Трудно поверить, но битва продолжалась всего еще каких-то десять минут. Осторожно оглядывая разверзшийся на юге ад, Уилер обратил внимание, что полусфера вроде бы утратила свою симметрию. Сперва он подумал, что отказал один из генераторов защитного поля, но затем перевел взгляд на озеро раскаленной лавы, достигшее уже километра в поперечнике и, судя по всему, подмывшее фундамент крепости. Вполне возможно, ее защитники даже и не подозревали, что находятся на плаву — термоизоляция, рассчитанная на защиту от опаляющего жара вражеского оружия, вряд ли обратит внимание на такую ерунду, как расплавленный камень.
Происходила еще одна неожиданная вещь. Оружие, которым сражались противники, утратило свою невидимость — крепость больше не находилась в вакууме. Кипящий вокруг нее камень выделял огромное количество газов; в раскаленном этом мареве несущие смерть лучи различались совершенно четко, как прожектора в ночном тумане. Вскоре Уилер заметил, что с неба непрерывным дождем сыплются крохотные пылинки; после секундного недоумения он сообразил, что это — сконденсировавшийся каменный пар. Каменные снежинки — или градинки? — были недостаточно тяжелыми, чтобы представлять собой какую-либо опасность, а потому вряд ли стоило говорить о них Джеймисону — ну зачем зря беспокоить товарища? Скафандр — вполне достаточная защита, во всяком случае до тех пор, пока пыль валится не слишком густо. Да и вряд ли она такая уж горячая — вон с какой высоты падает.
При всей своей разреженности и недолговечности атмосфера, окутавшая купол, производила еще один неожиданный эффект. Между землей и небом периодически пробегали извилистые дорожки молний — вырывались на свободу огромные электрические заряды, скопившиеся вокруг осажденной крепости. В другой обстановке некоторые из этих вспышек могли бы произвести большое впечатление, но сейчас, на фоне раскаленных облаков — которые их и порождали — они были едва заметны.
При всей своей привычности к вечному молчанию Луны Уилер не мог отделаться от ощущения некоторой нереальности разворачивающегося перед его глазами зрелища — смертельная схватка двух огромных, умом непостижимых сил происходила в полной тишине. Время от времени камни под ногами слегка вздрагивали, но по большей части все это походило на телевизор с выключенным звуком.
Уже через несколько часов молодой астроном схватится за голову — это же надо быть таким идиотом, подвергать себя такому огромному — и ненужному! — риску. Но сейчас никакого страха не было — только любопытство и острое возбуждение. Сам того не подозревая, он был пленен мрачным, смертоносным великолепием войны. В характере почти каждого мужчины присутствует некая фатальная черта, заставляющая сердце его сжиматься и ускорять свой бег при виде развевающихся знамен, при звуках древней, как мир, барабанной дроби. И никакому рассудку с этим не совладать.
Странным образом Уилер не болел ни за одного из противников. Виной тому было крайнее переутомление или еще что, но он воспринимал происходящее как грандиозный спектакль, устроенный сугубо для его личного удовольствия — и смотрел на Джеймисона, в жалкой заботе о собственной безопасности проворонившего столь роскошное зрелище, с чем-то вроде презрения.
Скорее всего только что избежавший огромной опасности Уилер находился в экзальтированном состоянии, когда сама мысль о какой-то там опасности кажется абсурдной; словно пьяному, ему было море по колено. Он же сумел выкарабкаться из пылевого озера — а значит, наглядно продемонстрировал полную свою неуязвимость.
У Джеймисона не было подобного утешения; он почти не видел битву, однако ощущал ее ужас и величие гораздо глубже, чем неотрывно смотревший в привязанное к палке зеркало товарищ. Жалеть, конечно же, было поздно, однако ему снова и снова приходилось сражаться с собственной совестью. Он проклинал судьбу, поставившую его перед выбором, в значительной степени определившим будущее миров. Точно так же он проклинал Землю и Федерацию, своим ослиным упрямством загнавших себя в такое положение. И главная, самая мучительная мысль — так что же теперь будет с человечеством? Куда оно идет?
Уилер не знал — и никогда уже не узнает, — почему крепость так долго не пользовалась главным своим оружием. Возможно, Стеффансон — или кто уж там сидел главным — ждал, когда же нападающие немного ослабят напор, чтобы в этот момент отключить защитный экран — совсем ненадолго, на какую-то миллисекунду, необходимую для решающего удара.
Неуклюжий самодельный перископ не помешал увидеть, как оно взметнулось в небо — раскаленное копье, словно пытающееся пронзить звезды. Сразу припомнились ходившие по Обсерватории слухи — так, значит, вот что тогда видели, вот что сверкало над горизонтом. Непонятное оружие диким, грубейшим образом нарушало законы оптики, но думать об этом некогда — Уилер смотрел на космический корабль, убитый чуть не прямо у него над головой. Крепость пронзила «Лету» насквозь с такой же легкостью, как энтомолог протыкает бабочку булавкой.
Вряд ли нашелся бы человек — вне зависимости от его политических пристрастий, — способный без боли смотреть, как экраны огромного корабля мгновенно померкли, оставив его беззащитным и беспомощным. И тут же вступило в действие остальное оружие крепости, оно рвало «Лету» на куски, слой за слоем прожигало его броню. Даже под этими безжалостными ударами корабль сохранил нечто вроде достоинства — он не перевернулся, а только начал медленно, словно нехотя, опускаться к поверхности Луны. Неизвестно, что прервало его падение, скорее всего — какое-нибудь короткое замыкание в управляющих цепях, ведь нет никаких сомнений, что команда корабля к этому моменту уже погибла. Во всяком случае «Лета» вздрогнула и по плавной, снижающейся траектории ушла на восток. Большая часть ее обшивки успела сгореть, обнажив ребра шпангоутов. Развязка наступила через несколько минут, когда корабль перевалил через Тенерифские горы и исчез из виду. Над горизонтом встало, чтобы тут же снова погаснуть, призрачно-голубое сияние; Уилер начал ждать толчка.
И тут, по-прежнему глядя на восток, он заметил вдали сплошную линию вздымающейся пыли; словно гонимая мощным ветром, она надвигалась прямо на него. Проносясь сквозь скальный грунт, ударная волна швыряла лежащую на поверхности пыль в небо. Быстрое, неотвратимое приближение серой стены, несущейся со скоростью нескольких километров в секунду, могло бы вселить полный ужас в сердце любого наблюдателя, не понимающего его природы. Но никакой опасности не было и в помине; пылевая завеса, снизившая видимость до нуля, через несколько секунд осела, а прокатившийся под ногами фронт ударной волны был похож на слабенькое, еле заметное лунотрясение.
Когда Уилер снова взглянул в небо, он едва различил там уцелевшие корабли, они ушли далеко в зенит, превратились в крошечные клубки огня. Но не успел он подумать, что федералы отступили, как эти клубки стали быстро увеличиваться — корабли шли в атаку, пикировали прямо вниз, с колоссальным ускорением. Огненные жала лучей впивались в окружающее купол озеро; навстречу им, словно щупальца бьющегося в агонии чудовища, вздымались столбы раскаленной лавы.
«Ахерон» и «Эридан» вышли из пике примерно в километре над крепостью; на какое-то мгновение они зависли совершенно неподвижно и опять рванулись в небо. Но «Эридан» получил уже смертельную рану, хотя внешне это выражалось только в том, что один из огненных клубков уменьшался в размерах значительно медленнее другого, потом застыл — и начал снова увеличиваться. С беспомощной жалостью и одновременно с лихорадочным возбуждением Уилер следил глазами, как падает подбитый корабль. Интересно, воспользуется ли крепость своим загадочным оружием, или они там решили, что в этом больше нет необходимости?
Километрах в десяти над поверхностью Луны экраны «Эридана» словно взорвались, и он остался совершенно беззащитным — черная тупоносая сигара, почти неразличимая в черном же небе. И сразу же эту черноту начали кромсать направленные крепостью лучи; огромный корабль сделался сперва вишнево-красным, а затем раскалился добела. Он клюнул носом и пошел в последнее свое пике, направляясь, как на мгновение показалось Уилеру, прямо к трещине, в которой прятались они с Джеймисоном. Но все оказалось иначе — исполняя последнюю волю своего капитана, «Эридан» падал на купол «Проекта Тор».
Прицел оказался почти точным. Умирающий корабль врезался в озеро лавы и мгновенно взорвался, накрыв всю крепость огромной, быстро расширяющейся полусферой пламени. А вот это, подумал Уилер, уж точно конец. Он снова увидел бегущую по равнине — теперь на север — серую стену и приготовился к приходу ударной волны. Мощный толчок, пришедший вместе с облаком пыли, сбил астронома с ног; вряд ли можно было надеяться, что кто-нибудь из защитников крепости остался в живых. Уилер отложил зеркало, давшее ему возможность проследить за ходом сражения, и осторожно выглянул из трещины. Он не знал, что заключительный аккорд еще впереди.
Невероятно, но купол, хотя и лишившийся большого куска своей оболочки, все еще стоял на прежнем месте. Но теперь это была слепая, безжизненная груда металла — защитный экран исчез, оружие бездействует, гарнизон, вне всякого сомнения, погиб. Ну что ж, задачу свою они выполнили.
Последний корабль Федерации исчез из виду; с вышедшим из строя оружием, на полуживых двигателях он пытался вернуться домой, на Марс. Первое сражение оказалось для «Ахерона» и последним, его часы сочтены, однако и в эти последние часы ему предстоит еще сыграть некую роль.
— Все, Сид, конец! — крикнул Уилер. — Вылезай и посмотри, теперь уже можно.
Появившийся — метрах в пятидесяти поодаль — из трещины Джеймисон держал перед собой дозиметр.
— Светит тут, как не знаю что, — сообщил он скорее самому себе, чем товарищу. — Уходить отсюда надо. И чем скорее, тем лучше.
— А может, — начал Уилер, — залезем снова в «Фердинанд» и свяжемся по радио… — Он не закончил фразу. С куполом снова что-то происходило.
Казалось, Море Дождей вспомнило свою бурную молодость; яростный, словно извержение проснувшегося вулкана, взрыв вспорол его равнину, на месте в клочья разлетевшейся крепости встал чудовищный гейзер, окутанный грозовой тучей пара и брызг, швырявший обломки скал на многокилометровую высоту. Словно невероятное, пытающееся достать до небес дерево, проросшее на бесплодной почве Луны, он тянулся все выше и выше, но затем на мгновение замер и рассыпался, превратился в темное облако, тут же проглоченное пустотой, быстро и без следа.
Тысячи тонн тяжелой жидкости, распиравшей стенки самой глубокой когда-либо пробуренной человеком скважины, дошли до точки кипения, разогретые энергией сражения, просочившейся наконец сквозь скалы. Скважина фонтанировала — как это делают иногда нефтяные скважины на Земле, — попутно доказав, что даже и без помощи атомной энергии можно организовать вполне пристойный взрыв.
Происходила еще одна неожиданная вещь. Оружие, которым сражались противники, утратило свою невидимость — крепость больше не находилась в вакууме. Кипящий вокруг нее камень выделял огромное количество газов; в раскаленном этом мареве несущие смерть лучи различались совершенно четко, как прожектора в ночном тумане. Вскоре Уилер заметил, что с неба непрерывным дождем сыплются крохотные пылинки; после секундного недоумения он сообразил, что это — сконденсировавшийся каменный пар. Каменные снежинки — или градинки? — были недостаточно тяжелыми, чтобы представлять собой какую-либо опасность, а потому вряд ли стоило говорить о них Джеймисону — ну зачем зря беспокоить товарища? Скафандр — вполне достаточная защита, во всяком случае до тех пор, пока пыль валится не слишком густо. Да и вряд ли она такая уж горячая — вон с какой высоты падает.
При всей своей разреженности и недолговечности атмосфера, окутавшая купол, производила еще один неожиданный эффект. Между землей и небом периодически пробегали извилистые дорожки молний — вырывались на свободу огромные электрические заряды, скопившиеся вокруг осажденной крепости. В другой обстановке некоторые из этих вспышек могли бы произвести большое впечатление, но сейчас, на фоне раскаленных облаков — которые их и порождали — они были едва заметны.
При всей своей привычности к вечному молчанию Луны Уилер не мог отделаться от ощущения некоторой нереальности разворачивающегося перед его глазами зрелища — смертельная схватка двух огромных, умом непостижимых сил происходила в полной тишине. Время от времени камни под ногами слегка вздрагивали, но по большей части все это походило на телевизор с выключенным звуком.
Уже через несколько часов молодой астроном схватится за голову — это же надо быть таким идиотом, подвергать себя такому огромному — и ненужному! — риску. Но сейчас никакого страха не было — только любопытство и острое возбуждение. Сам того не подозревая, он был пленен мрачным, смертоносным великолепием войны. В характере почти каждого мужчины присутствует некая фатальная черта, заставляющая сердце его сжиматься и ускорять свой бег при виде развевающихся знамен, при звуках древней, как мир, барабанной дроби. И никакому рассудку с этим не совладать.
Странным образом Уилер не болел ни за одного из противников. Виной тому было крайнее переутомление или еще что, но он воспринимал происходящее как грандиозный спектакль, устроенный сугубо для его личного удовольствия — и смотрел на Джеймисона, в жалкой заботе о собственной безопасности проворонившего столь роскошное зрелище, с чем-то вроде презрения.
Скорее всего только что избежавший огромной опасности Уилер находился в экзальтированном состоянии, когда сама мысль о какой-то там опасности кажется абсурдной; словно пьяному, ему было море по колено. Он же сумел выкарабкаться из пылевого озера — а значит, наглядно продемонстрировал полную свою неуязвимость.
У Джеймисона не было подобного утешения; он почти не видел битву, однако ощущал ее ужас и величие гораздо глубже, чем неотрывно смотревший в привязанное к палке зеркало товарищ. Жалеть, конечно же, было поздно, однако ему снова и снова приходилось сражаться с собственной совестью. Он проклинал судьбу, поставившую его перед выбором, в значительной степени определившим будущее миров. Точно так же он проклинал Землю и Федерацию, своим ослиным упрямством загнавших себя в такое положение. И главная, самая мучительная мысль — так что же теперь будет с человечеством? Куда оно идет?
Уилер не знал — и никогда уже не узнает, — почему крепость так долго не пользовалась главным своим оружием. Возможно, Стеффансон — или кто уж там сидел главным — ждал, когда же нападающие немного ослабят напор, чтобы в этот момент отключить защитный экран — совсем ненадолго, на какую-то миллисекунду, необходимую для решающего удара.
Неуклюжий самодельный перископ не помешал увидеть, как оно взметнулось в небо — раскаленное копье, словно пытающееся пронзить звезды. Сразу припомнились ходившие по Обсерватории слухи — так, значит, вот что тогда видели, вот что сверкало над горизонтом. Непонятное оружие диким, грубейшим образом нарушало законы оптики, но думать об этом некогда — Уилер смотрел на космический корабль, убитый чуть не прямо у него над головой. Крепость пронзила «Лету» насквозь с такой же легкостью, как энтомолог протыкает бабочку булавкой.
Вряд ли нашелся бы человек — вне зависимости от его политических пристрастий, — способный без боли смотреть, как экраны огромного корабля мгновенно померкли, оставив его беззащитным и беспомощным. И тут же вступило в действие остальное оружие крепости, оно рвало «Лету» на куски, слой за слоем прожигало его броню. Даже под этими безжалостными ударами корабль сохранил нечто вроде достоинства — он не перевернулся, а только начал медленно, словно нехотя, опускаться к поверхности Луны. Неизвестно, что прервало его падение, скорее всего — какое-нибудь короткое замыкание в управляющих цепях, ведь нет никаких сомнений, что команда корабля к этому моменту уже погибла. Во всяком случае «Лета» вздрогнула и по плавной, снижающейся траектории ушла на восток. Большая часть ее обшивки успела сгореть, обнажив ребра шпангоутов. Развязка наступила через несколько минут, когда корабль перевалил через Тенерифские горы и исчез из виду. Над горизонтом встало, чтобы тут же снова погаснуть, призрачно-голубое сияние; Уилер начал ждать толчка.
И тут, по-прежнему глядя на восток, он заметил вдали сплошную линию вздымающейся пыли; словно гонимая мощным ветром, она надвигалась прямо на него. Проносясь сквозь скальный грунт, ударная волна швыряла лежащую на поверхности пыль в небо. Быстрое, неотвратимое приближение серой стены, несущейся со скоростью нескольких километров в секунду, могло бы вселить полный ужас в сердце любого наблюдателя, не понимающего его природы. Но никакой опасности не было и в помине; пылевая завеса, снизившая видимость до нуля, через несколько секунд осела, а прокатившийся под ногами фронт ударной волны был похож на слабенькое, еле заметное лунотрясение.
Когда Уилер снова взглянул в небо, он едва различил там уцелевшие корабли, они ушли далеко в зенит, превратились в крошечные клубки огня. Но не успел он подумать, что федералы отступили, как эти клубки стали быстро увеличиваться — корабли шли в атаку, пикировали прямо вниз, с колоссальным ускорением. Огненные жала лучей впивались в окружающее купол озеро; навстречу им, словно щупальца бьющегося в агонии чудовища, вздымались столбы раскаленной лавы.
«Ахерон» и «Эридан» вышли из пике примерно в километре над крепостью; на какое-то мгновение они зависли совершенно неподвижно и опять рванулись в небо. Но «Эридан» получил уже смертельную рану, хотя внешне это выражалось только в том, что один из огненных клубков уменьшался в размерах значительно медленнее другого, потом застыл — и начал снова увеличиваться. С беспомощной жалостью и одновременно с лихорадочным возбуждением Уилер следил глазами, как падает подбитый корабль. Интересно, воспользуется ли крепость своим загадочным оружием, или они там решили, что в этом больше нет необходимости?
Километрах в десяти над поверхностью Луны экраны «Эридана» словно взорвались, и он остался совершенно беззащитным — черная тупоносая сигара, почти неразличимая в черном же небе. И сразу же эту черноту начали кромсать направленные крепостью лучи; огромный корабль сделался сперва вишнево-красным, а затем раскалился добела. Он клюнул носом и пошел в последнее свое пике, направляясь, как на мгновение показалось Уилеру, прямо к трещине, в которой прятались они с Джеймисоном. Но все оказалось иначе — исполняя последнюю волю своего капитана, «Эридан» падал на купол «Проекта Тор».
Прицел оказался почти точным. Умирающий корабль врезался в озеро лавы и мгновенно взорвался, накрыв всю крепость огромной, быстро расширяющейся полусферой пламени. А вот это, подумал Уилер, уж точно конец. Он снова увидел бегущую по равнине — теперь на север — серую стену и приготовился к приходу ударной волны. Мощный толчок, пришедший вместе с облаком пыли, сбил астронома с ног; вряд ли можно было надеяться, что кто-нибудь из защитников крепости остался в живых. Уилер отложил зеркало, давшее ему возможность проследить за ходом сражения, и осторожно выглянул из трещины. Он не знал, что заключительный аккорд еще впереди.
Невероятно, но купол, хотя и лишившийся большого куска своей оболочки, все еще стоял на прежнем месте. Но теперь это была слепая, безжизненная груда металла — защитный экран исчез, оружие бездействует, гарнизон, вне всякого сомнения, погиб. Ну что ж, задачу свою они выполнили.
Последний корабль Федерации исчез из виду; с вышедшим из строя оружием, на полуживых двигателях он пытался вернуться домой, на Марс. Первое сражение оказалось для «Ахерона» и последним, его часы сочтены, однако и в эти последние часы ему предстоит еще сыграть некую роль.
— Все, Сид, конец! — крикнул Уилер. — Вылезай и посмотри, теперь уже можно.
Появившийся — метрах в пятидесяти поодаль — из трещины Джеймисон держал перед собой дозиметр.
— Светит тут, как не знаю что, — сообщил он скорее самому себе, чем товарищу. — Уходить отсюда надо. И чем скорее, тем лучше.
— А может, — начал Уилер, — залезем снова в «Фердинанд» и свяжемся по радио… — Он не закончил фразу. С куполом снова что-то происходило.
Казалось, Море Дождей вспомнило свою бурную молодость; яростный, словно извержение проснувшегося вулкана, взрыв вспорол его равнину, на месте в клочья разлетевшейся крепости встал чудовищный гейзер, окутанный грозовой тучей пара и брызг, швырявший обломки скал на многокилометровую высоту. Словно невероятное, пытающееся достать до небес дерево, проросшее на бесплодной почве Луны, он тянулся все выше и выше, но затем на мгновение замер и рассыпался, превратился в темное облако, тут же проглоченное пустотой, быстро и без следа.
Тысячи тонн тяжелой жидкости, распиравшей стенки самой глубокой когда-либо пробуренной человеком скважины, дошли до точки кипения, разогретые энергией сражения, просочившейся наконец сквозь скалы. Скважина фонтанировала — как это делают иногда нефтяные скважины на Земле, — попутно доказав, что даже и без помощи атомной энергии можно организовать вполне пристойный взрыв.
18
Обсерватория восприняла прошедшую битву как серию слабых отдаленных сейсмических толчков, как еле заметные вибрации грунта, потревожившие покой наиболее тонких и чувствительных приборов, но не причинившие никому и ничему ровно никакого материального ущерба. Психологический же ущерб — дело особое. Знать, что в этот самый момент, и совсем неподалеку, происходят грандиозные, решающие судьбу мира события, и оставаться в полном неведении относительно их исхода — трудно представить себе более угнетающую ситуацию. По Обсерватории гуляли дичайшие слухи, сотрудники осаждали центр связи — но информации не было даже там. Земля перестала передавать выпуски новостей, человечество затаило дыхание, ожидая, когда же стихнет грохот битвы и определится ее победитель. Мало кому приходило в голову, что победителя не будет.
Как только сейсмографы успокоились, а по радио объявили, что вооруженные силы Федерации отступили, Маклорин разрешил всем желающим выходить на поверхность. Сообщения первых добровольцев оказались успокаивающими, атмосфера напряженного ожидания, царившая последние часы в Обсерватории, заметно разрядилась. Радиоактивность грунта немного возросла, но никаких разрушений не наблюдалось. Не вызывало сомнений, что по другую сторону гор обстановка совсем иная.
Известие, что Уилер с Джеймисоном целы и невредимы, вызвало всеобщий вздох облегчения. Частичное нарушение связи заставило их убить на попытки связаться с Землей, а через нее — с Обсерваторией чуть не целый час; эта задержка довела астрономов, не знавших, цела ли Обсерватория, до ярости и отчаяния. Прежде чем возвращаться домой пешком, нужно было выяснить — а есть ли куда возвращаться. «Фердинанд» же стал настолько радиоактивным, что не мог больше служить убежищем.
В тот момент когда, телефонная линия Море Дождей — Земля — Обсерватория была наконец налажена, Садлер находился в центре связи, пытался разобраться в событиях. Судя по голосу, Джеймисон валился с ног от усталости; он дал краткое описание битвы и спросил, что им делать дальше.
— Каков уровень радиации в кабине? — спросил Маклорин.
Джеймисон продиктовал числа; Садлеру все еще казалось диким, что с людьми, до которых какая-то сотня километров, приходится разговаривать через Землю, и он не мог привыкнуть к шестисекундной (четыре дистанции Земля — Луна) задержке.
— Я поручу медикам прикинуть, насколько это опасно, — сказал Маклорин.
— Так вы говорите, на открытом месте раза в четыре меньше?
— Да. Мы залезали сюда только раз в десять минут, чтобы попробовать связаться с вами, а так все время сидим снаружи.
— Сделаем, пожалуй, так. Мы сейчас же посылаем за вами трактор, а вы идите навстречу. Может быть, назначите какую-нибудь точку встречи?
Джеймисон секунду подумал.
— Скажите водителю, чтобы держал на пятикилометровую отметку по эту сторону перевала — мы доберемся туда приблизительно тогда же, когда и он. И мы не будем выключать рации скафандров, так что никак уж не разминемся.
Садлер осторожно поинтересовался, не найдется ли в спасательном тракторе места для пассажира, он хотел расспросить Уилера и Джеймисона прямо на обратном пути, иначе такая возможность представилась бы нескоро. Астрономы и сами еще не знали, что сразу же по возвращении в Обсерваторию лягут в лазарет, лечиться от лучевой болезни. Хотя состояние их здоровья и не вызывало особых опасений, Садлер не сомневался, что врачи по всегдашней своей привычке ограничат доступ посетителей.
Маклорин не возражал.
— Но в таком случае, — добавил он, — вам придется сказать им, кто вы такой. А через десять минут об этом будет знать вся Обсерватория.
— Понимаю, — кивнул Садлер. — Теперь это не имеет никакого значения.
А возможно, добавил он про себя, и никогда не имело.
Получасом позже агент Планетарной разведки на собственной своей шкуре познавал разницу между быстрым, плавным бегом монорельса и тракторной болтанкой. Постепенно он привык к головокружительным подъемам, которые с легким сердцем брал водитель, и перестал раскаиваться, что по собственной своей воле напросился в эту поездку. Кроме него и двоих водителей в тракторе находился и главный врач Обсерватории, желавший как можно скорее взять у пострадавших кровь на анализ и сделать им уколы.
Завершение экспедиции было лишено какой-либо драматичности; взобравшись на перевал, спасатели сразу же связались с идущими навстречу астрономами. Через пятнадцать минут на горизонте показались крошечные фигурки; вся церемония встречи ограничилась крепкими до боли рукопожатиями.
Был организован небольшой привал, чтобы дать врачу возможность спокойно заняться своими делами.
— Следующую неделю вы проведете в постели, — сообщил он Уилеру, изучив результаты анализов, — но в общем — ничего страшного.
— А я? — поинтересовался Джеймисон.
— С вами все в порядке, доза совсем маленькая. Хватит и пары дней.
— Оно того стоило, — с преувеличенной жизнерадостностью сообщил Уилер.
— Армагеддон из первого ряда партера — да за такое что хочешь отдать можно.
Но первой, немного истерической реакции на ободряющее сообщение врача хватило ненадолго.
— А что там говорят по радио? — в голосе астронома звучала озабоченность. — Были еще какие-нибудь атаки?
— Нет, — покачал головой Садлер. — Федерация нигде больше не нападала и вряд ли сможет в будущем. Но главной своей цели она достигла — помешала нам использовать эту шахту. Так что дальше все в руках политиков.
— Послушай, — прищурился Джеймисон, — а ты-то что здесь делаешь?
— Все то же самое, — улыбнулся Садлер. — Расследую ваши обсерваторские дела. Только, как бы это сказать, в более широком плане, чем это считалось.
— А ты, случаем, не радиорепортер? — с подозрением спросил Уилер.
— Ну… не совсем. Я бы предпочел…
— Понимаю, — перебил его Джеймисон. — Ты имеешь какое-то отношение к органам безопасности. Ну, тогда все в порядке.
Понимаешь, раздраженно покосился на него Садлер, ну и понимай себе потихоньку, а вслух орать нечего. Ну что у этого парня за способность ставить людей в неприятное положение?!
— Это не имеет значения, — сказал он вслух. — Но мне нужно составить подробный доклад обо всем, что там происходило. Ведь вы — единственные живые свидетели, если не считать команды третьего корабля Федерации.
— Чего и следовало ожидать, — кивнул Джеймисон. — Так, значит, «Проект Тор» уничтожен вчистую?
— Да, но и он выполнил свою задачу.
— Задача — задачей, а вот они все погибли, и Стеффансон, и остальные. Если бы не я, он бы, возможно, остался в живых.
— Профессор Стеффансон знал, на что идет, — сухо бросил Садлер, — и сам сделал свой выбор, никто его не принуждал.
(Да, не очень-то удобный получится из этого упрямого астронома герой.) Следующие тридцать минут, пока возвращающийся домой трактор перебирался через горы, он расспрашивал Уилера. Издалека, с одной точки зрения и без всяких приборов молодой астроном видел совсем немного, однако когда сидящие где-то там на Земле штабные генералы будут ставить свой посмертный диагноз, даже эта ограниченная информация окажется бесценной.
— А вот чего я совсем не понимаю, — заключил Уилер, — так это того оружия, которым крепость уничтожила первый корабль. Похоже на какой-то луч, но это же невозможно. Лучей, видимых в вакууме, не бывает. И почему его использовали только один раз? А вот ты — ты что-нибудь об этом знаешь?
— Боюсь, что нет, — с невиннейшим видом соврал Садлер. Как раз это оружие — в отличие от остального оснащения крепости — он представлял себе очень хорошо. Струя расплавленного металла, брошенная в пространство самыми мощными из когда-либо построенных электромагнитов и летящая со скоростью сотен километров в секунду, — ее и вправду легко принять за мгновенный проблеск светового луча. И он знал, что это — оружие ближнего боя, способное пробивать защитные поля, отражающие любой метательный снаряд. Применимо оно только при идеальных условиях, а для перезарядки гигантских конденсаторов, питающих магниты, требуется много минут.
Но пускай ребята разберутся сами; вряд ли у них уйдет на это слишком много времени — раскинут мозгами, и все станет ясно.
Трактор осторожно сползал с крутого склона; на горизонте уже показались решетчатые фермы телескопов. Совсем, подумал Садлер, как две фабричные трубы, одетые в леса. Несмотря на всю краткость своего пребывания на Луне, он успел проникнуться к этим огромным приборам нежностью, они стали для него — как и для любого сотрудника Обсерватории — личностями. И он вполне понимал, почему так тревожатся астрономы за свои исполинские глаза, заглядывающие в самые глубины пространства, на расстояния в сотни миллиардов световых лет.
Высокий, отвесный обрыв загородил солнце, и все вокруг погрузилось во тьму. В небе начали вспыхивать звезды — зрение Садлера автоматически адаптировалось к перемене освещенности. Он взглянул на север, краем глаза заметив, что и Уилер сделал то же самое.
Nova Draconis все еще оставалась ярчайшей звездой небосклона, однако быстро тускнела. Через несколько дней она будет примерно как Сириус, через несколько месяцев ее не различишь невооруженным глазом. Все это имело какой-то скрытый смысл, какое-то символическое значение, недоступное разуму, но наполовину угадываемое фантазией, интуицией. Наука узнает от Nova Draconis очень много, но чему научит эта звезда обычных, живущих своей повседневной жизнью людей?
Только вот этому, подумал Садлер. В небесах могут сверкать какие угодно знамения, Галактика может возжигать маячные огни взрывающихся звезд, а человек, как и прежде, будет заниматься своими делами — с полным безразличием ко всем космическим фейерверкам. У него и с планетами-то дел хватает по горло, так что звезды подождут. Все их выходки не преисполняют человека каким-то чрезмерным благоговением — всему свое время, когда-нибудь он разберется и с этим небесными светильниками.
На последнем, равнинном участке обратного пути ни спасатели, ни спасенные почти не разговаривали. Руки Уилера мелко дрожали — наступила запоздалая реакция на пережитое. Джеймисон просто сидел и смотрел на приближающуюся Обсерваторию, словно видел ее впервые. Когда трактор пересекал длинную тень десятиметрового телескопа, он повернулся к Садлеру и спросил:
— А как они там, все успели убрать?
— Вроде бы все, — откликнулся Садлер. — Я не слышал ни о каких повреждениях.
Джеймисон рассеянно кивнул, не проявляя ни особого облегчения, ни радости. Потрясающие события сегодняшнего дня просто не оставили в нем места для новых эмоций.
Как только трактор остановился в подземном гараже, Садлер распрощался со спутниками и бросился в свою клетушку составлять донесение. Собственно говоря, это выходило за рамки задания, но ведь как приятно сделать наконец хоть что-нибудь по-настоящему полезное.
Его охватило огромное спокойствие — чувство, словно страшная гроза прошла стороной, растратила всю свою яростную мощь и никогда больше не вернется. Сейчас, по завершении битвы, полностью исчезла депрессия, мучившая Садлера последние дни. Ему казалось, что и Земля, и Федерация должны были испытать одинаковое потрясение; узрев воочию, на что способны развязанные ими силы, они должны в равной степени стремиться к миру. Он даже рискнул задуматься о будущем — впервые после отъезда с Земли. Всякое, конечно, бывает, но опасность атаки на Землю казалась теперь практически нулевой. Жанетте ничто не угрожает, и скоро он снова с ней увидится. И сможет наконец рассказать, где он был все это время и чем занимался — ну какие там могут быть тайны после того, что произошло?
И все равно Садлер испытывал острую, грызущую неудовлетворенность. Он ненавидел бросать какую-нибудь работу на полпути — и вот, судя по всему, этой его миссии суждено остаться незавершенной. Так был, в конце концов, шпион среди сотрудников Обсерватории, или нет?
Как только сейсмографы успокоились, а по радио объявили, что вооруженные силы Федерации отступили, Маклорин разрешил всем желающим выходить на поверхность. Сообщения первых добровольцев оказались успокаивающими, атмосфера напряженного ожидания, царившая последние часы в Обсерватории, заметно разрядилась. Радиоактивность грунта немного возросла, но никаких разрушений не наблюдалось. Не вызывало сомнений, что по другую сторону гор обстановка совсем иная.
Известие, что Уилер с Джеймисоном целы и невредимы, вызвало всеобщий вздох облегчения. Частичное нарушение связи заставило их убить на попытки связаться с Землей, а через нее — с Обсерваторией чуть не целый час; эта задержка довела астрономов, не знавших, цела ли Обсерватория, до ярости и отчаяния. Прежде чем возвращаться домой пешком, нужно было выяснить — а есть ли куда возвращаться. «Фердинанд» же стал настолько радиоактивным, что не мог больше служить убежищем.
В тот момент когда, телефонная линия Море Дождей — Земля — Обсерватория была наконец налажена, Садлер находился в центре связи, пытался разобраться в событиях. Судя по голосу, Джеймисон валился с ног от усталости; он дал краткое описание битвы и спросил, что им делать дальше.
— Каков уровень радиации в кабине? — спросил Маклорин.
Джеймисон продиктовал числа; Садлеру все еще казалось диким, что с людьми, до которых какая-то сотня километров, приходится разговаривать через Землю, и он не мог привыкнуть к шестисекундной (четыре дистанции Земля — Луна) задержке.
— Я поручу медикам прикинуть, насколько это опасно, — сказал Маклорин.
— Так вы говорите, на открытом месте раза в четыре меньше?
— Да. Мы залезали сюда только раз в десять минут, чтобы попробовать связаться с вами, а так все время сидим снаружи.
— Сделаем, пожалуй, так. Мы сейчас же посылаем за вами трактор, а вы идите навстречу. Может быть, назначите какую-нибудь точку встречи?
Джеймисон секунду подумал.
— Скажите водителю, чтобы держал на пятикилометровую отметку по эту сторону перевала — мы доберемся туда приблизительно тогда же, когда и он. И мы не будем выключать рации скафандров, так что никак уж не разминемся.
Садлер осторожно поинтересовался, не найдется ли в спасательном тракторе места для пассажира, он хотел расспросить Уилера и Джеймисона прямо на обратном пути, иначе такая возможность представилась бы нескоро. Астрономы и сами еще не знали, что сразу же по возвращении в Обсерваторию лягут в лазарет, лечиться от лучевой болезни. Хотя состояние их здоровья и не вызывало особых опасений, Садлер не сомневался, что врачи по всегдашней своей привычке ограничат доступ посетителей.
Маклорин не возражал.
— Но в таком случае, — добавил он, — вам придется сказать им, кто вы такой. А через десять минут об этом будет знать вся Обсерватория.
— Понимаю, — кивнул Садлер. — Теперь это не имеет никакого значения.
А возможно, добавил он про себя, и никогда не имело.
Получасом позже агент Планетарной разведки на собственной своей шкуре познавал разницу между быстрым, плавным бегом монорельса и тракторной болтанкой. Постепенно он привык к головокружительным подъемам, которые с легким сердцем брал водитель, и перестал раскаиваться, что по собственной своей воле напросился в эту поездку. Кроме него и двоих водителей в тракторе находился и главный врач Обсерватории, желавший как можно скорее взять у пострадавших кровь на анализ и сделать им уколы.
Завершение экспедиции было лишено какой-либо драматичности; взобравшись на перевал, спасатели сразу же связались с идущими навстречу астрономами. Через пятнадцать минут на горизонте показались крошечные фигурки; вся церемония встречи ограничилась крепкими до боли рукопожатиями.
Был организован небольшой привал, чтобы дать врачу возможность спокойно заняться своими делами.
— Следующую неделю вы проведете в постели, — сообщил он Уилеру, изучив результаты анализов, — но в общем — ничего страшного.
— А я? — поинтересовался Джеймисон.
— С вами все в порядке, доза совсем маленькая. Хватит и пары дней.
— Оно того стоило, — с преувеличенной жизнерадостностью сообщил Уилер.
— Армагеддон из первого ряда партера — да за такое что хочешь отдать можно.
Но первой, немного истерической реакции на ободряющее сообщение врача хватило ненадолго.
— А что там говорят по радио? — в голосе астронома звучала озабоченность. — Были еще какие-нибудь атаки?
— Нет, — покачал головой Садлер. — Федерация нигде больше не нападала и вряд ли сможет в будущем. Но главной своей цели она достигла — помешала нам использовать эту шахту. Так что дальше все в руках политиков.
— Послушай, — прищурился Джеймисон, — а ты-то что здесь делаешь?
— Все то же самое, — улыбнулся Садлер. — Расследую ваши обсерваторские дела. Только, как бы это сказать, в более широком плане, чем это считалось.
— А ты, случаем, не радиорепортер? — с подозрением спросил Уилер.
— Ну… не совсем. Я бы предпочел…
— Понимаю, — перебил его Джеймисон. — Ты имеешь какое-то отношение к органам безопасности. Ну, тогда все в порядке.
Понимаешь, раздраженно покосился на него Садлер, ну и понимай себе потихоньку, а вслух орать нечего. Ну что у этого парня за способность ставить людей в неприятное положение?!
— Это не имеет значения, — сказал он вслух. — Но мне нужно составить подробный доклад обо всем, что там происходило. Ведь вы — единственные живые свидетели, если не считать команды третьего корабля Федерации.
— Чего и следовало ожидать, — кивнул Джеймисон. — Так, значит, «Проект Тор» уничтожен вчистую?
— Да, но и он выполнил свою задачу.
— Задача — задачей, а вот они все погибли, и Стеффансон, и остальные. Если бы не я, он бы, возможно, остался в живых.
— Профессор Стеффансон знал, на что идет, — сухо бросил Садлер, — и сам сделал свой выбор, никто его не принуждал.
(Да, не очень-то удобный получится из этого упрямого астронома герой.) Следующие тридцать минут, пока возвращающийся домой трактор перебирался через горы, он расспрашивал Уилера. Издалека, с одной точки зрения и без всяких приборов молодой астроном видел совсем немного, однако когда сидящие где-то там на Земле штабные генералы будут ставить свой посмертный диагноз, даже эта ограниченная информация окажется бесценной.
— А вот чего я совсем не понимаю, — заключил Уилер, — так это того оружия, которым крепость уничтожила первый корабль. Похоже на какой-то луч, но это же невозможно. Лучей, видимых в вакууме, не бывает. И почему его использовали только один раз? А вот ты — ты что-нибудь об этом знаешь?
— Боюсь, что нет, — с невиннейшим видом соврал Садлер. Как раз это оружие — в отличие от остального оснащения крепости — он представлял себе очень хорошо. Струя расплавленного металла, брошенная в пространство самыми мощными из когда-либо построенных электромагнитов и летящая со скоростью сотен километров в секунду, — ее и вправду легко принять за мгновенный проблеск светового луча. И он знал, что это — оружие ближнего боя, способное пробивать защитные поля, отражающие любой метательный снаряд. Применимо оно только при идеальных условиях, а для перезарядки гигантских конденсаторов, питающих магниты, требуется много минут.
Но пускай ребята разберутся сами; вряд ли у них уйдет на это слишком много времени — раскинут мозгами, и все станет ясно.
Трактор осторожно сползал с крутого склона; на горизонте уже показались решетчатые фермы телескопов. Совсем, подумал Садлер, как две фабричные трубы, одетые в леса. Несмотря на всю краткость своего пребывания на Луне, он успел проникнуться к этим огромным приборам нежностью, они стали для него — как и для любого сотрудника Обсерватории — личностями. И он вполне понимал, почему так тревожатся астрономы за свои исполинские глаза, заглядывающие в самые глубины пространства, на расстояния в сотни миллиардов световых лет.
Высокий, отвесный обрыв загородил солнце, и все вокруг погрузилось во тьму. В небе начали вспыхивать звезды — зрение Садлера автоматически адаптировалось к перемене освещенности. Он взглянул на север, краем глаза заметив, что и Уилер сделал то же самое.
Nova Draconis все еще оставалась ярчайшей звездой небосклона, однако быстро тускнела. Через несколько дней она будет примерно как Сириус, через несколько месяцев ее не различишь невооруженным глазом. Все это имело какой-то скрытый смысл, какое-то символическое значение, недоступное разуму, но наполовину угадываемое фантазией, интуицией. Наука узнает от Nova Draconis очень много, но чему научит эта звезда обычных, живущих своей повседневной жизнью людей?
Только вот этому, подумал Садлер. В небесах могут сверкать какие угодно знамения, Галактика может возжигать маячные огни взрывающихся звезд, а человек, как и прежде, будет заниматься своими делами — с полным безразличием ко всем космическим фейерверкам. У него и с планетами-то дел хватает по горло, так что звезды подождут. Все их выходки не преисполняют человека каким-то чрезмерным благоговением — всему свое время, когда-нибудь он разберется и с этим небесными светильниками.
На последнем, равнинном участке обратного пути ни спасатели, ни спасенные почти не разговаривали. Руки Уилера мелко дрожали — наступила запоздалая реакция на пережитое. Джеймисон просто сидел и смотрел на приближающуюся Обсерваторию, словно видел ее впервые. Когда трактор пересекал длинную тень десятиметрового телескопа, он повернулся к Садлеру и спросил:
— А как они там, все успели убрать?
— Вроде бы все, — откликнулся Садлер. — Я не слышал ни о каких повреждениях.
Джеймисон рассеянно кивнул, не проявляя ни особого облегчения, ни радости. Потрясающие события сегодняшнего дня просто не оставили в нем места для новых эмоций.
Как только трактор остановился в подземном гараже, Садлер распрощался со спутниками и бросился в свою клетушку составлять донесение. Собственно говоря, это выходило за рамки задания, но ведь как приятно сделать наконец хоть что-нибудь по-настоящему полезное.
Его охватило огромное спокойствие — чувство, словно страшная гроза прошла стороной, растратила всю свою яростную мощь и никогда больше не вернется. Сейчас, по завершении битвы, полностью исчезла депрессия, мучившая Садлера последние дни. Ему казалось, что и Земля, и Федерация должны были испытать одинаковое потрясение; узрев воочию, на что способны развязанные ими силы, они должны в равной степени стремиться к миру. Он даже рискнул задуматься о будущем — впервые после отъезда с Земли. Всякое, конечно, бывает, но опасность атаки на Землю казалась теперь практически нулевой. Жанетте ничто не угрожает, и скоро он снова с ней увидится. И сможет наконец рассказать, где он был все это время и чем занимался — ну какие там могут быть тайны после того, что произошло?
И все равно Садлер испытывал острую, грызущую неудовлетворенность. Он ненавидел бросать какую-нибудь работу на полпути — и вот, судя по всему, этой его миссии суждено остаться незавершенной. Так был, в конце концов, шпион среди сотрудников Обсерватории, или нет?
19
К тому моменту когда началась — чтобы тут же и завершиться — война, лайнер «Пегас» (шестьдесят человек экипажа, триста пассажиров) удалился от Земли всего на четыре суточных перехода. Маловразумительные сводки, передаваемые Землей и Федерацией, ничего не проясняли, а только усиливали вспыхнувшую на борту панику. Капитан Холстед принял решительные меры: пассажиров, опасавшихся попасть на Марсе в лагерь для военнопленных, а потому требовавших немедленного возвращения, пришлось временно изолировать. Положа руку на сердце, их было трудно винить; сквозь иллюминаторы ясно виднелся прекрасный серебряный полумесяц все еще близкой Земли, сопровождаемый вторым, меньшим по размеру и более тусклым. Даже отсюда, с расстояния в миллион километров, ослепительное пламя только что отгремевшей на Луне битвы различалось с полной, пугающей отчетливостью, что также мало способствовало укреплению морального духа.
К сожалению, законы небесной механики непреложны, вынесенный ими приговор не подлежит ни обжалованию, ни пересмотру. Да, «Пегас» едва еще отошел от Земли и находился во многих неделях пути от намеченной цели, однако он достиг уже орбитальной скорости и летел, подобно брошенному камню, управляемый всесильным тяготением Солнца, по тропе, неизбежно ведущей к Марсу. О повороте назад не могло быть и речи, такой маневр потребовал бы совершенно нереального количества отбрасываемой массы. В баках «Пегаса» оставалось вполне достаточно пыли, чтобы в конце пути уравнять его скорость со скоростью Марса, а также для не очень значительных коррекций траектории — но никак не более того. Энергии, которую могли произвести его реакторы, хватило бы и на десяток полетов, но на одной энергии, без отбрасываемой массы, много не полетаешь. Волей-неволей «Пегас» мчался к Марсу; при всей кажущейся свободе космического пространства он мог отклониться от своего пути ничуть не больше, чем следующий точно по расписанию железнодорожный поезд. Капитан Холстед не ожидал от этого рейса ничего хорошего.
К сожалению, законы небесной механики непреложны, вынесенный ими приговор не подлежит ни обжалованию, ни пересмотру. Да, «Пегас» едва еще отошел от Земли и находился во многих неделях пути от намеченной цели, однако он достиг уже орбитальной скорости и летел, подобно брошенному камню, управляемый всесильным тяготением Солнца, по тропе, неизбежно ведущей к Марсу. О повороте назад не могло быть и речи, такой маневр потребовал бы совершенно нереального количества отбрасываемой массы. В баках «Пегаса» оставалось вполне достаточно пыли, чтобы в конце пути уравнять его скорость со скоростью Марса, а также для не очень значительных коррекций траектории — но никак не более того. Энергии, которую могли произвести его реакторы, хватило бы и на десяток полетов, но на одной энергии, без отбрасываемой массы, много не полетаешь. Волей-неволей «Пегас» мчался к Марсу; при всей кажущейся свободе космического пространства он мог отклониться от своего пути ничуть не больше, чем следующий точно по расписанию железнодорожный поезд. Капитан Холстед не ожидал от этого рейса ничего хорошего.