А вот Николай Гаврилов, бывший подросток из дома № 16, привез свою невесту на мотоцикле. За мотоциклом бежала мать Гаврилова, которая была недовольна очередным браком сына, потому что после очередного развода приходилось оставлять бывшей жене одну из комнат или покупать кооператив – Гавриловы из-за этого жили в бедности.
К двенадцати накопились три пары, и если кроме Удалова и Минца (не говоря о женихах) кто-то и знал, что эти невесты вовсе не люди, а надувной товар из будущего, хоть у них неплохо подвешен язык и сексуальные приметы на месте, то никто и виду не подавал.
К загсу подошла Мария Тихоновна, яркая блондинка неопределенного возраста, разговорчивая и доброжелательная.
– Ого! – воскликнула она. – У нас большой день! Полная площадь народу!
Удалов оглянулся. И впрямь народу прибавилось, подтягивались зрители, привлеченные слухами и сплетнями.
В толпе зевак Удалов увидел и президента Академии наук, переодетого цыганкой, и двух его охранников, изображавших негритянскую правительственную делегацию.
Значит, все же поглядывают, наблюдают. Впрочем, так и надо.
Мария Тихоновна сняла замок с дверей, зашла первой, остальным велела ждать в приемной и пока заполнять анкеты.
Все расселись за столы и принялись писать.
Правда, как выяснилось, невестам пришлось придумывать себе фамилии, но они это сделали быстро и с шутками.
Только мать Гаврилова плакала.
Кого-то послали за шампанским, кто-то спохватился, что нет цветов, и нарвали золотых шаров в саду у Савичей, за что заплатили Ванде в долларах.
В помещение загса набилось человек тридцать.
Подошел торжественный момент, когда анкеты сданы, взносы уплачены, в зале наступает тишина и даже перешептывания смолкают.
Три пары стояли перед столом Марии Тихоновны.
На часах было без минуты час.
– Сегодня, граждане, выдающийся день в жизни Великого Гусляра, – сказала Мария Тихоновна. – Сразу три очаровательные пары подошли к моему так называемому алтарю... – Тут она смутилась, потому что в наши дни шутки с религией вряд ли допустимы, и добавила: – Хотя я надеюсь, что после гражданской церемонии вы обвенчаетесь и церковным браком.
По тесно и душно набитому помещению пронеслось шуршание полностью согласных гостей и новобрачных.
– Но закон есть закон! – продолжала Мария Тихоновна. – И я попрошу подходить ко мне пары по алфавиту. Первыми к столу подойдите Гаврилов с невестой и их свидетели.
Мать Гаврилова продолжала тихо плакать.
Профессор Минц вытащил видеокамеру и снимал церемонию. Камера была новая, японская, маленькая, но профессиональная. Точно такой же камерой снимал и президент Академии, только он стоял в другой точке зала.
Слон сунул хобот в открытое окно и торжественно затрубил. Никогда еще Удалову не приходилось слышать, как трубят слоны. Звук был утробным, но не страшным. Все засмеялись, благодаря слона за участие в церемонии.
– По доброй ли воле вы вступаете в брак? – спросила Мария Тихоновна у Гаврилова и длинноногой красавицы.
– По доброй, – сказал Гаврилов.
– Ой, по доброй! – воскликнула красавица. – Вы не представляете, вы просто не представляете, как он это умеет!
Фраза осталась нерасшифрованной, хотя допускала разные толкования. Кто-то в задних рядах хихикнул. Стало уже так шумно, что хотелось скорее перейти или за свадебный стол, или в просторную церковь.
– Тогда я вас попрошу поставить свои подписи под этим документом, – попросила Мария Тихоновна, широко улыбаясь.
Гаврилов предоставил это право своей невесте.
Часы над головой Марии Тихоновны, занимавшие место сменявших друг дружку портретов разных государственных деятелей прошлого, пробили один раз.
И тут невеста Гаврилова натужно проговорила:
– Ах, мне дурно... Не надо...
И на глазах стала съеживаться, уменьшаться, но не так, как раньше, когда надувная девушка превращалась в мячик, а как-то более грустно и натуралистично – из нее словно и на самом деле выпускали воздух, оставляя лишь шкурку. А нет ничего более ничтожного и прискорбного, чем шкурка красивой девушки длиной в метр восемьдесят.
– Ты что, погоди! – закричал Гаврилов. – Да вы здесь все с ума посходили!
Минц рванулся, расталкивая зрителей, к девушке, продолжая снимать трагедию на пленку.
– Мама! – закричал Гаврилов. – Верни мне невесту. Я люблю ее!
Миша Стендаль, заподозрив неладное, вцепился в руку своей невесты и крикнул ей:
– Бежим отсюда!
– Куда бежать? – зарыдала невеста. – Мы с тобой жертвы низкой политики!
И она показала дрожащим пальчиком на вторую блондинку-невесту, которая покорно сложилась и превратилась в тряпочку с белыми волосами. Лишь ее туфли, купленные утром в Гусляре, да белое подвенечное платье, вытащенное из семейного шкафа, остались нетронутыми этим ужасным превращением.
Ноги бритого жениха подкосились, и он упал на колени перед своей суженой.
Этого и следовало ожидать, подумал Удалов. И почти наверняка Минц догадался о том, что все подарки из будущего – не более как фикция. «Они получили от нас то, что хотели, и не пожелали делиться с прошлым слишком передовыми для него технологиями. Явный исторический эгоизм, можно сказать, цинизм, столь свойственный любой цивилизации. Но почему я, с моим житейским и космическим опытом, при всем моем незаурядном уме так и не смог догадаться, что же надо от нас будущему? В чем беда нашего времени? Мы – время неопределенности. Мы не знаем, от чего избавились, и не знаем, к какому берегу пристать. Даже не исключено, что к берегу, от которого мы отплыли, нас тянет еще сильнее, чем в открытое бурное море. Мы и в будущее отправлялись, клюнув на привычное название – шоп-тур, это значит – можно прибарахлиться. Но зачем нам прибарахляться, да и чем прибарахлиться, мы не подозревали. И решали проблемы по мере их поступления. Подкинули нам девиц, взяли девиц и стали придумывать, к какой койке их приспособить. Пожертвовали нам слона, взяли слона... Так заслуживаем ли мы снисхождения?.. Ведь даже я, человек в принципе честный и бескорыстный, так и не удосужился проверить, что хранится в шариках и мячиках, полученных в будущем. Я откладывал эту процедуру, якобы боясь, что там окажется слон или крокодил, который повредит мне мебель, хотя никто не мешал мне выйти во двор... А на самом деле я боялся неожиданности. Я боялся получить девушку, в которую влюблюсь или которая влюбится в меня, я боялся получить какие-нибудь роковые яйца или нечто невообразимое, что принесет нашей планете гибель. Но почему я должен ждать гибели от собственных внуков?»
Удалов задумался глубоко и как всегда не вовремя. Пока он витал в облаках, погибла и Галочка – чего и следовало ожидать. А из-за окна донеслись крики. Те, кто был ближе к окну и смог выглянуть наружу, сообщили, что могучий слон превратился в серую шкуру. И ребятишки начали было кромсать шкуру и растаскивать по домам, но тут из-за угла выскочили люди в черных чулках и унесли шкуру слона в свой танк, который стоял в кустах.
К двенадцати накопились три пары, и если кроме Удалова и Минца (не говоря о женихах) кто-то и знал, что эти невесты вовсе не люди, а надувной товар из будущего, хоть у них неплохо подвешен язык и сексуальные приметы на месте, то никто и виду не подавал.
К загсу подошла Мария Тихоновна, яркая блондинка неопределенного возраста, разговорчивая и доброжелательная.
– Ого! – воскликнула она. – У нас большой день! Полная площадь народу!
Удалов оглянулся. И впрямь народу прибавилось, подтягивались зрители, привлеченные слухами и сплетнями.
В толпе зевак Удалов увидел и президента Академии наук, переодетого цыганкой, и двух его охранников, изображавших негритянскую правительственную делегацию.
Значит, все же поглядывают, наблюдают. Впрочем, так и надо.
Мария Тихоновна сняла замок с дверей, зашла первой, остальным велела ждать в приемной и пока заполнять анкеты.
Все расселись за столы и принялись писать.
Правда, как выяснилось, невестам пришлось придумывать себе фамилии, но они это сделали быстро и с шутками.
Только мать Гаврилова плакала.
Кого-то послали за шампанским, кто-то спохватился, что нет цветов, и нарвали золотых шаров в саду у Савичей, за что заплатили Ванде в долларах.
В помещение загса набилось человек тридцать.
Подошел торжественный момент, когда анкеты сданы, взносы уплачены, в зале наступает тишина и даже перешептывания смолкают.
Три пары стояли перед столом Марии Тихоновны.
На часах было без минуты час.
– Сегодня, граждане, выдающийся день в жизни Великого Гусляра, – сказала Мария Тихоновна. – Сразу три очаровательные пары подошли к моему так называемому алтарю... – Тут она смутилась, потому что в наши дни шутки с религией вряд ли допустимы, и добавила: – Хотя я надеюсь, что после гражданской церемонии вы обвенчаетесь и церковным браком.
По тесно и душно набитому помещению пронеслось шуршание полностью согласных гостей и новобрачных.
– Но закон есть закон! – продолжала Мария Тихоновна. – И я попрошу подходить ко мне пары по алфавиту. Первыми к столу подойдите Гаврилов с невестой и их свидетели.
Мать Гаврилова продолжала тихо плакать.
Профессор Минц вытащил видеокамеру и снимал церемонию. Камера была новая, японская, маленькая, но профессиональная. Точно такой же камерой снимал и президент Академии, только он стоял в другой точке зала.
Слон сунул хобот в открытое окно и торжественно затрубил. Никогда еще Удалову не приходилось слышать, как трубят слоны. Звук был утробным, но не страшным. Все засмеялись, благодаря слона за участие в церемонии.
– По доброй ли воле вы вступаете в брак? – спросила Мария Тихоновна у Гаврилова и длинноногой красавицы.
– По доброй, – сказал Гаврилов.
– Ой, по доброй! – воскликнула красавица. – Вы не представляете, вы просто не представляете, как он это умеет!
Фраза осталась нерасшифрованной, хотя допускала разные толкования. Кто-то в задних рядах хихикнул. Стало уже так шумно, что хотелось скорее перейти или за свадебный стол, или в просторную церковь.
– Тогда я вас попрошу поставить свои подписи под этим документом, – попросила Мария Тихоновна, широко улыбаясь.
Гаврилов предоставил это право своей невесте.
Часы над головой Марии Тихоновны, занимавшие место сменявших друг дружку портретов разных государственных деятелей прошлого, пробили один раз.
И тут невеста Гаврилова натужно проговорила:
– Ах, мне дурно... Не надо...
И на глазах стала съеживаться, уменьшаться, но не так, как раньше, когда надувная девушка превращалась в мячик, а как-то более грустно и натуралистично – из нее словно и на самом деле выпускали воздух, оставляя лишь шкурку. А нет ничего более ничтожного и прискорбного, чем шкурка красивой девушки длиной в метр восемьдесят.
– Ты что, погоди! – закричал Гаврилов. – Да вы здесь все с ума посходили!
Минц рванулся, расталкивая зрителей, к девушке, продолжая снимать трагедию на пленку.
– Мама! – закричал Гаврилов. – Верни мне невесту. Я люблю ее!
Миша Стендаль, заподозрив неладное, вцепился в руку своей невесты и крикнул ей:
– Бежим отсюда!
– Куда бежать? – зарыдала невеста. – Мы с тобой жертвы низкой политики!
И она показала дрожащим пальчиком на вторую блондинку-невесту, которая покорно сложилась и превратилась в тряпочку с белыми волосами. Лишь ее туфли, купленные утром в Гусляре, да белое подвенечное платье, вытащенное из семейного шкафа, остались нетронутыми этим ужасным превращением.
Ноги бритого жениха подкосились, и он упал на колени перед своей суженой.
Этого и следовало ожидать, подумал Удалов. И почти наверняка Минц догадался о том, что все подарки из будущего – не более как фикция. «Они получили от нас то, что хотели, и не пожелали делиться с прошлым слишком передовыми для него технологиями. Явный исторический эгоизм, можно сказать, цинизм, столь свойственный любой цивилизации. Но почему я, с моим житейским и космическим опытом, при всем моем незаурядном уме так и не смог догадаться, что же надо от нас будущему? В чем беда нашего времени? Мы – время неопределенности. Мы не знаем, от чего избавились, и не знаем, к какому берегу пристать. Даже не исключено, что к берегу, от которого мы отплыли, нас тянет еще сильнее, чем в открытое бурное море. Мы и в будущее отправлялись, клюнув на привычное название – шоп-тур, это значит – можно прибарахлиться. Но зачем нам прибарахляться, да и чем прибарахлиться, мы не подозревали. И решали проблемы по мере их поступления. Подкинули нам девиц, взяли девиц и стали придумывать, к какой койке их приспособить. Пожертвовали нам слона, взяли слона... Так заслуживаем ли мы снисхождения?.. Ведь даже я, человек в принципе честный и бескорыстный, так и не удосужился проверить, что хранится в шариках и мячиках, полученных в будущем. Я откладывал эту процедуру, якобы боясь, что там окажется слон или крокодил, который повредит мне мебель, хотя никто не мешал мне выйти во двор... А на самом деле я боялся неожиданности. Я боялся получить девушку, в которую влюблюсь или которая влюбится в меня, я боялся получить какие-нибудь роковые яйца или нечто невообразимое, что принесет нашей планете гибель. Но почему я должен ждать гибели от собственных внуков?»
Удалов задумался глубоко и как всегда не вовремя. Пока он витал в облаках, погибла и Галочка – чего и следовало ожидать. А из-за окна донеслись крики. Те, кто был ближе к окну и смог выглянуть наружу, сообщили, что могучий слон превратился в серую шкуру. И ребятишки начали было кромсать шкуру и растаскивать по домам, но тут из-за угла выскочили люди в черных чулках и унесли шкуру слона в свой танк, который стоял в кустах.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента