— Да, конечно, но вы только подумайте, что мог бы натворить Кон, если бы Сида не было рядом?
Как бы там ни было, Джеймисон отличался значительно большей уравновешенностью, а потому и скрытностью. Далеко не такой блестящий, как Уилер, он вряд ли сделает какие-нибудь потрясающие открытия, но именно такие — надежные и здравомыслящие — люди и приводят в божеский вид новые территории, куда ворвался с налету гений.
Надежный в научном смысле — да, несомненно, но вот в политическом… Садлер пытался осторожно его прощупать, однако — увы — с нулевым успехом. Создавалось впечатление, что Джеймисона интересуют только работа и живопись (он писал маслом лунные пейзажи) — но никак не политика. При малейшей к тому возможности он выходил на поверхность, вооружившись мольбертом и специальными красками, приготовленными на основе масла с низким давлением паров; комната его успела уже превратиться в некое подобие художественной выставки. Для подбора красок, пригодных к использованию в вакууме, потребовалось долгое, мучительное экспериментирование, однако конечные результаты вряд ли стоили таких трудов. Садлер считал себя достаточно сведущим в искусстве и был вполне уверен, что у Джеймисона гораздо больше энтузиазма, чем таланта. Эту же точку зрения разделял и Уилер. «Вот некоторые говорят, — признался как-то он Садлеру, — что к картинам Сида привыкаешь, а потом они вроде и ничего. А по мне так настоящее „ничего“ — в смысле пустое место — гораздо симпатичнее»
К категории В относились все остальные сотрудники Обсерватории, достаточно сообразительные для нелегкого и опасного шпионского труда. Садлер время от времени просматривал этот убийственно длинный список, пытаясь найти подходящих кандидатов для перевода в категорию А или — что было гораздо приятнее — в категорию С; к этой третьей и последней категории относились люди, полностью свободные от подозрений. Сидя в крохотной подземной клетушке, перетасовывая листы бумаги и пытаясь встать на место своих поднадзорных, Садлер иногда ощущал себя участником какой-то изощренной карточной игры, в которой большая часть правил меняется на ходу, а противники неизвестны. И это была смертельно опасная игра, ходы в ней делались со все возрастающей скоростью, а исход мог повлиять на будущее рода человеческого.
Как бы там ни было, Джеймисон отличался значительно большей уравновешенностью, а потому и скрытностью. Далеко не такой блестящий, как Уилер, он вряд ли сделает какие-нибудь потрясающие открытия, но именно такие — надежные и здравомыслящие — люди и приводят в божеский вид новые территории, куда ворвался с налету гений.
Надежный в научном смысле — да, несомненно, но вот в политическом… Садлер пытался осторожно его прощупать, однако — увы — с нулевым успехом. Создавалось впечатление, что Джеймисона интересуют только работа и живопись (он писал маслом лунные пейзажи) — но никак не политика. При малейшей к тому возможности он выходил на поверхность, вооружившись мольбертом и специальными красками, приготовленными на основе масла с низким давлением паров; комната его успела уже превратиться в некое подобие художественной выставки. Для подбора красок, пригодных к использованию в вакууме, потребовалось долгое, мучительное экспериментирование, однако конечные результаты вряд ли стоили таких трудов. Садлер считал себя достаточно сведущим в искусстве и был вполне уверен, что у Джеймисона гораздо больше энтузиазма, чем таланта. Эту же точку зрения разделял и Уилер. «Вот некоторые говорят, — признался как-то он Садлеру, — что к картинам Сида привыкаешь, а потом они вроде и ничего. А по мне так настоящее „ничего“ — в смысле пустое место — гораздо симпатичнее»
К категории В относились все остальные сотрудники Обсерватории, достаточно сообразительные для нелегкого и опасного шпионского труда. Садлер время от времени просматривал этот убийственно длинный список, пытаясь найти подходящих кандидатов для перевода в категорию А или — что было гораздо приятнее — в категорию С; к этой третьей и последней категории относились люди, полностью свободные от подозрений. Сидя в крохотной подземной клетушке, перетасовывая листы бумаги и пытаясь встать на место своих поднадзорных, Садлер иногда ощущал себя участником какой-то изощренной карточной игры, в которой большая часть правил меняется на ходу, а противники неизвестны. И это была смертельно опасная игра, ходы в ней делались со все возрастающей скоростью, а исход мог повлиять на будущее рода человеческого.
10
Бархатистый баритон звучал искренне и убедительно. Эти слова странствовали в пространстве уже много минут; пробившись через венерианские облака, они преодолели двести миллионов километров, достигли Земли, а оттуда были ретранслированы на Луну. И все же они доносились из динамика ясно и чисто, почти без искажений и помех.
«За это время ситуация здесь значительно осложнилась. Официальные источники отказываются высказывать какое-либо мнение, однако пресса и радио не отличаются подобной сдержанностью. Я прилетел из Геспера сегодня утром, и трех проведенных здесь часов более чем хватило для оценки общественного мнения.
Я буду говорить прямо и откровенно, даже с риском огорчить многих своих сограждан. Землю здесь не любят. «Собака на сене» — эти слова звучат, пожалуй, чаще любых других. Никто не отрицает ваших собственных трудностей со снабжением, однако господствует мнение, что, в то время как молодые планеты испытывают острую нужду в самом необходимом, Земля транжирит значительную часть своих ресурсов на излишества и роскошь. Приведу вам один пример. Во вчерашних новостях появилось сообщение о гибели на меркурианской базе пяти человек. Причиной несчастного случая стал дефектный теплообменник — нарушилось охлаждение, и эти люди, попросту говоря, изжарились. Не очень приятная смерть — которой легко было бы избежать, имей изготовитель оборудования достаточное количество титана.
Я не могу согласиться с теми, кто возлагает вину за эту трагедию на Землю, но надо же было так случиться, что всего неделю назад вы снова урезали титановую квоту. Можете не сомневаться — на Венере есть силы, которые не дадут народу об этом забыть; не желая, чтобы эту передачу прекратили, я не стану называть имена, однако вы и сами легко догадаетесь, о ком идет речь.
При всем при том я не думаю, чтобы ситуация могла измениться к худшему, если только не появится какой-либо новый фактор. Предположим, например — здесь я хочу еще раз подчеркнуть, что рассматриваю чисто гипотетический вариант, — предположим, что Земля обнаружит новые месторождения тяжелых металлов. Скажем, в неисследованных океанских глубинах. Или даже на Луне — несмотря на все разочарования, которыми кончались прежние поиски.
Если такое произойдет — и Земля не захочет поделиться находкой, — последствия окажутся очень серьезными. И можно сколько угодно говорить о законном праве собственности — людям, которые сражаются с чудовищным давлением атмосферы Юпитера или пытаются растопить лед на спутниках Сатурна, все юридические аргументы покажутся легковесной чушью. Наслаждаясь своей мягкой весной, своими мирными летними вечерами, старайтесь не забывать, какое это счастье — жить в средней температурной зоне Солнечной системы, где воздух никогда не замерзает и камни никогда не плавятся.
И как же поступит при таком повороте событий Федерация? Я не знаю, а если бы и знал — не мог бы вам сказать. Но никому не возбраняется строить догадки. Мысль о какой-то там войне — в прежнем смысле этого слова — кажется мне нелепой. Ни одна из сторон не может нанести своему противнику решительного поражения — хотя и способна причинить ему тяжелейший ущерб. У Земли много ресурсов; правда, они расположены очень концентрированно, а потому легко уязвимы. Кроме того, у нее гораздо больше космических кораблей.
Преимущество Федерации состоит в рассредоточенности ее сил. Земля просто не сможет сражаться с полудюжиной планет и спутников одновременно, как бы слабо ни были они вооружены, проблема снабжения станет абсолютно безнадежной.
И если, Господь упаси и помилуй, дело дойдет до насилия, скорее всего оно сведется к неожиданным ударам по стратегически важным точкам. Нанеся такой удар, специально оборудованные боевые корабли будут незамедлительно отходить в космос. Все разговоры о вторжении относятся к области чистой фантазии; Земля не имеет ни малейшего желания захватывать другие планеты, а что касается Федерации, то даже при — весьма гипотетическом — желании подчинить Землю своей воле ей не хватит для полномасштабного десанта ни кораблей, ни войск. Насколько я понимаю, нам угрожает нечто вроде дуэли, ни место, ни время которой еще не назначены. Каждый из противников постарается ошеломить другого своей мощью. Однако не надо рассчитывать, что эта война будет ограниченной и джентльменской — войны редко бывали ограниченными, а джентльменскими — никогда. До следующей встречи в эфире, Земля. Родерик Бейнон, Венера».
Чья-то рука выключила приемник, и в комнате повисла тишина — никто не хотел начинать неизбежное обсуждение передачи. Первым не выдержал Янсен, инженер энергетического отдела.
— Да-а, — восхищенно протянул он, — силен этот Бейнон.
— И мне кажется, — заметил Мейз, — что он во многом прав.
Медленная, размеренная речь Верховного Жреца Компьютерлэнда странным образом контрастировала с ошеломляющим быстродействием его машин.
— А вы на чьей, собственно, стороне? — поинтересовался чей-то голос.
— Я храню дружественный нейтралитет.
— Но деньги-то вам платит Земля — так на чьей же стороне вы будете, если дело дойдет до драки?
— Ну это зависит от многих обстоятельств. Мне хотелось бы поддержать Землю. Но я оставляю за собой право принимать решение самостоятельно. Не знаю уж, кто там сказал: «Это моя планета — права она или ошибается», но только он был круглым идиотом. Если правота Земли окажется очевидной — я буду с ней и душой, и сердцем. В случае не совсем определенном я постараюсь истолковать неопределенность в ее пользу. Но я никогда не поддержу дело, кажущееся мне неправым.
Никто ему не ответил; люди молчали, стараясь переварить услышанное. Все это время Садлер пристально наблюдал за Мейзом; он знал, что начальник вычислительного центра известен честностью и прямотой. Человек, занятый активной работой против Земли, никогда бы не решился выражать свое мнение с такой откровенностью. Интересно, подумал Садлер, а как бы вел себя Мейз, знай он, что в комнате находится контрразведчик? Скорее всего сказал бы ровно то же самое, слово в слово.
— Какого черта! — взорвался наконец старший инженер, по всегдашней своей привычке напрочь загораживавший синтетическое пламя псевдокамина. — Откуда тут взялась какая-то правота-неправота? Все найденное на Земле или Луне принадлежит нам, и только нам, и мы можем поступать с такими находками, как наша левая нога захочет.
— Правильно, однако не забывайте, что мы односторонне пересматриваем — в сторону снижения — ранее договоренные квоты, а ведь Федерация на них рассчитывала. Нарушай мы соглашение из-за нехватки нужных материалов — это можно было бы хоть и с трудом, но понять; совсем другое дело, если материалы у нас имеются, но мы их попросту придерживаем, намеренно ставим Федерацию в трудное положение.
— А с чего бы это мы стали?
На вопрос старшего инженера ответил, к своему и окружающих удивлению, молчавший до этого момента Джеймисон.
— Страх, — сказал он. — Наши политики безумно боятся. Они понимают, что у Федерации больше мозгов, а скоро будет и больше силы. И тогда Земля отойдет на вторые роли.
Прежде чем кто-либо успел возразить, электронщик Чуйков сменил тему разговора на другую, не менее острую.
— А вот я все думаю, — сказал он, — про эту передачу. Мы знаем, что Бейнон — парень довольно честный, но он же, как ни говори, ведет передачи с Венеры, по их линии связи, с их разрешения. Не все здесь так просто, как кажется.
— Что ты хочешь сказать?
— Как знать, а вдруг он работает на их пропаганду? И не то чтобы сознательно, просто подсунули ему информацию — он вот и говорит то, что они хотели бы вбить нам в голову. Например, насчет рейдов. Возможно, нас хотят запугать.
— Мысль интересная. А вот что думаете вы, Садлер? Вы же совсем недавно с Земли.
Неожиданная атака застала Садлера врасплох, однако он ловко отпасовал мяч назад:
— Вряд ли Землю так уж легко запугать. А вот момент насчет возможных источников на Луне — это и вправду очень интересно. Слухи, похоже, дошли уже и до них.
Эта намеренная неосторожность даже и не была, если разобраться, неосторожностью, ибо каждый сотрудник Обсерватории знал, что а) Уилер с Джеймисоном наткнулись в Море Дождей на какие-то очень странные работы, ведущиеся по заданию правительства, и б) что им настрого приказано держать язык за зубами. Садлеру было очень интересно посмотреть на реакцию этой парочки.
Джеймисон очень натурально изобразил искреннее изумление, но зато Уилер заглотил приманку прямо с поплавком.
— А чего бы вы хотели? — вскинулся он. — В Море Дождей садятся корабли, кто же этого не знает, их же вся Луна видит. И там же у них сотни рабочих, и вряд ли все они прилетели с Земли, а те, которые местные, катаются в Сентрал-Сити, так неужели они не ляпнут лишнего своим девицам, особенно — после второй бутылки?
«Знал бы ты, — подумал Садлер, — какая это правда и какую головную боль обеспечивает службе безопасности одна уже эта маленькая проблема».
— Как бы там ни было, — продолжал Уилер, — мне это все безразлично. Пусть там делают что угодно, лишь бы меня не трогали. Что это за штука — снаружи не разберешь, только понятно, что встала она налогоплательщикам в хорошую сумму.
Негромкое, нервное покашливание исходило от тихого, невзрачного сотрудника приборного отдела. Именно в этом отделе Садлер провел сегодняшнее утро, тоскливо разглядывая детекторы космических лучей, магнитометры, сейсмографы, часы, работающие на молекулярном резонансе, и батареи прочих устройств, которые деловито регистрировали информацию — в таких количествах, что никто и никогда не сумеет ее проанализировать.
— Не знаю уж, трогают они вас или нет, но мне они устраивают черт знает что.
— Как это? — хором спросили все присутствующие.
— Полчаса назад я взглянул на магнитометры. Поле здесь почти постоянное, если не считать магнитных бурь, но о них нас всегда предупреждают заранее. А вот тут происходило нечто странное. Поле все время прыгало вверх и вниз — не очень сильно, всего на несколько микрогауссов, но происхождение бросков явно было искусственным. Я обзвонил всю Обсерваторию, но все клялись и божились, что ничего, такого с магнитами не делают. Тут я подумал: а вдруг что-нибудь выделывает эта таинственная команда из Моря Дождей, и так, на всякий случай, взглянул на другие приборы. Ну и ничего, все тихо-спокойно — пока я не добрался до сейсмографов. Они же у нас телеметрические, так вот, стрелки того, который установлен на южной стене кратера, швыряло от упора до упора. Все это выглядело очень похоже на взрывы — мы ведь всегда регистрируем толчки, приходящие из Гигинуса и со всех других шахт. Кроме того, на ленте самописца было заметно небольшое, весьма своеобразное подрагивание, практически синхронное с бросками магнитного поля. Если умножить время запаздывания на скорость звука в скальных породах, все сходится. Так что я точно знаю, откуда идет это безобразие.
— Весьма интересное исследование, — заметил Джеймисон. — Только какие же отсюда выводы?
— Истолковать можно и так и сяк, но я бы сказал, что там, в Море Дождей, кто-то генерирует импульсы магнитного поля продолжительностью примерно в секунду и совершенно невероятной силы.
— А что насчет лунотрясений?
— Просто побочный результат. Тут же много магнитных пород, при таком мощном поле их должно встряхивать. Не очень, конечно, сильно; вы бы даже там ничего не заметили, но наши сейсмографы такие чувствительные, что регистрируют падение метеора с расстояния в двадцать километров.
Разгорелась техническая дискуссия, Садлер слушал ее без особого понимания, но зато с большим интересом. Когда экспериментальные данные обсуждаются таким количеством умных людей, нельзя сомневаться, что кто-нибудь из них угадает правду — но точно так же нельзя сомневаться, что остальные участники обсуждения противопоставят ему свои хорошие теории. Все это не имело никакого значения, важно было другое — не проявит ли кто-либо слишком уж большой осведомленности. Или — слишком большого любопытства.
Ничего подобного не произошло, а потому Садлер так и остался при трех своих не вызывающих особой радости вариантах — либо мистер Икс непомерно хитер, либо мистер Икс не входит в число присутствующих, либо, наконец, мистера Икс и вовсе не существует.
«За это время ситуация здесь значительно осложнилась. Официальные источники отказываются высказывать какое-либо мнение, однако пресса и радио не отличаются подобной сдержанностью. Я прилетел из Геспера сегодня утром, и трех проведенных здесь часов более чем хватило для оценки общественного мнения.
Я буду говорить прямо и откровенно, даже с риском огорчить многих своих сограждан. Землю здесь не любят. «Собака на сене» — эти слова звучат, пожалуй, чаще любых других. Никто не отрицает ваших собственных трудностей со снабжением, однако господствует мнение, что, в то время как молодые планеты испытывают острую нужду в самом необходимом, Земля транжирит значительную часть своих ресурсов на излишества и роскошь. Приведу вам один пример. Во вчерашних новостях появилось сообщение о гибели на меркурианской базе пяти человек. Причиной несчастного случая стал дефектный теплообменник — нарушилось охлаждение, и эти люди, попросту говоря, изжарились. Не очень приятная смерть — которой легко было бы избежать, имей изготовитель оборудования достаточное количество титана.
Я не могу согласиться с теми, кто возлагает вину за эту трагедию на Землю, но надо же было так случиться, что всего неделю назад вы снова урезали титановую квоту. Можете не сомневаться — на Венере есть силы, которые не дадут народу об этом забыть; не желая, чтобы эту передачу прекратили, я не стану называть имена, однако вы и сами легко догадаетесь, о ком идет речь.
При всем при том я не думаю, чтобы ситуация могла измениться к худшему, если только не появится какой-либо новый фактор. Предположим, например — здесь я хочу еще раз подчеркнуть, что рассматриваю чисто гипотетический вариант, — предположим, что Земля обнаружит новые месторождения тяжелых металлов. Скажем, в неисследованных океанских глубинах. Или даже на Луне — несмотря на все разочарования, которыми кончались прежние поиски.
Если такое произойдет — и Земля не захочет поделиться находкой, — последствия окажутся очень серьезными. И можно сколько угодно говорить о законном праве собственности — людям, которые сражаются с чудовищным давлением атмосферы Юпитера или пытаются растопить лед на спутниках Сатурна, все юридические аргументы покажутся легковесной чушью. Наслаждаясь своей мягкой весной, своими мирными летними вечерами, старайтесь не забывать, какое это счастье — жить в средней температурной зоне Солнечной системы, где воздух никогда не замерзает и камни никогда не плавятся.
И как же поступит при таком повороте событий Федерация? Я не знаю, а если бы и знал — не мог бы вам сказать. Но никому не возбраняется строить догадки. Мысль о какой-то там войне — в прежнем смысле этого слова — кажется мне нелепой. Ни одна из сторон не может нанести своему противнику решительного поражения — хотя и способна причинить ему тяжелейший ущерб. У Земли много ресурсов; правда, они расположены очень концентрированно, а потому легко уязвимы. Кроме того, у нее гораздо больше космических кораблей.
Преимущество Федерации состоит в рассредоточенности ее сил. Земля просто не сможет сражаться с полудюжиной планет и спутников одновременно, как бы слабо ни были они вооружены, проблема снабжения станет абсолютно безнадежной.
И если, Господь упаси и помилуй, дело дойдет до насилия, скорее всего оно сведется к неожиданным ударам по стратегически важным точкам. Нанеся такой удар, специально оборудованные боевые корабли будут незамедлительно отходить в космос. Все разговоры о вторжении относятся к области чистой фантазии; Земля не имеет ни малейшего желания захватывать другие планеты, а что касается Федерации, то даже при — весьма гипотетическом — желании подчинить Землю своей воле ей не хватит для полномасштабного десанта ни кораблей, ни войск. Насколько я понимаю, нам угрожает нечто вроде дуэли, ни место, ни время которой еще не назначены. Каждый из противников постарается ошеломить другого своей мощью. Однако не надо рассчитывать, что эта война будет ограниченной и джентльменской — войны редко бывали ограниченными, а джентльменскими — никогда. До следующей встречи в эфире, Земля. Родерик Бейнон, Венера».
Чья-то рука выключила приемник, и в комнате повисла тишина — никто не хотел начинать неизбежное обсуждение передачи. Первым не выдержал Янсен, инженер энергетического отдела.
— Да-а, — восхищенно протянул он, — силен этот Бейнон.
— И мне кажется, — заметил Мейз, — что он во многом прав.
Медленная, размеренная речь Верховного Жреца Компьютерлэнда странным образом контрастировала с ошеломляющим быстродействием его машин.
— А вы на чьей, собственно, стороне? — поинтересовался чей-то голос.
— Я храню дружественный нейтралитет.
— Но деньги-то вам платит Земля — так на чьей же стороне вы будете, если дело дойдет до драки?
— Ну это зависит от многих обстоятельств. Мне хотелось бы поддержать Землю. Но я оставляю за собой право принимать решение самостоятельно. Не знаю уж, кто там сказал: «Это моя планета — права она или ошибается», но только он был круглым идиотом. Если правота Земли окажется очевидной — я буду с ней и душой, и сердцем. В случае не совсем определенном я постараюсь истолковать неопределенность в ее пользу. Но я никогда не поддержу дело, кажущееся мне неправым.
Никто ему не ответил; люди молчали, стараясь переварить услышанное. Все это время Садлер пристально наблюдал за Мейзом; он знал, что начальник вычислительного центра известен честностью и прямотой. Человек, занятый активной работой против Земли, никогда бы не решился выражать свое мнение с такой откровенностью. Интересно, подумал Садлер, а как бы вел себя Мейз, знай он, что в комнате находится контрразведчик? Скорее всего сказал бы ровно то же самое, слово в слово.
— Какого черта! — взорвался наконец старший инженер, по всегдашней своей привычке напрочь загораживавший синтетическое пламя псевдокамина. — Откуда тут взялась какая-то правота-неправота? Все найденное на Земле или Луне принадлежит нам, и только нам, и мы можем поступать с такими находками, как наша левая нога захочет.
— Правильно, однако не забывайте, что мы односторонне пересматриваем — в сторону снижения — ранее договоренные квоты, а ведь Федерация на них рассчитывала. Нарушай мы соглашение из-за нехватки нужных материалов — это можно было бы хоть и с трудом, но понять; совсем другое дело, если материалы у нас имеются, но мы их попросту придерживаем, намеренно ставим Федерацию в трудное положение.
— А с чего бы это мы стали?
На вопрос старшего инженера ответил, к своему и окружающих удивлению, молчавший до этого момента Джеймисон.
— Страх, — сказал он. — Наши политики безумно боятся. Они понимают, что у Федерации больше мозгов, а скоро будет и больше силы. И тогда Земля отойдет на вторые роли.
Прежде чем кто-либо успел возразить, электронщик Чуйков сменил тему разговора на другую, не менее острую.
— А вот я все думаю, — сказал он, — про эту передачу. Мы знаем, что Бейнон — парень довольно честный, но он же, как ни говори, ведет передачи с Венеры, по их линии связи, с их разрешения. Не все здесь так просто, как кажется.
— Что ты хочешь сказать?
— Как знать, а вдруг он работает на их пропаганду? И не то чтобы сознательно, просто подсунули ему информацию — он вот и говорит то, что они хотели бы вбить нам в голову. Например, насчет рейдов. Возможно, нас хотят запугать.
— Мысль интересная. А вот что думаете вы, Садлер? Вы же совсем недавно с Земли.
Неожиданная атака застала Садлера врасплох, однако он ловко отпасовал мяч назад:
— Вряд ли Землю так уж легко запугать. А вот момент насчет возможных источников на Луне — это и вправду очень интересно. Слухи, похоже, дошли уже и до них.
Эта намеренная неосторожность даже и не была, если разобраться, неосторожностью, ибо каждый сотрудник Обсерватории знал, что а) Уилер с Джеймисоном наткнулись в Море Дождей на какие-то очень странные работы, ведущиеся по заданию правительства, и б) что им настрого приказано держать язык за зубами. Садлеру было очень интересно посмотреть на реакцию этой парочки.
Джеймисон очень натурально изобразил искреннее изумление, но зато Уилер заглотил приманку прямо с поплавком.
— А чего бы вы хотели? — вскинулся он. — В Море Дождей садятся корабли, кто же этого не знает, их же вся Луна видит. И там же у них сотни рабочих, и вряд ли все они прилетели с Земли, а те, которые местные, катаются в Сентрал-Сити, так неужели они не ляпнут лишнего своим девицам, особенно — после второй бутылки?
«Знал бы ты, — подумал Садлер, — какая это правда и какую головную боль обеспечивает службе безопасности одна уже эта маленькая проблема».
— Как бы там ни было, — продолжал Уилер, — мне это все безразлично. Пусть там делают что угодно, лишь бы меня не трогали. Что это за штука — снаружи не разберешь, только понятно, что встала она налогоплательщикам в хорошую сумму.
Негромкое, нервное покашливание исходило от тихого, невзрачного сотрудника приборного отдела. Именно в этом отделе Садлер провел сегодняшнее утро, тоскливо разглядывая детекторы космических лучей, магнитометры, сейсмографы, часы, работающие на молекулярном резонансе, и батареи прочих устройств, которые деловито регистрировали информацию — в таких количествах, что никто и никогда не сумеет ее проанализировать.
— Не знаю уж, трогают они вас или нет, но мне они устраивают черт знает что.
— Как это? — хором спросили все присутствующие.
— Полчаса назад я взглянул на магнитометры. Поле здесь почти постоянное, если не считать магнитных бурь, но о них нас всегда предупреждают заранее. А вот тут происходило нечто странное. Поле все время прыгало вверх и вниз — не очень сильно, всего на несколько микрогауссов, но происхождение бросков явно было искусственным. Я обзвонил всю Обсерваторию, но все клялись и божились, что ничего, такого с магнитами не делают. Тут я подумал: а вдруг что-нибудь выделывает эта таинственная команда из Моря Дождей, и так, на всякий случай, взглянул на другие приборы. Ну и ничего, все тихо-спокойно — пока я не добрался до сейсмографов. Они же у нас телеметрические, так вот, стрелки того, который установлен на южной стене кратера, швыряло от упора до упора. Все это выглядело очень похоже на взрывы — мы ведь всегда регистрируем толчки, приходящие из Гигинуса и со всех других шахт. Кроме того, на ленте самописца было заметно небольшое, весьма своеобразное подрагивание, практически синхронное с бросками магнитного поля. Если умножить время запаздывания на скорость звука в скальных породах, все сходится. Так что я точно знаю, откуда идет это безобразие.
— Весьма интересное исследование, — заметил Джеймисон. — Только какие же отсюда выводы?
— Истолковать можно и так и сяк, но я бы сказал, что там, в Море Дождей, кто-то генерирует импульсы магнитного поля продолжительностью примерно в секунду и совершенно невероятной силы.
— А что насчет лунотрясений?
— Просто побочный результат. Тут же много магнитных пород, при таком мощном поле их должно встряхивать. Не очень, конечно, сильно; вы бы даже там ничего не заметили, но наши сейсмографы такие чувствительные, что регистрируют падение метеора с расстояния в двадцать километров.
Разгорелась техническая дискуссия, Садлер слушал ее без особого понимания, но зато с большим интересом. Когда экспериментальные данные обсуждаются таким количеством умных людей, нельзя сомневаться, что кто-нибудь из них угадает правду — но точно так же нельзя сомневаться, что остальные участники обсуждения противопоставят ему свои хорошие теории. Все это не имело никакого значения, важно было другое — не проявит ли кто-либо слишком уж большой осведомленности. Или — слишком большого любопытства.
Ничего подобного не произошло, а потому Садлер так и остался при трех своих не вызывающих особой радости вариантах — либо мистер Икс непомерно хитер, либо мистер Икс не входит в число присутствующих, либо, наконец, мистера Икс и вовсе не существует.
11
Уставшая сиять ярче всех звезд Галактики, вместе взятых, Nova Draconis постепенно тускнела, однако она все еще оставалась значительно ярче Венеры; пройдут, вероятно, тысячи лет, прежде чем людям снова представится подобное зрелище.
Очень близкая к Земле в галактическом масштабе, эта звезда была в то же время настолько далека, что ее видимая светимость не менялась на всем протяжении Солнечной системы. Она сверкала одинаково ярко и над раскаленными скалами Меркурия, и над азотными ледниками Плутона. Ее преходящее (а каким оно еще бывает?) величие заставило людей на момент отвлечься от своих мелких дрязг и задуматься о высших сущностях.
Но ненадолго. Слепящий фиолетовый свет самой яркой на памяти человека звезды пронизывал теперь разделившуюся систему — систему, планеты которой уже прекратили взаимные угрозы и готовились перейти от слов к делу.
Приготовления эти успели зайти гораздо дальше, чем могли представить себе простые люди. Ни одно из правительств — что земное, что федеративное
— не желало особо откровенничать со своими гражданами. Укрывшись в секретных лабораториях, люди приспосабливали силы, открывшие им дорогу в космос, к целям убийства и разрушения. Даже работай ученые обеих сторон независимо, в полной изоляции, они неизбежно создали бы примерно однотипное оружие, ибо отталкивались от одной и той же технологии.
Но и Земля, и Федерация имели достаточное количество шпионов, а потому довольно хорошо знали оружие друг друга. Определенные сюрпризы — любой из которых мог оказаться решающим — не исключались, однако в целом технический уровень противников был приблизительно одинаков.
В одном отношении Федерация имела заметное преимущество. Она могла надежно спрятать свою деятельность, все свои исследования и испытания, среди огромного количества планетных спутников и астероидов; Марс и Венера узнавали о любом старте земного корабля буквально через несколько минут.
Каждую из сторон одолевали сомнения относительно эффективности ее разведки. Надвигавшейся войне предстояло стать войной дилетантов, не профессионалов. Любая секретная служба прошлого могла похвастаться долгой
— хотя, возможно, и не очень славной — традицией. Шпиона нельзя подготовить за неделю, да и вообще человек, способный стать блестящим агентом, — большая редкость, на его поиски могут уйти годы и годы.
Никто не понимал все это лучше Садлера. Иногда он задумывался — неужели каждый из его неизвестных коллег, рассеянных по просторам Солнечной системы, пребывает в такой же растерянности? Ведь полную картину — или хотя бы нечто на нее похожее — видят только люди, сидящие наверху. Прежде ему и в голову не приходило, в какой полной изоляции вынужден действовать секретный агент, насколько ужасно почувствовать, что ты один, что ты никому не можешь довериться, ни с кем не можешь разделить свое бремя. С самого момента прибытия на Луну он не беседовал ни с одним сотрудником Планетарной разведки (хотя как знать, кто из окружающих может оказаться коллегой). Все контакты с организацией были косвенными и безличными. Его регулярные донесения (постороннему читателю они представлялись бы на удивление занудными отчетами об обсерваторской бухгалтерии) отправлялись монорельсом в Сентрал-Сити, и он не имел ни малейшего представления, кто там их получает и что с ними делают. Тем же самым путем приходили — очень редко — инструкции, а в самом экстренном случае можно было воспользоваться телепринтером.
Садлер с нетерпением ждал первой, еще на Земле обговоренной встречи со связником. Трудно было надеяться на какую-нибудь практическую пользу от этого рандеву, но оно хоть немного ослабит груз одиночества.
Он успел уже, к глубокому своему удовлетворению, близко познакомиться с деятельностью административной и технической служб. Он заглянул (с почтительного удаления) в пылающее сердце микрореактора, снабжавшего Обсерваторию энергией. Он сходил посмотреть огромные зеркала солнечных генераторов. В нормальной обстановке эта техника не применялась, и было приятно сознавать, что вот она здесь, готовая при необходимости подключиться к неисчерпаемым ресурсам дневного светила.
Самым большим сюрпризом оказалась ферма. Было очень странно, что в этот век научных чудес, век искусственного того и синтетического сего, остались еще области, где превосходство природы неоспоримо. Ферма являлась составной частью системы кондиционирования воздуха и лучше всего выглядела долгим лунным днем. Садлер увидел ее ночью, с наглухо задраенными огнями, при свете флюоресцентных ламп, но вот выйдет из-за горизонта солнце, и отодвинутся тяжелые металлические ставни, и уж тогда…
Однако и сейчас зрелище впечатляло, можно было подумать, что находишься на Земле, в хорошо ухоженной теплице. Медленно текущий воздух омывал шеренги растений, отдавая им избыточный углекислый газ, приобретая взамен не только кислород, но и ту трудно определимую свежесть, скопировать которую не способна никакая химия.
Здесь Садлеру презентовали небольшое, но очень зрелое яблоко, каждый атом которого имел своим источником Луну. Он отнес драгоценный плод к себе в клетушку, чтобы насладиться им в одиночестве; становилось понятно, почему в помещения фермы не пускали никого, кроме обслуживающего персонала, — иначе не прошло бы и недели, как все деревья оказались бы ободраны наголо.
После этого блаженного зеленого уголка центр связи казался холодным, бездушным — и опасным. Здесь, откуда осуществлялась вся связь Обсерватории с остальными лунными базами, с Землей и — при необходимости — даже с планетами, находилась самая уязвимая точка. Поэтому каждое принимаемое и отправляемое сообщение непременно регистрировалось, а связисты находились под неусыпным наблюдением службы безопасности. Двое из них были недавно переведены — без всякого объяснения причин — на менее ответственную работу. Более того (об этом не знал даже Садлер), в тридцати километрах от Обсерватории телескопическая камера каждую минуту фотографировала огромные антенные комплексы, применявшиеся для дальней связи. И если какой-либо из этих радиопрожекторов будет значительное время развернут в не предусмотренном программой направлении, служба безопасности незамедлительно примет меры.
Все без исключения астрономы рассказывали о своих исследованиях и о своем оборудовании с величайшей охотой. Даже если кого-нибудь из них и удивляли некоторые вопросы бухгалтера, виду никто не подавал. Он же старался ни на секунду не выходить из принятой на себя роли. Основным методом был прямой, откровенный разговор по душам. «Это, собственно, к работе не относится, но я всегда интересовался астрономией, а раз уж попал на Луну, то хотел бы посмотреть все, что только возможно. Ну конечно, если вы сейчас заняты…» Такая увертюра действовала как заклинание.
Все подобные визиты организовывались Уагнэлом. Секретарь оказывал любую помощь настолько охотно, что Садлер было заподозрил тут попытку отвести от себя подозрения, однако позднее понял, что это — обычная его манера. Бывают такие люди, бессознательно старающиеся произвести хорошее впечатление на всех и каждого, установить со всеми дружеские отношения. И насколько же, наверное, плохо, подумал Садлер, работается ему с таким бесчувственным начальником, как профессор Маклорин.
Сердцем Обсерватории являлся десятиметровый телескоп — крупнейший оптический инструмент, когда-либо созданный человеком. Скорее внушительный, чем изящный, он располагался на верхушке небольшого холма, чуть поодаль от жилой зоны. Сложное переплетение форм, опутывавших огромный бочонок, придавало ему нужный наклон, а для разворотов служила круговая рельсовая дорожка.
— Ничего похожего на земные телескопы, — объяснял Молтон. Они с Садлером находились в ближайшем к прибору наблюдательном куполе. — Вот, скажем, труба. Она устроена так, чтобы можно было работать и днем. Без нее солнечные блики от опорных конструкций попадали бы на зеркало и неизбежно создавали бы фон. К тому же зеркало искривлялось бы от нагрева, требовались бы часы на охлаждение и настройку. На Земле такие дела никого не беспокоят, там телескопы используются только ночью — те немногие, которые еще используются.
— Я даже и не знал, что на Земле остались действующие обсерватории, — заметил Садлер.
— Да, несколько штук еще есть. Почти все они заняты подготовкой специалистов. Там, в этой атмосфере, похожей на суп с клецками, никакие настоящие астрономические наблюдения невозможны. Вот, скажем, то, чем занимаюсь я сам — ультрафиолетовая спектроскопия. Интересующие меня длины волн полностью поглощаются атмосферой. Пока люди не вышли в космос, этих линий никто и не видел. Иногда я даже удивляюсь — как это могла на Земле появиться астрономия?
— Странно он установлен, — задумчиво заметил Садлер. — Словно на пушечном лафете, ничего похожего на телескопы, которые я видел раньше.
— Совершенно верно. Было решено не делать установку экваториальной — компьютер и без того легко отслеживает любую звезду. Но давайте спустимся и посмотрим, что из всего этого получается.
Лаборатория Молтона являла собой фантастическое нагромождение полуразобранных (а может — полусобранных) приборов, абсолютно Садлеру незнакомых, в чем тот и признался.
— И нечего вам особенно стесняться, — рассмеялся профессор. — Тут же почти сплошь самоделки, собственной конструкции — пробуем и так и сяк, пытаемся что-нибудь улучшить. А вообще дело обстоит следующим образом. Свет. собранный большим зеркалом, проходит через эту вот трубу. Продемонстрировать его я не могу, сейчас фотографирует кто-то другой, а моя очередь чуть попозже. Но когда телескоп передадут мне, я смогу направить его на любой участок неба, дистанционно, вон с того пульта. Ну а потом — анализировать свет выбранной звезды одним из этих спектроскопов. Боюсь, нам не удастся посмотреть, что там у них внутри — кожухи совершенно глухие. Как я уже говорил, интересующее меня излучение сильно поглощается воздухом, поэтому во время работы оптические системы откачиваются.
И тут Садлера поразила неожиданная, показавшаяся ему дурацкой мысль.
— Послушайте, — сказал он, оглядывая путаницу проводов, батареи электронных счетчиков, атласы спектральных линий, — а вы смотрели когда-нибудь в этот телескоп?
— Ни разу, — улыбнулся Молтон. — Устроить это совсем нетрудно, только какой смысл? Все настоящие телескопы — не более чем гигантские фотоаппараты, никто через них не смотрит.
Очень близкая к Земле в галактическом масштабе, эта звезда была в то же время настолько далека, что ее видимая светимость не менялась на всем протяжении Солнечной системы. Она сверкала одинаково ярко и над раскаленными скалами Меркурия, и над азотными ледниками Плутона. Ее преходящее (а каким оно еще бывает?) величие заставило людей на момент отвлечься от своих мелких дрязг и задуматься о высших сущностях.
Но ненадолго. Слепящий фиолетовый свет самой яркой на памяти человека звезды пронизывал теперь разделившуюся систему — систему, планеты которой уже прекратили взаимные угрозы и готовились перейти от слов к делу.
Приготовления эти успели зайти гораздо дальше, чем могли представить себе простые люди. Ни одно из правительств — что земное, что федеративное
— не желало особо откровенничать со своими гражданами. Укрывшись в секретных лабораториях, люди приспосабливали силы, открывшие им дорогу в космос, к целям убийства и разрушения. Даже работай ученые обеих сторон независимо, в полной изоляции, они неизбежно создали бы примерно однотипное оружие, ибо отталкивались от одной и той же технологии.
Но и Земля, и Федерация имели достаточное количество шпионов, а потому довольно хорошо знали оружие друг друга. Определенные сюрпризы — любой из которых мог оказаться решающим — не исключались, однако в целом технический уровень противников был приблизительно одинаков.
В одном отношении Федерация имела заметное преимущество. Она могла надежно спрятать свою деятельность, все свои исследования и испытания, среди огромного количества планетных спутников и астероидов; Марс и Венера узнавали о любом старте земного корабля буквально через несколько минут.
Каждую из сторон одолевали сомнения относительно эффективности ее разведки. Надвигавшейся войне предстояло стать войной дилетантов, не профессионалов. Любая секретная служба прошлого могла похвастаться долгой
— хотя, возможно, и не очень славной — традицией. Шпиона нельзя подготовить за неделю, да и вообще человек, способный стать блестящим агентом, — большая редкость, на его поиски могут уйти годы и годы.
Никто не понимал все это лучше Садлера. Иногда он задумывался — неужели каждый из его неизвестных коллег, рассеянных по просторам Солнечной системы, пребывает в такой же растерянности? Ведь полную картину — или хотя бы нечто на нее похожее — видят только люди, сидящие наверху. Прежде ему и в голову не приходило, в какой полной изоляции вынужден действовать секретный агент, насколько ужасно почувствовать, что ты один, что ты никому не можешь довериться, ни с кем не можешь разделить свое бремя. С самого момента прибытия на Луну он не беседовал ни с одним сотрудником Планетарной разведки (хотя как знать, кто из окружающих может оказаться коллегой). Все контакты с организацией были косвенными и безличными. Его регулярные донесения (постороннему читателю они представлялись бы на удивление занудными отчетами об обсерваторской бухгалтерии) отправлялись монорельсом в Сентрал-Сити, и он не имел ни малейшего представления, кто там их получает и что с ними делают. Тем же самым путем приходили — очень редко — инструкции, а в самом экстренном случае можно было воспользоваться телепринтером.
Садлер с нетерпением ждал первой, еще на Земле обговоренной встречи со связником. Трудно было надеяться на какую-нибудь практическую пользу от этого рандеву, но оно хоть немного ослабит груз одиночества.
Он успел уже, к глубокому своему удовлетворению, близко познакомиться с деятельностью административной и технической служб. Он заглянул (с почтительного удаления) в пылающее сердце микрореактора, снабжавшего Обсерваторию энергией. Он сходил посмотреть огромные зеркала солнечных генераторов. В нормальной обстановке эта техника не применялась, и было приятно сознавать, что вот она здесь, готовая при необходимости подключиться к неисчерпаемым ресурсам дневного светила.
Самым большим сюрпризом оказалась ферма. Было очень странно, что в этот век научных чудес, век искусственного того и синтетического сего, остались еще области, где превосходство природы неоспоримо. Ферма являлась составной частью системы кондиционирования воздуха и лучше всего выглядела долгим лунным днем. Садлер увидел ее ночью, с наглухо задраенными огнями, при свете флюоресцентных ламп, но вот выйдет из-за горизонта солнце, и отодвинутся тяжелые металлические ставни, и уж тогда…
Однако и сейчас зрелище впечатляло, можно было подумать, что находишься на Земле, в хорошо ухоженной теплице. Медленно текущий воздух омывал шеренги растений, отдавая им избыточный углекислый газ, приобретая взамен не только кислород, но и ту трудно определимую свежесть, скопировать которую не способна никакая химия.
Здесь Садлеру презентовали небольшое, но очень зрелое яблоко, каждый атом которого имел своим источником Луну. Он отнес драгоценный плод к себе в клетушку, чтобы насладиться им в одиночестве; становилось понятно, почему в помещения фермы не пускали никого, кроме обслуживающего персонала, — иначе не прошло бы и недели, как все деревья оказались бы ободраны наголо.
После этого блаженного зеленого уголка центр связи казался холодным, бездушным — и опасным. Здесь, откуда осуществлялась вся связь Обсерватории с остальными лунными базами, с Землей и — при необходимости — даже с планетами, находилась самая уязвимая точка. Поэтому каждое принимаемое и отправляемое сообщение непременно регистрировалось, а связисты находились под неусыпным наблюдением службы безопасности. Двое из них были недавно переведены — без всякого объяснения причин — на менее ответственную работу. Более того (об этом не знал даже Садлер), в тридцати километрах от Обсерватории телескопическая камера каждую минуту фотографировала огромные антенные комплексы, применявшиеся для дальней связи. И если какой-либо из этих радиопрожекторов будет значительное время развернут в не предусмотренном программой направлении, служба безопасности незамедлительно примет меры.
Все без исключения астрономы рассказывали о своих исследованиях и о своем оборудовании с величайшей охотой. Даже если кого-нибудь из них и удивляли некоторые вопросы бухгалтера, виду никто не подавал. Он же старался ни на секунду не выходить из принятой на себя роли. Основным методом был прямой, откровенный разговор по душам. «Это, собственно, к работе не относится, но я всегда интересовался астрономией, а раз уж попал на Луну, то хотел бы посмотреть все, что только возможно. Ну конечно, если вы сейчас заняты…» Такая увертюра действовала как заклинание.
Все подобные визиты организовывались Уагнэлом. Секретарь оказывал любую помощь настолько охотно, что Садлер было заподозрил тут попытку отвести от себя подозрения, однако позднее понял, что это — обычная его манера. Бывают такие люди, бессознательно старающиеся произвести хорошее впечатление на всех и каждого, установить со всеми дружеские отношения. И насколько же, наверное, плохо, подумал Садлер, работается ему с таким бесчувственным начальником, как профессор Маклорин.
Сердцем Обсерватории являлся десятиметровый телескоп — крупнейший оптический инструмент, когда-либо созданный человеком. Скорее внушительный, чем изящный, он располагался на верхушке небольшого холма, чуть поодаль от жилой зоны. Сложное переплетение форм, опутывавших огромный бочонок, придавало ему нужный наклон, а для разворотов служила круговая рельсовая дорожка.
— Ничего похожего на земные телескопы, — объяснял Молтон. Они с Садлером находились в ближайшем к прибору наблюдательном куполе. — Вот, скажем, труба. Она устроена так, чтобы можно было работать и днем. Без нее солнечные блики от опорных конструкций попадали бы на зеркало и неизбежно создавали бы фон. К тому же зеркало искривлялось бы от нагрева, требовались бы часы на охлаждение и настройку. На Земле такие дела никого не беспокоят, там телескопы используются только ночью — те немногие, которые еще используются.
— Я даже и не знал, что на Земле остались действующие обсерватории, — заметил Садлер.
— Да, несколько штук еще есть. Почти все они заняты подготовкой специалистов. Там, в этой атмосфере, похожей на суп с клецками, никакие настоящие астрономические наблюдения невозможны. Вот, скажем, то, чем занимаюсь я сам — ультрафиолетовая спектроскопия. Интересующие меня длины волн полностью поглощаются атмосферой. Пока люди не вышли в космос, этих линий никто и не видел. Иногда я даже удивляюсь — как это могла на Земле появиться астрономия?
— Странно он установлен, — задумчиво заметил Садлер. — Словно на пушечном лафете, ничего похожего на телескопы, которые я видел раньше.
— Совершенно верно. Было решено не делать установку экваториальной — компьютер и без того легко отслеживает любую звезду. Но давайте спустимся и посмотрим, что из всего этого получается.
Лаборатория Молтона являла собой фантастическое нагромождение полуразобранных (а может — полусобранных) приборов, абсолютно Садлеру незнакомых, в чем тот и признался.
— И нечего вам особенно стесняться, — рассмеялся профессор. — Тут же почти сплошь самоделки, собственной конструкции — пробуем и так и сяк, пытаемся что-нибудь улучшить. А вообще дело обстоит следующим образом. Свет. собранный большим зеркалом, проходит через эту вот трубу. Продемонстрировать его я не могу, сейчас фотографирует кто-то другой, а моя очередь чуть попозже. Но когда телескоп передадут мне, я смогу направить его на любой участок неба, дистанционно, вон с того пульта. Ну а потом — анализировать свет выбранной звезды одним из этих спектроскопов. Боюсь, нам не удастся посмотреть, что там у них внутри — кожухи совершенно глухие. Как я уже говорил, интересующее меня излучение сильно поглощается воздухом, поэтому во время работы оптические системы откачиваются.
И тут Садлера поразила неожиданная, показавшаяся ему дурацкой мысль.
— Послушайте, — сказал он, оглядывая путаницу проводов, батареи электронных счетчиков, атласы спектральных линий, — а вы смотрели когда-нибудь в этот телескоп?
— Ни разу, — улыбнулся Молтон. — Устроить это совсем нетрудно, только какой смысл? Все настоящие телескопы — не более чем гигантские фотоаппараты, никто через них не смотрит.