Маленький Народ заснул среди ранних сумерек; в это время года не цвели поздние цветы; однако, когда первые шаги Маугли глухо застучали, он услышал странный звук; казалось, зажужжала вся земля. Юноша побежал так, как он ещё никогда не бегал в жизни, и столкнул одну, другую, третью груду камней в тёмные, сладко пахнущие расщелины; послышался рёв, похожий на рёв моря в пещере. Мельком Маугли увидел, как позади него потемнел воздух; внизу же, далеко перед ним, блеснула река, и он разглядел в воде плоскую, ромбическую голову. Бесхвостый дол изо всех сил прыгнул вперёд, и его зубы лязгнули подле самого плеча Маугли, но он упал в реку ногами вперёд; он задыхался и торжествовал. В нем не засело ни одного жала; чесночный запах отогнал пчёл на те несколько секунд, в течение которых он был среди тучи пчёл. Когда Маугли поднялся, кольца Каа обвивали его. Что-то падало через края утёсов; казалось, это были огромные груды сцепившихся между собой пчёл, груды, летевшие вниз, подобно султанам из перьев; тем не менее, раньше чем такой клубок касался воды, пчелы снова поднимались, а тело дола, вертясь, уплывало по течению. Маугли и Каа слышали бешеный короткий вой, который тонул в рёве, похожем на грохот прибоя — в звуке крыльев Маленького Народа Скал.
Некоторые из долов также упали в расщелины, сообщавшиеся подземными пещерами, задыхаясь там, бились, лязгали зубами, срывая с места соты, и умирали под миллионами пчёл; некоторые выскакивали из какого-нибудь отверстия в скале, выходившей на реку, и падали на чёрный мусор; некоторые, сделав короткие прыжки, попадали в ветви деревьев, росших на стенах скал, и их тела исчезали под массами пчёл; самое же большее число рыжих собак, обезумев от укусов, бросались в реку, а, как говорил Каа, Венгунга была жадная вода.
Каа держал Маугли, пока юноша не отдышался.
— Нам нельзя оставаться здесь, — сказал питон. — Маленький Народ совсем развоевался. Плывём.
Маугли плыл почти под водой, постоянно нырял, держа в руках нож.
— Спокойнее, спокойнее, — сказал Каа. — Один зуб не может убить сотни, если только это не зуб кобры; а ведь завидев, что Маленький Народ просыпается, многие живые и здоровые долы бросились в воду.
— Тем больше поработает мой нож. Фу! Как Маленький Народ мчится за нами! — Маугли снова нырнул. Над поверхностью воды расстилалась пелена из диких пчёл, которые мрачно жужжали и жалили всех и все, что встречалось им.
— Молчание никогда никому не приносило вреда, — заметил Каа (ни одно жало не могло проникнуть через его чешую), и для охоты у тебя есть целая ночь. Слышишь, как они воют?
Очень многие долы видели, в какую ловушку попали их товарищи и, сделав поворот, кинулись в воду там, где ущелье окаймляли крутые берега. Их раздражённый рёв, их угрозы «древесной обезьяне», которая навлекла на них позор, смешивались с воплями и ворчанием их израненных Маленьким Народом товарищей. Оставшимся на берегу грозила смерть, и каждый дол знал это. Течение влекло многих рыжих собак к Заводи Мира, но и там злобный Маленький Народ преследовал их и загонял обратно в воду. Маугли слышал голос бесхвостого вожака, который приказывал своим подчинённым убить всех волков сионийской стаи. Но юноша не терял времени на подслушивание.
— В темноте позади нас убивают! — прокричал один дол. — Здесь окровавленная вода.
Маугли несколько мгновений плыл под водой, как выдра, схватил одного дола, увлёк его в глубину и ударил ножом раньше, чем тот успел открыть пасть; тёмные кольца поднялись на поверхность, когда всплыло тело убитого рыжего зверя. Долы попробовали было повернуть, но течение помешало им сделать это, а Маленький Народ жалил их в головы и уши, и в сгущавшейся темноте они слышали звучавший все громче вызов сионийской стаи. Маугли опять нырнул; ещё один дол ушёл под воду, поднялся мёртвый, и снова в задних рядах стаи рыжих собак раздались взволнованные крики; одни долы выли, что лучше выйти на берег; другие просили своего вожака увести их обратно в Декан; некоторые кричали Маугли, чтоб он показался, и они могли убить его.
— Они приходят драться с двумя желудками и несколькими голосами, — заметил Каа. — Передовые псы — с твоими братьями, Маленький Народ улетает спать. Он долго преследовал нас. Теперь я тоже вернусь; ведь у меня нет общей кожи ни с одним волком. Хорошей охоты, Маленький Брат, и помни, что долы кусают сильно.
Вдоль по берегу бежал трехногий волк, который сновал то туда, то сюда, прижимаясь одной стороной головы к земле, выгибал спину и время от времени высоко подпрыгивал, точно играя с маленькими волчатами. Это был Вон-толла, пришелец; он молчал, но продолжал свою странную игру, напрягая все силы, чтобы не отставать от плывших долов. Рыжие собаки долго пробыли в воде и теперь плыли с трудом; их шерсть намокла. Тяжёлые пушистые хвосты долов, как губки, тянули их вниз; звери до того устали, до того были потрясены, что не издавали ни звука и только внимательно вглядывались в два пылающие глаза, которые блестели на берегу.
— Плохая охота, — задыхаясь, сказал один из них.
— Нет, отличная, — возразил Маугли, поднимаясь на поверхность подле рыжего пса. Его нож взвился, вонзился позади плеча дола, а сам он откинулся в сторону, спасаясь от зубов умирающего врага.
— Это ты, человеческий детёныш? — крикнул с берега Вон-толла.
— Спроси об этом убитых, пришелец, — ответил Маугли. — Разве река не принесла ни одного дола? Я заткнул грязью пасти этих собак; при ярком дневном свете я обманул их; их вожак лишился хвоста, но на твою долю все-таки осталось несколько штук. Куда подогнать их?
— Я подожду, — сказал Вон-толла. — У меня целая ночь.
Вой и лай сионийской стаи приближались.
— За стаю, за всю стаю! — раздавались возгласы волков.
И вот, проплыв по излучине реки, долы очутились среди песчаных отмелей и мелкой воды против сионийских логовищ.
В эту минуту рыжие собаки поняли свою ошибку. Им следовало выйти на берег ещё за милю до этого места и напасть на волков с суши. Но теперь было поздно. Берег усеивали горящие глаза; в джунглях стояла мёртвая тишина; раздавался только ужасный фиал, не смолкавший со времени заката. Казалось, будто Вон-толла старался выманить долов на берег.
— Повернитесь и держитесь крепко! — сказал вожак рыжих псов.
Долы кинулись к берегу и рассеялись по мелкой воде; поверхность реки вспенилась, заволновалась, и от одного берега к другому побежала крупная рябь, похожая на след, остающийся после большой лодки. Маугли кинулся за своими врагами, он колол и резал сбившихся в кучку долов, которые одной волной неслись по отмели реки.
Начался продолжительный бой. Раздавался рёв; битва то разгоралась, то ослабевала; борьба происходила повсюду, на влажном красном песке, в кустах и на травянистых полянах. На одного волка приходилось по два дола. Зато дрались все волки, составлявшие стаю; не только короткие, высокие, широкогрудые охотники с белыми клыками, но и волчицы с тревожными глазами, которые сражались ради своих детёнышей; попадались и годовалые волчата, ещё не сбросившие с себя первого пушка, которые бились рядом со своими матерями. Вам надо знать, что волк всегда хватает за горло или кусает за бок, дол же, по большей части, бросается на живот; поэтому, когда рыжие собаки выходили из воды, поднимая головы, преимущество было на стороне волков. На суше же волки страдали. Но и в воде, и на берегу нож Маугли мелькал без остановки. Его Четверо пробились к нему. Серый Брат сжался между коленями юноши, защищая его живот; остальные трое охраняли его спину и бока. Когда удар воющего дола сбивал с ног Маугли, его братья становились над ним. Все остальное смешалось в кучу; это была сомкнутая, метавшаяся толпа, которая двигалась вдоль берега, справа налево и слева направо, а также постоянно медленно вращалась вокруг собственной оси. То вздымался холм, точно водяной пузырь в водовороте, и рассыпался тоже, как водяной пузырь, выбрасывая четверых-пятерых искалеченных рыжих собак, которые старались снова попасть в центр; то волк вытаскивал из толпы вцепившегося в него дола; то два дола вытягивали волка и загрызали его; тут годовалый мёртвый волк, сжатый со всех сторон, поднимался над толпой, а его обезумевшая от немой ярости мать, лязгая зубами, каталась и рвала врагов; там, в середине самой гущи сражающихся волк и дол, забыв обо всем остальном, старались схватить друг друга за горло, но толчки других свирепых бойцов отбрасывали их в разные стороны. Раз Маугли встретил Акелу; два дола нападали на него, а далеко не беззубые челюсти Одинокого Волка сжимали ляжку третьего; потом юноша увидел Фао, который запустил свои зубы в шею дола и тащил сопротивлявшегося зверя, чтобы предоставить однолеткам покончить с ним. Главная часть битвы представляла из себя какой-то невероятный хаос, смешение во мраке; все сливалось воедино: удары, прыжки, стоны, короткий лай, суета; все кружилось вокруг Маугли, позади него, впереди, над ним, повсюду. Ночь проходила; быстрое головокружительное движение усиливалось; долы боялись нападать на самых сильных волков, однако не решались и обратиться в бегство. Маугли чувствовал, что подходит конец, и бил долов так, чтобы только калечить их. Годовалые волки становились смелее; время от времени можно было перевести дыхание, перекинуться словом с другими, и порой одного блеска ножа бывало достаточно, чтобы дол отскочил.
— Скоро из-под мяса покажется кость! — провыл Серый Брат.
Он был весь покрыт кровью, лившейся из множества неглубоких ран.
— А все-таки ещё остаётся разгрызть кость, — ответил ему Маугли. — Эовава! Вот как действуем мы в джунглях.
И красное лезвие, точно пламя, скользнуло вдоль дола, задние ноги которого скрывались под телом большого волка.
— Это моя добыча, — сморщив ноздри, фыркнул этот волк. — Предоставь его мне.
— Разве у тебя в желудке все ещё пусто, пришелец? — спросил Маугли.
Вон-толла был страшно изранен, тем не менее его зубы парализовали дола, который не мог повернуться и дотянуться до него.
— Клянусь быком, который купил меня, — с недобрым смехом сказал Маугли, — это бесхвостый!
И действительно, Вон-толла держал крупного, тёмного вожака.
— Неблагоразумно убивать детёнышей и волчиц, — продолжал Маугли, отирая рукой кровь со своих глаз, — в таком случае следовало убить также и пришельца, и, мне кажется, Вон-толла тебя убивает.
Один дол кинулся на помощь к своему вожаку, но раньше, чем его зубы схватили Вон-толла за бок, нож Маугли полоснул его по горлу, а Серый Брат докончил дело.
— Вот как делается у нас в джунглях, — сказал Маугли.
Вон-толла не ответил; челюсти пришельца все сильнее сжимали спинной хребет вожака, но его собственная жизнь убывала. Дол вздрогнул; его голова опустилась; он перестал двигаться; Вон-толла упал на него.
— Хо! Долг крови уплачен, — сказал Маугли. — Спой песню Вон-толла.
— Он перестал охотиться, — ответил Серый Брат. — Да и Акела что-то уж долго молчит.
— Кость перегрызена! — прогремел Фао, сын Фаона. — Они убегают, кончайте, кончайте с ними, охотники Свободного Народа!
Один за другим долы уходили с этих тёмных и окровавленных песков в реку, в чащи джунглей, вверх или вниз по течению, спеша туда, где был свободен путь.
— Долг! Долг! — закричал Маугли. — Уплатите долг! Они убили Одинокого Волка! Не позволяйте ускользнуть ни одной собаке.
С ножом в руке юноша мчался к окраине берега, чтобы остановить всякого дола, который решится войти в воду; в это время из-под груды девяти убитых рыжих собак показалась голова Акелы и его передние лапы. Маугли опустился на колени подле Одинокого Волка.
— Ведь я же говорил, что это будет мой последний бой, — задыхаясь, прошептал Акела. — Это отличная охота. А ты, Маленький Брат?
— Я жив и убил многих.
— Да. Я умираю, и мне хотелось бы… хотелось бы умереть подле тебя, Маленький Брат.
Маугли положил страшно израненную голову Акелы к себе на колени и обвил руками его разорванную шею.
— Давно прошли старые дни Шер Хана, когда человеческий детёныш валялся в пыли.
— Нет, нет, я волк. У меня одна кожа со Свободным Народом! — с жаром произнёс Маугли. — Я не хочу быть человеком.
— Ты человек, Маленький Брат, — сказал Акела. — Ты человек, в противном случае, стая разбежалась бы перед нападением долов. Я обязан тебе жизнью, а сегодня ты спас и стаю, как я однажды спас тебя. Разве ты забыл? Теперь все долги заплачены. Иди к своему племени. Повторяю тебе, глаз моего глаза, эта охота окончена. Иди к своему племени.
— Никогда не уйду; я буду охотиться в джунглях. Ведь я же говорил это.
— После лета наступают дожди, после дождей приходит весна. Вернись к своим раньше, чем тебя прогонят.
— Кто прогонит меня?
— Маугли прогонит Маугли. Вернись к своим! Иди к людям.
— Когда Маугли прогонит Маугли, я уйду, — ответил юноша.
— Теперь все сказано, — произнёс Акела. — Можешь ли ты, Маленький Брат, поднять меня на ноги? Ведь я тоже был вожаком Свободного Народа.
Очень осторожно Маугли снял с Акелы трупы и, нежно обняв обеими руками умирающего, поставил его на ноги. Одинокий Волк глубоко вздохнул и начал Песню Смерти, которую вожак стаи должен петь, умирая. Его голос крепчал, возвышался, звенел, пролетая через реку. Наконец Акела дошёл до последнего возгласа: «Хорошей охоты!» Он освободился из объятий Маугли, высоко подпрыгнул и упал на свою последнюю и страшную добычу, на убитых им долов.
Последние из обратившихся в бегство долов были настигнуты и перебиты безжалостными волчицами; но Маугли ничего не замечал, ни на что не обращал внимания; он сидел, опустив голову на колени. Мало-помалу шум и вой затихли; волки, хромая, с запёкшимися ранами вернулись назад, чтобы сосчитать потери. Пятнадцать охотников и шесть волчиц лежали мёртвые подле реки; остальные же, все без исключения, были ранены. Маугли все сидел неподвижно, сидел до самого холодного рассвета. Вот влажная окровавленная морда Фао опустилась на его руку; Маугли отодвинулся, чтобы показать ему худое тело Акелы.
— Хорошей охоты, — сказал Фао, обращаясь к Одинокому Волку, точно тот все ещё был жив, потом, взглянув через своё искусанное плечо, крикнул: — Войте, собаки, в эту ночь умер волк!
Но изо всей стаи в двести долов-бойцов, которые хвастались, что все джунгли — их джунгли, что ни одно живое существо не может противиться им, ни один не вернулся в Декан, чтобы повторить эти слова.
ВЕСНА
Некоторые из долов также упали в расщелины, сообщавшиеся подземными пещерами, задыхаясь там, бились, лязгали зубами, срывая с места соты, и умирали под миллионами пчёл; некоторые выскакивали из какого-нибудь отверстия в скале, выходившей на реку, и падали на чёрный мусор; некоторые, сделав короткие прыжки, попадали в ветви деревьев, росших на стенах скал, и их тела исчезали под массами пчёл; самое же большее число рыжих собак, обезумев от укусов, бросались в реку, а, как говорил Каа, Венгунга была жадная вода.
Каа держал Маугли, пока юноша не отдышался.
— Нам нельзя оставаться здесь, — сказал питон. — Маленький Народ совсем развоевался. Плывём.
Маугли плыл почти под водой, постоянно нырял, держа в руках нож.
— Спокойнее, спокойнее, — сказал Каа. — Один зуб не может убить сотни, если только это не зуб кобры; а ведь завидев, что Маленький Народ просыпается, многие живые и здоровые долы бросились в воду.
— Тем больше поработает мой нож. Фу! Как Маленький Народ мчится за нами! — Маугли снова нырнул. Над поверхностью воды расстилалась пелена из диких пчёл, которые мрачно жужжали и жалили всех и все, что встречалось им.
— Молчание никогда никому не приносило вреда, — заметил Каа (ни одно жало не могло проникнуть через его чешую), и для охоты у тебя есть целая ночь. Слышишь, как они воют?
Очень многие долы видели, в какую ловушку попали их товарищи и, сделав поворот, кинулись в воду там, где ущелье окаймляли крутые берега. Их раздражённый рёв, их угрозы «древесной обезьяне», которая навлекла на них позор, смешивались с воплями и ворчанием их израненных Маленьким Народом товарищей. Оставшимся на берегу грозила смерть, и каждый дол знал это. Течение влекло многих рыжих собак к Заводи Мира, но и там злобный Маленький Народ преследовал их и загонял обратно в воду. Маугли слышал голос бесхвостого вожака, который приказывал своим подчинённым убить всех волков сионийской стаи. Но юноша не терял времени на подслушивание.
— В темноте позади нас убивают! — прокричал один дол. — Здесь окровавленная вода.
Маугли несколько мгновений плыл под водой, как выдра, схватил одного дола, увлёк его в глубину и ударил ножом раньше, чем тот успел открыть пасть; тёмные кольца поднялись на поверхность, когда всплыло тело убитого рыжего зверя. Долы попробовали было повернуть, но течение помешало им сделать это, а Маленький Народ жалил их в головы и уши, и в сгущавшейся темноте они слышали звучавший все громче вызов сионийской стаи. Маугли опять нырнул; ещё один дол ушёл под воду, поднялся мёртвый, и снова в задних рядах стаи рыжих собак раздались взволнованные крики; одни долы выли, что лучше выйти на берег; другие просили своего вожака увести их обратно в Декан; некоторые кричали Маугли, чтоб он показался, и они могли убить его.
— Они приходят драться с двумя желудками и несколькими голосами, — заметил Каа. — Передовые псы — с твоими братьями, Маленький Народ улетает спать. Он долго преследовал нас. Теперь я тоже вернусь; ведь у меня нет общей кожи ни с одним волком. Хорошей охоты, Маленький Брат, и помни, что долы кусают сильно.
Вдоль по берегу бежал трехногий волк, который сновал то туда, то сюда, прижимаясь одной стороной головы к земле, выгибал спину и время от времени высоко подпрыгивал, точно играя с маленькими волчатами. Это был Вон-толла, пришелец; он молчал, но продолжал свою странную игру, напрягая все силы, чтобы не отставать от плывших долов. Рыжие собаки долго пробыли в воде и теперь плыли с трудом; их шерсть намокла. Тяжёлые пушистые хвосты долов, как губки, тянули их вниз; звери до того устали, до того были потрясены, что не издавали ни звука и только внимательно вглядывались в два пылающие глаза, которые блестели на берегу.
— Плохая охота, — задыхаясь, сказал один из них.
— Нет, отличная, — возразил Маугли, поднимаясь на поверхность подле рыжего пса. Его нож взвился, вонзился позади плеча дола, а сам он откинулся в сторону, спасаясь от зубов умирающего врага.
— Это ты, человеческий детёныш? — крикнул с берега Вон-толла.
— Спроси об этом убитых, пришелец, — ответил Маугли. — Разве река не принесла ни одного дола? Я заткнул грязью пасти этих собак; при ярком дневном свете я обманул их; их вожак лишился хвоста, но на твою долю все-таки осталось несколько штук. Куда подогнать их?
— Я подожду, — сказал Вон-толла. — У меня целая ночь.
Вой и лай сионийской стаи приближались.
— За стаю, за всю стаю! — раздавались возгласы волков.
И вот, проплыв по излучине реки, долы очутились среди песчаных отмелей и мелкой воды против сионийских логовищ.
В эту минуту рыжие собаки поняли свою ошибку. Им следовало выйти на берег ещё за милю до этого места и напасть на волков с суши. Но теперь было поздно. Берег усеивали горящие глаза; в джунглях стояла мёртвая тишина; раздавался только ужасный фиал, не смолкавший со времени заката. Казалось, будто Вон-толла старался выманить долов на берег.
— Повернитесь и держитесь крепко! — сказал вожак рыжих псов.
Долы кинулись к берегу и рассеялись по мелкой воде; поверхность реки вспенилась, заволновалась, и от одного берега к другому побежала крупная рябь, похожая на след, остающийся после большой лодки. Маугли кинулся за своими врагами, он колол и резал сбившихся в кучку долов, которые одной волной неслись по отмели реки.
Начался продолжительный бой. Раздавался рёв; битва то разгоралась, то ослабевала; борьба происходила повсюду, на влажном красном песке, в кустах и на травянистых полянах. На одного волка приходилось по два дола. Зато дрались все волки, составлявшие стаю; не только короткие, высокие, широкогрудые охотники с белыми клыками, но и волчицы с тревожными глазами, которые сражались ради своих детёнышей; попадались и годовалые волчата, ещё не сбросившие с себя первого пушка, которые бились рядом со своими матерями. Вам надо знать, что волк всегда хватает за горло или кусает за бок, дол же, по большей части, бросается на живот; поэтому, когда рыжие собаки выходили из воды, поднимая головы, преимущество было на стороне волков. На суше же волки страдали. Но и в воде, и на берегу нож Маугли мелькал без остановки. Его Четверо пробились к нему. Серый Брат сжался между коленями юноши, защищая его живот; остальные трое охраняли его спину и бока. Когда удар воющего дола сбивал с ног Маугли, его братья становились над ним. Все остальное смешалось в кучу; это была сомкнутая, метавшаяся толпа, которая двигалась вдоль берега, справа налево и слева направо, а также постоянно медленно вращалась вокруг собственной оси. То вздымался холм, точно водяной пузырь в водовороте, и рассыпался тоже, как водяной пузырь, выбрасывая четверых-пятерых искалеченных рыжих собак, которые старались снова попасть в центр; то волк вытаскивал из толпы вцепившегося в него дола; то два дола вытягивали волка и загрызали его; тут годовалый мёртвый волк, сжатый со всех сторон, поднимался над толпой, а его обезумевшая от немой ярости мать, лязгая зубами, каталась и рвала врагов; там, в середине самой гущи сражающихся волк и дол, забыв обо всем остальном, старались схватить друг друга за горло, но толчки других свирепых бойцов отбрасывали их в разные стороны. Раз Маугли встретил Акелу; два дола нападали на него, а далеко не беззубые челюсти Одинокого Волка сжимали ляжку третьего; потом юноша увидел Фао, который запустил свои зубы в шею дола и тащил сопротивлявшегося зверя, чтобы предоставить однолеткам покончить с ним. Главная часть битвы представляла из себя какой-то невероятный хаос, смешение во мраке; все сливалось воедино: удары, прыжки, стоны, короткий лай, суета; все кружилось вокруг Маугли, позади него, впереди, над ним, повсюду. Ночь проходила; быстрое головокружительное движение усиливалось; долы боялись нападать на самых сильных волков, однако не решались и обратиться в бегство. Маугли чувствовал, что подходит конец, и бил долов так, чтобы только калечить их. Годовалые волки становились смелее; время от времени можно было перевести дыхание, перекинуться словом с другими, и порой одного блеска ножа бывало достаточно, чтобы дол отскочил.
— Скоро из-под мяса покажется кость! — провыл Серый Брат.
Он был весь покрыт кровью, лившейся из множества неглубоких ран.
— А все-таки ещё остаётся разгрызть кость, — ответил ему Маугли. — Эовава! Вот как действуем мы в джунглях.
И красное лезвие, точно пламя, скользнуло вдоль дола, задние ноги которого скрывались под телом большого волка.
— Это моя добыча, — сморщив ноздри, фыркнул этот волк. — Предоставь его мне.
— Разве у тебя в желудке все ещё пусто, пришелец? — спросил Маугли.
Вон-толла был страшно изранен, тем не менее его зубы парализовали дола, который не мог повернуться и дотянуться до него.
— Клянусь быком, который купил меня, — с недобрым смехом сказал Маугли, — это бесхвостый!
И действительно, Вон-толла держал крупного, тёмного вожака.
— Неблагоразумно убивать детёнышей и волчиц, — продолжал Маугли, отирая рукой кровь со своих глаз, — в таком случае следовало убить также и пришельца, и, мне кажется, Вон-толла тебя убивает.
Один дол кинулся на помощь к своему вожаку, но раньше, чем его зубы схватили Вон-толла за бок, нож Маугли полоснул его по горлу, а Серый Брат докончил дело.
— Вот как делается у нас в джунглях, — сказал Маугли.
Вон-толла не ответил; челюсти пришельца все сильнее сжимали спинной хребет вожака, но его собственная жизнь убывала. Дол вздрогнул; его голова опустилась; он перестал двигаться; Вон-толла упал на него.
— Хо! Долг крови уплачен, — сказал Маугли. — Спой песню Вон-толла.
— Он перестал охотиться, — ответил Серый Брат. — Да и Акела что-то уж долго молчит.
— Кость перегрызена! — прогремел Фао, сын Фаона. — Они убегают, кончайте, кончайте с ними, охотники Свободного Народа!
Один за другим долы уходили с этих тёмных и окровавленных песков в реку, в чащи джунглей, вверх или вниз по течению, спеша туда, где был свободен путь.
— Долг! Долг! — закричал Маугли. — Уплатите долг! Они убили Одинокого Волка! Не позволяйте ускользнуть ни одной собаке.
С ножом в руке юноша мчался к окраине берега, чтобы остановить всякого дола, который решится войти в воду; в это время из-под груды девяти убитых рыжих собак показалась голова Акелы и его передние лапы. Маугли опустился на колени подле Одинокого Волка.
— Ведь я же говорил, что это будет мой последний бой, — задыхаясь, прошептал Акела. — Это отличная охота. А ты, Маленький Брат?
— Я жив и убил многих.
— Да. Я умираю, и мне хотелось бы… хотелось бы умереть подле тебя, Маленький Брат.
Маугли положил страшно израненную голову Акелы к себе на колени и обвил руками его разорванную шею.
— Давно прошли старые дни Шер Хана, когда человеческий детёныш валялся в пыли.
— Нет, нет, я волк. У меня одна кожа со Свободным Народом! — с жаром произнёс Маугли. — Я не хочу быть человеком.
— Ты человек, Маленький Брат, — сказал Акела. — Ты человек, в противном случае, стая разбежалась бы перед нападением долов. Я обязан тебе жизнью, а сегодня ты спас и стаю, как я однажды спас тебя. Разве ты забыл? Теперь все долги заплачены. Иди к своему племени. Повторяю тебе, глаз моего глаза, эта охота окончена. Иди к своему племени.
— Никогда не уйду; я буду охотиться в джунглях. Ведь я же говорил это.
— После лета наступают дожди, после дождей приходит весна. Вернись к своим раньше, чем тебя прогонят.
— Кто прогонит меня?
— Маугли прогонит Маугли. Вернись к своим! Иди к людям.
— Когда Маугли прогонит Маугли, я уйду, — ответил юноша.
— Теперь все сказано, — произнёс Акела. — Можешь ли ты, Маленький Брат, поднять меня на ноги? Ведь я тоже был вожаком Свободного Народа.
Очень осторожно Маугли снял с Акелы трупы и, нежно обняв обеими руками умирающего, поставил его на ноги. Одинокий Волк глубоко вздохнул и начал Песню Смерти, которую вожак стаи должен петь, умирая. Его голос крепчал, возвышался, звенел, пролетая через реку. Наконец Акела дошёл до последнего возгласа: «Хорошей охоты!» Он освободился из объятий Маугли, высоко подпрыгнул и упал на свою последнюю и страшную добычу, на убитых им долов.
Последние из обратившихся в бегство долов были настигнуты и перебиты безжалостными волчицами; но Маугли ничего не замечал, ни на что не обращал внимания; он сидел, опустив голову на колени. Мало-помалу шум и вой затихли; волки, хромая, с запёкшимися ранами вернулись назад, чтобы сосчитать потери. Пятнадцать охотников и шесть волчиц лежали мёртвые подле реки; остальные же, все без исключения, были ранены. Маугли все сидел неподвижно, сидел до самого холодного рассвета. Вот влажная окровавленная морда Фао опустилась на его руку; Маугли отодвинулся, чтобы показать ему худое тело Акелы.
— Хорошей охоты, — сказал Фао, обращаясь к Одинокому Волку, точно тот все ещё был жив, потом, взглянув через своё искусанное плечо, крикнул: — Войте, собаки, в эту ночь умер волк!
Но изо всей стаи в двести долов-бойцов, которые хвастались, что все джунгли — их джунгли, что ни одно живое существо не может противиться им, ни один не вернулся в Декан, чтобы повторить эти слова.
ВЕСНА
На второй год после великого боя с деканскими рыжими собаками и смерти Акелы, Маугли, вероятно, минуло семнадцать лет. Но он казался старше, так как делал много физических упражнений, хорошо ел и, едва почувствовав себя разгорячённым или запылённым, тотчас же купался; благодаря всему этому он стал сильнее и выше, чем обыкновенные юноши его лет. Во время осмотра древесных дорог он мог полчаса висеть на высокой ветке, держась за неё одной рукой; мог на скаку остановить молодого оленя и, схватив его за голову, откинуть прочь; мог даже сбить с ног крупного синеватого кабана из северных болот. Население джунглей, прежде боявшееся его ума, теперь боялось его силы, и когда он спокойно направлялся куда-нибудь по своим делам, шёпот о том, что он приближается, очищал перед ним все лесные дороги. Между тем в его глазах всегда светился кроткий взгляд. Даже во время драк они никогда не горели огнём глаз Багиры. В них только появлялось любопытство и волнение, и это составляло одну из странных для зверей сторон его характера, непонятных даже для Багиры.
Однажды пантера задала Маугли вопрос по этому поводу, и юноша со смехом сказал:
— Когда я упущу добычу, я сержусь. Когда в течение двух дней у меня в желудке пусто, я очень сержусь. Разве мои глаза не говорят этого?
— Твой рот голоден, — ответила Багира, — но твои глаза ничего не говорят. Охотишься ли ты, ешь ли ты, плаваешь ли, им все равно; они как камни в мокрую или в сухую погоду.
Маугли лениво посмотрел на Багиру из-под своих длинных ресниц, и её голова, по обыкновению, опустилась. Чёрная пантера знала, что он её господин.
Они лежали на склоне горы, против реки, и ниже их висел зеленовато-белый дымок утреннего тумана. Солнце поднималось; этот лёгкий покров превратился в волнующееся море красного золота, и низкие лучи испещрили сухую траву, на которой отдыхали Маугли и Багира. Наступил конец холодной погоды; листья и деревья стояли измятые, поблекшие; когда поднимался ветер, повсюду слышался сухой шелест и потрескивание. Маленький лист с ожесточением забарабанил по ветке, как всегда барабанит отдельный лист, подхваченный струёй воздуха. Этот звук разбудил Багиру; с глухим, глубоким звуком, похожим на кашель, пантера понюхала утренний воздух, опрокинулась на спину и стала бить передними лапами, стараясь схватить качающийся листок.
— Год поворачивается, — сказала Багира. — Джунгли всколыхнулись. Приближается время новых песен. Этот лист знает, что происходит. Хорошо!
— Трава ещё совсем мёртвая, — ответил Маугли, выдёргивая маленький пучок сухих былинок. — Даже весенний глазок (красивый воскообразный красный цветок в форме трубочки, который пробивается в траве и поднимается над нею), даже весенний глазок ещё не раскрылся и… Багира, хорошо ли чёрной пантере валяться на спине и бить лапами воздух, точно какая-нибудь дикая кошка?
— Оух! — произнесла Багира, которая, казалось, думала о посторонних вещах.
— Я говорю: прилично ли чёрной пантере кричать, кашлять, выть и валяться? Помни, ведь мы с тобой господа джунглей.
— Да, правда; я слушаю тебя, человеческий детёныш. — Багира быстро перевернулась и села, вся пыльная, с лохматыми боками. Она сбрасывала с себя зимнюю шерсть. — Конечно, мы с тобой властители джунглей! Кто силён, как не Маугли? Кто так мудр, как он? — Пантера странно растягивала слова, и Маугли повернулся, чтобы посмотреть, не смеётся ли она над ним; ведь в джунглях часто звучат слова, имеющие один смысл, хотя под ними подразумевается нечто совсем другое. — Я сказала, что мы бесспорно господа джунглей, — повторила Багира. — Разве я сделала дурно, сказав это? Я не знала, что человеческий детёныш больше не лежит на земле. Что ж? Он, значит, летает?
Маугли сидел, положив локти на колени, и смотрел через долину, освещённую дневным светом. Где-то внизу, среди деревьев, птица весёлым голосом выводила первые ноты своей весенней песни. Звуки эти казались только тенью тех льющихся быстрых призывов, которым суждено позже политься из её горлышка. Багира услышала.
— Я сказала, что приближается время новых песен, — проворчала пантера, извивая свой хвост.
— Слышу, — ответил Маугли. — Багира, почему ты дрожишь? Лучи солнца жарки.
— Это поёт Ферао, красный дятел, — продолжала Багира. — Он-то не позабыл! Но я тоже вспомню мою песню, — и она принялась мурлыкать и нежно ворчать про себя, но, недовольная, умолкла и начала песню сызнова.
— Дичи не предвидится, — заметил Маугли.
— Маленький Брат, разве оба твои уха закупорены? Ведь это же не охотничья песнь. Я готовлюсь петь для весны.
— Ах, я забыл. Как только приходит время новых песен, ты и все остальные уходите и бросаете меня.
— Право же, Маленький Брат, — начала Багира, — мы не всегда…
— Я говорю, что вы убегаете, — сказал Маугли, сердито поднимая указательный палец, — вы убегаете, а я, господин джунглей, должен бродить один. Что было прошлой весной, когда я собирал сахарный тростник среди полей человеческой стаи? Я послал гонца — тебя — к Хати, приказывая ему прийти в такую-то ночь и набрать мне хоботом сладкой травы.
— Да ведь он опоздал только на две ночи, — слегка прижимаясь к земле, ответила Багира, — и он набрал этой сладкой травы, которая тебе нравится, больше чем мог бы съесть любой человеческий детёныш за все ночи во время дождей. Я не была виновата.
— Он не пришёл в ту ночь, когда я звал его. Нет, он трубил в свой хобот, бегал при свете месяца по долинам и ревел. После него оставался такой след, точно пробежали три слона, потому что он не скрывался между деревьями. Он плясал в свете месяца перед домами людей. Я его видел, между тем он не приходил ко мне, а ведь я — господин джунглей.
— Это было время новых песен, — по-прежнему очень смиренно повторила пантера. — Может быть, Маленький Брат, на этот раз ты не призвал его Великими Словами? Прислушайся к Ферао и развеселись.
Казалось, дурное расположение духа Маугли выкипело. Он лёг, положив голову на закинутые руки и закрыл глаза.
— Я ничего не знаю, да и не хочу знать, — сонливо произнёс он. — Заснём, Багира. У меня в желудке тяжесть. Дай мне положить на тебя мою голову.
Пантера легла и вздохнула, потому что она слышала, как Ферао пробовал свою песню и переделывал её для весны, времени новых песен, как выражаются в джунглях.
В джунглях Индии времена года скользят почти без перерыва. С первого взгляда их только два: дождливое и сухое, но если вы вглядитесь внимательно, то под потоками ливня и облаками пыли различите настоящее обычное правильное кольцо. Самое чудесное время в Индии — весна, потому что ей не приходится покрывать новыми листьями и цветами обнажённое поле; напротив: она должна прогнать и вытеснить ещё висящие, полуживые покровы из полузеленой растительности, уцелевшей во время мягкой зимы, и сделать полуодетую, старую землю опять новой и молодой. И она делает это с таким совершенством, что ни одна весна в мире не сравнится с весной в джунглях.
Приходит день, когда все в джунглях истощается, даже запахи, проплывающие в тяжёлом воздухе, кажутся устарелыми, изношенными. Этого невозможно объяснить, между тем это чувствуется. Но наступает другой день; на взгляд ничто не изменилось, между тем все ароматы делаются новыми; они восхитительны; усы жителей джунглей вздрагивают до самых корней, и старая шерсть сваливается с боков зверей длинными, лохматыми кусками. В это время иногда выпадает лёгкий дождь, и деревья, кусты, бамбуки, мхи и растения с сочными листьями просыпаются, вырастают с почти слышным для вас звуком, а под ними день и ночь стоит густое жужжание. Это шум весны, вибрирующий звук, который производят не пчелы, не падающая вода, не ветер в листве деревьев, — это мурлыкание согретого счастливого мира.
До последнего года Маугли всегда наслаждался такими переменами. Обычно именно он замечал первый весенний глазок, там, глубоко посреди травы, и первую гряду весенних облаков, с которыми в джунглях не сравнится ничто. Его голос раздавался всюду во влажных, освещённых звёздами, цветущих уголках джунглей; он присоединился к хору крупных лягушек или передразнивал маленьких сов, висящих вниз головой, которые ухают во влажные ночи. Как и все в джунглях, Маугли, именно весной, бросался с дерева на дерево, просто ради удовольствия полетать в теплом воздухе, и проносился так тридцать, сорок или пятьдесят миль между сумерками и восходом утренней звезды. И возвращался обратно, задыхающийся, смеющийся, весь увитый странными цветами.
Четыре брата не бывали с Маугли во время его диких блужданий по зарослям; они пели песни с другими волками. У населения джунглей много дела весной, и Маугли слышал, как жители зарослей хрюкали или ворковали, повизгивали или свистели, в зависимости от их породы. Голоса диких созданий весной звучат иначе, чем в другие времена года, и это одна из причин, вследствие которых они называют весну временем новых песен.
Но, как сказал Маугли Багире, в эту весну он чувствовал тяжесть в желудке. С тех самых пор, как бамбуковые побеги сделались пятнисто-коричневыми, юноша поджидал утра, которое принесёт новые ароматы. Наконец такое утро наступило, и Мор, павлин, сияя бронзой, лазурью и золотом, возвестил о наступившей перемене по всему окутанному дымкой лесу. Маугли тоже хотел было закричать, но слова застряли у него между зубами и по всему его телу пробежало странное ощущение, начавшееся с концов пальцев ног и достигшее корней волос, ощущение полного уныния; ему даже пришлось осмотреть все своё тело, чтобы удостовериться, не вонзился ли в него шип терновника. Мор кричал о новых благоуханиях, другие птицы подхватили эту весть, тотчас же из-за приречных скал до Маугли донёсся хриплый крик Багиры, что-то среднее между клёкотом орла и ржанием лошади. Вверху, во вновь покрывшихся почками ветвях, раздался вой Бандар-лога и почувствовались обезьяньи прыжки, а Маугли стоял неподвижно; его грудь, наполненная дыханием для ответа Мору, мало-помалу опускалась под давлением сознания, что он несчастлив.
Маугли смотрел кругом, но видел только насмешливых обезьян, которые сновали по деревьям, и Мора. Распустив свой хвост в полном его великолепии, павлин танцевал под откосом горы.
— Благоухания изменились! — крикнул Мор. — Хорошей охоты, Маленький Брат. Что же ты не отвечаешь?
— Маленький Брат, хорошей охоты, — просвистели Чиль-коршун и его подруга, вместе спускаясь к земле. Они пронеслись под носом Маугли, так близко, что щепотка их мягких белых пёрышек отлетела в сторону.
Лёгкий весенний дождь (как говорят, «дождь слоновый») пронёсся через джунгли, и молодые влажные листья закивали с ветвей. Дождь этот умер в двойной радуге при лёгком раскате грома. Около минуты простоял весенний гул и замолк; но все жители джунглей сразу заговорили и запели. Все, кроме Маугли.
Однажды пантера задала Маугли вопрос по этому поводу, и юноша со смехом сказал:
— Когда я упущу добычу, я сержусь. Когда в течение двух дней у меня в желудке пусто, я очень сержусь. Разве мои глаза не говорят этого?
— Твой рот голоден, — ответила Багира, — но твои глаза ничего не говорят. Охотишься ли ты, ешь ли ты, плаваешь ли, им все равно; они как камни в мокрую или в сухую погоду.
Маугли лениво посмотрел на Багиру из-под своих длинных ресниц, и её голова, по обыкновению, опустилась. Чёрная пантера знала, что он её господин.
Они лежали на склоне горы, против реки, и ниже их висел зеленовато-белый дымок утреннего тумана. Солнце поднималось; этот лёгкий покров превратился в волнующееся море красного золота, и низкие лучи испещрили сухую траву, на которой отдыхали Маугли и Багира. Наступил конец холодной погоды; листья и деревья стояли измятые, поблекшие; когда поднимался ветер, повсюду слышался сухой шелест и потрескивание. Маленький лист с ожесточением забарабанил по ветке, как всегда барабанит отдельный лист, подхваченный струёй воздуха. Этот звук разбудил Багиру; с глухим, глубоким звуком, похожим на кашель, пантера понюхала утренний воздух, опрокинулась на спину и стала бить передними лапами, стараясь схватить качающийся листок.
— Год поворачивается, — сказала Багира. — Джунгли всколыхнулись. Приближается время новых песен. Этот лист знает, что происходит. Хорошо!
— Трава ещё совсем мёртвая, — ответил Маугли, выдёргивая маленький пучок сухих былинок. — Даже весенний глазок (красивый воскообразный красный цветок в форме трубочки, который пробивается в траве и поднимается над нею), даже весенний глазок ещё не раскрылся и… Багира, хорошо ли чёрной пантере валяться на спине и бить лапами воздух, точно какая-нибудь дикая кошка?
— Оух! — произнесла Багира, которая, казалось, думала о посторонних вещах.
— Я говорю: прилично ли чёрной пантере кричать, кашлять, выть и валяться? Помни, ведь мы с тобой господа джунглей.
— Да, правда; я слушаю тебя, человеческий детёныш. — Багира быстро перевернулась и села, вся пыльная, с лохматыми боками. Она сбрасывала с себя зимнюю шерсть. — Конечно, мы с тобой властители джунглей! Кто силён, как не Маугли? Кто так мудр, как он? — Пантера странно растягивала слова, и Маугли повернулся, чтобы посмотреть, не смеётся ли она над ним; ведь в джунглях часто звучат слова, имеющие один смысл, хотя под ними подразумевается нечто совсем другое. — Я сказала, что мы бесспорно господа джунглей, — повторила Багира. — Разве я сделала дурно, сказав это? Я не знала, что человеческий детёныш больше не лежит на земле. Что ж? Он, значит, летает?
Маугли сидел, положив локти на колени, и смотрел через долину, освещённую дневным светом. Где-то внизу, среди деревьев, птица весёлым голосом выводила первые ноты своей весенней песни. Звуки эти казались только тенью тех льющихся быстрых призывов, которым суждено позже политься из её горлышка. Багира услышала.
— Я сказала, что приближается время новых песен, — проворчала пантера, извивая свой хвост.
— Слышу, — ответил Маугли. — Багира, почему ты дрожишь? Лучи солнца жарки.
— Это поёт Ферао, красный дятел, — продолжала Багира. — Он-то не позабыл! Но я тоже вспомню мою песню, — и она принялась мурлыкать и нежно ворчать про себя, но, недовольная, умолкла и начала песню сызнова.
— Дичи не предвидится, — заметил Маугли.
— Маленький Брат, разве оба твои уха закупорены? Ведь это же не охотничья песнь. Я готовлюсь петь для весны.
— Ах, я забыл. Как только приходит время новых песен, ты и все остальные уходите и бросаете меня.
— Право же, Маленький Брат, — начала Багира, — мы не всегда…
— Я говорю, что вы убегаете, — сказал Маугли, сердито поднимая указательный палец, — вы убегаете, а я, господин джунглей, должен бродить один. Что было прошлой весной, когда я собирал сахарный тростник среди полей человеческой стаи? Я послал гонца — тебя — к Хати, приказывая ему прийти в такую-то ночь и набрать мне хоботом сладкой травы.
— Да ведь он опоздал только на две ночи, — слегка прижимаясь к земле, ответила Багира, — и он набрал этой сладкой травы, которая тебе нравится, больше чем мог бы съесть любой человеческий детёныш за все ночи во время дождей. Я не была виновата.
— Он не пришёл в ту ночь, когда я звал его. Нет, он трубил в свой хобот, бегал при свете месяца по долинам и ревел. После него оставался такой след, точно пробежали три слона, потому что он не скрывался между деревьями. Он плясал в свете месяца перед домами людей. Я его видел, между тем он не приходил ко мне, а ведь я — господин джунглей.
— Это было время новых песен, — по-прежнему очень смиренно повторила пантера. — Может быть, Маленький Брат, на этот раз ты не призвал его Великими Словами? Прислушайся к Ферао и развеселись.
Казалось, дурное расположение духа Маугли выкипело. Он лёг, положив голову на закинутые руки и закрыл глаза.
— Я ничего не знаю, да и не хочу знать, — сонливо произнёс он. — Заснём, Багира. У меня в желудке тяжесть. Дай мне положить на тебя мою голову.
Пантера легла и вздохнула, потому что она слышала, как Ферао пробовал свою песню и переделывал её для весны, времени новых песен, как выражаются в джунглях.
В джунглях Индии времена года скользят почти без перерыва. С первого взгляда их только два: дождливое и сухое, но если вы вглядитесь внимательно, то под потоками ливня и облаками пыли различите настоящее обычное правильное кольцо. Самое чудесное время в Индии — весна, потому что ей не приходится покрывать новыми листьями и цветами обнажённое поле; напротив: она должна прогнать и вытеснить ещё висящие, полуживые покровы из полузеленой растительности, уцелевшей во время мягкой зимы, и сделать полуодетую, старую землю опять новой и молодой. И она делает это с таким совершенством, что ни одна весна в мире не сравнится с весной в джунглях.
Приходит день, когда все в джунглях истощается, даже запахи, проплывающие в тяжёлом воздухе, кажутся устарелыми, изношенными. Этого невозможно объяснить, между тем это чувствуется. Но наступает другой день; на взгляд ничто не изменилось, между тем все ароматы делаются новыми; они восхитительны; усы жителей джунглей вздрагивают до самых корней, и старая шерсть сваливается с боков зверей длинными, лохматыми кусками. В это время иногда выпадает лёгкий дождь, и деревья, кусты, бамбуки, мхи и растения с сочными листьями просыпаются, вырастают с почти слышным для вас звуком, а под ними день и ночь стоит густое жужжание. Это шум весны, вибрирующий звук, который производят не пчелы, не падающая вода, не ветер в листве деревьев, — это мурлыкание согретого счастливого мира.
До последнего года Маугли всегда наслаждался такими переменами. Обычно именно он замечал первый весенний глазок, там, глубоко посреди травы, и первую гряду весенних облаков, с которыми в джунглях не сравнится ничто. Его голос раздавался всюду во влажных, освещённых звёздами, цветущих уголках джунглей; он присоединился к хору крупных лягушек или передразнивал маленьких сов, висящих вниз головой, которые ухают во влажные ночи. Как и все в джунглях, Маугли, именно весной, бросался с дерева на дерево, просто ради удовольствия полетать в теплом воздухе, и проносился так тридцать, сорок или пятьдесят миль между сумерками и восходом утренней звезды. И возвращался обратно, задыхающийся, смеющийся, весь увитый странными цветами.
Четыре брата не бывали с Маугли во время его диких блужданий по зарослям; они пели песни с другими волками. У населения джунглей много дела весной, и Маугли слышал, как жители зарослей хрюкали или ворковали, повизгивали или свистели, в зависимости от их породы. Голоса диких созданий весной звучат иначе, чем в другие времена года, и это одна из причин, вследствие которых они называют весну временем новых песен.
Но, как сказал Маугли Багире, в эту весну он чувствовал тяжесть в желудке. С тех самых пор, как бамбуковые побеги сделались пятнисто-коричневыми, юноша поджидал утра, которое принесёт новые ароматы. Наконец такое утро наступило, и Мор, павлин, сияя бронзой, лазурью и золотом, возвестил о наступившей перемене по всему окутанному дымкой лесу. Маугли тоже хотел было закричать, но слова застряли у него между зубами и по всему его телу пробежало странное ощущение, начавшееся с концов пальцев ног и достигшее корней волос, ощущение полного уныния; ему даже пришлось осмотреть все своё тело, чтобы удостовериться, не вонзился ли в него шип терновника. Мор кричал о новых благоуханиях, другие птицы подхватили эту весть, тотчас же из-за приречных скал до Маугли донёсся хриплый крик Багиры, что-то среднее между клёкотом орла и ржанием лошади. Вверху, во вновь покрывшихся почками ветвях, раздался вой Бандар-лога и почувствовались обезьяньи прыжки, а Маугли стоял неподвижно; его грудь, наполненная дыханием для ответа Мору, мало-помалу опускалась под давлением сознания, что он несчастлив.
Маугли смотрел кругом, но видел только насмешливых обезьян, которые сновали по деревьям, и Мора. Распустив свой хвост в полном его великолепии, павлин танцевал под откосом горы.
— Благоухания изменились! — крикнул Мор. — Хорошей охоты, Маленький Брат. Что же ты не отвечаешь?
— Маленький Брат, хорошей охоты, — просвистели Чиль-коршун и его подруга, вместе спускаясь к земле. Они пронеслись под носом Маугли, так близко, что щепотка их мягких белых пёрышек отлетела в сторону.
Лёгкий весенний дождь (как говорят, «дождь слоновый») пронёсся через джунгли, и молодые влажные листья закивали с ветвей. Дождь этот умер в двойной радуге при лёгком раскате грома. Около минуты простоял весенний гул и замолк; но все жители джунглей сразу заговорили и запели. Все, кроме Маугли.