– Дом под жилье, – не обращая на него внимания продолжал лысый, – зовется в городе домом Марстена.
Ларри слишком долго занимался торговлей недвижимостью, чтобы его лицо отразило его чувства – чувства совершенно ошеломленного человека.
– Вот как?
– Да. Меня зовут Стрейкер. Ричард Трокетт Стрейкер. Все бумаги будут на мое имя.
– Очень хорошо, – сказал Ларри. Человек этот не шутил, сомневаться не приходилось. – Цена, которую мы запрашиваем за дом Марстена – четырнадцать тысяч долларов, хотя я думаю, моих клиентов можно будет убедить немного снизить ее. Что касается старой прачечной...
– Не пойдет. Я уполномочен заплатить один доллар.
– Один?.. – Ларри вздернул голову так, как делает тот, кому не удалось расслышать что-то правильно.
– Да. Прошу внимания.
Длинные пальцы Стрейкера расстегнули замки дипломата, открыли его и извлекли оттуда несколько документов, сложенных в голубую прозрачную папку.
Ларри Крокетт, хмурясь, наблюдал за ним.
– Прочтите, пожалуйста. Это сэкономит время.
Ларри большим пальцем отогнул голубую пластиковую обложку и с видом человека, умиротворяющего дурака, взглянул на первый лист. Его взгляд скользил слева направо от силы секунду, а потом что-то приковало его к себе.
Стрейкер едва заметно улыбнулся. Он полез в карман пиджака, достал плоский золотой портсигар и выбрал сигарету. Он размял ее, потом прикурил от спички. Контору заполнил терпкий аромат турецкого табака, и вентилятор разогнал дым.
Следующие десять минут в конторе царила тишина, нарушаемая только гудением вентилятора да приглушенным шумом машин, проезжающих по улице за стенами конторы. Стрейкер докурил сигарету до крохотного остатка, растер светящийся пепел между пальцами и закурил следующую.
Ларри с бледным потрясенным лицом поднял глаза.
– Это шутка. Кто вас подбил на это? Джон Келли?
– Не знаю никакого Джона Келли. Я не шучу.
– Эти бумаги... акт об отказе от претензий... проверка законности прав на владение землей... Господи. Да вы знаете, что этот участок стоит полтора миллиона?
– В самую точку, – холодно сказал Стрейкер. – Он стоит четыре миллиона. Скоро будет стоить больше – когда построят торговый центр.
– Чего вы хотите? – спросил Ларри охрипшим голосом.
– Я уже сказал вам, чего хочу. Мы с моим партнером планируем открыть в городе свое дело. А жить планируем в доме Марстена.
– Какое дело? "Убийство Инкорпорейтед"?
Стрейкер холодно улыбнулся.
– Боюсь, самую обычную торговлю мебелью. В том числе весьма специфическим антиквариатом для коллекционеров. Мой партнер в этой области... ну, скажем, эксперт.
– Ч-черт, – грубо сказал Ларри. – Дом Марстена можете получить за восемь с половиной тысяч, магазин – за шестнадцать. Ваш партнер должен был это знать. И оба вы должны знать, что этот город не сможет поддержать торговлю вычурной мебелью и антиквариатом.
– Мой партнер крайне осведомлен относительно всего, что вызывает его заинтересованность, – парировал Стрейкер. – Он знает, что ваш городок расположен на шоссе, которым пользуются туристы и дачники. Вот те люди, с которыми мы собираемся вести основную массу дел. Однако ваше согласие не требуется. Находите вы, что документы в порядке?
Ларри шлепнул голубую папку на стол.
– Кажется, так. Но я не собираюсь торговаться с вами – плевать, что по вашим словамвы хотите.
– Нет, конечно, нет. – Голос Стрейкера граничил с благовоспитанным презрением. – У вас, по-моему, в Бостоне есть юрист. Некий Фрэнсис Уолш.
– Откуда вы знаете? – рявкнул Ларри.
– Неважно. Отвезите документы к нему. Он подтвердит их законную силу. Земля, на которой должен быть построен торговый центр, становится вашей при выполнении трех условий.
– А, – с видимым облегчением сказал Ларри. – Условия. – Он откинулся на спинку стула и выбрал из керамической сигарницы на своем столе "Уильям Пенн". – Ну, теперь мы подбираемся к сути, валяйте. – Он чиркнул спичкой о кожаный башмак и прикурил.
– Номер первый. Вы продаете мне дом Марстена и учреждение для ведения дел за один доллар. В случае дома ваш клиент – земельная корпорация из Бангора. Учреждение сейчас принадлежит портлендскому банку. Я уверен, что обе стороны изъявят согласие на самые низкие приемлемые цены, если вы компенсируете разницу. Минус, конечно, ваши комиссионные.
– Откуда у вас такая информация?
– Вас это не касается, мистер Крокетт. Условие второе. Вы ни словом не обмолвитесь о сегодняшней сделке. Ни словом. Если такой вопрос когда-либо всплывет, вам известно только то, что я рассказал: мы – партнеры, начинающие дело, которое нацелено на туристов и дачников. Это очень важно.
– Не имею привычки болтать.
– Тем не менее я хочу подчеркнуть серьезность этого условия. Может прийти время, мистер Крокетт, когда вам захочется поделиться с кем-нибудь, какую замечательную сделку вы сегодня заключили. Если вы сделаете это, я узнаю. Я вас уничтожу. Понятно?
– Вы говорите, как в дешевых фильмах про шпионов, – сказал Ларри. Судя по тону, он держал себя в руках, но внутри ощущалась противная дрожь страха. Слова "я вас уничтожу" прозвучали так же невыразительно, как и "добрый день". Что придавало заявлению неприятный оттенок правдивости. И как, черт побери, этот шутник узнал про Фрэнка Уолша? Про Фрэнка Уолша не знала даже жена Ларри.
– Вы понимаете меня, мистер Крокетт?
– Да, – сказал Ларри. – Я привык не рисковать понапрасну.
Стрейкер снова одарил его улыбкой.
– Конечно. Вот почему я имею дело с вами.
– Третье условие?
– Дому понадобится определенный ремонт.
– Ну, можно выразиться и так, – сухо сказал Ларри.
– Мой партнер планирует справиться с этой задачей самостоятельно. Но вы станете его доверенным лицом. Время от времени будут возникать просьбы. Время от времени мне нужны будут услуги нанятых вами работников, чтобы доставить определенные вещи либо в дом, либо в магазин. О подобных услугах вы будете помалкивать. Понятно?
– Ага, понятно. Но вы сами нездешние, да?
– Это имеет значение? – Стрейкер поднял брови.
– А как же. Это же не Бостон и не Нью-Йорк. Тут дело окажется не только в том, держу я рот на замке или нет. Пойдут разговоры. Да что там, вон, на Рэйлроуд-стрит есть одна старая калоша, Мэйбл Уэртс ее звать, так она день-деньской торчит с биноклем...
– Горожане меня не заботят. Горожане не заботят моего партнера. В небольших городках всегда идут пересуды. То же самое, что висящие на телефоне сороки. Скоро нас тут примут.
Ларри пожал плечами.
– Дело ваше.
– Совершенно верно, – согласился Стрейкер. – Вы будете оплачивать все услуги, сохраняя накладные и счета. Возмещение получите. Согласны?
Ларри, как и сказал Стрейкеру, обычно не рисковал понапрасну, а ведь он был одним из лучших игроков в покер округа Камберленд. И хотя всю дорогу Крокетт поддерживал внешнее хладнокровие, внутри у него все горело. Этот сумасшедший предлагал такую сделку, какая наклевывается только раз в жизни – если вообще наклевывается. Может быть, босс этого парня – один из чокнутых биллионеров-затворников, которые...
– Мистер Крокетт? Я жду.
– Два условия есть и у меня, – сказал Ларри.
– Да? – выказал Стрейкер вежливый интерес.
Ларри постучал по голубой папке.
– Во-первых, бумаги надо проверить.
– Разумеется.
– Во-вторых, если вы там занимаетесь чем-то противозаконным, я об этом знать не желаю. А именно...
Но его перебили. Стрейкер запрокинул голову и один-единственный раз холодно неэмоционально хохотнул.
– Я сказал что-то смешное? – спросил Ларри без тени улыбки.
– О... э-э... нет, конечно, мистер Крокетт. Вы должны извинить мой порыв. У меня есть собственные причины счесть ваше замечание забавным. Что вы хотели добавить?
– Насчет ремонта. Не собираюсь добывать вам ничего такого, чтоб подставлять свою шею. Если вы надумали гнать там самогонку, или ЛСД, или взрывчатку для каких-нибудь хиппи-радикалов, следите за этим сами.
– Принято, – сказал Стрейкер. Улыбка исчезла с его лица. – Мы договорились?
И Ларри со странным чувством облегчения сказал:
– Если бумаги пройдут проверку, мне кажется, мы заключим это соглашение. Хотя, похоже, хлопоты полностью ваши, а я только заработал.
– Сегодня понедельник, – сказал Стрейкер. – Скажем, в четверг после обеда?
– Лучше в пятницу.
– Так. Очень хорошо. – Он поднялся. – До свидания, мистер Крокетт.
Бумаги проверили. Бостонский юрист Ларри сказал, что земля, на которой должны были выстроить портлендский торговый центр, куплена фирмой под названием "Континентальная торговля землей и недвижимостью", контора которой помещалась в Нью-Йорке, в здании "Кэмикл Бэнк". В офисах фирмы не было ничего, кроме нескольких пустых стеллажей под папки-скоросшиватели и кучи пыли.
В ту пятницу Стрейкер приехал еще раз, и Ларри подписал необходимые документы. Что проделал с сильным привкусом сомнения – в первый раз он отбросил личную персональную максиму: не гадь там, где ешь. И, несмотря на сильнейший соблазн, когда Стрейкер убрал документы на владение домом Марстена и былой Деревенской Лоханью в свой дипломат, Ларри понял, что всецело отдал себя в распоряжение этого человека. То же относилось и к его партнеру, отсутствующему мистеру Барлоу.
Когда миновал конец августа и лето соскользнуло в осень, а осень – в зиму, Ларри начал ощущать еле уловимое облегчение. К нынешней весне ему почти удалось забыть заключенную им сделку, целью которой были документы, покоившиеся теперь в сейфе Крокетта, в Портленде.
Потом начались происшествия.
Полторы недели назад приехал этот писатель, Мирс, он расспрашивал, нельзя ли снять дом Марстена и, когда Ларри сказал, что тот продан, наградил его странным взглядом.
Вчера в почтовом ящике Ларри оказались длинный сверток-трубка и письмо от Стрейкера. По сути дела, записка. Она была краткой: "Будьте добры вывесить полученное объявление в витрине магазина. Р.Т.Стрейкер". Само объявление оказалось совершенно обычным, даже помягче, чем бывает. В нем было написано только: "Открывается через неделю. Барлоу и Стрейкер. Прекрасная мебель. Избранный антиквариат. Приглашаем посмотреть". Чтобы вывесить плакат, Ларри нанял Ройяла Сноу.
А теперь там, возле дома Марстена стояла машина. Он все еще глядел на нее, когда кто-то рядом с ним сказал:
– Спим, Ларри?
Он вздрогнул и оглянулся на Паркинса Джиллеспи, который стоял рядом с ним на углу и прикуривал "Пэлл-Мэлл".
– Нет, – сказал он и нервно рассмеялся. – Просто задумался.
Паркинс взглянул наверх, на дом Марстена, где на подъездной дороге солнце подмаргивало на хроме и металле, а потом опустил глаза на старую прачечную с новой вывеской в окне.
– Сдается мне, не ты один. Всегда здорово, коли в городе появляются новые ребята. Ты их знаешь, так?
– Одного. Познакомились в прошлом году.
– М-ра Барлоу или м-ра Стрейкера?
– Стрейкера.
– Как он тебе показался, ничего, приятный?
– Трудно сказать, – ответил Ларри и обнаружил, что ему хочется облизать губы. Делать этого он не стал. – Мы говорили только о деле. Мне он показался нормальным.
– Хорошо. Это хорошо. Пошли. Пройдусь с тобой до "Экселлент".
Когда они переходили улицу, мысли Ларри занимали сделки с дьяволом.
12
1:00 пополудни.
Сьюзан Нортон вошла в "Салон красоты Бэбс", улыбнулась Бэбс Гриффен (старшей сестре Хэла и Джека) и сказала:
– Слава Богу, что ты сумела взять меня сразу же.
– В середине недели это не проблема, – сказала Бэбс, включая вентилятор. – Батюшки, как душно-то, а? Сегодня к вечеру будет гроза.
Сьюзан посмотрела на небо – безупречно голубое, без единого пятнышка.
– Ты думаешь?
– Ага. Как будем делать, лапуля?
– Естественно, – ответила Сьюзан, думая про Бена Мирса. – Как будто я сюда и близко не подходила.
– Лапуля, – со вздохом сказала Бэбс, надвигаясь на нее, – так все говорят.
Вздох принес запах фруктовой жевательной резинки "Джуси". Бэбс спросила Сьюзан – видела ли та, что кто-то открывает в старой Деревенской Лохани новый мебельный магазин. С виду дорогой, но правда славненько, если бы у них нашелся миленький небольшой фонарик-"молния" в пару к тому, что есть у Бэбс на квартире... самый умный шаг, какой Бэбс сделала – это уехала из дому и поселилась в городе... правда, лето было приятное? Просто стыд, что оно когда-нибудь кончится.
13
3:00 пополудни.
Бонни Сойер лежала на большой двуспальной кровати в доме на Дип-Кат-роуд. Это был настоящий дом, не какая-нибудь хибарка типа трейлера: дом стоял на фундаменте и в нем был подвал. Муж Бонни, Редж, заколачивал хорошие деньги, работая автомехаником у Джима Смита в "Понтиаке". Если не считать пары полупрозрачных голубых трусиков, на Бонни ничего не было, и она нетерпеливо оглянулась на часы, стоявшие на ночном столике: 3:02. Где он?
Словно мысль Бонни вызвала того, кого она поджидала, дверь спальни чуть-чуть приоткрылась, и в нее заглянул Кори Брайант.
– Все в порядке? – прошептал он. Кори было всего двадцать два, он два года отработал в телефонной компании и роман с замужней женщиной – особенно с такой сногсшибательной, как Бонни Сойер, которая в 1973 году стала "Мисс Округ Камберленд" – наполнял его ощущением собственной слабости, нервозностью и похотью.
Бонни улыбнулась ему, показав очаровательные зубки.
– А как же, лапсик, – сказала она, – не то в тебе уже была бы такая дырка, что хоть телевизор сквозь нее смотри.
Он на цыпочках зашел. На талии забавно позвякивал ремень монтера.
Бонни хихикнула и раскрыла объятия.
– Ей-богу, ты мне нравишься, Кори. Ты такой хорошенький.
Глаза Кори случайно задержались на темной тени под туго натянутым голубым нейлоном, и похоть взяла верх над беспокойством. Он и думать забыл про хождение на цыпочках, оказался возле Бонни и, когда они соединились, где-то в лесах зазвенела цикада.
14
4:00 пополудни.
Бен Мирс оттолкнулся от стола, закончив дневное писание. Чтобы вечером можно было с чистой совестью пообедать у Нортонов, он отказался от прогулки в парке и работал почти весь день без перерыва. Он встал и потянулся, слушая, как хрустят позвонки. Торс был мокрым от пота. Бен подошел к комоду у изголовья кровати, достал свежее полотенце и отправился в ванную, чтобы вымыться до того, как кто-нибудь другой вернется с работы и застрянет в душе.
Он повесил полотенце через плечо, повернул обратно к двери, а потом подошел к окну, за которым что-то привлекло его внимание. Но не в городке. Удел дремал в позднем пополудне под небом того особенного темно-голубого оттенка, какой в дни позднего лета украшает Новую Англию. За двухэтажными домиками Джойнтер-авеню, за плоскими асфальтированными крышами, за парком (сейчас там били баклуши, катались на великах и ссорились по пустякам вернувшиеся из школы дети) Бену видна была северо-западная часть города, где Брок-стрит исчезала за откосом того самого первого поросшего лесом холма.
Взгляд Бена естественным образом пропутешествовал к бреши в лесном массиве – там Бернсроуд буквой "Т" пересекалась с Брукс-роуд, – и дальше, наверх, туда, откуда вниз на город глядел дом Марстена.
Отсюда, уменьшенный до размеров детского кукольного домика, он казался великолепно сделанной миниатюрой, и это нравилось Бену. Из окна комнаты дом Марстена виделся такого размера, с каким можно было иметь дело. Можно было поднять руку и загородить его ладонью.
На подъездной дороге стояла машина.
Бен стоял с полотенцем через плечо, не шевелясь, глядя из окна на эту машину и чувствуя, как в животе закопошился ужас, проанализировать который он не пытался. Два отвалившихся ставня повесили на место, отчего дом приобрел вид скрытного слепца – прежде этого не было.
Губы Бена беззвучно шевельнулись, словно выговаривая слова, которых никто – даже он сам – не мог понять.
15
5:00 пополудни.
Мэтью Бэрк с дипломатом в левой руке покинул здание средней школы и через пустую автостоянку прошел туда, где стоял его старый "шевви-бискайн", до сих пор – в прошлогодних зимних шинах.
Бэрку было шестьдесят три, до обязательной отставки оставалось два года, но он еще нес полную нагрузку и уроков английского, и внепрограммных занятий. На эту осень пришлась школьная постановка, и он только что закончил читку трехактного фарса под названием "Проблема Чарли". Ему достался обычный избыток совершенно невозможных ребят, дюжина пригодных экземпляров – они, по крайней мере, затвердят свои роли (чтобы потом исполнить их дрожащим голосом, с мертвенной невыразительностью) и трое ребят, выказавших способности. В пятницу он распределит роли и со следующей недели примется за черновую работу. И вплоть до тридцатого октября – до дня спектакля – они будут дружно трудиться. По теории Мэтта, спектакль, поставленный силами средней школы, должен быть таким же, как тарелка кемпбелловского супа "Элфабет": безвкусным, но не вызывающим отвращения. Придут родственники и будут в восторге. Придет театральный критик из камберлендского "Леджера", он разразится многосложными экстатическими дифирамбами, поскольку получает деньги именно за такую реакцию на любой местный спектакль. Исполнительница главной женской роли (в этом году, вероятно, Рути Крокетт) влюбится в кого-нибудь из труппы и, вполне вероятно, лишится девственности после вечеринки для участников. А потом Мэтт возобновит работу "Клуба спорщиков".
В шестьдесят три года Мэтт Бэрк все еще получал удовольствие от преподавания. Дисциплину он поддерживал паршиво, за что и поплатился всеми когда-либо предоставлявшимися ему возможностями подняться до административного поста. Для того, чтобы эффективно работать помощником директора, у Мэтта был чуточку более мечтательный взгляд, чем следовало, однако недостаток дисциплины никогда не сдерживал его. Он читал сонеты Шекспира в холодных, урчащих трубами классах, полных летающими самолетиками и шариками жеваной бумаги; он садился на кнопки и рассеянно выбрасывал их со словами: "Найдите в учебнике страницу 467"; открывал ящики, чтобы достать бумагу для сочинения – и обнаруживал сверчков, лягушек, а один раз семифутовую черную змею.
Он странствовал вдоль и вширь английского языка, как одинокий и странно благодушный древний мореход: Стейнбек – первый урок, Чосер – второй, тематические упражнения – третий и функции герундия перед самым ленчем. С пальцев не сходила желтизна – скорее, от меловой пыли, чем от никотина – и все равно это были остатки наркотического вещества.
Любви и почтения дети к нему не питали (он не был неким мистером Чипсом, чахнущим в американской глубинке в ожидании Росса Хантера, который его обнаружит), но многие ученики Мэтта действительно зауважали его, а несколько человек научились от него тому, что преданность – эксцентричная или скромная, все равно – может заслуживать внимания. Мэтту нравилась его работа.
Сейчас он сел в машину, слишком сильно утопил педаль газа, подождал и снова надавил. Он настроил приемник на портлендскую рок-н-ролльную станцию и догнал громкость почти до искажения звука: Мэтт считал рок-н-ролл отличной музыкой. Он задним ходом выбрался из своей щелки на стоянке, тормознул и снова завел машину.
На Тэггарт-Стрим-роуд у него был домик, куда крайне редко заглядывали гости. Мэтт никогда не был женат, и вся его семья состояла из брата в Техасе, который работал в нефтяной компании и писем не писал. Если честно, Мэтт без привязанностей не скучал. Он был одиноким человеком, но одиночество никоим образом не исказило его душу.
Он притормозил перед мигалкой на пересечении Джойнтер-авеню с Брок-стрит, потом повернул к дому. Тени уже удлинились, а дневной свет – ровный, золотой, как на картинах французских импрессионистов – приобрел занятную, чудесную теплоту. Мэтт взглянул влево, увидел дом Марстена и бросил в ту сторону еще один взгляд.
– Ставни, – вслух сказал он под рвущийся из приемника заводной ритм. – Снова навесили ставни.
Он заглянул в зеркальце заднего вида и увидел, что на подъездной дороге возле дома стоит машина. Мэтт преподавал в Салимовом Уделе с пятьдесят второго года и ни разу не видел на этой подъездной дороге припаркованной машины.
– Там что, кто-то живет? – спросил он в пространство и поехал дальше.
16
6:00 вечера.
Отец Сьюзан, Билл Нортон, первый салимовский выборный, с удивлением обнаружил, что Бен Мирс ему нравится – еще как нравится. Билл был крупным суровым мужчиной с черными волосами, сложением напоминал грузовик и даже на шестом десятке не разжирел. Он с разрешения отца бросил школу в одиннадцатом классе и ушел на флот, откуда и выкарабкался, защитив диплом в двадцать четыре года на экзамене, приравненном к выпускному экзамену средней школы – словно идея сдать его пришла к Биллу с большим опозданием. Он не был слепым грубым врагом интеллектуалов, какими становятся некоторые простые рабочие, когда – то ли волею судеб, то ли их собственными молитвами – им отказывают в том уровне образования, какой они могли бы осилить, но он терпеть не мог "художников-пердежников", как определял некоторых длинноволосых юношей с газельими глазами, которых Сьюзан приводила домой из колледжа. Ему наплевать было и на волосы, и на одежку. Беспокоило Билла другое – похоже, у всех у них в голове гулял ветер. Симпатию жены к Флойду Тиббитсу, парнишке, с которым Сьюзи, отучившись, гуляла чаще всего, Билл тоже не разделял, но и активной неприязни к нему не испытывал. У Флойда была очень приличная работа – в Фолмуте, у Гранта, к тому же Билл Нортон считал его умеренно серьезным. Вдобавок Флойд был здешним. Но здешним, можно сказать, был и Бен Мирс.
– И не лезь к нему со своими художниками-пердежниками, – предупредила Сьюзан, поднимаясь, когда в дверь позвонили. На ней было светло-зеленое летнее платье, а уложенные в новую небрежную прическу волосы охватывал чуть великоватый моток зеленой пряжи.
Билл рассмеялся.
– Чего вижу, то и говорю, Сьюзи, дорогуша. Не буду тебя конфузить... да я тебя и не конфузил никогда, верно?
Она нервно, печально улыбнулась ему и пошла открывать.
Мужчина, с которым она вернулась, оказался долговязым, с виду проворным, с тонко прорисованными чертами и густой копной черных волос, которые, несмотря на природную маслянистость, казались только что вымытыми. То, как он был одет, настроило Билла доброжелательно. Простые, совершенно новые синие джинсы и белая рубашка с закатанными до локтей рукавами.
– Бен, это мои папа и мама, Билл и Энн Нортон. Мам, папа – Бен Мирс.
– Здравствуйте. Очень приятно.
Он немного настороженно улыбнулся миссис Нортон, а она сказала:
– Здравствуйте, мистер Мирс. Мы в первый раз так близко видим настоящего живого писателя. Сьюзан ужасновзволновалась.
– Не тревожьтесь, я не цитирую собственные произведения. – Он опять улыбнулся.
– Здрасте, – сказал Билл, вырастая из кресла. Сейчас он занимал в профсоюзе портлендских докеров некий пост, которого добился сам, и его рукопожатие было сильным и жестким. Но рука Мирса не съежилась, чтобы выскользнуть медузой, как руки обычных художников-пердежников Сьюзи, и Биллу это пришлось по душе. Он предложил свой второй проверочный критерий.
– Пиво любите? Я уж поставил на лед несколько баночек, – он махнул рукой в сторону притулившегося к задней части дома патио, которое выстроил сам. Пердежники неизменно говорили "нет": почти все они были придурками и не могли понапрасну расходовать свое ценное сознание на выпивку.
– Пиво? Обожаю, – ответил Бен и улыбка превратилась в ухмылку. – Стаканчика два... даже три.
Бен загрохотал смехом.
– Ладушки, наш человек. Пошли.
При звуке его смеха между двумя очень похожими женщинами на миг как бы возникла странная связь. Брови Энн Нортон сдвинулись, а лоб Сьюзан разгладился – кажется, бремя беспокойства телепатически перенеслось через комнату.
Бен последовал за Биллом на веранду. На табуретке в углу стоял лоток со льдом, набитый жестянками с круговой надписью "Пабст".
Билл вытянул из охладителя жестянку, и бросил Бену, который поймал ее одной рукой, но легко, так, чтобы она не пшикнула.
– Тут приятно, – сказал он, глядя в сторону расположившейся на заднем дворе площадки, предназначенной для того, чтобы жарить на углях мясо. Это было низкое, рабочего вида кирпичное сооружение. Над ним висело марево теплого воздуха.
– Сам строил, – сказал Билл. – Лучше не хаять.
Бен сделал большой глоток, а потом рыгнул – еще очко в его пользу.
– Сьюзи думает, вы парень очень ничего, – сказал Нортон.
– Она милая девушка.
– Хорошая, практичная девушка, – добавил Нортон и задумчиво рыгнул. – Она говорит, вы три книжки написали. Да еще и напечатали.
– Да, так.
– Хорошо идут?
– Первая да, – сказал Бен, но больше ничего не добавил. Билл Нортон слабо кивнул, одобряя человека, у которого довольно шариков в голове, чтобы держать ход своих денежных дел про себя.
– Хотите бутерброд или сосиску?
– Конечно.
– Сосиски надо разрезать, чтоб пары выпустить. Знаете про это?
– Ага. – Бен со слабой усмешкой крест-накрест рассек воздух указательным пальцем. Маленькие надрезы на природной оболочке франкфуртских сосисок не давали им пойти пузырями.
– Так вы – выходец из нашего лесного перешейка, точно, – произнес Билл Нортон. – Чертовски хорошо сказано. Берите-ка вон тот пакет с брикетами, а я организую мясо. Пиво берите с собой.
– Вам меня от него не оторвать.