Если Джек надавит со всей силой, Дейл тоже сможет ее увидеть.., но Дейл этого не хочет. Потому что это дурная тень. Неужто даже хуже монстра, который убивает детей, а потом поедает части их тел? Вероятно, какая-то часть Дейла придерживается именно такого мнения.
"Я могу заставить его увидеть эту тень, - холодно думает Джек. - Суну ему под нос руки с ароматом лилий и заставлю увидеть ее. Какая-то его часть хочет увидеть ее. Копписменская часть".
И тут же в голове Джека звучит голос Спиди Паркера; какой он помнит с детства: "Если надавишь слишком сильно, то можешь довести его до нервного срыва, Джек. Видит Бог, он близок к опасной черте, слишком многое свалилось ему на голову после похищения и убийства Джонни Иркенхэма. Хочешь рискнуть? Ради чего? Названия он не знает, тут он сказал тебе чистую правду".
- Дейл?
Дейл бросает на него короткий взгляд, отворачивается. От виноватости, которой переполнены его глаза, у Джека щемит сердце.
- Что?
- Пойдем выпьем кофе.
С изменением темы на лице Дейла отражается безмерное облегчение Он хлопает Джека по плечу:
- Дельная мысль!
"Дельная так дельная", - думает Джек и улыбается. Кошку можно освежевать несколькими способами, вот и на "Черный дом" можно выйти не одним путем. День выдался трудным. И лучше всего поставить в расследовании точку. По крайней мере на сегодня.
- Как насчет Райлсбека? - спрашивает Дейл, когда они спускаются вниз. - Ты все еще хочешь поговорить с ним?
- Естественно, - отвечает Джек, в голосе слышна заинтересованность, но, к сожалению, он практически на все сто процентов уверен в бесполезности допроса: Энди Райлсбек видел только то, что пожелал показать ему Рыбак. Возможно.., за одним исключением. Шлепанец. Джек не знает, приведет ли это к чему-либо, но такое возможно. В суде, например.., как улика для опознания...
"Это дело никогда не попадет в суд, и ты это знаешь. Оно, возможно, не закончится в этом м..."
Мысли его обрывает радостный гул, как только они заходят в дежурную часть. Сотрудники полицейского участка Френч-Лэндинга аплодируют ему стоя. Генри Лайден аплодирует ему стоя. Дейл присоединяется к остальным.
- Господи, да прекратите же. - Джек смеется и краснеет.
Но не может солгать себе, будто эти аплодисменты не доставляют ему удовольствия. Он чувствует их теплоту, видит, что идут они от самого сердца. Все это, конечно, мелочи. Но ему кажется что он вернулся домой. И это главное.
***
Когда часом позже Джек и Генри выходят из полицейского участка, Нюхач, Мышонок и Кайзер Билл по-прежнему стоят у двери черного хода. Док и Сонни уехали на Нейлхауз-роуд, чтобы доложить своим женщинам о событиях этого вечера.
- Сойер, - останавливает его Нюхач.
- Да?
- Все, что мы можем сделать. Понимаешь? Все, что угодно.
Джек задумчиво смотрит на байкера, гадая, каковы его мотивы.., только ли скорбь? Отцовская скорбь. Сен-Пьер не отрывает взгляда от глаз Джека. Стоящий рядом Генри Лайден нюхает речной туман, что-то мурлыча себе под нос.
- Завтра утром, около одиннадцати, я собираюсь заглянуть к матери Ирмы, - говорит Джек. - Можешь ты со своими приятелями встретиться со мной в баре "Сэнд" где-то в полдень?
Как я понимаю, она живет неподалеку. Я угощу вас лимонадом.
Нюхач не улыбается, но глаза его теплеют.
- Мы там будем.
- Это хорошо.
- Можешь сказать зачем?
- Есть одно место, которое надо найти.
- Оно имеет отношение к тому, кто убил Эми и других детей?
- Возможно.
Нюхач кивает:
- Возможно - этого мне достаточно.
***
На обратном пути в Норвэй-Вэлли Джек ведет пикап медленно, и причина не в тумане. Хотя еще не так поздно, он чертовски устал и подозревает, что Генри в этом от него не отличается. Дело не в молчании. Джек привык, что иногда Генри надолго уходит в себя. А вот тишина в кабине пикапа настораживает. Генри не может ехать без радио. Обычно начинает со станции Ла Ривьеры, переключается на KDCU, потом на Милуоки, Чикаго, даже на Омаху, Денвер и Сент-Луис, если позволяют атмосферные условия. Закуска из бопа <Боп (точнее, бибоп) - музыкальный джазовый стиль, возникший в 1940-х годах. Характеризуется новаторскими музыкальными интонациями, темповой импровизацией в сольных партиях и наличием меньшей, чем в джаз-оркестре, ритмической группой инструментов.> здесь, салат из спиричуэлз <Спиричуэлз самобытный музыкальный жанр - религиозные песнопения, сочетающие блюзовые мелодии с африканским стилем "призыв-ответ" и библейскими текстами> там, потом что-нибудь особенно громкое. Сегодня - все по-другому. Сегодня Генри тихонько сидит на пассажирском сиденье, положив руки на колени. Наконец, когда до его дома остается не больше двух миль, он подает голос:
- Сегодня обойдемся без Диккенса, Джек. Я собираюсь сразу лечь спать.
Опустошенность в голосе Генри удивляет Джека, ему даже становится как-то не по себе. Таким голосом никогда не говорил ни сам Генри, ни его радиоперсонажи. Это голос глубокого старика, который одной ногой стоит в могиле.
- Я тоже, - отвечает Джек, надеясь, что интонации не выдают его озабоченности. Но с Генри этот номер, конечно же, не проходит. Генри улавливает тончайшие нюансы.
- А что ты, позволь спросить, придумал для Громобойной пятерки?
- Точно еще не знаю, - отвечает Джек, и, возможно, из-за усталости, Генри не уличает его во лжи. Он намеревается направить Нюхача и его дружков на поиски того дома, о котором рассказал Потей, дома, где исчезают тени. По крайней мере исчезали в начале семидесятых. Он также намеревается спросить Генри, слышал ли тот о некоем "Черном доме", расположенном в пределах Френч-Лэндинга. Не сейчас, разумеется. Сейчас Генри слишком устал. Возможно, завтра.
Скорее всего завтра, потому что таким прекрасным источником информации, как Генри, пренебрегать нельзя. Но сначала пусть поднаберется сил.
- Пленка у тебя, да?
Генри наполовину вытаскивает из нагрудного кармана кассету с записью разговора Рыбака по линии 911, убирает обратно.
- Да, дорогой. Но не думаю, что этим вечером я смогу слушать убийцу маленьких детей, Джек. Даже если ты заедешь, чтобы послушать его вместе со мной.
- Завтра меня устроит, - отвечает Джек, надеясь, что этой задержкой не приговаривает к смерти еще одного из детей Френч-Лэндинга.
- Твоему голосу недостает уверенности.
- Недостает, - соглашается Джек, - но твой притупленный слух может принести больше вреда, чем пользы. В этом я не сомневаюсь.
- Утро начну с прослушивания. Обещаю.
Дом Генри уже рядом. Он выглядит покинутым, горит только фонарь перед гаражом, но, разумеется, в доме Генри свет ни к чему.
- Генри, я тебе не нужен?
- Нет, - отвечает тот, но не так уверенно, как хотелось бы Джеку.
- Сегодня никакой Крысы, - твердо добавляет Джек.
- Согласен.
- И никакого Шейка, Шейка, Шейка.
Губы Генри искривляются в легкой улыбке.
- Скажу тебе честно, сегодня не будет и Джорджа Рэтбана, рекламирующего салон "Шевроле" Френч-Лэндинга, где лучшие цены и первые шесть месяцев не надо платить процент по кредиту. Сразу в постель.
- Я тоже.
***
Но, пролежав в постели час и выключив лампу на прикроватной тумбочке, Джек не может спать. Лица и голоса перемещаются в его голове, словно обезумевшие стрелки часов. Или лошадки карусели в пустынном парке развлечений.
Тэнзи Френо: "Выведите монстра, который убил мою девочку".
Нюхач Сен-Пьер: "Поглядим, как все обернется".
Джордж Поттер: "Это дерьмо проникает внутрь и выжидает. По-моему, полностью избавиться он него невозможно".
Спиди, голос из далекого прошлого, услышанный по телефону, который в год их встречи казался выдумкой писателя-фантаста: "Привет, Странник Джек... Скажу тебе, как один копписмен - другому, сынок, я думаю, тебе надо заглянуть в личную ванную чифа Гилбертсона. Немедленно".
Как один копписмен другому, именно так.
И чаще всего, снова и снова, Джуди Маршалл: "Не говорить, что заблудилась, и не знаю, как вернуться.., а продолжать идти".
Да, продолжать идти, но куда? Куда?
Наконец, он поднимается, выходит на крыльцо с подушкой под мышкой. Ночь теплая. В Норвэй-Вэлли последние остатки тумана, который там так и не сгустился, унес легкий восточный ветерок. На мгновение замявшись, Джек спускается по ступенькам, в нижнем белье. Крыльцо его не устраивает: там он нашел дьявольскую посылку с вырезанными из пакетиков сахара птичками.
Он проходит мимо пикапа, мимо кормушки для птиц, на северное поле. Над ним миллиарды звезд. В траве стрекочут цикады. Тропа, проложенная им в траве, исчезла. Но возможно, он зашел на поле в другом месте.
Чуть отойдя, он ложится на спину, подкладывает подушку под голову, смотрит на небо. "Побуду здесь немного, - думает он. - Побуду немного, пока голоса-призраки не покинут мою голову. Побуду здесь немного".
С этой мыслью он начинает дремать.
С этой мыслью засыпает.
Над его головой рисунок созвездий меняется. Он видит, как образовываются новые созвездия. Какое заняло то место, где прежде располагалась Большая Медведица? Священный Опопанакс? Возможно. Он слышит приятный, мерный скрип и знает, что это ветряная мельница, которую он видел этим самым утром, тысячу лет тому назад. Ему нет нужды поднимать голову, чтобы убедиться в этом, ему нет нужды смотреть туда, где стоял его дом. Он и так знает, что увидит там всего лишь сарай.
Скрип.., скрип.., скрип: широкие деревянные лопасти вращает все тот же восточный ветерок. Только теперь ветер этот неизмеримо более приятный, неизмеримо более чистый. Джек касается пояса своих трусов и ощущает грубую ткань. В этом мире нижнее белье совсем другое. Изменилась и его подушка.
Поролон превратился в гусиный пух, но подушка от этого стала только мягче. Так что голове на ней куда удобнее.
- Я поймаю его, Спиди, - шепчет Джек новым созвездиям. - Во всяком случае, попытаюсь.
Он спит.
Просыпается ранним утром. Ветра нет. Там, откуда он пришел на поле, вдоль горизонта тянется яркая оранжевая полоса: солнце вот-вот встанет. Тело затекло, ягодицы болят, все влажное от росы. Мерного скрипа нет, но Джека это не удивляет. Едва раскрыв глаза, он понимает, что вновь находится в Висконсине.
Он знает кое-что еще: можно вернуться. В любой момент. Настоящий округ Каули, параллельный округ Каули, перебраться из одного в другой труда для него не составляет. Сознание этого наполняет его радостью и ужасом. В равных долях.
Джек встает и босиком идет к дому, с подушкой под мышкой.
По его прикидкам, всего пять утра. Три часа сна, и он будет готов на любые подвиги. На ступеньках крыльца он прикасается к хлопчатобумажным трусам. Хотя кожа влажная, трусы практически сухие.
Большую часть тех часов, которые он проспал под открытым небом (как проводил многие ночи той осенью, когда ему было двенадцать), их на нем не было. Они находились в другой реальности.
"Я могу заставить его увидеть эту тень, - холодно думает Джек. - Суну ему под нос руки с ароматом лилий и заставлю увидеть ее. Какая-то его часть хочет увидеть ее. Копписменская часть".
И тут же в голове Джека звучит голос Спиди Паркера; какой он помнит с детства: "Если надавишь слишком сильно, то можешь довести его до нервного срыва, Джек. Видит Бог, он близок к опасной черте, слишком многое свалилось ему на голову после похищения и убийства Джонни Иркенхэма. Хочешь рискнуть? Ради чего? Названия он не знает, тут он сказал тебе чистую правду".
- Дейл?
Дейл бросает на него короткий взгляд, отворачивается. От виноватости, которой переполнены его глаза, у Джека щемит сердце.
- Что?
- Пойдем выпьем кофе.
С изменением темы на лице Дейла отражается безмерное облегчение Он хлопает Джека по плечу:
- Дельная мысль!
"Дельная так дельная", - думает Джек и улыбается. Кошку можно освежевать несколькими способами, вот и на "Черный дом" можно выйти не одним путем. День выдался трудным. И лучше всего поставить в расследовании точку. По крайней мере на сегодня.
- Как насчет Райлсбека? - спрашивает Дейл, когда они спускаются вниз. - Ты все еще хочешь поговорить с ним?
- Естественно, - отвечает Джек, в голосе слышна заинтересованность, но, к сожалению, он практически на все сто процентов уверен в бесполезности допроса: Энди Райлсбек видел только то, что пожелал показать ему Рыбак. Возможно.., за одним исключением. Шлепанец. Джек не знает, приведет ли это к чему-либо, но такое возможно. В суде, например.., как улика для опознания...
"Это дело никогда не попадет в суд, и ты это знаешь. Оно, возможно, не закончится в этом м..."
Мысли его обрывает радостный гул, как только они заходят в дежурную часть. Сотрудники полицейского участка Френч-Лэндинга аплодируют ему стоя. Генри Лайден аплодирует ему стоя. Дейл присоединяется к остальным.
- Господи, да прекратите же. - Джек смеется и краснеет.
Но не может солгать себе, будто эти аплодисменты не доставляют ему удовольствия. Он чувствует их теплоту, видит, что идут они от самого сердца. Все это, конечно, мелочи. Но ему кажется что он вернулся домой. И это главное.
***
Когда часом позже Джек и Генри выходят из полицейского участка, Нюхач, Мышонок и Кайзер Билл по-прежнему стоят у двери черного хода. Док и Сонни уехали на Нейлхауз-роуд, чтобы доложить своим женщинам о событиях этого вечера.
- Сойер, - останавливает его Нюхач.
- Да?
- Все, что мы можем сделать. Понимаешь? Все, что угодно.
Джек задумчиво смотрит на байкера, гадая, каковы его мотивы.., только ли скорбь? Отцовская скорбь. Сен-Пьер не отрывает взгляда от глаз Джека. Стоящий рядом Генри Лайден нюхает речной туман, что-то мурлыча себе под нос.
- Завтра утром, около одиннадцати, я собираюсь заглянуть к матери Ирмы, - говорит Джек. - Можешь ты со своими приятелями встретиться со мной в баре "Сэнд" где-то в полдень?
Как я понимаю, она живет неподалеку. Я угощу вас лимонадом.
Нюхач не улыбается, но глаза его теплеют.
- Мы там будем.
- Это хорошо.
- Можешь сказать зачем?
- Есть одно место, которое надо найти.
- Оно имеет отношение к тому, кто убил Эми и других детей?
- Возможно.
Нюхач кивает:
- Возможно - этого мне достаточно.
***
На обратном пути в Норвэй-Вэлли Джек ведет пикап медленно, и причина не в тумане. Хотя еще не так поздно, он чертовски устал и подозревает, что Генри в этом от него не отличается. Дело не в молчании. Джек привык, что иногда Генри надолго уходит в себя. А вот тишина в кабине пикапа настораживает. Генри не может ехать без радио. Обычно начинает со станции Ла Ривьеры, переключается на KDCU, потом на Милуоки, Чикаго, даже на Омаху, Денвер и Сент-Луис, если позволяют атмосферные условия. Закуска из бопа <Боп (точнее, бибоп) - музыкальный джазовый стиль, возникший в 1940-х годах. Характеризуется новаторскими музыкальными интонациями, темповой импровизацией в сольных партиях и наличием меньшей, чем в джаз-оркестре, ритмической группой инструментов.> здесь, салат из спиричуэлз <Спиричуэлз самобытный музыкальный жанр - религиозные песнопения, сочетающие блюзовые мелодии с африканским стилем "призыв-ответ" и библейскими текстами> там, потом что-нибудь особенно громкое. Сегодня - все по-другому. Сегодня Генри тихонько сидит на пассажирском сиденье, положив руки на колени. Наконец, когда до его дома остается не больше двух миль, он подает голос:
- Сегодня обойдемся без Диккенса, Джек. Я собираюсь сразу лечь спать.
Опустошенность в голосе Генри удивляет Джека, ему даже становится как-то не по себе. Таким голосом никогда не говорил ни сам Генри, ни его радиоперсонажи. Это голос глубокого старика, который одной ногой стоит в могиле.
- Я тоже, - отвечает Джек, надеясь, что интонации не выдают его озабоченности. Но с Генри этот номер, конечно же, не проходит. Генри улавливает тончайшие нюансы.
- А что ты, позволь спросить, придумал для Громобойной пятерки?
- Точно еще не знаю, - отвечает Джек, и, возможно, из-за усталости, Генри не уличает его во лжи. Он намеревается направить Нюхача и его дружков на поиски того дома, о котором рассказал Потей, дома, где исчезают тени. По крайней мере исчезали в начале семидесятых. Он также намеревается спросить Генри, слышал ли тот о некоем "Черном доме", расположенном в пределах Френч-Лэндинга. Не сейчас, разумеется. Сейчас Генри слишком устал. Возможно, завтра.
Скорее всего завтра, потому что таким прекрасным источником информации, как Генри, пренебрегать нельзя. Но сначала пусть поднаберется сил.
- Пленка у тебя, да?
Генри наполовину вытаскивает из нагрудного кармана кассету с записью разговора Рыбака по линии 911, убирает обратно.
- Да, дорогой. Но не думаю, что этим вечером я смогу слушать убийцу маленьких детей, Джек. Даже если ты заедешь, чтобы послушать его вместе со мной.
- Завтра меня устроит, - отвечает Джек, надеясь, что этой задержкой не приговаривает к смерти еще одного из детей Френч-Лэндинга.
- Твоему голосу недостает уверенности.
- Недостает, - соглашается Джек, - но твой притупленный слух может принести больше вреда, чем пользы. В этом я не сомневаюсь.
- Утро начну с прослушивания. Обещаю.
Дом Генри уже рядом. Он выглядит покинутым, горит только фонарь перед гаражом, но, разумеется, в доме Генри свет ни к чему.
- Генри, я тебе не нужен?
- Нет, - отвечает тот, но не так уверенно, как хотелось бы Джеку.
- Сегодня никакой Крысы, - твердо добавляет Джек.
- Согласен.
- И никакого Шейка, Шейка, Шейка.
Губы Генри искривляются в легкой улыбке.
- Скажу тебе честно, сегодня не будет и Джорджа Рэтбана, рекламирующего салон "Шевроле" Френч-Лэндинга, где лучшие цены и первые шесть месяцев не надо платить процент по кредиту. Сразу в постель.
- Я тоже.
***
Но, пролежав в постели час и выключив лампу на прикроватной тумбочке, Джек не может спать. Лица и голоса перемещаются в его голове, словно обезумевшие стрелки часов. Или лошадки карусели в пустынном парке развлечений.
Тэнзи Френо: "Выведите монстра, который убил мою девочку".
Нюхач Сен-Пьер: "Поглядим, как все обернется".
Джордж Поттер: "Это дерьмо проникает внутрь и выжидает. По-моему, полностью избавиться он него невозможно".
Спиди, голос из далекого прошлого, услышанный по телефону, который в год их встречи казался выдумкой писателя-фантаста: "Привет, Странник Джек... Скажу тебе, как один копписмен - другому, сынок, я думаю, тебе надо заглянуть в личную ванную чифа Гилбертсона. Немедленно".
Как один копписмен другому, именно так.
И чаще всего, снова и снова, Джуди Маршалл: "Не говорить, что заблудилась, и не знаю, как вернуться.., а продолжать идти".
Да, продолжать идти, но куда? Куда?
Наконец, он поднимается, выходит на крыльцо с подушкой под мышкой. Ночь теплая. В Норвэй-Вэлли последние остатки тумана, который там так и не сгустился, унес легкий восточный ветерок. На мгновение замявшись, Джек спускается по ступенькам, в нижнем белье. Крыльцо его не устраивает: там он нашел дьявольскую посылку с вырезанными из пакетиков сахара птичками.
Он проходит мимо пикапа, мимо кормушки для птиц, на северное поле. Над ним миллиарды звезд. В траве стрекочут цикады. Тропа, проложенная им в траве, исчезла. Но возможно, он зашел на поле в другом месте.
Чуть отойдя, он ложится на спину, подкладывает подушку под голову, смотрит на небо. "Побуду здесь немного, - думает он. - Побуду немного, пока голоса-призраки не покинут мою голову. Побуду здесь немного".
С этой мыслью он начинает дремать.
С этой мыслью засыпает.
Над его головой рисунок созвездий меняется. Он видит, как образовываются новые созвездия. Какое заняло то место, где прежде располагалась Большая Медведица? Священный Опопанакс? Возможно. Он слышит приятный, мерный скрип и знает, что это ветряная мельница, которую он видел этим самым утром, тысячу лет тому назад. Ему нет нужды поднимать голову, чтобы убедиться в этом, ему нет нужды смотреть туда, где стоял его дом. Он и так знает, что увидит там всего лишь сарай.
Скрип.., скрип.., скрип: широкие деревянные лопасти вращает все тот же восточный ветерок. Только теперь ветер этот неизмеримо более приятный, неизмеримо более чистый. Джек касается пояса своих трусов и ощущает грубую ткань. В этом мире нижнее белье совсем другое. Изменилась и его подушка.
Поролон превратился в гусиный пух, но подушка от этого стала только мягче. Так что голове на ней куда удобнее.
- Я поймаю его, Спиди, - шепчет Джек новым созвездиям. - Во всяком случае, попытаюсь.
Он спит.
Просыпается ранним утром. Ветра нет. Там, откуда он пришел на поле, вдоль горизонта тянется яркая оранжевая полоса: солнце вот-вот встанет. Тело затекло, ягодицы болят, все влажное от росы. Мерного скрипа нет, но Джека это не удивляет. Едва раскрыв глаза, он понимает, что вновь находится в Висконсине.
Он знает кое-что еще: можно вернуться. В любой момент. Настоящий округ Каули, параллельный округ Каули, перебраться из одного в другой труда для него не составляет. Сознание этого наполняет его радостью и ужасом. В равных долях.
Джек встает и босиком идет к дому, с подушкой под мышкой.
По его прикидкам, всего пять утра. Три часа сна, и он будет готов на любые подвиги. На ступеньках крыльца он прикасается к хлопчатобумажным трусам. Хотя кожа влажная, трусы практически сухие.
Большую часть тех часов, которые он проспал под открытым небом (как проводил многие ночи той осенью, когда ему было двенадцать), их на нем не было. Они находились в другой реальности.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента