Кивинов Андрей Владимирович. След бумеранга

   Это было позорное наказание. С лишенным галстука никто не разговаривал, его старались не замечать, и все неудачи отряда списывались именно на изгнанного из пионеров. Когда в том году выгнали из организации Борьку Смирнова, он перешел в другую школу. Его затравили «нормальные» пионеры. Он стал второсортным.
   – Малахов и Синицкий, решением совета дружины вы исключены. Снимите галстуки.
   Стас начал развязывать узел. Жалко, конечно. Но, с другой стороны, всего год потерпеть. А там все снимут. Сами.
   Костя не шевельнулся.
   – Синицкий, ты что, не слышал?
   – Не сниму…
   – Что?!
   На мгновение повисла тишина.
   – Мы не поняли? Ты отказываешься выполнять решение совета дружины?
   – Не сниму.
   – Хорошо.
   Председатель, занимавшаяся в свободное от председательства и учебы время толканием ядра, представляла собой эталон гармонически развитой личности и была уверена, что без лишних усилий справится с маленьким Синицким. Она покинула тронное кресло и смело ринулась исполнять приговор.
   – От-д-дай!
   – Не от-д-дам!
   Началось соревнование по перетягиванию галстука. Председатель даже не попыталась развязать узел – схватив за концы, она что есть силы потянула галстук на себя.
   – От-д-дай!
   – Ты, дура…
   Костя схватился за дверную ручку, чтобы удержать равновесие.
   – Ах!
   Обозвать пионерского вожака дурой в присутствии совета дружины и педагогов – сильно подорвать авторитет. Председательские пальцы от негодования разжались, и масса, толкающая ядро аж на восемь метров, по инерции, словно лафет после выстрела, покатилась назад и приземлилась на древний учительский стол. Стол был не рассчитан на принятие подобных тяжестей.
   – Семен Давидович, вы же мужчина, вмешайтесь! Это уже уголовщина! Что вы сидите?!
   Костя зарычал как волчонок, зашипел, схватился за порванный галстук и сиганул из кабинета прочь. Пустой холл гулко отразил быстрое шлепанье Костиных кед.
   Председатель, с одухотворенным лицом, таким же красным, как и ее галстук, наконец выбралась из-под обломков. Испустив дикий вопль индейца племени сиу из популярного фильма «Чингачгук Большой Змей», она понеслась в погоню.
   Следом выскочила Маргарита, потом отрядные председатели. В большей степени не затем, чтобы образумить хулигана Синицкого, а чтобы посмаковать расправу.
   Стас остался с Семеном Давидовичем. Историк, почему-то улыбнувшись, снял очки.
   – Можно идти, Семен Давидович?
   – Да, Стас. Хотя погоди. За что вы избили Гамида? Стасу почему-то не захотелось юлить перед историком.
   – Он у Вадьки значки отобрал. Костя вступился, а Гамид толпу собрал и подкараулил нас у кинотеатра. Костя его не специально кирпичом… Их пять человек было.
   Семен Давидович немного помолчал, массируя пальцами уставшие глаза. Затем одел очки и пристально посмотрел на Стаса.
   – Мне сейчас трудно судить, кто из вас прав. Надо выслушать обе стороны. Исключать вас из пионеров, конечно, не стоит, я еще поговорю с Маргаритой Андреевной, но… Я разговариваю сейчас с тобой, как с взрослым человеком, как с мужчиной. Тысячу раз подумай, прежде чем пускать в ход кулаки. Не надо убегать, но и не стоит горячиться. Защищать слабых – это долг мужчины, быть сильным – тоже долг мужчины, но главная его сила заключается в умении быть великодушным. Помни, зло, совершенное тобой, вернется к тебе же в десятикратном размере. И точно так же добро отразится добром. Будь великодушным. Даже по отношению к врагам, не говоря уже о друзьях.
   Стас кивнул. Если честно, то в настоящую секунду он не столько слушал историка, сколько жалел о жевательной резинке, прилипшей к подошве классной мамы. А резинку можно было бы жевать целую неделю…
   – Иди.
   Стас развернулся и, покинув кабинет, побрел по широким школьным коридорам к выходу.
   Звучала пафосная, торжественная музыка.

Глава 2

   – Здорово, крыса тыловая! Ну, тебя разнесло! Не брюхо, а бронежилет.
   – Костя!
   – Здоров, здоров, братан.
   Друзья обнялись прямо на пороге. Стас сделал шаг назад, рассматривая сильно изменившегося Константина. Обалдеть. Два года превратили дворового пацана в настоящего мужика. Костя раздался в плечах, его загорелое лицо чуть вытянулось, скулы заострились, слегка изогнутые усы чернели над потрескавшейся верхней губой. Глаза глубоко запали и сузились. На нем была надета солдатская выгоревшая рубаха, подпоясанная ремнем, форменные брюки-галифе и надраенные сапоги. Лихо торчал тельник.
   – Проходи, проходи. Да ладно, сапоги не снимай.
   – Мать-то дома?
   – В больнице. Сердце опять прихватило. Батя на работе.
   Костя прошел в комнату, достал из широких карманов галифе бутылку «Столичной».
   – Закусь найдем?
   – Уже.
   Стас извлек из холодильника банку дефицитного зеленого горошка, а из полиэтиленового пакета – половинку черного хлеба.
   – Мяса нету? Или колбасы?
   – В нашем универсаме одна килька вареная. Мать, когда работает, заказы приносит, а сейчас… Да ладно, горошек – классная штука. – Стас дунул в пузатые рюмки-бочонки, стоявшие на полке. – Ты рассказывай.
   Костя плюхнулся на диван, растянул руки вдоль спинки и неожиданно выдохнул:
   – Бабу хочу!
   – Ну?
   – Ну! Это ты тут резвился, как кот подзаборный, а мы там койки трахали. Есть у тебя кто на примете?
   К сожалению, те девчонки, что были у Стаса на примете, вели себя слишком правильно и так сразу вряд ли бы согласились. Он неопределенно пожал плечами:
   – Подумать надо.
   – Давай думай. Как учеба?
   – Нормально.
   Стас распечатал «Столичную», повозился с банкой, вскрывая горошек, и нарезал хлеб. Включил «Астру» – чемоданоподобный бобинник.
   – «Флойд». Свежий альбом. У Витьки за пару рублей переписал.
   Водка заняла исходную позицию.
   – За дембель!
   Горошек покатился следом. Стас глотал его не жуя.
   – А-а-а, – облегченно протянул Костя. – Короче, братан, после расскажу, как мы там куролесили. Должок выполняли, етицкая мать. Повезло тебе с институтом.
   – У нас кафедра военная.
   – Хо-хо. Вот бы вас вместе с кафедрой в Канда-гар. Офицеры… Все формулы бы сразу повылетали.
   – Поступал бы тоже.
   – Еще поступлю. Или не поступлю. Мое дело. Кого из наших видишь?
   – Так, почти никого. Витьку, конечно, он фарцует на Гостинке, девчонок кое-каких. Ирка Степанова замуж выскочила. Первая из наших. Скоро родит. За военного какого-то. Серега Светин тоже в армии, осенью вернется. А в общем…
   – Светку не видел?
   У Кости со Светкой Мальцевой был небольшой роман после окончания школы. Светка училась в параллельном классе, Стас сам засматривался на нее, как, впрочем, и большинство пацанов. Она же выбрала Костю, непонятно почему. Стас пару раз пытался подбить к ней клинья, но терпел фиаско – Светка только хихикала.
   На выпускном вечере он случайно застал Светку и Костю целующимися в пустом классе. Света была очень красива. Костя, зажавший ее в угол, чем-то походил на вампира. Она играла пальцами с его длинными битловскими волосами.
   Стас здорово расстроился. Во-первых, он и не подозревал, что Костя крутит со Светкой, друг тоже мне, а во-вторых, проснулось чувство обиды и зависти, смешанной с ревностью. По ночам он постоянно представлял Светку в собственных объятиях, смеющуюся, дразнящую и от этого еще больше желанную. Когда Светка провожала Костю в армию, они снова целовались на лестнице. Заметив их, Костина мама почему-то заплакала.
   Светка жила на соседней улице, Стас постоянно встречался с ней по дороге в институт. Светка тоже поступила в вуз, в педагогический.
   Спустя примерно полгода после ухода Кости в армию он случайно встретил ее с мужиком лет тридцати, а потом она куда-то исчезла, пропала, и Стас ничего не знал о ее судьбе. Со слов Витьки, она якобы вышла замуж за какую-то партийную шишку и переехала к мужу. Стас в общем-то не удивился. Кто такой Костя Синицкий? Дворовый шалопай без богатых предков, без связей и денег. Любовь? Глупости. Побаловались и хватит. Пора взрослеть, а то так и будешь до пенсии в дАртаньяна с Констанцией играть.
   Вместо удивления было легкое чувство злорадства. Где-то там, в подсознании. Конечно, Костя – лучший Друг, ему сейчас в Афгане не сладко, он, наверное, надеется, что Светка ждет его, а тут… Но… Я мучился, а теперь ваша очередь.
   – Не видел, – соврал Стас, не желая расстраивать счастливого дембельнувшегося Костю.
   – Да ладно, – небрежно махнул тот. – Переживу. На мой век баб хватит. Наливай.
   «Наливай» было сказано с плохо скрытым оттенком обиды, и Стас догадался, что Костя рисуется своим безразличием.
   Он налил. Выпили. Горошек. Хлеб.
   Башка чуть стронулась. Стас привык к винцу на студенческих вечеринках, а сейчас в дело вступила тяжелая артиллерия.
   – Гамида посадили.
   – Ну?!
   – Опустили мужика, а тот со связями. За неделю мента нашли, кто-то якобы настучал. Вроде пять лет дали.
   – Туда ему, мудиле, и дорога.
   – Он скоро выйдет. Через три года.
   – Раньше выйдет, раньше сядет. Наливай.
   – Может, переждем? Покурим? Во-во, слушай тему. Гилмор наяривает. Блеск!
   Стас со второго раза (крепкая гадость эта «Столичная») поймал ручку и добавил громкости. Затем из прихожей принес пачку «Аэрофлота».
   – Ты расскажи, как ты там? Убивать приходилось? Сколько духов положил? ~ Пошел ты в жопу, – огрызнулся почему-то Костя – Ты вспомнил кого? Студентки никакой нет у вас там? Всем дающей?
   – Да нет пока.
   – Наливай. Батя когда приходит?
   – Часов в восемь.
   – Так – Костя скосил глаза на часы. – Полчаса осталось. У тебя, значит, не успеем. Жаль. У меня тоже негде. Мать стол накрывает на завтра. Отметить возвращение.
   Бутылку допили. Горошек и хлеб доели.
   – Аида на улицу. Кого-нибудь да зацепим. В случае чего в парадняке пихнемся.
   Стас, к слову сказать бывший девственником, идею воспринял благосклонно и о нравственности ни словом не обмолвился. Водка помогает правильно оценить обстановку. Хватит стесняться. Пора набираться жизненного опыта. Аида.
   …Зазнобу искали до двенадцати. Болтались по улицам, цепляясь к парочкам-подружкам, к просто одиночкам, вспоминали старые адреса и заглядывали в места тусовок молодого поколения. По ходу добавляли на грудь, но, увы, уже без горошка.
   Возле парка Костя сцепился с дядькой, сделавшим ему замечание, что тот сливал прямо под декоративной голубой елью. Костя закончил процесс, застегнул ширинку и отоварил дядьку кулаком в нос. «Всякая срань будет учить меня за жизнь…»
   Стас кое-как разнял стороны, оттащив Костю назад к ели. Дядька, зажимая платком нос, побежал жаловаться в милицию. Стас, хоть и осмелевший на стакане, твердо помнил, что залет в милицию чреват немедленным исключением из института, а поэтому уломал Костю не ждать прихода властей, а Смыться ближе к родному двору, где и продолжить поиски дамы сердца.
   В полночь, когда шанс удовлетворить похоть сравнялся с некоей круглой цифрой, друзья решили заглушить зов страсти еще одной «Столичной», для чего отправились домой к Витьке, который активно спекулировал в народе спиртным. Деньги у Кости еще шуршали, и, несмотря на крепкую дозу, он твердо стоял на ногах. Стас, как менее закаленный, держался, естественно, менее твердо, но окружающий мир еще воспринимал. К Витьке, так к Витьке. У него не гастроном, у него круглые сутки. Спекуль несчастный.
   Звонок, цепочка, взгляд.
   – Ба, му-жи-ки.
   – Вите-е-ек, блин!
   – Костя, ты с армии, что ли?
   – Я не ты, на справочки денег нет. Ты, говорят, торгуешь? И все, поди, из-под полы. За державу обидно. Водка есть?
   – Конечно.
   – По номиналу отдашь?
   – Понимаешь, Костя, я в долгах сейчас…
   – Ладно, ладно, спекулянт, хрен с тобой, давай тащи.
   – Может, конинки?
   – К бесу клюковник, водяры хотим. ~ Понял.
   Витька исчез, оставив друзей в прихожей. ВСКОРОСТИ вернулся, вытирая от опилок зеленое стекло поллитровки. Сервис. Костя сунул мятый червонец, забрал бутылку.
   – Слышь, бизнесмен, а ты бабу можешь достать?
   – Серьезно, что ль? Приспичило? Так вон, об-щага новая открылась на Вагонке, точечный дом. Там блядь на бляди, только свистни. Женский техникум.
   Костя повернулся к Стасу.
   – Ты там знаешь кого?
   – Не успел еще.
   – Что ты тут целых два года делал, студент? А ты? – снова обратил внимание на Витька Костя. – В смысле, знаешь?
   – Конечно. Алку со второго этажа. Она одна в комнате, всем дает. Слаба на передок.
   – Комната какая?
   – Это не помню. У нее окна прямо на детскую площадку выходят. С красными занавесками. Свистнете, она и высунется.
   – Ничего баба?
   – А вам-то не все ли равно?
   – Верно. Бывай. Детская площадка, красные занавески, второй этаж. Бронебойным заряжай.
   Костя летел к выходу из подъезда на крыльях любви. Стас сползал по перилам.
   – Догоняй, дохляк.
   Общага женского техникума оказалась закрытой. Костя побарабанил по тяжелой черной двери, прильнул лицом к огромному окну-витрине.
   – Чего тебе? – Бдительное лицо полной вахтерши-старушенции возникло в витрине.
   – Мать, в гости идем, на день рождения. К Аллочке со второго этажа.
   – У нее по пять раз на неделе именины. Днем приходите.
   – Мать, да еще не ночь, она ведь ждет. Поимей совесть, пусти воинов-интернационалистов.
   – Я сейчас в отделение позвоню. Вахтер вернулась в стеклянную будку. Костя зло стукнул по двери.
   – Ну, каракатица старая! Аида под окна, может, договоримся, чтобы вышла.
   Разглядев красные занавески, Костя подобрал камушек и метко запустил им в окно. Зажегся свет, на фоне занавесок возник женский силуэт. И – Кто там?
   – Алл-л-л-лочка! Не узнаешь? – Кто это?
   – Да мы! Почтальоны Течкины! На той неделе заходили, с Витькой вместе, ты нас в гости приглашала, вот и пришли, – беззастенчиво врал Костя, снявший рубаху и оставшийся в героической тельняшке.
   – Не поздно ли?
   – Детское время. Водка наша, любовь ваша! Студентка Алла, вероятно не помнившая всех бывших у нее в гостях мужиков, кивнула. – Ладно, заходите.
   – Аллочка! – заорал от восторга Костя. – Встреть нас на вахте, там прямо командный пункт, без пароля не сунься.
   – А кто там сейчас?
   – Толстуха в очках.
   – Она не пустит. В ее смену комнату обокрали, теперь после двенадцати лучше не приходить.
   – Во черт! Ты погоди, сейчас что-нибудь придумаем. Стас сел на траву.
   – О! – Костя прикинул высоту, затем оглянулся. – Эврика, етит твою мать! Так, студент, трахаться хочешь? Тогда работай.
   Костя подбежал к детскому бревенчатому домику, стоявшему рядом с песочницей. Домик был метра полтора в высоту – тяжелый, наверное. Вцепившись в оконную раму, Костя скорчил жуткую рожу, присел и приподнял архитектурное сооружение, словно рванул штангу.
   – Вес взят. Давай, Стас! Подвинем к стенке, а по нему в окно. Штурманом высотку! Стас поднялся с газона:
   – Не сдвинем, в нем полтонны минимум.
   – Сдвинем! Ты подумай о цели – и сдвинем. Взялись!
   На каждый метр уходило по две-три минуты. Со стонами, матом и невероятными затратами умственно-физической энергии. Ничего. Еще пару метров, еще пару рывков. Алка, стоявшая в окне, как маяк на скале, как ангел, вдохновляла на подвиг ради любви. Еще метр. Руки уже не поднимались. Черт с ними, с руками, они не очень-то понадобятся.
   – Давай, Стас, давай. И…
   Костя с криком раненого волка рванул домик и толкнул его еще на полметра вперед. Тельняшку можно было выжимать. Костя стащил ее через голову и вновь схватился за окошко.
   «Круто приспичило», – подумал Стас, вспомнив, что человеческий организм в критические минуты способен на чудеса. Значит, рассказы о силачах, двигающих паровозы и самолеты, вовсе не сказки. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Сделали.
   – Да вы настоящие рекордсмены.
   Насмешливый голос из темноты заставил компаньонов обернуться. Свет фонарика скользнул по их лицам и замер на домике.
   Костя сощурил глаза:
   – Кто там еще?
   – Советская милиция. – В полоску света, лившегося из Алкиного окна, шагнули человек в форме и двое в штатском. – Мы вот с ребятами поспорили, уложитесь вы в тридцать минут или нет. Уложились. А теперь хотим поспорить, вернете ли вы за те же тридцать минут домик назад.
   Стас опять опустился на траву. Костя закинул на плечо тельняшку и приблизился к постовому.
   – Скворец, ты никак в менты подался? Надо же, хорошо смотришься. Сапоги не жмут?
   – Ну, во-первых, я тебе не Скворец, а товарищ младший сержант, а во-вторых, ты находишься на моей территории, за которую в темное время суток я несу персональную ответственность. Поэтому давай не будем ссориться. Быстренько взяли и отнесли домик на место.
   Костя сплюнул под ноги и поглядел на остальных. Два крепких мужика, лет по тридцать, с красными повязками на рукавах, внушали уважение. Эх, непруха.
   – Вы только скажите, товарищ младший сержант, – пробасил с ужасным хохляцким акцентом один из них. – Живенько скрутим детишек.
   – Слышал, Константин? Чего-то тебя давно видно не было. О, – заметил постовой тельняшку, – да ты из армии, похоже? Как служилось?
   – Помаленьку. А что, товарищ младший лейтенант, бабы в органах есть?
   – Ах вон что… Сперматозавры на перепонки давят? Понимаю. Баб в ментуре маловато, зато квартир отдельных в изобилии. Плохо, что с решетками на окнах, но зато с парашей. Вы домик, часом, не украсть собрались, а?
   – Да, толкнуть хотим за червонец. Мужику одному на участок. Вон он за углом прячется, «бабки» считает. Слышь, Скворец, кончай выделываться.
   Бывший председатель совета отряда 8-а кинул взгляд на второй этаж.
   – К Алке собрались?
   – К ней.
   Постовой присел на детские качели, достал пачку сигарет. Дружинники заняли места по краям, будто слуги у трона.
   – Я, Костя, ничего против не имею. Алка после дембеля – как сто грамм с похмелья, но видишь ли… Детишки, они ведь завтра придут, захотят посидеть в домике, поиграть в прятки. А домика и нет. Бедные детишки. Тебе не жалко малышей? Они будут плакать, побегут к мамам-папам, мамы-папы – к дворнику, дворник – в милицию, к начальнику. А начальник, соответственно, вызовет меня. Чувствуешь несправедливость? Ты будешь трахать Алку, а начальство будет трахать меня. Да и детишек жалко. Они совсем пропадут без домика. Ты отбираешь у них детство.
   Костя сел на соседние качели.
   «Ну, Скворец, падла. Он тут, значит, целых полчаса торчал. Ждал, морда ментовская. Обидно, что с Алкой облом. Вон она, так и стоит у окна, фея ночная».
   Стас переполз ближе к Косте. На ноги не встать, не держат болезные, утомились от трудов.
   – Мы назад отнесем. Завтра. – Стас, как человек с незаконченным высшим образованием, решил применить инженерную смекалку, а не идти напролом.
   – Ба, а это никак Стас! Ну кто ж еще?! Где Костя, там и Стас. Тебе что, на ноги не подняться? Пьяненький? Завтра, говоришь? Ха-ха. Конечно, отнесете. Как из камеры выйдете, так и отнесете.
   Скворцов хоть и не тащил на себе тяжесть незаконченного высшего образования, но тоже был смекалист.
   – Ладно, Костя. – Он щелчком отправил «бычок» в песочницу. – Учитывая твое счастливое возвращение, иду наперекор собственной совести. Вы сейчас возвращаете домик на место, и я провожу вас через вахту. Либо мы волочим вас в отделение. Там, в «аквариуме», баба на стене нарисована, вот ее и будете сношать. Да, кстати. Пару часов назад в парке мужику одному парнишка в солдатской форме нос сломал. Такой приметный парнишка, тоже пьяненький. Это у нас, для справочки, статья 206, часть два. Мужичок, между прочим, в райкоме работает. Большой общественный резонанс. Всю районную милицию по тревоге подняли.
   Рация на поясе у Скворцова затрещала позывными:
   – Двадцать второй, двадцать второй, ответь Бобруйску. Где находишься?
   Скворцов нажал кнопку передачи:
   – Бобруйск, я двадцать второй. Вагоностроителей, 25, общежитие.
   – Будьте на месте, сейчас подъедем.
   – Во, проверяющий. Есть возможность попасть в приказ.
   – Ладно, Скворец, банкуй…
   Костя зло бросил тельник на траву и вернулся к домику. Эх, какой труд пропал.
   На обратный процесс ушло еще полчаса. Это точно был рекорд для книги Гиннеса, потому что Костя трудился в одиночестве. Стас после первого же рывка рухнул на траву и попросил его пристрелить, студенчество дохлое. Костя, правда, тоже не мог поднять рук. Он отходил на пару шагов и с разбега плечом нападал на домик. Пару раз, поскользнувшись на траве, терял равновесие, но, сжав зубы, продолжал работу.
   Когда домик встал на прежнее место, Костя, судорожно дергая конечностями, шлепнулся рядом со Стасом.
   – Ай да десантник, гордость Советской Армии, – подтрунивал Скворец. – Вот она, сила полового влечения, что с человеком делает. Этот домик год назад трактор еле сдвинул. Страна должна гордиться такими людьми.
   – Набить бы тебе рожу, свисток, – прошептал Костя, дотрагиваясь до посиневшего плеча и поднимая глаза к Алкиному окну, словно к животворящей иконе.
   – О, я помню, помню. Уговор дороже премий. Вставайте, так и быть, проведу по старой дружбе.
   Костя враскорячку, с третьего захода, поднялся, ухитрился вздернуть за шиворот Стаса, и они, опираясь друг на друга, как раненые бойцы, поползли следом за Скворцом.
   Скворец слово чести сдержал, приказал вахтерше открыть двери и даже назвал номер комнаты, пожелав на прощанье вставить палочку за славные органы внутренних дел.
   Алка, наблюдавшая за перемещениями домика и злоключениями ребят, будто королева за рыцарским турниром, встретила их душевно и ласково. Как приятно осознавать, что из-за тебя идут на такие жертвы.
   «Проходите, проходите… Что-то я имена ваши не припомню… Костя и Стас? Ой, вспомнила. Извините, ребята, у меня с закуской не очень. Есть горошек…»
   «А нам не привыкать. Да мы и не ужинать сюда пришли. Пейте, мадам, вы нужны нам пьяной!»
   Водка уже не имела никакого вкуса, пилась как вода, не обжигая языка и гортани. Горошек пролетал следом вместе с рассолом.
   Разумеется, первым Алку распечатал Костя, как застрельщик идеи. Стас из скромности уполз в ванную и сунул голову под холодную воду, пытаясь вспомнить, где он, с кем, зачем и почему. Когда вспомнил, обрадовался.
   Костя ввалился в ванную, буркнул: «Действуй, студент» – и тоже сунул башку под кран. Когда он нагнулся, Стас заметил на его спине синий рубец. Там, на улице, он не видел шрама – было темно…
   Все прошло на удивление быстро – благодаря стараниям Аллочки.
   – Что, и это все? Я-то думал…
   – Отдохните, ребята. Кто сказал – все?
   Организм активно запротестовал. Водке надоел горошек. Сколько можно? Где огурчики, где мясцо? Где оливки? А ну, зеленый, катись отсюда! Горошек покатился. Вверх по течению. Алка врубила кассетник:
   Лето, ах, лето, лето звездное, громче пой…
   Стас догадался, что до унитаза он горошек не донесет. Задержав дыхание, он прорвался через стулья к приоткрытому окну, грохнулся на подоконник и открыл шлюз. Ниагара.
   Жильцы снизу закрыли форточку, посчитав, что внезапно начался град. Увы, это был не град – непереваренный зеленый горошек барабанил по жестяному козырьку окна, плясал, веселился и разбегался по весеннему асфальту, а голуби, воробьи, эти чудесные птицы, слетались с окрестных крыш, клевали изумрудные шарики, счастливо ворковали, чирикали и разбрасывали перышки, радуясь, что какой-то добрый человек решил устроить им на ночь фуршет. Пернатые, набив зоб, разлетались, неся радостную весть в соседние дворы.
   Лето, ах, лето, лето звездное, громче пой…
   Триппер, впрочем, вылечили быстро и, главное, одновременно. С известными насекомыми, тьфу-тьфу, тоже вскорости покончили, а Стас успешно сдал сессию.
   Звучала веселая, бесшабашная музыка.

Глава 3

   Услышав соловьиную трель звонка, Стас бросил недокуренную сигарету в пепельницу и кинулся к двери. Костя отряхивал с плаща капли дождя.
   – Ну, где ты был? – Стас взволнованно посмотрел на друга.
   – А то ты не знаешь.
   – Ты вчера обещал вернуться.
   – Значит, не успел! Да и с билетами напряг. У спекуля брал. Ты не паникуй, проясни заморочку.
   Оба прошли в комнату. Стас раскурил брошенную сигарету.
   – Заморочка… Наехали! Дождались наконец-то! Что ж вы, мальчики, так долго? Я, между прочим, предупреждал, что нефиг с этим бизнесом связываться, все равно ничего хорошего не получится, так нет…
   – Не стони.
   – Тебе, конечно, хорошо говорить. Ты нигде не засвечен, вся документация на меня, и, случись что, я крайний. Вот, уже случилось.
   – Послушай, мне до фонаря эти документы. Мы в одной упряжке и расхлебывать вместе будем. А бизнес? Сидел бы сейчас в своем КБ на госокладе, сто тридцать рэ до пенсии, ездил бы по овощебазам да колхозам. Глядишь, к полтиннику получал бы сто шестьдесят. Не жизнь – малина! Зато траву косить научился бы. Кто наехал, что хотят? Давай рассказывай, я в поезде не выспался ни фига.
   – Кофе будешь?
   – После.
   Стас взял вторую сигарету.
   – Я вчера часиков в пять с налоговой вернулся в контору, поковыряться надо было с бумагами, вдруг дверь – бам, нараспашку! Без стука, по-борзому. Ты Малахов? Ну, я. Рожи у всех, е… твою мать. Не рожи, а сплошные челюсти. Двое быков в «Адидасе», третий в костюмчике. Он, в основном, и разговаривал.
   «Что за проблемы?» – спрашиваю. Этот, в костюмчике, достает блокнотик и начинает читать мой распорядок дня, представляешь! Когда ухожу, когда прихожу, где обедаю, куда срать хожу. Потом про Настю. Когда в садике гуляет, когда в поликлинику ходит. А Настя вот-вот родить должна. Обалдеть! Я дурачком прикинулся: ну и что, мол? А этот так ехидно, сука: