– Ладно, – махнул Соловец и вышел из кабинета.
– Начальник, про меня не забыл? Ну, пусти на диванчик.
Снова шёл дождь. Мелкий, противный. Стены кивиновского кабинета понемногу плесневели. Он сидел в кресле и слушал магнитофон. Оттуда раздавался голос опера Клубникина, погибшего весной. Володя пел частушки на новогоднем вечере под собственный аккомпанемент на гармошке:
Гармонист у нас один,
Может, девочки, дадим?
По разочку надо дать,
Веселей будет играть!
Зазвонил телефон.
– Начальник? Это я. Зашёл! Точно он, у меня глаз алмаз, четвертной мне отстегнул. Только что. Давай скорей. Кивинов бросил трубку и выскочил из кабинета.
– Мужики! По коням! Оперсостав выбежал из кабинетов.
– Летим, тут, на Стачек, недалеко!
– На чём?
– Найдём, быстрее, уйдёт!
Выскочив из отделения, опера тормознули зелёный «москвич» и понеслись к «Тыр-пыр сервису».
– Значит так, у него может и пушка быт1>, так что аккуратней. Толян, ты на остановке останься, а мы втроём внутрь. Нет, Миша, ты на дверях.
– Давай подождём, пока выйдет.
– Чтоб на улице пальбу устроить? Нас же потом во все дыры, если зацепим кого-нибудь.
– Браслеты взяли?
– Одни на всё отделение, заняты. Мужик, вот здесь тормозни. Спасибо. Платить? Ты что, не понял, с кем едешь?
Дукалис остался на остановке. Кивинов, Волков и Петров подошли к офису. Перед ним, невзирая на дождь, обнажив свою липовую язву, сидел Крылов. На земле лежала шапка с мелочью и костыль.
– Ну как? – шёпотом спросил Кивинов.
– Плохо дают, у Владимирской лучше – тут место не людное.
– Я не о том. Мужик там?
– Не выходил, значит, там.
Кивинов вытащил пистолет из кобуры и переложил в карман.
– Готовы? Пошли!
"Ступени, двери, второй этаж. Почему так жарко, ведь осень? Стук в висках. Спокойнее, может, пустышка. Что, страшно? Да, страшно, я не Джеймс Бонд, я жить хочу. А вдруг он без ствола? И зачем я влез сюда? Куда теперь?
Петров, молодец, уже по кабинетам ходит. Давай, не стой, вот так, ногой в дверь, потом извинимся, закрыто, чёрт, мениск опять болит, колено не гнётся. Миша, аккуратнее, дверь справа открывается. Он, он, бля буду!"
– Руки! Милиция! Миша, осторожнее, пушка, в кабинет давай!
«Чёрт, ну и грохот. Это он? Или Миша? Это он!»
– Стоять!
«Выстрел вверх. Через перила прыгнул, там Волков. Славка, держи, мы сейчас! Почему руки дрожат? Колено совсем не гнётся. Вниз, через три ступеньки, больно. Славка, ранен? Ногой по шарам? Бывает, отдышись. Сука, на улицу выскочил. Толян, куда он? Понял. Гад, там люди. Опять грохот, уже по мне. Бежать больно, за проспектом парк, туда уходит. Где же Дукалис? Успею перед машиной? Тормоза слабые, визжат сильно. Вон Дукалис по дорожке чешет, прохожим прикидывается. Ещё немного, давай, Толян, не переигрывай, „срубит“ – убьёт. Не спеши, родной, я его подгоню к тебе. Огонь! И близко нет. Ну давай, давай! Что у тебя, зря груша на стене висит? Так, правой, левой, молоток! Пушку откинь. Цел? Ремень, ремень! Крепкий, сука. Да не ори, сейчас отдышусь, он уже наш. Взяли!»
– А что мне теперь скрывать? Я человек конченый. Я вам всё расскажу, без записи, решайте потом. Да нет, я не рисуюсь, куда уж. Сам виноват, никто не заставлял, хотя как сказать. Я не Голубцов, конечно. Фамилия Ветров, звать Николаем. Тридцатник недавно стукнул. Сам из Витебска. В восемьдесят втором в Питер приехал. Модно тогда было в большие города ездить жизнь устраивать. Не воровать, конечно, учиться хотел, работать. Поступил в техникум, жил в общаге. Закончил, на завод устроился, на очередь городскую встал. Прописан в общаге был, а жил у невесты. Как многие, в принципе. У Людмилы – ну, невесты – жилплощадь была, но родители, знаете, недовольны были – иногородний, общежитие. А тот вечер проклятый всё перевернул.
У Людмилы я тогда был, она с матерью дома детектив какой-то смотрела. Мне говорит: «Коля, сходи с Джерри погуляй.» Джерри – это овчарка ихняя. Мне не жалко, конечно, и раньше гулял. Оделся я и на улицу. Зимой было дело, холодно. Я Джерри с поводка спустил, он меня хорошо знал, как Людмилу, слушался. Иду я по парку, народа никого, снег падает, тишина. И вдруг из-за куста кто-то выскакивает, хвать шапку у меня меховую и бежать. Я и опомниться не успел. Шапку жалко, конечно, новая была, всю зарплату отдал. Но парня мне не догнать, скользко было, а он в шипованных ботинках. Распрощался я с шапкой, да не рассчитывал он, что Джерри по кустам бегал. Я и глазом не успел моргнуть, как он на дорогу выскочил и за парнем понёсся. Псина здоровая, нас с Людкой на санках возил. Парень из парка даже выбежать не успел, как Джерри его догнал, прыгнул на спину, с ног сбил и давай рвать. Я бегом за ним, еле оттащил. Парень по земле катается, орёт, весь снег в крови. Джерри рвётся, лает. Люди сбежались. На меня, конечно, прут, кричат: развелось собачников, людям прохода нет. Менты, ой, пардон, постовые появились как из-под земли. Парня подняли, а у него уха нет – Джерри постарался. Нас в отделение, парня на «скорой» в больницу.
В общем, всё для меня наизнанку вывернулось. Составили протокол, что я пьяный, хотя я капли в рот не брал. Пока я в милиции сидел, они к парню съездили в больницу, он им наврал, конечно, мол, я на него собаку натравил за то, что он мне замечание сделал, что я пьяный. Обидно. Меня никто и слушать не стал. Как после выяснилось, парень был сынком шишки какой-то райкомовской. Короче, приехал следователь, возбудил 108-ю, и меня в Кресты, даже с Людмилой повидаться не дали. До суда пять месяцев сидел с урками, натерпелся, конечно, как новичок. Мать из Витебска приехала, но свидания не дали. Потом суд Знаете, сколько влепили? Восемь лет, по максимуму. Папаша этого недоноска постарался. Да ещё режим усиленный. Вот так я в Сибири и оказался, и главное, за что? Дайте закурить.
На зоне не сладко было. Чушком не был, но и в блатных не ходил. Вкалывал по-чёрному, всё забыться хотел. Сосед мой по нарам, Максимов Витька, за кражи квартирные сидел. Хороший мужик, туберкулёзом болел. Он не в первый раз на зоне, но не задавался. Я ему историю свою рассказал. Он посмеялся сначала, но потом серьёзно так и говорит:
"Знаешь, парень, ты уже пятерик отмотал, но я б на твоём месте ждать до конца не стал. Ты ещё тубзиком не заразился, молодой. Знаешь что, беги отсюда. Я спрашиваю, да ты что, мол, на новый срок нарваться или на пулю? «Да ты слушай. Есть вариантик один. Я скоро кончусь, с моими лёгкими мне пару месяцев осталось».
В общем, он меня и научил. Кладбище зековское недалеко от забора было, а котельная вплотную примыкала к забору. Я, когда дежурил, вырыл в полу яму под дровами, землю тихонько в клумбы цветочные перетаскал, сверху снегом присыпал. Не заметили. Витька через месяц помер, а я хоронить вызвался. Зарыли его, я сам яму копал, неглубокую сделал. Через день дежурить вызвался на котельной. Ночью через дыру на кладбище вылез да могилу отрыл, земля-то ещё промёрзнуть не успела. Витьку откопал, на плечи его, да в котельную. Еле в яму пропихнул. Там переодел его, сам переоделся. Я вещички кое-какие скопил и припрятал их там же, в котельной. Потом солярку разлил, она там хранилась, и подпалил, а сам в дыру и в посёлок. Деньжата были с собой, Витька оставил, он в карты выиграл. В посёлке к грузовому составу прицепился и до города. Там билет купил на пассажирский до Питера и был таков. Но в поезде мне попутчик один не понравился, а может, я слишком осторожный был, не знаю. Свистнул я у него паспорт и права, а то плохо без документов-то, и на другой поезд пересел до Москвы, а уж оттуда – в Витебск, к матери. А она уже извещение получила, что я погиб на зоне. Когда я домой приехал, она, конечно, в обморок, перепугалась, но я ей всё рассказал, она и успокоилась. Пожил я с месяцок дома, а потом в Питер подался. Поначалу хотел с парнем тем разобраться, из-за которого сел. Паспорт переделал, права, и стал Голубцовым Игорем. Приехал в Питер, покрутился, работать не устроиться, денег нет, воровать вроде как не хотелось, я ж не вор по натуре. Помытарился, одним словом, а потом деньжат заехал занять к мужику одному, зоновскому, Балдингу. Он в соседнем отряде был, тоже из Питера. Он мне не очень-то нравился, да выхода другого не было. Людмила-то уж про меня и забыла, замуж вышла.
Узнал я адрес Балдинга в справочном и в гости к нему и зарулил. Он до побега моего освободился, сидел, кажется, за валюту. Посмотрел я на него – хорошо живёт, за год здорово приподнялся. В ресторацию меня сводил. Я ему, так и так, освободился на условно-досрочное, помоги, мол, устроиться. Он спрашивает, чего умеешь. Я отвечаю – машину вожу хорошо, слесарить умею. Он смеётся, так иди на завод, говорит, чего ж ко мне пришёл?
Поговорил, короче, я с ним, понял, что Балдинг не праведным путём хлеб добывает, а потом махнул рукой – будь что будет. Видно не зря говорят, кто на зону попал, обратной дороги нет. А с моим положением и подавно. Человек из могилы. Без имени, без фамилии. Ни жениться, ни креститься.
Снял мне Балдинг квартиру однокомнатную, сказал, что на первых порах на черной работе покручусь. Предупредил, чтобы без него ни шагу. Стал я на тачке баб возить по вызову. Торчал возле офиса, где вы меня хапнули, как клиент звонил, подруг и развозил. Поначалу хорошо отстёгивал, иногда даже в валюте. Сам-то он вышибалой работал в «Плакучей иве», но контакт с Воронцовым Эльдаром Олеговичем поддерживал. Я их частенько вместе видел. Но Воронцов-то рангом повыше будет. Уровень другой.
Баб я пару месяцев возил, один раз даже в милиции был, но там подделку в паспорте не заметили – повезло.
В августе Балдинг говорит: пора серьёзной работой заняться. Что за работа, мне, конечно, не говорили, я, так, фантик, что скажут, то и делаю. Направил он меня на ликё-роводочный, у директора водитель в аварию попал, как я сейчас понимаю, подстроили. Там меня человечек один к директору водилой пристроил. Пришлось, правда, официально, через отдел кадров. Но паспорт и там не распознали. Естественно, меня не только баранку крутить посадили. Как говориться, кто лучше всего знает хозяина, так это его шофёр. Балдинг даже заставлял за домом его наблюдать когда приходит, уходит, жена кого водит. Платили мне уже больше. Иногда документики кое-какие из его папочки переснимал, пока он у любовницы гулял. Мужик-то, вообще, осторожный, команду целую держал, но мне доверял, видно, хорошие рекомендации были.
Пасусь я однажды у его дома, жену высматриваю и вдруг слышу: «О, Ветер-ветерок, ты же сгорел!» Оборачиваюсь, смотрю – Аяврик стоит, Яковлев Андрон из моего отряда. Он на зоне ещё оставался, когда я удрал. Паскудный парень, подозревали, что стучит, но он всё время вывёртывался. Зашёл я к нему, чтобы не отсвечивать. Надо ж, угораздило его рядом с директором поселиться. Выпили мы, я сдуру про себя рассказал, не всё, конечно, а только про побег. А он, гад, пьяный, пьяный, а котелком варит – говорит, ты прикинут хорошо, а мне жить не на что. Я отшутиться хотел, мол, каждому своё, у каждого свой уровень, а он смеётся – у нас все равны, без всяких уровней. Ты ведь, корешок, на зону-то за побег не хочешь? А я тоже пить с закуской должен. Ну, ты не дрейфь, такса у меня умеренная, лишь бы задницу прикрыть. И как заломит, у меня аж челюсть отвисла. Да делать нечего, пришлось отстегнуть, не бежать же от дурака этого. Занял у Балдинга, потом у директора. А через месяц звонит мне домой, паскуда. Не знаю, как нашёл меня, а может, я по пьяни телефон дал. Говорит, сейчас инфляция, денежки твои обесценились. Хочу в твёрдой валюте 200 баксов. Спрашиваю, не много ли? А он – в самый раз, я жениться собрался. Я обещал достать. Решил, ладно, потом отработаю, может, успокоится, если глотку заткну долларами. Перезвонил ему, занял у Балдинга бабок и привёз на «Волге» служебной. Он обрадовался. Говорит, давай отметим в «Плакучей иве», тут рядом. Что мы не люди? Не имеем права? Пришлось отвезти. Он там напился как свинья.
Официант его под шумок на баксов сто опустил. А Аяврик поля не видит: «Ветер-ветерочек, мой хорошенький дружочек». Я его под мышку, в тачку и домой. Выгрузил, а он в дороге оклемался несколько, и как приехали да в квартиру поднялись, давай баксы считать, «А где ещё сотня?» Я ему счёт в нос, глаза, говорю, разуй, смотри, на сколько ты поел. А он не смотрит, счёт выхватил и на меня с кулаками: «Кинул, падла!» У нас драка завязалась. Я бутылку пустую схватил и осадил его. Он рухнул и не дышит. Я тоже датый был, но протрезвел быстро. «Что делать? – думаю. – Копать ведь начнут». Вытащил я его на лоджию да спихнул. Потом скамеечку подставил – будто он сам.
Вот так. Вроде как и не хотел, а убил. Балдингу не сказал ничего. А через пару недель звонит он мне и говорит, давай срочно ко мне, дело есть. Я прилетел, он в крик, почему кореша твоего, с которым ты пил, в «Иве» разыскивают? Без меня играешь? И ментов ещё навёл? У меня всё оборвалось, неужели где засветился? А Балдинг кричит: «Учти, гад, за мной люди крутые, если что, ты к нам отношения не имеешь. Тебя я тоже только по зоне знаю!» А для меня это самое страшное. А Балдинг опять пилит: «А бабки мои где? На что спустил?» Разозлился я, говорю, пошёл ты на три буквы. Сами понимаете, снова драчка вышла. Он парень здоровый, да выпивший, завалил меня на диван и давай подушкой душить. Я из-за пояса ствол вынул и сквозь подушку пальнул между рогов ему. Ну всё, думаю, доигрался. Пистолет откуда? Не знаю, поверите или нет, но вечером домой иду, ну, туда, где квартиру снимал, а в подъезде мужик лежит, пьяный в хлам, прямо на ступеньках. Кобура на боку открыта, оттуда ствол торчит. Я и свистнул на Всякий случай.
Никто потом не приходил, не спрашивал, я себе его и оставил.
Думал я думал, что же мне делать. Попадусь – вышка, два убийства, за это не наградят. Пока думал, деньги кончились. Да ещё позвонил кто-то и сказал, чтоб на заводе больше не появлялся. Посидел я дома, а вчера к Воронцову пошел. То, что Балдинга грохнули, он не удивился. Я-то, само собой, знать не знаю, кто его мочканул. Воронцов телефон мой записал, сказал, что на днях перезвонит. Выхожу от него, а тут ваши. Откуда взялись – непонятно. Я ведь никому не рассказывал, что к Воронцову пойду. А что стрельбу устроил, так поймите, выхода не было, да и больше от растерянности. Одного ведь в упор мог положить, да не стал, в сторону пальнул.
А кто директора опустил, я не знаю, но думаю, что Балдинг тут замешан, слепки я с ключей для него снимал. Мне Петрович жалился в машине, что его постоянно достают то одни, то другие. Он ведь по сбыту главный. А если его в руках держать, весь рынок спиртного контролировать можно. Это ж даже не миллионы – миллиарды. Он говорил, что за него между группировками война идёт, смеялся даже. «Греки за Елену, а наши – за Гену». Ему, конечно, тоже доставалось. Наверняка кража – намёк.
На кого Балдинг работал, не знаю. Там же всё строго – каждый на своём уровне. Я на Балдинга замыкался, он, наверно, на Воронцова, на кого тот – Балдинг не знал, я – тем более. У каждого свои задачи, на то она и мафия-паутина. Вот так. Лишнего знать не положено, да это и понятно, они бы и дня не протянули без этого. Так что вряд ли вы, ребятки, с ней справитесь, посильнее они пока. Я ни у одного мента иномарки новой не видел. А они не то что тачки – самих ментов покупают. Балдинг по пьяни трепался, что мент средний, не крутой, так, стукачок, две тысячи в месяц стоит, не рублей – баксов. А вы можете своим стукачам по две штуки отстёгивать? То-то и оно. Да и кой в чём другом они посильнее. Тот же Воронцов. Про меня он вам наверняка расскажет, что первый раз видел, да ещё и в суд подаст за потолок простреленный, и ничего вы не сделаете.
Матери записку передадите? Я один у неё. Что мне? Вышка? Я понимаю, что суд решит. Вы бы мне честно сказали. Закурить не дадите ещё?
– Углы, Георгич, он, конечно, здорово сгладил.
– А ты что хотел, чтоб он в убийствах признался? А так вроде как неосторожное или при превышении пределов самообороны. Я никогда не поверю, что добровольно на плаху пойдут.
Дело даже не в этом, Я ночью до Сибири дозвонился. У них там день. Вышел на хозяина зоны, где он сидел. Помнишь, он про Максимова упоминал? Так тот не от туберкулеза помер, а погиб при весьма загадочных обстоятельствах – на лесоповале деревом придавило. И в паре он работал как раз с Ветровым. Дерево на спину упало Максимову, а пробита голова была. Но шума там не поднимали. Погиб и погиб. Так что причин грохнуть обоих у Ветрова предостаточно было. Если что, может история с лесоповалом всплыть, вернее, с Максимовым. Да и по нам он не с испугу палил. Про собаку не знаю, может, соврал, может, нет, но, в принципе, такое могло быть. А вот насчёт того, что нормальный человек, в зону случайно попавший, становиться ненормальным, это он прав. Ночью Миша к нему в адрес заехал и квартиру обыскал. Пока неофициально. Он там одну вещицу нашёл – лентяйку, пульт от дистанционного управления видеомагнитофона «Шарп», А «Шарп» у директора ушёл. Вероятно, Ветров его и обнёс, потому что без денег оказался, хотя информацию о директоре действительно для кого-то собирал. А про то, что ему кто-то позвонил и попросил на заводе больше не появляться, это он придумал. Надо же как-то обставляться. Вот так. Не знаю, насчёт пистолета соврал или нет.
– Кажется, ориентировка была, можно посмотреть. Принеси сводки.
Кивинов сходил в дежурку и взял папку с ориентировками.
– Так. – Соловец пролистал несколько страниц. – Вот что-то похожее: «Такого-то сентября в подъезде дома № 9 по пр. Суслова уснул при неизвестных обстоятельствах следователь по особо важным делам Лукьянов В.М. В органах с 1982 года, по службе характеризуется положительно. Проснувшись, обнаружил отсутствие пистолета Макарова № 1985 и одной обоймы с восемью патронами. На розыск пистолета прошу ориентировать…»
– Секунду, Георгич, объясни-ка в целях общего развития, что значит «уснул при неизвестных обстоятельствах»?
– А это то значит, что написать про то, как он нажрался и пушку проворонил, никто не разрешит. Эти ориентировки сейчас пресса читает. Похоже, Ветров не соврал. Ну, ладно, спать хочется.
– А может, по двести грамм в подвальчике? Там бар открылся.
– Нет, я хотел ремонт дома поделать.
– Ну, давай.
– Ты следователя на Ветрова вызвал?
– Да, на очереди стоим. Проблема с документами может быть. Он ведь официально умер. Я, правда, в информационный центр позвонил, там его пальцы должны быть, обещали сегодня ксерокопию сделать. Всё равно, надо проконтролировать, чтобы его не отпустили. Чёрт, приёмник-распределитель для БОМЖей закрыли демократы, а то б мы его туда определили.
Вошёл проснувшийся Петров.
– Доброе утро, – зевнул он.
– Миша, – сказал Соловец, – мы спать пошли – в вечер ты. Спонсоры обещали факс сегодня привезти, открой им дверь.
– А что такое факс? – спросил тёмный Петров.
– Это штука такая, от английского слова «фак» – трахать, – ответил Кивинов. – Как зачешется – можешь попробовать.
– Ух ты! Здорово! Это что ж баба резиновая, что ли?
– Нет, Миша, это именно факс.
ГЛАВА 4
Кивинов стоял в подземном переходе метро и пережидал дождь. Тут был свой микромирок. У стены сидел паренёк и бренчал на гитаре песни Цоя, плюс напротив, заглушая его своими фальшивыми звуками, играл на гармошке ветеран. Подвыпивший майор выводил с платформы девицу в жёлтых лосинах, размахивающую банкой с пивом. Нищий бомж, подойдя к урне, осмотрел её, извлёк пакет из-под кефира, разорвал его, облизал и пошёл дальше. Пообедал. Тут же торговцы газетами, бананами, тряпками. Рядок ларьков. Два наркомана явно под хорошей дозой, взявшись под руку, ползли от стены к стене. Неподалёку суетился и продавец травки, озираясь по сторонам. «Быстро, быстро, не задерживайся, получил, отвали. Нет, баяна* нет.» Кивинов достал «Салем». Всё тот же дареный. «Тут не курят», – заметив его, предупредил постовой. Кивинов убрал пачку. «Это точно, тут не курят, только обкуриваются». Он поднялся наверх и, подняв воротник, быстрым шагом пошёл в отделение,
Ишь ты, как Эдик Воронцов засуетился – что за стрельба, что за заморочки? Три раза звонил. Видно, хорошо он там окопался, марксист-ленинец. Идейным ведь был в институте, где ж идеи? На каком же он сейчас уровне, как Ветров говорил? Явно не дирижёр, тем более, не композитор. Музыкант, похоже, Балдинг, вообще, ноты переворачивал, а Ветров пол в оркестре подметал. Да, наверное. И ведь точно, один уровень рушится, зато другие остаются. Нового Балдинга или Ветрова найти не проблема, только свистни. Мафия-паутина. Но Эдику насолить очень хочется. Коммерсант липовый. Эта жилка коммерческая у него со стройотряда институтского осталась, когда он ребят гнилым мясом кормил да вкалывать заставлял по двенадцать часов даром, а сам с директором в тачках разъезжал.
Вожак комсомольский, комиссар. А что потом пол-отряда в больницу угодило, это происки империалистов, Олимпиада, отравленные продукты. А Колька Иванцов так инвалидом и остался, когда вырубился в поле от усталости, а ему комбайном по ногам. К Кольке все тогда домой ходили, кроме этого, вожака. Колька сейчас корзины дома плетёт, а Эдик в иномарке разъезжает, ой, простите, Эльдар, Эльдар Олегович. Воронцов.
Кивинов вошёл в отделение.
– Толян, – заглянул он к Дукалису, – ты помнишь мне про девку говорил судимую, которая на работу пришла устраиваться, в проститутки? Ты с ней контакт не потерял?
– Ну что ты! У нас всё зер гут. Я её в «Карелию» пристроил, она там уже в авторитете.
– Отдача-то есть?
– А то. Помнишь, квартирников взяли в Московском районе? Она помогла. Ты только не брякни кому. А то прибьют Юльку. Она тоже по ниточке ходит.
– А мне с ней встречу можешь устроить?
– Зачем?
– Хочу попросить поработать в одном месте по её профессии. Как Думаешь, согласится?
– Смотря что за место и смотря зачем работать.
– Давай так: ты её пригласи, вместе поговорим. Добро?
– Ладно, мне не жалко. Только не в отделении.
– Ну ты сам решай, я у себя.
Кивинов вышел. Он и сам ещё толком не представлял себе, что может узнать Юлька в офисе у Эдика, да и можно ли там что-нибудь узнать. Может, не стоит кашу заваривать? Хотелось бы Воронцова прищучить, конечно, но это же не моя работа, не мой участок. Правда, район наш. Ладно, пусть недельку покрутится, вынюхает что-нибудь – хорошо, а нет – так нет.
Дукалис, Кивинов и Юлька пили кофе в кафе-подвальчике неподалёку от отделения. Затемнённые бра создавали интим, тихо играла «Европа-плюс». Посетителей не было, лишь одинокий пьянчужка вот уже полчаса мусолил рюмку с водкой, никак не решаясь выпить.
– Ничего пульхерия, раньше тут склад сантехники был, – читал познавательную лекцию Кивинов. – Плохо, эстрады нет с варьете, скучно.
– А плясал бы кто? Они и так скоро обанкротятся.
– Да мы бы с Толяном и плясали. В форме. Канкан. Все бы судимые сбежались, если, конечно, директор нам в валюте платил бы, то завсегда пожалуйста.
– И почему в ментуре все трепачи такие? Когда я садилась, тоже хохмач один был в отделении. Он всех задержанных на расстрел выводил. Набрал где-то холостых патронов, затаскивал арестованного за сарай и читал приговор, который сам и писал. Потом двух понятых приглашал, мужика к стенке ставил и стрелял. Представляете, что с задержанным было? Он это профилактикой называл. Ну, затем отпускал, конечно. Говорил: «Повезло тебе, промазал я, а дважды не расстреливают». Кончилось тем, что он из прокуратуры кого-то «расстрелял», перепутал с задержанным, которого тот в камере допрашивал. Хохмач!
– А что, плакать, что ли? Слушай, Толян, а может, рекламировать что-нибудь будем? Например, трусы на телевидении. У нас с тобой атлетические фигуры, прямо два Арнольда, хотя нет, я дохловат, а ты толстоват, не подойдёт.
– Хватит хохмить, давай ближе к делу.
– Ну собственно, мы с Юлией уже обо всём договорились. Только смотри, – серьёзно сказал Кивинов, – никуда не суйся, ты пришла по объявлению, хочешь подзаработать, желательно, в валюте, опыт есть. Им, я думаю, такие нужны. А дальше по обстановке – кто чем там дышит, кто бывает. Вряд ли тебя кто в офисе держать будет, но ты соври, что дома сидеть не можешь, мать больная. Есть там, наверно, какой-нибудь отстойник для девиц. Если что серьёзно, сразу звони мне или Толяну.
– Сколько мне там торчать?
– Я думаю, двух недель хватит. Потом заболей. Лучше СПИДом. Шучу.
– И сколько я буду иметь за это?
– Юлечка, – вмешался Дукалис, – ты наступаешь нам на больную мозоль. Вопрос финансирования подобных мероприятий всегда стоит в МВД очень остро. Я могу обещать тебе пока горячий поцелуй и маленькую кружечку пива. Ну само собой, наше живейшее участие в твоей дальнейшей карьере.
Юлька вздохнула.
– Ладно, что с вас, убогих, возьмёшь? Потом как-нибудь сочтёмся. Ну, я пошла. Завтра туда. Пока, целоваться не будем.
– Сразу звони, – напомнил Кивинов. – Странно, – обратился он к Дукалису, когда Юлька вышла, – мы вроде борцы с преступностью, и с проституцией в том числе, а сами же её толкаем в пекло. Неприятная сторона нашей работы. Ей бы замуж, детей, а она болтается по хазам да притонам, ложится под каждого, а мы ещё и поощряем. А что делать? Как говорил Горбачёв, диалектика. Борьба с преступностью её же собственным оружием.
Кивинов дежурил в вечер. Заглянул Соловец.
– Ну, как у нас?
– Да всё спокойно, три хаты, пара гоп-стопов и один карман – все глухие.
– Да, повезло сегодня, не много. Давай, я домой, до завтра.
Кивинов взялся за ручку. На диване, свернувшись по-кошачьи, похрапывал Крылов. Юлька «работала» у Воронцова вторую неделю. Пока впустую. При встрече рассказала, что возят по адресам, потом расспрашивают, что в квартире. Платят мало. К Воронцову много публики наезжает, начиная с бойцов с бицепсами и кончая ОМОНовцами в форме. Тур-фирма поездки устраивает. Официально «Тыр-пыр сервис» занимается оптовыми поставками и покупками Перепродажа перепроданного. Контора богатая – есть компьютер, ксерокс, бухгалтерия. Радиотелефоны кругом. Впрочем, всё это там Кивинов и сам видел.