Киплинг Редьярд Джозеф. История Бадалии Херодсфут

   Заметив, что Том собирается улизнуть, толпа позвала к месту происшествия полицейского.
   — Взгляните на него, — сказала Женни, обрадованная появлением нового слушателя. — Неужели нет закона на таких господинчиков? Он забрал все мои деньги, он меня бил не раз и не два, а сколько ему вздумалось. Он пьёт, как свинья, до бесчувствия, а теперь… теперь ещё он задумал сойтись с другой женщиной. А я из-за него отказала людям, которые были в четыре раза лучше, чем он сам. Но неужели нет на него закона?
   — Но в чем же теперь дело? Подите домой. Я поговорю с вашим мужем. Что он, побил, что ли, вас? — спросил полицейский.
   — Побил меня? Да он разорвал мне все сердце, а теперь стоит и скалит зубы, как будто для него все это только шутки!
   — Ступайте-ка к себе домой, и вам надо лечь в постель.
   — Я — замужняя женщина, слышите, вы, и я желаю идти с моим мужем!
   — Но я же не причинил ей никакого зла, — отозвался Том из дальних рядов зрителей. Он чувствовал, что теперь сочувствие публики было на его стороне.
   — Ах вы, собака, вы, может быть, сделали мне добро? Я — замужняя женщина, говорю вам, и я не желаю, чтобы моего мужа отобрали у меня.
   — Ну, хорошо, если вы действительно замужняя женщина, так прикройте свою грудь, — примирительно сказал полицейский. Он был достаточно хорошо знаком с семейными ссорами.
   — А вот не хочу! Благодарю вас за ваше бесстыдство. Можете взглянуть сюда! — Она быстро расшнуровала свой корсаж и показала следы побоев в виде полумесяца, какие могли получиться от меткого удара при помощи спинки стула. — Вот что он сделал со мною, потому что моё сердце не хотело само разорваться! Он хотел достать его и разбить. Смотрите, Том, что вы со мной сделали, а ведь я вас любила; но это было до того, как я узнала, что вы связались с этой женщиной.
   — Вы обвиняете его? — сказал полицейский. — Он отсидит за это, вероятно, с месяц.
   — Нет! — твёрдо сказала Женни. Выставить мужа на посмешище толпы — это было одно, а засадить его в тюрьму — это совсем не входило в её намерения.
   — Ну, тогда ступайте и ложитесь спать, а вы, — это относилось к толпе, — расходитесь по домам. Проходите, проходите. И нечего тут смеяться. — И затем, обращаясь к Тому, которого окружили сочувствовавшие ему приятели: — Благодарите Бога, что она вас не обвиняет, но запомните это на будущее.
   Но Том совершенно не оценил снисходительности своей жены, и друзья его ничем не воздействовали на него в смысле примирения. Он продолжал бить свою жену, потому что она была несносна, и по той же причине он подыскивал себе новую любовницу.
   Мужчины такого сорта обыкновенно оканчивают свои семейные распри очень тяжёлой сценой на улице, где жены самым непростительным образом клевещут на них, возводя всевозможные обвинения, и затем они утешаются в кругу своих товарищей за кружкой пива. Оказывалось при этом, что все женщины — одинаково несносны, а виски всегда одинаково приятно. Его друзья вполне сочувствовали ему. Может быть, он был немного более жесток к своей жене, чем она того заслуживала, но её безобразное поведение под влиянием гнева оправдывало все его грубости.
   — Я бы не мог больше жить с такой женщиной, как она, — сказал один из его утешителей.
   — Пошлите её к черту, и пусть она сама заботится о себе. Человек выбивается из сил, чтобы только накормить все эти рты, а они сидят себе спокойно дома; и только в самое первое время, заметьте это себе, они оказывают нам некоторое внимание, какое подобает мужчине, если только он мужчина, а потом она ни с того ни с сего становится на дыбы и начинает ругать вас на всю улицу, называя всяческими именами. Что тут хорошего, спрашиваю я вас? — рассуждал второй утешитель.
   Перед приятелями стояла уже третья бутылка виски, и эта последняя речь особенно понравилась Тому. Он решил вернуться к Бадалии, своей первой жене. По всей вероятности, она не слишком хорошо вела себя во время их разлуки, и он мог отомстить ей за свой попранный авторитет мужа.
   Наверное, у неё были и деньги. Простые женщины всегда как-то ухитряются иметь пенсы, в которых Бог отказывает работающему в поте лица своего мужчине. Чтобы освежиться, он выпил ещё виски. Теперь уже он не сомневался, что Бадалия сделала что-то очень нехорошее. Может быть, она уже вышла замуж за другого. Тогда он подождёт, когда её супруг уйдёт из дома и, поколотив Бадалию, возьмёт у неё деньги и получит, наконец, удовлетворение. Догматы права и законности имеют, конечно, большое значение, но когда все молитвы прочитаны и столько выстрадано, выпивка является единственным средством для мужчины разобраться в своих собственных поступках. Жаль только, что её действие так непродолжительно.
   Том вышел вместе со своими друзьями и велел им передать Женни, что он отправляется на Геннисон-стрит и больше к ней не вернётся. Так как это была злая весть, то они хорошо запомнили её, и каждый в отдельности с тупою дотошностью пьяного передал её Женни. Между тем Том шёл до тех пор, пока опьянение не соскочило с него и не остановилось на месте, как останавливается громадный вал, прежде чем устремится на корабль и потопит его. Он свернул на боковую улицу и стал осторожно пробираться по блестящей, чёрной асфальтовой мостовой, освещённой отражениями света из окон магазинов, который ложился длинными светлыми полосами под его ногами. Теперь он был совершенно трезв. Вспоминая своё прошлое, он пришёл к такому полному и совершённому оправданию своих поступков, что, если бы оказалось, что Бадалия в его отсутствие осмелилась вести вполне безупречную жизнь, он вынужден был бы избить её вдребезги за то, что она не сделала ничего дурного.
   В это время Бадалия, выдержав ежедневную вечернюю схватку с матерью Ласкар-Лу, была теперь у себя в комнате. На все самые язвительные упрёки, какие только может придумать язык обитательниц Геннисон-стрит, старуха, уличённая в сотый раз в воровстве съестного, посылаемого из сострадания несчастной калеке, только хихикала в ответ и возражала:
   — А вы думаете, что Лу никогда в жизни не обманывала мужчин? Да она и помирает от того, что слишком много возилась с ними. Я! Да я ещё лет двадцать проживу!
   Бадалия хорошенько встряхнула её больше из принципа, чем в надежде излечить её, и вытолкнула на улицу, где старуха свалилась, как сноп, на мостовую, призывая всех чертей на голову Бадалии.
   И один из них явился по её зову в образе мужчины с очень бледным лицом, который обратился к ней, назвав её по имени.
   Тогда мать Ласкар-Лу вспомнила. Это же был муж Бадалии, а возвращение мужей всегда сопровождалось на Геннисон-стрит потасовками.
   — Где моя жена? — спросил Том.
   — Она у себя наверху, ступай к ней, — отвечала старуха, свалившись набок. — Вы вернулись за ней, Том?
   — Да. С кем она связалась, пока меня не было?
   — Со всеми попами в приходе. Она стала такая, что вы её и не узнаете.
   — Подлая она!
   — О да. Она теперь снюхалась с сёстрами милосердия и с попом. А он даёт ей деньги — целыми фунтами каждую неделю. И за это она живёт с ним — уже несколько месяцев. Нет ничего удивительного, что вы не хотели с ней жить и бросили её. Она выбросила меня с лестницы на улицу, чтобы я тут валялась и издыхала, как собака!
   — Она все в той же комнате? — спросил Том, перешагнув через старуху, которая рылась в щелях мостовой, ища какой-нибудь добычи.
   — Да, но она стала такая красивая, что вы её не узнаете.
   Том поднялся по лестнице, а старая леди захихикала ему вслед. Том был раздражён. Теперь на некоторое время Бадалия не будет в состоянии угощать пинками других людей и входить в комнату как раз тогда, когда присылалась пища для больной.
   Бадалия, уже полураздетая на ночь, услышала хорошо знакомые шаги на лестнице. И прежде чем он толкнул ногой в дверь, как он это делал обыкновенно, она успела передумать обо многом.
   — Том вернулся, — сказала она сама себе. — И я этому рада, несмотря на попа и на все остальное.
   Она открыла дверь и окликнула его по имени.
   Но мужчина оттолкнул её от себя.
   — Не нужно мне этих поцелуев и лизанья. Надоело мне все это, — сказал он.
   — Я вас не так часто целовала эти два года, чтобы успеть вам надоесть.
   — Меня целовали женщины получше вас. Деньги есть?
   — Есть немного, очень немного.
   — Это — ложь, и вы это хорошо знаете.
   — У меня нет своих. О, Том, к чему говорить о деньгах в первую же минуту возвращения? Вы не любите Женни? Я так и знала, что вы её не любите.
   — Молчите лучше. Найдётся же у вас столько, чтобы человек мог выпить в своё удовольствие?
   — Вам не следует больше пить. Вы и так пьяны. Вам надо лечь в постель, Том.
   — У вас?
   — Ну, да — у меня. Чем я хуже Женни?
   Говоря это, она протянула к нему руки. Но хмель ещё крепко держал Тома.
   — Это не для меня, — сказал он, прислонившись спиной к стене. — Вы думаете, я не знаю, как вы вели себя с тех пор, как я ушёл?
   — Спросите, кого хотите! — с негодованием возразила Бадалия. — Кто посмеет что-нибудь сказать обо мне?
   — Кто посмеет? Да все говорят. Я только пришёл сюда, как уже узнаю, что вы с попом неизвестно где. Что нужно от вас попу?
   — Поп всегда бывает здесь, — поспешно отвечала Бадалия.
   В эту минуту она думала о чем угодно, только не о священнике. Том важно уселся на единственный стул, стоявший в комнате. Бадалия продолжала свои приготовления ко сну.
   — Хорошенькое это дело, — сказал Том, — говорить своему законному мужу, — я ведь заплатил пять долларов за обручальное кольцо. Поп всегда здесь, а? И вы при этом так же невозмутимы, как медная кастрюля! Да есть ли у вас стыд? Может быть, он и теперь под кроватью?
   — Том, вы совершенно пьяны. Мне нечего стыдиться.
   — Вам! Да вы даже не знаете, что такое стыд. Но я пришёл сюда не для того, чтобы молиться с вами. Отдайте мне то, что он вам дал, и тогда я оставлю вас в покое и пойду к Женни.
   — У меня нет ничего, кроме нескольких медяков и одного шиллинга или что-то в этом роде.
   — А почему же говорят, что поп даёт вам по 5 фунтов в неделю?
   — Кто это говорит?
   — Мать Ласкар-Лу, она лежит там на мостовой, но она честнее, чем вы когда-либо были. Дайте мне денег!
   Бадалия сняла с каминной доски маленькую коробочку для иголок, вынула из неё четыре шиллинга и три пенса, — законные сбережения от её торговли, — и подала их человеку, который сидел, развалившись на стуле, оглядываясь кругом, и ворочал широко открытыми глазами.
   — Это не пять фунтов, — вяло выговорил он.
   — Больше у меня нет. Возьмите их себе и ступайте, если не хотите остаться у меня.
   Том медленно поднялся, придерживаясь за стул.
   — А как же те деньги, что давал вам поп? Мать Ласкар-Лу сказала мне об этом. Вы должны мне их отдать, или я заставлю вас силой.
   — Мать Ласкар-Лу ничего не знает об этом.
   — Нет, знает, и даже больше, чем вы бы хотели, чтобы она знала.
   — Не знает ничего. Я её здорово поколотила, и я не могу дать вам денег, Том. Все, что хотите, Том, только не это, только не это. У меня нет своих денег. Разве вам мало доллара? Эти деньги даны мне на хранение. Вот и тетрадка, где я записываю расходы.
   — На хранение? Что это ещё за деньги, о которых ваш муж даже не знает? Скажите, пожалуйста, на хранение!.. Вот вам… получите и это!..
   Том подошёл к ней и ударил её кулаком по лицу.
   — Отдайте мне те деньги, что вам дали, — проговорил он тусклым, безразличным голосом человека, находящегося в бессознательном состоянии.
   — Я не дам, — сказала Бадалия, отшатнувшись от него и ударившись об умывальник.
   Со всяким другим мужчиной, кроме своего мужа, она вступила бы в драку с яростью дикой кошки, но Том был два года в отсутствии, и она рассчитывала, что временная уступчивость могла вернуть его ей. Но тем не менее деньги, доверенные ей на хранение, были для неё священны.
   Хмельная волна, задержавшаяся так надолго, хлынула сразу и затопила мозг Тома. Он схватил Бадалию за горло и принудил её стать на колени. В эту минуту ему казалось вполне уместным наказать её, как блудную жену, которая два года находилась в отсутствии; кроме того, она сама созналась в своей вине, отказавшись отдать ему вознаграждение, полученное ею за её грех.
   Мать Ласкар-Лу ждала на мостовой, прислушиваясь, не раздадутся ли звуки жалоб или плача, но ничего не было слышно. Даже если бы Том выпустил её горло, Бадалия не стала бы кричать.
   — Отдайте мне деньги, вы, распутница! — сказал Том. — Так-то вы отплачиваете мне за все, что я для вас сделал?
   — Я не могу. Это не мои деньги. Господь да простит вам, Том, за то, что вы… — голос её прервался, потому что одна рука Тома схватила её за горло и толкнула к кровати.
   Она ударилась лбом о спинку кровати и упала на колени на пол. Для уважающего себя мужчины невозможно было удержаться от того, чтобы не ударить её ногой, и Том ударил её с убийственной методичностью, порождённой виски. Голова её стукнулась об пол, и Том ударял по ней до тех пор, пока завитки волос, цеплявшиеся за его подбитую гвоздями подошву, и ощущение холода от разлитой по полу воды не сказали ему, что пора остановиться.
   — Где поповские деньги, эй, вы, содержанка! — шепнул он ей в залитое кровью ухо. Но ответа не было, вместо него послышался стук в дверь, и голос Женни Уобстоу прокричал яростно:
   — Выходите оттуда, Том, и пойдём домой! А вы, Бадалия, смотрите, я вам глаза выцарапаю за это!..
   Друзья Тома исполнили его поручение, и Женни после первого припадка страстного гнева и плача решилась отправиться на поиски Тома и, если можно, вернуть его домой. Она готова была даже выдержать побои за устроенный ею публичный скандал на Геннесис-Рент. Мать Ласкар-Лу провела её до комнаты, где разыгралась ужасная драма, и с хихиканьем спустилась снова вниз. Если Тому не удалось ещё выколотить душу из тела Бадалии, то, по крайней мере, должна была произойти генеральная битва между Бадалией и Женни. Мать Ласкар-Лу хорошо знала, что во всем аду не найдётся фурии страшнее женщины, когда она вступает в драку, чувствуя в себе движение зачатой ею жизни.
   Но на улице не слышно было ни единого звука из комнат. Женни потянула к себе незапертую дверь и увидела своего мужа, тупо глядевшего на человеческое тело, неподвижной кучей лежавшее у кровати. Один знаменитый своими подвигами убийца заметил, что если бы люди не умирали так безобразно, то многие мужчины и все женщины, наверное, совершили бы хотя бы по одному убийству в своей жизни. Том как раз размышлял о безобразии настоящего случая, и влияние виски начало бороться с отрезвляющим наплывом более ясных мыслей.
   — Не шумите, — сказал он, — входите скорее.
   — Боже мой! — сказала Женни, отпрянув назад, как испуганное дикое животное. — Что все это значит? Неужели вы…
   — Молчите. По-видимому, я это сделал.
   — По-видимому! На этот раз тут нет никакого сомнения.
   — Но она была совершенно невыносима! — грубо сказал Том, опускаясь на стул. — Вы не можете представить себе, до чего она была невыносима! Она тут зажирела среди всей этой аристократии… Посмотрите, какие у неё белые занавески у кровати. У нас нет таких белых занавесок. Желал бы я только знать… — тут голос его оборвался, как обрывался голос Бадалии, но от другой причины.
   После совершившегося виски вступало в свои права и снова завладевало сознанием Тома; его стало клонить ко сну, веки слипались.
   С пола донёсся тяжёлый вздох Бадалии.
   — Нет, вы ещё не покончили с ней, — сказала Женни, — но вам тут больше нечего делать. Ступайте домой!..
   — Нет, я не пойду. Она больше не будет драться. Я её хорошо проучил. А теперь я пойду спать. Смотрите, какая у неё чистая постель! А вы тоже идёте со мной?
   Женни нагнулась над Бадалией; в глазах избитой женщины была решимость и ненависть.
   — Я никогда не говорила ему, чтобы он это сделал, — шепнула Женни, — это только его дело, не моё. Должна ли я предать его суду, скажите, милая?
   Глаза Бадалии рассказали ей собственную историю. Том, который начал уже похрапывать, не должен быть предан судебной власти.
   — Ступайте же, — сказала Женни. — Убирайтесь отсюда!
   — Вы… говорили… мне, что… сегодня… после обеда, — сонным голосом проговорил мужчина. — Не мешайте мне спать.
   — То все были пустяки. Меня вы только били. Но теперь это убийство, убийство, убийство! Том, вы её убили!
   Она стала толкать его, чтобы заставить проснуться, и сознание действительности холодным ужасом наполнило его опьянённый мозг.
   — Я сделал это ради вас, Женни, — слабо проговорил он, стараясь взять её за руку.
   — Вы убили её из-за денег, точно так же, как вы убили бы и меня. Ступайте прочь отсюда. Да положите её сначала на кровать, вы, скотина вы эдакая!
   Они подняли Бадалию, положили её на кровать и затем молча вышли из комнаты.
   — Я не хочу, чтобы меня забрали вместе с вами; если вас заберут, вы будете говорить, что это я подучила вас убить её. Ступайте, куда хотите, только подальше отсюда, — сказала Женни, таща его за собой по лестнице.
   — Вы идёте искать попа? — раздался голос с мостовой. Мать Ласкар-Лу все время терпеливо ждала, когда же она услышит, наконец, стоны Бадалии.
   — Где поп? — быстро спросила Женни. — Для неё открывалась возможность спасти свою совесть по отношению к тому, что совершилось там, наверху.
   — Анна, 63, Римская терраса, это недалеко отсюда, — сказала старуха. Викарий никогда не выказывал к ней расположения. Может быть, если ей не удалось услышать крики Бадалии, удастся направить Тома к этому человеку.
   Женни толкала перед собой своего мужа до тех пор, пока они не выбрались на ближайшую большую улицу.
   — Ну, теперь идите один. Идите, куда хотите, но не возвращайтесь больше ко мне. Я не хочу больше жить с вами, и ещё, Том… Том — слышите ли или нет? — почистите свои сапоги.
   Напрасный совет, отчаянный толчок, которым она наградила его в припадке отвращения, заставил его упасть в лужу, и тут им заинтересовался полицейский с ближайшего поста.
   Он принял его за обыкновенного пьяницу. Дай Бог, чтобы он не заметил его сапог! Анна, 63, Римская терраса! Женни поправила шляпу и помчалась по указанному адресу. Почтённый хозяин Римских меблированных комнат помнит ещё до сих пор, как к нему подбежала с посиневшими губами какая-то молодая особа и, задыхаясь, крикнула: «Бадалия, 17, Геннисон-стрит. Скажите попу, чтобы он пришёл сейчас же, сейчас же!» — и после этого исчезла в темноте ночи. Эта весть была передана его преподобию Евстасию Ханна, прервав его сладкий сон. Он понял, что в этом зове было настоятельное требование, и немедленно разбудил брата Виктора. Рим и Англия делили свои посещения бедных прихода согласно с их религиозными убеждениями; но Бадалия не была в числе нуждающихся, она сама принадлежала к тем, кто обслуживал этот район, и этот случай не подходил ни под какую определённую рубрику.
   — С Бадалией что-то случилось, — сказал викарий, — и это касается вас так же, как и меня. Оденьтесь и поедемте вместе.
   — Я готов, — был ответ, — но не знаете ли вы, что именно случилось?
   — Не знаю ничего, кроме того, что кто-то с улицы постучался к нам и просил прийти к ней.
   — Ну, тогда это, должно быть, или несчастные роды, или покушение на убийство. Бадалия не стала бы попусту будить нас ночью. Но, благодаря Богу, я могу быть полезным в обоих случаях.
   Двое мужчин отправились пешком по направлению к Геннисон-стрит, потому что нигде не было видно кэбов и, кроме того, плата за экипаж равнялась сумме, на которую можно было приобрести двухдневное количество хорошего угля для тех, кто погибает от холода. Мать Ласкар-Лу была уже в кровати, и дверь, конечно, была закрыта. Но то, что они нашли в комнате Бадалии, превзошло все их ожидания, и представитель Римской церкви великодушно занялся перевязками, в то время как представитель английской церкви мог только молиться об избавлении его от греха зависти. Орден Тесной Тюрьмы, признавая, что доступ к душе во многих случаях происходит через тело, принимает свои меры и соответствующим образом обучает своих представителей.
   — Теперь уже она погибла, — шёпотом сказал брат Виктор. — Я боюсь, что это внутреннее кровоизлияние и что часть мозговой оболочки повреждена. У неё, конечно, есть муж?
   — К сожалению, у них у всех есть мужья.
   — Да, эти раны на голове обнаруживают их происхождение от рук владыки. — Он понизил голос. — Вы понимаете, тут совершенно безнадёжное дело. Самое большее — пол-суток.
   Правая рука Бадалии поднялась и несколько раз ударила по стёганому одеялу, ладонью вниз.
   — Мне кажется, вы ошибаетесь, — сказал представитель английской церкви. — Она уже отходит.
   — Нет, это ещё не агония, — ответил представитель Рима, — она желает что-то сказать; вы знаете её лучше, чем я.
   Викарий нагнулся над умирающей.
   — Пошлите за мисс Евой, — сказала Бадалия, закашлявшись.
   Бадалия оставалась до конца благоразумной, приберегла все свои силы для прихода сестры Евы. Между сестрицами Красного Алмаза сохранилось убеждение, что она умерла в бреду, но мне кажется, что это несправедливо, потому что, во всяком случае, одна из сестёр приняла от неё половину её предсмертной исповеди.
   Она хотела слегка повернуться на кровати, но бедная сломанная человеческая машина отказалась повиноваться. Сестра Ева торопливо подошла к ней, так как ей показалось, что она уже слышит ужасные признаки предсмертного хрипения. Бадалия была в сознании и заговорила с ужасной отчётливостью и с неизгладимым цинизмом уличной торговки.
   — Теперь я точь-в-точь, как мисс Джессель, не правда ли? Перед тем, как она съедает свой утренний завтрак.
   Ни сестра Ева, ни викарий ничего не сказали на это. Брат Виктор стоял за дверью, ему было очень тяжело, и он с трудом переводил дыхание.
   — Прикройте чем-нибудь мою голову, — сказала Бадалия. — На этот раз мне хорошо попало, я не хочу, чтобы мисс Ева видела меня такой.
   — Кто это был? — спросил викарий.
   — Какой-то человек с улицы! Так же мало знакома с ним, как с Адамом. Вероятно, какой-нибудь пьянчужка. Пусть Бог мне свидетель, что это правда! Мисс Ева здесь? Полотенце мешает мне смотреть. Мне здорово попало, мисс Ева. Извините, что я не могу пожать вам руку, но у меня нет сил, а вот тут четыре пенса на бульон для м-с Имени и, кроме того, надо бы ей какое-нибудь бельё для бэби. У этого народа то и дело рождаются дети. Мне бы не следовало так говорить, потому что за эти два года мой муж ни разу не приходил ко мне ночью, а то со мной случилось бы то же, что и с другими, но он ни разу не приходил ночью ко мне… Пришёл какой-то человек и ударил меня по голове, а потом стал бить меня ногами, мисс Ева; точь-в-точь, как если бы это был мой собственный муж. Тетрадь в комоде, мистер Анна, и все у меня в порядке, и я никогда не давала никому даже одной медной копейки из ваших денег. Поищите в ящике от комода, все, что ещё не истрачено за эту неделю, лежит там… И вот что, мисс Ева, не надевайте вы больше этого серого чепца. Я вас уберегла от дифтерита, но я, я сама не подумала бы об этом — это все поп велел мне так устроить, чтобы вас уберечь. Я бы могла полюбить его больше, чем кого другого, но тут явился Том, а потом — вы знаете ли, мисс Ева, Том ни разу за эти два года не пришёл ко мне ночью, — даже ни разу не видела его. Видит Бог — не видела! Вы слышите? А теперь идите от меня, идите вместе и поженитесь. Я часто раньше желала этого для себя, но, разумеется, это не для таких, как я. Если бы Том вернулся ко мне, — так он ни разу и не приходил, — но если бы он вернулся, со мною было бы то же, что с другими — шесть пенсов на бульон для бэби и один шиллинг на то, чтобы избавиться от бэби. Это вы все найдёте в тетради, м-р Анна. Что делать? Так оно есть, и потому-то я и была для вас совсем неподходящая. Но женщина всегда желает, когда видит мужчину, и вы не должны никогда сомневаться в нем, мисс Ева. Я это знаю по его лицу, я часто, часто смотрела на него… Похороните меня — это будет стоить четыре фунта десять шиллингов вместе с покрывалом.
   За её похороны было заплачено семь фунтов пятнадцать шиллингов, и вся Геннисон-стрит шла за гробом, чтобы отдать ей последние почести. Вся, кроме двух людей. Мать Ласкар-Лу хорошо понимала, что ушла власть, заграждавшая ей путь к сладким кушаньям. И в то время, когда затих стук погребальных карет, кошка на лестнице услышала плач умирающей проститутки, которая никак не могла умереть.
   — О, мать, мать, неужели вы не дадите мне даже облизать ложку!