– Ну и то, что меня в твой рапорт полчаса мордой тыкали.
– Бред какой-то!
Поперечный объяснял еще что-то, говорил про другие обстоятельства – о предсмертной записке Казарина, в частности, – но Волгин уже не слушал, искал выход. Завалиться домой к Свешникову и навести шмон без всякой санкции? Не пройдет. Знать бы, что у него там пистолет хранится, – можно попробовать, для такой ситуации есть лазейки в законодательстве, но добытые в результате подобного налета бумаги или видеокассету к делу не приобщишь. Посмотрели на Запад – и сделали как у них: определили, что улики, полученные с нарушением закона, силы не имеют. Правильно, конечно, но одновременно с принятием этого нововведения не помешало бы поднять до ихнего уровня материальную базу с финансовым обеспечением…
– Короче, никак. Извини, старик. – Поперечный положил трубку.
– Сам виноват, – отозвался Волгин. Конечно, сам виноват. Раньше надо было думать, а не мечтать, как финишную ленточку разорвешь. Операция «Чистые руки» в самом разгаре, а ты, отстраненный, со своим рапортом лезешь. Наверняка и Катышев пару слов шепнул – не сейчас, раньше. Интересно, почему, руки, то есть рыбу, начали чистить не с головы, а с плавников? Так легче? Оперов полощут в хвост и в гриву, причем, как правило, достается именно тем, кто работает; на бездельника, как известно, никто жалобу не напишет… Полощут, порой наказывая не за проступок, а только за то, что дал повод для кляузы, в то время как те, кого бы действительно пора прижать…
«Хватит, – одернул себя Волгин. – В милиции каждая служба считает себя самой важной. Дежурный, паспортист, опер, участковый, следователь – каждый уверен, что только он занят делом, а все остальные на нем выезжают. О другом думай. Лоханулся – не ищи оправданий, ищи выход».
Через минуту Сергей придвинул к себе телефон и набрал номер «убойщиков» того района, на территории которого скончался Варламов.
– Приветствую, коллега. Волгин беспокоит.
– Кто?
С опером, который поднял трубку, они виделись несколько дней назад.
– Волгин, из Северного. Помнишь, я приезжал?
– По Варламову? У вас там девку какую-то завалили?
– Локтионову.
– Ну, помню. Чего хотел? Злые дяди, державшие финишную ленточку, развернулись и стали убегать от Волгина.
– Вас некий Свешников интересует? Паша. Помнишь, мы о нем говорили, только его данных ни у кого не было.
– Минуту, – коллега прикрыл микрофон ладонью и спросил у кого-то, находившегося рядом с ним: – Вадик, нас Свешников интересует? Тот, которого установить не могли…
Ответ был Волгину не слышен, но уже через несколько секунд собеседник возвестил:
– Нас Свешников не интересует. А что?
– Он у меня. Нет желания у него в хате поковыряться? Там много чего интересного может быть.
– А самому чего, лень?
– Мне обыск не дали. Если вам подпишут, по вашему делу, я с удовольствием присоединюсь. Машина есть…
– Не в этом дело. Слышь, тебя как звать?
– Сергей.
– Серега, извини, но такая лабуда получилась… Короче, мы этого Свешникова сами установили, дней пять назад, и на обыске у него были. Ничего интересного. Я хотел тебе позвонить, но, блин, телефон твой куда-то заныкал. Уборщица, наверное, бумажку выкинула… Вспоминал, вспоминал – хоть убей, не помню, из какого ты района, и фамилия из башки вылетела. Бывает.
– Бывает, коллега. Обыск, наверное мально делали?
– Как тебе сказать…
– Понятно. Кассеты никакие не изымали?
– Кого?
– Видеокассеты.
– Нет. А зачем?
– Была одна мыслишка.
– Нет, Серега, не изымали. Но у него, их там до хрена, как сейчас помню. Ты уж прости, что так получилось. Бывает.
– Бывает.
– А второй раз мне санкцию никто не даст, сам понимаешь.
– Было бы желание… Коллега не расслышал.
– Что? Погоди минутку, ко мне тут пришли…
Волгин положил трубку.
Плохо. Все плохо, и сам виноват. Почему так?
Свешников сидел в коридоре и был все так же невозмутим. Волгин прошел мимо него в туалет, потом – обратно, встряхивая мокрыми руками. Дверь в кабинет толкнул коленом, закрывал ее тоже ногой, и закрылась она неплотно, осталась щель, через которую Свешников видел, как опер сел за стол, вытерся полосатым полотенцем и придвинул телефон.
– Але, Юра? Привет! – Волгин говорил негромко, но в здании стояла тишина, и Свешников слышал каждое слово. – Ну чего, я освободился… Ну… Да какой, к черту, обыск? У него уже делали три дня назад, все перелопатили и ни черта не нашли, так что я не поеду. Тем более что прокурор уперся, не дает мне санкции… Ага, я же от работы отстраненный. Да ну их в баню! Слышь, Юра, давай через сорок минут пересечемся, пивка попьем? Да где обычно, на Испытателей! Ты как? И у меня полтинник есть. Чтоб нализаться, нам хватит. Все, давай!
Закончив разговор, Волгин устало потер виски ладонями и посмотрел на дверь. На лице его было написано: как вы меня все задолбали!
– Свешников! – крикнул он. – Заходи! Как и следовало ожидать, последняя попытка результата не принесла. Посредник Паша на контакт не пошел.
Заехав домой; Волгин привел себя в порядок и пообедал, часик вздремнул и отправился в отделение, на территории которого проживала Татьяна: следователю потребовалось его срочно допросить.
Допрос занял немного времени. Расписавшись в протоколе, Волгин покинул следственный отдел и зашел к операм.
– Кофе будешь?
Ему налили чашку, отломили кусок сладкого батона с орешками.
Грязноватый кабинет с разнокалиберной мебелью, поставленной на баланс хозуправления году в восемьдесят пятом. На сейфах расставлена изъятая радиоаппаратура, под сейфами и в мусорных корзинах – пустые бутылки, на столах – горы бумаг, где секретные справки перемешаны с заявлениями потерпевших. На стенах – рекламный плакатик, календарь и несколько фото-роботов по громким преступлениям, имеющих с преступниками столько же сходства, сколько и портрет Председателя, написанный художником-авангардистом в телефильме «Приключения принца Флоризеля». Большое, непонятно чем оставленное пятно на стене полузакрыто картой железнодорожных дорог СССР. Сбоку от карты – листок с набранным на компьютере изречением: «Отсутствие у Вас судимости – не Ваша заслуга, а наша недоработка», приписываемым всем подряд, от Дзержинского до начальника городского УВД… В подобных кабинетах, с небольшими различиями – где-то есть компьютер и офисные столы, а где-то не хватает даже сейфов – сидит весь розыск страны, от Выборга до Владивостока.
И лица… Лица у всех одинаковые – разные, но одинаковые. Наверное, из-за взгляда.
– Чужой, я так понял, до сих пор бегает? – спросил Сергей.
– Бегает. Хрен знает, где его ловить. Несколько адресов проверили – без толку, как в воду канул…
– В воду канул другой, – вмешался еще один опер. – Стенли помнишь? Того, который нападение на твою жену организовал?
– Помню, конечно. Нашли?
– Опознали. В морге.
– Совесть замучила?
– Ага, совесть. Свернула ему шею и бросила в водоем. Не у нас, в соседнем районе. Местные до сих пор думают, возбуждать дело или попробовать на тормозах спустить. Сам понимаешь, из-за такой падлы «глухаря» себе вешать никто не спешит.
– И что мы имеем на сегодняшний день?
– Мы имеем, что нас имеют каждое утро. Извини, не в твой огород камень, других дел хватает. Брут сидит плотно, Парамошу, я так чувствую, скоро отпустят, уж больно папаша у него прыткий, знает, какие кнопки нажимать. Мы там, правда, придумали кое-чего, глядишь, Парамоша и человеком станет… Девка сидит, хотя на кой черт ее закрывать было? Чужой, как ты уже слышал, бегает. Эти двое, которые пока у нас, твердят в один голос: Стенли дал наколку, сказал, что баба обеспеченная, можно хорошо поживиться. О том, что она твоя жена, не предупреждал.
– Бывшая жена…
– Я и говорю, бывшая. Знаешь, я им почему-то верю. По-моему, действительно случайный налет… В любом случае, единственный, кто знал правду, уже ничего не скажет.
– Одно совпадение не нравится: Чужого последний раз я задерживал.
– Из совпадений вся жизнь состоит… Время незаметно подбиралось к пяти. Один из оперов достал литровую бутылку виски, водрузил на середину стола:
– Есть два предложения: первое и второе. Запирайте дверь.
– Не рано начинаем?
– Мы ж не всё. По чуть-чуть, и хватит. Плохо, закуски нет. Серега, ты как?
– Не, я пас. У меня люди вызваны, надо двигать, – Волгин встал.
– Ну, пятьдесят-то грамм никому не мешали. – Одной рукой скручивая пробку, опер достал из тумбочки стопку одноразовых пластмассовых стаканчиков. – Давай, за единение. Нам тоже вечером работать…
Приемное время в больнице давно закончилось, но купюра с портретом американского президента, как всегда, решила вопрос, и Лену Шарову к Хмарову пустили. В палате она пробыла недолго, выйдя на улицу, быстро осмотрелась и уверенно направилась к черной «тойоте лэндкрузер», с включенными фарами стоявшей посредине парковочной площадки.
Валет сидел за рулем. Филин, как всегда, расположился на заднем сиденье, за креслом водителя. Негромко играла магнитола, любимый Филином Coco Павлиашвили пел про охватившую его весной «парануйю».
Лена села рядом с Валетом, и тот, не дожидаясь команды, выехал со стоянки. Остановился через несколько кварталов в темном месте, выключил двигатель.
– Погуляй, – распорядился старший. Валет покинул джип, справил нужду и принялся вышагивать вперед-назад по тротуару, приглядывая за окрестностями.
– Хорошая погода. Тепло, – сказал Филин, глядя через окно на расписанную «графитчиками» фабричную стену.
Выглядел Филин очень импозантно. Лет тридцати пяти, высокого роста и крепкого сложения, с мужественным лицом, украшением которого служили трижды переломанный нос и шрам на подбородке. Русоволосый и слегка лохматый, со «шкиперской» бородкой, он был одет в дорогущий черный костюм и белую косоворотку с бриллиантовой заколкой, в руках перебирал янтарные четки. Говорил тихо, с большими паузами между словами:
– Для чего тебя вечером вызывали?
– Не меня одну. Опер собрал нас всех, кроме директора. Почти час ждали его в коридоре, потом он пришел. Пьяный. Вызывал всех по одному, задавал какие-то дурацкие вопросы. Потом пришел начальник и сделал ему втык. Они хоть и закрыли дверь, когда ругались, но все было слышно.
– Сильно ругались?
– Нормально. Я бы после такого сразу уволилась. По-моему, он копает под Локтионова. По крайней мере, все вопросы были о нем.
– Сильно копает?
– Откуда я знаю? Интересовался его друзьями, женщинами. Про Жанну много спрашивал. Грозился посадить ее за наркоту.
– Сильно грозился?
– Все это уже и раньше спрашивали. Записал какое-то дурацкое объяснение, таким почерком, что ни черта не разберешь. И еще… Он рассчитывает на этого, как его… Свешникова.
– Сильно рассчитывает?
– Он собирается сделать у него обыск. Завтра. Было плохо слышно, там же дверь все-таки. Начальник на него наезжал, а он оправдывался. Говорил, что сегодня ему какого-то постановления не дали, но он договорился с прокурором… Или с судьей? В общем, с кем-то договорился, и завтра ему разрешат. Не знаю, что он хочет найти, но, как только найдет, все решится. Может, подбросить чего хочет?
– Сильно хочет?
– В таком состоянии, в каком он был, еще хотят, но уже не могут. Он кому-то звонил, диктовал адрес.
Шарова замолчала. Когда пауза затянулась, Филин опять сказал:
– Хорошая погода, тепло. Мне нравится, когда ночью тепло.
– Ты узнал, кто избил Вадика? – спросила Лена.
– Нет. Пока не получается.
– Неужели так сложно?
Вместо ответа Филин достал сотовый телефон и отправил сообщение на пейджер Валета, отиравшегося в трех метрах от машины: «Садись».
Валет плюхнулся за руль, вздохнул:
– Плохо шутите, шеф.
Филин минуту смотрел в спину водителя, потом набрал телефон пейджинговой компании и попросил оператора:
– Сестренка, повтори сообщение… Десять раз с интервалом в половину минуты.
– Прикалываетесь, шеф, – улыбнулся Валет. Они подвезли Шарову до ближайшей остановки, развернулись и направились в обратном направлении, к перекрестку, где была назначена следующая встреча.
Пейджер в кармане Валета регулярно пищал. Валет морщился, но улыбался.
Не успел запах духов Шаровой выветриться из салона, как в машину подсела Лариса.
18. Лариса и Эдуард
– Бред какой-то!
Поперечный объяснял еще что-то, говорил про другие обстоятельства – о предсмертной записке Казарина, в частности, – но Волгин уже не слушал, искал выход. Завалиться домой к Свешникову и навести шмон без всякой санкции? Не пройдет. Знать бы, что у него там пистолет хранится, – можно попробовать, для такой ситуации есть лазейки в законодательстве, но добытые в результате подобного налета бумаги или видеокассету к делу не приобщишь. Посмотрели на Запад – и сделали как у них: определили, что улики, полученные с нарушением закона, силы не имеют. Правильно, конечно, но одновременно с принятием этого нововведения не помешало бы поднять до ихнего уровня материальную базу с финансовым обеспечением…
– Короче, никак. Извини, старик. – Поперечный положил трубку.
– Сам виноват, – отозвался Волгин. Конечно, сам виноват. Раньше надо было думать, а не мечтать, как финишную ленточку разорвешь. Операция «Чистые руки» в самом разгаре, а ты, отстраненный, со своим рапортом лезешь. Наверняка и Катышев пару слов шепнул – не сейчас, раньше. Интересно, почему, руки, то есть рыбу, начали чистить не с головы, а с плавников? Так легче? Оперов полощут в хвост и в гриву, причем, как правило, достается именно тем, кто работает; на бездельника, как известно, никто жалобу не напишет… Полощут, порой наказывая не за проступок, а только за то, что дал повод для кляузы, в то время как те, кого бы действительно пора прижать…
«Хватит, – одернул себя Волгин. – В милиции каждая служба считает себя самой важной. Дежурный, паспортист, опер, участковый, следователь – каждый уверен, что только он занят делом, а все остальные на нем выезжают. О другом думай. Лоханулся – не ищи оправданий, ищи выход».
Через минуту Сергей придвинул к себе телефон и набрал номер «убойщиков» того района, на территории которого скончался Варламов.
– Приветствую, коллега. Волгин беспокоит.
– Кто?
С опером, который поднял трубку, они виделись несколько дней назад.
– Волгин, из Северного. Помнишь, я приезжал?
– По Варламову? У вас там девку какую-то завалили?
– Локтионову.
– Ну, помню. Чего хотел? Злые дяди, державшие финишную ленточку, развернулись и стали убегать от Волгина.
– Вас некий Свешников интересует? Паша. Помнишь, мы о нем говорили, только его данных ни у кого не было.
– Минуту, – коллега прикрыл микрофон ладонью и спросил у кого-то, находившегося рядом с ним: – Вадик, нас Свешников интересует? Тот, которого установить не могли…
Ответ был Волгину не слышен, но уже через несколько секунд собеседник возвестил:
– Нас Свешников не интересует. А что?
– Он у меня. Нет желания у него в хате поковыряться? Там много чего интересного может быть.
– А самому чего, лень?
– Мне обыск не дали. Если вам подпишут, по вашему делу, я с удовольствием присоединюсь. Машина есть…
– Не в этом дело. Слышь, тебя как звать?
– Сергей.
– Серега, извини, но такая лабуда получилась… Короче, мы этого Свешникова сами установили, дней пять назад, и на обыске у него были. Ничего интересного. Я хотел тебе позвонить, но, блин, телефон твой куда-то заныкал. Уборщица, наверное, бумажку выкинула… Вспоминал, вспоминал – хоть убей, не помню, из какого ты района, и фамилия из башки вылетела. Бывает.
– Бывает, коллега. Обыск, наверное мально делали?
– Как тебе сказать…
– Понятно. Кассеты никакие не изымали?
– Кого?
– Видеокассеты.
– Нет. А зачем?
– Была одна мыслишка.
– Нет, Серега, не изымали. Но у него, их там до хрена, как сейчас помню. Ты уж прости, что так получилось. Бывает.
– Бывает.
– А второй раз мне санкцию никто не даст, сам понимаешь.
– Было бы желание… Коллега не расслышал.
– Что? Погоди минутку, ко мне тут пришли…
Волгин положил трубку.
Плохо. Все плохо, и сам виноват. Почему так?
Свешников сидел в коридоре и был все так же невозмутим. Волгин прошел мимо него в туалет, потом – обратно, встряхивая мокрыми руками. Дверь в кабинет толкнул коленом, закрывал ее тоже ногой, и закрылась она неплотно, осталась щель, через которую Свешников видел, как опер сел за стол, вытерся полосатым полотенцем и придвинул телефон.
– Але, Юра? Привет! – Волгин говорил негромко, но в здании стояла тишина, и Свешников слышал каждое слово. – Ну чего, я освободился… Ну… Да какой, к черту, обыск? У него уже делали три дня назад, все перелопатили и ни черта не нашли, так что я не поеду. Тем более что прокурор уперся, не дает мне санкции… Ага, я же от работы отстраненный. Да ну их в баню! Слышь, Юра, давай через сорок минут пересечемся, пивка попьем? Да где обычно, на Испытателей! Ты как? И у меня полтинник есть. Чтоб нализаться, нам хватит. Все, давай!
Закончив разговор, Волгин устало потер виски ладонями и посмотрел на дверь. На лице его было написано: как вы меня все задолбали!
– Свешников! – крикнул он. – Заходи! Как и следовало ожидать, последняя попытка результата не принесла. Посредник Паша на контакт не пошел.
Заехав домой; Волгин привел себя в порядок и пообедал, часик вздремнул и отправился в отделение, на территории которого проживала Татьяна: следователю потребовалось его срочно допросить.
Допрос занял немного времени. Расписавшись в протоколе, Волгин покинул следственный отдел и зашел к операм.
– Кофе будешь?
Ему налили чашку, отломили кусок сладкого батона с орешками.
Грязноватый кабинет с разнокалиберной мебелью, поставленной на баланс хозуправления году в восемьдесят пятом. На сейфах расставлена изъятая радиоаппаратура, под сейфами и в мусорных корзинах – пустые бутылки, на столах – горы бумаг, где секретные справки перемешаны с заявлениями потерпевших. На стенах – рекламный плакатик, календарь и несколько фото-роботов по громким преступлениям, имеющих с преступниками столько же сходства, сколько и портрет Председателя, написанный художником-авангардистом в телефильме «Приключения принца Флоризеля». Большое, непонятно чем оставленное пятно на стене полузакрыто картой железнодорожных дорог СССР. Сбоку от карты – листок с набранным на компьютере изречением: «Отсутствие у Вас судимости – не Ваша заслуга, а наша недоработка», приписываемым всем подряд, от Дзержинского до начальника городского УВД… В подобных кабинетах, с небольшими различиями – где-то есть компьютер и офисные столы, а где-то не хватает даже сейфов – сидит весь розыск страны, от Выборга до Владивостока.
И лица… Лица у всех одинаковые – разные, но одинаковые. Наверное, из-за взгляда.
– Чужой, я так понял, до сих пор бегает? – спросил Сергей.
– Бегает. Хрен знает, где его ловить. Несколько адресов проверили – без толку, как в воду канул…
– В воду канул другой, – вмешался еще один опер. – Стенли помнишь? Того, который нападение на твою жену организовал?
– Помню, конечно. Нашли?
– Опознали. В морге.
– Совесть замучила?
– Ага, совесть. Свернула ему шею и бросила в водоем. Не у нас, в соседнем районе. Местные до сих пор думают, возбуждать дело или попробовать на тормозах спустить. Сам понимаешь, из-за такой падлы «глухаря» себе вешать никто не спешит.
– И что мы имеем на сегодняшний день?
– Мы имеем, что нас имеют каждое утро. Извини, не в твой огород камень, других дел хватает. Брут сидит плотно, Парамошу, я так чувствую, скоро отпустят, уж больно папаша у него прыткий, знает, какие кнопки нажимать. Мы там, правда, придумали кое-чего, глядишь, Парамоша и человеком станет… Девка сидит, хотя на кой черт ее закрывать было? Чужой, как ты уже слышал, бегает. Эти двое, которые пока у нас, твердят в один голос: Стенли дал наколку, сказал, что баба обеспеченная, можно хорошо поживиться. О том, что она твоя жена, не предупреждал.
– Бывшая жена…
– Я и говорю, бывшая. Знаешь, я им почему-то верю. По-моему, действительно случайный налет… В любом случае, единственный, кто знал правду, уже ничего не скажет.
– Одно совпадение не нравится: Чужого последний раз я задерживал.
– Из совпадений вся жизнь состоит… Время незаметно подбиралось к пяти. Один из оперов достал литровую бутылку виски, водрузил на середину стола:
– Есть два предложения: первое и второе. Запирайте дверь.
– Не рано начинаем?
– Мы ж не всё. По чуть-чуть, и хватит. Плохо, закуски нет. Серега, ты как?
– Не, я пас. У меня люди вызваны, надо двигать, – Волгин встал.
– Ну, пятьдесят-то грамм никому не мешали. – Одной рукой скручивая пробку, опер достал из тумбочки стопку одноразовых пластмассовых стаканчиков. – Давай, за единение. Нам тоже вечером работать…
Приемное время в больнице давно закончилось, но купюра с портретом американского президента, как всегда, решила вопрос, и Лену Шарову к Хмарову пустили. В палате она пробыла недолго, выйдя на улицу, быстро осмотрелась и уверенно направилась к черной «тойоте лэндкрузер», с включенными фарами стоявшей посредине парковочной площадки.
Валет сидел за рулем. Филин, как всегда, расположился на заднем сиденье, за креслом водителя. Негромко играла магнитола, любимый Филином Coco Павлиашвили пел про охватившую его весной «парануйю».
Лена села рядом с Валетом, и тот, не дожидаясь команды, выехал со стоянки. Остановился через несколько кварталов в темном месте, выключил двигатель.
– Погуляй, – распорядился старший. Валет покинул джип, справил нужду и принялся вышагивать вперед-назад по тротуару, приглядывая за окрестностями.
– Хорошая погода. Тепло, – сказал Филин, глядя через окно на расписанную «графитчиками» фабричную стену.
Выглядел Филин очень импозантно. Лет тридцати пяти, высокого роста и крепкого сложения, с мужественным лицом, украшением которого служили трижды переломанный нос и шрам на подбородке. Русоволосый и слегка лохматый, со «шкиперской» бородкой, он был одет в дорогущий черный костюм и белую косоворотку с бриллиантовой заколкой, в руках перебирал янтарные четки. Говорил тихо, с большими паузами между словами:
– Для чего тебя вечером вызывали?
– Не меня одну. Опер собрал нас всех, кроме директора. Почти час ждали его в коридоре, потом он пришел. Пьяный. Вызывал всех по одному, задавал какие-то дурацкие вопросы. Потом пришел начальник и сделал ему втык. Они хоть и закрыли дверь, когда ругались, но все было слышно.
– Сильно ругались?
– Нормально. Я бы после такого сразу уволилась. По-моему, он копает под Локтионова. По крайней мере, все вопросы были о нем.
– Сильно копает?
– Откуда я знаю? Интересовался его друзьями, женщинами. Про Жанну много спрашивал. Грозился посадить ее за наркоту.
– Сильно грозился?
– Все это уже и раньше спрашивали. Записал какое-то дурацкое объяснение, таким почерком, что ни черта не разберешь. И еще… Он рассчитывает на этого, как его… Свешникова.
– Сильно рассчитывает?
– Он собирается сделать у него обыск. Завтра. Было плохо слышно, там же дверь все-таки. Начальник на него наезжал, а он оправдывался. Говорил, что сегодня ему какого-то постановления не дали, но он договорился с прокурором… Или с судьей? В общем, с кем-то договорился, и завтра ему разрешат. Не знаю, что он хочет найти, но, как только найдет, все решится. Может, подбросить чего хочет?
– Сильно хочет?
– В таком состоянии, в каком он был, еще хотят, но уже не могут. Он кому-то звонил, диктовал адрес.
Шарова замолчала. Когда пауза затянулась, Филин опять сказал:
– Хорошая погода, тепло. Мне нравится, когда ночью тепло.
– Ты узнал, кто избил Вадика? – спросила Лена.
– Нет. Пока не получается.
– Неужели так сложно?
Вместо ответа Филин достал сотовый телефон и отправил сообщение на пейджер Валета, отиравшегося в трех метрах от машины: «Садись».
Валет плюхнулся за руль, вздохнул:
– Плохо шутите, шеф.
Филин минуту смотрел в спину водителя, потом набрал телефон пейджинговой компании и попросил оператора:
– Сестренка, повтори сообщение… Десять раз с интервалом в половину минуты.
– Прикалываетесь, шеф, – улыбнулся Валет. Они подвезли Шарову до ближайшей остановки, развернулись и направились в обратном направлении, к перекрестку, где была назначена следующая встреча.
Пейджер в кармане Валета регулярно пищал. Валет морщился, но улыбался.
Не успел запах духов Шаровой выветриться из салона, как в машину подсела Лариса.
18. Лариса и Эдуард
В этот вечер Эдуард Анатольевич Локтионов находился в прекрасном расположении духа. Ничто не предвещало грозы, наоборот, впереди ждали отменный ужин и волшебная ночь. Может быть, первая с тех пор, как убили Инну.
Локтионов загнал «форд» на стоянку, поболтал со сторожем и, помахивая пакетом с продуктами, пошел к дому Кольской. В окнах ее квартиры горел свет; полчаса назад в телефонном разговоре она заверила, что очень его ждет.
Остановившись, Эдуард Анатольевич достал из кармана коробочку с небольшим, скромным на вид, но дорогим колье, полюбовался игрой камней в свете уличного фонаря, прослезился от своего благородства и продолжил путь.
От стоянки следом за ним топал долговязый парень в бейсболке козырьком назад. Парень остановился, пока директор разглядывал подарок, и возобновил движение одновременно с ним, но Эдуард Анатольевич на такие мелочи внимания не обращал.
Ничто не предвещало грозы, но она надвигалась.
Его перехватили на подходе к дому. Из чумазого «уазика» выпрыгнул необъятных габаритов мужик с короткой стрижкой, с тыла подтянулся долговязый, еще двое приоткрыли двери микроавтобуса «Газель», стоящего вслед за советским джипом. Оружием никто не угрожал, не требовалось.
– Садись, подвезем, – предложил необъятный, махнув в сторону «Газели».
– Куда?
– В одно место. – Мужик приблизился, высморкался под ноги Локтионову, будничным тоном, как будто ежедневно похищал людей, поторопил: – Садись, да? Не тяни время. Раньше сядешь – быстрее ляжешь.
Локтионов оторопел.
– Товарищи… Граждане… Господа!
– Пошли, пошли. – Мужик взял Локтионова под локоть, довел до боковой сдвижной дверцы «Газели», помог одолеть негнущимися ногами подъем.
С лязгом дверь встала на место. Эдуарду Анатольевичу показалось, что он слышал, как в крышку его гроба забили первый гвоздь.
– Но к-куда?
Ему не ответили.
Долговязый, вслед за необъятным, погрузился в УАЗ, и двигатели обеих машин заработали. В салоне «Газели» кроме Локтионова сидели два парня и рыжеволосая девушка в белом плащике самого скромного вида. Один из парней заблокировал дверь, водитель достал из-под сиденья и укрепил на лобовом стекле табличку: «Маршрут Т-58», вторую такую же выставила на боковом окне девушка. Микроавтобус, не привлекая внимания, выехал со двора.
Локтионов смотрел, как удаляются освещенные окна квартиры Кольской.
Что-то ему подсказывало, что он может никогда больше туда не вернуться.
Убедить Филина в необходимости проведения акции оказалось непросто.
– Филин, бляха муха, – развалившись на переднем сиденье, азартно говорила Лариса, – тебе звонили?
– Мне постоянно звонят.
– Ты меня понял.
Звонок был организован с самого «верха», из тех сфер, отказать которым Филин не мог, – Лариса воспользовалась своими связями.
– Хорошая погода. – Филин посмотрел в окно, на миг перестал перебирать четки; невдалеке от машины маялся Валет, и главарь мельком отметил, что охранник из помощника аховый. Да только зачем менять? Если всерьез возьмутся, то никакие лицензированные бодигарды не спасут. – Тепло. Я люблю…
– …когда ночью тепло. Без тебя знаю. Тебе звонили, все растолковали, так какие проблемы?
Филин помолчал и несколько раз наклонил голову: вправо-влево, вперед-назад, как будто проблема материализовалась и висела перед ним, а он хотел ее как следует изучить. Ответил еще медленнее, чем обычно, с такими паузами, словно ставил точку после каждого слова:
– Не люблю. Резать. Курицу. Которая. Несет. Золотые яйца. Рано.
– Резать пока никто и не предлагает. Надо просто поговорить. Эдуард уже далеко не та курица, к которой ты привык. Не сегодня, так завтра он бросит все, в том числе и вашу Жанну, и сделает ноги. Что, искать его станете? Сомневаюсь. А без него фирма лопнет. Слушай, тебе же не за просто так предлагают этим заняться! Если не ошибаюсь, у тебя в суде проблемы начались? Уголовное дело лежало, с него даже пыль сдувать перестали, забыли, глядишь, еще немного – и все сроки давности бы вышли, а тут вдруг судейские заполошились, вспомнили… Поможешь мне – не пожалеешь. К судье есть хорошие подходы.
– У тебя?
– Какая разница, у кого? Главное, что есть. Я тебе, конечно, и так всегда помогу, но, когда услуга совершается в ответ, она всегда весомее.
Легким взмахом руки Филин отогнал висевшую перед ним материализовавшуюся проблему. Только хотел достать радиотелефон, как тот сам подал голос. Немного выждав, Филин ответил; выслушав собеседника, молча отключился.
– Очень дорого стало. Однако Эдик у нас. Поехали, поговорим…
«Газель» шла в полном соответствии с 58-м маршрутом, вот только остановки проскакивала, не обращая внимания на толпившихся там пассажиров. Локтионов смотрел в окно и думал, что вряд ли кто-нибудь из них запомнит номер; разве что водитель, удивленный появлением неожиданного конкурента, да что с этого толку? «Уазик» держался впереди, иногда сторонился, пропускал микроавтобус, отставал на пару сотен метров и – быстро догонял. В руках одного из парней Локтионов заметил включенную радиостанцию. Оружием, как и прежде, никто не сверкал.
На перекрестке навстречу «Газели» шагнул гаишник. Молодой сержант, с белой портупеей и значком, но без жезла, жестом приказал остановиться. Водитель автобуса напрягся лишь на секунду, тут же справился с собой, остановился и терпеливо ждал, поглядывая в зеркало, пока гаишник подойдет. «Уазик» проскочил мимо, рация в руках «пассажира» оповестила:
– Спокойно, ждем.
«Вот он, шанс», – подумал Локтионов и тут же понял, что ничего не получится. Гаишник с набитым продуктами пакетом в руках был явно безоружен, одинок и к подвигам не готов. Сменился с дежурства и ловит попутку. Даже если начать шуметь, быстро врубится в ситуацию и изобразит, что ничего не понял. А если и встрянет, что толку? Испугаются формы? Вряд ли…
Гаишник открыл дверь, посмотрел в салон, потом на водителя:
– Эк я удачно! До цирка подбросишь?
– Какие вопросы!
Сержант устроился на сиденье, громыхнул бутылками в пакете, сбил на затылок фуражку и всю дорогу без перерыва болтал, рассчитывая, наверное, анекдотами и заплесневелыми байками расплатиться за проезд. Водитель слушал, иногда поддакивал, а Локтионов смотрел на их шеи и затылки и ненавидел обоих.
У цирка сержант, как и обещал, вышел, на прощание звонко хлопнув по ладони водителя. Автобус покатился дальше, миновал несколько улиц и остановился возле одноэтажного кирпичного здания с решетками на окнах, длинного и мрачного.
– Мы приехали, директор, – сказал шофер, останавливая «Газель» у входа и выключая мотор. – Мешочек не забудь. Не нам же за тобой тащить?
Локтионов неожиданно проявил твердость.
– Вам надо – вы и несите, – сказал он, не прикасаясь к поклаже и спрыгивая на землю.
– Чудак человек, – вполне добродушно пробормотал водитель, а один из парней крепко взял Локтионова под руку.
В доме их ждали. Не успели подойти к дверям, как они распахнулись, и кто-то, в темноте едва различимый, поторопил:
– Шевелитесь, кони педальные!
Через все здание проходил коридор, по обе стороны которого тускло блестели запертые металлические двери, а в конце располагался спуск в подвал, прикрытый калиткой из железных прутьев.
– Нам вниз, – подсказал провожатый, и Локтионов послушно сделал сто двадцать шагов, дождался, пока отопрут навесной замок, и молча сошел по ступеням.
Сознание у него как будто отключилось.
– А ты ничего, держишься, – сказали ему в спину. – Помню, третьего дня сюда одного фирмача привезли, так он еще по дороге обделался.
И реплики, и декорации отдавали дешевым спектаклем. Героическая драма на сцене Дома культуры работников быта.
– Чего встал?
Локтионова подтолкнули в спину, и он оказался в ярко освещенной комнате с голыми цементными стенами, выщербленным полом, который рассекал сточный желоб, и жутковатого вида острым крюком, закрепленным под самым потолком. В одном углу стоял прикрученный к полу металлический стул с подлокотниками, в другом, на куче грязного тряпья, буднично лежал свернутый поливальный шланг.
– Садись, дорогой.
Локтионов сел, и его ловко привязали к подлокотникам.
Был бы у него пистолет – он бы застрелился. Но пистолета не было, а откусить язык, чтобы умереть от потери крови по методу ниндзя, он не мог. Сидел и ждал, о будущем думать не хотелось.
Кто, за что? Он ничего не понимал. Может, попугают и отпустят? Вряд ли. Им нужны деньги? Конечно, он отдаст все. Или почти все. Глупо не попытаться утаить хотя бы часть, если будет возможность. Да только кто ему даст такую возможность?..
А может, это те, о ком предупреждал убийца? Боевики Ларисы? Тогда – все. Никакими деньгами не откупишься. Разве что… Есть шанс, что она поручила дело рядовым исполнителям, а сама ждет результата в другом, куда более комфортабельном месте. Люди всегда люди, бандиты низшего звена зарабатывают не такие большие деньги, чтобы отказаться от взятки…
Посмотрев в потолок, Эдуард Анатольевич зацепился взглядом за крюк, очень живо представил себя висящим на нем и почувствовал дурноту.
Довольно быстро пиджак его оказался безнадежно испорченным, а там и новая напасть подкатила, в туалет срочно потребовалось, и, сколько ни кричал Локтионов, никто не удосужился сопроводить его в заведение с удобствами.
Ожидание длилось два с половиной часа, и эти сто пятьдесят минут были самыми плохими в жизни Эдуарда Анатольевича. Знай он, чем кончится его эпопея с заказным убийством, предупреди его кто-нибудь в раннем детстве о том, что придется пережить ближе к старости, – и кастрировал бы он сам себя ржавым топором сразу, как только услышал бы такое предсказание…
На одной из стен подземелья, среди разноцветной проводки, была закреплена простенькая видеокамера, которая давала изображение на доисторический черно-белый монитор. Филин и Лариса сидели перед экраном, пили кофе и, перебрасываясь редкими фразами, следили за мучениями Локтионова.
– Сильно виноват, – констатировал Филин. – Можно говорить. Послать мальчиков?
– Нет, я хочу сама.
– Опасно.
– Не переживай. При любом раскладе он никогда никому не пожалуется. Хотя ты прав. Пошли кого-нибудь посмышленее.
Смышленых оказалось двое. Подобная роль выпадала им не впервой. Первое время возбуждало, наполняло и переполняло чувством собственной значимости, потом привыкли, и даже лица тех, кого приходилось допрашивать, потихоньку стирались из памяти. Дело свое они знали, так что до крайностей, до крюка под потолком или паяльника, доходило редко. Справлялись словами, усиленными парой затрещин. Ничего сложного.
Им всегда предлагали деньги. Они бы, может, и взяли, зарплата рядового бандита и вправду невелика, но помнили о видеокамере и только вздыхали, оценивая названные суммы.
Прав был Актер, когда говорил, что Локтионов расколется от одного удара в брюхо. Тут и удара не потребовалось: через пять минут, осознав, что торг неуместен, выдал он всю подноготную.
Лариса остолбенела, когда услышала фамилию исполнителя.
– …твою мать!
– Сильно сказано, – одобрил Филин. – Кто он такой?
Лариса отмахнулась. Филин помог ей с Локтионовым, но в дальнейшем на него рассчитывать нечего. Разве что опять встречаться с нужными людьми, просить, обещать ответные услуги, договариваться, чтобы они ему позвонили или выделили кого-то другого. Целый день уйдет на эту бодягу.
– Его показания чего-то стоят? – спросила Лариса.
Филин не удивился. Сам он периодически «сливал» милиции зарвавшихся конкурентов и не видел в том ничего дурного. Главное, конечно, чтоб остальные не узнали. Они поступают так же, но кто ж это вслух признает?
– Стоят, если он их повторит на суде и в чистых штанах.
– А если записать на видео? Дать ему привести себя в порядок, развязать? Филин отмахнулся.
– Надо сделать запись, – решила Лариса. – Найдешь камеру?
– Постараюсь.
– Я с ним сама поговорю…
Отпустив «смышленых», Лариса встала перед смотревшим в пол Локтионовым, закурила и спросила:
– Чего ж мне такая мысль раньше в голову не пришла? Сомневалась чего-то, жалела тебя… Дура, одно слово. Правда, слава Богу, опомнившаяся. Ты меня слышишь, Эдуард?
– Мне очень жаль, – сказал бывший директор.
– Не будем о жалости. У тебя, Эдуард, есть два пути. Как в кино. Либо ты идешь к прокурору, либо мы… Точнее, уже я одна, – иду У загс. За твоим свидетельством о смерти. Что тебе больше нравится?
– Мне все равно.
Локтионов загнал «форд» на стоянку, поболтал со сторожем и, помахивая пакетом с продуктами, пошел к дому Кольской. В окнах ее квартиры горел свет; полчаса назад в телефонном разговоре она заверила, что очень его ждет.
Остановившись, Эдуард Анатольевич достал из кармана коробочку с небольшим, скромным на вид, но дорогим колье, полюбовался игрой камней в свете уличного фонаря, прослезился от своего благородства и продолжил путь.
От стоянки следом за ним топал долговязый парень в бейсболке козырьком назад. Парень остановился, пока директор разглядывал подарок, и возобновил движение одновременно с ним, но Эдуард Анатольевич на такие мелочи внимания не обращал.
Ничто не предвещало грозы, но она надвигалась.
Его перехватили на подходе к дому. Из чумазого «уазика» выпрыгнул необъятных габаритов мужик с короткой стрижкой, с тыла подтянулся долговязый, еще двое приоткрыли двери микроавтобуса «Газель», стоящего вслед за советским джипом. Оружием никто не угрожал, не требовалось.
– Садись, подвезем, – предложил необъятный, махнув в сторону «Газели».
– Куда?
– В одно место. – Мужик приблизился, высморкался под ноги Локтионову, будничным тоном, как будто ежедневно похищал людей, поторопил: – Садись, да? Не тяни время. Раньше сядешь – быстрее ляжешь.
Локтионов оторопел.
– Товарищи… Граждане… Господа!
– Пошли, пошли. – Мужик взял Локтионова под локоть, довел до боковой сдвижной дверцы «Газели», помог одолеть негнущимися ногами подъем.
С лязгом дверь встала на место. Эдуарду Анатольевичу показалось, что он слышал, как в крышку его гроба забили первый гвоздь.
– Но к-куда?
Ему не ответили.
Долговязый, вслед за необъятным, погрузился в УАЗ, и двигатели обеих машин заработали. В салоне «Газели» кроме Локтионова сидели два парня и рыжеволосая девушка в белом плащике самого скромного вида. Один из парней заблокировал дверь, водитель достал из-под сиденья и укрепил на лобовом стекле табличку: «Маршрут Т-58», вторую такую же выставила на боковом окне девушка. Микроавтобус, не привлекая внимания, выехал со двора.
Локтионов смотрел, как удаляются освещенные окна квартиры Кольской.
Что-то ему подсказывало, что он может никогда больше туда не вернуться.
Убедить Филина в необходимости проведения акции оказалось непросто.
– Филин, бляха муха, – развалившись на переднем сиденье, азартно говорила Лариса, – тебе звонили?
– Мне постоянно звонят.
– Ты меня понял.
Звонок был организован с самого «верха», из тех сфер, отказать которым Филин не мог, – Лариса воспользовалась своими связями.
– Хорошая погода. – Филин посмотрел в окно, на миг перестал перебирать четки; невдалеке от машины маялся Валет, и главарь мельком отметил, что охранник из помощника аховый. Да только зачем менять? Если всерьез возьмутся, то никакие лицензированные бодигарды не спасут. – Тепло. Я люблю…
– …когда ночью тепло. Без тебя знаю. Тебе звонили, все растолковали, так какие проблемы?
Филин помолчал и несколько раз наклонил голову: вправо-влево, вперед-назад, как будто проблема материализовалась и висела перед ним, а он хотел ее как следует изучить. Ответил еще медленнее, чем обычно, с такими паузами, словно ставил точку после каждого слова:
– Не люблю. Резать. Курицу. Которая. Несет. Золотые яйца. Рано.
– Резать пока никто и не предлагает. Надо просто поговорить. Эдуард уже далеко не та курица, к которой ты привык. Не сегодня, так завтра он бросит все, в том числе и вашу Жанну, и сделает ноги. Что, искать его станете? Сомневаюсь. А без него фирма лопнет. Слушай, тебе же не за просто так предлагают этим заняться! Если не ошибаюсь, у тебя в суде проблемы начались? Уголовное дело лежало, с него даже пыль сдувать перестали, забыли, глядишь, еще немного – и все сроки давности бы вышли, а тут вдруг судейские заполошились, вспомнили… Поможешь мне – не пожалеешь. К судье есть хорошие подходы.
– У тебя?
– Какая разница, у кого? Главное, что есть. Я тебе, конечно, и так всегда помогу, но, когда услуга совершается в ответ, она всегда весомее.
Легким взмахом руки Филин отогнал висевшую перед ним материализовавшуюся проблему. Только хотел достать радиотелефон, как тот сам подал голос. Немного выждав, Филин ответил; выслушав собеседника, молча отключился.
– Очень дорого стало. Однако Эдик у нас. Поехали, поговорим…
«Газель» шла в полном соответствии с 58-м маршрутом, вот только остановки проскакивала, не обращая внимания на толпившихся там пассажиров. Локтионов смотрел в окно и думал, что вряд ли кто-нибудь из них запомнит номер; разве что водитель, удивленный появлением неожиданного конкурента, да что с этого толку? «Уазик» держался впереди, иногда сторонился, пропускал микроавтобус, отставал на пару сотен метров и – быстро догонял. В руках одного из парней Локтионов заметил включенную радиостанцию. Оружием, как и прежде, никто не сверкал.
На перекрестке навстречу «Газели» шагнул гаишник. Молодой сержант, с белой портупеей и значком, но без жезла, жестом приказал остановиться. Водитель автобуса напрягся лишь на секунду, тут же справился с собой, остановился и терпеливо ждал, поглядывая в зеркало, пока гаишник подойдет. «Уазик» проскочил мимо, рация в руках «пассажира» оповестила:
– Спокойно, ждем.
«Вот он, шанс», – подумал Локтионов и тут же понял, что ничего не получится. Гаишник с набитым продуктами пакетом в руках был явно безоружен, одинок и к подвигам не готов. Сменился с дежурства и ловит попутку. Даже если начать шуметь, быстро врубится в ситуацию и изобразит, что ничего не понял. А если и встрянет, что толку? Испугаются формы? Вряд ли…
Гаишник открыл дверь, посмотрел в салон, потом на водителя:
– Эк я удачно! До цирка подбросишь?
– Какие вопросы!
Сержант устроился на сиденье, громыхнул бутылками в пакете, сбил на затылок фуражку и всю дорогу без перерыва болтал, рассчитывая, наверное, анекдотами и заплесневелыми байками расплатиться за проезд. Водитель слушал, иногда поддакивал, а Локтионов смотрел на их шеи и затылки и ненавидел обоих.
У цирка сержант, как и обещал, вышел, на прощание звонко хлопнув по ладони водителя. Автобус покатился дальше, миновал несколько улиц и остановился возле одноэтажного кирпичного здания с решетками на окнах, длинного и мрачного.
– Мы приехали, директор, – сказал шофер, останавливая «Газель» у входа и выключая мотор. – Мешочек не забудь. Не нам же за тобой тащить?
Локтионов неожиданно проявил твердость.
– Вам надо – вы и несите, – сказал он, не прикасаясь к поклаже и спрыгивая на землю.
– Чудак человек, – вполне добродушно пробормотал водитель, а один из парней крепко взял Локтионова под руку.
В доме их ждали. Не успели подойти к дверям, как они распахнулись, и кто-то, в темноте едва различимый, поторопил:
– Шевелитесь, кони педальные!
Через все здание проходил коридор, по обе стороны которого тускло блестели запертые металлические двери, а в конце располагался спуск в подвал, прикрытый калиткой из железных прутьев.
– Нам вниз, – подсказал провожатый, и Локтионов послушно сделал сто двадцать шагов, дождался, пока отопрут навесной замок, и молча сошел по ступеням.
Сознание у него как будто отключилось.
– А ты ничего, держишься, – сказали ему в спину. – Помню, третьего дня сюда одного фирмача привезли, так он еще по дороге обделался.
И реплики, и декорации отдавали дешевым спектаклем. Героическая драма на сцене Дома культуры работников быта.
– Чего встал?
Локтионова подтолкнули в спину, и он оказался в ярко освещенной комнате с голыми цементными стенами, выщербленным полом, который рассекал сточный желоб, и жутковатого вида острым крюком, закрепленным под самым потолком. В одном углу стоял прикрученный к полу металлический стул с подлокотниками, в другом, на куче грязного тряпья, буднично лежал свернутый поливальный шланг.
– Садись, дорогой.
Локтионов сел, и его ловко привязали к подлокотникам.
Был бы у него пистолет – он бы застрелился. Но пистолета не было, а откусить язык, чтобы умереть от потери крови по методу ниндзя, он не мог. Сидел и ждал, о будущем думать не хотелось.
Кто, за что? Он ничего не понимал. Может, попугают и отпустят? Вряд ли. Им нужны деньги? Конечно, он отдаст все. Или почти все. Глупо не попытаться утаить хотя бы часть, если будет возможность. Да только кто ему даст такую возможность?..
А может, это те, о ком предупреждал убийца? Боевики Ларисы? Тогда – все. Никакими деньгами не откупишься. Разве что… Есть шанс, что она поручила дело рядовым исполнителям, а сама ждет результата в другом, куда более комфортабельном месте. Люди всегда люди, бандиты низшего звена зарабатывают не такие большие деньги, чтобы отказаться от взятки…
* * *
Локтионов попытался рассмотреть циферблат, но не смог, видел только кончик минутной стрелки, а скоро и она пропала из поля зрения, и стало совсем тоскливо. Ему казалось, что самое главное сейчас – это узнать точное время. Сколько он в подвале? Час, два? Чего они ждут? Приезда кого-то из руководства или благо, им спешить некуда, таким вот нехитрым способом доводят клиента до кондиции? И сколько еще ждать?Посмотрев в потолок, Эдуард Анатольевич зацепился взглядом за крюк, очень живо представил себя висящим на нем и почувствовал дурноту.
Довольно быстро пиджак его оказался безнадежно испорченным, а там и новая напасть подкатила, в туалет срочно потребовалось, и, сколько ни кричал Локтионов, никто не удосужился сопроводить его в заведение с удобствами.
Ожидание длилось два с половиной часа, и эти сто пятьдесят минут были самыми плохими в жизни Эдуарда Анатольевича. Знай он, чем кончится его эпопея с заказным убийством, предупреди его кто-нибудь в раннем детстве о том, что придется пережить ближе к старости, – и кастрировал бы он сам себя ржавым топором сразу, как только услышал бы такое предсказание…
На одной из стен подземелья, среди разноцветной проводки, была закреплена простенькая видеокамера, которая давала изображение на доисторический черно-белый монитор. Филин и Лариса сидели перед экраном, пили кофе и, перебрасываясь редкими фразами, следили за мучениями Локтионова.
– Сильно виноват, – констатировал Филин. – Можно говорить. Послать мальчиков?
– Нет, я хочу сама.
– Опасно.
– Не переживай. При любом раскладе он никогда никому не пожалуется. Хотя ты прав. Пошли кого-нибудь посмышленее.
Смышленых оказалось двое. Подобная роль выпадала им не впервой. Первое время возбуждало, наполняло и переполняло чувством собственной значимости, потом привыкли, и даже лица тех, кого приходилось допрашивать, потихоньку стирались из памяти. Дело свое они знали, так что до крайностей, до крюка под потолком или паяльника, доходило редко. Справлялись словами, усиленными парой затрещин. Ничего сложного.
Им всегда предлагали деньги. Они бы, может, и взяли, зарплата рядового бандита и вправду невелика, но помнили о видеокамере и только вздыхали, оценивая названные суммы.
Прав был Актер, когда говорил, что Локтионов расколется от одного удара в брюхо. Тут и удара не потребовалось: через пять минут, осознав, что торг неуместен, выдал он всю подноготную.
Лариса остолбенела, когда услышала фамилию исполнителя.
– …твою мать!
– Сильно сказано, – одобрил Филин. – Кто он такой?
Лариса отмахнулась. Филин помог ей с Локтионовым, но в дальнейшем на него рассчитывать нечего. Разве что опять встречаться с нужными людьми, просить, обещать ответные услуги, договариваться, чтобы они ему позвонили или выделили кого-то другого. Целый день уйдет на эту бодягу.
– Его показания чего-то стоят? – спросила Лариса.
Филин не удивился. Сам он периодически «сливал» милиции зарвавшихся конкурентов и не видел в том ничего дурного. Главное, конечно, чтоб остальные не узнали. Они поступают так же, но кто ж это вслух признает?
– Стоят, если он их повторит на суде и в чистых штанах.
– А если записать на видео? Дать ему привести себя в порядок, развязать? Филин отмахнулся.
– Надо сделать запись, – решила Лариса. – Найдешь камеру?
– Постараюсь.
– Я с ним сама поговорю…
Отпустив «смышленых», Лариса встала перед смотревшим в пол Локтионовым, закурила и спросила:
– Чего ж мне такая мысль раньше в голову не пришла? Сомневалась чего-то, жалела тебя… Дура, одно слово. Правда, слава Богу, опомнившаяся. Ты меня слышишь, Эдуард?
– Мне очень жаль, – сказал бывший директор.
– Не будем о жалости. У тебя, Эдуард, есть два пути. Как в кино. Либо ты идешь к прокурору, либо мы… Точнее, уже я одна, – иду У загс. За твоим свидетельством о смерти. Что тебе больше нравится?
– Мне все равно.