– Да не варварское оно совсем. Там многие грамоте обучены, счет знают. Дома строят, на кораблях эвон куда ходят. Аж до самого Царьграда.
– Это тот сеньор Олег, который правил в Киеве? – блеснул знаниями образованный де Олид. – Так он туда не красоты смотреть ходил, а вроде как город разграбил и сжег.
– Кто сжег? Русский сеньор сжег Царьград? – удивился Альварадо. – Вот это да. Уважаю!
– На Руси таких сеньоров зовут князьями.
– Знатный был боец, – поцокал языком Альварадо, интересовавшийся военной историей. – В те времена сеньорами становились не по праву наследования, а по праву силы. Кто на мечах да на копьях лучший – тот и повелитель, – пояснил он, заметив недоуменные взгляды других капитанов.
– Очень по-варварски, – протянул Лоренцо Вала с мягким итальянским акцентом.
– Очень честно, – осадил его Альварадо. – А вся ваша Флоренция…
Meca заржал, уже собравшись пройтись по нравам, царившим при флорентийском дворе.
Прекрасно понимая, в какую мишень полетят остроты грубого артиллериста и язвительного кавалериста, флорентиец стал наливаться дурной кровью.
– Сеньоры, сеньоры, – всплеснул руками рассудительный Олид. – Сегодня мы многое пережили, но эти треволнения ничто по сравнению с тем, что нам предстоит пережить завтра. Время уже приближается к полуночи, а неистовый Кортес сыграет побудку с первыми петухами, и всем нам придется являть пред солдатами свой заспанный лик.
– И то верно, – поддержал его до того молчавший Сандоваль, вообще не бойкий на язык. – Сеньоры, пойдемте спать.
Донья Марина лежала на кровати, разметав по белоснежным простыням темные, чернее ночи, волосы. В дурном тягучем сне виделись ей то страшное перекошенное лицо убийцы, которое звало ее в какие-то дальние закоулки памяти, то льдисто-голубые глаза русского богатыря, появившегося в последний момент и спасшего всех от неминуемой гибели… То черные усики, намечающиеся над верхней губой молодого человека, бесстрашно кинувшегося ей на помощь. И в этот сон еще одной, незаметной черной нитью вплелся скрип отворяемого окна, трепет занавесок и темный силуэт, бесшумно проскользнувший к выходу.
Ромка возвращался в опочивальню в приподнятом настроении. Еще бы, не каждый день оказываешься героем и спасителем чуть не самого капитан-генерала. О том, что по большому счету всех спас Мирослав, как-то забыли, – ну конечно, какой благородный дон обращает внимание на слугу? Молодого человека больше озадачивало, что воин, убежавший ловить ночного татя, до сих пор не вернулся, но и тревожиться о нем не стоило. Если кто и мог постоять за себя, то, конечно, Мирослав. Капитан от инфантерии с каждым шагом все тверже шагал по закоулкам дворца, казавшимся теперь вовсе не такими уж мрачными, и что-то насвистывал, прищелкивая пальцами, как кастаньетами. А когда оказался на том месте, где они схватились с убийцей, то даже попытался изобразить танцевальную фигуру алеманды, но сапог с чужой ноги скрипнул подошвой и чуть не уронил «героя дня» лицом в пол. Ступня втиснулась в узковатую колодку сапога, но сползло голенище. Чертыхнувшись и мелко перекрестив рот, нагнулся, ухватил за отворот и потянул.
Молодому человеку показалось, что где-то вдалеке, на самом краю зрения, промелькнула серая, почти неразличимая на сером тень. Неужели опять, холодея подумал Ромка. Или просто дурная кровь в голову бросилась? А если он не ушел? А если обманул Мирослава, а паче того, убил? И вернулся? Снова через спальню доньи Марины?
Ромка медленно, нарочито медленно поправил сапог, вытянул из ножен шпагу и обратившись в слух, на носочках двинулся за тенью.
Дежурившие у дверей талашкаланские воины даже не успели вскочить на ноги, когда мимо них пронесся странноватый слуга. Глаза его горели холодной яростью, рука сжимала изогнутую, сверкающую заточкой полоску так любимого teules железа. Сапоги промокли насквозь и при каждом шаге взрывались снопом брызг. Он стрелой взмыл по лестнице. С грохотом распахнул дверь и исчез в темной пасти коридора. Талашкаланцы даже не успели его окликнуть.
Прихватив саблю под мышку, чтоб не поранить кого ненароком, Мирослав влетел в коридор. Как ветер сквозь тростник, пронесся он мимо слуг, толпившихся в огромном зале при входе. Ввинтился в один из широких коридоров, молясь на зоркий глаз и хорошую память, свернул в боковое ответвление, потом еще в одно и оказался в маленьком круглом зале, откуда дюжина крепких дверей вела в опочивальни особо приближенных к Кортесу капитанов. Убийца был тут. Он стоял, замерев возле помеченной золотой короной двери, положив руку на ручку в виде лапы орла, сжимающей круглый шар, и прислушивался. То ли к тому, что происходит за дверью, то ли…
Прежде чем Мирослав успел ступить в зал, из бокового коридора вылетел Ромка. С львиным рыком навалился он на убийцу, целя в голову латунным яблоком навершия шпаги. По голове не попал, но угодил в плечо. То хрустнуло. Правая рука убийцы повисла плетью. Нож мешика блеснул акульими зубами на каменном полу. Вот и славно, думал Мирослав, взмывая в воздух с двух ног и занося саблю. Главное – Ромку не зацепить. Через секунду он погрузился в мешанину рук, ног, пальцев, ногтей, зубов, и где-то далеко-далеко от его поглощенного битвой сознания застучали о стены распахиваемые двери спален…
Глава пятая
– Это тот сеньор Олег, который правил в Киеве? – блеснул знаниями образованный де Олид. – Так он туда не красоты смотреть ходил, а вроде как город разграбил и сжег.
– Кто сжег? Русский сеньор сжег Царьград? – удивился Альварадо. – Вот это да. Уважаю!
– На Руси таких сеньоров зовут князьями.
– Знатный был боец, – поцокал языком Альварадо, интересовавшийся военной историей. – В те времена сеньорами становились не по праву наследования, а по праву силы. Кто на мечах да на копьях лучший – тот и повелитель, – пояснил он, заметив недоуменные взгляды других капитанов.
– Очень по-варварски, – протянул Лоренцо Вала с мягким итальянским акцентом.
– Очень честно, – осадил его Альварадо. – А вся ваша Флоренция…
Meca заржал, уже собравшись пройтись по нравам, царившим при флорентийском дворе.
Прекрасно понимая, в какую мишень полетят остроты грубого артиллериста и язвительного кавалериста, флорентиец стал наливаться дурной кровью.
– Сеньоры, сеньоры, – всплеснул руками рассудительный Олид. – Сегодня мы многое пережили, но эти треволнения ничто по сравнению с тем, что нам предстоит пережить завтра. Время уже приближается к полуночи, а неистовый Кортес сыграет побудку с первыми петухами, и всем нам придется являть пред солдатами свой заспанный лик.
– И то верно, – поддержал его до того молчавший Сандоваль, вообще не бойкий на язык. – Сеньоры, пойдемте спать.
Донья Марина лежала на кровати, разметав по белоснежным простыням темные, чернее ночи, волосы. В дурном тягучем сне виделись ей то страшное перекошенное лицо убийцы, которое звало ее в какие-то дальние закоулки памяти, то льдисто-голубые глаза русского богатыря, появившегося в последний момент и спасшего всех от неминуемой гибели… То черные усики, намечающиеся над верхней губой молодого человека, бесстрашно кинувшегося ей на помощь. И в этот сон еще одной, незаметной черной нитью вплелся скрип отворяемого окна, трепет занавесок и темный силуэт, бесшумно проскользнувший к выходу.
Ромка возвращался в опочивальню в приподнятом настроении. Еще бы, не каждый день оказываешься героем и спасителем чуть не самого капитан-генерала. О том, что по большому счету всех спас Мирослав, как-то забыли, – ну конечно, какой благородный дон обращает внимание на слугу? Молодого человека больше озадачивало, что воин, убежавший ловить ночного татя, до сих пор не вернулся, но и тревожиться о нем не стоило. Если кто и мог постоять за себя, то, конечно, Мирослав. Капитан от инфантерии с каждым шагом все тверже шагал по закоулкам дворца, казавшимся теперь вовсе не такими уж мрачными, и что-то насвистывал, прищелкивая пальцами, как кастаньетами. А когда оказался на том месте, где они схватились с убийцей, то даже попытался изобразить танцевальную фигуру алеманды, но сапог с чужой ноги скрипнул подошвой и чуть не уронил «героя дня» лицом в пол. Ступня втиснулась в узковатую колодку сапога, но сползло голенище. Чертыхнувшись и мелко перекрестив рот, нагнулся, ухватил за отворот и потянул.
Молодому человеку показалось, что где-то вдалеке, на самом краю зрения, промелькнула серая, почти неразличимая на сером тень. Неужели опять, холодея подумал Ромка. Или просто дурная кровь в голову бросилась? А если он не ушел? А если обманул Мирослава, а паче того, убил? И вернулся? Снова через спальню доньи Марины?
Ромка медленно, нарочито медленно поправил сапог, вытянул из ножен шпагу и обратившись в слух, на носочках двинулся за тенью.
Дежурившие у дверей талашкаланские воины даже не успели вскочить на ноги, когда мимо них пронесся странноватый слуга. Глаза его горели холодной яростью, рука сжимала изогнутую, сверкающую заточкой полоску так любимого teules железа. Сапоги промокли насквозь и при каждом шаге взрывались снопом брызг. Он стрелой взмыл по лестнице. С грохотом распахнул дверь и исчез в темной пасти коридора. Талашкаланцы даже не успели его окликнуть.
Прихватив саблю под мышку, чтоб не поранить кого ненароком, Мирослав влетел в коридор. Как ветер сквозь тростник, пронесся он мимо слуг, толпившихся в огромном зале при входе. Ввинтился в один из широких коридоров, молясь на зоркий глаз и хорошую память, свернул в боковое ответвление, потом еще в одно и оказался в маленьком круглом зале, откуда дюжина крепких дверей вела в опочивальни особо приближенных к Кортесу капитанов. Убийца был тут. Он стоял, замерев возле помеченной золотой короной двери, положив руку на ручку в виде лапы орла, сжимающей круглый шар, и прислушивался. То ли к тому, что происходит за дверью, то ли…
Прежде чем Мирослав успел ступить в зал, из бокового коридора вылетел Ромка. С львиным рыком навалился он на убийцу, целя в голову латунным яблоком навершия шпаги. По голове не попал, но угодил в плечо. То хрустнуло. Правая рука убийцы повисла плетью. Нож мешика блеснул акульими зубами на каменном полу. Вот и славно, думал Мирослав, взмывая в воздух с двух ног и занося саблю. Главное – Ромку не зацепить. Через секунду он погрузился в мешанину рук, ног, пальцев, ногтей, зубов, и где-то далеко-далеко от его поглощенного битвой сознания застучали о стены распахиваемые двери спален…
Глава пятая
Заливистая трель побудки ветром сдула тяжелую дрему, окутавшую второй месяц живущий на осадном положении город. По коридорам застучали босые пятки слуг. Загрохотали сапоги конкистадоров, забряцало оружие, потянуло ароматным дымком от пекарен и жаровен. На вершинах храмов papas[22] завели свои заунывные песни, перекрикиваясь, как чайки на скалах.
Ромка нехотя разлепил глаза и потянулся. Саднили многочисленные порезы, ссадины, синяки и даже укусы, оставленные на его теле ночным гостем. Если б не Мирослав… Молодой человек оглядел скромно обставленную комнату и, как водится, не обнаружил мнимого слуги. Даже простыни на тюфяке не смяты. Приходил ли ночевать или опять где-то пропадал до первых петухов? Скинув ноги с невысокой кровати местной работы, Ромка снял со спинки резного испанского стула панталоны, растянул на руке, осматривая многочисленные дыры и прикидывая, не будет ли срам светиться в прорехи. Вздохнул – штопать все равно некогда, натянул на длинные, мускулистые ноги. Сноровисто намотал белые портянки, нарезанные вечером из чистого полотенца, и сапоги. Притопнул, чтоб сели по ноге, и обернулся к зеркалу.
Хорош, нечего сказать. Все тело в шрамах и царапинах, частью подсохших, частью совсем свежих, закровенят, только тронь. Над бровью глубокий порез, под глазом такой синяк, что аж нос на сторону смотрит. Волосы сгнившей паклей торчат в разные стороны.
Он вздохнул и плеснул на ладонь воды из заботливо оставленного на столике кувшина, расчесался влажной пятерней. Обтер лицо. Набрал в рот тепловатой воды и погонял ее от щеки к щеке. Сплюнул за окно коричневую тягучую слюну, вместе с железистым вкусом крови, натекшей за ночь из-под расшатанных зубов. Накинул на голое тело снежно-белую рубашку. Кривясь от боли, затянул ремешки панциря и прицепил шпагу. Теперь и в приличное общество не стыдно. Снял с вбитого в стену гвоздя морион и отправился на сбор.
В зале творилось неладное. По правую руку от входа столпились бывшие капитаны Нарваэса. Они старались сохранить гордый и независимый вид, но это им удавалось не очень хорошо под тяжелыми взглядами солдат и офицеров «первого призыва», сгрудившихся у левой стены почти в боевом порядке. Между двумя группами ощутимо нарастало напряжение предстоящей схватки. Ромка не размышляя положил руку на эфес шпаги и шагнул налево, встав плечом к плечу с Кристобалем де Олидом. Тот сдержанно кивнул, не отводя взгляда от противников.
– Что тут у вас происходит? – спросил Ромка одними губами, не поворачивая головы.
– Похоже, бунт! – ответил тот шепотом. – Альварадо ушел за подмогой.
Капитан-генерал, сидящий за столом меж двух готовых сцепиться групп, поднял глаза от очередного письма императору.
– Я обещал вам возвращение на родину, как только наступят более мирные времена. И я выполняю это обещание. Прошу только об одном: сие письмо, – он протянул предводителю мятежников свиток с небольшой личной печатью на сургуче, – переправьте моей жене, Каталине Хуарес Ла Маркайде в Севилью. А сие, – вложил он в ладонь одного из возвращенцев почти точную копию первого, – брату жены Хуану Хуаресу, который, по моим сведениям, сейчас пребывает на острове Куба. А вот эту реляцию, – он помахал в воздухе свитком с не просохшими еще чернилами, – передадите управляющему города Вера Крус адмиралу Педро Кабальеро. Он выделит вам корабль, провианта на неделю, – и в добрый путь. Не смею задерживать.
Предводитель восставших пытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он лишь шевельнул рукой, то ли прощаясь, то ли отмахиваясь, и, не поклонившись, вышел. За ним гуськом потянулись остальные.
Ромка облегченно убрал руку с эфеса:
– Чего это они?
– Понятия не имею, – рассудительно ответил Олид. – Недовольны были, конечно. Но вели себя тихо, а тут будто черти вселились. И говорят странно, будто с чужих слов. Да ладно. Дело прошлое.
Когда в зале остались только старые проверенные бойцы, к капитан-генералу подступил Гонсало де Сандоваль.
– Любезный сеньор, каковы причины такого поступка? Ведь тем самым мы ослабляем свою и так невеликую армию!
– Смертельно мне надоела возня с ними, – ответил Кортес. – К военному делу они мало пригодны, трусливы и, боюсь, могут предать нас в любой момент. Так лучше остаться одним, нежели в дрянной компании.
– И то верно, – согласился Сандоваль. – Что же мы будем делать теперь?
– Сначала я хочу попрощаться с друзьями, – грустно склонил голову Кортес. – Полночи мы проговорили с сеньором де Ордасом. – Он взмахнул рукой в сторону старого израненного капитана, который в последнее время словно прирос к стулу. – Местная погода совсем неблагоприятно сказывается на его ранах, поэтому я попросил его отправиться в Испанию и выполнить там для меня несколько поручений. С ним поедет Алонсо де Мендоса.
Ромка удивился: сеньор Мендоса славился змеиной изворотливостью и каменной твердостью торгашеской души. Но сути поручения капитан-генерал не открыл, да и молодому человеку было не до того. Под барабанный бой на колени де Ордасу положили флаг конкисты. Четыре рослых талашкаланца подняли резной стул старого воина и медленно понесли по проходу. Ромка выдернул из ножен шпагу и поднял ее вверх, салютуя боевому товарищу, который, один из немногих, живым и с честью покидал свое место в строю. Несмотря на то что в уголке глаза набухала предательская влага, губы молодого человека сами растягивались в доброй прощальной улыбке. Рядом сквозь всхлипывания лыбился впечатлительный Альварадо. За его спиной переминались с ноги на ногу полдюжины приведенных им стрелков.
Третье поручение, с коим Кортес отсылал на Санто Доминго Алонсо де Авилу и Франсиско Альвареса Чико, прошло совсем незамеченным в буре воспоминаний и объятий, охвативших рыцарей после торжественного прощания с боевым товарищем. А меж тем им было поручено известить находящуюся там Королевскую аудьенсию о всем происходящем, дабы она могла заступиться за конкистадоров в деле Нарваэса, и получить от нее одобрение насчет рабства и клеймения восставших и мятежников. Дону Авиле под расписку были вручены два мешка золота, которое вряд ли когда-либо увидит кто-то из королевских персепторов[23]. Таким образом, с внутренними делами было покончено, остались дела внешние.
Кортес достал из раструба потертой кожаной перчатки платок и, подойдя к окну, несколько раз махнул им вверх-вниз. Во дворе запели испанские рожки. Раздались свистки талашкаланских командиров, призывающих своих воинов на построение, заскрипели колеса фальконетов и подвод. Раздался топот бессчетного количества ног.
Ромка нехотя разлепил глаза и потянулся. Саднили многочисленные порезы, ссадины, синяки и даже укусы, оставленные на его теле ночным гостем. Если б не Мирослав… Молодой человек оглядел скромно обставленную комнату и, как водится, не обнаружил мнимого слуги. Даже простыни на тюфяке не смяты. Приходил ли ночевать или опять где-то пропадал до первых петухов? Скинув ноги с невысокой кровати местной работы, Ромка снял со спинки резного испанского стула панталоны, растянул на руке, осматривая многочисленные дыры и прикидывая, не будет ли срам светиться в прорехи. Вздохнул – штопать все равно некогда, натянул на длинные, мускулистые ноги. Сноровисто намотал белые портянки, нарезанные вечером из чистого полотенца, и сапоги. Притопнул, чтоб сели по ноге, и обернулся к зеркалу.
Хорош, нечего сказать. Все тело в шрамах и царапинах, частью подсохших, частью совсем свежих, закровенят, только тронь. Над бровью глубокий порез, под глазом такой синяк, что аж нос на сторону смотрит. Волосы сгнившей паклей торчат в разные стороны.
Он вздохнул и плеснул на ладонь воды из заботливо оставленного на столике кувшина, расчесался влажной пятерней. Обтер лицо. Набрал в рот тепловатой воды и погонял ее от щеки к щеке. Сплюнул за окно коричневую тягучую слюну, вместе с железистым вкусом крови, натекшей за ночь из-под расшатанных зубов. Накинул на голое тело снежно-белую рубашку. Кривясь от боли, затянул ремешки панциря и прицепил шпагу. Теперь и в приличное общество не стыдно. Снял с вбитого в стену гвоздя морион и отправился на сбор.
В зале творилось неладное. По правую руку от входа столпились бывшие капитаны Нарваэса. Они старались сохранить гордый и независимый вид, но это им удавалось не очень хорошо под тяжелыми взглядами солдат и офицеров «первого призыва», сгрудившихся у левой стены почти в боевом порядке. Между двумя группами ощутимо нарастало напряжение предстоящей схватки. Ромка не размышляя положил руку на эфес шпаги и шагнул налево, встав плечом к плечу с Кристобалем де Олидом. Тот сдержанно кивнул, не отводя взгляда от противников.
– Что тут у вас происходит? – спросил Ромка одними губами, не поворачивая головы.
– Похоже, бунт! – ответил тот шепотом. – Альварадо ушел за подмогой.
Капитан-генерал, сидящий за столом меж двух готовых сцепиться групп, поднял глаза от очередного письма императору.
– Я обещал вам возвращение на родину, как только наступят более мирные времена. И я выполняю это обещание. Прошу только об одном: сие письмо, – он протянул предводителю мятежников свиток с небольшой личной печатью на сургуче, – переправьте моей жене, Каталине Хуарес Ла Маркайде в Севилью. А сие, – вложил он в ладонь одного из возвращенцев почти точную копию первого, – брату жены Хуану Хуаресу, который, по моим сведениям, сейчас пребывает на острове Куба. А вот эту реляцию, – он помахал в воздухе свитком с не просохшими еще чернилами, – передадите управляющему города Вера Крус адмиралу Педро Кабальеро. Он выделит вам корабль, провианта на неделю, – и в добрый путь. Не смею задерживать.
Предводитель восставших пытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он лишь шевельнул рукой, то ли прощаясь, то ли отмахиваясь, и, не поклонившись, вышел. За ним гуськом потянулись остальные.
Ромка облегченно убрал руку с эфеса:
– Чего это они?
– Понятия не имею, – рассудительно ответил Олид. – Недовольны были, конечно. Но вели себя тихо, а тут будто черти вселились. И говорят странно, будто с чужих слов. Да ладно. Дело прошлое.
Когда в зале остались только старые проверенные бойцы, к капитан-генералу подступил Гонсало де Сандоваль.
– Любезный сеньор, каковы причины такого поступка? Ведь тем самым мы ослабляем свою и так невеликую армию!
– Смертельно мне надоела возня с ними, – ответил Кортес. – К военному делу они мало пригодны, трусливы и, боюсь, могут предать нас в любой момент. Так лучше остаться одним, нежели в дрянной компании.
– И то верно, – согласился Сандоваль. – Что же мы будем делать теперь?
– Сначала я хочу попрощаться с друзьями, – грустно склонил голову Кортес. – Полночи мы проговорили с сеньором де Ордасом. – Он взмахнул рукой в сторону старого израненного капитана, который в последнее время словно прирос к стулу. – Местная погода совсем неблагоприятно сказывается на его ранах, поэтому я попросил его отправиться в Испанию и выполнить там для меня несколько поручений. С ним поедет Алонсо де Мендоса.
Ромка удивился: сеньор Мендоса славился змеиной изворотливостью и каменной твердостью торгашеской души. Но сути поручения капитан-генерал не открыл, да и молодому человеку было не до того. Под барабанный бой на колени де Ордасу положили флаг конкисты. Четыре рослых талашкаланца подняли резной стул старого воина и медленно понесли по проходу. Ромка выдернул из ножен шпагу и поднял ее вверх, салютуя боевому товарищу, который, один из немногих, живым и с честью покидал свое место в строю. Несмотря на то что в уголке глаза набухала предательская влага, губы молодого человека сами растягивались в доброй прощальной улыбке. Рядом сквозь всхлипывания лыбился впечатлительный Альварадо. За его спиной переминались с ноги на ногу полдюжины приведенных им стрелков.
Третье поручение, с коим Кортес отсылал на Санто Доминго Алонсо де Авилу и Франсиско Альвареса Чико, прошло совсем незамеченным в буре воспоминаний и объятий, охвативших рыцарей после торжественного прощания с боевым товарищем. А меж тем им было поручено известить находящуюся там Королевскую аудьенсию о всем происходящем, дабы она могла заступиться за конкистадоров в деле Нарваэса, и получить от нее одобрение насчет рабства и клеймения восставших и мятежников. Дону Авиле под расписку были вручены два мешка золота, которое вряд ли когда-либо увидит кто-то из королевских персепторов[23]. Таким образом, с внутренними делами было покончено, остались дела внешние.
Кортес достал из раструба потертой кожаной перчатки платок и, подойдя к окну, несколько раз махнул им вверх-вниз. Во дворе запели испанские рожки. Раздались свистки талашкаланских командиров, призывающих своих воинов на построение, заскрипели колеса фальконетов и подвод. Раздался топот бессчетного количества ног.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента