Страница:
Молодой человек натянул на бедра короткие бархатные панталоны. Споро намотал белоснежные портянки, нарезанные Мирославом из хлопчатобумажных полотенец, натянул на них короткие кавалерийские сапоги из мягкой бычьей кожи. Поблескивая голым торсом, прошел в мыльню, ополоснул лицо в серебряной миске с водой, поскреб щеки лезвием тончайшего вулканического стекла. Улыбнулся своему отражению в зеркале из полированного серебра. Вернувшись в комнату, просунул руки в рукава белоснежной рубахи, сшитой на испанский манер, но из тончайшей местной ткани. Подпоясался алым офицерским шарфом. Приподнял за ремешок кирасу, покачал в руке и решил не надевать.
Выйдя на улицу, он задрал подбородок, подставив лицо прохладному ветерку, последнему ребенку ночи, заблудившемуся в кривых улочках, и не торопясь пошел к покоям Кортеса. Талашкаланские штандарты с изображением распростертого белого орла и расшитые золотом, с королевским гербом, крестом и девизом флаги конкисты напутственно махали ему вслед густой бахромой. Несмотря на ранний час, на улицах было оживленно. Сновали индейцы с огромными тюками на спинах. Медленно и важно, играя всеми цветами радуги на лакированных бортах, проплывали крытые носилки касиков. Вбивали подошвы сандалий в мостовую колонны суровых индейских воинов с огромными копьями. Благородные испанские доны о чем-то спорили, размахивая руками и поминутно хватаясь за эфесы тонких парадных шпаг. В кузне огромный европеец в белой пропотевшей рубахе с закатанными до локтей рукавами учил ремеслу пару абсолютно голых талашкаланцев, которые в два молота мучили какую-то многострадальную железку. Из боковой улицы вывернула группа стрелков, несущих на плечах внушительного вида арбалеты. Новенькие, с не исцарапанными еще лакированными ложами. Сработаны они были тоньше и искуснее тех, с которыми его товарищи шли в бой на реке Табаско[13]. Одежда и доспехи солдат тоже выглядели по-другому. Чище, крепче, без единой вмятины или щербины. Словно и не бывали ни разу в бою. И лица были другие. Сытые. Надменные. Стрелки подозрительно осмотрели уставившегося на них Ромку, но задираться не стали.
Из обустроенной в старинном каменном доме таверны с розовым поросенком на вывеске выкинули какого-то замурзанного типа в выцветшем кафтане. Он плюхнулся на четвереньки и, не утруждая себя вставанием, быстро перебирая руками, исчез среди груд мусора, сваленных в боковой улочке. М-да, вместе с регулярными рейсами из Испании корабли привозили с собой много мусора человеческого. Нищих идальго, думавших, что разбогатеют в новых землях, пронырливых торговцев и откровенных жуликов. Обрастая всем этим, армия Кортеса теряла былую силу и сплоченность. А вот и главная лестница дворца. У подножия караул из десятка индейцев с длинными копьями, при капитане испанце.
– Гарсиа? Гарсиа дель Кастильо?! – воскликнул Ромка, узнав одного из бойцов, с которым бок о бок прошел кипящими от пролитой крови улицами Мешико в «Ночь печали».
– Дон Рамон? Вы?! Живы! – от удивления у солдата открылся рот. Он дернулся вперед, норовя обнять своего капитана, но остановился, стушевался и даже спрятал руки за спину.
– Да, Гарсиа, представь. Я, – сморгнул внезапно образовавшуюся в уголке глаза влагу Ромка и развел в сторону руки.
Гарсиа улыбнулся во весь щербатый рот и с размаху впечатал в грудную клетку молодого человека острый выступ своей кирасы. Шмыгнул носом.
Ромка сам удивился тому, сколь рад он видеть этого оборванного, битого жизнью человека.
– Дон Рамон, да как же вы…
– Извини, спешу к капитан-генералу. Когда освобожусь, найду тебя в казармах и все расскажу. А ты пока собери наш батальон.
– Немного от нашего батальона осталось живых. Я да Диего из Сарагосы, но он без ноги остался, отправили обратно, правда, с неплохим запасом золота, – вздохнул Гарсиа. – Ну да ладно, то история грустная. – Он взмахнул рукой, и заступившие дорогу неизвестному человеку талашкаланские воины разошлись в стороны.
Ромка бегом взлетел по сорока широким ступеням парадной лестницы и вошел под прохладные, теряющиеся где-то в вышине своды, провожаемый настороженными, но не злыми взглядами людей, толпившихся в анфиладе многочисленных комнат. А вот и обитая железом дверь в покои, которые вожди Талашкалы отвели под канцелярию и приемную Кортеса. Ромка остановился перед огромной, в два его роста, дверью. Откуда-то из боковой ниши вынырнул талашкаланский воин с копьем в руке и, нажав на ручку, отлитую в виде сжимающей шар лапы орла, потянул створку. Она отползла в сторону, выпустив наружу волну застарелого запаха вина, задубевшей кожи, пороха и мужского вперемешку с лошадиным пота – так любимого им запаха казармы.
Пройдя узким коридором, в котором, развалившись на удобных стульях, дремали два стражника-конкистадора в сползших на носы морионах, он сам открыл следующую, вполне нормальных размеров дверь. Прищурился от ударивших в глаза потоков света, вливавшегося в огромную комнату через многочисленные арки окон. Посереди залы стоял грубо сколоченный овальный стол на тумбообразных ногах. Вся столешница была завалена планами, картами и чертежами. Вокруг сидели люди. В помятых кирасах, рабочих блузах и златотканых камзолах. Один, судя по виду, инженер, крутя в руках посверкивающий медью измерительный прибор, говорил:
– …волоком, подкладывая деревянные бревна, катим корабли посуху. На каждую бригантину нужно около десятка лошадей, чтоб тащить мачты и киль, шпангоуты же… – Он сбился, и голос его потерялся в высотах под потолком. Нервно оглянулся на Ромку и с грохотом бросил линейку на стол. – Что вам, молодой человек?
Сидящие обернулись. Лица большинства остались безучастными, но на некоторых появилось…
Первым пришел в себя Альварадо. Он вскочил, отшвырнув на пару шагов тяжелый стул, и, подволакивая левую ногу, бросился к Ромке.
– Дон Рамон!!! – заорал он. – Я всем говорил, что такой hombre de suerte[14] просто не может сгинуть без следа. – Он крепко обнял Ромку и поцеловал в выбритую щеку.
Следом на него навалился и по-медвежьи облапил капитан артиллеристов Meca, щекотно кольнув нестриженой бородой. Подошел Кристобаль де Олид, как египетская мумия обмотанный сочащимися кровью повязками, чинно поклонился. Откуда-то из-за спин вынырнул Сандоваль, хлопнул по плечу и подмигнул: мол, удался сюрприз. Окруженный друзьями и соратниками, Ромка подошел к сидевшему на стуле Диего де Ордасу. Тот не встал, протянул обе руки. Ромка наклонился и обнялся со старым капитаном, вдохнув неприятный, сладковатый запах гноящихся ран. Ноги дона Диего были покрыты куском белой материи, и Ромке совсем не хотелось узнать, что он скрывает. С трудом оторвавшись от старого приятеля, он подошел к Кортесу и пожал его сухую, крепкую руку.
– Дон Рамон, я рад, что вы вернулись к нам именно в этот момент. Сейчас у нас нет времени на сантименты и воспоминания, поэтому приглашаю принять участие в совещании, а все остальное обсудим потом.
Ромка кивнул и уселся на большой деревянный стул между Диего де Ордасом и Шикотенкатлем в роскошных одеждах правителя Талашкалы и с большим распятием на шее. Кортес уговорил старого, почти слепого вождя принять христианство. В крещении он стал зваться дон Лоренсо де Варгас.
Кивком головы Кортес велел инженеру, имени которого никто не удосужился назвать, продолжать рассказ. Тот схватил линейку, снова бросил ее на стол. Пошуршал бумагами и высоким надтреснутым голосом продолжил с того места, на котором его прервали.
– Котлы для смолы доставлены из Вера Крус. На днях специально отряженные команды вернулись из сосновых лесов в Уэшоцинко с большими запасами. Смоление первых двух кораблей можно начать на днях. Оснастка готова, останется только установить компас и руль. Его лучше переносить отдельно, чтобы не повредить. Я подготовил, – он снова зашуршал бумагами, – рисунок, на котором вы можете видеть все детали.
Нервно облизнув верхнюю губу, он развернул один свиток, и перед зрителями предстал рисунок, мастерски выполненный коричневой тушью по желтоватому пергаменту. На нем были изображены несколько пузатых каравелл с надутыми ветром парусами, изрыгающими огонь пушками и тщательно прорисованными людьми на баке, в одном из которых угадывалась долговязая фигура капитан-генерала с приложенной к глазу оптической трубой. От бушприта каждого корабля тянулись к маленьким человечкам в характерных талашкаланских головных уборах множество волосяных линий. Кругляки под килями были изображены очень небрежно, зато в левом нижнем углу красовалась тщательно выписанная звезда, обозначающая стороны света с завитушками, вензелями и надписями на латыни. В правом верхнем – щекастое лицо, высовывающееся из облаков, дабы надуть ветром паруса. Собравшиеся одобрительно зацокали языками и закачали головами. Ромка же задумчиво потер колючий подбородок, нечто в этой картине его смущало. Кортес заметил его замешательство:
– Дон Рамон, вам что-то не нравится?
– Во-первых, тут изображены каравеллы, а строятся, насколько я успел заметить, бригантины.
Инженер-художник схватил линейку и закрутил ее в заметно подрагивающих руках.
– Во-вторых, – продолжил молодой человек, – мне кажется, такой способ перемещения флота не самый удачный.
Инженер загорячился, запыхтел, как чайник на плите, и уже хотел было разразиться тирадой, но Кортес властно поднял руку, и тот смолк.
– Продолжайте, дон Рамон, – велел капитан-генерал.
– Я думаю, гораздо удобнее будет не смолить бригантины здесь, а разобрать, доставить до места спуска на руках и собрать там. Если, конечно, любезный Шикотенкатль… Э… Извините, дон Лоренсо, – молодой человек поклонился старому вождю, – согласится выделить нам людей.
– Ай да дон Рамон, – снова вскочил на ноги порывистый Альварадо. – Узнаю молодца! А ведь верно, пока будем через лес тащить, все снасти порвем да шпангоуты расшатаем. На месте проверять, смолить, да и тяжесть какая? По досочке куда как легче донести будет.
Диего де Ордас по-отечески похлопал любимчика по плечу. Кортес улыбнулся в усы.
– Да и фальконеты на земле в случае нападения будет развернуть сподручнее, – вставил Meca.
– И если в судно зажженная стрела попадет, оно может все сгореть, как махины-башни на дамбе, – добавил польщенный всеобщим вниманием Ромка.
Инженер, постоянно что-то роняя, собрал наконец под мышку все рисунки и отправился на место в дальнем конце стола. По дороге он шипел и плевался, как дикий кот, но вид имел скорее пристыженный.
– И сколько, по-вашему, нужно человек для транспортировки? – спросил у молодого человека капитан-генерал.
– Думаю, не менее десяти тысяч, – задумчиво проговорил Ромка.
– Не десять тысяч, но гораздо больше дадим мы вам. Войска уже заготовлены, и вместе с вами пойдет храбрый касик Чичимекатекутли, – перевел молодой индеец каркающую скороговорку сеньора Лоренсо де Варгаса, и только тут Ромка заметил, что рядом с Кортесом нет ни доньи Марины, ни Херонимо де Агильяра – переводчиков и дипломатов.
– Есть две возможности, – говорил Кортес, склоняясь над грубо нарисованной картой окрестностей. – Первая – разделиться на два отряда и разом захватить Айоцинко и Чалько, они вполне подходят для сборки и спуска на воду наших бригантин. Вторая – всеми силами ударить по Тескоко. Этот город гораздо лучше укреплен, и гарнизон его велик. Но там готовые причалы, ближе расстояние до стен Мешико и удобнее дорога.
– Я бы, пожалуй, не пошел на Тескоко, – проговорил, вглядываясь в карту, сеньор де Олид.
– Почему?
– Во-первых, мешики могут быстро перебросить две-три тысячи людей из города на лодках. Во-вторых, под боком Истапалан. Сколь я помню, город стоит на перекрестке двух больших дорог; и правитель – lila[15], если не разместит там гарнизон в несколько сотен копий.
– Ну и что! Можно закрепиться в Тескоко, а потом кавалерийским ударом, – рубанул воздух рукой Альварадо.
– Кавалерийским не выйдет, стены высоки, – рассудительно ответил Сандоваль. – Перестреляют как павлинов.
– Да и лошадей маловато, – поник головой Альварадо. – А что скажет артиллерия?
– Артиллерия свое слово всегда скажет, – почесал бороду Meca. – Весомое. Только для того, чтоб в щепу разнести ворота и поддержать наступающих огнем, требуется батарея из семи-восьми орудий крупного калибра. Если отрядим такое количество, ослабим силы в городе. И на бригантины тогда не хватит выставить стволов по полному ордеру.
– Значит, Айоцинко? – спросил Кортес, особо ни к кому не обращаясь.
– Это слишком опасно, – молвил де Ордас. – К городам идти придется по этой вот долине, которая тянется более чем на пол-лиги. Если мешики прознают о нашем походе и выставят стрелков по верхнему краю, нам конец.
– А если по флангам прикрыть пехотой дона Рамона? И придать ему стрелков с арбалетами наготове? – подначил Альварадо, хотя и сам видел, что Ордас прав.
– Мечники строем сильны, а в лесу как построишься? Рассеются, друг друга прикрыть не смогут, и перебьют их по одному. К тому же стрелки могут отступать за край, куда пули и стрелы не долетят. А если и долетят, что могут пятьдесят арбалетов и двадцать аркебуз?
– Если взять Тескоко, за его стенами можно пересидеть долгую осаду, а в Айоцинко и Чалько всех укреплений – только земляные валы, – добавил Сандоваль. – Нас сметут первой крупной атакой. Просто завалят телами.
– И то верно, – вздохнул Альварадо и опустил голову в знак согласия и покорности.
Все посмотрели на нескольких офицеров, прибывших с Нарваэсом и после него. Те, не решаясь брать на себя ответственность, опустили глаза. Тогда все взгляды обратились на дона Рамона, задумчиво грызшего кончик гусиного пера.
Ромка пожал плечами – он особой разницы между двумя походами не видел.
– Значит, идем на Тескоко, – отрезал Кортес. – А сейчас всем спать. Утром нас ждут великие дела.
Глава четвертая
Выйдя на улицу, он задрал подбородок, подставив лицо прохладному ветерку, последнему ребенку ночи, заблудившемуся в кривых улочках, и не торопясь пошел к покоям Кортеса. Талашкаланские штандарты с изображением распростертого белого орла и расшитые золотом, с королевским гербом, крестом и девизом флаги конкисты напутственно махали ему вслед густой бахромой. Несмотря на ранний час, на улицах было оживленно. Сновали индейцы с огромными тюками на спинах. Медленно и важно, играя всеми цветами радуги на лакированных бортах, проплывали крытые носилки касиков. Вбивали подошвы сандалий в мостовую колонны суровых индейских воинов с огромными копьями. Благородные испанские доны о чем-то спорили, размахивая руками и поминутно хватаясь за эфесы тонких парадных шпаг. В кузне огромный европеец в белой пропотевшей рубахе с закатанными до локтей рукавами учил ремеслу пару абсолютно голых талашкаланцев, которые в два молота мучили какую-то многострадальную железку. Из боковой улицы вывернула группа стрелков, несущих на плечах внушительного вида арбалеты. Новенькие, с не исцарапанными еще лакированными ложами. Сработаны они были тоньше и искуснее тех, с которыми его товарищи шли в бой на реке Табаско[13]. Одежда и доспехи солдат тоже выглядели по-другому. Чище, крепче, без единой вмятины или щербины. Словно и не бывали ни разу в бою. И лица были другие. Сытые. Надменные. Стрелки подозрительно осмотрели уставившегося на них Ромку, но задираться не стали.
Из обустроенной в старинном каменном доме таверны с розовым поросенком на вывеске выкинули какого-то замурзанного типа в выцветшем кафтане. Он плюхнулся на четвереньки и, не утруждая себя вставанием, быстро перебирая руками, исчез среди груд мусора, сваленных в боковой улочке. М-да, вместе с регулярными рейсами из Испании корабли привозили с собой много мусора человеческого. Нищих идальго, думавших, что разбогатеют в новых землях, пронырливых торговцев и откровенных жуликов. Обрастая всем этим, армия Кортеса теряла былую силу и сплоченность. А вот и главная лестница дворца. У подножия караул из десятка индейцев с длинными копьями, при капитане испанце.
– Гарсиа? Гарсиа дель Кастильо?! – воскликнул Ромка, узнав одного из бойцов, с которым бок о бок прошел кипящими от пролитой крови улицами Мешико в «Ночь печали».
– Дон Рамон? Вы?! Живы! – от удивления у солдата открылся рот. Он дернулся вперед, норовя обнять своего капитана, но остановился, стушевался и даже спрятал руки за спину.
– Да, Гарсиа, представь. Я, – сморгнул внезапно образовавшуюся в уголке глаза влагу Ромка и развел в сторону руки.
Гарсиа улыбнулся во весь щербатый рот и с размаху впечатал в грудную клетку молодого человека острый выступ своей кирасы. Шмыгнул носом.
Ромка сам удивился тому, сколь рад он видеть этого оборванного, битого жизнью человека.
– Дон Рамон, да как же вы…
– Извини, спешу к капитан-генералу. Когда освобожусь, найду тебя в казармах и все расскажу. А ты пока собери наш батальон.
– Немного от нашего батальона осталось живых. Я да Диего из Сарагосы, но он без ноги остался, отправили обратно, правда, с неплохим запасом золота, – вздохнул Гарсиа. – Ну да ладно, то история грустная. – Он взмахнул рукой, и заступившие дорогу неизвестному человеку талашкаланские воины разошлись в стороны.
Ромка бегом взлетел по сорока широким ступеням парадной лестницы и вошел под прохладные, теряющиеся где-то в вышине своды, провожаемый настороженными, но не злыми взглядами людей, толпившихся в анфиладе многочисленных комнат. А вот и обитая железом дверь в покои, которые вожди Талашкалы отвели под канцелярию и приемную Кортеса. Ромка остановился перед огромной, в два его роста, дверью. Откуда-то из боковой ниши вынырнул талашкаланский воин с копьем в руке и, нажав на ручку, отлитую в виде сжимающей шар лапы орла, потянул створку. Она отползла в сторону, выпустив наружу волну застарелого запаха вина, задубевшей кожи, пороха и мужского вперемешку с лошадиным пота – так любимого им запаха казармы.
Пройдя узким коридором, в котором, развалившись на удобных стульях, дремали два стражника-конкистадора в сползших на носы морионах, он сам открыл следующую, вполне нормальных размеров дверь. Прищурился от ударивших в глаза потоков света, вливавшегося в огромную комнату через многочисленные арки окон. Посереди залы стоял грубо сколоченный овальный стол на тумбообразных ногах. Вся столешница была завалена планами, картами и чертежами. Вокруг сидели люди. В помятых кирасах, рабочих блузах и златотканых камзолах. Один, судя по виду, инженер, крутя в руках посверкивающий медью измерительный прибор, говорил:
– …волоком, подкладывая деревянные бревна, катим корабли посуху. На каждую бригантину нужно около десятка лошадей, чтоб тащить мачты и киль, шпангоуты же… – Он сбился, и голос его потерялся в высотах под потолком. Нервно оглянулся на Ромку и с грохотом бросил линейку на стол. – Что вам, молодой человек?
Сидящие обернулись. Лица большинства остались безучастными, но на некоторых появилось…
Первым пришел в себя Альварадо. Он вскочил, отшвырнув на пару шагов тяжелый стул, и, подволакивая левую ногу, бросился к Ромке.
– Дон Рамон!!! – заорал он. – Я всем говорил, что такой hombre de suerte[14] просто не может сгинуть без следа. – Он крепко обнял Ромку и поцеловал в выбритую щеку.
Следом на него навалился и по-медвежьи облапил капитан артиллеристов Meca, щекотно кольнув нестриженой бородой. Подошел Кристобаль де Олид, как египетская мумия обмотанный сочащимися кровью повязками, чинно поклонился. Откуда-то из-за спин вынырнул Сандоваль, хлопнул по плечу и подмигнул: мол, удался сюрприз. Окруженный друзьями и соратниками, Ромка подошел к сидевшему на стуле Диего де Ордасу. Тот не встал, протянул обе руки. Ромка наклонился и обнялся со старым капитаном, вдохнув неприятный, сладковатый запах гноящихся ран. Ноги дона Диего были покрыты куском белой материи, и Ромке совсем не хотелось узнать, что он скрывает. С трудом оторвавшись от старого приятеля, он подошел к Кортесу и пожал его сухую, крепкую руку.
– Дон Рамон, я рад, что вы вернулись к нам именно в этот момент. Сейчас у нас нет времени на сантименты и воспоминания, поэтому приглашаю принять участие в совещании, а все остальное обсудим потом.
Ромка кивнул и уселся на большой деревянный стул между Диего де Ордасом и Шикотенкатлем в роскошных одеждах правителя Талашкалы и с большим распятием на шее. Кортес уговорил старого, почти слепого вождя принять христианство. В крещении он стал зваться дон Лоренсо де Варгас.
Кивком головы Кортес велел инженеру, имени которого никто не удосужился назвать, продолжать рассказ. Тот схватил линейку, снова бросил ее на стол. Пошуршал бумагами и высоким надтреснутым голосом продолжил с того места, на котором его прервали.
– Котлы для смолы доставлены из Вера Крус. На днях специально отряженные команды вернулись из сосновых лесов в Уэшоцинко с большими запасами. Смоление первых двух кораблей можно начать на днях. Оснастка готова, останется только установить компас и руль. Его лучше переносить отдельно, чтобы не повредить. Я подготовил, – он снова зашуршал бумагами, – рисунок, на котором вы можете видеть все детали.
Нервно облизнув верхнюю губу, он развернул один свиток, и перед зрителями предстал рисунок, мастерски выполненный коричневой тушью по желтоватому пергаменту. На нем были изображены несколько пузатых каравелл с надутыми ветром парусами, изрыгающими огонь пушками и тщательно прорисованными людьми на баке, в одном из которых угадывалась долговязая фигура капитан-генерала с приложенной к глазу оптической трубой. От бушприта каждого корабля тянулись к маленьким человечкам в характерных талашкаланских головных уборах множество волосяных линий. Кругляки под килями были изображены очень небрежно, зато в левом нижнем углу красовалась тщательно выписанная звезда, обозначающая стороны света с завитушками, вензелями и надписями на латыни. В правом верхнем – щекастое лицо, высовывающееся из облаков, дабы надуть ветром паруса. Собравшиеся одобрительно зацокали языками и закачали головами. Ромка же задумчиво потер колючий подбородок, нечто в этой картине его смущало. Кортес заметил его замешательство:
– Дон Рамон, вам что-то не нравится?
– Во-первых, тут изображены каравеллы, а строятся, насколько я успел заметить, бригантины.
Инженер-художник схватил линейку и закрутил ее в заметно подрагивающих руках.
– Во-вторых, – продолжил молодой человек, – мне кажется, такой способ перемещения флота не самый удачный.
Инженер загорячился, запыхтел, как чайник на плите, и уже хотел было разразиться тирадой, но Кортес властно поднял руку, и тот смолк.
– Продолжайте, дон Рамон, – велел капитан-генерал.
– Я думаю, гораздо удобнее будет не смолить бригантины здесь, а разобрать, доставить до места спуска на руках и собрать там. Если, конечно, любезный Шикотенкатль… Э… Извините, дон Лоренсо, – молодой человек поклонился старому вождю, – согласится выделить нам людей.
– Ай да дон Рамон, – снова вскочил на ноги порывистый Альварадо. – Узнаю молодца! А ведь верно, пока будем через лес тащить, все снасти порвем да шпангоуты расшатаем. На месте проверять, смолить, да и тяжесть какая? По досочке куда как легче донести будет.
Диего де Ордас по-отечески похлопал любимчика по плечу. Кортес улыбнулся в усы.
– Да и фальконеты на земле в случае нападения будет развернуть сподручнее, – вставил Meca.
– И если в судно зажженная стрела попадет, оно может все сгореть, как махины-башни на дамбе, – добавил польщенный всеобщим вниманием Ромка.
Инженер, постоянно что-то роняя, собрал наконец под мышку все рисунки и отправился на место в дальнем конце стола. По дороге он шипел и плевался, как дикий кот, но вид имел скорее пристыженный.
– И сколько, по-вашему, нужно человек для транспортировки? – спросил у молодого человека капитан-генерал.
– Думаю, не менее десяти тысяч, – задумчиво проговорил Ромка.
– Не десять тысяч, но гораздо больше дадим мы вам. Войска уже заготовлены, и вместе с вами пойдет храбрый касик Чичимекатекутли, – перевел молодой индеец каркающую скороговорку сеньора Лоренсо де Варгаса, и только тут Ромка заметил, что рядом с Кортесом нет ни доньи Марины, ни Херонимо де Агильяра – переводчиков и дипломатов.
– Есть две возможности, – говорил Кортес, склоняясь над грубо нарисованной картой окрестностей. – Первая – разделиться на два отряда и разом захватить Айоцинко и Чалько, они вполне подходят для сборки и спуска на воду наших бригантин. Вторая – всеми силами ударить по Тескоко. Этот город гораздо лучше укреплен, и гарнизон его велик. Но там готовые причалы, ближе расстояние до стен Мешико и удобнее дорога.
– Я бы, пожалуй, не пошел на Тескоко, – проговорил, вглядываясь в карту, сеньор де Олид.
– Почему?
– Во-первых, мешики могут быстро перебросить две-три тысячи людей из города на лодках. Во-вторых, под боком Истапалан. Сколь я помню, город стоит на перекрестке двух больших дорог; и правитель – lila[15], если не разместит там гарнизон в несколько сотен копий.
– Ну и что! Можно закрепиться в Тескоко, а потом кавалерийским ударом, – рубанул воздух рукой Альварадо.
– Кавалерийским не выйдет, стены высоки, – рассудительно ответил Сандоваль. – Перестреляют как павлинов.
– Да и лошадей маловато, – поник головой Альварадо. – А что скажет артиллерия?
– Артиллерия свое слово всегда скажет, – почесал бороду Meca. – Весомое. Только для того, чтоб в щепу разнести ворота и поддержать наступающих огнем, требуется батарея из семи-восьми орудий крупного калибра. Если отрядим такое количество, ослабим силы в городе. И на бригантины тогда не хватит выставить стволов по полному ордеру.
– Значит, Айоцинко? – спросил Кортес, особо ни к кому не обращаясь.
– Это слишком опасно, – молвил де Ордас. – К городам идти придется по этой вот долине, которая тянется более чем на пол-лиги. Если мешики прознают о нашем походе и выставят стрелков по верхнему краю, нам конец.
– А если по флангам прикрыть пехотой дона Рамона? И придать ему стрелков с арбалетами наготове? – подначил Альварадо, хотя и сам видел, что Ордас прав.
– Мечники строем сильны, а в лесу как построишься? Рассеются, друг друга прикрыть не смогут, и перебьют их по одному. К тому же стрелки могут отступать за край, куда пули и стрелы не долетят. А если и долетят, что могут пятьдесят арбалетов и двадцать аркебуз?
– Если взять Тескоко, за его стенами можно пересидеть долгую осаду, а в Айоцинко и Чалько всех укреплений – только земляные валы, – добавил Сандоваль. – Нас сметут первой крупной атакой. Просто завалят телами.
– И то верно, – вздохнул Альварадо и опустил голову в знак согласия и покорности.
Все посмотрели на нескольких офицеров, прибывших с Нарваэсом и после него. Те, не решаясь брать на себя ответственность, опустили глаза. Тогда все взгляды обратились на дона Рамона, задумчиво грызшего кончик гусиного пера.
Ромка пожал плечами – он особой разницы между двумя походами не видел.
– Значит, идем на Тескоко, – отрезал Кортес. – А сейчас всем спать. Утром нас ждут великие дела.
Глава четвертая
Мирослав остановился у невысокого, по срамное место, забора, огораживающего небольшой сквер у дворцовой стены. Едва коснувшись рукой верхнего края, перемахнул его и направился к массивной каменной скамейке возле весело журчащего источника, выложенного голубой изразцовой плиткой.
На скамейке, по-детски положив под голову кулак, спал замухрыжестого вида испанский гранд в потертом кожаном колете и сбитых по местным каменным дорогам сапожках. С каждым выдохом окрестности окутывал смачный перегар местного кактусового пойла.
Скамья была длиннющая, а горе-конкистадор ростом был не велик, но возлежал по самой середке, от чего слева и справа оставалось по пол-аршина свободного пространства. Русич ухватил пропойцу за ворот и без усилий сдвинул по полированному камню безвольное тело на один край. Сам устроился на другом и достал из-за пазухи сегодняшние покупки.
Первым на свет появился большой испанский кинжал с рукоятью в форме вытянутой капли, увенчанной тяжелым навершием. Мирослав попробовал крепость «рогов» гарды, крепление лезвия, покрутил на ладони, проверяя баланс. Взмахнул пару раз, привыкая.
Оружие знатное, но ухода и присмотра хорошего за ним не было. Пятнышки ржавчины на клинке, кривую заточку и грязь вокруг отверстия, в которое вставлялся хвостовик лезвия, он приметил еще в лавке. Но решил: если подточить и подчистить, то даггер[16] послужит верой и правдой.
Возможно, его хозяин погиб или заложил кинжал, да не смог выкупить обратно. Потому так задешево и отдал его пронырливый генуэзский торговец. На испанское золото потянулось из старушки Европы много всяких лихих и торговых людей, норовивших погреть руки на чужой крови. С прибывающих кораблей в Вера Крус партиями сгружали арбалеты, аркебузы, порох и прочую амуницию, другие товары, вели лошадей. Но все это не бесплатно, в помощь завоевателю, а за полновесное местное золото. История не нова, и московские купцы во время войны заламывали цены за лошадей и кольчуги для ополчения.
Мирослав вздохнул и развернул тряпицу, в которой покоился мешикский клинок из обсидиана. Придирчиво осмотрел кромку широкого листообразного лезвия, глянул темное стекло на просвет. Скрипнул острием по ногтю и скользнул ногтем по острию. Проверил, крепко ли намотана оплетка на стеклянную ручку, поковырял пальцем затвердевшую смолу, которой она была облита. Нож, при внешней неказистости, сработан был на совесть. Русич с улыбкой водрузил его на привычное место, за голенище новенького сапога, который он приобрел на выданные Ромкой из своей доли деньги.
Воин вздрогнул. Ему почудилось какое-то движение на высокой стене, тянувшейся вокруг дворца правителя Талашкалы. Часовой с обходом? Да нет, слишком юрко шастает. Птица? Великовато для птицы. Шестое или седьмое чувство, которое частенько предупреждало его об опасности, на птиц так не реагировало, даже на местных орлов, которые могли унести в поднебесье взрослую козу. Кто же тогда? Лазутчик? Враг?!
Мирослав бросился за ним. Он стрелой несся через наваленные около стены доски и каменные блоки, следуя взглядом за неясной тенью. Мышью протискивался в узкие лазы. Змеей обтекал толпящихся людей, перепрыгивал через лужи и канавы. Тень двигалась стремительно. Вот она мелькнула на фоне темнеющего неба, распласталась по камню, выжидая, пока мимо пройдут гомонящие и ржущие аки кони стражники. Просочилась сквозь балки, поддерживающие котел, где в случае осады можно было растопить смолы и вылить на супостата. Мелькнула среди зубцов и исчезла вновь.
С каждым шагом на душе у Мирослава становилось все тревожнее. В том, что это тать[17] ночной или убивец, он не сомневался, а вот звериная повадка, чутье и умение становиться почти невидимым… Такое ему доводилось видеть лишь однажды, неподалеку от персидского города Казвина, к северо-западу от которого была расположена крепость Аламут. Из нее-то и пришел один из людей тайной секты убийц, основанной Хасаном ас-Саббахом. А люди сказывали, что египетский султан Бейбарс перебил всех ассасинов триста лет тому назад. Мирослав невольно потер длинный шрам, тянущийся от левой ключицы почти до подмышки. Всех, да не всех, как оказалось.
Тень добралась до надвратной башни и юркнула в узкую для взрослого человека бойницу. От башни шел неширокий карниз, по которому можно добраться до окон покоев, отведенных капитанам. Мирослав прикинул расположение комнат и похолодел.
Выходило, что первое окно, которое встретится на пути разбойника, – в спальню доньи Марины, сидевшей там в странном заточении, к которой он уже несколько раз хотел наведаться, да все не решался. А оттуда, если пройти по длинному коридору и свернуть направо, можно попасть в отведенные им с Ромкой покои. А если прямо, то к комнатам Кортеса и других главных капитанов. Воин вполголоса выругался и прибавил ходу.
Донья Марина трепыхнулась, как птица в силке, и затихла. Надменное, покрытое мужественными шрамами лицо приблизилось и, обдавая запахом корицы, от которого теплело в животе и подкашивались ноги, зашептало стремительно прямо в изящное розовое ушко:
– Проведи меня в его спальню!
Она хотела ответить «нет», но закрывающая рот рука не дала издать ни звука.
– Проведи! – Шепот давил на перепонки и накрывал сознание серой пеленой. – Проведи меня в его спальню! Проведи-и-и-и-и-и…
Глаза проникали в душу. Змеиное шипение сверлило разум.
– Проведи-и-и-и-и…
Она словно оторвалась от земли и повисла над ней без всякой поддержки, страшный человек разжал руки. Легкий ветерок из окна повлек ее невесомое тело к двери, которая словно сама собой распахнулась. На лестницу и далее в широкий темный коридор без единого окна. Но свет ей был не нужен, через мрак ее вел горячий шепот над ухом:
– Проведи-и-и-и…
Капитан от инфантерии Рамон де Вилья не торопясь шел длинными, едва освещенными тлеющими жаровнями коридорами в свою спальню. Во всех более или менее пригодных для жизни покоях этого крыла уже расселились небогатые испанские идальго, генуэзские торговцы, монахи захудалых орденов и какие-то вовсе уж темные, хоть и благородного происхождения личности. Ему и Мирославу комнаты достались в самом дальнем коридоре, куда редко забредали слуги и приживалы, во множестве водившиеся во дворце, а испанцы вообще предпочитали не показываться.
Его нынешнее положение Ромку совсем не радовало. Разум твердил, что нужно завтра утром испросить у Кортеса разрешения немедленно отбыть на родину. Добраться до Вера Крус, сесть на самый быстрый корабль и отплыть на Кубу. Там пересесть на другой, идущий в Севилью, а оттуда незамедлительно двинуться в Москву, спасать маму из когтей Андрея. Правда, он совсем не представлял, как это сделать. Весть о том, что задание провалено, отец погиб, а разбитые испанцы снова набирают силу, вряд ли обрадует старого царедворца. Может статься, узнав, что как заложница Ромкина мать больше ничего не стоит, князь просто отпустит ее на все четыре стороны. Но может, и нет, ведь чтоб держать парня на привязи, нет крепче каната, чем сыновья любовь. Больше-то в этой жизни у него ничего не осталось. Правда, зачем он князю Андрею? Да хоть зачем, грамотку какую выкрасть или воеводу зарвавшегося подрезать. Мало ли надобностей у начальника царской секретной службы, который и в свои игры поиграть не прочь?
А может, эту королеву можно разыграть и в каких-то других комбинациях, подумал он и мысленно хлопнул себя по затылку. Ферзя. Ферзя! В шахматах самая сильная фигура называется ферзем и никак иначе.
А вдруг новости о «Ночи печали» уже дошли до Москвы и мамы нет в живых? Князь Андрей на расправу не скор, но как знать, вдруг вожжа попадет ему под… э-э… плащ? А город, отнявший у него отца, – вот он, всего в нескольких лигах, как паук раскинулся посреди озера, попирая окрестные берега лапами дамб. Опутывая страну паутиной дорог. Глотая и переваривая многочисленных людей-мушек, высасывая их кровь на жертвенных камнях… Этого паука надо убить.
Ну а потом уже и наведаться в сельцо Тушино, родовое имение князя, и поговорить по-свойски. А если с мамой что-то случилось… Ромкина рука сама нашарила на поясе рукоять кинжала. Только вот Мирослав, – обожгла мысль. Можно ли на него рассчитывать? Пойдет ли он супротив князя или, наоборот, примет его сторону? Лучше иметь во врагах сотню мешиков или десяток испанцев, чем русского воина. А ведь Ромка давно привык в трудных ситуациях полагаться на Мирослава как на себя самого. Закавыка. Нет, все же сначала Мешико, а потом как кривая вывезет. Может, его просто убьют при штурме или лихоманка скрутит и вообще ничего решать не придется, невесело улыбнулся Ромка.
Терзаемый такими мыслями, он дошел до коридора, ведущего к опочивальне. Насколько Ромка успел заметить, единственной их соседкой была донья Марина. Вопреки его представлениям о романтических отношениях (крайне, впрочем, сумбурных), она была поселена отдельно от Кортеса в высокую башню около самых ворот, где и проводила безвылазно дни и ночи с парой прислужниц. Как героиня романтических сказаний, читанных им в белокаменных палатах княжьего двора. Молодой человек как-то хотел зайти поздороваться по старой памяти, да за подготовкой к походу все было недосуг. Но вот теперь все складывалось как нельзя удачнее. Кортес занят военными приготовлениями, Мирослав, по своему обыкновению, пропадает где-то в городе. Спать не хочется, а лежать на кровати и прислушиваться к таинственным шорохам огромного дворца не хочется тем более.
Ромка почесал в затылке, припоминая, на какой развилке нужно свернуть, чтоб попасть к башне. Кажется, вот этот коридор. Длинный, без единого проблеска света. И как Кортес не постеснялся поселить туда жену? Чем она ему так насолила? Правда, говорят, в Испании у него осталась еще одна жена и теперь, прознав про подвиги мужа, хочет навестить его. Собирается в путь. Тогда с доньей Мариной следует некоторое время не встречаться, чтоб хоть вновь прибывшие не бросились в пересуды, которые, безусловно, дойдут до ушей испанской жены. Он вздохнул, все это было слишком сложно для неопытного в сердечных делах молодого человека.
Погруженный в размышления о перипетиях семейной жизни, он миновал больше половины темного коридора, когда заметил, а скорее даже почувствовал впереди какое-то движение. Крыса? Эти большие коричневые и совсем не противные в отличие от серых московских пасюков звери часто бродили по дворцу, не доставляя обитателям особых хлопот. Не похоже. Заблудившийся слуга? Почему без света? Впереди мелькнуло белое. Призрак заблудившегося и умершего от голода талашкаланца, нервно хихикнул в голове внутренний голос, а тонкие волоски на загривке встали дыбом. А что ждать от призрака? Напугает? Полетает вокруг и исчезнет? Дотронется – и смерть? Ромка сделал шаг назад. Ножны противно чиркнули по камню. Призрак громко ойкнул знакомым голосом, а ветерок, вечный обитатель пустых коридоров, донес легкий аромат резеды, перемешанный с запахом корицы, от которого дурела голова.
На скамейке, по-детски положив под голову кулак, спал замухрыжестого вида испанский гранд в потертом кожаном колете и сбитых по местным каменным дорогам сапожках. С каждым выдохом окрестности окутывал смачный перегар местного кактусового пойла.
Скамья была длиннющая, а горе-конкистадор ростом был не велик, но возлежал по самой середке, от чего слева и справа оставалось по пол-аршина свободного пространства. Русич ухватил пропойцу за ворот и без усилий сдвинул по полированному камню безвольное тело на один край. Сам устроился на другом и достал из-за пазухи сегодняшние покупки.
Первым на свет появился большой испанский кинжал с рукоятью в форме вытянутой капли, увенчанной тяжелым навершием. Мирослав попробовал крепость «рогов» гарды, крепление лезвия, покрутил на ладони, проверяя баланс. Взмахнул пару раз, привыкая.
Оружие знатное, но ухода и присмотра хорошего за ним не было. Пятнышки ржавчины на клинке, кривую заточку и грязь вокруг отверстия, в которое вставлялся хвостовик лезвия, он приметил еще в лавке. Но решил: если подточить и подчистить, то даггер[16] послужит верой и правдой.
Возможно, его хозяин погиб или заложил кинжал, да не смог выкупить обратно. Потому так задешево и отдал его пронырливый генуэзский торговец. На испанское золото потянулось из старушки Европы много всяких лихих и торговых людей, норовивших погреть руки на чужой крови. С прибывающих кораблей в Вера Крус партиями сгружали арбалеты, аркебузы, порох и прочую амуницию, другие товары, вели лошадей. Но все это не бесплатно, в помощь завоевателю, а за полновесное местное золото. История не нова, и московские купцы во время войны заламывали цены за лошадей и кольчуги для ополчения.
Мирослав вздохнул и развернул тряпицу, в которой покоился мешикский клинок из обсидиана. Придирчиво осмотрел кромку широкого листообразного лезвия, глянул темное стекло на просвет. Скрипнул острием по ногтю и скользнул ногтем по острию. Проверил, крепко ли намотана оплетка на стеклянную ручку, поковырял пальцем затвердевшую смолу, которой она была облита. Нож, при внешней неказистости, сработан был на совесть. Русич с улыбкой водрузил его на привычное место, за голенище новенького сапога, который он приобрел на выданные Ромкой из своей доли деньги.
Воин вздрогнул. Ему почудилось какое-то движение на высокой стене, тянувшейся вокруг дворца правителя Талашкалы. Часовой с обходом? Да нет, слишком юрко шастает. Птица? Великовато для птицы. Шестое или седьмое чувство, которое частенько предупреждало его об опасности, на птиц так не реагировало, даже на местных орлов, которые могли унести в поднебесье взрослую козу. Кто же тогда? Лазутчик? Враг?!
Мирослав бросился за ним. Он стрелой несся через наваленные около стены доски и каменные блоки, следуя взглядом за неясной тенью. Мышью протискивался в узкие лазы. Змеей обтекал толпящихся людей, перепрыгивал через лужи и канавы. Тень двигалась стремительно. Вот она мелькнула на фоне темнеющего неба, распласталась по камню, выжидая, пока мимо пройдут гомонящие и ржущие аки кони стражники. Просочилась сквозь балки, поддерживающие котел, где в случае осады можно было растопить смолы и вылить на супостата. Мелькнула среди зубцов и исчезла вновь.
С каждым шагом на душе у Мирослава становилось все тревожнее. В том, что это тать[17] ночной или убивец, он не сомневался, а вот звериная повадка, чутье и умение становиться почти невидимым… Такое ему доводилось видеть лишь однажды, неподалеку от персидского города Казвина, к северо-западу от которого была расположена крепость Аламут. Из нее-то и пришел один из людей тайной секты убийц, основанной Хасаном ас-Саббахом. А люди сказывали, что египетский султан Бейбарс перебил всех ассасинов триста лет тому назад. Мирослав невольно потер длинный шрам, тянущийся от левой ключицы почти до подмышки. Всех, да не всех, как оказалось.
Тень добралась до надвратной башни и юркнула в узкую для взрослого человека бойницу. От башни шел неширокий карниз, по которому можно добраться до окон покоев, отведенных капитанам. Мирослав прикинул расположение комнат и похолодел.
Выходило, что первое окно, которое встретится на пути разбойника, – в спальню доньи Марины, сидевшей там в странном заточении, к которой он уже несколько раз хотел наведаться, да все не решался. А оттуда, если пройти по длинному коридору и свернуть направо, можно попасть в отведенные им с Ромкой покои. А если прямо, то к комнатам Кортеса и других главных капитанов. Воин вполголоса выругался и прибавил ходу.
Донья Марина трепыхнулась, как птица в силке, и затихла. Надменное, покрытое мужественными шрамами лицо приблизилось и, обдавая запахом корицы, от которого теплело в животе и подкашивались ноги, зашептало стремительно прямо в изящное розовое ушко:
– Проведи меня в его спальню!
Она хотела ответить «нет», но закрывающая рот рука не дала издать ни звука.
– Проведи! – Шепот давил на перепонки и накрывал сознание серой пеленой. – Проведи меня в его спальню! Проведи-и-и-и-и-и…
Глаза проникали в душу. Змеиное шипение сверлило разум.
– Проведи-и-и-и-и…
Она словно оторвалась от земли и повисла над ней без всякой поддержки, страшный человек разжал руки. Легкий ветерок из окна повлек ее невесомое тело к двери, которая словно сама собой распахнулась. На лестницу и далее в широкий темный коридор без единого окна. Но свет ей был не нужен, через мрак ее вел горячий шепот над ухом:
– Проведи-и-и-и…
Капитан от инфантерии Рамон де Вилья не торопясь шел длинными, едва освещенными тлеющими жаровнями коридорами в свою спальню. Во всех более или менее пригодных для жизни покоях этого крыла уже расселились небогатые испанские идальго, генуэзские торговцы, монахи захудалых орденов и какие-то вовсе уж темные, хоть и благородного происхождения личности. Ему и Мирославу комнаты достались в самом дальнем коридоре, куда редко забредали слуги и приживалы, во множестве водившиеся во дворце, а испанцы вообще предпочитали не показываться.
Его нынешнее положение Ромку совсем не радовало. Разум твердил, что нужно завтра утром испросить у Кортеса разрешения немедленно отбыть на родину. Добраться до Вера Крус, сесть на самый быстрый корабль и отплыть на Кубу. Там пересесть на другой, идущий в Севилью, а оттуда незамедлительно двинуться в Москву, спасать маму из когтей Андрея. Правда, он совсем не представлял, как это сделать. Весть о том, что задание провалено, отец погиб, а разбитые испанцы снова набирают силу, вряд ли обрадует старого царедворца. Может статься, узнав, что как заложница Ромкина мать больше ничего не стоит, князь просто отпустит ее на все четыре стороны. Но может, и нет, ведь чтоб держать парня на привязи, нет крепче каната, чем сыновья любовь. Больше-то в этой жизни у него ничего не осталось. Правда, зачем он князю Андрею? Да хоть зачем, грамотку какую выкрасть или воеводу зарвавшегося подрезать. Мало ли надобностей у начальника царской секретной службы, который и в свои игры поиграть не прочь?
А может, эту королеву можно разыграть и в каких-то других комбинациях, подумал он и мысленно хлопнул себя по затылку. Ферзя. Ферзя! В шахматах самая сильная фигура называется ферзем и никак иначе.
А вдруг новости о «Ночи печали» уже дошли до Москвы и мамы нет в живых? Князь Андрей на расправу не скор, но как знать, вдруг вожжа попадет ему под… э-э… плащ? А город, отнявший у него отца, – вот он, всего в нескольких лигах, как паук раскинулся посреди озера, попирая окрестные берега лапами дамб. Опутывая страну паутиной дорог. Глотая и переваривая многочисленных людей-мушек, высасывая их кровь на жертвенных камнях… Этого паука надо убить.
Ну а потом уже и наведаться в сельцо Тушино, родовое имение князя, и поговорить по-свойски. А если с мамой что-то случилось… Ромкина рука сама нашарила на поясе рукоять кинжала. Только вот Мирослав, – обожгла мысль. Можно ли на него рассчитывать? Пойдет ли он супротив князя или, наоборот, примет его сторону? Лучше иметь во врагах сотню мешиков или десяток испанцев, чем русского воина. А ведь Ромка давно привык в трудных ситуациях полагаться на Мирослава как на себя самого. Закавыка. Нет, все же сначала Мешико, а потом как кривая вывезет. Может, его просто убьют при штурме или лихоманка скрутит и вообще ничего решать не придется, невесело улыбнулся Ромка.
Терзаемый такими мыслями, он дошел до коридора, ведущего к опочивальне. Насколько Ромка успел заметить, единственной их соседкой была донья Марина. Вопреки его представлениям о романтических отношениях (крайне, впрочем, сумбурных), она была поселена отдельно от Кортеса в высокую башню около самых ворот, где и проводила безвылазно дни и ночи с парой прислужниц. Как героиня романтических сказаний, читанных им в белокаменных палатах княжьего двора. Молодой человек как-то хотел зайти поздороваться по старой памяти, да за подготовкой к походу все было недосуг. Но вот теперь все складывалось как нельзя удачнее. Кортес занят военными приготовлениями, Мирослав, по своему обыкновению, пропадает где-то в городе. Спать не хочется, а лежать на кровати и прислушиваться к таинственным шорохам огромного дворца не хочется тем более.
Ромка почесал в затылке, припоминая, на какой развилке нужно свернуть, чтоб попасть к башне. Кажется, вот этот коридор. Длинный, без единого проблеска света. И как Кортес не постеснялся поселить туда жену? Чем она ему так насолила? Правда, говорят, в Испании у него осталась еще одна жена и теперь, прознав про подвиги мужа, хочет навестить его. Собирается в путь. Тогда с доньей Мариной следует некоторое время не встречаться, чтоб хоть вновь прибывшие не бросились в пересуды, которые, безусловно, дойдут до ушей испанской жены. Он вздохнул, все это было слишком сложно для неопытного в сердечных делах молодого человека.
Погруженный в размышления о перипетиях семейной жизни, он миновал больше половины темного коридора, когда заметил, а скорее даже почувствовал впереди какое-то движение. Крыса? Эти большие коричневые и совсем не противные в отличие от серых московских пасюков звери часто бродили по дворцу, не доставляя обитателям особых хлопот. Не похоже. Заблудившийся слуга? Почему без света? Впереди мелькнуло белое. Призрак заблудившегося и умершего от голода талашкаланца, нервно хихикнул в голове внутренний голос, а тонкие волоски на загривке встали дыбом. А что ждать от призрака? Напугает? Полетает вокруг и исчезнет? Дотронется – и смерть? Ромка сделал шаг назад. Ножны противно чиркнули по камню. Призрак громко ойкнул знакомым голосом, а ветерок, вечный обитатель пустых коридоров, донес легкий аромат резеды, перемешанный с запахом корицы, от которого дурела голова.