Страница:
Из квартиры донеслись поскрипывание и шелест – странно знакомый: Духов в детстве любил кататься из комнаты в комнату на велосипеде, и колеса утюжили линолеум с таким же звуком.
Наморщив лоб, Андрей осторожно приник к двери правым ухом. Звуки приближались. Спустя пару секунд послышался вздох. Потом щелкнул замок – Духов тут же выпрямился, – и дверь приоткрылась.
– Толкай и входи, – низкий голос писателя и вновь шелест колес по полу.
Андрей отворил дверь и, наконец, увидел Кагановского. Тот сидел в инвалидном кресле. Точнее – полулежал. Казалось, в теле писателя не осталось сил, а само оно таяло. Духов смотрел – и не мог избавиться от ощущения, что под белой рубашкой с редкими голубыми полосами нет ничего… Что толстые серые брюки скрывают пустоту…
Но нет: на подлокотнике лежала левая кисть писателя – желтая и сухая, оплетенная толстыми сине-зелеными венами, с длинными узловатыми пальцами. Правая, из черной блестящей пластмассы, покоилась на сиденье. А ступни прятались в коричневых шлепанцах на тонкой подошве.
– Так бесцеремонно меня еще никто не разглядывал, – ворчливо произнес Кагановский. Он опустил ноги на облезлые – некогда коричневые – доски пола, оттолкнулся и чуть отъехал назад, не отрывая от гостя мутного взгляда. Кожа на лице писателя желтой резиной с чуть заметными голубыми полосками сосудов возле висков и на лбу обтягивала череп. Редкие и седые, больше похожие на пух, волосы стояли торчком. – Входить собираешься? Или на пороге интервью брать будешь, даже дверь не закроешь?
– Ой! – Андрей спохватился, прошел в прихожую и тихо пробормотал: – Простите.
Писатель не ответил. Он не без труда развернулся и короткими рывками покатил к распахнутой белой двери с двумя небольшими оконцами одно над другим.
– Разувайся и проходи, – единственное, что бросил Кагановский, наполовину скрывшись в комнате.
– Хорошо, – кивнул Андрей.
Он упер правую руку в стену, оклеенную простыми светлыми обоями с однообразным голубым узором, а левой стал расшнуровывать ботинки. От волнения пальцы дрожали.
«Он болен, – думал Духов, освобождаясь от обуви. – Причем серьезно. Скорее всего, он умирает».
– Долго ты там копаться собираешься? – карканье из комнаты заставило Андрея вздрогнуть.
– Я уже!.. – тут же отозвался тот, нацепляя куртку на крючок с шишаком из бежевой пластмассы. Подобрал и расстегнул сумочку, вытянул распечатку с вопросами, блокнот и ручку и на цыпочках направился к комнате.
«Ой! Как же он так живет?!» – Андрей чудом удержался, чтобы не открыть рот, растерянно оглядывая убогое убранство единственной комнаты в жилище Кагановского.
Вдоль стены – прямо на полу, потому как шкафа не было, – выстроились покосившиеся стопки книг и журналов. Казалось, стоит лишь дотронуться до одной – и вся хлипкая конструкция развалится. Центр комнаты занимал старенький журнальный столик. Скатертью служила газета с несколькими дырами и темными пятнами от еды. На ней стояла глубокая железная миска, в ее содержимом Андрей узнал давно остывший, наверняка уже затянутый пленкой суп. Рядом, на куске серого хлеба, лежала грязная ложка. Еще один стол – побольше – находился под зашторенным окном. Он был завален бумагами, а в центре гордо возвышалась печатная машинка. Под столом ютились два трехногих табурета. Последним, что увидел Духов, была низкая незастеленная кровать, из-под которой выглядывал зеленый бок пластмассового ведерка. Для чего оно здесь – Андрей понял сразу. Почти тут же в ноздри влилась тонкая струйка запаха нечистот, и его замутило.
Чем дольше он смотрел на комнату, тем сильнее чувствовал странную смесь жалости и… отвращения. Голову не покидала мысль, что он, молодой и полноценный парень, будущий корреспондент «Вестника» Андрей Духов, слишком чист для этого места. Он понимал, что думать так – подло. Но ничего не мог с собой поделать.
– Так… Скажи, пожалуйста, у вас сейчас все журналисты такие замедленные?! – сварливо осведомился Кагановский. Андрей посмотрел на него и увидел, что мутный взгляд писателя немного прояснился – от гнева. – Если ты и дальше намерен ворон считать, мы до полуночи интервью не начнем. Будешь уже что-нибудь делать или нет?! Я что, зря на встречу согласился?! – последнее он едва ли не выкрикнул.
– Простите, – снова спохватился Духов. – Я просто… – мысли разлетелись, и он не смог объяснить, что это за «просто».
Кагановский все так же недовольно смотрел на него. Пожевал губами, произнес:
– Садись уже за стол. Предупреждаю сразу: угощать и уж тем более поить тебя не собираюсь. Я слишком долго живу один, чтобы помнить, что такое гостеприимство.
Андрей кивнул, на цыпочках пересек комнату, выдвинул из-под стола табуретку и уселся. Та чуть качнулась, скрипнула ножками, но выдержала.
Писатель кашлянул, развернулся и медленно, тяжело начал двигаться к окну.
«Помогу ему», – решил Духов и встал.
Кагановский отреагировал мгновенно.
– Куда ты соскочил опять?! – рявкнул он.
Выкрик пригвоздил Андрея к полу.
– Я просто помочь вам хотел, – пролепетал он, глядя, как писатель, скорчив злобную рожу, продолжает путь к столу.
– Не выдумывай! Кое-что я еще в состоянии делать самостоятельно! А теперь сядь!
Духов покорно опустился на табурет.
«Вот это попал! – подумал он, чувствуя частый и сильный стук в груди. – А ведь еще даже вопросы задавать не начал!..»
Отчего-то вспомнилась универская историчка – госпожа Белогородкина, суровая и требовательная тетка. Сейчас она казалась ангелом во плоти, в просторном бордовом платье и больших затемненных очках.
– Потом решать будешь, кто ангел, а кто черт с рогами, – пробормотал Кагановский, останавливаясь возле стола. Он взялся за протез и со стуком положил пластмассовую руку на столешницу.
Андрей аж подпрыгнул.
«Что он про ангела сказал?» – юноша наморщил лоб, разглядывая круглые клавиши печатной машинки. Однако Кагановский не дал додумать.
– Итак, – проронил он, буравя Андрея взглядом. Тот отметил, что глаза у писателя желтые, воспаленные. – Рассказывай, что у тебя?
– Э-э-э, – растерянно протянул Духов. – Что именно рассказывать?
– Пришел зачем – вот что! – Кагановский раздраженно сморщился, потер щеку – сухую, ввалившуюся, гладко выбритую.
– Как зачем? Интервью брать. Вы же знаете…
– Интервью брать, – писатель явно передразнил. – Интервью… И какова цель этого твоего интервью? Зачем ты ко мне пришел? – повторил он. – Что узнать хочешь? – снова мутный и в то же время какой-то… рентгеновский взгляд. – О чем собираешься писать? Как я родил сюжет первого романа среди развалин своего дома, глядя на собственную раздавленную руку?! – он мельком глянул на черную пластмассовую кисть. – Скажу сразу: не было этого, хотя читатели восприняли бы такую историю с восторгом! Или, может быть, тебе интересно, скольких женщин я соблазнил?!
– Да нет же! – наконец сумел вставить Андрей плачущим голосом. Внутри он весь трясся. – Я никогда бы не стал о таком писать! – он смотрел в пол и терзал потными пальцами краешек листа с вопросами.
Кагановский заметил это, нахмурился.
– Что там у тебя? – спросил он, протягивая к листку руку. – Покажи.
Духов виновато шмыгнул носом, будто незадачливый студент, попавшийся со шпаргалкой, и протянул вопросник писателю. Тот резко выхватил его, поднес к самому носу. Вытаращил глаза и стал беззвучно шевелить губами.
«Жесть, – думал Андрей, наблюдая, как читает Кагановский вопросы. – Интересно, я живым отсюда выберусь?..»
Юноша уже понял, что, скорее всего, провалил первое задание. «Но ведь… это несправедливо. Что я сделал такого плохого? Отчего Кагановский так на меня накинулся?»
«Он уже старый, – Андрей сидел и не сводил с писателя глаз. Тот по-прежнему таращился в листок. – Вот характер и испортился. Плюс страшные воспоминания и болезнь. Неизвестно, как давно она мучает его. Но видно, что осталось недолго».
Кагановский тем временем дочитал, хлопнул вопросник об стол.
– Банально, – прокаркал он, вновь сверля Духова маленькими мутными глазками. – Неинтересные вопросы. Стандартные. Штампы. Нужно было лучше готовиться.
Андрей напрягся, вспомнив, с каким усердием работал над вопросником. Как долго сидел перед пустым «вордовским» документом, не решаясь положить пальцы на клавиатуру и начать. Как печатал, стирал и заново набирал текст. Как менял местами слова и сами вопросы. Как раз за разом перелопачивал статьи о книгах писателя и его биографию, надеясь зацепиться за что-нибудь… И вот пожалуйста: «Неинтересные вопросы. Стандартные. Штампы».
– Все это ты мог найти в столь любимом молодым поколением Интернете, – продолжал Кагановский. – Совсем необязательно было беспокоить меня, приезжать и терпеть, как я поливаю тебя грязью, – он с прищуром посмотрел на изумившегося Андрея. – Посидел бы дома перед компьютером, глядишь – и нацарапал бы статейку.
Писатель замолчал, все еще глядя на Духова. Тот неподвижно сидел и скользил глазами по голубым полосам на рубашке писателя. Он не знал, что делать дальше. Встать, извиниться и уйти? Сложить лапки? Проиграть? Или попытаться уговорить Кагановского ответить хоть на несколько вопросов – наименее штампованных, на взгляд самого писателя? А вдруг тот снова разозлится?
В голову опять вклинились воспоминания. Как Духов летел домой после разговора с редактором «Вестника»… Летел и мечтал, что блестяще выполнит первое задание: познакомится с писателем и подготовит отличный материал, который станет пропуском в главную городскую газету.
«Вот и познакомился, – мрачно размышлял Андрей. – Вот и написал».
– Тем не менее, – заговорил Кагановский, – я рад, что ты здесь.
Первые пару секунд Духов не верил ушам. Потом в груди екнуло, и он растерянно посмотрел на писателя. Тот прищурился – хитро и… впервые с тенью добродушия.
– Представь себе, – чуть заметно кивнул он. – Конечно, побесил ты меня изрядно, но это простительно. Ты молод, полон сил, впереди у тебя целая жизнь.
– Значит, вы согласны ответить на вопросы? – тихо, осторожно, словно по минному полю шел, спросил Андрей.
Писатель тут же болезненно сморщился, и внутри у Духова все сжалось. Он ожидал новой волны гнева, но вместо этого Кагановский положил ладонь на вопросник, придвинул его к себе, пожевал губами.
– Предлагаю построить беседу по-другому, – сказал писатель. – Я тоже хочу у тебя кое-что спросить. Скажи, ты читал мои произведения?
– А как же! – обрадованно отозвался Андрей. – Как раз на той неделе, когда готовился к интервью, перечитал «Лабиринт». Еще читал ваш роман… название, правда, забыл, давно это было… Про каменную горгулью, которая оживала по ночам…
– «Узник мрачного особняка», – покивал Кагановский. Он задумчиво смотрел сквозь Духова. – И какие впечатления у тебя от моих романов? Стой! – он поднял руку, останавливая Андрея, который уже открыл рот. – Не отвечай сразу, подумай хорошенько. Мне нужны твои мысли, а не вежливо-банальное: «сюжет этого произведения произвел на меня огромное впечатление». Такими отзывами я сыт по горло.
«Думай! – приказал себе Андрей, стискивая пальцами края табурета так, что заныли фаланги. – Это шанс! Облажаюсь сейчас – уйду несолоно хлебавши!»
– Знаете, – выговорил он после минутных раздумий. В горле пересохло, Духов кашлянул. А Кагановский подобрался: похоже, ему и впрямь было интересно. – Я с детства люблю фантастику и мистику. И фильмы, и игры компьютерные, – он смущенно поерзал, – и, конечно же, книги. Пожалуй даже, книги люблю больше, чем все остальное, – Андрей посмотрел писателю в глаза. – Я много всего прочитал, большую часть позабыл уже. А ваши романы хорошо помню.
– Особенно «Узника мрачного особняка», – ворчливо вставил Кагановский, намекая на забытое название.
– Это неважно, – внезапно осмелев, продолжил Духов. – Главное, сюжет и герои все еще здесь, – он коснулся пальцами виска. – И вряд ли когда-нибудь забудутся. А все благодаря вам. Вы придумали их и сделали живыми. Я болел за них, переживал, пока читал. А когда книга закончилась… знаете, стало так грустно.
– Всегда можно перечитать, – сказал писатель. Тихо, спокойно, без привычной сварливости в голосе. – Спасибо, что был откровенен. Позволь еще один вопрос… Многие – и читатели, и критики – говорят, что мои книги чересчур жестоки. Что по этому поводу думаешь ты?
– Честно сказать, они правы, – осторожно, но твердо ответил Андрей. Внутренняя уверенность крепла с каждым словом. – Вы не боитесь показать ужас, боль и отвращение. Вот тот же «Лабиринт» взять… Там такие создания, жуткие, мерзкие. Наверняка не каждый до конца его дочитал. А кто-то дочитал, но с трудом.
– А тебе как читалось?
– Мне было интересно. У вас все настолько ярко и подробно описано – я будто сам в этом лабиринте побывал. И еще, честно признаюсь… – Духов помедлил и решился улыбнуться – застенчиво, едва заметно, – нравятся мне всякие темные сущности. Особенно если это не обычные бесы, демоны, вурдалаки или драконы, про которых уже много чего написано, а что-то новое. Вот как в ваших книгах. Те же поводыри… Бр-р! Как представлю их головы раздутые, нитки из жил, что к конечностям тянутся, – так мороз по коже. Но приятный, если честно.
– Что ж, – задумчиво проронил Кагановский. Он вздохнул и немного передвинул руку-протез. – Рад слышать. Честно.
– К тому же, – воодушевившись, продолжал Андрей, – вас вполне можно понять. В детстве вы пережили такое. Сами чудом выжили, – он кинул беглый взгляд на черную пластмассовую кисть, – а потом видели много страданий, десятки смертей. Это ведь повлияло на ваше творчество, верно? В биографии вы говорили, что спасались от ночных кошмаров, сочиняя жуткие истории…
Кагановский приподнял руку, останавливая Духова.
– Это правда, – произнес он. Помолчал, потом добавил: – Но лишь отчасти. Хочешь узнать почему?
– Конечно! – с жаром кивнул Андрей. Он больше не чувствовал себя червяком, как в начале встречи.
– Я не просто описываю события. Я их проживаю, – последнее слово Кагановский выделил.
– Проживаете? – переспросил Духов.
– Именно. Сможешь отгадать эту загадку?
«Попробую», – мысленно ответил Андрей, чувствуя самый настоящий азарт.
– Вы проживаете события, – пробормотал он, морща лоб. – Это значит… Наверное, вы перед каждой сценой, а то и перед каждым абзацем, э-э-э, закрываете глаза, представляете все во всех подробностях… Окружающую героев действительность, их ощущения, мысли… Мне кажется, как-то так.
– В общем-то, ты прав, – писатель, скривившись от усилия, подался вперед и заглянул Андрею в глаза. – И в то же время чрезвычайно далек от истины. Хотел бы ты узнать, что значит прожить события?
«Вот это поворот! – подумал Духов. – Он хочет поделиться секретами мастерства. Статья получится потрясающая!»
– Хочу. Очень, – Андрей тихонько вытащил ручку и раскрыл блокнот. Кагановский заметил это и мотнул головой.
– Они тебе не понадобятся, – заявил он. – Для начала попрошу тебя кое-что повторить. Четко и громко. Ты согласен?
Две последние фразы писатель произнес, явно волнуясь. С желтых воспаленных глаз исчезла муть, тонкие губы сжались.
«Что с ним такое?» – Андрей растерялся и оттого помедлил с ответом.
Кагановский еще больше подался вперед, нечаянно сдвинул протез. Черная рука соскользнула со стола, ударила его по коленке. Писатель вздрогнул и чертыхнулся.
– Ответь! – в низком голосе прорезались требовательные нотки. – Ты согласен или нет?!
– А-а… Э-э-э, – протянул Духов. В голове ни с того ни с сего заклинило, и он просто кивнул.
– Хорошо, – облегченно выдохнул Кагановский. Он тяжело дышал.
«Как бы ему не стало плохо», – Андрей поглядел на писателя с опаской.
– Тогда повторяй. Не забудь – четко и громко, – тот вновь заговорил: – Я по доброй воле хочу узнать тайну Со-Творцов и приму этот дар с покорностью и благодарностью.
Духов приоткрыл рот, удивленно пялясь на Кагановского. Зачем это? Тот что, поиграть вздумал? Или рассудком от одиночества помутился? Неизвестно ведь, как долго он вот так живет – в грязи и нищете. Андрей вспомнил, сколь агрессивно встретил его писатель. Может, у него очередной приступ начинается?
– Повтори! – почти выкрикнул Кагановский, сверля Духова глазами.
«Точно, начинается, – решил тот, чувствуя, как возвращается испуг. – В таком случае с ним лучше во всем соглашаться».
Собравшись с силами, Андрей кашлянул, прочищая горло, и – четко и громко, как того и требовал писатель, – повторил странную фразу. А потом застыл, гадая: что будет дальше?
Ничего не происходило. За окном не грянул гром, не вырос смерч. Над облаками не раскатился демонический хохот. Даже штукатурка с потолка не посыпалась. Только Кагановский облегченно выдохнул и не без труда откинулся на спинку кресла.
– Вот и все, – он тяжело дышал, по-прежнему глядя на Андрея. В глазах писателя были благодарность и… сочувствие. – Спасибо тебе!
Глава 2
Наморщив лоб, Андрей осторожно приник к двери правым ухом. Звуки приближались. Спустя пару секунд послышался вздох. Потом щелкнул замок – Духов тут же выпрямился, – и дверь приоткрылась.
– Толкай и входи, – низкий голос писателя и вновь шелест колес по полу.
Андрей отворил дверь и, наконец, увидел Кагановского. Тот сидел в инвалидном кресле. Точнее – полулежал. Казалось, в теле писателя не осталось сил, а само оно таяло. Духов смотрел – и не мог избавиться от ощущения, что под белой рубашкой с редкими голубыми полосами нет ничего… Что толстые серые брюки скрывают пустоту…
Но нет: на подлокотнике лежала левая кисть писателя – желтая и сухая, оплетенная толстыми сине-зелеными венами, с длинными узловатыми пальцами. Правая, из черной блестящей пластмассы, покоилась на сиденье. А ступни прятались в коричневых шлепанцах на тонкой подошве.
– Так бесцеремонно меня еще никто не разглядывал, – ворчливо произнес Кагановский. Он опустил ноги на облезлые – некогда коричневые – доски пола, оттолкнулся и чуть отъехал назад, не отрывая от гостя мутного взгляда. Кожа на лице писателя желтой резиной с чуть заметными голубыми полосками сосудов возле висков и на лбу обтягивала череп. Редкие и седые, больше похожие на пух, волосы стояли торчком. – Входить собираешься? Или на пороге интервью брать будешь, даже дверь не закроешь?
– Ой! – Андрей спохватился, прошел в прихожую и тихо пробормотал: – Простите.
Писатель не ответил. Он не без труда развернулся и короткими рывками покатил к распахнутой белой двери с двумя небольшими оконцами одно над другим.
– Разувайся и проходи, – единственное, что бросил Кагановский, наполовину скрывшись в комнате.
– Хорошо, – кивнул Андрей.
Он упер правую руку в стену, оклеенную простыми светлыми обоями с однообразным голубым узором, а левой стал расшнуровывать ботинки. От волнения пальцы дрожали.
«Он болен, – думал Духов, освобождаясь от обуви. – Причем серьезно. Скорее всего, он умирает».
– Долго ты там копаться собираешься? – карканье из комнаты заставило Андрея вздрогнуть.
– Я уже!.. – тут же отозвался тот, нацепляя куртку на крючок с шишаком из бежевой пластмассы. Подобрал и расстегнул сумочку, вытянул распечатку с вопросами, блокнот и ручку и на цыпочках направился к комнате.
«Ой! Как же он так живет?!» – Андрей чудом удержался, чтобы не открыть рот, растерянно оглядывая убогое убранство единственной комнаты в жилище Кагановского.
Вдоль стены – прямо на полу, потому как шкафа не было, – выстроились покосившиеся стопки книг и журналов. Казалось, стоит лишь дотронуться до одной – и вся хлипкая конструкция развалится. Центр комнаты занимал старенький журнальный столик. Скатертью служила газета с несколькими дырами и темными пятнами от еды. На ней стояла глубокая железная миска, в ее содержимом Андрей узнал давно остывший, наверняка уже затянутый пленкой суп. Рядом, на куске серого хлеба, лежала грязная ложка. Еще один стол – побольше – находился под зашторенным окном. Он был завален бумагами, а в центре гордо возвышалась печатная машинка. Под столом ютились два трехногих табурета. Последним, что увидел Духов, была низкая незастеленная кровать, из-под которой выглядывал зеленый бок пластмассового ведерка. Для чего оно здесь – Андрей понял сразу. Почти тут же в ноздри влилась тонкая струйка запаха нечистот, и его замутило.
Чем дольше он смотрел на комнату, тем сильнее чувствовал странную смесь жалости и… отвращения. Голову не покидала мысль, что он, молодой и полноценный парень, будущий корреспондент «Вестника» Андрей Духов, слишком чист для этого места. Он понимал, что думать так – подло. Но ничего не мог с собой поделать.
– Так… Скажи, пожалуйста, у вас сейчас все журналисты такие замедленные?! – сварливо осведомился Кагановский. Андрей посмотрел на него и увидел, что мутный взгляд писателя немного прояснился – от гнева. – Если ты и дальше намерен ворон считать, мы до полуночи интервью не начнем. Будешь уже что-нибудь делать или нет?! Я что, зря на встречу согласился?! – последнее он едва ли не выкрикнул.
– Простите, – снова спохватился Духов. – Я просто… – мысли разлетелись, и он не смог объяснить, что это за «просто».
Кагановский все так же недовольно смотрел на него. Пожевал губами, произнес:
– Садись уже за стол. Предупреждаю сразу: угощать и уж тем более поить тебя не собираюсь. Я слишком долго живу один, чтобы помнить, что такое гостеприимство.
Андрей кивнул, на цыпочках пересек комнату, выдвинул из-под стола табуретку и уселся. Та чуть качнулась, скрипнула ножками, но выдержала.
Писатель кашлянул, развернулся и медленно, тяжело начал двигаться к окну.
«Помогу ему», – решил Духов и встал.
Кагановский отреагировал мгновенно.
– Куда ты соскочил опять?! – рявкнул он.
Выкрик пригвоздил Андрея к полу.
– Я просто помочь вам хотел, – пролепетал он, глядя, как писатель, скорчив злобную рожу, продолжает путь к столу.
– Не выдумывай! Кое-что я еще в состоянии делать самостоятельно! А теперь сядь!
Духов покорно опустился на табурет.
«Вот это попал! – подумал он, чувствуя частый и сильный стук в груди. – А ведь еще даже вопросы задавать не начал!..»
Отчего-то вспомнилась универская историчка – госпожа Белогородкина, суровая и требовательная тетка. Сейчас она казалась ангелом во плоти, в просторном бордовом платье и больших затемненных очках.
– Потом решать будешь, кто ангел, а кто черт с рогами, – пробормотал Кагановский, останавливаясь возле стола. Он взялся за протез и со стуком положил пластмассовую руку на столешницу.
Андрей аж подпрыгнул.
«Что он про ангела сказал?» – юноша наморщил лоб, разглядывая круглые клавиши печатной машинки. Однако Кагановский не дал додумать.
– Итак, – проронил он, буравя Андрея взглядом. Тот отметил, что глаза у писателя желтые, воспаленные. – Рассказывай, что у тебя?
– Э-э-э, – растерянно протянул Духов. – Что именно рассказывать?
– Пришел зачем – вот что! – Кагановский раздраженно сморщился, потер щеку – сухую, ввалившуюся, гладко выбритую.
– Как зачем? Интервью брать. Вы же знаете…
– Интервью брать, – писатель явно передразнил. – Интервью… И какова цель этого твоего интервью? Зачем ты ко мне пришел? – повторил он. – Что узнать хочешь? – снова мутный и в то же время какой-то… рентгеновский взгляд. – О чем собираешься писать? Как я родил сюжет первого романа среди развалин своего дома, глядя на собственную раздавленную руку?! – он мельком глянул на черную пластмассовую кисть. – Скажу сразу: не было этого, хотя читатели восприняли бы такую историю с восторгом! Или, может быть, тебе интересно, скольких женщин я соблазнил?!
– Да нет же! – наконец сумел вставить Андрей плачущим голосом. Внутри он весь трясся. – Я никогда бы не стал о таком писать! – он смотрел в пол и терзал потными пальцами краешек листа с вопросами.
Кагановский заметил это, нахмурился.
– Что там у тебя? – спросил он, протягивая к листку руку. – Покажи.
Духов виновато шмыгнул носом, будто незадачливый студент, попавшийся со шпаргалкой, и протянул вопросник писателю. Тот резко выхватил его, поднес к самому носу. Вытаращил глаза и стал беззвучно шевелить губами.
«Жесть, – думал Андрей, наблюдая, как читает Кагановский вопросы. – Интересно, я живым отсюда выберусь?..»
Юноша уже понял, что, скорее всего, провалил первое задание. «Но ведь… это несправедливо. Что я сделал такого плохого? Отчего Кагановский так на меня накинулся?»
«Он уже старый, – Андрей сидел и не сводил с писателя глаз. Тот по-прежнему таращился в листок. – Вот характер и испортился. Плюс страшные воспоминания и болезнь. Неизвестно, как давно она мучает его. Но видно, что осталось недолго».
Кагановский тем временем дочитал, хлопнул вопросник об стол.
– Банально, – прокаркал он, вновь сверля Духова маленькими мутными глазками. – Неинтересные вопросы. Стандартные. Штампы. Нужно было лучше готовиться.
Андрей напрягся, вспомнив, с каким усердием работал над вопросником. Как долго сидел перед пустым «вордовским» документом, не решаясь положить пальцы на клавиатуру и начать. Как печатал, стирал и заново набирал текст. Как менял местами слова и сами вопросы. Как раз за разом перелопачивал статьи о книгах писателя и его биографию, надеясь зацепиться за что-нибудь… И вот пожалуйста: «Неинтересные вопросы. Стандартные. Штампы».
– Все это ты мог найти в столь любимом молодым поколением Интернете, – продолжал Кагановский. – Совсем необязательно было беспокоить меня, приезжать и терпеть, как я поливаю тебя грязью, – он с прищуром посмотрел на изумившегося Андрея. – Посидел бы дома перед компьютером, глядишь – и нацарапал бы статейку.
Писатель замолчал, все еще глядя на Духова. Тот неподвижно сидел и скользил глазами по голубым полосам на рубашке писателя. Он не знал, что делать дальше. Встать, извиниться и уйти? Сложить лапки? Проиграть? Или попытаться уговорить Кагановского ответить хоть на несколько вопросов – наименее штампованных, на взгляд самого писателя? А вдруг тот снова разозлится?
В голову опять вклинились воспоминания. Как Духов летел домой после разговора с редактором «Вестника»… Летел и мечтал, что блестяще выполнит первое задание: познакомится с писателем и подготовит отличный материал, который станет пропуском в главную городскую газету.
«Вот и познакомился, – мрачно размышлял Андрей. – Вот и написал».
– Тем не менее, – заговорил Кагановский, – я рад, что ты здесь.
Первые пару секунд Духов не верил ушам. Потом в груди екнуло, и он растерянно посмотрел на писателя. Тот прищурился – хитро и… впервые с тенью добродушия.
– Представь себе, – чуть заметно кивнул он. – Конечно, побесил ты меня изрядно, но это простительно. Ты молод, полон сил, впереди у тебя целая жизнь.
– Значит, вы согласны ответить на вопросы? – тихо, осторожно, словно по минному полю шел, спросил Андрей.
Писатель тут же болезненно сморщился, и внутри у Духова все сжалось. Он ожидал новой волны гнева, но вместо этого Кагановский положил ладонь на вопросник, придвинул его к себе, пожевал губами.
– Предлагаю построить беседу по-другому, – сказал писатель. – Я тоже хочу у тебя кое-что спросить. Скажи, ты читал мои произведения?
– А как же! – обрадованно отозвался Андрей. – Как раз на той неделе, когда готовился к интервью, перечитал «Лабиринт». Еще читал ваш роман… название, правда, забыл, давно это было… Про каменную горгулью, которая оживала по ночам…
– «Узник мрачного особняка», – покивал Кагановский. Он задумчиво смотрел сквозь Духова. – И какие впечатления у тебя от моих романов? Стой! – он поднял руку, останавливая Андрея, который уже открыл рот. – Не отвечай сразу, подумай хорошенько. Мне нужны твои мысли, а не вежливо-банальное: «сюжет этого произведения произвел на меня огромное впечатление». Такими отзывами я сыт по горло.
«Думай! – приказал себе Андрей, стискивая пальцами края табурета так, что заныли фаланги. – Это шанс! Облажаюсь сейчас – уйду несолоно хлебавши!»
– Знаете, – выговорил он после минутных раздумий. В горле пересохло, Духов кашлянул. А Кагановский подобрался: похоже, ему и впрямь было интересно. – Я с детства люблю фантастику и мистику. И фильмы, и игры компьютерные, – он смущенно поерзал, – и, конечно же, книги. Пожалуй даже, книги люблю больше, чем все остальное, – Андрей посмотрел писателю в глаза. – Я много всего прочитал, большую часть позабыл уже. А ваши романы хорошо помню.
– Особенно «Узника мрачного особняка», – ворчливо вставил Кагановский, намекая на забытое название.
– Это неважно, – внезапно осмелев, продолжил Духов. – Главное, сюжет и герои все еще здесь, – он коснулся пальцами виска. – И вряд ли когда-нибудь забудутся. А все благодаря вам. Вы придумали их и сделали живыми. Я болел за них, переживал, пока читал. А когда книга закончилась… знаете, стало так грустно.
– Всегда можно перечитать, – сказал писатель. Тихо, спокойно, без привычной сварливости в голосе. – Спасибо, что был откровенен. Позволь еще один вопрос… Многие – и читатели, и критики – говорят, что мои книги чересчур жестоки. Что по этому поводу думаешь ты?
– Честно сказать, они правы, – осторожно, но твердо ответил Андрей. Внутренняя уверенность крепла с каждым словом. – Вы не боитесь показать ужас, боль и отвращение. Вот тот же «Лабиринт» взять… Там такие создания, жуткие, мерзкие. Наверняка не каждый до конца его дочитал. А кто-то дочитал, но с трудом.
– А тебе как читалось?
– Мне было интересно. У вас все настолько ярко и подробно описано – я будто сам в этом лабиринте побывал. И еще, честно признаюсь… – Духов помедлил и решился улыбнуться – застенчиво, едва заметно, – нравятся мне всякие темные сущности. Особенно если это не обычные бесы, демоны, вурдалаки или драконы, про которых уже много чего написано, а что-то новое. Вот как в ваших книгах. Те же поводыри… Бр-р! Как представлю их головы раздутые, нитки из жил, что к конечностям тянутся, – так мороз по коже. Но приятный, если честно.
– Что ж, – задумчиво проронил Кагановский. Он вздохнул и немного передвинул руку-протез. – Рад слышать. Честно.
– К тому же, – воодушевившись, продолжал Андрей, – вас вполне можно понять. В детстве вы пережили такое. Сами чудом выжили, – он кинул беглый взгляд на черную пластмассовую кисть, – а потом видели много страданий, десятки смертей. Это ведь повлияло на ваше творчество, верно? В биографии вы говорили, что спасались от ночных кошмаров, сочиняя жуткие истории…
Кагановский приподнял руку, останавливая Духова.
– Это правда, – произнес он. Помолчал, потом добавил: – Но лишь отчасти. Хочешь узнать почему?
– Конечно! – с жаром кивнул Андрей. Он больше не чувствовал себя червяком, как в начале встречи.
– Я не просто описываю события. Я их проживаю, – последнее слово Кагановский выделил.
– Проживаете? – переспросил Духов.
– Именно. Сможешь отгадать эту загадку?
«Попробую», – мысленно ответил Андрей, чувствуя самый настоящий азарт.
– Вы проживаете события, – пробормотал он, морща лоб. – Это значит… Наверное, вы перед каждой сценой, а то и перед каждым абзацем, э-э-э, закрываете глаза, представляете все во всех подробностях… Окружающую героев действительность, их ощущения, мысли… Мне кажется, как-то так.
– В общем-то, ты прав, – писатель, скривившись от усилия, подался вперед и заглянул Андрею в глаза. – И в то же время чрезвычайно далек от истины. Хотел бы ты узнать, что значит прожить события?
«Вот это поворот! – подумал Духов. – Он хочет поделиться секретами мастерства. Статья получится потрясающая!»
– Хочу. Очень, – Андрей тихонько вытащил ручку и раскрыл блокнот. Кагановский заметил это и мотнул головой.
– Они тебе не понадобятся, – заявил он. – Для начала попрошу тебя кое-что повторить. Четко и громко. Ты согласен?
Две последние фразы писатель произнес, явно волнуясь. С желтых воспаленных глаз исчезла муть, тонкие губы сжались.
«Что с ним такое?» – Андрей растерялся и оттого помедлил с ответом.
Кагановский еще больше подался вперед, нечаянно сдвинул протез. Черная рука соскользнула со стола, ударила его по коленке. Писатель вздрогнул и чертыхнулся.
– Ответь! – в низком голосе прорезались требовательные нотки. – Ты согласен или нет?!
– А-а… Э-э-э, – протянул Духов. В голове ни с того ни с сего заклинило, и он просто кивнул.
– Хорошо, – облегченно выдохнул Кагановский. Он тяжело дышал.
«Как бы ему не стало плохо», – Андрей поглядел на писателя с опаской.
– Тогда повторяй. Не забудь – четко и громко, – тот вновь заговорил: – Я по доброй воле хочу узнать тайну Со-Творцов и приму этот дар с покорностью и благодарностью.
Духов приоткрыл рот, удивленно пялясь на Кагановского. Зачем это? Тот что, поиграть вздумал? Или рассудком от одиночества помутился? Неизвестно ведь, как долго он вот так живет – в грязи и нищете. Андрей вспомнил, сколь агрессивно встретил его писатель. Может, у него очередной приступ начинается?
– Повтори! – почти выкрикнул Кагановский, сверля Духова глазами.
«Точно, начинается, – решил тот, чувствуя, как возвращается испуг. – В таком случае с ним лучше во всем соглашаться».
Собравшись с силами, Андрей кашлянул, прочищая горло, и – четко и громко, как того и требовал писатель, – повторил странную фразу. А потом застыл, гадая: что будет дальше?
Ничего не происходило. За окном не грянул гром, не вырос смерч. Над облаками не раскатился демонический хохот. Даже штукатурка с потолка не посыпалась. Только Кагановский облегченно выдохнул и не без труда откинулся на спинку кресла.
– Вот и все, – он тяжело дышал, по-прежнему глядя на Андрея. В глазах писателя были благодарность и… сочувствие. – Спасибо тебе!
Глава 2
«Где я?!»
– А за что? – растерянно и тихо спросил Духов. – За что спасибо?
– Ты узнаешь, – спокойно ответил писатель. – Ты поймешь. А пока что тебе нужно кое-что прочитать.
Кагановский развернулся лицом к окну, не без труда отдернул штору и взял с подоконника кипу желтоватых листов.
– Вот, – сказал он, пододвигая стопку Андрею, – прочитай это. Прямо сейчас.
«Да это же рукопись! – понял тот, разглядывая немного неровные ряды букв на первом листе. – Кагановский все еще работает, пишет!»
– Прочитай, – повторил писатель, глядя на Андрея.
Духов осторожно, бережно, словно опасался, что от неловкого движения листы рассыплются в пыль, взял кипу, приблизил к лицу. Взгляд тут же зацепился за собственные имя и фамилию в нижнем абзаце.
«Ого! – он удивленно приподнял брови. – Меня сделали персонажем! Но… откуда Кагановский узнал про меня? Ах да, я же представился, когда звонил насчет интервью. Выходит, он писал это вчера и сегодня утром. Интересно».
Андрей отложил первый лист и увидел, что второй заполнен строчками лишь наполовину. Остальные страницы и вовсе были пусты.
– Не удивляйся, – опережая вопрос, заговорил писатель. – Так надо. Просто прочитай то, что есть. Ты обещал. Не разочаровывай меня теперь.
«Не разочарую», – Андрей решительно взял первый лист, положил перед собой, наклонился.
Кагановский не сводил с него маленьких темных глаз.
«Он что, так и будет смотреть? – Духов едва заметно повел плечами. Под цепким взглядом было неуютно. – Ладно, пусть смотрит».
Андрей собрался с мыслями и начал читать.
«Стёска выдалась тяжелейшей. До Гудка оставалось не меньше трех часов, а руки налились каменной тяжестью, и каждый взмах топора давался со все большим трудом. Вдобавок – дыши-зелье. Зельевары сработали новый состав, который защищал от паров Ползучего Бора надежнее предыдущего. Но пахнул он преотвратно. Все свободное пространство шлема наполнилось гнилой вонью – так несло лишь от подыхающих Извергов, – и сдерживать рвотные спазмы становилось все труднее…»
Очередной тихий, неглубокий вдох заставил Андрея сморщиться и стиснуть зубы. Откуда так пахнуло? Из зеленого ведерка, в которое писатель справлял нужду? Вряд ли. Казалось, источник вони прямо перед носом.
Сглотнув, Духов снова вдохнул. То же самое – нестерпимая вонь. Смесь нечистот, гнили и бог знает чего еще…
«Странно», – подумал Андрей, глядя на ряды строчек. Он вновь повел плечами и едва сдержал удивленное и болезненное «ох-х!».
Руки, плечи и спина… Что с ними? Они словно задеревенели. А ладони стали саднить – как после долгой работы лопатой.
«Что происходит?» – Духову стало страшно. Вонь кружила голову, тело сковывало тяжестью и болью.
– Не отвлекайся! – голос Кагановского. Требовательный, но звучит странно – будто издалека. – Читай дальше!
Андрей повиновался.
«… Молодой Шкурник постарался забыть про боль и дурноту. Скрипнув зубами, он размахнулся и вновь всадил топор в дерево. То отозвалось чавканьем…»
К тяжести в теле и вони прибавилось еще кое-что. Звуки. Справа и слева доносились влажные удары. Беспорядочные и частые.
Андрею стало еще страшнее. Он вдруг понял, что не может сфокусировать взгляд ни на чем, кроме желтоватого печатного листа.
– Продолжай читать! – писатель кричал, но очень тихо. Словно из другой комнаты. А еще казалось, что слова не вливаются в уши, а возникают прямо в голове. – Ты уже почти там! Осталось немного!
«… Лезвие застряло под серо-зеленой скользкой и влажной шкурой. По изогнутому стволу потекла прозрачная слизь. Кровь Ползучего Бора, как называли ее опытные Шкурники. Сквозь прямоугольные прорези в шлеме Андрей увидел, что вокруг дерева заволновался светящийся синим туман. Тонкие призрачные языки потянулись к Духову – они точно хотели оттолкнуть Шкурника от дерева, но разбивались о грубую ткань защитного костюма…»
Тут Андрей понял, что больше не находится в квартире писателя Владимира Кагановского. Не сидит на табурете. Не держит перед глазами рукопись…
…Он стоял, чувствуя боль в изнуренном работой теле, тяжесть защитной одежды и вонь дыши-зелья из мешка, забитого в клюв шлема. Руки сжимали огромный топор с чуть изогнутой рукоятью, лезвие блестело от слизи – или, как говорили опытные Шкурники, крови Ползучего Бора. Они считали этот проклятый лес, рожденный Волной Безумия, живым. И, как Духов убедился в первые же Стёски, – не напрасно.
«Погодите! – Андрей попятился и, словно стараясь защититься, выставил топор перед собой. – Что я несу?! Какие опытные Шкурники?! Какой Ползучий Бор?! Какая Волна Безумия?! Какие первые Стёски?! Почему я здесь – в странном наряде, с топором?! Почему чувствую себя, как если бы весь город на руках обошел?! Что происходит?! Где комната Кагановского?! Где он сам?!»
Запаниковав, Духов огляделся. Увиденное прошило его испугом с головы до пят.
Над головой нависало низкое желтое небо. На нем – ни солнца, ни облаков. А впереди, в пяти шагах, начинался Ползучий Бор. С дрожью во всем теле Андрей разглядывал тонкие уродливые деревья, покрытые серо-зеленой скользкой шкурой. Шишковатые стволы изгибались – то плавно, то резко. Ветви, похожие на щупальца, переплетались. Каждое дерево возвышалось на пять-семь метров, но Андрей знал, что это – молодая поросль. В глубине Ползучего Бора деревья в несколько раз выше и толще, а стволы и ветки срастаются, образуя темные, сырые и зловонные коридоры.
«Откуда я все это знаю?!» – с каждой секундой Духова трясло все сильнее. Он хотел зажмуриться, замотать головой, разогнать беспорядочные мысли, но вместо этого продолжал неподвижно стоять и смотреть.
Под безобразными стволами поднимался и опадал странный туман. Из светящейся синим перины то и дело вырастали тонкие, извивающиеся язычки. Они тянулись к деревьям и, словно живые, терлись о мерзкую шкуру. Именно этот туман был причиной лающей болезни – недуга, который со временем забирал почти всех Шкурников. Редко кому удавалось дожить до седин и не сгибаться каждые три-пять минут от жестокого кашля с кровью и гноем.
«И меня это ждет, – неожиданно мелькнуло в голове. И тут же возникла картинка: темный и узкий коридор с железным полом, стенами и потолком. Ссутуленная фигура, мотаясь от одной стены к другой, спотыкаясь, движется вперед. Потом замирает и заходится в приступе кашля. Громкого, глухого – и впрямь похожего на лай… – Нет, нет, нет! – от испуга Андрей сделал еще несколько шагов назад. Сердце билось так, словно хотело оборвать все жилы, на которых держалось. Ноги подгибались. – Нет! Это глупость какая-то! Бред!»
Непонимание происходящего усиливалось с каждой минутой. Боль во всем теле, тяжесть костюма, вонь, которую точно забили в носоглотку, странный и страшный пейзаж перед глазами, воспоминания, которым неоткуда взяться… Что все это значит?!
Додумать Андрей не успел. На левое плечо опустилось что-то тяжелое.
Вздрогнув, Духов повернулся и едва сдержал вскрик. Рядом стояло… нечто. Высокая и широкоплечая фигура в просторном сером балахоне, точно таких же штанах и черных сапогах на толстенной подошве. На одежде блестели бесформенные влажные пятна крови Ползучего Бора, а голова скрывалась за жутким железным шлемом с прорезями для глаз и загибающимся книзу длинным клювом – в котором, тут же понял Андрей, мешок со зловонным дыши-зельем.
«Шкурник, – мысль пришла против воли. – Такой же, как я».
Взяв топор в правую руку, Шкурник крякнул, прочищая горло – шлем исказил этот звук до угрожающего рыка, – и тихо, но с хорошо различимой злостью проговорил:
– Я смотрю, ты поспать вздумал, да?! Что, по плетям соскучился?! Получить захотел?!
– Я-а-а, э-э-э… – растерянно проблеял Андрей. Он не ожидал такого натиска. – Нет…
Он и сам не знал, что означает это «нет».
– В общем, топор в руки – и пшел работать! – прорычал Шкурник. Из прорезей в шлеме доносилось частое и хриплое, с металлическим отзвуком, сопение. – Пока наши разлюбезные Фроны не заметили, как ты отдыхаешь! А если еще раз увижу, что бездельничаешь, – сам приложу! Ты все понял?!
– В-все, – выдавил Духов. Казалось, Шкурник одной только злостью способен размазать его по земле. – Простите.
– К чему мне твое «простите»? – Андрей не видел, но был уверен: Шкурник презрительно скривился. – Идем трудиться. Два с половиной часа осталось, а от нормы только две трети, – договорив, он первым двинулся вперед.
– Ты узнаешь, – спокойно ответил писатель. – Ты поймешь. А пока что тебе нужно кое-что прочитать.
Кагановский развернулся лицом к окну, не без труда отдернул штору и взял с подоконника кипу желтоватых листов.
– Вот, – сказал он, пододвигая стопку Андрею, – прочитай это. Прямо сейчас.
«Да это же рукопись! – понял тот, разглядывая немного неровные ряды букв на первом листе. – Кагановский все еще работает, пишет!»
– Прочитай, – повторил писатель, глядя на Андрея.
Духов осторожно, бережно, словно опасался, что от неловкого движения листы рассыплются в пыль, взял кипу, приблизил к лицу. Взгляд тут же зацепился за собственные имя и фамилию в нижнем абзаце.
«Ого! – он удивленно приподнял брови. – Меня сделали персонажем! Но… откуда Кагановский узнал про меня? Ах да, я же представился, когда звонил насчет интервью. Выходит, он писал это вчера и сегодня утром. Интересно».
Андрей отложил первый лист и увидел, что второй заполнен строчками лишь наполовину. Остальные страницы и вовсе были пусты.
– Не удивляйся, – опережая вопрос, заговорил писатель. – Так надо. Просто прочитай то, что есть. Ты обещал. Не разочаровывай меня теперь.
«Не разочарую», – Андрей решительно взял первый лист, положил перед собой, наклонился.
Кагановский не сводил с него маленьких темных глаз.
«Он что, так и будет смотреть? – Духов едва заметно повел плечами. Под цепким взглядом было неуютно. – Ладно, пусть смотрит».
Андрей собрался с мыслями и начал читать.
«Стёска выдалась тяжелейшей. До Гудка оставалось не меньше трех часов, а руки налились каменной тяжестью, и каждый взмах топора давался со все большим трудом. Вдобавок – дыши-зелье. Зельевары сработали новый состав, который защищал от паров Ползучего Бора надежнее предыдущего. Но пахнул он преотвратно. Все свободное пространство шлема наполнилось гнилой вонью – так несло лишь от подыхающих Извергов, – и сдерживать рвотные спазмы становилось все труднее…»
Очередной тихий, неглубокий вдох заставил Андрея сморщиться и стиснуть зубы. Откуда так пахнуло? Из зеленого ведерка, в которое писатель справлял нужду? Вряд ли. Казалось, источник вони прямо перед носом.
Сглотнув, Духов снова вдохнул. То же самое – нестерпимая вонь. Смесь нечистот, гнили и бог знает чего еще…
«Странно», – подумал Андрей, глядя на ряды строчек. Он вновь повел плечами и едва сдержал удивленное и болезненное «ох-х!».
Руки, плечи и спина… Что с ними? Они словно задеревенели. А ладони стали саднить – как после долгой работы лопатой.
«Что происходит?» – Духову стало страшно. Вонь кружила голову, тело сковывало тяжестью и болью.
– Не отвлекайся! – голос Кагановского. Требовательный, но звучит странно – будто издалека. – Читай дальше!
Андрей повиновался.
«… Молодой Шкурник постарался забыть про боль и дурноту. Скрипнув зубами, он размахнулся и вновь всадил топор в дерево. То отозвалось чавканьем…»
К тяжести в теле и вони прибавилось еще кое-что. Звуки. Справа и слева доносились влажные удары. Беспорядочные и частые.
Андрею стало еще страшнее. Он вдруг понял, что не может сфокусировать взгляд ни на чем, кроме желтоватого печатного листа.
– Продолжай читать! – писатель кричал, но очень тихо. Словно из другой комнаты. А еще казалось, что слова не вливаются в уши, а возникают прямо в голове. – Ты уже почти там! Осталось немного!
«… Лезвие застряло под серо-зеленой скользкой и влажной шкурой. По изогнутому стволу потекла прозрачная слизь. Кровь Ползучего Бора, как называли ее опытные Шкурники. Сквозь прямоугольные прорези в шлеме Андрей увидел, что вокруг дерева заволновался светящийся синим туман. Тонкие призрачные языки потянулись к Духову – они точно хотели оттолкнуть Шкурника от дерева, но разбивались о грубую ткань защитного костюма…»
Тут Андрей понял, что больше не находится в квартире писателя Владимира Кагановского. Не сидит на табурете. Не держит перед глазами рукопись…
…Он стоял, чувствуя боль в изнуренном работой теле, тяжесть защитной одежды и вонь дыши-зелья из мешка, забитого в клюв шлема. Руки сжимали огромный топор с чуть изогнутой рукоятью, лезвие блестело от слизи – или, как говорили опытные Шкурники, крови Ползучего Бора. Они считали этот проклятый лес, рожденный Волной Безумия, живым. И, как Духов убедился в первые же Стёски, – не напрасно.
«Погодите! – Андрей попятился и, словно стараясь защититься, выставил топор перед собой. – Что я несу?! Какие опытные Шкурники?! Какой Ползучий Бор?! Какая Волна Безумия?! Какие первые Стёски?! Почему я здесь – в странном наряде, с топором?! Почему чувствую себя, как если бы весь город на руках обошел?! Что происходит?! Где комната Кагановского?! Где он сам?!»
Запаниковав, Духов огляделся. Увиденное прошило его испугом с головы до пят.
Над головой нависало низкое желтое небо. На нем – ни солнца, ни облаков. А впереди, в пяти шагах, начинался Ползучий Бор. С дрожью во всем теле Андрей разглядывал тонкие уродливые деревья, покрытые серо-зеленой скользкой шкурой. Шишковатые стволы изгибались – то плавно, то резко. Ветви, похожие на щупальца, переплетались. Каждое дерево возвышалось на пять-семь метров, но Андрей знал, что это – молодая поросль. В глубине Ползучего Бора деревья в несколько раз выше и толще, а стволы и ветки срастаются, образуя темные, сырые и зловонные коридоры.
«Откуда я все это знаю?!» – с каждой секундой Духова трясло все сильнее. Он хотел зажмуриться, замотать головой, разогнать беспорядочные мысли, но вместо этого продолжал неподвижно стоять и смотреть.
Под безобразными стволами поднимался и опадал странный туман. Из светящейся синим перины то и дело вырастали тонкие, извивающиеся язычки. Они тянулись к деревьям и, словно живые, терлись о мерзкую шкуру. Именно этот туман был причиной лающей болезни – недуга, который со временем забирал почти всех Шкурников. Редко кому удавалось дожить до седин и не сгибаться каждые три-пять минут от жестокого кашля с кровью и гноем.
«И меня это ждет, – неожиданно мелькнуло в голове. И тут же возникла картинка: темный и узкий коридор с железным полом, стенами и потолком. Ссутуленная фигура, мотаясь от одной стены к другой, спотыкаясь, движется вперед. Потом замирает и заходится в приступе кашля. Громкого, глухого – и впрямь похожего на лай… – Нет, нет, нет! – от испуга Андрей сделал еще несколько шагов назад. Сердце билось так, словно хотело оборвать все жилы, на которых держалось. Ноги подгибались. – Нет! Это глупость какая-то! Бред!»
Непонимание происходящего усиливалось с каждой минутой. Боль во всем теле, тяжесть костюма, вонь, которую точно забили в носоглотку, странный и страшный пейзаж перед глазами, воспоминания, которым неоткуда взяться… Что все это значит?!
Додумать Андрей не успел. На левое плечо опустилось что-то тяжелое.
Вздрогнув, Духов повернулся и едва сдержал вскрик. Рядом стояло… нечто. Высокая и широкоплечая фигура в просторном сером балахоне, точно таких же штанах и черных сапогах на толстенной подошве. На одежде блестели бесформенные влажные пятна крови Ползучего Бора, а голова скрывалась за жутким железным шлемом с прорезями для глаз и загибающимся книзу длинным клювом – в котором, тут же понял Андрей, мешок со зловонным дыши-зельем.
«Шкурник, – мысль пришла против воли. – Такой же, как я».
Взяв топор в правую руку, Шкурник крякнул, прочищая горло – шлем исказил этот звук до угрожающего рыка, – и тихо, но с хорошо различимой злостью проговорил:
– Я смотрю, ты поспать вздумал, да?! Что, по плетям соскучился?! Получить захотел?!
– Я-а-а, э-э-э… – растерянно проблеял Андрей. Он не ожидал такого натиска. – Нет…
Он и сам не знал, что означает это «нет».
– В общем, топор в руки – и пшел работать! – прорычал Шкурник. Из прорезей в шлеме доносилось частое и хриплое, с металлическим отзвуком, сопение. – Пока наши разлюбезные Фроны не заметили, как ты отдыхаешь! А если еще раз увижу, что бездельничаешь, – сам приложу! Ты все понял?!
– В-все, – выдавил Духов. Казалось, Шкурник одной только злостью способен размазать его по земле. – Простите.
– К чему мне твое «простите»? – Андрей не видел, но был уверен: Шкурник презрительно скривился. – Идем трудиться. Два с половиной часа осталось, а от нормы только две трети, – договорив, он первым двинулся вперед.