Но и Татьяна Иосифовна забыла о вопросе, потому что обернулась к Соне и сказала ей:
– Алена может иметь ко мне субъективные претензии. Но никак не объективные. В конце концов, факт наличия у меня собственной личной жизни не должен был отвращать ее.
– Я не говорю о прошлом! – Сонечка посмотрела на Лидочку умоляюще, словно искала у нее поддержку. – Но сегодня вашей дочери очень плохо. Она близка к смерти.
– Ах, оставь, я ненавижу шантаж! – воскликнула Татьяна Иосифовна. – К сожалению, с возрастом у Аленки выработался псевдосуицидальный комплекс. Вы меня понимаете? То есть Алена стремится к самоубийству, но не к самой смерти, а к попытке, чтобы вызвать сочувствие или страх у окружающих. В первую очередь у разочаровавшихся поклонников.
– Татьяна Иосифовна! – взмолилась Соня. – Поймите же, что у Алены, кроме нас с вами, нет близких людей.
– Она сама в этом виновата.
– У нее нет никого! Неужели родная мать от нее отвернется?
Обе женщины удовлетворяли свою страсть к театральности, обеим роли достались трагические, со слезой, и конфликт грозил достичь древнегреческих высот.
– Лучше тебе уехать, – сказала Татьяна Иосифовна. – Пока еще не поздно, тебе лучше вернуться в Москву. Твое присутствие выводит меня из себя.
– Я не уеду, пока не добьюсь от вас согласия позвонить Аленушке. Хотя бы позвонить.
– Ну подожди, сначала поедим, – ответила, подумав, Татьяна Иосифовна.
Она стала быстро и обильно накладывать себе в тарелку картошку и мясо, словно мысленно уже отсчитывала, кому сколько положено, и себе, как старшей, выделила большую дозу.
Она ела шумно, мелко и быстро, как бы стараясь растянуть удовольствие от еды и в то же время насладиться как можно интенсивнее.
Соня ела также с удовольствием, но, поймав на себе взгляд Лидочки и ложно истолковав его, громко сказала:
– Кусок в горло не лезет, честное слово.
– Это от избалованности, – заметила Татьяна Иосифовна. – Ты не знаешь цену сухой горбушке.
– Вы бы радовались, что мое поколение обошлось без этого, – ответила Соня. – А вы как будто злорадствуете.
– Я говорю горькую и нелицеприятную правду. И мало кто любит ее слушать.
Соня вздохнула и отрезала кусочек мяса. Лидочка видела, что Сонечка голодна и с удовольствием умяла бы всю тарелку, но она сама загнала себя в роль несчастной подруги, лишившейся аппетита.
– А кто чайник поставит? – спросила Татьяна Иосифовна. – Лидочка привезла торт, и он уже почти разморозился.
Соня поднялась и спросила:
– А где чайник?
– Синий чайник стоит на плите. Милостями Лидочки даже растворимка появилась в нашем доме.
Сонечка пожала крутыми плечиками и направилась на кухню. Татьяна Иосифовна спросила Лидочку:
– Вы мне рассказали по телефону о шкатулке. Может, вы сможете ее описать?
– Разумеется! – сказала Лидочка. – Эта история началась еще до войны. Моя бабушка дружила с вашей мамой.
– Я знаю, знаю! – радостно ответила Татьяна Иосифовна. – Я даже нашла ее фотографию. Соня, достань альбом. Вон там, на стеллаже. Правее, еще правее. Ну что же ты, слепая, что ли? Синий! Вот именно. Спасибо.
Соня уселась на свое место, а Татьяна Иосифовна раскрыла старый, переполненный наклеенными, а то и просто вложенными фотографиями, альбом. На первой странице оказалась групповая фотография, судя по одежде – тридцатых годов.
– Вот моя мама, а рядом – ваша бабушка, Лида. Мне же мама все рассказывала. Я сама плохо помню вашу бабушку, но мама рассказывала. И я сразу узнала. Я поэтому и вас сразу узнала.
На глянцевой, чрезвычайно четкой фотографии – так и представляешь себе покрытый черным платком, согнутый вперед торс фотографа, как бы приставленный сзади к деревянной, на ножках коробке с пирамидальной гармошкой объектива, – была изображена группа людей на фоне фонтана и пальм. Группа состояла из нескольких обритых либо коротко остриженных мужчин в белых сорочках и светлых мятых брюках, возлежащих у ног легкомысленно хохочущих девиц в сарафанах и панамках. Все эти люди излучали жизнерадостность и беззаботность.
– Тридцать пятый год, – сообщила Татьяна Иосифовна. – Мало кто из них протянул больше двух лет.
– Это точно ваша бабушка, – сказала Соня, показав на молоденькую Лидочку, стоявшую в обнимку с бровастой, пышной, чернокудрой красавицей.
– Правильно, – согласилась Татьяна Иосифовна, – а рядом моя мама. Меня же, как всегда, оставили в Москве.
– А я думала, что вашего папу в честь Сталина назвали, – разочарованно произнесла-протянула Соня. – А он получается старше.
– Нет, когда папа родился, никто не подозревал о том, что один грузинский бандит станет освободителем человечества. Поэтому моего папу назвали так в честь одного плотника.
– Плотника? – удивилась Соня. – А почему плотника?
– Такая была специальность у папы Христа. Иисуса Иосифовича. Поняла?
– Ах, я совсем забыла, – Соня покраснела, даже круглый носик покраснел. Особенно покраснели щечки – казалось, что их незаметно помазали свеклой.
– Тогда считали, – сказала Лидочка, – что с вашей мамой, с Маргошкой, ничего не случится. Она имела большие заслуги перед партией… – Лидочка, произнеся эту формулу, сделала осторожную паузу, опасаясь, что вызовет вспышку гнева у диссидентки, но Татьяна Иосифовна лишь послушно склонила голову. – И ее муж, ваш папа, занимал большой пост.
– Это никому не помогало, – сказала Татьяна Иосифовна. – Сталин с наибольшей яростью уничтожал старые ленинские кадры.
Она вздохнула. Сонечка, как дитя другой эпохи, не подумав, произнесла:
– Что Сталин, что Ленин – один сатана.
– Ах, что ты понимаешь! – вздохнула Татьяна Иосифовна.
Сонечка и в самом деле ничего не понимала.
– Моя бабушка, – сказала Лида, – оставила у Маргошки шкатулку с археологическими находками и дневниками деда. На время. А потом началось…
– И всех арестовали? – спросила Соня.
– Не сразу, – ответила Лидочка. – И это – долгий рассказ.
– Человеческие судьбы – всегда долгий рассказ, – подтвердила Татьяна Иосифовна.
– Все эти годы в нашей семье сохранялась надежда, – продолжала Лида, – что шкатулка с находками и документами хранится где-то в вашем доме. Ведь Маргарита, как я знаю, даже чувствуя опасность ареста, уговаривала мою бабушку не брать у нее шкатулку. Потому что она хранит ее в безопасности.
– Она не смогла сохранить не только себя, но и меня! – с осуждением заметила Татьяна Иосифовна.
– Господи, какая тайна! Как интересно, – прошелестела Соня.
– А поэтому вы можете понять, что мы никогда не теряли окончательно надежды, – сказала Лидочка. – Ведь так хочется надеяться.
– А какая это была шкатулка? – спросила Татьяна Иосифовна. – Если она была в нашем доме, то я бы запомнила, я помню все мамины вещи.
– Вряд ли Маргарита увезла эту шкатулку в тюрьму или в ссылку.
– Но она могла выкинуть все вещи, а шкатулку использовать как ящик, – предположила Соня. Лидочка давно допускала такой вариант и огорчилась тому, что, помимо нее, так же думает посторонний человек.
– У меня есть ее рисунок. Моя мама сделала его по памяти.
Лидочка достала лист, сложенный вчетверо.
Она развернула его на столе, между тарелками. Это была простая шкатулка, формой напоминающая сундучок, из-за того что крышка была немного выпуклой.
Шкатулка стояла на ножках, сделанных в форме деревянных шариков, а рядом аккуратно были проставлены размеры – двадцать на тридцать два сантиметра, а высота – шестнадцать сантиметров.
– Она большая, – сказала Сонечка, отмерив расстояние на столе.
– И тяжелая, – добавила Лидочка.
– Нет, – уверенно сказала Татьяна Иосифовна, – такой шкатулки я не видела.
Лидочка, конечно же, готовила себя именно к такому ответу, но тем не менее была ужасно расстроена.
– Вы говорите об археологических находках, – произнесла Татьяна Иосифовна. – «А может быть, они лежали не только в шкатулке?»
Лидочка подхватила кончик путеводной ниточки.
– Как же я не подумала! Конечно, что-то могло сохраниться и без шкатулки.
– Впрочем, – Татьяна Иосифовна склонила крупную птичью голову, посаженную на моржовое тело, – я могла и видеть шкатулку, но не обратить внимания… В каком году, вы говорите, она была передана моей маме?
– В тридцать восьмом.
– За три года до ареста мамы.
– И вам уже было… – Лидочка запнулась.
– Мне было восемь.
– Но, может, Маргарита хранила шкатулку в другом месте?
– Где? – вскинулась Татьяна.
– На даче?
– У нас тогда была государственная дача. Мама никогда не хранила там ценных вещей. Садовый участок она купила уже в конце пятидесятых.
– Но у родственников…
И тут Лидочка обратила внимание на то, что Соня подмигивает ей. Она даже не поверила сначала своим глазам. Что хочет сказать Соня?
– У нас было мало родственников, и никто не пережил этой кровавой бойни, – заявила Татьяна Иосифовна, подводя итог разговору. – Но я допускаю, что мама могла куда-то спрятать вашу коробку. И затем скрыть от меня сам факт обладания ею. Допускаю… Она не хотела, чтобы я знала то, о чем лучше не знать. Лишнее знание в те годы – лишний риск. Лишний шанс погибнуть. Она и без того меня не уберегла.
– А что она могла поделать? – вмешалась Соня.
– Не мне сейчас судить маму, – ответила Татьяна Иосифовна, и стало понятно, что она давно уже ее осудила.
– Если бы я за мою мамочку взялась, – вздохнула Соня, – на ней бы живого места не осталось. Я уж не говорю о моем родителе. Но у них была своя жизнь, Татьяна Иосифовна. А то тут недолго и вас осудить.
– Это не входит в твою компетенцию, – холодно оборвала ее Татьяна Иосифовна. – Когда у тебя будут собственные дети, тогда мы посмотрим, как ты будешь себя вести. – Сказав так, Татьяна взяла кастрюлю и выскребла из нее на свою тарелку остатки картошки. Потом полила ее соусом с пустой уже сковородки.
– Не исключено, что у Маргариты были драгоценности. Аленка как-то вспоминала, что у бабушки было кольцо с изумрудом.
– Чепуха, – заявила Татьяна. – Маргарита была бессребреницей. Это было ленинское поколение революционеров, которые не думали о выгоде для себя. Вы путаете ранних идеалистов и хапуг тридцатых и сороковых годов.
Татьяна Иосифовна бросила на тарелку кусок хлеба и, насадив его на вилку, стала возить по донышку, чтобы собрать самое вкусное.
– Я думаю, что никогда не избавлюсь от чувства голода, – сказала она, почувствовав взгляд Лидочки.
– Я вас так понимаю, – вдруг поддержала старуху Соня. – Я ночью встаю, иду на кухню, открываю холодильник, достаю кусок колбасы и жую, представляете?
«Интересно, почему Соня подмигивала мне? Имело ли это отношение к шкатулке? Но есть возможность проверить…»
Татьяна выскребла тарелку и спросила:
– А что у нас с кофе, девочки? – Она явно подобрела.
– Я сейчас принесу чайник, – сказала Лидочка.
– Ты, по-моему, хозяйственная, – решила Соня. – А я в чужих домах совершенно не ориентируюсь.
Лидочка не поняла, хвалят ее или осуждают.
– Ну, где же наш торт? – капризно спросила Татьяна. Лидочка принесла из кухни чайник, затем поднос с чашками и торт. И, садясь вновь за стол, как бы невзначай заметила:
– Видно, мне не остается ничего другого, как спросить о шкатулке вашу Алену.
– Конечно, – сразу, с готовностью согласилась Соня. – Именно так. Я вам дам ее адрес. А то, хотите, сама спрошу.
– Спасибо, – сказала Лидочка. – Мне очень хочется надеяться, что хоть что-то от этой шкатулки сохранилось. Клянусь, там не было никаких драгоценностей – только дневники моего деда и археологические находки.
– А какие находки? – спросила Соня.
– Когда-то перед революцией мой дед копал в городе Трапезунде, в Турции.
– А как он туда попал?
– В то время там стояли русские войска.
– И он сделал открытие?
– Да, он сделал открытие.
– А как к этому отнеслись турки?
– Честное слово, не знаю. Но, насколько мне известно, находки связаны не с турками, а с грузинами.
– Я вас потому слушаю, – сказала Соня, – что у меня в памяти все это всплывает, – она и в самом деле будто прислушивалась к собственным воспоминаниям и искренне желала вспомнить. – И мне даже кажется, что я помню рассказ о тетрадях – они были в синих твердых переплетах.
– Правильно, Соня, – в Лидочке проснулась надежда. – И где вы могли их увидеть?
– Я постараюсь вспомнить, – сказала Соня.
– Я все более склоняюсь к тому, что шкатулка была спрятана на маминой даче, – подсказала Татьяна Иосифовна. Она произнесла эти слова с каким-то вторым значением, которого Лидочка не могла разгадать.
– Свежо предание, но верится с трудом, – кухонным голосом отрезала Соня. – Вы же отлично знаете, что дача сгорела.
– Ах, я об этом все время забываю. Это так далеко от меня. К тому же мне «Мемориал» выделил настоящий дом, с газом, ванной, не то что мамина хибара.
– Что ж делать, – съязвила Соня. – У кого-то «Мерседес» по заслугам, а кто-то на мотоцикле всю старость проездил.
– Лучше пойди и поставь снова чайник, – велела Татьяна Иосифовна. – А то кипятку на донышке осталось.
Сонечка послушно поднялась и прошлепала на кухню, отбивая шаги задниками старых тапочек.
– Меня очень беспокоит Алена, – тихо сказала Татьяна Иосифовна. – Я стараюсь не показать это при дурехе Соне, но на самом деле я буду тебе очень благодарна, если ты съездишь к Аленке, не только из-за шкатулки, а как… ну как молодая, но старшая родственница.
– Я же не родственница.
– Ах, какая разница. Ты давно уже родственница. Ты сделаешь это для меня? Ну выслушай ее, помоги ей определить свое место в жизни, убеди ее, наконец, что нельзя мыслить лишь этим самым местом – иначе мужчины не будут тебя уважать.
– А я думаю, что позвонить надо вам. – Оказывается, Соня уже возвратилась из кухни и, конечно же, слышала часть разговора.
– Ты не представляешь – что это для меня означает! – взъярилась Татьяна. – Километр по глубокому снегу человек практически без ног одолеть не может.
«Но одолела, когда заинтересовалась моим письмом», – подумала Лидочка.
– Я не могу привести в порядок дом, хотя для меня это трагедия. Я не хочу жить в грязи, но не могу вымыть пол. Я даже пыль вытираю лишь на уровне живота, – и Татьяна горько засмеялась.
– Тогда давайте договоримся, – неожиданно заявила Соня, демонстрируя Лидочке добрую сторону своей натуры. – Я останусь у вас, вымою полы, вытру пыль, а вы позвоните Алене.
– Честно? – спросила Татьяна Иосифовна.
– Честное пионерское.
Обе теперь улыбались, и Лидочка поняла, что, несмотря на споры и ссоры, эти две женщины знакомы давным-давно и этот стаж, события, которые они вместе пережили, и, видно, любовь к несчастной Алене объединяют их куда больше, чем кажется с первого взгляда.
Они пили кофе, говоря о вещах нейтральных, но близких к теме шкатулки – об археологии и экспедициях, в которые так часто ездил Лидочкин дед, а теперь ездит и муж, Андрей Берестов, о тайнах и последних открытиях – причем Лидочка обрела в женщинах внимательных и благодарных слушательниц. Наконец Лидочка сказала, что ей пора идти. Уже темно, а ей не хочется возвращаться поздно. И, конечно же, ее поняли, потому что хоть Переделкино – относительно спокойное место, все же даже по центру Москвы в темноте женщине теперь лучше одной не ходить.
Так что Лидочку никто не задерживал. С Соней они договорились созвониться завтра с утра. Татьяну Иосифовну Лидочка обещала не забывать и обязательно навестить в самое ближайшее время, а не как только у той кончатся продукты и окончательно откажут ноги.
Сонечка не спешила начинать уборку, а включила старый телевизор и была огорчена тем, что в нем уже не осталось красного цвета и изображение было желто-зеленым. Но шла какая-то серия какого-то бразильского фильма, и потому Соня приклеилась к экрану и обо всем забыла.
Татьяна Иосифовна сделала жалкую попытку вспомнить что-нибудь о Лидочкиной бабушке и этим как бы восстановить древние связи, но, конечно же, ничего не вспомнила. Лидочка оделась. За окном было черно.
Татьяна Иосифовна проводила ее до дверей и, когда Лидочка вышла на крыльцо, с удивлением поперхнувшись ломким морозным воздухом, долго гремела сзади ключами и засовами, чтобы не впустить в дом ни мороз, ни воров.
Лидочка поняла, что в ней забрезжила надежда отыскать если не шкатулку и не предметы из Трапезунда, то по крайней мере тетради Сергея Серафимовича.
Лидочка дошла до калитки, рассуждая о возможном везении и о том, как вещи порой переживают своих хозяев, отворила калитку и несколько секунд постояла, оглядывая улицу и пока еще не сознавая, почему так странно себя ведет. Потом вспомнила: восточный человек в джинсовой куртке.
Вспомнив о нем, поморщилась и тут же постаралась отогнать неприятную мысль разумным уверением о том, что на двадцатиградусном морозе ни один кавказец не сможет продержаться два часа.
Она отправилась по проулку к улице. Снег стал лиловым, отражая по-зимнему черное холодное небо. Он скрипел так, что, казалось, звук ее шагов доносился по крайней мере до поспешившего показаться на небе месяца.
Интересно, станет ли Соня мыть пол или так и останется у телевизора? А Алена ждет родственного участия и не дождется. Впрочем, может быть, она более нуждается в участии какого-то неизвестного джентльмена?
Эта мысль проскочила быстро, как продолжение прежних рассуждений, и тут же оборвалась, потому что, повернув на улицу, Лидочка услышала быстрые шаги.
Она не сразу обернулась, сначала представила себе, что это торопится из школы девочка с портфелем или семенит старушка, опаздывая на электричку.
Но потом она поняла, что шаги мужские и кому они принадлежат. Потому что чеченцы вовсе не боятся морозов, а их сакли расположены на склонах гор выше линии вечных снегов или альпийских лугов… что за чепуха лезет в голову – надо же обернуться и посмотреть, далеко ли этот человек, надо решать, куда бежать спасаться – на пустую платформу или вернуться назад к Татьяне. Впрочем, на платформе могут оказаться нормальные люди… и они не дадут ее в обиду? Но до платформы бежать минут пять. За эти пять минут он ее убьет. Она чувствовала, что он хочет ее убить – только ради этого можно подвергать себя таким мучениям…
Лидочка не заметила, как побежала вперед – жертва всегда убегает вперед, не глядя куда, чем облегчает задачу преследователю.
Но, пробежав несколько шагов, поскользнувшись и потеряв скорость, Лидочка спохватилась – что я делаю? Он же меня сейчас догонит…
И Лида поняла, что больше всего ей хочется остановиться и спросить у молодого человека: «Простите, а что вам от меня надо? Я ведь ни в чем перед вами не виновата».
«А он не для разговоров со мной мерз. Он ждал, пока мы останемся одни…»
Надо закричать…
А то так громко скрипят шаги – ее, сбивчивые, неровные, его – мерные, уверенные в своей силе, в себе, словно он загонял жертву в угол, откуда не было выхода… Однако выход был, он представлял собой улицу, ведущую к железной дороге, но ей никогда в жизни не добежать до железной дороги…
Надо закричать… но почему-то не получается, дальше мыслей о крике дело не идет – рот открывается и закрывается вновь – разве это стыдно: звать на помощь? Но кто придет тебе на помощь? Люди лишь крепче запрутся в домах.
Вроде справа приоткрыта калитка.
Ринуться на участок? Но дом стоит темный, вернее всего, хозяев нет дома… и на затененном соснами участке бандиту будет куда удобнее разделаться с Лидочкой.
Здесь, под редкими фонарями, хоть останется надежда…
Надо обернуться. Он уже совсем близко, а у нее сапоги на каблуках. Это же надо быть такой идиоткой – собраться за город, а сапоги на каблуках. Но она же не знала.
– Лида… Ли-д-да-а-а!
Зачем он зовет ее?
– Лида, постой!
Это не его голос. Это знакомый голос. Надо обернуться, а как обернешься, если страшно.
Все же голова обернулась сама, и тут Лидочка поскользнулась, потеряла равновесие и совершила отчаянное падение в стиле раннего Голливуда, когда комик долго по-куриному машет руками на краю крыши небоскреба, чтобы потом сорваться и повиснуть над пропастью, держась за карниз носком ботинка.
Во время этого гимнастического номера Лидочку развернуло, и она увидела, как молодой человек в джинсовой куртке тормозит у начала ледяной дорожки, но смотрит не на нее, а обернулся, закрывая ее от взора того, кто и звал Лидочку.
– Лида! – донеслось из-за спины, и в это мгновение хлопнула калитка, та самая, в которую Лидочка хотела было нырнуть, и оттуда появился пьяный мужик с рюкзаком за спиной и мощным сверлом в руке – такими пользуются любители подледного лова.
В руке Лидочкиного преследователя что-то блеснуло, а может, ей показалось, что блеснуло, потому что должно было блеснуть, и он кинулся бежать. Он побежал назад, обогнул Соню, которая, уверенно расставив толстые ноги, стояла посреди дороги. Она погрозила ему вслед кулаком, а потом поспешила помочь Лидочке подняться.
– Он тебя испугал, да? – спрашивала Соня. Ее очки аж запотели от сопереживания, а у Лидочки тряслись губы, и она не могла ничего ответить.
– Он тебя преследовал?
– Помочь? – спросил, нависая сверху, мужик с коловоротом.
– Спасибо, не надо. Вы на станцию? – произнесла Соня.
– На станцию.
– Тогда не спешите, – приказала Соня. – Чтобы моя подруга вашу спину впереди видела. Я не хочу, чтобы на нее нападали.
– А как же я спину буду показывать, если поезд через четыре минуты? – удивился мужик. – Спешить надо.
– Тогда иди, – согласилась Соня. – А я выскочила, потому что ты забыла бумажку с адресами и телефонами.
Соня сунула в руку Лидочке смятый листок бумаги и добавила:
– Завтра позвони, все узнаешь о своей шкатулке. А сейчас беги! Чтобы спину не упустить.
И весело засмеялась.
– А ты? Ты не боишься возвращаться? – спросила Лидочка.
– Он сейчас уже к Москве подбегает, – ответила Соня. Она сняла очки и стала их протирать.
Лидочка поспешила за спиной мужика. Она успела на электричку, а когда уже сидела в полупустом холодном вагоне, то ноги отнялись. Лидочка сидела и боялась, что ноги не отойдут до Москвы – как тогда доберешься до дома?
Чтобы отвлечься от печальных мыслей, Лидочка смотрела в окно на пробивающиеся сквозь февральский снег огни все растущих, чем ближе к Москве, домов.
Потом развернула листок с телефонами и адресами. Оказывается, Алена Флотская жила на Васильевской улице, недалеко от Лидочки, пешком можно дойти…
Но избавиться от страха, который укоренился в ней, она не смогла. И если дверь в вагон открывалась, она резко оборачивалась, хотя было безопаснее прятать лицо и делать вид, что спишь. Если ее ищет убийца, то он скорее заметит женщину, которая смотрит на него в упор.
Убийца так и не показался.
Непонятно было, кому могла Лидочка досадить настолько, что ее подстерегал незнакомый и страшный человек. Это не мог быть отвергнутый поклонник, потому что всех своих поклонников Лидочка знала в лицо, и не мог быть наемник поклонника, так как все ее поклонники были самостоятельными людьми. Врагов случайных и сознательных у нее вроде бы не было… Грабитель? Но грабители не ждут два часа на жутком морозе. Сексуальный маньяк – допускаем, но сомневаемся по той же морозной причине: за два часа сексуальные позывы на морозе в двадцать градусов гаснут – это вам любой доктор скажет. Ну, а если без шуток, что это все означает?
Лидочка ничего не придумала и, конечно же, не догадалась связать восточного человека с утренними событиями и выстрелами у подъезда.
Толпа пассажиров внесла ее в метро – каждый третий волочил трехцветную пластиковую сумку размером с молодого бегемота, но больше весом, остальные тащили тележки с двумя-тремя сумками. Притом все спешили и сердились на Лидочку, которая ничего не волокла и не толкалась.
Какого черта он за ней гонялся?
В вагон метро она забралась предпоследней – за ней влез амбал с чемоданом. Он нажал чемоданом Лидочке на живот, и она стояла целую остановку, прижавшись к чемодану.
Он хотел ее убить? За что же можно ее убить?
На «Белорусской» из вагона выплеснулось несколько тысяч мешочников, и все одновременно принялись штурмовать эскалатор метро. Спрятанная в стеклянном стакане у подножия эскалатора дежурная кричала в микрофон, чтобы пассажиры не ставили тележек на ступеньки, потому что их колеса заклинивает между ступеньками и происходят аварии. Когда Лидочка была на полпути к выходу, эскалатор неожиданно остановился, все повалились вперед, и люди начали сердиться на дежурную за то, что она сглазила, другие – проклинать торгашей. Затем все стали подниматься пешком на высоту десятиэтажного дома. Когда до выхода с эскалатора оставалось двадцать ступенек, эскалатор без предупреждения рванулся вперед и снова все, кто на нем были, повалились, но назад.
Лидочка, избитая, на ватных ногах, вышла из метро.
Сколько же можно мучить русскую соломенную вдову? В нее стреляют, за ней бегают, ее сбрасывают с эскалатора. Ну и денек…
Совсем уже стемнело, лед вокруг Белорусского вокзала был покрыт замерзшей грязью и скользкими кусками картонных ящиков. Последние торговки выкрикивали что-то у киосков, милиция уже ушла по домам, мелкие бандиты вытащили на мостовую столики со стаканчиками – завлекать приезжих идиотов игрой в наперстки. Лидочка скользила по буграм черного льда и замерзшим хлопьям картона.
Глава 3
– Алена может иметь ко мне субъективные претензии. Но никак не объективные. В конце концов, факт наличия у меня собственной личной жизни не должен был отвращать ее.
– Я не говорю о прошлом! – Сонечка посмотрела на Лидочку умоляюще, словно искала у нее поддержку. – Но сегодня вашей дочери очень плохо. Она близка к смерти.
– Ах, оставь, я ненавижу шантаж! – воскликнула Татьяна Иосифовна. – К сожалению, с возрастом у Аленки выработался псевдосуицидальный комплекс. Вы меня понимаете? То есть Алена стремится к самоубийству, но не к самой смерти, а к попытке, чтобы вызвать сочувствие или страх у окружающих. В первую очередь у разочаровавшихся поклонников.
– Татьяна Иосифовна! – взмолилась Соня. – Поймите же, что у Алены, кроме нас с вами, нет близких людей.
– Она сама в этом виновата.
– У нее нет никого! Неужели родная мать от нее отвернется?
Обе женщины удовлетворяли свою страсть к театральности, обеим роли достались трагические, со слезой, и конфликт грозил достичь древнегреческих высот.
– Лучше тебе уехать, – сказала Татьяна Иосифовна. – Пока еще не поздно, тебе лучше вернуться в Москву. Твое присутствие выводит меня из себя.
– Я не уеду, пока не добьюсь от вас согласия позвонить Аленушке. Хотя бы позвонить.
– Ну подожди, сначала поедим, – ответила, подумав, Татьяна Иосифовна.
Она стала быстро и обильно накладывать себе в тарелку картошку и мясо, словно мысленно уже отсчитывала, кому сколько положено, и себе, как старшей, выделила большую дозу.
Она ела шумно, мелко и быстро, как бы стараясь растянуть удовольствие от еды и в то же время насладиться как можно интенсивнее.
Соня ела также с удовольствием, но, поймав на себе взгляд Лидочки и ложно истолковав его, громко сказала:
– Кусок в горло не лезет, честное слово.
– Это от избалованности, – заметила Татьяна Иосифовна. – Ты не знаешь цену сухой горбушке.
– Вы бы радовались, что мое поколение обошлось без этого, – ответила Соня. – А вы как будто злорадствуете.
– Я говорю горькую и нелицеприятную правду. И мало кто любит ее слушать.
Соня вздохнула и отрезала кусочек мяса. Лидочка видела, что Сонечка голодна и с удовольствием умяла бы всю тарелку, но она сама загнала себя в роль несчастной подруги, лишившейся аппетита.
– А кто чайник поставит? – спросила Татьяна Иосифовна. – Лидочка привезла торт, и он уже почти разморозился.
Соня поднялась и спросила:
– А где чайник?
– Синий чайник стоит на плите. Милостями Лидочки даже растворимка появилась в нашем доме.
Сонечка пожала крутыми плечиками и направилась на кухню. Татьяна Иосифовна спросила Лидочку:
– Вы мне рассказали по телефону о шкатулке. Может, вы сможете ее описать?
– Разумеется! – сказала Лидочка. – Эта история началась еще до войны. Моя бабушка дружила с вашей мамой.
– Я знаю, знаю! – радостно ответила Татьяна Иосифовна. – Я даже нашла ее фотографию. Соня, достань альбом. Вон там, на стеллаже. Правее, еще правее. Ну что же ты, слепая, что ли? Синий! Вот именно. Спасибо.
Соня уселась на свое место, а Татьяна Иосифовна раскрыла старый, переполненный наклеенными, а то и просто вложенными фотографиями, альбом. На первой странице оказалась групповая фотография, судя по одежде – тридцатых годов.
– Вот моя мама, а рядом – ваша бабушка, Лида. Мне же мама все рассказывала. Я сама плохо помню вашу бабушку, но мама рассказывала. И я сразу узнала. Я поэтому и вас сразу узнала.
На глянцевой, чрезвычайно четкой фотографии – так и представляешь себе покрытый черным платком, согнутый вперед торс фотографа, как бы приставленный сзади к деревянной, на ножках коробке с пирамидальной гармошкой объектива, – была изображена группа людей на фоне фонтана и пальм. Группа состояла из нескольких обритых либо коротко остриженных мужчин в белых сорочках и светлых мятых брюках, возлежащих у ног легкомысленно хохочущих девиц в сарафанах и панамках. Все эти люди излучали жизнерадостность и беззаботность.
– Тридцать пятый год, – сообщила Татьяна Иосифовна. – Мало кто из них протянул больше двух лет.
– Это точно ваша бабушка, – сказала Соня, показав на молоденькую Лидочку, стоявшую в обнимку с бровастой, пышной, чернокудрой красавицей.
– Правильно, – согласилась Татьяна Иосифовна, – а рядом моя мама. Меня же, как всегда, оставили в Москве.
– А я думала, что вашего папу в честь Сталина назвали, – разочарованно произнесла-протянула Соня. – А он получается старше.
– Нет, когда папа родился, никто не подозревал о том, что один грузинский бандит станет освободителем человечества. Поэтому моего папу назвали так в честь одного плотника.
– Плотника? – удивилась Соня. – А почему плотника?
– Такая была специальность у папы Христа. Иисуса Иосифовича. Поняла?
– Ах, я совсем забыла, – Соня покраснела, даже круглый носик покраснел. Особенно покраснели щечки – казалось, что их незаметно помазали свеклой.
– Тогда считали, – сказала Лидочка, – что с вашей мамой, с Маргошкой, ничего не случится. Она имела большие заслуги перед партией… – Лидочка, произнеся эту формулу, сделала осторожную паузу, опасаясь, что вызовет вспышку гнева у диссидентки, но Татьяна Иосифовна лишь послушно склонила голову. – И ее муж, ваш папа, занимал большой пост.
– Это никому не помогало, – сказала Татьяна Иосифовна. – Сталин с наибольшей яростью уничтожал старые ленинские кадры.
Она вздохнула. Сонечка, как дитя другой эпохи, не подумав, произнесла:
– Что Сталин, что Ленин – один сатана.
– Ах, что ты понимаешь! – вздохнула Татьяна Иосифовна.
Сонечка и в самом деле ничего не понимала.
– Моя бабушка, – сказала Лида, – оставила у Маргошки шкатулку с археологическими находками и дневниками деда. На время. А потом началось…
– И всех арестовали? – спросила Соня.
– Не сразу, – ответила Лидочка. – И это – долгий рассказ.
– Человеческие судьбы – всегда долгий рассказ, – подтвердила Татьяна Иосифовна.
– Все эти годы в нашей семье сохранялась надежда, – продолжала Лида, – что шкатулка с находками и документами хранится где-то в вашем доме. Ведь Маргарита, как я знаю, даже чувствуя опасность ареста, уговаривала мою бабушку не брать у нее шкатулку. Потому что она хранит ее в безопасности.
– Она не смогла сохранить не только себя, но и меня! – с осуждением заметила Татьяна Иосифовна.
– Господи, какая тайна! Как интересно, – прошелестела Соня.
– А поэтому вы можете понять, что мы никогда не теряли окончательно надежды, – сказала Лидочка. – Ведь так хочется надеяться.
– А какая это была шкатулка? – спросила Татьяна Иосифовна. – Если она была в нашем доме, то я бы запомнила, я помню все мамины вещи.
– Вряд ли Маргарита увезла эту шкатулку в тюрьму или в ссылку.
– Но она могла выкинуть все вещи, а шкатулку использовать как ящик, – предположила Соня. Лидочка давно допускала такой вариант и огорчилась тому, что, помимо нее, так же думает посторонний человек.
– У меня есть ее рисунок. Моя мама сделала его по памяти.
Лидочка достала лист, сложенный вчетверо.
Она развернула его на столе, между тарелками. Это была простая шкатулка, формой напоминающая сундучок, из-за того что крышка была немного выпуклой.
Шкатулка стояла на ножках, сделанных в форме деревянных шариков, а рядом аккуратно были проставлены размеры – двадцать на тридцать два сантиметра, а высота – шестнадцать сантиметров.
– Она большая, – сказала Сонечка, отмерив расстояние на столе.
– И тяжелая, – добавила Лидочка.
– Нет, – уверенно сказала Татьяна Иосифовна, – такой шкатулки я не видела.
Лидочка, конечно же, готовила себя именно к такому ответу, но тем не менее была ужасно расстроена.
– Вы говорите об археологических находках, – произнесла Татьяна Иосифовна. – «А может быть, они лежали не только в шкатулке?»
Лидочка подхватила кончик путеводной ниточки.
– Как же я не подумала! Конечно, что-то могло сохраниться и без шкатулки.
– Впрочем, – Татьяна Иосифовна склонила крупную птичью голову, посаженную на моржовое тело, – я могла и видеть шкатулку, но не обратить внимания… В каком году, вы говорите, она была передана моей маме?
– В тридцать восьмом.
– За три года до ареста мамы.
– И вам уже было… – Лидочка запнулась.
– Мне было восемь.
– Но, может, Маргарита хранила шкатулку в другом месте?
– Где? – вскинулась Татьяна.
– На даче?
– У нас тогда была государственная дача. Мама никогда не хранила там ценных вещей. Садовый участок она купила уже в конце пятидесятых.
– Но у родственников…
И тут Лидочка обратила внимание на то, что Соня подмигивает ей. Она даже не поверила сначала своим глазам. Что хочет сказать Соня?
– У нас было мало родственников, и никто не пережил этой кровавой бойни, – заявила Татьяна Иосифовна, подводя итог разговору. – Но я допускаю, что мама могла куда-то спрятать вашу коробку. И затем скрыть от меня сам факт обладания ею. Допускаю… Она не хотела, чтобы я знала то, о чем лучше не знать. Лишнее знание в те годы – лишний риск. Лишний шанс погибнуть. Она и без того меня не уберегла.
– А что она могла поделать? – вмешалась Соня.
– Не мне сейчас судить маму, – ответила Татьяна Иосифовна, и стало понятно, что она давно уже ее осудила.
– Если бы я за мою мамочку взялась, – вздохнула Соня, – на ней бы живого места не осталось. Я уж не говорю о моем родителе. Но у них была своя жизнь, Татьяна Иосифовна. А то тут недолго и вас осудить.
– Это не входит в твою компетенцию, – холодно оборвала ее Татьяна Иосифовна. – Когда у тебя будут собственные дети, тогда мы посмотрим, как ты будешь себя вести. – Сказав так, Татьяна взяла кастрюлю и выскребла из нее на свою тарелку остатки картошки. Потом полила ее соусом с пустой уже сковородки.
– Не исключено, что у Маргариты были драгоценности. Аленка как-то вспоминала, что у бабушки было кольцо с изумрудом.
– Чепуха, – заявила Татьяна. – Маргарита была бессребреницей. Это было ленинское поколение революционеров, которые не думали о выгоде для себя. Вы путаете ранних идеалистов и хапуг тридцатых и сороковых годов.
Татьяна Иосифовна бросила на тарелку кусок хлеба и, насадив его на вилку, стала возить по донышку, чтобы собрать самое вкусное.
– Я думаю, что никогда не избавлюсь от чувства голода, – сказала она, почувствовав взгляд Лидочки.
– Я вас так понимаю, – вдруг поддержала старуху Соня. – Я ночью встаю, иду на кухню, открываю холодильник, достаю кусок колбасы и жую, представляете?
«Интересно, почему Соня подмигивала мне? Имело ли это отношение к шкатулке? Но есть возможность проверить…»
Татьяна выскребла тарелку и спросила:
– А что у нас с кофе, девочки? – Она явно подобрела.
– Я сейчас принесу чайник, – сказала Лидочка.
– Ты, по-моему, хозяйственная, – решила Соня. – А я в чужих домах совершенно не ориентируюсь.
Лидочка не поняла, хвалят ее или осуждают.
– Ну, где же наш торт? – капризно спросила Татьяна. Лидочка принесла из кухни чайник, затем поднос с чашками и торт. И, садясь вновь за стол, как бы невзначай заметила:
– Видно, мне не остается ничего другого, как спросить о шкатулке вашу Алену.
– Конечно, – сразу, с готовностью согласилась Соня. – Именно так. Я вам дам ее адрес. А то, хотите, сама спрошу.
– Спасибо, – сказала Лидочка. – Мне очень хочется надеяться, что хоть что-то от этой шкатулки сохранилось. Клянусь, там не было никаких драгоценностей – только дневники моего деда и археологические находки.
– А какие находки? – спросила Соня.
– Когда-то перед революцией мой дед копал в городе Трапезунде, в Турции.
– А как он туда попал?
– В то время там стояли русские войска.
– И он сделал открытие?
– Да, он сделал открытие.
– А как к этому отнеслись турки?
– Честное слово, не знаю. Но, насколько мне известно, находки связаны не с турками, а с грузинами.
– Я вас потому слушаю, – сказала Соня, – что у меня в памяти все это всплывает, – она и в самом деле будто прислушивалась к собственным воспоминаниям и искренне желала вспомнить. – И мне даже кажется, что я помню рассказ о тетрадях – они были в синих твердых переплетах.
– Правильно, Соня, – в Лидочке проснулась надежда. – И где вы могли их увидеть?
– Я постараюсь вспомнить, – сказала Соня.
– Я все более склоняюсь к тому, что шкатулка была спрятана на маминой даче, – подсказала Татьяна Иосифовна. Она произнесла эти слова с каким-то вторым значением, которого Лидочка не могла разгадать.
– Свежо предание, но верится с трудом, – кухонным голосом отрезала Соня. – Вы же отлично знаете, что дача сгорела.
– Ах, я об этом все время забываю. Это так далеко от меня. К тому же мне «Мемориал» выделил настоящий дом, с газом, ванной, не то что мамина хибара.
– Что ж делать, – съязвила Соня. – У кого-то «Мерседес» по заслугам, а кто-то на мотоцикле всю старость проездил.
– Лучше пойди и поставь снова чайник, – велела Татьяна Иосифовна. – А то кипятку на донышке осталось.
Сонечка послушно поднялась и прошлепала на кухню, отбивая шаги задниками старых тапочек.
– Меня очень беспокоит Алена, – тихо сказала Татьяна Иосифовна. – Я стараюсь не показать это при дурехе Соне, но на самом деле я буду тебе очень благодарна, если ты съездишь к Аленке, не только из-за шкатулки, а как… ну как молодая, но старшая родственница.
– Я же не родственница.
– Ах, какая разница. Ты давно уже родственница. Ты сделаешь это для меня? Ну выслушай ее, помоги ей определить свое место в жизни, убеди ее, наконец, что нельзя мыслить лишь этим самым местом – иначе мужчины не будут тебя уважать.
– А я думаю, что позвонить надо вам. – Оказывается, Соня уже возвратилась из кухни и, конечно же, слышала часть разговора.
– Ты не представляешь – что это для меня означает! – взъярилась Татьяна. – Километр по глубокому снегу человек практически без ног одолеть не может.
«Но одолела, когда заинтересовалась моим письмом», – подумала Лидочка.
– Я не могу привести в порядок дом, хотя для меня это трагедия. Я не хочу жить в грязи, но не могу вымыть пол. Я даже пыль вытираю лишь на уровне живота, – и Татьяна горько засмеялась.
– Тогда давайте договоримся, – неожиданно заявила Соня, демонстрируя Лидочке добрую сторону своей натуры. – Я останусь у вас, вымою полы, вытру пыль, а вы позвоните Алене.
– Честно? – спросила Татьяна Иосифовна.
– Честное пионерское.
Обе теперь улыбались, и Лидочка поняла, что, несмотря на споры и ссоры, эти две женщины знакомы давным-давно и этот стаж, события, которые они вместе пережили, и, видно, любовь к несчастной Алене объединяют их куда больше, чем кажется с первого взгляда.
Они пили кофе, говоря о вещах нейтральных, но близких к теме шкатулки – об археологии и экспедициях, в которые так часто ездил Лидочкин дед, а теперь ездит и муж, Андрей Берестов, о тайнах и последних открытиях – причем Лидочка обрела в женщинах внимательных и благодарных слушательниц. Наконец Лидочка сказала, что ей пора идти. Уже темно, а ей не хочется возвращаться поздно. И, конечно же, ее поняли, потому что хоть Переделкино – относительно спокойное место, все же даже по центру Москвы в темноте женщине теперь лучше одной не ходить.
Так что Лидочку никто не задерживал. С Соней они договорились созвониться завтра с утра. Татьяну Иосифовну Лидочка обещала не забывать и обязательно навестить в самое ближайшее время, а не как только у той кончатся продукты и окончательно откажут ноги.
Сонечка не спешила начинать уборку, а включила старый телевизор и была огорчена тем, что в нем уже не осталось красного цвета и изображение было желто-зеленым. Но шла какая-то серия какого-то бразильского фильма, и потому Соня приклеилась к экрану и обо всем забыла.
Татьяна Иосифовна сделала жалкую попытку вспомнить что-нибудь о Лидочкиной бабушке и этим как бы восстановить древние связи, но, конечно же, ничего не вспомнила. Лидочка оделась. За окном было черно.
Татьяна Иосифовна проводила ее до дверей и, когда Лидочка вышла на крыльцо, с удивлением поперхнувшись ломким морозным воздухом, долго гремела сзади ключами и засовами, чтобы не впустить в дом ни мороз, ни воров.
Лидочка поняла, что в ней забрезжила надежда отыскать если не шкатулку и не предметы из Трапезунда, то по крайней мере тетради Сергея Серафимовича.
Лидочка дошла до калитки, рассуждая о возможном везении и о том, как вещи порой переживают своих хозяев, отворила калитку и несколько секунд постояла, оглядывая улицу и пока еще не сознавая, почему так странно себя ведет. Потом вспомнила: восточный человек в джинсовой куртке.
Вспомнив о нем, поморщилась и тут же постаралась отогнать неприятную мысль разумным уверением о том, что на двадцатиградусном морозе ни один кавказец не сможет продержаться два часа.
Она отправилась по проулку к улице. Снег стал лиловым, отражая по-зимнему черное холодное небо. Он скрипел так, что, казалось, звук ее шагов доносился по крайней мере до поспешившего показаться на небе месяца.
Интересно, станет ли Соня мыть пол или так и останется у телевизора? А Алена ждет родственного участия и не дождется. Впрочем, может быть, она более нуждается в участии какого-то неизвестного джентльмена?
Эта мысль проскочила быстро, как продолжение прежних рассуждений, и тут же оборвалась, потому что, повернув на улицу, Лидочка услышала быстрые шаги.
Она не сразу обернулась, сначала представила себе, что это торопится из школы девочка с портфелем или семенит старушка, опаздывая на электричку.
Но потом она поняла, что шаги мужские и кому они принадлежат. Потому что чеченцы вовсе не боятся морозов, а их сакли расположены на склонах гор выше линии вечных снегов или альпийских лугов… что за чепуха лезет в голову – надо же обернуться и посмотреть, далеко ли этот человек, надо решать, куда бежать спасаться – на пустую платформу или вернуться назад к Татьяне. Впрочем, на платформе могут оказаться нормальные люди… и они не дадут ее в обиду? Но до платформы бежать минут пять. За эти пять минут он ее убьет. Она чувствовала, что он хочет ее убить – только ради этого можно подвергать себя таким мучениям…
Лидочка не заметила, как побежала вперед – жертва всегда убегает вперед, не глядя куда, чем облегчает задачу преследователю.
Но, пробежав несколько шагов, поскользнувшись и потеряв скорость, Лидочка спохватилась – что я делаю? Он же меня сейчас догонит…
И Лида поняла, что больше всего ей хочется остановиться и спросить у молодого человека: «Простите, а что вам от меня надо? Я ведь ни в чем перед вами не виновата».
«А он не для разговоров со мной мерз. Он ждал, пока мы останемся одни…»
Надо закричать…
А то так громко скрипят шаги – ее, сбивчивые, неровные, его – мерные, уверенные в своей силе, в себе, словно он загонял жертву в угол, откуда не было выхода… Однако выход был, он представлял собой улицу, ведущую к железной дороге, но ей никогда в жизни не добежать до железной дороги…
Надо закричать… но почему-то не получается, дальше мыслей о крике дело не идет – рот открывается и закрывается вновь – разве это стыдно: звать на помощь? Но кто придет тебе на помощь? Люди лишь крепче запрутся в домах.
Вроде справа приоткрыта калитка.
Ринуться на участок? Но дом стоит темный, вернее всего, хозяев нет дома… и на затененном соснами участке бандиту будет куда удобнее разделаться с Лидочкой.
Здесь, под редкими фонарями, хоть останется надежда…
Надо обернуться. Он уже совсем близко, а у нее сапоги на каблуках. Это же надо быть такой идиоткой – собраться за город, а сапоги на каблуках. Но она же не знала.
– Лида… Ли-д-да-а-а!
Зачем он зовет ее?
– Лида, постой!
Это не его голос. Это знакомый голос. Надо обернуться, а как обернешься, если страшно.
Все же голова обернулась сама, и тут Лидочка поскользнулась, потеряла равновесие и совершила отчаянное падение в стиле раннего Голливуда, когда комик долго по-куриному машет руками на краю крыши небоскреба, чтобы потом сорваться и повиснуть над пропастью, держась за карниз носком ботинка.
Во время этого гимнастического номера Лидочку развернуло, и она увидела, как молодой человек в джинсовой куртке тормозит у начала ледяной дорожки, но смотрит не на нее, а обернулся, закрывая ее от взора того, кто и звал Лидочку.
– Лида! – донеслось из-за спины, и в это мгновение хлопнула калитка, та самая, в которую Лидочка хотела было нырнуть, и оттуда появился пьяный мужик с рюкзаком за спиной и мощным сверлом в руке – такими пользуются любители подледного лова.
В руке Лидочкиного преследователя что-то блеснуло, а может, ей показалось, что блеснуло, потому что должно было блеснуть, и он кинулся бежать. Он побежал назад, обогнул Соню, которая, уверенно расставив толстые ноги, стояла посреди дороги. Она погрозила ему вслед кулаком, а потом поспешила помочь Лидочке подняться.
– Он тебя испугал, да? – спрашивала Соня. Ее очки аж запотели от сопереживания, а у Лидочки тряслись губы, и она не могла ничего ответить.
– Он тебя преследовал?
– Помочь? – спросил, нависая сверху, мужик с коловоротом.
– Спасибо, не надо. Вы на станцию? – произнесла Соня.
– На станцию.
– Тогда не спешите, – приказала Соня. – Чтобы моя подруга вашу спину впереди видела. Я не хочу, чтобы на нее нападали.
– А как же я спину буду показывать, если поезд через четыре минуты? – удивился мужик. – Спешить надо.
– Тогда иди, – согласилась Соня. – А я выскочила, потому что ты забыла бумажку с адресами и телефонами.
Соня сунула в руку Лидочке смятый листок бумаги и добавила:
– Завтра позвони, все узнаешь о своей шкатулке. А сейчас беги! Чтобы спину не упустить.
И весело засмеялась.
– А ты? Ты не боишься возвращаться? – спросила Лидочка.
– Он сейчас уже к Москве подбегает, – ответила Соня. Она сняла очки и стала их протирать.
Лидочка поспешила за спиной мужика. Она успела на электричку, а когда уже сидела в полупустом холодном вагоне, то ноги отнялись. Лидочка сидела и боялась, что ноги не отойдут до Москвы – как тогда доберешься до дома?
Чтобы отвлечься от печальных мыслей, Лидочка смотрела в окно на пробивающиеся сквозь февральский снег огни все растущих, чем ближе к Москве, домов.
Потом развернула листок с телефонами и адресами. Оказывается, Алена Флотская жила на Васильевской улице, недалеко от Лидочки, пешком можно дойти…
Но избавиться от страха, который укоренился в ней, она не смогла. И если дверь в вагон открывалась, она резко оборачивалась, хотя было безопаснее прятать лицо и делать вид, что спишь. Если ее ищет убийца, то он скорее заметит женщину, которая смотрит на него в упор.
Убийца так и не показался.
Непонятно было, кому могла Лидочка досадить настолько, что ее подстерегал незнакомый и страшный человек. Это не мог быть отвергнутый поклонник, потому что всех своих поклонников Лидочка знала в лицо, и не мог быть наемник поклонника, так как все ее поклонники были самостоятельными людьми. Врагов случайных и сознательных у нее вроде бы не было… Грабитель? Но грабители не ждут два часа на жутком морозе. Сексуальный маньяк – допускаем, но сомневаемся по той же морозной причине: за два часа сексуальные позывы на морозе в двадцать градусов гаснут – это вам любой доктор скажет. Ну, а если без шуток, что это все означает?
Лидочка ничего не придумала и, конечно же, не догадалась связать восточного человека с утренними событиями и выстрелами у подъезда.
Толпа пассажиров внесла ее в метро – каждый третий волочил трехцветную пластиковую сумку размером с молодого бегемота, но больше весом, остальные тащили тележки с двумя-тремя сумками. Притом все спешили и сердились на Лидочку, которая ничего не волокла и не толкалась.
Какого черта он за ней гонялся?
В вагон метро она забралась предпоследней – за ней влез амбал с чемоданом. Он нажал чемоданом Лидочке на живот, и она стояла целую остановку, прижавшись к чемодану.
Он хотел ее убить? За что же можно ее убить?
На «Белорусской» из вагона выплеснулось несколько тысяч мешочников, и все одновременно принялись штурмовать эскалатор метро. Спрятанная в стеклянном стакане у подножия эскалатора дежурная кричала в микрофон, чтобы пассажиры не ставили тележек на ступеньки, потому что их колеса заклинивает между ступеньками и происходят аварии. Когда Лидочка была на полпути к выходу, эскалатор неожиданно остановился, все повалились вперед, и люди начали сердиться на дежурную за то, что она сглазила, другие – проклинать торгашей. Затем все стали подниматься пешком на высоту десятиэтажного дома. Когда до выхода с эскалатора оставалось двадцать ступенек, эскалатор без предупреждения рванулся вперед и снова все, кто на нем были, повалились, но назад.
Лидочка, избитая, на ватных ногах, вышла из метро.
Сколько же можно мучить русскую соломенную вдову? В нее стреляют, за ней бегают, ее сбрасывают с эскалатора. Ну и денек…
Совсем уже стемнело, лед вокруг Белорусского вокзала был покрыт замерзшей грязью и скользкими кусками картонных ящиков. Последние торговки выкрикивали что-то у киосков, милиция уже ушла по домам, мелкие бандиты вытащили на мостовую столики со стаканчиками – завлекать приезжих идиотов игрой в наперстки. Лидочка скользила по буграм черного льда и замерзшим хлопьям картона.
Глава 3
Допрос
Лидочке ничего не снилось. Как провалилась в сон, вымывшись с дороги, так и вывалилась из него, от телефонного звонка.
Красавец Андрей Львович говорил с ней, как со старой приятельницей.
– Проснись, красавица, проснись, – заявил он, – открой сомкнуты негой взоры. Узнали меня?
– Пушкин, – уверенно ответила Лидочка.
– Нет, я серьезно, – сказал лейтенант.
– И я серьезно, Александр Сергеевич.
– Андрей Львович, – поправил ее лейтенант. – Ну ничего, со временем привыкнете к моему голосу.
– Это что, угроза? – поинтересовалась Лидочка.
– Мало ли что может случиться? – ответил лейтенант. – От врачей и милиции не отказываются.
Лидочке хотелось спать, глаза не открывались. Даже угроза постоянных встреч с милицией ее окончательно не разбудила.
– Вы меня слушаете? – спросил лейтенант.
– С трудом, – призналась Лидочка.
– Мне надо с вами поговорить, – сказал лейтенант. – Я сейчас как раз собрался в отделение, по дороге вас захвачу.
– У вас «Мерседес»? – спросила Лидочка, проникаясь отвратительным чувством беспомощности перед роком в лице милиционера. Ее самый сладкий утренний сон вот-вот будет добит.
– Нет, на своих двоих, – сказал лейтенант.
– Тогда я сама найду к вам дорогу. Часа через два.
– Часа через два я буду на другом объекте, – сказал лейтенант. – А мне надо записать ваши показания. Следователь мне не простит, если их в протоколе дознания не будет. Так что вставайте, вставайте. Я у вас через…
– Два часа! – закричала в трубку Лидочка.
– Через двадцать пять минут! – лейтенант дьявольски захохотал и бросил трубку.
Лидочка поняла, что Андрей Львович сдержит свое слово. Пришлось вставать, так и не выспавшись и не изгнав из себя вчерашние страхи и переживания. Причем утром они приняли странную форму. Войдя на кухню, Лида хотела подойти к окну, но не посмела – ей стало страшно. Ноги буквально прилипли к полу – сказалась замедленная реакция на вчерашние события. Голову ломило так, словно Лидочке уже исполнилось сто лет, хотя это было неправдой. Она заставила себя сделать крепкий кофе. И пока была в ванной, кофе убежал.
…В дверь позвонили. Лидочка поглядела в глазок. Никогда раньше не глядела в глазок, а на этот раз поглядела. Подумала, что пора бы Андрею позвонить из Каира, хоть они и не договаривались о таком звонке – жили по принципу много и часто ездящих людей: если вестей нет, это хорошие вести. Как только случается беда, о ней сразу становится известно.
Красавец Андрей Львович говорил с ней, как со старой приятельницей.
– Проснись, красавица, проснись, – заявил он, – открой сомкнуты негой взоры. Узнали меня?
– Пушкин, – уверенно ответила Лидочка.
– Нет, я серьезно, – сказал лейтенант.
– И я серьезно, Александр Сергеевич.
– Андрей Львович, – поправил ее лейтенант. – Ну ничего, со временем привыкнете к моему голосу.
– Это что, угроза? – поинтересовалась Лидочка.
– Мало ли что может случиться? – ответил лейтенант. – От врачей и милиции не отказываются.
Лидочке хотелось спать, глаза не открывались. Даже угроза постоянных встреч с милицией ее окончательно не разбудила.
– Вы меня слушаете? – спросил лейтенант.
– С трудом, – призналась Лидочка.
– Мне надо с вами поговорить, – сказал лейтенант. – Я сейчас как раз собрался в отделение, по дороге вас захвачу.
– У вас «Мерседес»? – спросила Лидочка, проникаясь отвратительным чувством беспомощности перед роком в лице милиционера. Ее самый сладкий утренний сон вот-вот будет добит.
– Нет, на своих двоих, – сказал лейтенант.
– Тогда я сама найду к вам дорогу. Часа через два.
– Часа через два я буду на другом объекте, – сказал лейтенант. – А мне надо записать ваши показания. Следователь мне не простит, если их в протоколе дознания не будет. Так что вставайте, вставайте. Я у вас через…
– Два часа! – закричала в трубку Лидочка.
– Через двадцать пять минут! – лейтенант дьявольски захохотал и бросил трубку.
Лидочка поняла, что Андрей Львович сдержит свое слово. Пришлось вставать, так и не выспавшись и не изгнав из себя вчерашние страхи и переживания. Причем утром они приняли странную форму. Войдя на кухню, Лида хотела подойти к окну, но не посмела – ей стало страшно. Ноги буквально прилипли к полу – сказалась замедленная реакция на вчерашние события. Голову ломило так, словно Лидочке уже исполнилось сто лет, хотя это было неправдой. Она заставила себя сделать крепкий кофе. И пока была в ванной, кофе убежал.
…В дверь позвонили. Лидочка поглядела в глазок. Никогда раньше не глядела в глазок, а на этот раз поглядела. Подумала, что пора бы Андрею позвонить из Каира, хоть они и не договаривались о таком звонке – жили по принципу много и часто ездящих людей: если вестей нет, это хорошие вести. Как только случается беда, о ней сразу становится известно.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента