Страница:
Зайнеман не унывал, разъезжал по Тоскалузе и вел весьма грамотную и умелую агитацию за независимость.
Слово было сказано: независимость от Империи! Не только сам Пантократор, но и его министры, и сенаторы от метрополии и большинства планет прямого правления впали в неистовство, на всю Империю понося Зайнемана в частности и телемских сепаратистов в целом. Свежепереименованное Министерство Имперской Безопасности, со свойственной своим новациям неуклюжестью, сфабриковало два явно дутых дела, имевших целью доказать, что Зайнеман ведет планету не к независимости, а к вступлению в Конфедерацию. Дела оказались сфабрикованы настолько бездарно, что их не удалось довести даже до суда. Конфуз был очень смачный, особенно потому, что его с удовольствием подхватила и раздула ладно бы только телемская – космопортовская пресса, никогда не упускавшая случая пнуть Службу и быстренько отбежать подальше.
Законопроект Зайнемана в январе сорок третьего был принят. Референдум назначили на апрель сорок пятого, именно на тот самый день, двадцатого апреля, когда Ким прибыл на орбиту Телема…
Прикусив согнутый палец, Ким сидел в своей каюте и ругал себя на чем свет стоит. Ведь он мог бы почитать материалы по Телему, скажем, по дороге на Землю-Большую! Он мог бы въехать на Телем с другой легендой – скажем, просто как турист. А теперь – поздно. Конфедератский миллиардер на арендованном супердорогом джампере прибыл на Телем в день референдума – хуже быть не может! Теперь и впрямь придется сидеть на орбите до конца голосования. Иначе его появление может быть – и неминуемо будет – истолковано как попытка «определенных кругов Конфедерации» (неважно, каких именно, главное – «определенных») воздействовать на ход голосования.
Ким решительно раскрыл свой блокнот, подключил к нему веббер и вошел в телемский Интернет, воспользовавшись тем, что его новый гейт позволял неограниченное подключение к любому локальному провайдеру. Всего нескольких минут хватило ему, чтобы найти сервер Движения за независимость Телема и обнаружить, что на нем, помимо публично доступной зоны, есть еще ресурсы «только для членов». в том числе – канал прямой трансляции из штаб-квартиры Движения. Конечно, Ким не знал пароля, но зато обнаружил на входной странице закрытой зоны ссылку на канал Общалки, принадлежащий сисадмину штаб-квартиры. Что могло быть лучше? Бабочка Общалки светилась зеленым, значит, сисадмин был в сети. Ким вытащил из гнезда в торце своего блокнота тоненькую трубку видеокамеры и направил на свое лицо, потом включил видеоподдержку и вызвал сисадмина.
Тот появился в кадре буквально на секунду, недовольно глянул на незнакомое лицо и буркнул на тоскалузском:
– Sorri, aim dat bisi nau. Letz chat leiter, oki?
– Oki, oki, – отозвался Ким, фиксируя взгляд сисадмина и повторяя про себя: «Спокойно, парень. Я очень свой. Мне можно доверять. Мне можно сказать что угодно. У меня доступ к высшим уровням секретности». – Can ya giv mi da password fo laiv video chennel?
Сисадмин, видимо, даже не понял, что подвергся психоатаке – наверное, и правда был сильно занят: глаза у парня были красные, воспаленные. Он отвел рукой со лба длинные, давно не мытые волосы и простучал что-то у себя на клавиатуре. Блокнот Кима индицировал в служебной зоне видеовывода, что в буфере обмена Общалки появилось сообщение. Взглянув в буфер, Ким убедился, что это и есть пароль – бессмысленный набор из тридцати двух букв и цифр.
– Tankya, baddi, – вежливо сказал Ким и мгновенно вышел из Общалки, чтобы телемский компьютерщик не успел зафиксироваться на том, что получил странный вызов и зачем-то отдал кому-то незнакомому служебный пароль. Все-таки беспечный народ эти телемиты, усмехнулся Ким про себя, вводя пароль при входе на видеоканал. Он вспомнил, как много лет назад вместе с Ени ходил в гости к хакерам, которые бесплатно скачивали с серверов телецентра целые коллекции старинных и новых фильмов – собственно, те ребята тоже выманили пароли у сисадмина телецентра в Общалке, только без использования ментального щита: тот просто вводил пароль, не выключив видеокамеру, прямо у них на глазах.
Трехмерное изображение из штаба внезапно пошло прямо на зрительные нервы Кима, заставив его охнуть от неожиданности. Эффект присутствия был поразительный. Ким увидел, как десятки людей нервно курили, пили кофе, слышал возбужденные голоса, шелест принтеров, шаги. Единственное, чего Ким не мог – повернув голову, изменить угол зрения: камера была неподвижна.
Вдруг все присутствовавшие в штабе, кроме трех-четырех операторов связи за терминалами, поднялись, поворачиваясь в одну и ту же сторону, и мимо Кима – то есть мимо камеры, двумя выпуклыми стеклянными глазами которой Ким смотрел – через помещение, улыбаясь, пожимая руки, похлопывая людей по плечам, прошел высокий, широкоплечий, слегка горбящийся седой мужчина. Ким не сразу понял, что это и есть Зайнеман, а когда понял – подумал, что этот обязательно выиграет референдум и станет первым президентом независимого Телема. Такой уж вид был у этого человека.
В двух шагах от Кима, то есть от камеры, Петер Зайнеман остановился.
– Друзья, не унывать! – громко воскликнул он. – Я только что говорил с Маргарет из Избирательной комиссии. Восточное полушарие уже подсчитано, об этом объявят в восемнадцать по абсолютному, то есть в полночь по Лиссу. На Тюрингии – сорок два процента за независимость, сорок четыре – против…
– У-у-у! – гневно и разочарованно загудел весь штаб, но Зайнеман вскинул руку, и все затихли.
– Зато на Сибири – только семнадцать процентов против, семьдесят два процента – «за».
– По полушарию – пятьдесят семь процентов «за», тридцать с половиной – «против», – мгновенно подсчитал какой-то юноша рядом с Зайнеманом.
Штаб зашумел.
– Спокойно, спокойно, ребятки! – поднял руки Зайнеман. – Через час Маргарет обещала мне дать первые прикидки по Тоскалузе – в семь вечера по Лиссу кончает голосовать Восточный берег.
И он, повернувшись, исчез из поля зрения камеры. Все стали шумно рассаживаться. Ким замер: в толпе сотрудников штаба мелькнуло знакомое лицо.
Ему пришлось прождать минут десять, пока девушка, заслонявшая от камеры интересовавшую Кима часть помещения, не отошла в сторонку.
Ким вгляделся.
Да. Кажется, ему повезло.
В глубине помещения, вдоль стены, стоял ряд отдельных столов, за которыми, видимо, находились какие-то важные лица. Несколько столов пустовали, за несколькими сидели, не отрываясь от терминалов, пожилые женщины. А точно посередине за столом, заваленным бумагами, развалился на стуле, с дымящейся чашкой кофе в руке, крупный, с выразительным носатым лицом мужчина лет пятидесяти с седовато-рыжими длинными волосами, забранными в хвост. На нем была черная кожаная куртка и майка с какими-то грозными надписями, и он оживленно, размахивая чашкой, беседовал с какими-то людьми.
Ким смотрел на него стереоглазами камеры и чувствовал, как теплеет в груди. Заодно у Кима рассеялись и кое-какие сомнения по поводу дела независимости Телема – раз уж этот человек принимал в нем такое деятельное участие.
Это был Роби Кригер, по прозвищу Реостат. Человек, плечом к плечу с которым Ким – тогда еще Майк Джервис – сражался против самого Хозяина много лет назад. Значит, после событий сорокового года он вернулся на Телем, на родину. Это замечательно. Ким встретится с ним – может, раскроется, может – станет изображать сына или, скажем, младшего брата Майка, и Реостат выведет Кима на Легина Таука.
В этот момент Реостат встал, поставил чашку и пожал руки поднявшимся собеседникам. Сквозь шум Ким расслышал, как Реостат говорит:
– Идем, я вас провожу до метро.
Его собеседники повернулись, и Ким окаменел.
Лицом к камере стояли двое. Один был очень молодой азиат – лет, наверное, семнадцати – чью сравнительно недавно выбритую голову покрывала черная щетинка. Он был в белых джинсах и синей джинсовой куртке. А рядом с ним стоял невысокий блондин с худым лицом, обросшим коротенькой светлой бородой. На нем была кожаная шнурованная куртка в свисающих ремнях с металлическими пряжками и кожаные брюки – одеяние хайкера, любителя планетарного автостопа. Блондин глянул в камеру острыми темными глазами и отвернулся: Киму на мгновение показалось, что блондин почувствовал его взгляд. Впрочем, если все прочитанное об этом человеке – правда, то в этом не было ничего удивительного.
Блондин повернулся и первым пошел к выходу, вскинув на плечо кожаный рюкзак. Вслед за блондином зашагал азиат, процессию завершал Реостат.
Азиат в джинсовой куртке, безусловно, был монахом Сакамото Ёсио. А блондин в одеянии хайкера – это капитан первого ранга Легионер Таук.
Задача «найти» была выполнена. Правда, оставались задачи «остановить» и «вернуть», но над их реализацией Ким собирался подумать как-нибудь отдельно.
Ким отключился от видеоканала, снял сенсоры и пошел в рубку.
Часть вторая
Слово было сказано: независимость от Империи! Не только сам Пантократор, но и его министры, и сенаторы от метрополии и большинства планет прямого правления впали в неистовство, на всю Империю понося Зайнемана в частности и телемских сепаратистов в целом. Свежепереименованное Министерство Имперской Безопасности, со свойственной своим новациям неуклюжестью, сфабриковало два явно дутых дела, имевших целью доказать, что Зайнеман ведет планету не к независимости, а к вступлению в Конфедерацию. Дела оказались сфабрикованы настолько бездарно, что их не удалось довести даже до суда. Конфуз был очень смачный, особенно потому, что его с удовольствием подхватила и раздула ладно бы только телемская – космопортовская пресса, никогда не упускавшая случая пнуть Службу и быстренько отбежать подальше.
Законопроект Зайнемана в январе сорок третьего был принят. Референдум назначили на апрель сорок пятого, именно на тот самый день, двадцатого апреля, когда Ким прибыл на орбиту Телема…
Прикусив согнутый палец, Ким сидел в своей каюте и ругал себя на чем свет стоит. Ведь он мог бы почитать материалы по Телему, скажем, по дороге на Землю-Большую! Он мог бы въехать на Телем с другой легендой – скажем, просто как турист. А теперь – поздно. Конфедератский миллиардер на арендованном супердорогом джампере прибыл на Телем в день референдума – хуже быть не может! Теперь и впрямь придется сидеть на орбите до конца голосования. Иначе его появление может быть – и неминуемо будет – истолковано как попытка «определенных кругов Конфедерации» (неважно, каких именно, главное – «определенных») воздействовать на ход голосования.
Ким решительно раскрыл свой блокнот, подключил к нему веббер и вошел в телемский Интернет, воспользовавшись тем, что его новый гейт позволял неограниченное подключение к любому локальному провайдеру. Всего нескольких минут хватило ему, чтобы найти сервер Движения за независимость Телема и обнаружить, что на нем, помимо публично доступной зоны, есть еще ресурсы «только для членов». в том числе – канал прямой трансляции из штаб-квартиры Движения. Конечно, Ким не знал пароля, но зато обнаружил на входной странице закрытой зоны ссылку на канал Общалки, принадлежащий сисадмину штаб-квартиры. Что могло быть лучше? Бабочка Общалки светилась зеленым, значит, сисадмин был в сети. Ким вытащил из гнезда в торце своего блокнота тоненькую трубку видеокамеры и направил на свое лицо, потом включил видеоподдержку и вызвал сисадмина.
Тот появился в кадре буквально на секунду, недовольно глянул на незнакомое лицо и буркнул на тоскалузском:
– Sorri, aim dat bisi nau. Letz chat leiter, oki?
– Oki, oki, – отозвался Ким, фиксируя взгляд сисадмина и повторяя про себя: «Спокойно, парень. Я очень свой. Мне можно доверять. Мне можно сказать что угодно. У меня доступ к высшим уровням секретности». – Can ya giv mi da password fo laiv video chennel?
Сисадмин, видимо, даже не понял, что подвергся психоатаке – наверное, и правда был сильно занят: глаза у парня были красные, воспаленные. Он отвел рукой со лба длинные, давно не мытые волосы и простучал что-то у себя на клавиатуре. Блокнот Кима индицировал в служебной зоне видеовывода, что в буфере обмена Общалки появилось сообщение. Взглянув в буфер, Ким убедился, что это и есть пароль – бессмысленный набор из тридцати двух букв и цифр.
– Tankya, baddi, – вежливо сказал Ким и мгновенно вышел из Общалки, чтобы телемский компьютерщик не успел зафиксироваться на том, что получил странный вызов и зачем-то отдал кому-то незнакомому служебный пароль. Все-таки беспечный народ эти телемиты, усмехнулся Ким про себя, вводя пароль при входе на видеоканал. Он вспомнил, как много лет назад вместе с Ени ходил в гости к хакерам, которые бесплатно скачивали с серверов телецентра целые коллекции старинных и новых фильмов – собственно, те ребята тоже выманили пароли у сисадмина телецентра в Общалке, только без использования ментального щита: тот просто вводил пароль, не выключив видеокамеру, прямо у них на глазах.
Трехмерное изображение из штаба внезапно пошло прямо на зрительные нервы Кима, заставив его охнуть от неожиданности. Эффект присутствия был поразительный. Ким увидел, как десятки людей нервно курили, пили кофе, слышал возбужденные голоса, шелест принтеров, шаги. Единственное, чего Ким не мог – повернув голову, изменить угол зрения: камера была неподвижна.
Вдруг все присутствовавшие в штабе, кроме трех-четырех операторов связи за терминалами, поднялись, поворачиваясь в одну и ту же сторону, и мимо Кима – то есть мимо камеры, двумя выпуклыми стеклянными глазами которой Ким смотрел – через помещение, улыбаясь, пожимая руки, похлопывая людей по плечам, прошел высокий, широкоплечий, слегка горбящийся седой мужчина. Ким не сразу понял, что это и есть Зайнеман, а когда понял – подумал, что этот обязательно выиграет референдум и станет первым президентом независимого Телема. Такой уж вид был у этого человека.
В двух шагах от Кима, то есть от камеры, Петер Зайнеман остановился.
– Друзья, не унывать! – громко воскликнул он. – Я только что говорил с Маргарет из Избирательной комиссии. Восточное полушарие уже подсчитано, об этом объявят в восемнадцать по абсолютному, то есть в полночь по Лиссу. На Тюрингии – сорок два процента за независимость, сорок четыре – против…
– У-у-у! – гневно и разочарованно загудел весь штаб, но Зайнеман вскинул руку, и все затихли.
– Зато на Сибири – только семнадцать процентов против, семьдесят два процента – «за».
– По полушарию – пятьдесят семь процентов «за», тридцать с половиной – «против», – мгновенно подсчитал какой-то юноша рядом с Зайнеманом.
Штаб зашумел.
– Спокойно, спокойно, ребятки! – поднял руки Зайнеман. – Через час Маргарет обещала мне дать первые прикидки по Тоскалузе – в семь вечера по Лиссу кончает голосовать Восточный берег.
И он, повернувшись, исчез из поля зрения камеры. Все стали шумно рассаживаться. Ким замер: в толпе сотрудников штаба мелькнуло знакомое лицо.
Ему пришлось прождать минут десять, пока девушка, заслонявшая от камеры интересовавшую Кима часть помещения, не отошла в сторонку.
Ким вгляделся.
Да. Кажется, ему повезло.
В глубине помещения, вдоль стены, стоял ряд отдельных столов, за которыми, видимо, находились какие-то важные лица. Несколько столов пустовали, за несколькими сидели, не отрываясь от терминалов, пожилые женщины. А точно посередине за столом, заваленным бумагами, развалился на стуле, с дымящейся чашкой кофе в руке, крупный, с выразительным носатым лицом мужчина лет пятидесяти с седовато-рыжими длинными волосами, забранными в хвост. На нем была черная кожаная куртка и майка с какими-то грозными надписями, и он оживленно, размахивая чашкой, беседовал с какими-то людьми.
Ким смотрел на него стереоглазами камеры и чувствовал, как теплеет в груди. Заодно у Кима рассеялись и кое-какие сомнения по поводу дела независимости Телема – раз уж этот человек принимал в нем такое деятельное участие.
Это был Роби Кригер, по прозвищу Реостат. Человек, плечом к плечу с которым Ким – тогда еще Майк Джервис – сражался против самого Хозяина много лет назад. Значит, после событий сорокового года он вернулся на Телем, на родину. Это замечательно. Ким встретится с ним – может, раскроется, может – станет изображать сына или, скажем, младшего брата Майка, и Реостат выведет Кима на Легина Таука.
В этот момент Реостат встал, поставил чашку и пожал руки поднявшимся собеседникам. Сквозь шум Ким расслышал, как Реостат говорит:
– Идем, я вас провожу до метро.
Его собеседники повернулись, и Ким окаменел.
Лицом к камере стояли двое. Один был очень молодой азиат – лет, наверное, семнадцати – чью сравнительно недавно выбритую голову покрывала черная щетинка. Он был в белых джинсах и синей джинсовой куртке. А рядом с ним стоял невысокий блондин с худым лицом, обросшим коротенькой светлой бородой. На нем была кожаная шнурованная куртка в свисающих ремнях с металлическими пряжками и кожаные брюки – одеяние хайкера, любителя планетарного автостопа. Блондин глянул в камеру острыми темными глазами и отвернулся: Киму на мгновение показалось, что блондин почувствовал его взгляд. Впрочем, если все прочитанное об этом человеке – правда, то в этом не было ничего удивительного.
Блондин повернулся и первым пошел к выходу, вскинув на плечо кожаный рюкзак. Вслед за блондином зашагал азиат, процессию завершал Реостат.
Азиат в джинсовой куртке, безусловно, был монахом Сакамото Ёсио. А блондин в одеянии хайкера – это капитан первого ранга Легионер Таук.
Задача «найти» была выполнена. Правда, оставались задачи «остановить» и «вернуть», но над их реализацией Ким собирался подумать как-нибудь отдельно.
Ким отключился от видеоканала, снял сенсоры и пошел в рубку.
Часть вторая
ПОБЕГ ПОД ПРИКРЫТИЕМ
Путь от Вальхаллы до Телема оказался – как, впрочем, и ожидалось – совсем недолог, чуть меньше двух абсолютных суток. Ранним утром двадцать второго Йон после долгих переговоров с телемской диспетчерской посадил корабль в Гринтауне – далеком пригороде Лисса. Сажать джампер на Лисском космодроме ему не разрешили. Ожидался визит Генерального министра Империи, а возможно – и самого Пантократора. Свыше семидесяти пяти процентов населения планеты на референдуме высказались за независимость Телема от Империи Галактика.
Сидя в рубке, весь экипаж «Лося» смотрел по местному телевидению выступление лидера сепаратистов Петера Зайнемана. Йон вывел картинку прямо в толщу брони, и они видели Зайнемана – высокого, сутулого, седого – стоящим буквально в нескольких шагах от них.
– Друзья телемиты, – говорил Зайнеман. – То, что произошло – конечно, победа. Наша общая победа. Победа всего Телема. Но в этот день я в первую очередь хотел бы обратиться к тем нашим согражданам, кто голосовал за сохранение Телема в составе Империи Галактика. Друзья, мне – да что там мне, всем нам – ни в коем случае не хотелось бы, чтобы вы восприняли объявленные сегодня результаты голосования как свое поражение. Нет! Нет и еще раз нет! Те двадцать один процент голосовавших, кто подал свои голоса против выхода из состава Империи, никоим образом не стали чужими тем семидесяти пяти с половиной процентам голосовавших, кто отдал свой голос за независимость, и тем трем с половиной процентам, которые не дали определенного ответа…
Дослушав получасовую речь Зайнемана, Йон повернулся в кресле и обеими руками почесал бритую голову.
– Н-да, ребята, – весело проговорил он. – Очередной яркий сюрприз в нашем захватывающем путешествии приготовил нам веселый Телем. Один великий поэт две тысячи лет назад сказал: завидна участь того, кто видел переломные минуты этого мира. Возрадуемся, о братие! Тут теперь такая каша, что разыскивать Легина и Ёсио будет особенно увлекательно. Но я носом чую, – Йон потеребил свой нос, заставив всех прыснуть, – что именно в такой каше, в самой ее середке, должен очутиться Легин. А что это значит?
– Это значит, что вашего друга следует искать где-нибудь поблизости от этого вождя, – хрипло сказала Дойт и прокашлялась: после влажных Тежу и Вальхаллы корабельный воздух казался ей суховатым. Визионное изображение продолжало мелькать в броне, заслоняя вид на летное поле крохотного Гринтаунского космодрома и на бесчисленные многоквартирные дома за деревьями хилого парка, отделявшего космодром от города. После речи Зайнемана шла реклама, и Йон приглушил звук; вдруг Клю вздрогнула и протянула руку:
– Смотрите!
Йон мигом обернулся и прибавил звук. Выпуск новостей продолжался.
– На заседании комитета Движения за независимость, состоявшемся в здании штаба Движения, Петер Зайнеман выступил с предложениями по возможному составу временного правительства переходного периода, которое, согласно статье 194 Конституционного уложения телемской автономии, должно быть сформировано не позже завтрашнего дня, – говорил ведущий. Но не эти слова привлекли внимание экипажа, а изображение.
– Так я и знал! – сказал Йон.
– Это Роби Кригер? – спросила Ирам.
– Ну да, – кивнул Йон.
Реостат с обычным своим победительно-насмешливым видом восседал через три или четыре места от Зайнемана. Это все-таки был Телем, и хотя сам Зайнеман был в костюме и при галстуке, вокруг наблюдалось немало странно одетого люда; так что рядом, например, с тучным лысым джентльменом в стеганом ватнике, накинутом на плечи поверх атласного халата с отворотами (джентльмена представили как будущего министра естественных ресурсов и продовольствия), Реостат в кожанке, майке с какими-то грозными надписями и с серьгой в ухе производил вполне обыденное впечатление. Реостата представили только по фамилии, сообщив, что он будет министром космического флота.
Камера повернулась. Реми и Клю одновременно воскликнули:
– Ёсио!
Действительно, среди толпившихся вдоль стен в штабе Движения отчетливо был виден Ёсио.
– Ну, теперь мы точно знаем, куда нам нужно, – уверенно сказал Йон.
В новостях пошел другой сюжет, и Йон, выключив телевидение, пробормотал:
– А вдруг Легин отзовется?
И набрал с пульта номер регистра Легина.
«НОМЕР НЕДОСТУПЕН», отозвалась система.
Йон попробовал еще раз с тем же результатом и запросил подробности.
«ЗАКРЫТЫЙ СЕРВЕР НЕ ПРЕДОСТАВЛЯЕТ ДОСТУП К НОМЕРУ», объяснила система.
– Тьфу ты, – вздохнул Йон. – Еще одна пакость. Что бы это значило, интересно?
Конечно, никто из экипажа ответить ему на этот вопрос не мог.
– Кто хочет в город? – спросил Йон. – Ясно, мог бы и не спрашивать, все хотят. Значит, надо нам нанять минивэн.
– Это что? – спросила Клю.
– Наземная машина. Только побольше, чем автомобиль. Нас для автомобиля многовато.
– А почему не скар? – спросила Ирам.
– Это же Телем, – сказал Йон. – Тут законы такие. Чтобы водить скар – нужны специальные права, а у меня их нет. Может, у тебя есть?
– Нет, – спокойно ответила Ирам. – Только автомобильные.
– Ты водишь автомобиль? – удивился Реми.
– Ну, ты же водишь глайдер, – улыбнулась Ирам.
– Сравнила, – засмеялся Реми. – Какие же права нужны на глайдер?
– Реми, не говори ерунды! – Клю возмутилась наивностью брата. – Если б у нас на Акаи было сто миллионов глайдеров, неужели не понадобились бы права?
Реми, секунду подумав, кивнул:
– Точно. Это я чушь спорол. А у тебя, Йон, есть права?
– А как же. Дойт, есть?
– У меня же нет вообще никаких документов, – напомнила Дойт. – Я вожу машину, и права у меня были, но у меня их отобрали вместе со всеми вещами на Вальхалле.
– Ну, двое с правами – уже хорошо, – резюмировал Йон.
– Стоп, – сказала Дойт. – А как же я выйду в город без документов? А Эвис? Как мы пройдем паспортный контроль?
Йон почесал в бритом затылке.
– Да, это надо решить сейчас. На самом деле тут очень мягкие требования. Легин рассказывал, что его дядька как-то въехал на Телем, имея из документов только использованную гостиничную карту из Космопорта. Но нам надо… э-э… и паспорта у нас такие разномастные… Вот что, господа, давайте-ка я всем нам сейчас сделаю корабельные удостоверения. Все честь по чести – должность по судовой роли, имя, гражданство.
Развернувшись в кресле, Йон выдвинул из пульта клавиатуру и углубился в библиотеку корабельной документации.
Эвис встал, подошел вплотную к броне и замер, глядя на пригород. Далеко за плоскими крышами песочно-желтых и грязновато-белых дешевых муниципальных жилых кварталов Гринтауна высилось, полускрытое утренним туманом, что-то гигантское – как гора, но только, словно лес, состоящее из отдельных стволов. Подальше виднелась еще одна громада, даже более высокая, еле различимая сквозь дымку, но грозная своим величием.
– Что это? Горы? – спросил Эвис, не оборачиваясь.
Дойт встала рядом с ним, ее рука скользнула под его локоть.
– Нет, это дома. Небоскребы, гигантские здания. Мы сейчас к югу от города, значит вон те, что поближе – это Кула, остров на реке Лисс, а те, подальше – Вабампа. У нас дома были путеводители по Лиссу, я в детстве их разглядывала, но сама тут так ни разу и не побывала. Зато я в Космопорте была. Ой, а это что – второе солнце?
В разрывах облаков отчетливо блеснул Толиман II.
– Да, это Ясный Глаз, – ответил Эвис. – Как его здесь зовут, не знаю. Есть и Красная, третья сестра Взора и Ясного Глаза, но когда Взор и Ясный на небе, ее видно очень редко.
– У моей планеты только одно солнце, – сказала Дойт. – Оно называется Соль. Здесь такое синее небо… А у нас светлое, голубое.
– Ты жила в большом городе? – спросил Эвис.
– Кирнау большой город, очень большой, три миллиона населения, но я жила в пригороде. Два часа езды до университета. У нас был дом… тот самый, который взорвали. Маленький двухэтажный домик. Наверху две спальни, внизу кухня и гостиная. А в каком доме жил ты?
Эвис помедлил.
– Ну, родился-то я в городе, в отцовском доме. Отец мой, почтенный Пеннега, работает на резервном космодроме Космофлота Конфедерации (эти линковские слова Эвис проговорил не без гордости). Это от города час ходьбы. У него в городе дом деревянный, под черепичной крышей, в два этажа. Наверху, как и в твоем доме, спальни, но числом поболее: было нас у отца двое, я и сестра моя Имич – вот и две комнатки, в третьей матушка наша гостей устраивала, если кто приедет. Это, считай, пол-этажа. А с другой стороны – спальня родителей: комната большая, больше нашей кают-компании. (Эвис говорил на своем языке, что было заметно только тогда, когда он, подчеркнуто артикулируя, выговаривал те слова линка, которых в его языке не было). На первом этаже гостевая, это куда всякого гостя вводят, потом кладовые, а с другой стороны – трапезная, а из нее – ход в кухню, кухню у нас строят под отдельной крышей. Дом этот еще мой прадед построил, почтенный Равамис. А как мне восемнадцать стукнуло, пришла пора мне в войско идти: я ведь городского податного второго сословия, у нас, кто здоров – четыре года должен в войске отслужить. И вот после службы я еще почти год в переслужках, все думал – будет мне в гвардии место. Видишь ли, очень мне не хотелось, как все: отслужил, женился сразу, работать пошел или свое дело завел… Уж очень, понимаешь, привык, что я – особенный: отец на космодроме работает. Хотя что там у нас за космодром – бетонное поле да резервуары, а все ж таки, пока мальчишкой к отцу бегал, целый двадцать один корабль космический вблизи видел, батя-то меня всегда предупреждал, когда корабль ожидается. Так уж я думал, думал, каково там, на мирах… Видно, судьба и вправду своих выделяет, как наш Клови учитель говорил. Видишь, так меня в дальние миры и утащило, и вот уж я пол-Галактики пролетел.
– Ты, наверное, первый хелианин в космосе.
– Второй. Первым был король Авалас Алеума XI, лет сто назад. Летал он на Землю встречаться с Президентом, но ничего не видел, слепой был потому что.
Дойт прыснула:
– Совсем слепой?
Эвис улыбнулся.
– Нет, не совсем. В духовном смысле, – так Клови учитель говорил. Слетал этот король на самую Землю, вернулся и ничего для потомства не записал. Только и сказал мудрецу Клауми, который принца-наследника обучал: мол, особенно ему понравилось, как на Земле зубы лечат, зубы ему там залечили. Уж больно зубы у него плохи были – сладкого много кушал.
Дойт захохотала.
– Не люблю я его, – признал Эвис, – на самой ведь Земле побывал – и ни строчки!
– А ты напишешь? – спросила Дойт.
– Обязательно, – серьезно сказал Эвис. – Пишу я не очень быстро, не случилось привыкнуть, но напишу. Даже если не вернусь – передам.
– Как? – не поняла Дойт. – Хелиане ведь пишут от руки?
Эвис смутился.
– Я, может, и неправильно понял, но высокоученый писатель Йонас говорил, что можно написанное… со-ска-ни-ро-вать? – а потом по Галанету передать на наш космодром, резиденту мастеру Богусяку, а он на принтере напечатает и бате моему отдаст.
– Верно, – кивнула Дойт. – Ты зря так все время смущаешься, твои представления очень правильные. Кстати, – вдруг заинтересовалась она, – ты знаешь точный статус всех, кто путешествовал с тобой по Хелауатауа, Йон – писатель, Реми и Клю – стрелки, Ирам – колдунья…
– Это очень неточно, – покачал головой Эвис. – Им была хорошо подобрана наша местная одежда. Йон – не просто писатель, он – высокоученый писатель (ведь он закончил университет), но он проявил себя и как воин, так что вернее всего именовать его «храбрый высокоученый писатель». Реми – храбрый стрелок, так же следует именовать и Клю, потому что у них общая жизнь, но Реми показал себя великим воином, когда сбил вражий флаер. Поэтому его следует именовать «неустрашимый стрелок». Ирам… – Эвис задумался, – ее лицо у наших, хелианских, астлинов изображено на нагрудном знаке. Она говорит – совпадение, но таких совпадений не бывает. И она владеет Бирва Анэмихмат, я сам видел, как она взглядом отвела пять арбалетных стрел. Поэтому Ирам – Небесная душа астлинского племени, и именовать ее следует «великая госпожа». хотя она по присущей ей скромности этого не одобряет.
– А как ты определишь меня?
Эвис улыбнулся.
– Это сложнее, потому что я тебя не видел в нашей одежде. Но изволь, могу определить. Итак, ты окончила университет, больше того – имеешь звание магистра. Наука твоя посвящена иным мирам… В своем мире ты пережила потерю – как ты это называешь? – статуса… но это неважно, потому что ты ведь по-прежнему магистр, не так ли? И ты странствовала. Пожалуй, тебя следует именовать «высокоученая странница».
Дойт повторила:
– Высокоученая странница… А как мне именовать тебя?
– С мной все просто, – сказал Эвис. – Я по-прежнему воин, переслужик, о написании книги только мечтаю. Я – заслуженный воин. Все зовут меня так: храбрый воин.
– Я поняла, храбрый воин. – Дойт слегка поклонилась.
– Тебе позволено звать меня по имени всегда, – тихо сказал Эвис. – Даже по малому, или сокращенному.
– Как это?
– Эве.
Дойт почувствовала, что это – почти предел и она должна чем-то ответить.
– Все и так зовут меня сокращенным именем, – прошептала она, вновь взяв Эвиса под руку. – Но ты, ты зови меня – когда мы вдвоем – так, как меня звала моя мама.
– Как же?
– Доттинья.
Дойт почувствовала, что еще секунда – и Эвис обнял бы ее, если бы сзади за консолью не щелкал клавишами Йон. Тем более что в рубку вошла выходившая куда-то Клю и уселась возле Йона, глядя в монитор ему через плечо. Дойт испугалась, что Эвис сейчас вообще отойдет от нее, но он не отошел – только с улыбкой посмотрел на нее сверху вниз (он был на голову выше ее) и положил ладонь поверх ее кисти, лежавшей на его руке.
– Храбрый воин, – послышался сзади голос Йона. – Иди сюда, мне нужно тебя сфотографировать.
Эвис еще раз улыбнулся Дойт и отошел.
– Садись за пульт, – продолжал Йон. – Да, на свое место. Повернись ко мне. Вот так.
Йон поднял трубку цифровой камеры, навел на Эвиса и опустил.
– Теперь Дойт, – взглянул он на девушку. – Ничего, что на карточке ты будешь без волос?
Дойт засмеялась.
– Ты знаешь, мне это даже нравится. Скажи, а почему у Реми и Клю голова тоже острижена?
– А это побочный эффект того, что нас перенесло с Акаи в Космопорт за один день, – объяснил Йон, наводя на нее камеру. – Когда я, Реми и Клю очнулись, головы у нас были неровно, грубо и криво острижены. Пришлось потом добривать. Все, спасибо. Клю, садись, я сниму тебя. Дойт, не позвала бы ты остальных сфотографироваться? Так… Клю, а ты пока сними меня.
Пока Йон изготовлял корабельные удостоверения, пока заказывал микроавтобус, подтверждал в транспортной полиции через местные сети водительские права – свои и Ирам, пока просматривал кое-какие здешние законы и правила – прошло больше часа. Еще полчаса ушло на то, чтобы выяснить, как снаружи блокировать вход в корабль. Решили уж заодно и перекусить на борту с тем, чтобы до обеденного времени, то есть часов до семи по местному, не искать в городе ресторан. За рационами в морозильник ходил Реми: Клю и Ирам боялись, хотя тело злосчастного Уолли было сброшено в межзвездное пространство еще на подходе к Вальхалле. Пока ели, Ирам обсуждала с Йоном, что нужно купить на Телеме (как-то само собой получилось, что она в экипаже стала выполнять не только роль инженера систем жизнеобеспечения, но и менеджера по снабжению).
– Ты только подумай, – говорила она капитану. – Если идти на Акаи – это семь-восемь суток пути, а у нас на борту только два типа рационов: курица с картошкой и говядина с овощами. Мы же взвоем! Правда, ты и так уже потратился: на Хелауатауа, на Вальхалле, здесь минивэн взял, за наземное обслуживание заплатил… У тебя есть еще деньги?
– Есть, – успокоил ее Йон. – Сравнительно с тем, что у меня на счету, я как раз не так уж и много потратил. Кстати, насчет денег: у меня осталось золото и серебро с Хелауатауа, и хорошо бы его здесь продать, чтоб не лежало мертвым грузом. Но, наверное, это не сегодня: не хочется ездить по городу с мешком золота. Нет, храбрый воин, твои – это твои, я имею в виду мой мешок, то, что я у Богусяка поменял. Твои пусть у тебя и будут, держи их здесь, на борту, а если понадобятся местные деньги – я дам.
Сидя в рубке, весь экипаж «Лося» смотрел по местному телевидению выступление лидера сепаратистов Петера Зайнемана. Йон вывел картинку прямо в толщу брони, и они видели Зайнемана – высокого, сутулого, седого – стоящим буквально в нескольких шагах от них.
– Друзья телемиты, – говорил Зайнеман. – То, что произошло – конечно, победа. Наша общая победа. Победа всего Телема. Но в этот день я в первую очередь хотел бы обратиться к тем нашим согражданам, кто голосовал за сохранение Телема в составе Империи Галактика. Друзья, мне – да что там мне, всем нам – ни в коем случае не хотелось бы, чтобы вы восприняли объявленные сегодня результаты голосования как свое поражение. Нет! Нет и еще раз нет! Те двадцать один процент голосовавших, кто подал свои голоса против выхода из состава Империи, никоим образом не стали чужими тем семидесяти пяти с половиной процентам голосовавших, кто отдал свой голос за независимость, и тем трем с половиной процентам, которые не дали определенного ответа…
Дослушав получасовую речь Зайнемана, Йон повернулся в кресле и обеими руками почесал бритую голову.
– Н-да, ребята, – весело проговорил он. – Очередной яркий сюрприз в нашем захватывающем путешествии приготовил нам веселый Телем. Один великий поэт две тысячи лет назад сказал: завидна участь того, кто видел переломные минуты этого мира. Возрадуемся, о братие! Тут теперь такая каша, что разыскивать Легина и Ёсио будет особенно увлекательно. Но я носом чую, – Йон потеребил свой нос, заставив всех прыснуть, – что именно в такой каше, в самой ее середке, должен очутиться Легин. А что это значит?
– Это значит, что вашего друга следует искать где-нибудь поблизости от этого вождя, – хрипло сказала Дойт и прокашлялась: после влажных Тежу и Вальхаллы корабельный воздух казался ей суховатым. Визионное изображение продолжало мелькать в броне, заслоняя вид на летное поле крохотного Гринтаунского космодрома и на бесчисленные многоквартирные дома за деревьями хилого парка, отделявшего космодром от города. После речи Зайнемана шла реклама, и Йон приглушил звук; вдруг Клю вздрогнула и протянула руку:
– Смотрите!
Йон мигом обернулся и прибавил звук. Выпуск новостей продолжался.
– На заседании комитета Движения за независимость, состоявшемся в здании штаба Движения, Петер Зайнеман выступил с предложениями по возможному составу временного правительства переходного периода, которое, согласно статье 194 Конституционного уложения телемской автономии, должно быть сформировано не позже завтрашнего дня, – говорил ведущий. Но не эти слова привлекли внимание экипажа, а изображение.
– Так я и знал! – сказал Йон.
– Это Роби Кригер? – спросила Ирам.
– Ну да, – кивнул Йон.
Реостат с обычным своим победительно-насмешливым видом восседал через три или четыре места от Зайнемана. Это все-таки был Телем, и хотя сам Зайнеман был в костюме и при галстуке, вокруг наблюдалось немало странно одетого люда; так что рядом, например, с тучным лысым джентльменом в стеганом ватнике, накинутом на плечи поверх атласного халата с отворотами (джентльмена представили как будущего министра естественных ресурсов и продовольствия), Реостат в кожанке, майке с какими-то грозными надписями и с серьгой в ухе производил вполне обыденное впечатление. Реостата представили только по фамилии, сообщив, что он будет министром космического флота.
Камера повернулась. Реми и Клю одновременно воскликнули:
– Ёсио!
Действительно, среди толпившихся вдоль стен в штабе Движения отчетливо был виден Ёсио.
– Ну, теперь мы точно знаем, куда нам нужно, – уверенно сказал Йон.
В новостях пошел другой сюжет, и Йон, выключив телевидение, пробормотал:
– А вдруг Легин отзовется?
И набрал с пульта номер регистра Легина.
«НОМЕР НЕДОСТУПЕН», отозвалась система.
Йон попробовал еще раз с тем же результатом и запросил подробности.
«ЗАКРЫТЫЙ СЕРВЕР НЕ ПРЕДОСТАВЛЯЕТ ДОСТУП К НОМЕРУ», объяснила система.
– Тьфу ты, – вздохнул Йон. – Еще одна пакость. Что бы это значило, интересно?
Конечно, никто из экипажа ответить ему на этот вопрос не мог.
– Кто хочет в город? – спросил Йон. – Ясно, мог бы и не спрашивать, все хотят. Значит, надо нам нанять минивэн.
– Это что? – спросила Клю.
– Наземная машина. Только побольше, чем автомобиль. Нас для автомобиля многовато.
– А почему не скар? – спросила Ирам.
– Это же Телем, – сказал Йон. – Тут законы такие. Чтобы водить скар – нужны специальные права, а у меня их нет. Может, у тебя есть?
– Нет, – спокойно ответила Ирам. – Только автомобильные.
– Ты водишь автомобиль? – удивился Реми.
– Ну, ты же водишь глайдер, – улыбнулась Ирам.
– Сравнила, – засмеялся Реми. – Какие же права нужны на глайдер?
– Реми, не говори ерунды! – Клю возмутилась наивностью брата. – Если б у нас на Акаи было сто миллионов глайдеров, неужели не понадобились бы права?
Реми, секунду подумав, кивнул:
– Точно. Это я чушь спорол. А у тебя, Йон, есть права?
– А как же. Дойт, есть?
– У меня же нет вообще никаких документов, – напомнила Дойт. – Я вожу машину, и права у меня были, но у меня их отобрали вместе со всеми вещами на Вальхалле.
– Ну, двое с правами – уже хорошо, – резюмировал Йон.
– Стоп, – сказала Дойт. – А как же я выйду в город без документов? А Эвис? Как мы пройдем паспортный контроль?
Йон почесал в бритом затылке.
– Да, это надо решить сейчас. На самом деле тут очень мягкие требования. Легин рассказывал, что его дядька как-то въехал на Телем, имея из документов только использованную гостиничную карту из Космопорта. Но нам надо… э-э… и паспорта у нас такие разномастные… Вот что, господа, давайте-ка я всем нам сейчас сделаю корабельные удостоверения. Все честь по чести – должность по судовой роли, имя, гражданство.
Развернувшись в кресле, Йон выдвинул из пульта клавиатуру и углубился в библиотеку корабельной документации.
Эвис встал, подошел вплотную к броне и замер, глядя на пригород. Далеко за плоскими крышами песочно-желтых и грязновато-белых дешевых муниципальных жилых кварталов Гринтауна высилось, полускрытое утренним туманом, что-то гигантское – как гора, но только, словно лес, состоящее из отдельных стволов. Подальше виднелась еще одна громада, даже более высокая, еле различимая сквозь дымку, но грозная своим величием.
– Что это? Горы? – спросил Эвис, не оборачиваясь.
Дойт встала рядом с ним, ее рука скользнула под его локоть.
– Нет, это дома. Небоскребы, гигантские здания. Мы сейчас к югу от города, значит вон те, что поближе – это Кула, остров на реке Лисс, а те, подальше – Вабампа. У нас дома были путеводители по Лиссу, я в детстве их разглядывала, но сама тут так ни разу и не побывала. Зато я в Космопорте была. Ой, а это что – второе солнце?
В разрывах облаков отчетливо блеснул Толиман II.
– Да, это Ясный Глаз, – ответил Эвис. – Как его здесь зовут, не знаю. Есть и Красная, третья сестра Взора и Ясного Глаза, но когда Взор и Ясный на небе, ее видно очень редко.
– У моей планеты только одно солнце, – сказала Дойт. – Оно называется Соль. Здесь такое синее небо… А у нас светлое, голубое.
– Ты жила в большом городе? – спросил Эвис.
– Кирнау большой город, очень большой, три миллиона населения, но я жила в пригороде. Два часа езды до университета. У нас был дом… тот самый, который взорвали. Маленький двухэтажный домик. Наверху две спальни, внизу кухня и гостиная. А в каком доме жил ты?
Эвис помедлил.
– Ну, родился-то я в городе, в отцовском доме. Отец мой, почтенный Пеннега, работает на резервном космодроме Космофлота Конфедерации (эти линковские слова Эвис проговорил не без гордости). Это от города час ходьбы. У него в городе дом деревянный, под черепичной крышей, в два этажа. Наверху, как и в твоем доме, спальни, но числом поболее: было нас у отца двое, я и сестра моя Имич – вот и две комнатки, в третьей матушка наша гостей устраивала, если кто приедет. Это, считай, пол-этажа. А с другой стороны – спальня родителей: комната большая, больше нашей кают-компании. (Эвис говорил на своем языке, что было заметно только тогда, когда он, подчеркнуто артикулируя, выговаривал те слова линка, которых в его языке не было). На первом этаже гостевая, это куда всякого гостя вводят, потом кладовые, а с другой стороны – трапезная, а из нее – ход в кухню, кухню у нас строят под отдельной крышей. Дом этот еще мой прадед построил, почтенный Равамис. А как мне восемнадцать стукнуло, пришла пора мне в войско идти: я ведь городского податного второго сословия, у нас, кто здоров – четыре года должен в войске отслужить. И вот после службы я еще почти год в переслужках, все думал – будет мне в гвардии место. Видишь ли, очень мне не хотелось, как все: отслужил, женился сразу, работать пошел или свое дело завел… Уж очень, понимаешь, привык, что я – особенный: отец на космодроме работает. Хотя что там у нас за космодром – бетонное поле да резервуары, а все ж таки, пока мальчишкой к отцу бегал, целый двадцать один корабль космический вблизи видел, батя-то меня всегда предупреждал, когда корабль ожидается. Так уж я думал, думал, каково там, на мирах… Видно, судьба и вправду своих выделяет, как наш Клови учитель говорил. Видишь, так меня в дальние миры и утащило, и вот уж я пол-Галактики пролетел.
– Ты, наверное, первый хелианин в космосе.
– Второй. Первым был король Авалас Алеума XI, лет сто назад. Летал он на Землю встречаться с Президентом, но ничего не видел, слепой был потому что.
Дойт прыснула:
– Совсем слепой?
Эвис улыбнулся.
– Нет, не совсем. В духовном смысле, – так Клови учитель говорил. Слетал этот король на самую Землю, вернулся и ничего для потомства не записал. Только и сказал мудрецу Клауми, который принца-наследника обучал: мол, особенно ему понравилось, как на Земле зубы лечат, зубы ему там залечили. Уж больно зубы у него плохи были – сладкого много кушал.
Дойт захохотала.
– Не люблю я его, – признал Эвис, – на самой ведь Земле побывал – и ни строчки!
– А ты напишешь? – спросила Дойт.
– Обязательно, – серьезно сказал Эвис. – Пишу я не очень быстро, не случилось привыкнуть, но напишу. Даже если не вернусь – передам.
– Как? – не поняла Дойт. – Хелиане ведь пишут от руки?
Эвис смутился.
– Я, может, и неправильно понял, но высокоученый писатель Йонас говорил, что можно написанное… со-ска-ни-ро-вать? – а потом по Галанету передать на наш космодром, резиденту мастеру Богусяку, а он на принтере напечатает и бате моему отдаст.
– Верно, – кивнула Дойт. – Ты зря так все время смущаешься, твои представления очень правильные. Кстати, – вдруг заинтересовалась она, – ты знаешь точный статус всех, кто путешествовал с тобой по Хелауатауа, Йон – писатель, Реми и Клю – стрелки, Ирам – колдунья…
– Это очень неточно, – покачал головой Эвис. – Им была хорошо подобрана наша местная одежда. Йон – не просто писатель, он – высокоученый писатель (ведь он закончил университет), но он проявил себя и как воин, так что вернее всего именовать его «храбрый высокоученый писатель». Реми – храбрый стрелок, так же следует именовать и Клю, потому что у них общая жизнь, но Реми показал себя великим воином, когда сбил вражий флаер. Поэтому его следует именовать «неустрашимый стрелок». Ирам… – Эвис задумался, – ее лицо у наших, хелианских, астлинов изображено на нагрудном знаке. Она говорит – совпадение, но таких совпадений не бывает. И она владеет Бирва Анэмихмат, я сам видел, как она взглядом отвела пять арбалетных стрел. Поэтому Ирам – Небесная душа астлинского племени, и именовать ее следует «великая госпожа». хотя она по присущей ей скромности этого не одобряет.
– А как ты определишь меня?
Эвис улыбнулся.
– Это сложнее, потому что я тебя не видел в нашей одежде. Но изволь, могу определить. Итак, ты окончила университет, больше того – имеешь звание магистра. Наука твоя посвящена иным мирам… В своем мире ты пережила потерю – как ты это называешь? – статуса… но это неважно, потому что ты ведь по-прежнему магистр, не так ли? И ты странствовала. Пожалуй, тебя следует именовать «высокоученая странница».
Дойт повторила:
– Высокоученая странница… А как мне именовать тебя?
– С мной все просто, – сказал Эвис. – Я по-прежнему воин, переслужик, о написании книги только мечтаю. Я – заслуженный воин. Все зовут меня так: храбрый воин.
– Я поняла, храбрый воин. – Дойт слегка поклонилась.
– Тебе позволено звать меня по имени всегда, – тихо сказал Эвис. – Даже по малому, или сокращенному.
– Как это?
– Эве.
Дойт почувствовала, что это – почти предел и она должна чем-то ответить.
– Все и так зовут меня сокращенным именем, – прошептала она, вновь взяв Эвиса под руку. – Но ты, ты зови меня – когда мы вдвоем – так, как меня звала моя мама.
– Как же?
– Доттинья.
Дойт почувствовала, что еще секунда – и Эвис обнял бы ее, если бы сзади за консолью не щелкал клавишами Йон. Тем более что в рубку вошла выходившая куда-то Клю и уселась возле Йона, глядя в монитор ему через плечо. Дойт испугалась, что Эвис сейчас вообще отойдет от нее, но он не отошел – только с улыбкой посмотрел на нее сверху вниз (он был на голову выше ее) и положил ладонь поверх ее кисти, лежавшей на его руке.
– Храбрый воин, – послышался сзади голос Йона. – Иди сюда, мне нужно тебя сфотографировать.
Эвис еще раз улыбнулся Дойт и отошел.
– Садись за пульт, – продолжал Йон. – Да, на свое место. Повернись ко мне. Вот так.
Йон поднял трубку цифровой камеры, навел на Эвиса и опустил.
– Теперь Дойт, – взглянул он на девушку. – Ничего, что на карточке ты будешь без волос?
Дойт засмеялась.
– Ты знаешь, мне это даже нравится. Скажи, а почему у Реми и Клю голова тоже острижена?
– А это побочный эффект того, что нас перенесло с Акаи в Космопорт за один день, – объяснил Йон, наводя на нее камеру. – Когда я, Реми и Клю очнулись, головы у нас были неровно, грубо и криво острижены. Пришлось потом добривать. Все, спасибо. Клю, садись, я сниму тебя. Дойт, не позвала бы ты остальных сфотографироваться? Так… Клю, а ты пока сними меня.
Пока Йон изготовлял корабельные удостоверения, пока заказывал микроавтобус, подтверждал в транспортной полиции через местные сети водительские права – свои и Ирам, пока просматривал кое-какие здешние законы и правила – прошло больше часа. Еще полчаса ушло на то, чтобы выяснить, как снаружи блокировать вход в корабль. Решили уж заодно и перекусить на борту с тем, чтобы до обеденного времени, то есть часов до семи по местному, не искать в городе ресторан. За рационами в морозильник ходил Реми: Клю и Ирам боялись, хотя тело злосчастного Уолли было сброшено в межзвездное пространство еще на подходе к Вальхалле. Пока ели, Ирам обсуждала с Йоном, что нужно купить на Телеме (как-то само собой получилось, что она в экипаже стала выполнять не только роль инженера систем жизнеобеспечения, но и менеджера по снабжению).
– Ты только подумай, – говорила она капитану. – Если идти на Акаи – это семь-восемь суток пути, а у нас на борту только два типа рационов: курица с картошкой и говядина с овощами. Мы же взвоем! Правда, ты и так уже потратился: на Хелауатауа, на Вальхалле, здесь минивэн взял, за наземное обслуживание заплатил… У тебя есть еще деньги?
– Есть, – успокоил ее Йон. – Сравнительно с тем, что у меня на счету, я как раз не так уж и много потратил. Кстати, насчет денег: у меня осталось золото и серебро с Хелауатауа, и хорошо бы его здесь продать, чтоб не лежало мертвым грузом. Но, наверное, это не сегодня: не хочется ездить по городу с мешком золота. Нет, храбрый воин, твои – это твои, я имею в виду мой мешок, то, что я у Богусяка поменял. Твои пусть у тебя и будут, держи их здесь, на борту, а если понадобятся местные деньги – я дам.