– Я художница… и фотограф. Теперь – фотограф.
   – А я что говорю! Это же почти одно и то же. Вот моя любимая писательница Вика Токарева, вы с ней незнакомы? Вика Токарева сама иллюстрации к своим книжкам рисует.
   – Вот никогда бы не подумала.
   – Вы еще много от меня узнаете! Вы будете благодарить небо, что оно нас свело.
   Когда Лидочка сказала, что она фотограф, в том не было притворства. Когда-то она была убеждена в том, что отдала жизнь искусству. Но основным плодом ее таланта стали сотни акварельных иллюстраций к Большому ботаническому атласу СССР, который готовил ее институт. Лидочке пришлось уехать, а оригиналы пропали неизвестно куда. А в последние годы Лидочка увлеклась фотографией, сначала в качестве компенсации призванию, а потом – осознав, что обрела истинное занятие.
   Направо вел узкий проулок.
   Лидочка остановилась, чтобы попрощаться с Соней. Соня остановилась, чтобы попрощаться с Лидочкой, потому что, как они тут же признались друг дружке, нельзя поверить в столь невероятное, а впрочем, обычное совпадение.
   Возвращаясь потом мысленно к произошедшим событиям, Лидочка понимала, что ею управляли чудодейственные совпадения. Ведь и утренняя пуля могла попасть Лидочке в сердце, и потом знакомые бы говорили: «Представляешь, какое невероятное совпадение! Она провожала Андрюшу, подошла к окну, и тут ей в сердце попала пуля рэкетира. В центре Москвы в шесть утра, ты представляешь?»
   То, что Сонечка Пищик направлялась именно к Татьяне Иосифовне, а не в любой из домов по Киевской железной дороге – также было удивительным совпадением.
   – Сейчас вы мне скажете, – радостно сообщила Сонечка, когда они бок о бок повернули в узкий переулок, – что вам нужна дача номер шесть – бывшего поселка «Чайка», в котором живут ветераны «Мемориала»?
   – Дача шесть, – покорно согласилась Лидочка.
   – И вам нужна Татьяна Иосифовна Флотская?
   – Почему вы так думаете? – частично смирившись с господством случайностей и бессмысленностью здравого смысла, Лидочка все же сопротивлялась слишком обширным знаниям соседки по электричке.
   – А очень просто, – глазенки Сонечки за очками сверкали, как в битве, полные щечки алели, а губы бантиком все старались разъехаться в тонкий полукруг – как рисуют дети смеющегося человечка: точка, точка, два крючочка… – Вы же признались, что идете на дачу номер шесть? Правильно?
   – Правильно.
   – А на этой даче зимой остается лишь одна Татьяна Иосифовна. Она работает над мемуарами. Ей нельзя мешать, ей нужен полный покой и изоляция. А другие дачи вокруг пустуют. Летом за них страшная драка между ветеранами. А зимой живи – не хочу. Вы знаете, эти ветераны лагерей совершенно не отличаются от ветеранов большевизма – такие же склоки и борьба за копейку. Честное слово. Я не выношу всех этих демократов-плутократов и других грабителей народа. Татьяна вам приказала продуктов привезти?
   – А вы ее родственница? – осторожно осведомилась Лидочка. Ведь Соня знала даже о продуктах, в которых нуждалась Татьяна Иосифовна.
   – Не совсем родственница, – возразила Соня и вытерла варежкой красный носик. – Я – лучшая подруга ее дочери. Это совсем не значит, что она меня за это любит.
   – А я когда-то знала ее мать, – сказала Лидочка.
   – Бабушку Маргариту? Так я ее еще по школе помню. Я помню, как она Аленку до третьего класса через дорогу водила.
   Сумка с продуктами оттягивала руку: там четыре килограмма картошки, капуста, апельсины, отбивные, помидоры – общим весом больше чем полпуда.
   Лидочка бросила взгляд на руки Сони – впрочем, этого можно было не делать, ведь они уже минут десять шагают рядом: хозяйственную сумку Соня не несет – только простую дамскую сумочку через плечо.
   Лидочке хотелось спросить, почему Соня приехала налегке, но тут ей словно ударили в затылок: она обернулась.
   Тот парень стоял у входа в тупик, отделявшийся от переулка, сунув руки в карманы синей, плохо гревшей куртки, кепка еще более съехала на нос. Он стоял и притопывал. Ему было холодно.
   Соня тоже обернулась.
   – Так я и думала! – громко заявила она. – Мелкий бандит. Сейчас я с ним поговорю.
   – Постойте! – крикнула ей в спину Лидочка.
   Но Соня уже уверенно направилась к парню, снимая на ходу с плеча сумку, будто это был автомат.
   Похоже, что парень тоже решил, что в него сейчас будут стрелять. Он шагнул в сторону – и исчез.
   И тут Лидочка догнала Соню.
   – Ну что вы делаете! Вы с ума сошли! Чем вы хотели его испугать?
   – Гласностью, – ответила Сонечка. – Преступный мир тем и известен, что боится гласного суда.
   В переулке возникли быстро шагающие молодые люди – компания, видно, из местных, потому что они громко обсуждали поведение какого-то Степана, но тут же они миновали просвет между заборами, словно сцену, и скрылись за кулисами.
   Сцена была пуста.
   – У меня газовый баллончик, – сказала Соня. – Я уже вам об этом говорила?
   – И все же давайте пойдем к Татьяне Иосифовне, – попросила Лидочка.
   Соня похлопала себя по сумке.
   – Вот здесь лежит. И знаете – ужасно хочется попробовать, но, как назло, никто на меня не нападает. Я даже жду.
   – Едва вы успеете вытащить газовый баллончик, как любой бандит отнимет его у вас прежде, чем вы из него выстрелите. И очень на вас рассердится.
   – А вот это мы посмотрим, – сказала Соня, но Лидочке удалось развернуть ее и направить к даче.
* * *
   За зеленым штакетником густо стояли елки и березы, указывая на то, что участок – не коммерческий, а дача в традиционном понимании этого слова, придуманная еще Чеховым: там пьют чай на веранде, танцуют под граммофон или более современное устройство, флиртуют за сиреневым кустом, стреляются в белой беседке… но никогда не разводят картошку или огурцы. В лучшем случае, крыжовник.
   Дач было несколько, от калитки можно насчитать пять. Лишь к двум из них вели тропинки, вытоптанные в глубоком снегу.
   – Мы у нее с Аленой два раза были, – призналась наконец Сонечка.
   Она просунула руку сквозь доски и нащупывала крючок или засов.
   – Алена – это кто? – спросила Лидочка.
   – Алена – ее дочка. Вы разве не знаете?
   – Я же сказала, что никогда не видела Татьяну Иосифовну.
   За ночь поднасыпало снега, и потому открыть калитку было нелегко – пришлось навалиться вдвоем, и на снегу остался очищенный полукруг.
   Они прошли к даче гуськом.
   Татьяна открыла не сразу, пришлось ждать минуты три. Сонечка, относившаяся к Татьяне Иосифовне скептически, сообщила:
   – Думаете, она нас не видела? Она наверняка с утра у окошка стоит. Но надо же гонор показать. К тому же она сейчас вычисляет, почему это черт нас вместе принес? А вдруг мы знакомы?
   Наконец за дверью послышались шаги, и оттуда донесся низкий голос:
   – Не открывайте сразу, я отойду, чтобы не простудиться.
   Щелкнул замок.
   – Раз, два, три, четыре, пять, – сказала Соня. – Вышел зайчик погулять…
   Так как Соня медлила, Лидочка сама отворила дверь.
   Они оказались в прихожей, кое-как освещенной из узкого окна над дверью.
   Дверь в комнату приотворилась. Татьяна Иосифовна сопливо спросила в щель:
   – Дверь на улицу закрыли?
   – Закрыли.
   – Как следует? А то она неплотно прикрывается, и из-под нее дует.
   – Все в порядке, Татьяна Иосифовна, – сказала Соня. – Мы как следует ее закрыли.
   И тут Лидочка почувствовала в голосе своей новой знакомой необычные нотки – опаски, легкого повизгивания, какими встречает мелкая собачонка забредшего на площадку дога.
   Дверь в комнату заскрипела, преувеличенно громко, словно в фильме ужасов. Татьяна Иосифовна отпрянула назад, прижимая к лицу носовой платок.
   – Я надеюсь, – прогундела она сквозь платок, – что вы не принесли с собой инфекцию.
   Это было странно слышать от простуженного человека.
   В комнате было жарко и душно, пахло дешевыми духами, под потолком жужжали мухи.
   – Здравствуйте, – сказала Лидочка, – моя фамилия Берестова. Я договаривалась с вами о встрече по телефону.
   – Заходите, заходите, дитя мое, – сказала Татьяна Иосифовна жеманно.
   Она была мягким, расширяющимся к полу существом в лиловом халате. Но как только Татьяна Иосифовна отняла от носа платок, Лидочка увидела, что лицо хозяйки не совсем соответствует столь объемному и текущему к земле телу. Толстощекое лицо было снабжено острым, красным в конце британским носом, тонкими сомкнутыми губами и выступающим вперед острым подбородком. Еще несколько лет, и это лицо станет лицом старой карги, ведьмы, злой колдуньи – пока же будущее в значительной степени скрывалось за дымчатыми очками. Если очки Сони были невелики и безжалостно уменьшали и без того небольшие глазки, то очки Татьяны Иосифовны могли заменить собой колеса старинного автомобиля, и глаза за ними казались карими, в зелень, озерами, что смягчало резкий и неприятный облик пожилой женщины.
   Лидочка оглянулась на Соню, не будучи уверена, к кому из них относится приглашение, но Соня оставалась в дверях, всем видом изображая почтение и даже смирение. Значит, приглашали не ее.
   Татьяна Иосифовна не замечала Соню.
   Даже не поздоровалась с ней.
   – Пальто вешайте здесь, – сказала она Лидочке. – Тут же снимайте обувь – мне за вами трудно убирать. Вчера ко мне привели целый класс – познакомиться с настоящей писательницей! – Тут Татьяне Иосифовне пришлось прервать рассказ и шумно высморкаться. Но и без этого Лидочке было понятно, что школьники в передней у писательницы наследили и ей пришлось за ними убрать. Может быть, из-за этого писательница и занемогла.
   Лидочка разделась, а все еще незамечаемая Соня повторяла ее движения, и, пока Лидочка, сидя на стуле, стаскивала сапоги, Соня стояла, опершись об этот же стул рукой, и другой тоже снимала сапоги.
   Тем временем Татьяна Иосифовна взяла у Лидочки сумку с продуктами и исчезла с ней – видно, пошла разбирать. Лидочка оказалась права, потому что почти сразу справа, где, по всей видимости, была кухня, донеслись возгласы удовлетворения, низкие, басовитые, напоминавшие Лидочке уханье марсиан из «Войны миров», когда те кушали добрых англичан.
   – Чего ты ей такого притащила? – вполголоса спросила Соня.
   – Что она попросила. Картошки, мяса, еще чего-то…
   – С рынка? Мясо с рынка?
   – Мясо с рынка.
   – Это она ценит.
   И Лидочка поняла, что Соня почему-то нуждается в Татьяне Иосифовне, но при том побаивается и недолюбливает ее. И эти чувства взаимны.
   – Спасибо, Лида, – произнесла Татьяна Иосифовна, вернувшись в комнату. – Если бы не жестокая простуда, я бы вас расцеловала. Это ничего, что я вас просто по имени называю? Ведь я вдвое старше вас, Лидочка. Вы знаете, что я должна вам сказать? Да вы проходите, проходите в комнату. Шлепанцы нашли? Так проходите. И садитесь пока.
   – Я вам помогу готовить…
   – Это мы еще обсудим. Соня, поищи получше, там должны быть другие шлепанцы, я не желаю, чтобы ты разгуливала по дому босиком и оставляла всюду следы.
   – Какие следы может оставить человек в чулках? – спросила Соня.
   – Грязные, – лаконично ответила Татьяна Иосифовна.
   Соня присела на корточки у вешалки, возле которой были свалены сапоги, валенки, туфли и даже, кажется, галоши.
   – Мне и без того трудно выходить из дома. И некогда, и трудно. И как вы понимаете, люди привыкли тебя использовать, радуются такой возможности, но очень редко сами способны на альтруистические поступки. Вы меня понимаете?
   – Если вы обо мне…
   – Меньше всего я думала сейчас о тебе, девочка. Ты – счастливое исключение.
   – Я к вам приехала, – вмешалась забытая Соня, – чтобы поговорить об Алене.
   – Ну что там еще у вас произошло? – капризно спросила Татьяна Иосифовна.
   – Еще не произошло, – произнесла Соня так, словно сообщила о завтрашнем наводнении, – но в любую минуту может произойти.
   Лидочка последовала за Татьяной Иосифовной на кухню, так как поняла, что ее присутствие там может понадобится. Соня тоже направилась на кухню, к счастью просторную. Продукты, привезенные Лидочкой, были разложены на столе, который никто не вытирал лет пять.
   – Я плохой повар, – сказала Татьяна Иосифовна и склонила голову, словно клюнула что-то острым ножом. – Моя жизнь сложилась так, что я почти всегда голодала. Для меня было счастьем съесть целую картофелину. Но приходилось делить ее с ребенком. И ребенку доставалась большая часть.
   Лидочка поймала себя на недостойной мысли – ей представилось, как Татьяна Иосифовна делит большую-большую картофелину на две части и себе берет меньшую, но потом добавляет к ней шмат сала и всякие прочие яства, и это называется у нее суп из топора.
   – Я распухла еще в ссылке, – сказала она Лидочке, словно угадав, что ее вид неубедителен для новой знакомой. – Я была у сотни врачей, последние годы провела на диете. Даже в Голландию в прошлом году ездила – там практикует удивительный чародей с острова Бали… – Вдруг ее тон изменился. – Это вам не так интересно! Вам кажется, что жизнь еще впереди и вы никогда не станете такой же старой развалиной, как я. И это неправда!
   Теперь перед Лидочкой стояла Складовская-Кюри, только что открывшая радиоактивность.
   – Вы будете старыми, дряхлыми, немощными. Это неизбежно… Но я провела жизнь в мучениях и тоске по ближним, я была лишена жизни и потому имею право быть уродливой. А вы нет!
   – Вы не уродливая, – поспешила возразить Соня.
   – Что же вы тогда именуете уродством, мои крошки? – Татьяна Иосифовна усмехнулась. И тут же, не дожидаясь ответа, продолжила: – Я думаю, что мы обойдемся без супа. Но вот мясом и картошкой займется Лидия. Я убеждена, что она отлично готовит. К тебе, Софья, у меня доверия нет, готовишь ты плохо, – сказала она, забыв о Лидии и выходя из кухни с Соней, словно вопрос с обедом был уже окончательно решен.
   Уже войдя в комнату, Татьяна Иосифовна крикнула оттуда:
   – Я разберусь с Соней и тут же поговорю с вами. Так будет лучше, Лидочка.
   «Что ж, – подумала Лидочка, – не будем спорить, ибо если моя миссия удастся, если я приехала сюда не зря, то можно приготовить ей обед».
   Кухня была оборудована разномастно, скудно, но посуды было достаточно для троих, только найти тарелки и ложки удалось не сразу, – видно, Татьяна Иосифовна пользовалась только одним комплектом и редко мыла посуду. Ее мало кто навещал, если и навещали, то не кормились. На счастье, в кухне была газовая колонка, и Лидочка пустила воду, чтобы сначала хотя бы вымыть кастрюлю и нож. Потом уж, пока картошка будет вариться, она вымоет остальное.
   Несмотря на то, что лилась вода и шумела газовая колонка, Лидочка отлично слышала беседу, что велась за стенкой, – перегородка была фанерной или картонной, да и женщины вскоре после начала разговора повысили голоса. Лидочка не испытывала угрызений совести из-за того, что подслушивает чужие тайны: ведь, в конце концов, Татьяна Иосифовна знает об акустических особенностях ее дома. Да и нет особенных тайн в разговоре, хотя, конечно, он не предназначен для посторонних ушей.
   – Ты могла бы чего-нибудь привезти, – это были первые слова Татьяны, услышанные Лидочкой. – Посмотри, Лида – чужой человек, совершенно чужой, но не поскупилась на элементарные продукты для пожилой женщины.
   – Неужели вы ей не подсказали, что вам нужны эти элементарные продукты? – спросила Соня, показывая зубки.
   – Она – чужой человек, впервые здесь.
   – И еще не знает, как вы умеете использовать людей.
   – Еще одна подобная фраза, Соня, и ты вылетишь отсюда.
   – Лиде что-то от вас нужно, вот пускай и старается. А я к вам притащилась из-за вашей дочки, в этом вся разница.
   – Как ты цинична, Соня.
   «В таких случаях, – подумала Лидочка, – спортивные комментаторы говорят, что боксеры проводят разминку».
   – Вы не спрашиваете, почему я вдруг приехала. Взяла и приехала, – послышался голос Сони.
   – Чтобы пообедать? – с иронией спросила хозяйка дома.
   У нее был молодой голос, он не состарился вместе с хозяйкой. Когда говоришь с такой женщиной по телефону, рассчитываешь увидеть благородное изящное существо – только таким природа дает звучные с хрипотцой голоса. Здесь же природа схитрила.
   – Меня беспокоит состояние Алены, – произнесла Соня.
   – Оно всех давно беспокоит, – ответила Татьяна Иосифовна, щелкнув зажигалкой и, видимо, закурив сигарету.
   – У меня такое впечатление, что она на грани срыва, – сказала Соня.
   – И это заставило тебя бросить все и кинуться ко мне, в глушь, зная, что я давно уже не авторитет для собственной дочки и что мои увещевания вызовут лишь обратную реакцию.
   – Но все же вы ее мать. А я ее ближайшая подруга.
   – Меня вообще удивляет, что у Алены может быть подруга. Я вспоминаю слова: «И у крокодила есть друзья». Ты слышала?
   – Неужели вам безразлична судьба вашей единственной дочери?
   В голосе Сонечки задрожали слезы.
   – О господи! Почему я родилась в стране демагогов?! – воскликнула Татьяна Иосифовна. – Ты лучше расскажи мне, что вам с Аленой или тебе одной от меня нужно. Только учти, что денег у меня нет и никогда ни для Алены, ни для тебя не будет.
   – Мне не нужны ваши деньги, – сказала Соня. – Я приехала, потому что всерьез обеспокоена судьбой Алены. Вы знаете, что она практически перестала принимать пищу. Она похудела на пять килограмм.
   – Я мечтаю об этом.
   – В ваши годы об этом можно не задумываться.
   – Не спеши загонять меня в могилу.
   Лидочка хотела отбить мясо, но потом передумала. Ей становился весьма любопытен нечаянно подслушанный разговор о незнакомой Алене, дочери Татьяны Иосифовны, и уж совсем не хотелось напоминать собеседницам, что за стеной стоит невольная слушательница.
   – Так что же изменилось? – Татьяна Иосифовна сердилась. – Чем ее состояние отличается от того, что было год назад?
   – Она в кризисе.
   – Это что означает?
   – Это означает, что Алена близка к самоубийству. Я не боюсь этого слова, потому что я стараюсь предотвратить это несчастье, но я не всесильна.
   – А чем я могу помочь?
   – Вы рассуждаете, будто вы и не мать Алены, а совершенно посторонний человек. Даже соседи по дому беспокоятся о ее состоянии.
   Разговор за стеной прервался.
   Лидочка представила себе, как Татьяна Иосифовна, вальяжно расположившись на диване, медленно курит, не глядя на Соню, а та нервно примостилась на краешке стула, готовая продолжить свою речь и понимая, что у нее нет слушателя.
   Лидочка представила себя на месте Сони – и ощутила бессилие от бесплодной попытки выполнить миссию.
   – Ты хочешь, чтобы я позвонила и поговорила с ней? – спросила наконец Татьяна Иосифовна.
   – Только при условии, что вы не скажете, что я к вам приезжала.
   – Ну уж совсем сумасшедший дом! А с чего это я ей позвоню? Что я ей скажу? До меня дошли слухи?..
   – Если она узнает, что я ездила к вам, она меня никогда не простит. Вы сделаете еще хуже. Вы не представляете! Она же как на краю пропасти – неосторожный толчок, и она может сорваться вниз!
   Соня громко всхлипнула, Татьяна Иосифовна недовольно произнесла:
   – Не надо этих театральных представлений. Они никому еще не помогали.
   – Я не представляю…
   – Мне пришлось, в отличие от тебя, прожить трудную жизнь, на грани голодной смерти, поминутно всем рискуя. И я научилась эту сволочную жизнь ценить. Ценить каждую ее минуту!
   – Татьяна Иосифовна, я все знаю, – устало произнесла Соня. – Мы же сейчас не о вас говорим, а об Аленке. Вы же живете в отдельной даче, водопровод, канализация и так далее. А ваша дочь в Москве готова покончить с собой.
   – Но уж не от голода! – воскликнула Татьяна Иосифовна. – А от простой банальной причины, которую я называю распущенностью.
   – Вы можете называть это как хотите, но я, как ее ближайшая подруга, официально вам заявляю: Аленушка страдает. Искренне страдает. Из-за этого мерзавца она готова покончить с собой.
   – Когда на сцене появляется очередной мерзавец, я это и называю распущенностью. Нельзя метаться всю жизнь в поисках мужских объятий. Нужно уметь сохранить чувство человеческого достоинства.
   Лидочка поставила кастрюлю с очищенной картошкой на плиту, потом стала искать, где Татьяна хранит масло, чтобы поджарить мясо. Она опустилась на корточки, открыла дверцы шкафа под кухонным столом. Оттуда выбежали вереницей несколько больших черных тараканов. Лидочка отпрыгнула и чуть не села на пол – она не выносила этих тварей.
   – Извините, – бубнила за стеной Соня. – Я приехала к вам не потому, что люблю слушать ваши поучения. Со мной все в порядке. Я не собираюсь травиться или стреляться. Речь идет о вашей единственной дочери.
   – Но я же не могу к ней поехать! Я физически не в состоянии.
   – Заставьте ее приехать к вам! Прикажите. Вы же умеете.
   – Ну, хорошо, хорошо. Я сейчас кончаю шестую главу воспоминаний. Кстати, как тебе название: «Остров ГУЛАГа». Правда, неплохо? Я билась над названием две недели. А в пятницу проснулась ночью и подумала: ведь лагерь – это остров, один из островов – ты меня поняла?
   – Татьяна Иосифовна! – Сонечка могла быть упорной. – Я приехала к вам потому, что боюсь за судьбу вашей дочери. Неужели вы не понимаете, что речь идет о жизни и смерти хорошего человека! При чем тут название книги?
   – Жизнь нам дается только один раз… – начала было Татьяна Иосифовна и оборвала сразу, узнав, видно, в ней неудачную цитату.
   Лидочка чуть было не рассмеялась: уж больно забавно прозвучала цитата в устах Татьяны Иосифовны.
   Подсолнечное масло обнаружилось в холодильнике, на дне литровой банки.
   – Вы говорите о своей дочери, – голос Сонечки повысился, она перешла в наступление, – словно она вам чужой человек, будто мы с вами не сидели на кухне и не обсуждали ее судьбу после первой попытки самоубийства.
   – Ах, ты напомнила! – с сожалением произнесла Татьяна Иосифовна и вплыла на кухню. Лидочка как раз собиралась лить масло на сковороду.
   – Нашла масло? А я боялась, что не найдешь. И, пожалуйста, Лидочка, не трать много масла – мне так трудно ходить в магазин.
   Соня стояла в дверях, смотрела в спину старой писательницы и старалась привлечь внимание Лидочки гримасами и дать ей понять, с каким чудовищем ей, Сонечке, ратующей за спасение подруги, приходится иметь дело.
   – Ты, разумеется, слышала наш разговор, – утвердительно произнесла Татьяна Иосифовна. – Не возражай, здесь перегородки фанерные, каждое слово слышно.
   – Я занималась обедом, – ответила Лидочка, но это прозвучало как попытка оправдаться.
   – Я ценю твою деликатность, но она сейчас никому не нужна. И раз уж ты оказалась здесь в это время и в этот час, – старая женщина подняла вверх толстый указательный палец, как бы призывая аудиторию к молчанию, – то тебе недурно бы знать, что Алена – моя родная дочь, ей тридцать два года, она ни на что не годна…
   – Татьяна Иосифовна, ну как вы можете! – теперь Соня готова была расплакаться.
   – Да, могу! Имею на то моральное право! – Она обернулась к Лидочке. – А знаешь ли ты, Лидия, что за последние годы Алена ни разу не удосужилась навестить больную мать, не привезла ей жалкого кусочка хлеба! Ни разу не поздравила с Рождеством. В это трудно поверить? Но это именно так.
   – Но речь идет о ее жизни! – вмешалась Соня.
   – Хватит! Я знаю, что Аленочка истеричка! – Теперь обе они стояли на кухне, почти прижимаясь к Лидочке, и кричали друг на дружку через ее голову. – Еще в школе она устраивала дикие скандалы – мне пришлось трижды переводить ее в разные школы.
   – Но не об этом сейчас речь! Не время выяснять отношения. Вы должны поговорить с ней, иначе будет поздно.
   – Она уже пять раз устраивала самоубийство! – кричала Татьяна Иосифовна Лидочке. – Пять раз, и каждый раз весьма разумно! Так, чтобы не повредить своему здоровью.
   – Как вы смеете! Это голый цинизм! – кричала Соня в другое ухо Лидочке. – Вы потеряете последнее близкое вам существо на этом свете.
   «Господи, они же обе на сцене, а я – зрительный зал. И еще заплатила за билет натуральным продуктом».
   – Прекратите бой, – попросила Лидочка. – Скоро ленч будет готов.
   – Ленч? – Татьяна Иосифовна как бы переваривала значение слова. Потом поняла, улыбнулась. – Ленч, – повторила она. – Какое сладкое слово. Вот именно, сладкое. Со мной сидела одна болгарка из Земледельческого союза, если не ошибаюсь. Она всегда говорила это слово – сладкая погода, сладкий надзиратель…
   На время бой прекратился – женщины принялись помогать Лидочке накрывать на стол, а Татьяна Иосифовна вовсе расщедрилась и достала полбутылки «Мартини», сообщив, что к ней приезжали брать интервью из «Столицы», и она взяла гонорар бутылкой «Мартини».
   Перемирие, отвлечение от главной темы спора, было кратким, но продолжение спора приняло несколько иной характер. Татьяна Иосифовна сказала Лидочке:
   – Вся моя молодость прошла в лишениях. Мне не на кого было опереться, и прежде чем я осознала себя и свое место в жизни, я уже попала под тяжелый пресс сталинских репрессий.
   Татьяна Иосифовна говорила все громче, как бы с трибуны.
   – Я старалась дать Аленочке все, что могла. Но много ли могла я? Мне приходилось отрывать от себя последние куски!
   – Татьяна Иосифовна! – вмешалась Сонечка. – Не надо об этом!
   Татьяна Иосифовна осторожно отрезала кусок мяса, осмотрела его и спросила:
   – А у вас на рынке есть санитарный контроль?
   Неожиданный переход сбил Лидочку с толку – она даже не сразу сообразила, что же Татьяна Иосифовна имеет в виду?