Китс Джон. Поэмы

Возвышенные храмы и дворцы
В прибрежных рощах Оксуса и Ганга.
На якорь опирается Надежда;
Так Азия стояла, опершись
На выгнутый дугой слоновий бивень.
Чуть выше, распластавшись в полумраке,
На локте приподнялся Энкелад,
Когда-то добро душно-безмятежный,
Как на лугу пасущийся бычок,
А ныне полный кровожадных планов,
Как лев иль тигр; он продолжал войну -
Пусть только в мыслях, - он швырял утесы,
И все враги пугливо разбегались,
Подобные пичугам и зверькам...
Кто был еще в убежище? Атлас,
Фемида и отец Эхидны, Форкис;
Тефиде на колени головою
Климена, плача, пала; Океан
Ласкал ее растрепанные кудри;
Богиня Опс под темным покрывалом
Лицо скрывала - так скрывает ночь
Во тьме деревья... Кто еще там был?
Не перечислишь всех: ведь если муза
Расправила под свежим ветром крылья,
Что может задержать ее полет? -
Настало время песни о Сатурне.
За шагом шаг по острым скользким скалам
Он движется с уступа на уступ
За Тейей вслед, - из пропасти страданья
Он к пропасти страданья держит путь...
И вот пришли. Две тени возле входа.
Простерла руки первая из них
К прибежищу богов, и на вторую
Взор быстрый обратила. О Сатурн!
Какая буря на его лице!
Какая битва! Горе, страх, надежда,
И угрызенья совести, и гнев -
Смешалось все на атом поле брани.
Но бренность бытия не победить, -
Так решено всесильною Судьбою...
И, в сторону от входа отойдя,
Вперед Сатурна Тейя пропустила:
Поверженный, к поверженным спеши!
Кто знал несчастья, знает, что они
Вдвойне сильней охватывают душу
При входе в дом, где воцарилась скорбь.
Сатурн вошел - и смертная тоска
Его сковала. Он едва стоял.
Но встретившись со взором Энкелада,
Горящим жаждой битвы и возмездья,
Сатурн воспрял и громко возгласил:
"Титаны, вот ваш бог!" Ему ответом
Был горький стон - но нет, не только он:
Кто громко зарыдал, кто встал с поклоном;
Богиня Опс, откинув покрывало,
Открыла изнуренное лицо.
Шум не стихал - так глухо ропщут сосны
Под зимним ветром. Руку приподняв,
Дал знак Сатурн, что хочет говорить,
Облечь покровом слова остов мысли...
Под зимним ветром глухо пророптав,
Немеют сосны - и уже ни звука
Не раздается. Здесь же полувнятный
И неопределенный смутный гул
Сменился твердым голосом Сатурна,
Органно охватившим все и вся,
Заставившим серебряно звенеть
Застывший воздух: "Ни в своей груди,
Где истина сокрыта и спасенье,
Ни в тайных знаках книги первых дней,
Которую Уран для нас похитил
У вечной тьмы, когда ее волна
Была уже готова унести
Сокровищницу первозданных знаний
В кромешный мрак, - о да, и в этой книге,
Служившей мне подножьем, пусть непрочным,
Не отыскал я подлинных причин
Мучительного вашего паденья.
В первоначальной книге бытия
Есть символы и предзнаменованья,
Есть объясненье четырех стихий:
Они - земля, вода, огонь и воздух -
Всегда в борьбе: то каждый за себя,
То все на одного, то пара с парой;
Пронзает воздух молния огнем,
И в тот же миг вода потоком ливня
Огонь и воздух втаптывает в землю,
И серный дух окутывает все...
Но даже описанье этих распрей
Меж воздухом, огнем, водой, землею
Не приоткрыло мне печальной тайны
Случившегося с вами. - Почему?!
Как можно вам, богам перворожденным,
Могучим, осязаемым и зримым,
Склоняться перед теми, кто слабей?
Но вы побеждены! Но вы разбиты!
Унижены! Одно скажу: вы - здесь!
Так как мне быть? Я говорю: "Воспряньте!", -
Ответом стон. "Смиритесь!" - снова стон.
О Небо! О возлюбленный родитель!
Титаны! Неужели схлынет гнев?
Я жду ответа, ибо это ухо
Изголодалось. Мудрый Океан,
Твое лицо являет отпечаток
Глубин бездонных. Слушаем тебя!"
Сатурн умолк. А бог морских пучин,
Извлекший мудрость не из рощ афинских,
Но из подводных бездн, заговорил.
Речь то лилась спокойною струею,
То взвихривалась пеною бурунной;
Подрагивали волосы его,
Лишенные привычной влаги. "Братья!
Умерьте гнев - он только множит скорбь.
Доверьтесь мне, послушайте меня,
И вы найдете сладость в пораженье.
Простой закон Природы нас сразил,
А не грома, не Зевс и не стихии,
Всю суть которых ты познал, Сатурн.
Ты мудр и горд, тебе не сыщешь равных,
И именно поэтому дорогу
Бесспорных истин ты сыскать не в силах:
Величье порождает слепоту.
Ты первый среди нас, но ты не первый,
Кто правит миром; значит, не тебе
Быть и последним - это невозможно.
Ты не начало мира, ты конец.
В начале были только Тьма и Хаос.
Потом явился Свет, и началось
Чудесное кипенье, вызреванье,
Броженье и смешенье вещества.
И лишь потом настало время жизни,
И Свет, излившись, оплодотворил
Бескрайние просторы всей вселенной.
Распространяя дивные лучи
Как внутрь, так и вовне, и появились
Земля и Небо, чтобы нас зачать -
Богов, владык, властителей - Титанов!
Теперь познайте истину, и пусть
Она горька - стерпите эту горечь,
Поскольку сила подлинная в том,
Чтоб принимать спокойно и достойно
Все то, что мы не в силах изменить.
Земля и Небо много совершенней,
Чем Тьма и Хаос; Небо и Земля,
Нас породив, и сами поразились
Чеканности природных наших форм,
Товариществу нашему, свободе,
Уменью рассуждать и делать выбор -
Мы были совершенней, чем они!
Мы были лучше! Так и нам на смену
Теперь приходят те, кто лучше нас,
Их власть сильней, их красота прекрасней!
Они всего лишь наше порожденье?
Но ведь и мы лишь порожденье Тьмы
И Хаоса... ответьте, разве почва,
Вскормившая вечнозеленый лес,
Грозится в гневе уничтожить зелень
Из-за того лишь, что сама черна?
И разве лес враждует с голубями,
Воркующими на его ветвях:
Зачем, мол, я бескрыл, а вы крылаты?
Мы - этот лес. Но нет, не голубей
Взрастили мы, а мощных златоперых,
Царящих над вершинами орлов;
Они царят, ибо таков закон,
И правит нашим миром совершенство!
Таков закон. Когда-нибудь орлы
И сами возопят от горькой муки,
Постигнув, что его не обойти...
Вы видели владыку молодого,
Занявшего мой трон? О юный бог,
Рукою мощной впрягший в колесницу
Крылатые творения свои
И мчащийся средь вспененных бурунов,
Летящий по спокойной глади вод!
Вы видели его глаза? Я видел.
Я видел - и поэтому "прости"
Сказал навек потерянной державе,
И все простил, и поспешил сюда,
Чтоб разделить судьбу своих собратьев
И убедить их: если горе - правда,
То в этой правде наше исцеленье".
Сгустилась тишина. И нам ли знать,
Что этому причиной - мудрость речи
Или презренье к мудрости ее?
Молчали все, и лишь одна Климена -
Нежнейшая, слабейшая из них -
Чуть шевеля дрожащими губами,
Ввысь устремляя влажные глаза,
Ответила... Но это не ответ,
А жалоба печальная была.
"Отец, неискушенная в словах,
Я выскажу по простоте душевной
Что на сердце лежит: она ушла,
Былая радость, скорбь проникла в души -
И, кажется, навечно. И ничем
Я ни себе, ни вам помочь не в силах -
Для этого нужна иная мощь.
Я только расскажу, как убедилась,
Что все былое - навсегда в былом.
Представьте берег моря. Аромат
Цветов, деревьев, неги и покоя,
И так же счастьем преисполнен мир,
Как сердце преисполнено печалью.
Мне захотелось выразить ее,
В мелодии излить терзанья духа -
Я раковину подняла с песка
И полуотворенный лабиринт
Дыханием своим одушевила.
Ответствовала раковина песней -
Последней нашей песней! Ибо вдруг
Пришел моей мелодии навстречу
Иной напев с морского островка,
Исполненный гармонии такой,
Какую мы доселе не слыхали.
Я раковину выронила. Море
Ее водой наполнило по край,
Как душу мне наполнили до края
Чарующие звуки с островка.
О, эти звуки! Жизнь и смерть в объятьях,
Полет жемчужин с рассеченной нити,
Взлетающий с оливы голубок,
Не перьями, но пеньем окрыленный...
О, эти трели! Горе и восторг
Во мне боролись. Горе победило.
Мой слух изнемогал от наслажденья
И от страданья. Чтоб не обезуметь,
Ладони приложила я к ушам,
Но голос мелодичней дивной песни
Преодолел непрочную преграду:
"О светозарный юный Аполлон!"
Я бросилась бежать - но тот же голос
Бежал за мною следом: "Аполлон!"
Какая мука! Если знали вы,
Отец и братья, равную по силе,
И если ты испытывал, Сатурн,
Подобный ужас, то за эту речь
Никто не станет на меня сердиться.
Я облегчила ею боль свою..."
Ее слова лились, как ручеек,
Текущий боязливо и неспешно,
Чтоб отдалить страшащее его
Свиданье с грозным морем. Но нельзя
Ручью избегнуть этого слиянья;
И речь Климены вдруг оборвалась
И растворилась, словно в шумных водах,
В буреподобном гневе Энкелада,
Грохочущем, подобно волнам в рифах.
Он возлежал, как прежде, опершись
На локоть, из холодного презренья
Не поднимаясь на ноги: "И дальше
Мы будем слушать горе-мудреца
И глупую малышку?! Ни удары
Исподтишка, ни молнии в руках
Мальчишки-Зевса, ни крушенье мира
Меня в такой не повергали гнев,
Как эти усыпительные речи.
Проснитесь же, Титаны, возопите!
Проститься ли коварному врагу
Его нелепый юношеский гонор?
Иль ты забыл, притворщик-Океан,
Как жгуче плакал, потеряв державу?
О, наконец вас всколыхнула месть!
А я-то думал, вы неисправимы,
Но вот теперь я вижу сотни глаз,
Безгласно возглашающих: "Отмщенье!" -
Он поднялся во весь гигантский рост, -
Теперь вы стали пламенем - так жгите!
Спалите искупительным огнем
Гнездо врага, и пусть спесивый Зевс
Сторицею оплатит злодеянья!
К смиренью призывал нас Океан.
С потерей власти можно бы смириться,
Но как забыть покой прошедших дней,
Когда весь мир благоговейно ждал
Любого взора нашего и слова?
Мы не умели хмуриться тогда.
Теперь умеем - так нахмурьте брови!
Нам был неведом сладкий вкус побед -
Мы никогда не бились за победу, -
Узнаем этот вкус! Тому порукой
Гиперион - ведь он еще не свергнут,
Он светит в небе... Он сверкает здесь!"
В тот миг, когда слетело это имя
С уст Энкелада к гребням мрачных гор,
Лицо Титана чудно озарилось
Внезапным светом - разъяренный лик
Среди других таких же разъяренных
И тем же озарившихся огнем.
Но ярче всех был освещен Сатурн.
Его седые локоны белели
Бурунами под килем корабля,
Входящего в полуночную бухту.
Свет разгорался, ширился и рос
И заливал сполохами восхода
Вершины круч, глубины пропастей,
Расщелины, пещеры и провалы,
И водопады, и изломы скал,
Весь мрачный край забвенья и страданья,
Не столь угрюмый в скорбной темноте,
Как под лучами утреннего света.
Себя узрев, природа ужаснулась,
А свет сиял все ярче, все сильней,
Все яростней - то был Гиперион.
Он, стоя на скале, смотрел, грустя, -
Недвижный, изваянию подобный,
Охваченный багряным ореолом
От твердых стоп до золотых кудрей...
Когда, бредя на запад по Египту,
Усталый путник на закате дня
Подходит к древней статуе, горящей
В лучах заката, - "Мемнон!" - шепчет он,
И изваяние под жарким ветром
Стон издает, как будто шлет ответ.
Таков же был Гиперион; таков же
Был стон его. И, видя эту скорбь
И эти пальцы, сцепленные в горе,
Титаны потеряли прежний пыл.
Но грозно Энкелад сверкнул очами,
И, встретив этот взор, поднялся Крий,
Встал Иапет, от дум очнулся Форкис -
И четверо несломленных Титанов
Призывным хором крикнули: "Сатурн!"
"Сатурн!" - ответил клич Гипериона
Со скальной выси. Но Сатурн сидел
У ног Кибелы, и ее лицо
Не озарилось радостью от зова
Уже сотнеголосого: "Сатурн!"

КНИГА ТРЕТЬЯ

То ярость, то покорное смиренье
Овладевало гордыми сердцами...
Титанов с непомерным их страданьем,
О муза, сострадательно оставь.
Не для того уста твои открыты,
Чтоб горестно оплакивать несчастья
Мучительно дряхлеющих божеств,
Которые отныне в этом мире
Не больше, чем бесправные скитальцы.
Коснись послушных струн Дельфийской арфы;
Сольется голос Дорианской флейты
С напевом ветра и со звуком струн,
Отцу мелодий посвящая песню.
Насыть оттенки жаркими цветами:
Пусть ярко-ало полыхает роза,
Своим пыланьем согревая воздух,
Пусть предрассветно вспыхнут облака,
Пусть красное вино вскипит багрянцем,
Пусть щеки девы опалит румянец
Ответом на нежданный поцелуй,
Пусть по извивам раковин морских,
Таинственным извивам перламутра,
Пылающая киноварь течет!
Приют Киклад, возрадуйся, о Делос!
Пусть радуется зелень тополей,
Олив и пальм, склоненных над травою,
И буков, темным шелестом листвы
Встречающих дыхание Зефира,
И пусть приветно зашумит орешник,
Об Аполлоне песню услыхав!
Но где ж он сам? Когда Гиперион
Входил под свод убежища Титанов,
Был Аполлон разбужен первым светом,
Мать и сестру оставил мирно спать
И поспешил к ручью, туда, где ивы,
Где под ногами - лилии ковром.
Смолк соловей. Мерцали, медля, звезды -
Две или три. Защелкал дрозд. Повсюду
Звучало бормотанье вечных волн,
Как и всегда на острове. Он слушал.
Он слушал, а из глаз струились слезы
По золотому луку на траву...
И в это время пред его очами,
Полунезрячими от светлых слез,
Возникла вышедшая из-за ив
Торжественно-прекрасная богиня,
И Аполлон, пытаясь прочитать
Послание в ее упорном взгляде,
Заговорил, стряхнув слезу с ресниц:
"Кто ты такая? Как прошла по морю -
По водам, по которым нет пути?..
О нет, не так! Ты здесь была всегда!
Ведь я же слышал шорох палых листьев
И шелест потревоженной травы;
Так это был не шорох и не шелест,
А шум твоих невидимых шагов,
И им вослед пожухшие цветы
Вновь поднимали мертвые соцветья!
Теперь я знаю! И твое лицо,
Мне кажется, я видел... Не во сне ли?"
"О да, во сне, - ответила она. -
Я сном твоим была, а пробудившись,
Нашел ты рядом лиру золотую
И струн ее коснулся - и тогда
Разверзлось ухо Космоса, внимая
Гармонии, неслыханной досель,
Рождающейся в муках и восторге.
И вот теперь ты плачешь. Отчего?
Ужель мой дар принес тебе печали?
Ответь же, я имею право знать:
Ведь это я на острове безлюдном
Следила за тобой и день, и ночь.
Я наблюдала, как рука младенца
Срывала бессознательно цветок;
Я видела, как эта же рука
Сумела, напитавшись взрослой силой,
Лук оснастить тугою тетивой.
Я древний трон и давний ход вещей
Отвергла ради нового величья
И юной красоты... Ответь же мне!"
И он ответил. Взор его пылал
Немым вопросом, а слова звучали,
Как звуки дивной песни. "Мнемозина!
Ведь это ты? Как я тебя узнал?
Зачем ты просишь у меня ответа -
Ведь он тебе известен, а не мне?
Порою грусть нисходит на меня,
Тьма застилает и глаза, и разум.
Я размышляю: отчего я грустен?
Тоска от этих мыслей все сильней,
Я падаю на землю и стенаю,
Как будто был крылат, а стал бескрыл.
Свободный воздух льнет к моим стопам -
Я ж дерн топчу, как будто он виновен
В моей потере - а в какой?.. Богиня!
Есть этот остров - а другие есть?
Что значат звезды? Солнце - для чего?
Зачем луна нас дарит кротким светом?
В чем высший смысл? Богиня, укажи
Тропу к наисветлейшему светилу -
Я в путь отправлюсь, и при звуках лиры
Блаженно содрогнутся небеса!
Да, небеса!.. Но кто родит грома,
Кто сталкивает с грохотом стихии,
Пока я дни в неведенье влачу?
В рассветный час и в час закатный арфа
Над островом рыдает. Не твоя ли?
Рыданьем этой арфы заклинаю
Тебя, богиня: почему, скажи,
Мечусь я без ответов на вопросы
По рощам и долинам?.. Ты молчишь...
Молчи, молчи! Не надо говорить -
О, немота твоя красноречива,
Я чувствую: божественное знанье
Безмерное вливается в меня.
Деянья и преданья старины
И голосов всевластных отголоски,
Поток имен и пламя разрушенья -
Огню творенья равносильный свет -
Переполняют мой горящий мозг,
Даруют жилам эликсир бессмертья...
Я буду богом!" - искрометный взор
Был устремлен в упор на Мнемозину.
Вдруг судороги быстрые прошли
По телу Аполлона, как изломы
Неуловимых молний; он дрожал,
Как всякий смертный пред вратами смерти, -
Но нет, как тот, кто пересилил смерть
И с мукою, подобной смертной муке,
Вновь начинает жить. Какая боль!
Вставали дыбом волосы его,
Вздымались златокудрыми волнами,
А Мнемозина руки простирала,
Как вещая пророчица, над ним.
Страданье длилось. Аполлон вскричал -
И лучезарный. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Перевод Николая Голя

КАНУН СВЯТОЙ АГНЕССЫ

1

Канун Святой Агнессы. Холода.
Сове - и то в лесу не сладко было.
Траву в полях одела корка льда.
В овчарне стадо смолкшее застыло.
Монах поклоны отбивал уныло,
Он мерз. И словно хладный фимиам,
Всплывающий от ветхого кадила,
Неслось его дыханье к небесам,
И достигало их, и оставалось там.

2

Он дочитал молитву терпеливо.
И, босоног, и немощен, и свят, -
Берет светильник и неторопливо
Вдоль нефа темного бредет назад,
Минуя изваяний длинный ряд,
Которые, во мраке замерзая,
Коленопреклоненные, стоят, -
И думает старик, изнемогая,
О том, как их томит одежда ледяная.

3

Свернул на север, в боковую дверь.
Шагни вперед - и лаской музыкальной
Он был бы сладко опьянен теперь.
Но колокол зовет его прощальный,
Над ним обряд свершая погребальный.
Бредет монах, соблазны гонит прочь,
Он выбрал путь недальний и печальный:
Лег наземь, чтобы слабость превозмочь.
За грешников молясь, монах не спал всю ночь.

4

Он все же слышал нежный звон прелюдий
Сквозь множество распахнутых дверей, -
Там, в переходах, суетились люди.
Вот музыка становится слышней,
И зала, принимавшая гостей,
Могла б явить монаху блеск соблазна.
Лепные ангелы висят над ней,
Держа карниз; глаза таращат праздно,
На животе крыла сложив крестообразно.

5

Смех серебром звенит, и счету нет
Цветам, нарядам, перьям и алмазам.
Здесь рыцарских романов сладкий бред,
Который в юности дурманит разум.
Но отойдем, и обратимся разом
К мечтательнице-деве у окна,
Поверившей доподлинным рассказам,
Что слышала от старых дам она, -
И нынче ждет весь день, надеждой пленена.

6

В канун Святой Агнессы дева может
Во сне вкусить пленительных услад
С любимым, - сна ничто не потревожит -
Так опытные дамы говорят;
Лишь соверши магический обряд:
Не прикасайся к лакомствам и хлебу,
Ложись в постель, не оглянись назад,
Не шевелись, глаза подъемли к небу -
И у небес всего, чего ты ждешь, потребуй.

7

И Маделина юная сейчас,
Погружена в мечты, в тени стояла, -
Потуплен взор ее девичьих глаз,
Наскучил блеск торжественного бала,
И музыка ее не волновала -
Вот кавалер влюбленный подойдет,
За ним другой, - не внемля им нимало,
Она сладчайших сновидений ждет, -
Святой Агнессы ночь - одна за целый год.

8

Священный час так близок. Каждый танец
Томителен был деве, полной грез:
Глаза в тумане, на щеках румянец.
Средь разговоров в шутку и всерьез,
Любовных объяснений и угроз -
Одну мечту скрывала дева свято,
Ждала, чтоб сон блаженство ей принес,
Заранее восторгами объята:
Святой Агнессы ночь и белые ягнята.

9

Но медлила она, полна мечтой...
Меж тем через холодную равнину
Сюда пришел Порфиро молодой,
Тая в душе любовную кручину, -
И у портала стал, наполовину
Укрывшись от луны в прозрачный мрак.
Он молится: увидеть Маделину
Хотя б на миг, приблизиться на шаг
И на колени пасть. Да, это было так.

10

Но если здесь, при всей его отваге,
Он будет узнан, - то тогда беда,
Порфиро знает: засверкают шпаги.
Два благородных дома навсегда
Разъединяет кровная вражда.
Кругом готова к драке и разбою
Холопов кровожадная орда:
Он будет оскорблен любым слугою.
Одна старушка здесь к нему добра порою.

11

Счастливый случай! Вот она с клюкой
Приковыляла темным коридором
Туда, где он стоял, окутан мглой,
Не обольщен ни музыкой, ни хором.
Ее объял испуг, но тусклым взором
Она его окинула тотчас
И прошептала юноше с укором:
"Спеши домой, Порфиро, скройся с глаз -
Весь кровожадный род пирует здесь как раз!