И что с того, если она и была чокнутой? Что с того?
Лизи припарковалась в затылок «приусу» Дарлы и уже прошла половину пути до маленького коттеджа Аманды, когда из двери выскочила (чуть ли не выбежала) Дарла, с трудом подавляя рвущиеся из груди крики.
– Слава Богу, ты здесь, – воскликнула она, а Лизи, увидев кровь на руках Дарлы, вновь подумала о булах, подумала о Скотте, выходящем к ней из темноты и протягивающем руку, только рука эта уже не выглядела как рука.
– Дарла, что…
– Она опять это сделала! Эта психованная снова себя поранила! Я пошла в туалет на минутку… оставила её на кухне пить чай…, «Анда, ты в порядке, Анда?» – спрашиваю её я… и…
– Успокойся. – Лизи усилием воли изгнала из голоса всю тревогу. Она всегда была самой спокойной из всех, во всяком случае, старалась выглядеть самой спокойной, именно она всегда говорила: «Успокойся» или «Может, не всё так плохо?» – хотя вроде бы такое принято говорить кому-нибудь из старших сестёр. А может, и нет, если у самой старшей давно и сильно съехала долбаная крыша.
– Она не умрёт, там такая грязь. – Дарла начала плакать. Понятное дело, подумала Лизи, раз я здесь, можно дать волю эмоциям. Вам никогда не приходило в голову, что у маленькой Лизи могут быть свои проблемы?
Дарла высморкала сначала одну ноздрю, потом вторую на темнеющую лужайку Аманды, чего никогда не позволила бы себе настоящая леди.
– Жуткая грязь, и, возможно, ты права, возможно, «Грин-лаун» очень даже ей подойдёт… это частная клиника… лишнего там не скажут… я просто не знаю… может, ты всё-таки сможешь её уговорить, наверное, сумеешь, она тебя слушается, всегда слушалась, я просто ума не приложу, что…
– Пойдём, Дарла. – Голос Лизи звучал успокаивающе, и ей вдруг открылось: сигареты ну совершенно не нужны. Сигареты – это дурная привычка ушедших дней. Сигареты мертвы, как и её муж, потерявший сознание во время выступления и вскорости умерший в больнице в Кентукки, бул, конец. И она хотела держать в руке не «Салем лайтс», а черенок этой серебряной лопаты.
Вот что её успокаивало, и при этом не требовалась зажигалка.
Это бул, Лизи.
Она снова услышала эту фразу, когда включила свет на кухне Аманды. И опять увидела его, направляющегося к ней по укрытому тенью лугу за домом в Кливс-Миллс, где находилась её квартира. Скотта, который мог быть безумным, Скотта, который мог быть храбрым, Скотта, который мог быть и тем, и другим одновременно при определённых обстоятельствах.
И это не просто бул, это кровь-бул!
Квартира, где она научила его трахаться, где он научил её говорить «долбаный» вместо «грёбаный», где они учили друг друга ждать, ждать, ждать ветра перемен. Скотт шагал сквозь густую смесь цветочных ароматов, потому что с той стороны стояли теплицы, окна которых вечером раскрывали для проветривания. Скотт шагал, окутанный всеми этими ароматами, вечером, в конце весны, к фонарю, который горел над дверью чёрного хода её квартиры. Она дожидалась его на пороге. Злилась, но не так чтобы очень. Пожалуй, была даже готова помириться. В конце концов, её динамили и раньше (но не он), и у неё были бойфренды, которые на поверку оказывались любителями выпить (в том числе и он). Но когда она увидела его…
Своего первого кровь-була.
А теперь она видела второго. Кухня Аманды была замазана, забрызгана, залита, как сказал бы Скотт (обычно плохо имитируя Говарда Косела[33]), кларетом. Красные капли на весёленьком жёлтом пластике столика у стены. Красное пятно на стеклянном окошке микроволновки, много красного на линолеуме. Кухонное полотенце на раковине, пропитанное красным.
Лизи посмотрела на всё это и почувствовала, как учащённо забилось сердце. Это естественно, сказала она себе, обычная реакция нормального человека на кровь. Плюс подходил к концу длинный, полный переживаний день. Ты должна помнить, что всё выглядит гораздо хуже, чем есть на самом деле. Ты можешь поспорить на что угодно, что она сознательно разбрызгивала кровь… Аманда всегда стремилась драматизировать ситуацию. А ты видела кое-что похуже, Лизи. К примеру, рану на животе вокруг пупка. Или Скотта в Кливсе. Согласна?
– Что? – переспросила Дарла.
– Я ничего не говорила, – ответила Лизи. Они стояли в дверях, глядя на свою несчастную старшую сестру, которая сидела за кухонным столом (также с поверхностью из жёлтого пластика), наклонив голову, с упавшими на лицо волосами.
– Ты сказала. Ты сказала «согласна».
– Хорошо, я сказала «согласна», – резко ответила Лизи. – Добрый мамик учила нас, что у тех людей, которые говорят сами с собой, есть деньги в банке. – И деньги у неё были. Благодаря Скотту она «стоила» порядка двадцати миллионов долларов, чуть больше или чуть меньше, в зависимости от текущих биржевых котировок государственных облигаций и некоторых акций.
Но деньги не так много значат, когда ты стоишь на залитой кровью кухне. Лизи задалась вопросом: а может, Анди никогда не использовала говно только потому, что просто не додумалась до этого? Если так, то это истинный подарок Господа, не правда ли?
– Ты убрала ножи? – строго спросила она Дарлу.
– Разумеется, убрала, – с негодованием ответила та… но всё так же тихо. – Она сделала это осколками грёбаной чайной чашки. Пока я писала.
Лизи уже решила, что при первой возможности закажете «Уол-Марте» новые чайные чашки. Жёлтые, чтобы подходили к остальной кухне, но только пластиковые и с наклейкой на дне «НЕБЬЮЩАЯСЯ ПОСУДА».
Она опустилась на колени рядом с Амандой, попыталась взять её за руку.
– Руки она и порезала, – предупредила Дарла. – Обе ладони.
Очень осторожно Лизи сдвинула кисти Аманды с её коленей. Перевернула их, и её передёрнуло. Кровь в порезах начала сворачиваться, и тем не менее у неё заныло в желудке. И, конечно же, порезы заставили её опять вспомнить о Скотте, выходящем из тёплой темноты и протягивающем руку, с которой капала кровь, словно предложение любви, словно искупление страшных грехов: напившись, он забыл про их свидание. И после этого они назвали Коула безумцем?
Аманда рассекла ладони по диагонали, от основания большого пальца до основания мизинца, разрезав линию жизни, линию любви и все остальные линии. Лизи понимала, как она разрезала первую ладонь, но вторую? Это было ой как непросто. Но ей это удалось, а потом она побродила по кухне, оставляя свои следы: «Эй, посмотрите на меня! Посмотрите на меня! Ты не чокнутая крошка номер раз, номер раз – это я! Анда – чокнутая крошка номер раз, будь уверена». И успеть это за те короткие мгновения, которые Дарла провела в туалете, сливая немного лимонада и вытирая старую мочалку? Да, Аманда, ты ещё и дьявольски быстрая крошка номер один.
– Дарла… тут пластырем и перекисью водорода не обойдёшься. Её нужно отвезти в больницу.
– О чёрт! – воскликнула Дарла и снова заплакала. Лизи взглянула в лицо Аманды, едва просматривающееся сквозь локоны.
– Аманда.
Ничего. Никакой реакции.
– Анда.
Тот же результат. Голова Аманды висела, как у куклы. Чёртов Чарли Корриво, подумала Лизи. Чёртов долбаный Чарли Корриво! Но если бы не Балабол, его роль сыграл бы кто-то другой или что-то другое, Потому что так уж созданы Аманды этого мира. Мы постоянно ожидаем, что они выкинут очередной фортель, думаем: это просто чудо, что не выкидывают, – но ведь чудо не может длиться вечно, а потому и случается то, что должно случиться.
– Анди-Банни.[34]
Детское прозвище сработало. Аманда медленно подняла голову. И Лизи увидела отнюдь не кровавую, одуряющую пустоту, как ожидала (хотя губы Аманды были красными, и помада «Макс фактор» определённо не имела к этому никакого отношения), а сверкающие глаза и хитрое, довольное лицо, выражение которого однозначно указывало: Аманде удалась какая-то гадость, и плакать придётся не ей.
– Бул, – прошептала Аманда, и внутренняя температура Лизи Лэндон разом понизилась на добрый десяток градусов.
Они повели Аманду в гостиную. Она покорно шла между ними и послушно уселась на диван. Потом Лизи и Дарла вернулись к двери на кухню, откуда могли наблюдать за сестрой и при этом разговаривать шёпотом, не опасаясь, что Аманда их услышит.
– Что она тебе сказала Лизи? Ты стала белой, как какой-нибудь чёртов призрак.
Лучше бы Дарла сказала, «как полотно», подумала Лизи. Не нравилось ей, когда слово «призрак» произносили вслух. Особенно с наступлением темноты. Глупо, конечно, но так уж сложилось.
– Ничего, – ответила она. – Ну… фу. Фу, мол, Лизи, я вся в крови, как тебе это нравится? Знаешь, Дарл, не только у тебя сегодня был трудный день.
– Если мы отвезём её в отделение неотложной помощи, что они с ней сделают? Будут держать под наблюдением двадцать четыре часа в сутки с подозрением на самоубийство?
– Могут, – кивнула Лизи. В голове у неё начало проясняться. Это слово, этот бул, сработало как пощёчина, как нюхательная соль. Разумеется, это слово и до смерти испугало её, но… если Аманда могла ей что-то сказать, Лизи, само собой, хотела выслушать сестру. У неё уже появилось ощущение, что события последнего времени, может, даже телефонный звонок «Зака Маккула», как-то связаны между собой… чем? Призраком Скотта? Нелепо. Тогда кровь-булом Скотта? Как насчёт этого?
Или его длинным мальчиком? Тварью с бесконечным пегим боком?
Она не существует, Лизи, и никогда не существовала вне его воображения, которому иногда хватало мощи воздействовать на близких ему людей. Хватало для того, чтобы тебе не хотелось есть фрукты с наступлением темноты, пусть ты и знала, что это детское суеверие, которое он так и не смог перерасти. И длинный мальчик – из той же категории. Ты это знаешь, так ведь?
Она знала? Тогда почему, когда пыталась обдумать эту идею, в голову закрадывался какой-то туман, путавший мысли? И почему внутренний голос предлагал ей бросить это дело?
Дарла как-то странно смотрела на неё. Лизи взяла себя в руки и вернулась к текущему моменту, окружающим её людям, стоящей перед ней проблеме. И впервые заметила, какой уставшей выглядела Дарл: глубокие морщины возле уголков рта, тёмные мешки под глазами. Она взяла старшую сестру за плечи (ей не понравилось, какие они худые, не понравился промежуток, который нащупали её большие пальцы, между бретельками бюстгальтера и впадинами над ключицами). Лизи помнила, с какой завистью смотрела на старших сестёр, уезжающих в Лисбон-Хай, родину «Грейха-ундов». Теперь Аманда стояла на пороге шестидесятилетия, да и Дарл не слишком от неё отставала. Действительно, обе они стали старухами.
– Но послушай, милая, – сказала она Дарле, – про самоубийство они не станут говорить, это жестоко. Однако наблюдать будут. – Лизи не знала, откуда ей это известно, но практически не сомневалась в своей правоте. – Думаю, таких они держат у себя сутки. Может, двое.
– Могут они это сделать без разрешения?
– Думаю, что нет, если только человек не совершил преступление и не доставлен полицией.
– Может, тебе лучше позвонить своему адвокату и всё выяснить? Этому, из Монтаны?
– Его фамилия – Монтано, и сейчас он, вероятно, уже не на работе. Его домашнего номера в справочнике нет. У меня он есть в записной книжке, но она дома. Слушай, Дарл, я думаю, если мы отвезём её в Стивенскую мемориальную больницу в Но-Сап, то проблем у нас не возникнет.
Так местные называли соседние городки Норуэй и Саут-Пэриш в примыкающем округе Оксфорд, и эти городки находились в дне пути от таких экзотических мест, как Мехико, Мадрид, Гилеад, Чайна и Коринф. В отличие от городеких больниц, скажем, в Портленде или Льюистоне Стивенская мемориальная была маленьким сонным местом.
– Я думаю, ей перевяжут руки и позволят нам увезти её домой без лишних вопросов. – Лизи помолчала. – Если…
– Если?
– Если мы хотим увезти её домой. И если она захочет поехать домой. Я хочу сказать, мы не будем лгать и что-то выдумывать, хорошо? Если они спросят, а я уверена, что спросят, мы скажем правду. Да, она это делала раньше, когда впадала в депрессию, но довольно-таки давно.
– Пять лет – не так уж и давно.
– Всё относительно, – возразила Лизи. – И она может объяснить, что её постоянный бойфренд появился в городе с новой женой. Естественно, она сильно огорчилась.
– А если она не будет говорить?
– Если она не будет говорить, Дарл, они скорее всего продержат её двадцать четыре часа, получив разрешение от нас. Я имею в виду, хочешь ли ты привезти её туда, если она по-прежнему путешествует по другим планетам?
Дарла задумалась, вздохнула, покачала головой.
– Я думаю, многое зависит от Аманды, – продолжила Лизи. – Шаг первый: её нужно помыть и переодеть. Если потребуется, я пойду с ней в душ.
– Да. – Дарла провела рукой по коротко стриженным волосам. – Полагаю, так и поступим. – Она внезапно зевнула. На удивление широко. Любой желающий смог бы даже увидеть миндалины, если б их не удалили ещё в детстве. Лизи вновь взглянула на тёмные мешки под глазами сестры и подумала, что смогла бы приехать гораздо раньше, если бы не звонок «Зака».
Потом взяла сестру за руки.
– Миссис Джонс звонила тебе не сегодня, так? Дарла с удивлением вытаращилась на неё.
– Да, – неохотно призналась Дарла. – Позвонила вчера. Ближе к вечеру. Я приехала, перевязала её, как могла, посидела с ней до поздней ночи. Я тебе этого не говорила.
– Нет. Я думала, всё произошло сегодня.
– Глупая Лизи, – и Дарла грустно улыбнулась.
– Почему ты не позвонила мне раньше?
– Не хотела тебя беспокоить. Ты и так для нас столько делаешь.
– Это неправда. – Лизи всегда коробило, когда Дарла или Канти (или Джодота по телефону) начинали нести такую чушь. Она знала, это глупость, но, глупость или нет, так уж оно было. – Это всего лишь деньги Скотта.
– Нет, Лизи. Это ты. Всегда ты. – Дарла на секунду замолчала. – И не возражай. Просто я думала, что мы справимся, мы вдвоём. Но ошиблась.
Лизи поцеловала сестру в щёчку, обняла, а потом пошла к Аманде и села рядом с ней на диван.
– Аманда. Никакой реакции.
– Анди-Банни? – Почему нет, если один раз сработало? И да, Аманда подняла голову.
– Что. Ты хочешь.
– Нам нужно отвезти тебя в больницу, Анди-Банни.
– Я. Не. Хочу. Туда ехать.
Лизи кивала первую половину этой короткой, но дающейся с таким трудом речи, потом начала расстёгивать замаранную кровью блузку Аманды.
– Я знаю, но твои бедные старенькие ручки требуют ухода, который мы с Дарл обеспечить не можем. Вопрос только в том, хочешь ли ты вернуться сюда или проведёшь ночь в больнице в Но-Сап. Если ты захочешь вернуться, я переночую у тебя. – И, возможно, мы поговорим о булах вообще и кровъ-булах в частности. – Что скажешь, Анда? Ты хочешь вернуться, сюда или ты думаешь, что тебе лучше какое-то время побыть в Сент-Стиве?
– Хочу. Вернуться. Сюда.
Когда Лизи попросила Аманду встать, чтобы она смогла снять с неё брюки, Аманда подчинилась, но при этом вроде бы – внимательно изучала люстру. Если её состояние ещё и не называлось «полукататония», по терминологии прежнего мозгоп-рава Аманды, то, по мнению Лизи, совсем близко подошло к опасной черте, поэтому Лизи обрадовалась, когда следующие слова Аманда произнесла скорее как человек, а не робот:
– Если мы едем… куда-то… почему ты меня раздеваешь?
– Потому что тебе необходимо принять душ, – ответила Лизи, направляя Аманду в сторону ванной. – И надеть чистое. На тебе всё… грязное. – Она обернулась и увидела, как Дарла поднимает с пола брошенные блузку и брюки. Аманда тем временем достаточно покорно шла к ванной, но от взгляда на неё у Лизи сжалось сердце. Причиной стали не раны и шрамы на теле Аманды, а простые хлопчатобумажные белые «боксёры». С давних пор Аманда носила мужские трусы. Они подходили её угловатому телу, в них она выглядела даже сексуально. Но сегодня по правой штанине сзади расплылось грязное пятно, изнутри к материи что-то прилипло.
Ох, Анда, подумала Лизи. Ох, дорогая ты моя.
А потом Аманда переступила порог ванной, асоциальная дамочка в бюстгальтере, трусах и высоких белых носках. Лизи повернулась к Дарле. Та уже стояла рядом. На мгновение у двери собрались все годы прошлого и звонкие голоса Дебу-шеров. Потом Лизи повернулась и прошла в ванную следом за женщиной, которую когда-то звала большая сисса Анди-Банни. Женщина эта стояла на коврике, опустив голову, с болтающимися, как плети, руками, и ждала, что её будут раздевать дальше.
Когда Лизи занялась застёжками бюстгальтера Аманды, та внезапно повернулась к ней, схватила за руку. Пальцы её были холодны как лёд. На мгновение Лизи подумала, что сейчас большая сисса Анди-Банни расскажет ей всё, о кровь-булах и остальном. Но сказала Аманда другое, глядя на неё ясными глазами психически здорового человека:
– Мой Чарльз женился на другой, – потом прижалась вос-ково-холодным лбом к плечу Лизи и заплакала.
Остаток вечера напомнил Лизи о том, что Скотт называл Законом плохой погоды Лэндона: когда ты ложишься спать, ожидая, что ураган уйдёт в океан, он вдруг меняет курс, движется в глубь материка и сносит крышу твоего дома. А когда ты поднимаешься рано, чтобы подготовиться к надвигающемуся бурану, с неба падают лишь отдельные снежинки.
«А в чём смысл?» – спросила тогда Лизи. Они вместе лежали в кровати (какой-то кровати, одной из их первых кроватей), умиротворённые, расслабленные после любви, он – с «Герберт Тейритон» в руке и пепельницей на груди, а за стенами завывал сильный ветер. Какая кровать, какой ветер, какая буря или какой год, она уже не помнила.
«Смысл – СОВИСА», – ответил он, это она как раз помнила, хотя поначалу ей показалось, что она ослышалась или не поняла.
«Совиса? Какая ещё совиса?»
Он затушил сигарету, поставил пепельницу на прикроватный столик. Взял её лицо в свои руки, закрыв уши и отсекая ладонями мир на добрую минуту. Поцеловал в губы. Потом убрал руки, чтобы она могла его слышать. Скотт Лэндон всегда хотел, чтобы его слушали.
«СОВИСА, любимая, – это «энергично поработать, когда сочтёшь уместным».[35]
Она всё это обдумала – голова у неё работала не так быстро, как у него, – и поняла, что СОВИСА – это, как он говорил, аббревиатура. Ей понравилось. Довольно-таки глупо, отчего фраза эта понравилась ей ещё больше. Она начала смеяться. Скотт рассмеялся вместе с ней, и скоро он был в ней, как они были в доме, тогда как сильный ветер ревел и тряс его снаружи.
Со Скоттом она всегда много смеялась.
Высказывание Скотта о буране, который не добрался до тебя, хотя казалось, что встречи с ним не избежать, несколько раз приходило ей в голову до того, как закончилась их экспедиция в больницу и они вновь вернулись в защищающий от любых капризов погоды кейп-код Аманды, расположенный между Касл-Вью и Харлоу-Дип-Кат. Во-первых, Аманда в немалой степени способствовала этому возвращению, потому что в голове у неё заметно прояснилось. Но у Лизи, ужасно это или нет, почему-то возникла ассоциация с тусклой лампочкой, которая вдруг ярко светит час или два перед тем, как перегореть навсегда. Изменения к лучшему начались ещё в душе. Лизи разделась и встала под душ вместе с сестрой, которая стояла, ссутулив плечи и с апатично повисшими руками. Потом Лизи удалось осторожно направить струю тёплой воды на разрезанную левую ладонь Анди.
– Ой! Ой! – закричала Анди, отдёргивая руку. – Больно же, Лизи! Смотри, куда льёшь воду, ладно?
Лизи ответила тем же тоном (Аманда не ожидала ничего другого, пусть они обе и стояли голыми), довольная тем, что услышала злость в голосе сестры, которая определённо пришла в себя:
– Ты уж меня, конечно, извини, но ведь не я полосовала тебе руку осколком чашки, которую сама же и разбила!
– Ну, я же не могла располосовать его, правда? – спросила Аманда, а потом разразилась потоком ругательств в адрес Чарли Корриво и его новой жены. И сочетание взрослых ругательств с детскими вызвало у Лизи удивление, смех, восхищение.
Когда она прервалась, чтобы набрать в грудь воздуха, Лизи ввернула:
– Говноротый сукин сын, a? Bay. Аманда надулась:
– Да пошла ты на хер, Лизи.
– Если ты хочешь вернуться домой, я бы не советовала обращаться такими словами к врачу, который будет заниматься твоими руками.
– Ты думаешь, что я – дура?
– Нет, не думаю. Просто… скажем так, ты жутко на него разозлилась.
– Мои руки опять кровоточат.
– Сильно?
– Немного. Я думаю, их лучше смазать вазелином.
– Правда? А больно не будет?
– Больно от любви, – очень серьёзно ответила Аманда… а потом хохотнула, отчего на сердце у Лизи сразу полегчало.
К тому времени, когда они с Дарлой загрузили старшую сестру в «BMW» Лизи и поехали в Норуэй, Аманда уже спрашивала, какие у Лизи успехи с разборкой завалов в рабочих апартаментах Скотта, как будто это был самый обычный день.
Лизи не упомянула звонок «Зака Маккула», но рассказала о романе «Айк приходит домой» и процитировала единственную строчку: «Айк пришёл домой после бума, и всё было прекрасно. БУЛ! КОНЕЦ!» Она хотела упомянуть это слово в присутствии Анди. Хотела увидеть, как отреагирует сестра. Дарла отреагировала первой:
– Ты вышла замуж за очень странного человека, Лиза.
– Скажи мне что-нибудь такое, чего я не знаю, дорогая. – Лизи посмотрела в зеркало на Аманду, которая сидела одна на заднем сиденье, «В уединённом великолепии», – как сказала бы добрый мамик. – Что думаешь, Анда?
Аманда пожала плечами, и поначалу Лизи решила, что это будет её единственная реакция. И тут же слова полились потоком.
– Просто он такой человек, вот и всё. Как-то я поехала с ним в город. Ему требовались какие-то материалы для работы, а мне – новые туристские ботинки, ты знаешь, хорошие туристские ботинки для пеших походов по лесам. Мы проезжали мимо «Обурн новелти». Он никогда не видел такого магазина, поэтому остановился и вошёл в него. Вёл себя как десятилетний! Мне требовались ботинки «Эдди Бауэр», чтобы ходить по лесам, не боясь обжечься ядовитым плющом, а он хотел купить весь этот идиотский магазин. И порошок, вызывающий зуд, и гуделки, и перечную жевательную резинку, и пластиковые пердучие подушки, и рентгеновские очки, короче, всё, что там продавалось, и он вывалил свои покупки на прилавок рядом с леденцами, внутри которых находилась пластиковая голая женщина. Он накупил этого сделанного на Тайване берьма на добрую сотню долларов. Ты помнишь?
Она помнила Лучше всего ей запомнилось, как он вернулся домой в тот день с целой охапкой пакетов с нарисованными на них смеющимися лицами и словами «ПРАЗДНИК СМЕХА». И с раскрасневшимися щеками. И свои покупки он назвал берьмом, не дерьмом, а берьмом, единственным словом, которому научился от неё, можете вы в это поверить? Что ж, обмен – это честная игра, как любила говорить добрый мамик, хотя слово «берьмо» придумал папаня Дэнди, который иногда говорил людям, что та или иная вещь нехороша, «вот я чуть и изменял эти слова». Как же Скотту понравилось это слово, он восхищался, как легко оно сходит с языка, не то что «я это выбросил» или «я это вышвырнул».
Скотт со всем его уловом из пруда слов, пруда историй, пруда мифов.
Скотт долбаный Лэндон.
Иногда она могла прожить целый день, не думая о нём, не вспоминая его. Почему нет? У неё и так хватало забот, а с ним иной раз было трудно иметь дело, было трудно жить. «Проект»,[36] – как любили говорить старики-янки, тот же её отец. А потом приходил день, серый день (или солнечный), когда ей так недоставало его, что казалось, внутри ничего нет, что она не женщина вовсе, а старое, трухлявое дерево. Именно это чувство испытывала она и сейчас, ей хотелось выкрикивать его имя, звать его домой, и сердце сжималось от мысли о том, что впереди годы без него, и она задавалась вопросом, а зачем нужна сильная любовь, если потом человека ждут хотя бы десять секунд таких страданий.
Просветление Аманды стало первым плюсом этого вечера. Мансингер, дежурный врач, далеко ещё не ветеран, – вторым. Он выглядел не таким молодым, как Джантзен, врач, которого Лизи встретила во время последней болезни Скотта, но Лизи удивилась бы, если бы оказалось, что ему перевалило за тридцать. А третьим плюсом (хотя она никогда бы в это не поверила, если б ей сказали заранее) стало прибытие группы пострадавших в дорожно-транспортном происшествии в Суэдене.
Их ещё не было, когда Лизи и Дарла привели Аманду в отделение неотложной помощи Стивенской мемориальной больницы. В приёмной они увидели только мальчика лет десяти и его мать. У мальчика появилась сыпь, и мать постоянно одёргивала его, требуя, чтобы он не расчёсывал эти места. Она всё ещё покрикивала на него, когда их пригласили в одну из двух смотровых. Через пять минут мальчик появился с повязками на руках и мрачным лицом. Мать несла несколько тюбиков мази и продолжала покрикивать на сына.
Медсестра вызвала Аманду.