Для Блейза буквы эти выглядели почти (по не совсем) как на палмеровских плакатах. Закон говорил, что в боулинге, как и в жизни, если человек упорно к чему-то стремится, страйки придут сами собой. Правой руке после всех этих упорных тренировок и точных бросков силы хватало, и если он сек кого-то Палкой, боль была жуткая. Все знали, что он прикусывал язык, когда наказывал мальчика Палкой за особо Плохое поведение. Иногда прикусывал так сильно, что язык начинал кровоточить, и какое-то время в «Хеттон-хаузе» был мальчик, который называл его не только «Закон», но и «Дракула». А потом мальчик исчез, и больше они его не видели. «Вырвался» — так они говорили про тех, кого взяли в семью и оставили, может, даже усыновили.
Уроки арифметики проходили в кабинете №7 с желтым деревянным полом на третьем этаже, где зимой стоял такой холод, что яйца отмерзли бы и у бронзовой мартышки. На стенах висели портреты Джорджа Вашингтона, Авраама Линкольна и сестры Мэри Хеттон. Сестра отличалась бледностью лица, а черные волосы, забранные назад, на затылке образовывали пучок, похожий надверную ручку. Иногда после отбоя темные глаза сестры приходили к Блейзу, чтобы в чем-нибудьего обвинить. По большей части в тупости. В том, что он слишком туп для школы, как и говорил Закон.
В кабинете №7 всегда пахло мастикой для пола, а запах этот вгонял Блейза в сон, даже если он входил в комнату бодрым и отдохнувшим. Под потолком висели девять ламп в обсиженных мухами матовых шарах, которые вдождливые дни заливали комнату тусклым, печальным светом. Переднюю стену занимала черная грифельная доска, над которой закрепили зеленые учебные плакаты с округлыми, по методу Палмера [29], буквами алфавита, прописными и строчными. После алфавита шли цифры, от 0 до 9, такие красивые, что от одного их вида ты чувствовал себя еще большим тупицей и неумехой. Парты были изрезаны накладывающимися друг на друга слоганами и инициалами. Большая их часть практически стерлась (столешницы периодически ошкуривали и красили вновь), но полностью уничтожить следы творчества учеников не удавалось. Все парты крепились к полу через железные диски. На каждой располагалась чернильница, наполненная чернилами, изготовленными компанией «Картерс инк». Того, кто проливал чернила, пороли ремнем в туалете. Пороли и за черные следы от каблуков на желтом полу, и за баловство на уроке. Последнее называлось Плохим поведением. Пороли и за многое другое: Мартин Кослоу верил в эффективность ремня и Палки. Палки Закона в «Хеттон-хаузе» боялись больше всего, даже больше чудовищ, которые прятались под кроватями маленьких детей. Палка являла собой березовую лопатку, очень тоyкую. Чтобы уменьшить сопротивление воздуха, Закон просверлил в ней четыре дырки. Он играл в боулинг за команду «Фалмутские рокеры», и по пятницам иногда приходил в школу в рубашке для боулинга. Темно-синей, с его именем, вышитым золотыми буквами над нагрудным карманом. Для Блейза буквы эти выглядели почти (по не совсем) как на палмеровских плакатах. Закон говорил, что в боулинге, как и в жизни, если человек упорно к чему-то стремится, страйки придут сами собой. Правой руке после всех этих упорных тренировок и точных бросков силы хватало, и если он сек кого-то Палкой, боль была жуткая. Все знали, что он прикусывал язык, когда наказывал мальчика Палкой за особо Плохое поведение. Иногда прикусывал так сильно, что язык начинал кровоточить, и какое-то время в «Хеттон-хаузе» был мальчик, который называл его не только «Закон», но и «Дракула». А потом мальчик исчез, и больше они его не видели. «Вырвался» — так они говорили про тех, кого взяли в семью и оставили, может, даже усыновили.