Страница:
– Брось, государь. Это вопрос решенный, тут только время потребно. Через сто лет об этих городах и о мелочи всякой европейской, норовящей Русь на куски порвать, и памяти не останется. А княжество великое московское, царство русское в веках стоять будет.
– И то верно, – улыбнулся государь. – Ладно, мне в кремль пора. Дела. А ты, княже, считай, что на это дело мое согласие получил.
Царь развернулся и, опираясь на резной посох, отправился к свите, стоящей поодаль.
«Ох, устал Василий, совсем стариком сделался, – подумал князь. – А ведь ему еще и тридцати нет. Да легко ли такую страну, такой крест на себе нести, добиваться единовластия, упразднять уделы, подводить вольнодумных князей под единый закон. Аукнется ему это черной немочью. Ох аукнется. Впрочем, не стоит печалиться о том, что еще не случилось».
Князь еще раз взглянул вслед царю и неторопливо побрел к приземистым постройкам, стоящим в сотне шагов. Проходя мимо полянки, где один из его орлов показывал молодняку, как надо работать с засапожным ножом, он приостановился, невольно залюбовавшись. В одном длинном плавном движении воин умудрялся подкатиться под выставленное копье, выдернуть из-за голенища клинок, вспороть чучело через пуп так, что солома летела во все стороны, и выйти в боевую стойку за спиной предполагаемо-умирающего противника. Попытки молодых повторить такое заканчивались в лучшем случае ударом головой в столб, на котором висел мешок, в худшем – резаными пальцами.
Чуть поодаль одинокий стрелок тренировался с большим генуэзским арбалетом. Крепкой рукой с посеченными тетивой пальцами он растягивал воловьи жилы, накидывая их на собачку спускового крючка, накладывал короткую толстую стрелу, вскидывал и отправлял болт точно в центр кольца, свернутого из соломенного жгута. На все про все у него уходили считанные секунды.
Парни с гиканьем и веселым матерком учились брать приступом крепостную стену высотой локтей в двадцать. Они бросали крюки, приставляли лестницы, уворачивались от небольших мешков с песком, сбрасываемых на них сверху дюжими молодцами, изображавшими защитников. Две попытки провалились с треском, в третий раз один удалец таки сумел, раскачавшись на веревке как заморская обезьяна, проскочить за зубцы. Защитники скрутили его и на раз-два-три выбросили обратно. Грохнув костями, он покатился по земле, снова вскочил на ноги и бросился на лестницу. Князь повнимательнее пригляделся к парню, запоминая ретивого бойца.
Проштрафившиеся вояки чистили лошадей у пруда. Кобылы, специально приученные к грохоту бомбард и пищалей, безучастно обирали мягкими губами короткую жесткую траву, а парни брызгали друг на друга из деревянных ведер холодной водой и ржали, как отсутствующие здесь жеребцы.
«Ну вот и добрел», – тяжело вздохнул князь, остановившись на пороге основательной избы. Разговор, предстоявший ему сейчас, был гораздо труднее, чем беседа с государем всея Руси. Игра, которую он собирался провести по обоим берегам Атлантики, была продумана задолго до того, как ее представили на царский суд – дуракам и монархам полдела не кажут.
Теперь, когда величайшее соизволение получено, пришло время поговорить с двумя людьми, которые должны стать непосредственными исполнителями всего дела. Конечно, он мог просто отдать приказ, но… Здесь одним приказом не обойтись, надо быть уверенным в том, что посланцы, оторванные от родной земли и его отеческого надзора, живота не пощадят, но все сделают как должно.
За паренька князь был почти спокоен. Тому предстояло отправиться в далекие теплые страны на поиски отца, с которым он был разлучен почти семь лет. Не то что согласится – бегом побежит. А вот Мирослав… Тут князь не был уверен, но иной кандидатуры, увы, не видел.
Не из-за сообразительности – встречались ему люди и поумнее. И не из-за верности. Были люди и вернее. Не из-за силы. Встречались бойцы и покруче. Даже не из-за фантастической везучести. Просто никто, кроме Мирослава, не обладал всеми этими качествами одновременно. Только он мог провести горячего юнца через все возможные беды, направить, подсказать, оберечь.
Собственно, проблема была только в том, что юношу нужно отправлять в Новую Испанию под видом молодого господина, а Мирослава – в качестве слуги. Но как ему такое сказать? Как убедить добровольно принять на себя эту роль, унизительную по представлению князя? Ведь он герой, пусть и никому неизвестный.
Совсем недавно Мирослав в одиночку пробрался в осажденный Смоленск, подорвал запасы пороха и проделал в крепостной стене пролом, через который стрельцы московского князя наконец-то смогли ворваться на узкие улицы города. Незадолго до этого он тайно проник в палаты князя литовского Александра, возомнившего себя королем. Через три дня новоявленного короля уже отпевали в кафедральном костеле Вильно, у подножья Замковой горы. А еще чуть раньше смог… Нет, князь не настолько знал своего человека, чтобы найти верные слова. Лучше всех, но все же не настолько хорошо.
Он отпустил грубо вытесанную дверную ручку, наскоро приколоченную к тяжелой двери. Может, не сегодня, может, в другой день?..
– Заходи, князь, что у порога топтаться? – раздался изнутри густой спокойный голос.
Как услышал? Князь мелко перекрестил живот и потянул на себя тяжелую дверь. Внутри царил сумрак, прорезаемый лишь светом лучины, укрепленной в витом поставце, да огоньком лампадки под иконой Николая Чудотворца, святого, считающегося покровителем мореходов. Скорее всего, этот светловолосый кряжистый человек был из архангельских мужиков, выросших на студеном море, с малолетства умеющих обращаться с корабельной снастью и вычислять путь по звездам, что в грядущем могло оказаться очень кстати. Хотя имя его было скорее южное, балканское.
Хозяин иконы сидел за грубо сколоченным столом и занимался сугубо мирным делом – латал порвавшийся ворот рубахи суровыми нитками. Через край. Его крепкие ладони с длинными пальцами почти квадратного сечения управлялись со швейными принадлежностями не менее ловко, чем с саблей и уздой.
Мирослав кивнул на скамью – садись, мол. Тот осторожно, стараясь не занозить зад, пристроился на уголок грубо сработанной лавки, посидел, помолчал, собираясь с мыслями.
Мирослав совсем не собирался помогать ему начать беседу. Он посмотрел на терзания князя холодными как льдинки глазами, скусил нитку, аккуратно обмотал ее вокруг кончика толстой иглы и засунул куда-то в сапог – извечные солдатские закрома, натянул рубаху на торс, перевитый канатами мускулов, и положил руки на стол.
Князь заерзал по скамейке, растеряв все слова, заготовленные по дороге.
– Что, князь, будешь лавку задом протирать? – сжалился воин. – Или о деле поговорим?
– Задание для тебя есть. Серьезное.
Мирослав едва заметно кивнул, – мол, а когда оно несерьезное было?! – но слова не вымолвил.
Князь несколько секунд подождал вопроса, не дождавшись, продолжил:
– Нужен человек, который отправится в дальние края.
Снова никакой реакции. Мирослав смотрел спокойно и сосредоточенно, но без любопытства. Царедворец ощутил болезненный укол зависти. Он всегда мечтал научиться, как Мирослав, держаться спокойно, но без мрачности, и говорить убедительно, но без угрозы. Кое в чем князь преуспел, но до молчаливого северянина ему было далеко.
– За море. – Князь бросил на стол последний козырь.
– Куда? К османам? Или в Крым, к Магмет-Гирею? – В глазах воина вспыхнул огонек.
– К Магмет-Гирею оно бы, конечно, неплохо. – Князь задумчиво потеребил небольшую окладистую бородку беспалой рукой. – Да он нам пока нужен. Но придет время…
– Я подожду, – сказал Мирослав, и от его слов повеяло таким холодом, что князю захотелось поплотнее запахнуть кафтан.
– Если до того, как ты воротишься, его никто не… устранит, – князь не раз приказывал убивать, да, что греха таить, и сам, бывало, окроплял руки красненьким, но слово «убийство» на дух не выносил. Предпочитал говорить окольно: «устранение», «ликвидация», или что-нибудь в этом духе, – или он сам не сдохнет от возлияний и слабости к женскому полу, тебе поручу.
Мирослав молча кивнул, снова уйдя в раковину вежливого внимания.
– А пока нужно мне, чтоб ты в Новую Испанию сплавал. Слыхал про такую?
Мирослав снова кивнул. Обычно немногословный воин сегодня был как-то особенно молчалив, но князю показалось, что промелькнуло в его льдистых глазах что-то такое… Искра интереса?
– Там ничего серьезного делать не надо, только найти человека и доставить ему послание. Потереться там пару дней, посмотреть, как он себя поведет. Если глупить не начнет, то на первом же корабле домой. Ну а если начнет, тогда по обстоятельствам. Либо пугнуть, либо…
Мирослав снова кивнул, но не проронил ни звука. Князь усилием воли подавил в себе гнев и украдкой почесал вспотевший пах. Предстояло перейти к самому сложному.
– Но отправишься ты не один.
Мирослав вскинул бровь. Он привык все делать сам, ни на кого не надеясь и ни за кого не отвечая.
– Ты же гишпанскому не обучен? Знаю, что нет, а в таком путешествии без толмача никак. Если до Кадиса или Севильи ты доберешься, то как на корабль наниматься? Как о человеке искомом говорить? То-то. Вот и дам я тебе в попутчики отрока из тех краев. Он горячий, но сообразительный. Кстати, он часть послания и есть, поскольку человеку тому сыном приходится и сам захочет родителя повидать, потому отлынивать не будет. Тебе только присмотреть надобно, чтоб паренек не натворил чего по горячности.
Мирослав шевельнул бровью. Мол, надо присмотреть – так и присмотрим.
– Только вот есть одна закавыка. – Он взглянул на Мирослава, но тот упрямо молчал. – Придется тебе побыть его слугой. Мальца нарядим доном испанским, а ты при нем будешь диким зверем с востока. Разговоров заводить не надо, да и кто на слуг смотрит.
Князь ожидал гнева, ярости, но Мирослав отнесся к этому очень спокойно.
– За окиян, значит? Это ж будет подале, чем Афанасий Никитин хаживал, за три моря-то. Я его записки читал недавно. Вот это жизнь. А я вот моря уже лет десять не видел, только лужу эту варяжскую мелкую. Да озера – Чудское да Ладогу. Хоть и края не видать, и бури там бывают, а все не то, – и умолк, будто израсходовав весь запас слов, отпущенный ему на этот день.
– А слугой-то? – не унимался князь, он все никак не мог поверить. – Слугой-то как? Пойдешь?
– Чего не пойти? Пойду. Гордыня – не мой грех.
– Вот и ладненько, – облегченно воздохнул князь и вновь почесал под столом употевший пах. – Тогда, наверное, надо тебе со своим попутчиком познакомиться. У тебя дела есть тут какие?
Мирослав отрицательно мотнул головой.
– Тогда собирайся и часика через два-три приезжай в хоромы мои, что в Тушино. Дорогу не забыл, чай?
Мирослав кивнул.
– Ну, до встречи.
Князь вышел под неяркое октябрьское солнце и утер лоб платком, на котором были вышиты красный петух и затейливый вензель. Он приказал маячившему невдалеке конюху отвязывать лошадей и идти следом. Ему хотелось немного прогуляться, развеяться.
Он шел неторопливо, втягивая носом холодный ветерок с кислым привкусом горелого пороха, прислушивался к звяканью стали о сталь, к азартным выкрикам и далеким выстрелам. Гомон военного лагеря звучал для него слаще музыки, стука чарок и звона червонных монет.
Князь Андрей Тушин с младых ногтей стремился к ратным подвигам, но, не обладая от природы богатырской силой и ловкостью, не смог пройти испытание и попасть в царскую дружину. Судьба командира городского ополчения не привлекала честолюбивого отрока, поэтому он выбрал службу не такую почетную, но гораздо более трудную и иногда куда как более опасную. Иоанн Третий, отец нынешнего государя, приметил вострого умом Андрейку и сделал его сначала своим поверенным, а потом допустил к самостоятельным делам. Молодой князь ходил в составе посольства в Константинополь, а в Венецию ехал уже его главой.
Именно он, князь Андрей, а не Василий Холмский, не Даниил Щеня, не Яков Захарьевич принимал из слабеющей десницы Иоанна завещание, в котором тот передавал престол сыну Василию, а не внуку Дмитрию, как того хотели многие. Именно он, князь Андрей, вел Дмитрия в темницу, именно он забирал тело отрока из холодного подземелья. Именно он был распорядителем на его похоронах.
Эх, дела, дела… А ведь случись что с Василием – князь с грустью вспомнил сгорбленную спину государя, – сторонники Дмитрия ему все припомнят, да и другие многие.
Он оглянулся на двух охранителей, привычно маячивших в некотором отдалении. Ох и дожил. Понятно, что на такой службе, как у него, нельзя никому на мозоль не наступить, и все же. И все же…
Ох ты. Князь и не заметил, как отмахал пять верст. Вот уже и родовое гнездо. Тушино – деревня о сорока дворах. Усадьба обнесена каменной стеной, поверху гвозди понатыканы остриями вверх. Ворота – не деревянная труха, а бронзовые, в три вершка толщиной. Дорого, но он мог себе это позволить. Каждую створку не ковали, а отливали в земляной форме, как церковный колокол. По образу и подобию ворот новгородского Софийского собора, вывезенных Иоанном из мятежного города и ржавеющих где-то в закоулках кремля. Крепили эти створки на стальные петли дамасской работы. Ни тараном, ни ядром такие не взять. Двое сторожей в караулке все время торчат, в гнезде смотровом один с пищалью, двое в сени на ночь приходят. Внутри на цепи псы натасканные. Да деревенским всем наказ дан в било стучать, если кто незнакомый ночью подойдет.
Мужчина вздохнул. Еще совсем недавно мысли о подметных письмах, охранных грамотах, тайных многоходовых интригах и смертоубийствах в темных дворцовых коридорах вселяли в него силу и энергию. Даже опасность быть отравленным или зарезанным в своей постели его только бодрила так, что хоть горы сворачивай. А сейчас, несмотря на размах задуманного, он не чувствовал ничего, кроме темной усталости и глухого недовольства. Может, пора о наследнике своих тайных дел подумать?
Не поднимая головы, прошел он сквозь распахнутые ворота.
«А может, и правда, Ромка? – думал князь, обходя огромного куцехвостого неаполитанского мастифа, храпящего прямо в грязи. – Отрок смышленый, уже многие науки постиг, два языка знает, третий учит. Ловок как бес, так что драться научится. Кудри черные, с лица чист и красен. Чуть подрастет, ни одна красавица не устоит перед его осадой, а в нашем деле такая способность едва ли не ценнее всех прочих».
Подволакивая ноги, утомленные долгой дорогой, князь Андрей поднялся на крыльцо, принял у горничной девки ковш ледяного кваса, осушил его единым духом и крякнул, утирая усы.
– Что, обед-то готов? – спросил он.
– Готов, готов, батюшка, – откликнулась девка. – Несем!
Ополоснув руки в прихожей, князь прошел в горницу, сдвинул в сторону набитые пухом подушки и уселся в красном углу, под образами.
Сквозь прищуренные веки он наблюдал, как появляются на столе яства. Большая глиняная миска с исходящими жирным паром щами, из которой лебедем изгибалась ручка половника. Чугунок с разваристой гречей. Деревянная тарелка с хрусткими перепелами. Чуть в стороне репка, и бочок жбанчика с хмельным медом.
– Эй, Ромку там позовите трапезничать, – крикнул он в пустоту.
Пустота, застучав пятками по деревянному полу, помчалась выполнять господское указание.
Князь, не чинясь, своей рукой плеснул себе в миску супу, сверху сметаны, помешал и заработал челюстями.
Появился Ромка. Поздоровался кивком, – утром виделись, – скользнул на лавку, взмахнул половником, оторвал от каравая ломоть хлеба.
– Дядя Андрей, прочитал я тот фолиант, что ты мне дал, – промямлил он с набитым ртом.
– Скоро. И как? Понял ли? – сквозь хруст хрящей спросил князь.
– Не все. У франков и так язык трудный, а этот марш… марк… картограф, в общем, Вальдземюллер, – Ромке с трудом далась заковыристая немецкая фамилия. – Так он вообще из Лотарингии, слова в кучу валит, иногда и не разобрать, по-каковски написано.
– Ничего, учись. Зело полезно такие тексты читать.
– Полезно-то полезно, только вот не понял я, почему Мюллер этот Новый Свет Америкой окрестил. Ведь Веспуччи не первый туда поплыл. Назвал бы Колумбией, или Гохедией в честь адмирала Алонзо, с которым этот Америго плавал.
– Америго этот первым предположил, что Новый Свет – это новый материк. До него и Колумб, и адмирал де Гохеда, и многие другие думали, что они в Индию приплыли. Оттого и туземцев сначала индийцами назвали, а потом уж в индейцев переименовали, чтоб не путаться.
– Вон оно что, а я-то думал… – Осмысливая новость, Ромка чуть не вылил на себя ложку горячих щей.
Несколько капель все же расплылись по холсту рубахи.
– Вот свиненок, – не зло пожурил его князь Андрей. – Изгваздался весь. Да куда ты рукавом утираешься, поганец?! – Он махнул ложкой, метя в лоб, но ловкий отрок увернулся.
– Дядя, я же дома. Меня не видит никто!
– Я вижу! Этого вполне достаточно. А знаешь, чем приличный человек отличается от неприличного?
– Чем, дядя?
– Приличный человек ведет себя прилично, даже когда он совершенно один. А тебя одного оставь – вмиг одичаешь. С пола вкушать начнешь, как свин.
– Неправда, – буркнул Роман без особой убежденности.
– Поговори мне, – цыкнул на него князь.
Несколько минут они ели молча, как завещано предками, но Ромка опять не выдержал:
– Дядя, а сколько до этой Америки плыть?
– Ежели из Кадиса, да при попутном ветре, да без бури, то дней тридцать. А ежели с бурей да навигатор дело плохо знает, то и все пятьдесят.
– Дядя, а если у тебя в службе перерыв будет, давай туда сплаваем. Очень охота на диковинки те посмотреть, которые у Вез… Ваз… У Мюллера этого описаны. Я уже и план прикинул. Сначала по Волге до Нижнего Новгорода, оттудова с купцами через Черное море. А там на генуэзский корабль, через Босфор, Дарданеллы и… Гишпанию.
Князь мелко перекрестился под столом. Все складывалось даже лучше, чем он ожидал. Без всяких уговоров отрок запросился в далекое путешествие, значит, не нужно посвящать его во все резоны предстоящего дела.
– Староват я уже для таких подвигов, качку плохо переношу. Да и в службе у меня перерывов не намечается. – Это было святой правдой. – А ты, ежели язык франков доучишь, то отправляйся. Грамоты я тебе выправлю, денег дам. Человека в провожатые. Кстати, это не подковы там стучат? Точно, вот он как раз и подъехал.
У Ромки загорелись глаза. Мысль о том, что так бывает только в сказках, мелькнула и погасла в волнах юношеского восторга. В сенях раздались голоса, топот. В горницу влетела девка, открыла было рот, чтоб что-то сказать, но не успела. Отодвинув ее плечом, через порог мягко, но стремительно переступил Мирослав и остановился перед столом.
– Знакомьтесь, – произнес князь, вгрызаясь в рябчика крепкими желтыми зубами. – Это Мирослав. – Он махнул в сторону молчаливого воина наполовину обглоданной тушкой. – А это дон Рамон Селестино Батиста да Сильва де Вилья. – Тушка почти ткнулась в грудь Ромке.
Глава третья
– И то верно, – улыбнулся государь. – Ладно, мне в кремль пора. Дела. А ты, княже, считай, что на это дело мое согласие получил.
Царь развернулся и, опираясь на резной посох, отправился к свите, стоящей поодаль.
«Ох, устал Василий, совсем стариком сделался, – подумал князь. – А ведь ему еще и тридцати нет. Да легко ли такую страну, такой крест на себе нести, добиваться единовластия, упразднять уделы, подводить вольнодумных князей под единый закон. Аукнется ему это черной немочью. Ох аукнется. Впрочем, не стоит печалиться о том, что еще не случилось».
Князь еще раз взглянул вслед царю и неторопливо побрел к приземистым постройкам, стоящим в сотне шагов. Проходя мимо полянки, где один из его орлов показывал молодняку, как надо работать с засапожным ножом, он приостановился, невольно залюбовавшись. В одном длинном плавном движении воин умудрялся подкатиться под выставленное копье, выдернуть из-за голенища клинок, вспороть чучело через пуп так, что солома летела во все стороны, и выйти в боевую стойку за спиной предполагаемо-умирающего противника. Попытки молодых повторить такое заканчивались в лучшем случае ударом головой в столб, на котором висел мешок, в худшем – резаными пальцами.
Чуть поодаль одинокий стрелок тренировался с большим генуэзским арбалетом. Крепкой рукой с посеченными тетивой пальцами он растягивал воловьи жилы, накидывая их на собачку спускового крючка, накладывал короткую толстую стрелу, вскидывал и отправлял болт точно в центр кольца, свернутого из соломенного жгута. На все про все у него уходили считанные секунды.
Парни с гиканьем и веселым матерком учились брать приступом крепостную стену высотой локтей в двадцать. Они бросали крюки, приставляли лестницы, уворачивались от небольших мешков с песком, сбрасываемых на них сверху дюжими молодцами, изображавшими защитников. Две попытки провалились с треском, в третий раз один удалец таки сумел, раскачавшись на веревке как заморская обезьяна, проскочить за зубцы. Защитники скрутили его и на раз-два-три выбросили обратно. Грохнув костями, он покатился по земле, снова вскочил на ноги и бросился на лестницу. Князь повнимательнее пригляделся к парню, запоминая ретивого бойца.
Проштрафившиеся вояки чистили лошадей у пруда. Кобылы, специально приученные к грохоту бомбард и пищалей, безучастно обирали мягкими губами короткую жесткую траву, а парни брызгали друг на друга из деревянных ведер холодной водой и ржали, как отсутствующие здесь жеребцы.
«Ну вот и добрел», – тяжело вздохнул князь, остановившись на пороге основательной избы. Разговор, предстоявший ему сейчас, был гораздо труднее, чем беседа с государем всея Руси. Игра, которую он собирался провести по обоим берегам Атлантики, была продумана задолго до того, как ее представили на царский суд – дуракам и монархам полдела не кажут.
Теперь, когда величайшее соизволение получено, пришло время поговорить с двумя людьми, которые должны стать непосредственными исполнителями всего дела. Конечно, он мог просто отдать приказ, но… Здесь одним приказом не обойтись, надо быть уверенным в том, что посланцы, оторванные от родной земли и его отеческого надзора, живота не пощадят, но все сделают как должно.
За паренька князь был почти спокоен. Тому предстояло отправиться в далекие теплые страны на поиски отца, с которым он был разлучен почти семь лет. Не то что согласится – бегом побежит. А вот Мирослав… Тут князь не был уверен, но иной кандидатуры, увы, не видел.
Не из-за сообразительности – встречались ему люди и поумнее. И не из-за верности. Были люди и вернее. Не из-за силы. Встречались бойцы и покруче. Даже не из-за фантастической везучести. Просто никто, кроме Мирослава, не обладал всеми этими качествами одновременно. Только он мог провести горячего юнца через все возможные беды, направить, подсказать, оберечь.
Собственно, проблема была только в том, что юношу нужно отправлять в Новую Испанию под видом молодого господина, а Мирослава – в качестве слуги. Но как ему такое сказать? Как убедить добровольно принять на себя эту роль, унизительную по представлению князя? Ведь он герой, пусть и никому неизвестный.
Совсем недавно Мирослав в одиночку пробрался в осажденный Смоленск, подорвал запасы пороха и проделал в крепостной стене пролом, через который стрельцы московского князя наконец-то смогли ворваться на узкие улицы города. Незадолго до этого он тайно проник в палаты князя литовского Александра, возомнившего себя королем. Через три дня новоявленного короля уже отпевали в кафедральном костеле Вильно, у подножья Замковой горы. А еще чуть раньше смог… Нет, князь не настолько знал своего человека, чтобы найти верные слова. Лучше всех, но все же не настолько хорошо.
Он отпустил грубо вытесанную дверную ручку, наскоро приколоченную к тяжелой двери. Может, не сегодня, может, в другой день?..
– Заходи, князь, что у порога топтаться? – раздался изнутри густой спокойный голос.
Как услышал? Князь мелко перекрестил живот и потянул на себя тяжелую дверь. Внутри царил сумрак, прорезаемый лишь светом лучины, укрепленной в витом поставце, да огоньком лампадки под иконой Николая Чудотворца, святого, считающегося покровителем мореходов. Скорее всего, этот светловолосый кряжистый человек был из архангельских мужиков, выросших на студеном море, с малолетства умеющих обращаться с корабельной снастью и вычислять путь по звездам, что в грядущем могло оказаться очень кстати. Хотя имя его было скорее южное, балканское.
Хозяин иконы сидел за грубо сколоченным столом и занимался сугубо мирным делом – латал порвавшийся ворот рубахи суровыми нитками. Через край. Его крепкие ладони с длинными пальцами почти квадратного сечения управлялись со швейными принадлежностями не менее ловко, чем с саблей и уздой.
Мирослав кивнул на скамью – садись, мол. Тот осторожно, стараясь не занозить зад, пристроился на уголок грубо сработанной лавки, посидел, помолчал, собираясь с мыслями.
Мирослав совсем не собирался помогать ему начать беседу. Он посмотрел на терзания князя холодными как льдинки глазами, скусил нитку, аккуратно обмотал ее вокруг кончика толстой иглы и засунул куда-то в сапог – извечные солдатские закрома, натянул рубаху на торс, перевитый канатами мускулов, и положил руки на стол.
Князь заерзал по скамейке, растеряв все слова, заготовленные по дороге.
– Что, князь, будешь лавку задом протирать? – сжалился воин. – Или о деле поговорим?
– Задание для тебя есть. Серьезное.
Мирослав едва заметно кивнул, – мол, а когда оно несерьезное было?! – но слова не вымолвил.
Князь несколько секунд подождал вопроса, не дождавшись, продолжил:
– Нужен человек, который отправится в дальние края.
Снова никакой реакции. Мирослав смотрел спокойно и сосредоточенно, но без любопытства. Царедворец ощутил болезненный укол зависти. Он всегда мечтал научиться, как Мирослав, держаться спокойно, но без мрачности, и говорить убедительно, но без угрозы. Кое в чем князь преуспел, но до молчаливого северянина ему было далеко.
– За море. – Князь бросил на стол последний козырь.
– Куда? К османам? Или в Крым, к Магмет-Гирею? – В глазах воина вспыхнул огонек.
– К Магмет-Гирею оно бы, конечно, неплохо. – Князь задумчиво потеребил небольшую окладистую бородку беспалой рукой. – Да он нам пока нужен. Но придет время…
– Я подожду, – сказал Мирослав, и от его слов повеяло таким холодом, что князю захотелось поплотнее запахнуть кафтан.
– Если до того, как ты воротишься, его никто не… устранит, – князь не раз приказывал убивать, да, что греха таить, и сам, бывало, окроплял руки красненьким, но слово «убийство» на дух не выносил. Предпочитал говорить окольно: «устранение», «ликвидация», или что-нибудь в этом духе, – или он сам не сдохнет от возлияний и слабости к женскому полу, тебе поручу.
Мирослав молча кивнул, снова уйдя в раковину вежливого внимания.
– А пока нужно мне, чтоб ты в Новую Испанию сплавал. Слыхал про такую?
Мирослав снова кивнул. Обычно немногословный воин сегодня был как-то особенно молчалив, но князю показалось, что промелькнуло в его льдистых глазах что-то такое… Искра интереса?
– Там ничего серьезного делать не надо, только найти человека и доставить ему послание. Потереться там пару дней, посмотреть, как он себя поведет. Если глупить не начнет, то на первом же корабле домой. Ну а если начнет, тогда по обстоятельствам. Либо пугнуть, либо…
Мирослав снова кивнул, но не проронил ни звука. Князь усилием воли подавил в себе гнев и украдкой почесал вспотевший пах. Предстояло перейти к самому сложному.
– Но отправишься ты не один.
Мирослав вскинул бровь. Он привык все делать сам, ни на кого не надеясь и ни за кого не отвечая.
– Ты же гишпанскому не обучен? Знаю, что нет, а в таком путешествии без толмача никак. Если до Кадиса или Севильи ты доберешься, то как на корабль наниматься? Как о человеке искомом говорить? То-то. Вот и дам я тебе в попутчики отрока из тех краев. Он горячий, но сообразительный. Кстати, он часть послания и есть, поскольку человеку тому сыном приходится и сам захочет родителя повидать, потому отлынивать не будет. Тебе только присмотреть надобно, чтоб паренек не натворил чего по горячности.
Мирослав шевельнул бровью. Мол, надо присмотреть – так и присмотрим.
– Только вот есть одна закавыка. – Он взглянул на Мирослава, но тот упрямо молчал. – Придется тебе побыть его слугой. Мальца нарядим доном испанским, а ты при нем будешь диким зверем с востока. Разговоров заводить не надо, да и кто на слуг смотрит.
Князь ожидал гнева, ярости, но Мирослав отнесся к этому очень спокойно.
– За окиян, значит? Это ж будет подале, чем Афанасий Никитин хаживал, за три моря-то. Я его записки читал недавно. Вот это жизнь. А я вот моря уже лет десять не видел, только лужу эту варяжскую мелкую. Да озера – Чудское да Ладогу. Хоть и края не видать, и бури там бывают, а все не то, – и умолк, будто израсходовав весь запас слов, отпущенный ему на этот день.
– А слугой-то? – не унимался князь, он все никак не мог поверить. – Слугой-то как? Пойдешь?
– Чего не пойти? Пойду. Гордыня – не мой грех.
– Вот и ладненько, – облегченно воздохнул князь и вновь почесал под столом употевший пах. – Тогда, наверное, надо тебе со своим попутчиком познакомиться. У тебя дела есть тут какие?
Мирослав отрицательно мотнул головой.
– Тогда собирайся и часика через два-три приезжай в хоромы мои, что в Тушино. Дорогу не забыл, чай?
Мирослав кивнул.
– Ну, до встречи.
Князь вышел под неяркое октябрьское солнце и утер лоб платком, на котором были вышиты красный петух и затейливый вензель. Он приказал маячившему невдалеке конюху отвязывать лошадей и идти следом. Ему хотелось немного прогуляться, развеяться.
Он шел неторопливо, втягивая носом холодный ветерок с кислым привкусом горелого пороха, прислушивался к звяканью стали о сталь, к азартным выкрикам и далеким выстрелам. Гомон военного лагеря звучал для него слаще музыки, стука чарок и звона червонных монет.
Князь Андрей Тушин с младых ногтей стремился к ратным подвигам, но, не обладая от природы богатырской силой и ловкостью, не смог пройти испытание и попасть в царскую дружину. Судьба командира городского ополчения не привлекала честолюбивого отрока, поэтому он выбрал службу не такую почетную, но гораздо более трудную и иногда куда как более опасную. Иоанн Третий, отец нынешнего государя, приметил вострого умом Андрейку и сделал его сначала своим поверенным, а потом допустил к самостоятельным делам. Молодой князь ходил в составе посольства в Константинополь, а в Венецию ехал уже его главой.
Именно он, князь Андрей, а не Василий Холмский, не Даниил Щеня, не Яков Захарьевич принимал из слабеющей десницы Иоанна завещание, в котором тот передавал престол сыну Василию, а не внуку Дмитрию, как того хотели многие. Именно он, князь Андрей, вел Дмитрия в темницу, именно он забирал тело отрока из холодного подземелья. Именно он был распорядителем на его похоронах.
Эх, дела, дела… А ведь случись что с Василием – князь с грустью вспомнил сгорбленную спину государя, – сторонники Дмитрия ему все припомнят, да и другие многие.
Он оглянулся на двух охранителей, привычно маячивших в некотором отдалении. Ох и дожил. Понятно, что на такой службе, как у него, нельзя никому на мозоль не наступить, и все же. И все же…
Ох ты. Князь и не заметил, как отмахал пять верст. Вот уже и родовое гнездо. Тушино – деревня о сорока дворах. Усадьба обнесена каменной стеной, поверху гвозди понатыканы остриями вверх. Ворота – не деревянная труха, а бронзовые, в три вершка толщиной. Дорого, но он мог себе это позволить. Каждую створку не ковали, а отливали в земляной форме, как церковный колокол. По образу и подобию ворот новгородского Софийского собора, вывезенных Иоанном из мятежного города и ржавеющих где-то в закоулках кремля. Крепили эти створки на стальные петли дамасской работы. Ни тараном, ни ядром такие не взять. Двое сторожей в караулке все время торчат, в гнезде смотровом один с пищалью, двое в сени на ночь приходят. Внутри на цепи псы натасканные. Да деревенским всем наказ дан в било стучать, если кто незнакомый ночью подойдет.
Мужчина вздохнул. Еще совсем недавно мысли о подметных письмах, охранных грамотах, тайных многоходовых интригах и смертоубийствах в темных дворцовых коридорах вселяли в него силу и энергию. Даже опасность быть отравленным или зарезанным в своей постели его только бодрила так, что хоть горы сворачивай. А сейчас, несмотря на размах задуманного, он не чувствовал ничего, кроме темной усталости и глухого недовольства. Может, пора о наследнике своих тайных дел подумать?
Не поднимая головы, прошел он сквозь распахнутые ворота.
«А может, и правда, Ромка? – думал князь, обходя огромного куцехвостого неаполитанского мастифа, храпящего прямо в грязи. – Отрок смышленый, уже многие науки постиг, два языка знает, третий учит. Ловок как бес, так что драться научится. Кудри черные, с лица чист и красен. Чуть подрастет, ни одна красавица не устоит перед его осадой, а в нашем деле такая способность едва ли не ценнее всех прочих».
Подволакивая ноги, утомленные долгой дорогой, князь Андрей поднялся на крыльцо, принял у горничной девки ковш ледяного кваса, осушил его единым духом и крякнул, утирая усы.
– Что, обед-то готов? – спросил он.
– Готов, готов, батюшка, – откликнулась девка. – Несем!
Ополоснув руки в прихожей, князь прошел в горницу, сдвинул в сторону набитые пухом подушки и уселся в красном углу, под образами.
Сквозь прищуренные веки он наблюдал, как появляются на столе яства. Большая глиняная миска с исходящими жирным паром щами, из которой лебедем изгибалась ручка половника. Чугунок с разваристой гречей. Деревянная тарелка с хрусткими перепелами. Чуть в стороне репка, и бочок жбанчика с хмельным медом.
– Эй, Ромку там позовите трапезничать, – крикнул он в пустоту.
Пустота, застучав пятками по деревянному полу, помчалась выполнять господское указание.
Князь, не чинясь, своей рукой плеснул себе в миску супу, сверху сметаны, помешал и заработал челюстями.
Появился Ромка. Поздоровался кивком, – утром виделись, – скользнул на лавку, взмахнул половником, оторвал от каравая ломоть хлеба.
– Дядя Андрей, прочитал я тот фолиант, что ты мне дал, – промямлил он с набитым ртом.
– Скоро. И как? Понял ли? – сквозь хруст хрящей спросил князь.
– Не все. У франков и так язык трудный, а этот марш… марк… картограф, в общем, Вальдземюллер, – Ромке с трудом далась заковыристая немецкая фамилия. – Так он вообще из Лотарингии, слова в кучу валит, иногда и не разобрать, по-каковски написано.
– Ничего, учись. Зело полезно такие тексты читать.
– Полезно-то полезно, только вот не понял я, почему Мюллер этот Новый Свет Америкой окрестил. Ведь Веспуччи не первый туда поплыл. Назвал бы Колумбией, или Гохедией в честь адмирала Алонзо, с которым этот Америго плавал.
– Америго этот первым предположил, что Новый Свет – это новый материк. До него и Колумб, и адмирал де Гохеда, и многие другие думали, что они в Индию приплыли. Оттого и туземцев сначала индийцами назвали, а потом уж в индейцев переименовали, чтоб не путаться.
– Вон оно что, а я-то думал… – Осмысливая новость, Ромка чуть не вылил на себя ложку горячих щей.
Несколько капель все же расплылись по холсту рубахи.
– Вот свиненок, – не зло пожурил его князь Андрей. – Изгваздался весь. Да куда ты рукавом утираешься, поганец?! – Он махнул ложкой, метя в лоб, но ловкий отрок увернулся.
– Дядя, я же дома. Меня не видит никто!
– Я вижу! Этого вполне достаточно. А знаешь, чем приличный человек отличается от неприличного?
– Чем, дядя?
– Приличный человек ведет себя прилично, даже когда он совершенно один. А тебя одного оставь – вмиг одичаешь. С пола вкушать начнешь, как свин.
– Неправда, – буркнул Роман без особой убежденности.
– Поговори мне, – цыкнул на него князь.
Несколько минут они ели молча, как завещано предками, но Ромка опять не выдержал:
– Дядя, а сколько до этой Америки плыть?
– Ежели из Кадиса, да при попутном ветре, да без бури, то дней тридцать. А ежели с бурей да навигатор дело плохо знает, то и все пятьдесят.
– Дядя, а если у тебя в службе перерыв будет, давай туда сплаваем. Очень охота на диковинки те посмотреть, которые у Вез… Ваз… У Мюллера этого описаны. Я уже и план прикинул. Сначала по Волге до Нижнего Новгорода, оттудова с купцами через Черное море. А там на генуэзский корабль, через Босфор, Дарданеллы и… Гишпанию.
Князь мелко перекрестился под столом. Все складывалось даже лучше, чем он ожидал. Без всяких уговоров отрок запросился в далекое путешествие, значит, не нужно посвящать его во все резоны предстоящего дела.
– Староват я уже для таких подвигов, качку плохо переношу. Да и в службе у меня перерывов не намечается. – Это было святой правдой. – А ты, ежели язык франков доучишь, то отправляйся. Грамоты я тебе выправлю, денег дам. Человека в провожатые. Кстати, это не подковы там стучат? Точно, вот он как раз и подъехал.
У Ромки загорелись глаза. Мысль о том, что так бывает только в сказках, мелькнула и погасла в волнах юношеского восторга. В сенях раздались голоса, топот. В горницу влетела девка, открыла было рот, чтоб что-то сказать, но не успела. Отодвинув ее плечом, через порог мягко, но стремительно переступил Мирослав и остановился перед столом.
– Знакомьтесь, – произнес князь, вгрызаясь в рябчика крепкими желтыми зубами. – Это Мирослав. – Он махнул в сторону молчаливого воина наполовину обглоданной тушкой. – А это дон Рамон Селестино Батиста да Сильва де Вилья. – Тушка почти ткнулась в грудь Ромке.
Глава третья
Возница – цыган с темной щелью на месте выбитых передних зубов – зло скалился на четверку вороных, норовящих остановиться и пощипать у дороги вялую травку. Карета ползла по разъезженным колеям, переваливаясь с ухаба на ухаб. Пассажиров немилосердно мотало от стены к стене.
В очередной раз ударившись плечом о деревянную стену, молодой человек повернулся к своему попутчику:
– Дядька Мирослав, это что же за страна такая?! Дороги кривее, чем у нас. Семь загибов на версту. А после посполитских так и совсем невмочь. Требуху выворачивает. И чего мы на корабле не поехали?
Мирослав шевельнул бровью. Ему бы тоже на корабле было сподручнее, но…
– Это на телеге ездят, а на корабле ходят, а когда под парусом – бегают, – наставительно произнес он. – Вроде Валахия. В этих лесах и не понять, где граница.
– Свят, свят, свят, – зачурался Ромка и вскинул руку для крестного знамени.
По детской привычке персты его сложились на католический манер, потом, вспомнив суровые палочные наставления Максима Грека, он соединил их в два, по-православному. В конце концов, так и не решив, по какой традиции лучше просить оберега, парень три раза сплюнул через левое плечо, но успокоения это не принесло.
Мирослав снова вскинул бровь.
– Владения господаря Дракулы. Не фунт изюму, – стыдливо оправдался Ромка. – Мне учителя сказывали, что страшный был человек. Столько людей сгубил, Ироду библейскому не снилось и Нерону римскому, вместе взятым. На кол сажал, живьем варил, а послам, которые перед ним шапки ломать не стали, гвоздями их к головам прибил. Да говорят, что он зверства эти не сам творил. Будто бы его нечистая сила на это толкала. Души невинно убиенных покоя обрести не могут, бродят по лесам, стенают. Кто их увидит, у того сердце останавливается.
– Это кто тебе этих сказок понарассказывал?
– Как кто – учителя. Особенно немец, барон Виц… Миц… герштейн, в общем, какой-то. Он у князя Андрея в палатах смуту на своей родине пережидает, как зачнет вечером историю, аж мурашки по спине. И не спится потом.
– Твой барон – дурак легковерный или сочинитель. Или то и другое. Эдак он договорится до того, что Дракула кровь людскую пил и летать мог, как нетопырь. Помяни мое слово.
– Да кто в такое поверит?
Мирослав только хмыкнул в ответ.
– Дядька Мирослав, а вы откуда знаете, что тут творится?
– Что сейчас творится, не знаю, врать не буду. Времена ныне темные, смутные. Сегодня осман придет, завтра итальянец, послезавтра мадьяр, а потом еще бандит какой. А вот что пятьдесят лет назад было, доподлинно знаю.
– А скажите? – Ромкины глаза загорелись детским интересом.
– Чего не сказать? Дорога длинная, до постоялого двора еще ехать и ехать. Засветло бы успеть, а то ночью нападут твои вурдалаки. – Редкая улыбка озарила строгий иконный лик.
– Ладно, дядька Мирослав, вы сказывайте, хватит насмехаться-то.
– Хорошо, слушай. Валашского князя Влада звали Дракулой за то, что он был сыном князя Драко, дракона, значит.
– Змея Горыныча?
– Его самого. Поднялся Дракула на престол двадцати пяти лет от роду, лет шестьдесят уже тому минуло. Тогда турок пер, как бык через поле с капустой. Османы втоптали в грязь Сербию, Болгарию, поломали Константинополь, а вот Валахию с наскока взять не смогли. Влад дал им сильный укорот. Откатился турок, замер, остановился. Дракула, наоборот, года через два сам на Болгарию двинул, крестьян православных из-под ига освобождать.
– Как Дмитрий Донской?
– Не совсем так. Победы Влада были хоть и славные, но мелкие. Сотня там, сотня здесь. Но дело свое они сделали. Тогдашний султан Мехмед Второй понял, что силой с Владом не сладить, негде тут в горах с большим войском развернуться. Вот он и задумал хитростью действовать, через окрестных князей. Кому денег дал, кого запугал, кому убийц подослал. В итоге остался князь один, без друзей, без соратников. Султану того было и надо. Хотел он свергнуть Дракулу, а на его место посадить братца-предателя Раду Красивого. Тот, даром что лицом красен, трус вырос отъявленный и златолюб, мать родную на богатство обменял бы, если бы не померла она к тому времени. Даже ислам принял, чтоб, значит, султану верность свою доказать. Валашский князь понял, что одному ему с таким врагом не сладить, и кинул клич европейским домам. Мол, выручайте братцы-христиане, а то съедят нехристи. Те на словах пообещали военную подмогу, папа римский Пий Второй денег дать собирался. Сильнее всех суетился суверен Трансильвании, венгерский король Матьяш Корвинус. Другом назывался, клялся сам помочь и других призвать. Но когда грянуло, все отвернулись. Решили, что если они сейчас помогут сильному и ловкому князю, то потом нельзя будет его окоротить. Испугались за престолы свои. – Мирослав приоткрыл занавесь и сплюнул в окно кареты.
– И что? – спросил юноша, зачарованный его рассказом.
– И остался князь с врагами один на один, – грустно ответил воин. – Он был в печали, но не сдавался. Призвал в армию всех мужчин старше двенадцати лет, жег деревни, чтоб врагу нельзя было пополнить запасы продовольствия, кидал в колодцы мертвых коней и коров, нападал из засады, подстерегал у переправ. Пленных – на кол.
– О! – воскликнул Ромка. – Значит, правду говорят? Не зря его «сажающим на кол» прозвали?!
– Прозвать-то прозвали, но сами османы. Водружал он на кол не всех, а только пленных турок, и казнь эту у них же и взял. Уж те-то сажальщики были знатные, мастера своего дела. У них люди сутками на тех колах мучились. Но много было турка, и дошел он до самих стен Тырговиште, столицы княжества, лагерем встал, костры развел. А Дракула вместе с семью тысячами своих воинов их опередил. Из города выехал да и вдарил по лагерю, когда не ждали. Чуть до самого султана не добрался. Мехмед успел улепетнуть, а воины его растерялись, врассыпную бросились. Тут-то валахи их и порезали. Тысяч пятнадцать, говорят.
Ромка присвистнул, представив эту сечу.
– После кровавой ночи султан с испугу вернулся обратно в свой Стамбул, оставив часть войск Раду Красивому, чтобы тот сам боролся за свой трон, – продолжал Мирослав. – Но даже не предательство брата было страшно Владу. Страшнее было предательство друга. Король Матьяш сговорился с Раду и всем своим войском ударил в тыл Дракуле. Тот вынужден был отходить в Трансильванию. Прикрыв спину горами, он мог там стоять очень долго, поэтому его недруги предложили переговоры. Когда Влад пришел в стан бывшего друга, тот приказал арестовать его, обвинив в тайной переписке с Турцией. В письмах, якобы перехваченных мадьярами, Дракула будто бы молил султана его простить, предлагал свои войска для похода на Венгрию и много чего сверх того. Писем этих никто в глаза не видел, но Влада арестовали, заковали в цепи, отправили в венгерскую столицу Буду, что на высоком берегу, за деревенькой Пешт, и без суда праведного заточили в острог. Там он просидел около двенадцати лет. Говорят, его пытали, заставляли подписать бумаги с клеветой на самого себя, но Влад еще в юности побывал у османов в плену. Захудалому европейскому монарху и присниться не могло то, что он там пережил. Князь вытерпел, не оговорил себя, не поставил подпись, и проклятый Корвинус был вынужден выдумывать другие обвинения. Он лично рассказывал о злодеяниях своего вассала. Показывал всем документ, в котором говорилось о кровавых делах великого изверга, правда, читать его никому не давал. В нем говорилось о десятках тысяч замученных крестьян, впервые появились заживо сожженные бродяги, посаженные на кол монахи. Из того документа вышла и сказка о том, как Дракула приказал прибить гвоздями шапки к головам иностранных послов, и прочие истории. Подкупленные или запуганные сказители слагали легенды, сравнивая валашского князя с Иродом и прочими тиранами древности. Говорили, что во времена его правления Валахия напоминала лес из людей, посаженных на кол, совершенно не заботясь о правдоподобии своих рассказов. Ну где ты видел в этой чахлой Валахии селение, в котором можно набрать двадцать или тридцать тысяч человек, чтоб на кол их посадить? В столице-то отродясь столько не было, даже с окрестными деревнями. А потом этот Корвин устроил полный балаган. Художник Михаэль Бехайм клепал на основе доноса гравюры, изображавшие кровавого тирана, а король рассылал их по всему миру. Они у Гутенберга станок купили и книг под названием «Об одном великом изверге» напечатали больше десяти тысяч.
В очередной раз ударившись плечом о деревянную стену, молодой человек повернулся к своему попутчику:
– Дядька Мирослав, это что же за страна такая?! Дороги кривее, чем у нас. Семь загибов на версту. А после посполитских так и совсем невмочь. Требуху выворачивает. И чего мы на корабле не поехали?
Мирослав шевельнул бровью. Ему бы тоже на корабле было сподручнее, но…
– Это на телеге ездят, а на корабле ходят, а когда под парусом – бегают, – наставительно произнес он. – Вроде Валахия. В этих лесах и не понять, где граница.
– Свят, свят, свят, – зачурался Ромка и вскинул руку для крестного знамени.
По детской привычке персты его сложились на католический манер, потом, вспомнив суровые палочные наставления Максима Грека, он соединил их в два, по-православному. В конце концов, так и не решив, по какой традиции лучше просить оберега, парень три раза сплюнул через левое плечо, но успокоения это не принесло.
Мирослав снова вскинул бровь.
– Владения господаря Дракулы. Не фунт изюму, – стыдливо оправдался Ромка. – Мне учителя сказывали, что страшный был человек. Столько людей сгубил, Ироду библейскому не снилось и Нерону римскому, вместе взятым. На кол сажал, живьем варил, а послам, которые перед ним шапки ломать не стали, гвоздями их к головам прибил. Да говорят, что он зверства эти не сам творил. Будто бы его нечистая сила на это толкала. Души невинно убиенных покоя обрести не могут, бродят по лесам, стенают. Кто их увидит, у того сердце останавливается.
– Это кто тебе этих сказок понарассказывал?
– Как кто – учителя. Особенно немец, барон Виц… Миц… герштейн, в общем, какой-то. Он у князя Андрея в палатах смуту на своей родине пережидает, как зачнет вечером историю, аж мурашки по спине. И не спится потом.
– Твой барон – дурак легковерный или сочинитель. Или то и другое. Эдак он договорится до того, что Дракула кровь людскую пил и летать мог, как нетопырь. Помяни мое слово.
– Да кто в такое поверит?
Мирослав только хмыкнул в ответ.
– Дядька Мирослав, а вы откуда знаете, что тут творится?
– Что сейчас творится, не знаю, врать не буду. Времена ныне темные, смутные. Сегодня осман придет, завтра итальянец, послезавтра мадьяр, а потом еще бандит какой. А вот что пятьдесят лет назад было, доподлинно знаю.
– А скажите? – Ромкины глаза загорелись детским интересом.
– Чего не сказать? Дорога длинная, до постоялого двора еще ехать и ехать. Засветло бы успеть, а то ночью нападут твои вурдалаки. – Редкая улыбка озарила строгий иконный лик.
– Ладно, дядька Мирослав, вы сказывайте, хватит насмехаться-то.
– Хорошо, слушай. Валашского князя Влада звали Дракулой за то, что он был сыном князя Драко, дракона, значит.
– Змея Горыныча?
– Его самого. Поднялся Дракула на престол двадцати пяти лет от роду, лет шестьдесят уже тому минуло. Тогда турок пер, как бык через поле с капустой. Османы втоптали в грязь Сербию, Болгарию, поломали Константинополь, а вот Валахию с наскока взять не смогли. Влад дал им сильный укорот. Откатился турок, замер, остановился. Дракула, наоборот, года через два сам на Болгарию двинул, крестьян православных из-под ига освобождать.
– Как Дмитрий Донской?
– Не совсем так. Победы Влада были хоть и славные, но мелкие. Сотня там, сотня здесь. Но дело свое они сделали. Тогдашний султан Мехмед Второй понял, что силой с Владом не сладить, негде тут в горах с большим войском развернуться. Вот он и задумал хитростью действовать, через окрестных князей. Кому денег дал, кого запугал, кому убийц подослал. В итоге остался князь один, без друзей, без соратников. Султану того было и надо. Хотел он свергнуть Дракулу, а на его место посадить братца-предателя Раду Красивого. Тот, даром что лицом красен, трус вырос отъявленный и златолюб, мать родную на богатство обменял бы, если бы не померла она к тому времени. Даже ислам принял, чтоб, значит, султану верность свою доказать. Валашский князь понял, что одному ему с таким врагом не сладить, и кинул клич европейским домам. Мол, выручайте братцы-христиане, а то съедят нехристи. Те на словах пообещали военную подмогу, папа римский Пий Второй денег дать собирался. Сильнее всех суетился суверен Трансильвании, венгерский король Матьяш Корвинус. Другом назывался, клялся сам помочь и других призвать. Но когда грянуло, все отвернулись. Решили, что если они сейчас помогут сильному и ловкому князю, то потом нельзя будет его окоротить. Испугались за престолы свои. – Мирослав приоткрыл занавесь и сплюнул в окно кареты.
– И что? – спросил юноша, зачарованный его рассказом.
– И остался князь с врагами один на один, – грустно ответил воин. – Он был в печали, но не сдавался. Призвал в армию всех мужчин старше двенадцати лет, жег деревни, чтоб врагу нельзя было пополнить запасы продовольствия, кидал в колодцы мертвых коней и коров, нападал из засады, подстерегал у переправ. Пленных – на кол.
– О! – воскликнул Ромка. – Значит, правду говорят? Не зря его «сажающим на кол» прозвали?!
– Прозвать-то прозвали, но сами османы. Водружал он на кол не всех, а только пленных турок, и казнь эту у них же и взял. Уж те-то сажальщики были знатные, мастера своего дела. У них люди сутками на тех колах мучились. Но много было турка, и дошел он до самих стен Тырговиште, столицы княжества, лагерем встал, костры развел. А Дракула вместе с семью тысячами своих воинов их опередил. Из города выехал да и вдарил по лагерю, когда не ждали. Чуть до самого султана не добрался. Мехмед успел улепетнуть, а воины его растерялись, врассыпную бросились. Тут-то валахи их и порезали. Тысяч пятнадцать, говорят.
Ромка присвистнул, представив эту сечу.
– После кровавой ночи султан с испугу вернулся обратно в свой Стамбул, оставив часть войск Раду Красивому, чтобы тот сам боролся за свой трон, – продолжал Мирослав. – Но даже не предательство брата было страшно Владу. Страшнее было предательство друга. Король Матьяш сговорился с Раду и всем своим войском ударил в тыл Дракуле. Тот вынужден был отходить в Трансильванию. Прикрыв спину горами, он мог там стоять очень долго, поэтому его недруги предложили переговоры. Когда Влад пришел в стан бывшего друга, тот приказал арестовать его, обвинив в тайной переписке с Турцией. В письмах, якобы перехваченных мадьярами, Дракула будто бы молил султана его простить, предлагал свои войска для похода на Венгрию и много чего сверх того. Писем этих никто в глаза не видел, но Влада арестовали, заковали в цепи, отправили в венгерскую столицу Буду, что на высоком берегу, за деревенькой Пешт, и без суда праведного заточили в острог. Там он просидел около двенадцати лет. Говорят, его пытали, заставляли подписать бумаги с клеветой на самого себя, но Влад еще в юности побывал у османов в плену. Захудалому европейскому монарху и присниться не могло то, что он там пережил. Князь вытерпел, не оговорил себя, не поставил подпись, и проклятый Корвинус был вынужден выдумывать другие обвинения. Он лично рассказывал о злодеяниях своего вассала. Показывал всем документ, в котором говорилось о кровавых делах великого изверга, правда, читать его никому не давал. В нем говорилось о десятках тысяч замученных крестьян, впервые появились заживо сожженные бродяги, посаженные на кол монахи. Из того документа вышла и сказка о том, как Дракула приказал прибить гвоздями шапки к головам иностранных послов, и прочие истории. Подкупленные или запуганные сказители слагали легенды, сравнивая валашского князя с Иродом и прочими тиранами древности. Говорили, что во времена его правления Валахия напоминала лес из людей, посаженных на кол, совершенно не заботясь о правдоподобии своих рассказов. Ну где ты видел в этой чахлой Валахии селение, в котором можно набрать двадцать или тридцать тысяч человек, чтоб на кол их посадить? В столице-то отродясь столько не было, даже с окрестными деревнями. А потом этот Корвин устроил полный балаган. Художник Михаэль Бехайм клепал на основе доноса гравюры, изображавшие кровавого тирана, а король рассылал их по всему миру. Они у Гутенберга станок купили и книг под названием «Об одном великом изверге» напечатали больше десяти тысяч.